Седьмой Принцип

От отца Алия унаследовала колючий нрав, стальной характер и способность перемещаться, если и не по семи, как Нарада, мирам, так, во всяком случае, забираться в такие места, в которые никто другой проникнуть не мог. В общем, как поговаривали, рождение Совы отнюдь не было случайным, а преследовало некие цели в глобальных раскладах, которых, конечно, никто знать не мог, кроме тех, кто их составлял. Опять же, указывали, кивали, осторожно намекали на участие кое-кого из Принципов, но об этом — тсс! — не здесь и никогда. Словом, ясно, что на Сову кое-кто возлагал определенные надежды.

Но тут появился он, Фрюж.

Нет, скажем так: был еще Эфалид. Раньше был. Но потом все же появился Фрюж, непредусмотренный, но неотвратимый фактор, и все пошло не так. Не так, как планировалось, хотя бы потому, что в планах для Фрюжа места не предусматривалось. Совсем.

Эфалид являлся сыном Гермеса, того самого, трижды великого. От отца он унаследовал не только безграничную память, что наделяло его бессмертием, но и принадлежность к высшему слою белосветского общества, к которому в силу собственного происхождения принадлежал и Нарада. Перешла от отца к сыну и чрезмерная его любовь к противоположному полу, и особая ловкость в воровстве, и тем и другим он чрезвычайно гордился и похвалялся. Не корысти ради все им делалось, потому что, а славы для.

Алия и Эфалид знали друг друга с детства, и знакомство их тоже не было случайным, так как родители давным-давно обо всем договорились и ударили по рукам. И следовало бы думать, что союз их предопределен, но в деле этом имелась одна тонкость.

По законам Белого света Алия имела право — и должна была — сама выбрать себе мужа. Вопреки расхожему мнению, не существовало какого-либо особого ритуала смотрин и объявления, просто в день достижения возраста совершенства девица ставила в известность о своем решении отца. И никто не имел права противиться ее решению или отменить его. Но вот подвести ее к правильному или нужному выбору не запрещалось. Поэтому-то родители — и Нарада, и Гермес со своей стороны, всячески способствовали поддержанию и развитию отношений между Алией и Эфалидом, не намекая, а говоря прямо при этом, какой выбор девушки они считают правильным и желанным. Что касается Эфалида, так он, с его приобретенным уже к тому времени опытом и шлейфом побед на любовном фронте, даже не сомневался, что и эта, очередная, запланированная, уже у него в кармане.

Но тут невесть из каких глубин мироздания на своем зеленом таксоне выплыл Фрюж и сразу же утвердился в центре обжитого Совой и подвластного ей мира. Такое у него было свойство, всегда находиться в центре. Никто точно не знал, откуда появился этот светловолосый, с легкой рыжинкой парень. Никто ничего не слышал о его родителях, что намекало на то, что происхождения он совсем не знатного. Хотя, учитывая белосветскую повсеместную любвеобильность, помноженную на фривольность нравов, здесь вполне могли быть сюрпризы. Фрюж на этот счет помалкивал, предоставив всем желающим строить свои догадки. Он вообще был немногословен и сдержан в проявлении чувств и эмоций, но в то же время умом обладал острым, в суждениях был точен, а словцо мог выдать жаркое и язвительное.

Хотя жизнь на Белом свете того не требовала, Фрюж владел профессией. Он был мебельщиком, краснодеревщиком, и в своей мастерской, пристроенной к его дому на таксоне, он делал на заказ всем желающим мебель. Руки Фрюж имел золотые и творил ими форменные шедевры, при том при всем, за работу брал ровно столько, сколько мог заплатить за нее заказчик. То есть цена на его изделия зависела от размеров кошелька покупателя, и он так убедительно доказывал справедливость такого подхода, что никто с ним и не спорил. Дерево же для своей мебели он мог достать любое. И доставал! Если только такое где-то растет на свете, и если заказчик пожелает, он добудет такое. Где, как, каким образом? Фрюж никогда не раскрывал своего секрета, на расспросы не отвечал, отмалчивался, загадочно улыбаясь в бородку. Поговаривали, что так же, как древесину, он мог достать все, что угодно. Поговаривали, что именно этим он на самом деле и занимался. Потому что как ведь иначе? На такой дом, как у него, на мастерскую — мебелью да своими руками не заработаешь. Кто-то считал его королем контрабандистов, хитрым и удачливым, и кличка к нему приклеилась соответствующая — Лис.

