| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
‒ А мне они нравятся.
‒ Ну... если нравятся... Тогда живи пока. ‒ Врачиха ещё раз потрепала меня по макушке и, развернувшись, бодро зашагала к повороту.
Я тоскливо облизнул взглядом тонкие лодыжки, вдохнул, выдохнул и побрёл дальше, немузыкально подвывая под нос: "летящей походкой ты вышла из мая..."
Проклятый возраст!
Пашка с мамой живут в коммуналке, в просторной, светлой, на два окна в тихий двор, комнате с остатками старой лепнины под потолком. Под ногами поскрипывает рассохшийся паркет, которому уже не поможет ни цикля, ни мастика. В углу под салфеткой с выбивкой притаилось старинное чёрное пианино с двумя бронзовыми подсвечниками. Я приоткрыл крышку и осторожно погладил клавиши. Очень похоже на слоновую кость.
На пианино гордо возвышается бутылка из-под шампанского, примерно наполовину заполненная серебром. Это Паштет собирает сэкономленное на спальник из гагачьего пуха. В прошлый раз он так и не успел накопить...
Рядом старое вытертое кресло и торшер, с выцветшего абажура которого свисает золотая рыбка, сплетённая из трубочек капельниц. Я плюхнулся на продавленное сиденье и ещё раз огляделся, примечая мелкие детали быта.
‒ Что будешь, жареные макароны или жареную картошку? ‒ деловито просунулся в дверь Паштет.
Я махнул рукой:
‒ Пофиг. Что ты, то и я. Что хочешь больше?
Пашка задумчиво подвигал бровями:
‒ Тогда макароны. Картошку я вчера ел. Сейчас сготовлю.
Он испарился, а я взял для вида учебник по алгебре и задумался, прокачивая свежие данные по ленинградской резидентуре ЦРУ. Но долго мне Пашка скучать не позволил, буквально через пять минут возник с довольной физиономией:
‒ Поставил доваривать. Дюх, ты икру чёрную будешь?
У меня глаза полезли на лоб. Тётя Галка работает медсестрой в психоневрологической больнице, и живут они с Паштетом, мягко говоря, небогато.
‒ Чёрную икру с жареными макаронами? Паш, ты это в каком парижском ресторане подглядел?
Пашка замялся:
‒ Да понимаешь... Помнишь, нам реакцию манту кололи? Вот... У меня какой-то вираж обнаружили. Прописали поливитамины и банку икры сказали съесть... А она мне не нравится! Маслянистая гадость какая-то, брр... Выручи, съешь немного, а, Дюх? ‒ Он просительно заглянул мне в глаза и вытащил из-за спины круглую жестяную банку синего цвета с рисунком осетра на крышке.
‒ Не, Паш, ‒ рассмеялся я. ‒ Будешь плакать, давиться, но есть чёрную икру ‒ сам. Тут я тебе не помощник, меня совесть замучает. Дай мне лучше пока проверить, что ты там нарешал за выходные.
Паштет обречённо вздохнул и достал из секретера тетрадь. Дела у него в последнее время пошли лучше, во многом благодаря тому, что я подтянул себе умение одного хорошего репетитора.
Угу... похоже, группировку многочленов Пашка действительно просек. Внимания, правда, не хватает, но логику схватил.
Я обвёл найденную ошибку и показал нависающему за плечом Паштету. Он покраснел и обиженно запыхтел.
‒ В принципе неплохо, ‒ подвёл я черту, ‒ но виден недостаток концентрации. У тебя там макароны не переварятся?
‒ Ой... ‒ Пашка улетел в кухню.
Я потянулся в кресле, прикидывая, что с ним делать дальше. По алгебре можно переходить к делению многочленов при помощи разложения на множители. И упражнения на концентрацию внимания надо дать. Следить за кончиком секундной стрелки ‒ это раз. Подсчёт в уме гласных и согласных букв в абзацах ‒ это два. Упражнение с поиском потерянных цифр. Ещё где-то в журналах видел рисунки "найди 5 отличий", тоже пригодится. Ну и хватит пока.
‒ Дюх, готово, иди жрать, пожалуйста, ‒ улыбается Паштет от двери.
Пашка умеет готовить всего два блюда, но зато делает их мастерски. Тонкие ломтики картошки, зажаренные в большой чугунной сковородке на смеси сливочного маргарина и перетопленного свиного жира, получаются восхитительно ‒ и это самое слабое из возможных определений. Но и жареные макароны в его исполнении ничуть не хуже. Всё то же самое, только вместо картошки Пашка закладывает в разогретый жир сырые макароны, обжаривает их до золотистого цвета и лишь потом доливает точно отмеренный объём воды. В этот момент над сковородой встаёт яростный столб пара, а когда жидкость выкипает, на дне остаётся похрустывающий на зубах шедевр. Пашка иногда посыпает всё это сахаром, тогда макароны подёргиваются глазурью странного розоватого цвета, но эта вариация нравится мне чуть меньше.
‒ Вот. ‒ Паштет водрузил на центр кухонного стола шкворчащую сковородку. ‒ И помни, друзья познаются в еде!
Мы набросились и, чуть ли не урча, умяли всё за пять минут.
