Прекрасный из ночи

— О, мои губы, мои ягодицы и лоно! Насытились ли вы? Нет, вам и этого мало! — кричала Мафдет, извиваясь змеею.

Внезапно Гильгамеш схватил со стола кинжал и одним движением перерезал горло Лугалуруду. Кровь хлынула фонтаном, заливая правителя Урука и лицо девушки. Воин руками обхватил шею, испуская из раненой глотки нечленораздельные звуки, и, закатив глаза, рухнул на пол. Наннарлулли побелел от страха, боясь шевельнуться.

— Поди прочь, — крикнул ему Гильгамеш, — ты сделал свое дело.

Не дожидаясь последствий, Наннарлулли нагим вылетел из царских покоев.

— Свинья не достойна присутствовать в храме, она не муж совета, не ступает по мостовой; спрашивают ее: "Свинья, в чем тебе почет?" — а она отвечает: "Свинство — мое упование", — глубокомысленно изрек Гильгамеш, обращаясь к трупу. — Видишь, Мафдет, как легко прервать жизнь. Одно движение — и душа на пути в страну без возврата. Нергал, привратник, готов ее встретить, и Ниназу, человек подземной реки Кур, спешит к переправе. Ты же прими кровь раба и царское семя, возродись владычицей Урука, замени мне Энкиду, и вместе с тобою мы завоюем мир, богов низвергнем с небес, и будем править единолично. Я, Гильгамеш, мудрец, изрекающий приговор, произносящий слова правды, заботящийся о результатах, находящий решения, от восхода до заката подающий советы, господин истинных слов, обещаю — все земли падут к ногам твоим, и многочисленные народы травами степными покорно склонятся пред тобою.

Гильгамеш принялся растирать лицо Мафдет. Оно сверкало неестественным блеском, измазанное кровью и обильно пролитым семенем. Силы покидали девушку, но память и разум медленно возвращались, пугая содеянным. Она беспомощно вскрикнула, глядя на распластанное окровавленное тело. Что сотворила она, как могла согласиться на это? Зелье! Вот причина всего! Но как вынести такой позор, как жить дальше?

Руками она пыталась прикрыть наготу, боясь прикоснуться к собственной коже, покрытой омерзительной смесью крови и липкого семени.

— Ты опять за свое? — злобно вскричал Гильгамеш. — Ну так я научу тебя повиновению. Станешь последней рабыней при храме Инанны, и овладеют тобою пораженные проказой, нищие бродяги, пропойцы и солдаты. Вот тебе, получай! — в буйстве разум Гильгамеша помутился, и в ярости он нанес по лицу Мафдет оглушающий удар. Пленница беспомощно рухнула на окровавленное тело убитого царем воина. И тот, чье имя возвестил Уту, пал на колени, слезы показались на его глазах, и жалобный стон слетел с губ:

— Всемогущий Энки! В молитве протягиваю к тебе руки, простираюсь ниц пред тобою. Порази во мне то, что гнило и нечисто, сохрани от скверны свершенного. Но того, кого ты оттолкнешь в день гнева, призови к себе словами одобрения и награди милостью своей!

* * *

* * *

* * *

Первые лучи восходящего солнца привели Ихетнефрета в чувство. Хранитель свитков стремительно двинулся в сторону пристанища владыки Урука, пытаясь придать собственному виду многозначительность и свирепость.

— Эй, куда тебя несет? — бесцеремонно осадили его воины.

— Мое имя — Ихетнефрет. Я прибыл из далекой южной страны Та-Кем, что за землями Марту. У меня важное дело к царю. Немедленно доложите ему!

— Еще чего. Как смеешь ты беспокоить царский сон?

— Болваны, вы оглохли, что ли? Я не собираюсь повторять дважды! — зубы писца скрипели от злобы и глаза сверкали раскаленными углями.

— Уж больно грозен. Пойти доложить? — сонно вымолвил один из стражников.

— Может позвать подмогу? — отозвался второй.

— У меня нет времени ждать!

— Ладно. Скажу старшему, — лениво ответил первый и неторопливо скрылся за воротами.

Вскоре на улице показался начальник стражи, широко зевая и прикрывая рот ладонью.