Словом, не было достаточной причины, по которой Алия не обратила бы на Фрюжа своего внимания. Наоборот, очень скоро Сова поняла, что в этом парне ее привлекает все. И сила, и ум, и самостоятельность. Самодостаточность! И еще, конечно, тайна, которая окружала его и укутывала флером загадочности. Не удивительно, что вскоре у Совы появилась и собственная тайна, с Лисом связанная. Поначалу, конечно, эта тайна была закрыта для нее самой, а когда открылась, она едва не сошла с ума. Потому что сколь прекрасной, столь и невозможной была эта любовь. И по многим причинам.

Конечно, Сова знала наверняка, просто в силу того, что она Сова, что Фрюж отвечал ей взаимностью. Но этого же мало! Ей нужны были доказательства. Неоспоримые! И подтверждения. Много! Каждый день! Потому что Лис, он же такой! Как можно ему верить?

— Лис непременно съест Сову, — говорила она, — а я этого не хочу. Я буду сопротивляться!

И она сопротивлялась, мучила себя и его, а заодно уж всех вокруг. Когда же Нарада сказал ей открытым текстом: даже не думай, Алия устремила на него свои желтые совиные глаза и гордо ответила:

— Почему же? Разве не мое это право, решать? Я как раз подумаю, время у меня еще есть.

До наступления срока ее совершенства и, соответственно, момента оглашения ей своего выбора оставалось не более десяти дней.

Именно в это время в мастерской Фрюжа появился Эфалид, известный так же повсеместно под прозвищем Бун, которое, видимо, символизировало наличие в его голове некой воображаемой, а то и реальной, запруды, не позволявшей различным знаниям растекаться и исчезать неизвестно где. Славен и страшен был Бун своей безграничной, нечеловеческой памятью, которой наделил его отец Гермес.

Конечно, Лис знал, кто такой Эфалид. И когда тот с загадочным и надменным видом в молчании ходил по мастерской, Лис был уверен, что не ради мебели появился здесь Гермес-младший. Совсем не ради мебели.

Остановившись возле остова, воздвигаемого по заказу Совы ложа, Эфалид долго в задумчивости разглядывал его, заложив руки за спину и периодически медленно поднимаясь на носки напряженных, как струны, ног. Кровать возвышалась перед ним, словно корабль на стапеле, и хотя не все еще украшения, в том числе и деревянная резьба, были установлены на место, она производила сильное впечатление основательностью и крепостью конструкции, и в то же время редким изяществом исполнения, то есть всем тем, чем именно и славилось мастерство Лиса. Но здесь он даже превзошел самого себя.

— Грандиозно! — разрешился, наконец, Бун оценкой.

— Благодарю, — учтиво наклонил голову Фрюж.

— Нет, правда, — продолжал гость, — мне очень нравится. Потрясает! Ты настоящий уникум. Такое мастерство — редкость, большая редкость. А если принять во внимание, из какого материала вещь сделана...

— А что материал? — поинтересовался Фрюж.

— Дерево гофер! — определил Бун. — Материал, которого не существует в природе. Ну, практически не существует, уж я-то знаю!

— Заказчик пожелал, — пожал плечами мастер.

— Или заказчица? — уточнил Бун. Его глаза сверкнули зелеными искрами, но он тут же усмирил их огонь.

— Заказчик, — стоял на своем Фрюж.

Эфал хмыкнул, покачал головой и отправился в обход вокруг кровати, при этом он постоянно шевелил усами, а руки продолжал держать за спиной. Замкнув круг и вернувшись в ту же самую точку, он остановился перед Фрюжем.

— Ладно, — сказал, — не будем играть в кошки-мышки. Я знаю тебя, тебе известно, кто я, и оба мы претендуем на благосклонность одной особы. Чтобы не доводить дело до публичных выборов, они, как ты знаешь, уже скоро, я предлагаю решить наш спор заранее, до них.

— Каким это образом? — поинтересовался Фрюж с явным скепсисом в голосе.

— Пари! — сказал Бун. — Мы заключим пари.

Фрюж стоял посреди мастерской, сильный и основательный, словно кедр, скрестив руки на груди и опустив голову на грудь, и смотрел на гостя ясными глазами.

— Продолжай, — попросил он после паузы. — Что за пари?

Эфалид вновь принялся расхаживать взад вперед перед стоявшим незыблемо, как мачта корабля, хозяином мастерской, то ли волнуясь, то ли ища подходящие слова.

— Пари серьезное, — сказал он, наконец, остановившись. — Но ведь и повод для него того стоит.

— Извивы твоей речи столь изящны, что смысл их ускользает. Говори проще.

Бун усмехнулся.

— Изволь. Я предлагаю пари.

— Это я уже понял. Какое?

— Выкрасть... Базовый принцип.

— Так... А не слишком ли...

— Что тебя смущает?

— Но ведь принцип! Основа мира! И про то, конечно же, узнают принципы!

— Принцип один, — хохотнул Эфалид, — никаких принципов! Во всяком случае, у меня. Шучу, шучу... Конечно, пари серьезное, как я и предупреждал. Предлагается изыскать способ пробраться незаметно в хрустальную пирамиду, на каждой грани которой Всевидящее око, и вынести из нее Базовый принцип.

— Которого никто в глаза не видел, и о котором невозможно даже сказать, что он собой представляет и как выглядит.

— Вот именно! Задача не из простых, не спорю. Однако, и приз того стоит, повторюсь. Поэтому, будем исходить из того, что мы оба можем — теоретически — ее решить. Про мои умения знают все, тем более, что они наследственные. Ты, полагаю, тоже кое на что способен, — он похлопал по спинке кровати. — Дерево гофер!

— Но принципы! Их гнев будет ужасен, а наказание таким, что...

— Ты уже убоялся?

— При чем здесь это? Не в страхе дело. Но ведь ты предлагаешь самому лезть в петлю.

— Я думаю, что опасность преувеличена. Лишь только победа — чья-либо — будет зафиксирована, артефакт тут же будет возвращен на место, вот и все. Быть может, никто и не заметит его перемещения. Все может быть, мы ведь не знаем. Что до принципов, так они, надеюсь, поймут, что не корысти ради, а все из-за любви. Любовь — основа мира! Ну, ты знаешь.

— Кого же ты предлагаешь в арбитры?

— Зачем нам арбитры? Я думаю, чем меньше про пари будут знать посторонние, тем лучше, тем более что предмет спора столь деликатен. Поэтому, никакой огласки! Достаточно одного лишь слова — твоего против моего. Я свое даю! Ты как?

Фрюж с сомнением покачал головой.

— Не знаю. Надо подумать.

— Ну, думай, думай... Только не долго! Время на исходе.

Эфалид снова усмехнулся, имелась у него такая привычка, и направился к выходу из мастерской. На пороге остановился и, обернувшись, сказал:

— Подумай уж заодно еще вот над чем. Без пари у тебя нет шансов, никаких. Даже если ты сумел вскружить девчонке голову, и она укажет на тебя. Потому что ты самозванец, и здесь, где в обществе так сильны традиционные связи, ты просто никто. Кто в здравом уме за такого, как ты дочь отдаст? Никто, можешь не рассчитывать. Единственная для тебя возможность добиться своего — если я сам откажусь участвовать в смотринах. Мое условие — пари. Коль скоро ты ощущаешь в себе достаточно сил, как то демонстрируешь, попытайся его выиграть.