— Ну, что там еще? — спросил он.

— Вот он, — воин указал на Ихетнефрета.

— Чего надо?

— Мне кажется, я все сказал.

— Как доложить о тебе?

— Скажи царю, что дело касается девушки, прибывшей вчера вечером во дворец.

— Жди, — начальник стражи несколько изменился в лице и быстро удалился.

Через некоторое время в сопровождении двух вооруженных воинов появился высокий и худой человек в изысканных одеждах и многочисленных золотых украшениях, по всей видимости, придворный высокого ранга.

— Ты и есть чужеземец, разбудивший весь дворец? — нервный высокий голос и острый взор сановника сразу пришлись не по душе Ихетнефрету.

— Я желаю говорить с царем, а не с его слугой! — пренебрежительно отвечал писец.

Дворцовый чиновник зло взглянул на возмутителя спокойствия, едва сдерживая гнев.

— Благодари истинного мужа, чье чело грозно, а борода лазурит. Тебе оказана великая милость! Пропустите его!

Войдя в массивные деревянные ворота, обитые широкими медными полосами, Ихетнефрет оказался на обширном дворе, сквозь который к многочисленным постройкам дворца вела мощеная песчаниковыми плитами дорога. Здесь располагались покои владыки Урука, жилища его приближенных, амбары, кладовые, храмы, святилища и места для совершения жертвоприношений. Лабиринт коридоров, галерей и крытых проходов походил на улицы города, где незваный пришелец мог заблудиться в два счета.

Полутемный тоннель вел далеко внутрь, напоминая лисью нору на холме. В глубоких нишах стен Ихетнефрет видел небольшие, едва освещенные коптящими факелами, высеченные из известняка статуи богов и предшественников Гильгамеша на царском престоле.

Голова кружилась от бесконечности галереи. Огни сливались в единое неукротимое пламя, предвещая скорую беду. Сердце бешено колотилось в груди, жила у виска напряженно пульсировала, и ладони холодели от страха.

Сильные руки воинов толкнули хранителя свитков в приоткрытую дверь, и он оказался посреди комнаты, лишенной окон, но полной яркого света многочисленных факелов. Удушливая копоть и какие-то воскурения дурманили голову, ядовитыми змеями проникая в ноздри.

На табурете с высокой спинкой восседал тот, кто стал причиной всех бед Ихетнефрета.

— Приветствую тебя, чужестранец, — слащаво улыбаясь, промолвил царь, пытаясь произвести на писца приятное впечатление.

— А-а-а, — изо всех сил заорал Ихетнефрет и с высоко поднятым топором бросился на Гильгамеша.

Царь едва отскочил в сторону и рухнул на пол. Отточенное лезвие опустилось на инкрустированную золотом и серебром царскую мебель, разнеся ее в щепки.

Ихетнефрет не помнил себя от гнева. Словно львица, чьи дети попали в охотничью ловушку, он кинулся к Гильгамешу, но сильный удар в спину сбил его с ног.

Очнувшись, писец увидел перед собой улыбающееся лицо Гильгамеша. Чувствуя себя связанным, сын Имтес попытался вырваться, но остался на месте.

— Успокойся. Не делай резких движений, иначе мы с тобой ни о чем не договоримся, — смеялся господин Урука. — Где твои приличия, манеры? Разве так у тебя на родине почитают владык?

— Прикажи немедленно развязать меня!

— А ты не будешь буйствовать?

Ихетнефрет промолчал.

— Эй, слуги! Развяжите гостя! — громовым голосом приказал Гильгамеш.

Явившиеся по зову хозяина воины вмиг перерезали путы.

— Ну, так зачем пожаловал?

— Разве не знаешь? — Ихетнефрет потирал сдавленные веревкой руки, тяжело переживая поражение.

— Могу только предполагать. Ах, да! Тебе, наверное, понадобилось мое сердце?

— Есть заботы и поважнее, — угрюмо отвечал сын Имтес.

— Да я смотрю, ты ни о чем не ведаешь?

— Не возьму в толк...

— Я сразу приметил тебя. Ты один из нас! Но, как видно, слишком молод! Я говорю о дыхании вечности, заключенном в твоем теле.