— Допустим, допустим... Но тебе-то, какая в нем выгода? Зачем тебе пари? Если ты и так уверен в победе?

— Я, конечно, уверен, но всякое может статься. Сова — девушка самостоятельная, взбалмошная, и вполне может заартачиться. Кто знает, какие тараканы завелись в ее голове с твоей помощью? Не хотелось бы попасть в дурацкую ситуацию. Репутационные потери, честь семьи и все такое, надеюсь, объяснять не нужно. Отсюда вполне объяснимое желание избежать случайностей. Подстраховаться, если угодно.

— Раз уж ты заговорил про честь семьи, можно предположить, что пари ты придумывал не в одиночестве, — раскрыл возникшие у него подозрения Фрюж.

— В каком смысле? — сделал вид, что не понимает, Эфалид.

— В прямом. Не папаша ли твой, многомудрый, вложил этот план в твою голову?

— Конечно, нет! — уверенно и решительно отмел обвинения Лиса Бун. — Папа ни при делах. А, с другой стороны, если предположить, что это могло бы изменить? Для тебя? Делай свое дело, если можешь, покажи, на что ты способен. Выиграй пари, и приз твой! Я жду твоего слова.

Эфалид ушел, а Фрюж долго еще стоял на том же месте посреди мастерской и невидящим взором смотрел ему вслед. Трудно сказать, какие мысли роились в его голове, но, похоже, что он придумывал свой план. Контрплан, который поможет ему избежать возможной ловушки и переиграть противника. В том, что его заманивают именно в ловушку, он не сомневался.

Он не боялся соперничества со всеми этими богами, полубогами, а так же приблудившимися и присоединившимися к ним. В себе он как раз был уверен, другое дело — они. О, его они опасаются. Ишь, как забегали! Но и совершенно ясно: с тем, что он, неизвестно кто, без роду, без племени бросил им вызов, они не смирятся никогда. Да кто он такой и какое имеет право? Никаких у него прав и ни на что нет, хоть и не тварь он дрожащая. Правами наделяют они, они же их и лишают. Потому и предпримут все необходимые меры, чтобы исключить его из игры. Из их игры, которую он не должен испортить.

Под общим местоимением 'они' Фрюж имел в виду всю знать белосветскую, таких, как Нарада, Гермес, Эфалид и прочие. Алия тоже из них, к сожалению. Она ведь любит его, любит, он уверен, но гордыня не позволяет ей определиться, не дает поверить в свое чувство и довериться ему. Поэтому, быть может, стоит и ему предпринять кое-какие меры. Подготовиться. 'Ты проведешь любого, ведь ты — Лис', — часто, подшучивая над ним, говорила Сова. Что ж, он постарается ее не разочаровать. Что еще ему остается?

Лис смотрел в дверной проем мастерской, изнутри, и видел белый свет за ним, который вовсе не был призрачным. Напротив, свет концентрировался, загустевал и делался почти осязаемым. Свет дрожал и струился сверху вниз, словно потеки воды по стеклу. В следующий момент свет усилился, засиял, вспыхнул, и хлынувшие его потоки смыли и унесли прочь все, к нему не относящееся. И тогда обнаружил Лис, что по-прежнему сидит в сквере на скамейке, спинка которой выгнута, точно лебединая шея, и предается воспоминаниям...

Воспоминаниям? Стоп! А с чего это он взял, что все, ему привидевшееся, не сон очередной, не видения воспаленного разума, а его собственные, личные воспоминания?

Следовало бы, конечно же, посомневаться насчет реальности видений, но что-то ему говорило, что именно так все и было. Где, когда — не важно! Было! События, несмотря на провалы и разрывы в полотне времен, расстояний и памяти, продолжают развиваться в соответствии с полученными ранее импульсами, и рассыпавшаяся мозаика из вновь обретаемых кусков и фрагментов мало-помалу складывается в целостную картину. Как и последние, напутственные слова Нарады, как и эти его воспоминания, и все, что произошло до того — все укладывается в общую канву.