— Не хочешь ли сказать...

— Да, да... И я тоже! Сколько тебе лет?

— Тридцать.

— Так юн. Как опрометчиво! А известно ли тебе, что бывает, когда не можешь получить желаемое? Впрочем, я убивать тебя сейчас не стану. Хочешь, отложим поединок на какое-то время. Скажем, до вечера или обеда.

— Мне не нужна твоя жизнь.

— А что же?

— Мафдет!

— Так вот в чем причина? Из-за подобных пустяков ты потревожил мой сон? Ну, знаешь ли! Зачем она тебе? Впереди тысячи лет...

— Она ждет от меня ребенка!

— Бессмертные не могут иметь детей. Такова плата. К чему тебе бездетная женщина? И кто знает, какова судьба каждого из нас. Возможно, лет через сто ты вновь встретишь ее.

— Нет, Гильгамеш, лукав царский язык, а время уходит безвозвратно. Мне некогда ждать твоих милостей.

-Ты разочаровываешь меня, чужеземец. В ваших краях все такие? Похож ты на наивных глупцов, возомнивших, будто мир весь принадлежит только им. Молодость, красота, сила, здоровье уйдут безвозвратно, словно песок между пальцев, не оставив по себе и следа. Старость и болезни постучатся в дверь, а там уж и холод могилы северным ветром подует в спину. Куда денутся спесь и гордыня? Мир ускользает, а его мнимые владыки остаются ни с чем. Все из живущих пройдут назначенный путь, и тот, кто молод и полон сил сегодня, завтра превратится в никчемного беспомощного старца. Но дети его, не слушая поучений родителя, все так же, с тупым упрямством, будут мнить о себе невесть что. Они не избраны богами, они всего лишь навоз на полях, пепел сгоревшей жизни. Как смешны их потуги и как ничтожны результаты! Мы же не такие, как все! И люди, полные ненависти и зависти, нам этого никогда не простят...

— Ты много говоришь..., — прервал царя Ихетнефрет, — мне нужна только Мафдет!

— Я призываю тебя быть мудрее смертных. Завоюй славу, богатство, обрети великую силу! А любовь! Что даст она, кроме страданий?

— Ты лишил меня возлюбленной. Без нее бессмертие не имеет смысла.

— Нет, ты упрямей осла! Я сохраню тебе жизнь, осыплю дарами. Взамен прошу о ничтожной малости. Женщина, пусть и отмеченная дыханием вечности, много ли стоит?

— Возьми мою силу, но отпусти Мафдет! К чему она тебе, если любовь для тебя ничего не значит?

— О, ты не понимаешь! Слушай же, пришелец, мое слово, верховного жреца Кулаба слово, владыки светлого Урука слово, покорившего горы и переплывшего море, познавшего бесконечность мира, врагов уничтожившего, постигшего сокровенные тайны жизни и смерти!

Я, Гильгамеш, царь могучий, лев неутомимый, избранный светлым сердцем Инанны, рожден женщиной по имени Нинсун из знатного рода. Отец мой — демон Лиллу. Вот почему я на одну половину бог, а на другую — человек.

Юность провел я беспечно, предаваясь веселью, любовным забавам и праздности. Ни одной матери в городе не оставил я девы, днем и ночью буйствовал плотью. Но время шло, я взрослел, и тоска проникла в утробу. Идущему дальней дорогой стал я подобен, печаль склонилась надо мной высокими душистыми травами. Предался я войне, пытаясь отвлечься от одолевавших меня мрачных мыслей. Царей враждебных стран во множестве пленил я. Посадил их в клетки из прутьев дерева хулуппу, выставив на всеобщее обозрение близ торговой площади. Много покорил я мирных селений, предавая смерти неповинных старцев и женщин у порога собственных домов, но так и не обрел покоя!

Познал я бренность мира, где только солнце и боги пребывают вечно, и торжествует смерть, а все усилия человека превращаются в ветер. Душа моя в беспокойстве металась онагром, преследуемым охотниками, дикой свиньей, загнанной львом в речные заросли. Созвал я тогда советников и слуг, приказав возвести вокруг Урука стену, доселе невиданную. Пусть она обессмертит владыку, защитив горожан от воинственных жителей гор и степей.

Из тучных стад Энлиля отобрал я лучших овец и коров, принеся их в жертву. Возрадовались Кулла — бог кирпича и Мушдамшу — покровитель строительства. Тысячи людей из окрестных деревень согнал я в Урук, велев возводить неприступные стены. Три года днем и ночью не прекращалась работа. Свист бичей и стоны несчастных заглушали крики ослов и надсмотрщиков. Слезы черноголовых орошали землю не хуже вод Буранунны. Горе и плач воцарились в Шумере; и прокляли царское имя.

Но вот настал срок, и мощные стены коснулись облаков. Два гара их толщина, две тысячи гаров их длина. Восемьсот неприступных башен упирались в небо, достигая пристанища бессмертных. Возликовало сердце, возрадовалась печень. Преобразился город! Вид его внушал ужас! Теперь и боги не подступятся к нему! Слышен гул, вопли жаждущих битвы! Урук стал западней для враждебных стран. Враг и злодей не скроется от него.

Взошел я на стену, кинул взгляд на бурные воды. Пятнами овечьего жира плывут трупы. Смертны люди, о горе им! Уйдут они в страну без возврата. Но разве не так уйду и я? Самый величественный из царей не достигнет звезд, самый сильный не охватит гору!

И привиделось мне, что в середину стражи, в полночь, лица людей покрылись солодом смерти, мир раскололся как глиняный кувшин, ревущим ослом взвыл Кингалудда — бог злых ветров; лицо Наннара побелело срубленным тамариском. Задрожало небо, сверкнули молнии, и ад содрогнулся! Нажитое годами добро исчезло воробьиной стаей; небеса Урука покрылись тяжелыми тучами; стенания слышны повсюду; толпы безумных людей охватило горе. Рухнуло царство, превратившись в ничто, сокровищница разграблена, и ел народ с голоду собственное мясо.

О, боги, взор затуманен мой! На месте былых празднеств и жертвоприношений вижу одни лишь человечьи останки. Льется кровь, как медь в плавильной яме. Гибнут слабые и сильные, из дома выбежать не успев, найдя смерть в огне!

Скорбь водами речными охватила измученное сердце, травой полевой выросла тоска, ведь нет ничего впереди, кроме гибели и безмерных мучений. Время безжалостно изломает людей, как тростник; как пену на воде заглушит предсмертные вопли.

Но видение рассеялось, взор прояснился. Призвал я к себе мудрого Гиришхуртуру, жреца Энки. И сказал я: "О, Гиришхуртура, слуга Нидабы! Ты познал сущность мира и замыслы богов, ведаешь обо всем происходящем в стране черноголовых, повелеваешь демонами и духами подземного мира! Ответь мне: неужто бессмертие — удел одних небожителей?" — "Да, мой господин, — отвечал Гиришхуртура, — смерть предначертана человеку. Такова природа людская и воля богов, нас сотворивших! Но, слышал я, что на свете есть счастливец, избежавший всеобщей участи". — "Кто он?" — сердце мое разрывалось на части. — "Зиусудра его имя. Был он сыном Убартуту, царя Шуруппака. Много лет назад боги спасли его от потопа, вознаградив бессмертием за невыносимые страдания. Так говорит предание. Не знаю, правда ли это. Никто не видел избранника, по крайней мере, из живущих ныне". — "Где же он обитает, что ведомо тебе, жрец?" — "Его пристанище далеко отсюда, за Южным морем и водами Смерти". — "Что же, благодарю тебя, Гиришхуртура. Тебя ждет щедрое вознаграждение".

Так сказал я, Гильгамеш, владыка блистательного Урука, и погрузился в глубокое раздумье. "Не переспав — не забеременеешь, не поев — не разжиреешь"*. Решил я отправиться на поиски Зиусудры и выяснить все как есть.

Снарядили по моему приказу корабль, и отправился я вниз по реке.

Нос царской ладьи изголодавшимся волком пожирала вода. Время шло, и росло нетерпение. В одно мгновенье промелькнули земли благословенного Урука. Вот и величественный Ур остался позади. Впереди показалось море, чья синева затмила небеса.