‒ Кайф, ‒ подвёл я итог, озираясь в поисках того, чем бы можно стереть оставшийся на физиономии жир. ‒ Теперь колись, о чём ты с Зорькой на второй перемене шептался.
Взгляд Пашки заметался.
‒ Стоп-стоп-стоп! ‒ постарался успокоить его я. ‒ Мелкие подробности не надо. Удалось выяснить, кто прокозлил? Больше меня ничего не интересует.
‒ Лейт.
‒ Вот гондон! ‒ Я удивлённо покрутил головой. Нет, я, конечно, знал, что Сашка Лейтман потом стал отъявленным мерзавцем, но вот что этот фрукт созрел так рано... Это открытие.
‒ Драться будешь? ‒ обречённо уточнил Паша.
‒ Я дурак ‒ об дерьмо руки пачкать? Просто заношу в список любимых врагов. Как там Михаил наш Юрьевич говорил? "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они волнуют мне кровь". Вот пусть дрожит-боится. А ты, кстати, тоже будь с ним осторожен, эта субстанция мало того что вонючая, но ещё скользкая и липкая.
Я помешал сахар в чае, наблюдая за слетающимися в кучку чаинками. Забавно, а как же центростремительные силы при вращении? Надо будет нашего физика попытать.
Пашка поелозил немного, собираясь с духом, потом решился:
‒ Как с Зорькой мириться будешь?
‒ А я с ней ссорился?
Паштет недовольно поджал губы:
‒ Она страдает.
‒ И что я должен, по-твоему, делать? Я что-то совершил против нашей дружбы? Где-то неверно поступил?
Пашка подумал и отрицательно помотал головой.
‒ Вот... Извиняться мне не за что. Ситуация хреновая, согласен, но тут ни фига не поделать, увы. Или она переболеет, и дружба возобновится, или финиш.
Я допил чай и скомандовал:
‒ Всё, тему эту пока закрыли. Пошли, не подумай чего плохого, с многочленами развлечёмся...
Вторник 12 апреля 1977 года, 13:20
Ленинград, улица Красноармейская
Оно удивительное ‒ это давно забытое чувство большого праздника на День космонавтики. И у детей, и у взрослых приподнятое настроение. На лицах чаще, чем обычно, мелькают улыбки, в глазах виден отблеск нездешности.
Сегодня ‒ день для взгляда поверх обыденности. Праздник немного выпадает из череды советских, сегодня мы гордимся не только СССР, но и всем человечеством.
"Космос ‒ наш, ‒ звучит по радио. ‒ "Наш" ‒ значит, землян. Мы в космосе первые, но открыли его не для себя ‒ для всех. Мы ‒ первые от людей. Передовой отряд человечества, теперь не только на Земле, но и в космосе".
Мы сделали это сами, несмотря ни на что.
Поэтому у нас три Праздника гордости.
День революции отмечает рубеж, когда мы первыми на Земле стали осознано строить неантагонистическое общество.
День Победы ‒ тут слов не надо, лишь молча склонить головы перед памятью павших и мужеством выживших. Тогда мы отстояли право быть собой.
И День космонавтики, когда мы, советские, вышли в космос.
Три шага, три ступени в будущее, и мы по праву ими горды. Это ‒ наше, и ни зачернить, ни заплевать это невозможно.
Легко жить, когда у тебя за плечами растут крылья от понимания, что ты на правильной стороне Истории. Такое ощущение исторической правоты дорогого стоит. Ты уверен в своей правоте ‒ вот фундамент советского счастливого мироощущения.
Девчонки пришли в парадной форме, с шикарными бантами, мальчишки ‒ в светлых рубашках. На входе в школу висит стенгазета ‒ ракета, распластавшись по диагонали громадного ватмана, несёт в будущее лучших учеников и учителей.
На классный час Яся принесла из дома семейный альбом, в котором уже двадцать лет тщательно собираются вырезки из газетных сообщений. Сбившись в кучу, рассматриваем пожелтевшие страницы. Первая полоса "Правды" от пятого октября 1957 года со скромным, в одну узкую колонку, заявлением ТАСС "Первый в мире искусственный спутник Земли". Развернув вырезку на всю длину, Яся дочитывает вслух последний абзац:
‒ "Искусственные спутники Земли проложат дорогу к межпланетным путешествиям, и, по-видимому, нашим современникам суждено быть свидетелями того, как освобождённый и сознательный труд людей нового, социалистического общества делает реальностью самые дерзновенные мечты человечества!"
Листаем дальше. Вот Белка и Стрелка, "Луна-1", "Луна-2", "Луна-3" и снимки обратной стороны нашего спутника. По праву первооткрывателей мы, советские, нанесли на карту Луны имена лучших представителей человечества: Жюль Верна и Лобачевского, Максвелла и Менделеева, Пастера и Курчатова...
А вот дальше, среда 12 апреля 1961 года. Крупным шрифтом заголовок "Советский человек в космосе!" Ниже ‒ первая фотография Гагарина, биография космонавта, официальные сообщения, фотографии стихийных уличных демонстраций в советских городах...
Вглядываюсь в лица счастливых людей из шестьдесят первого и завидую. Они умели всем сердцем искренне радоваться успехам своей страны. Сейчас это умение считать страну "своей" умалилось, а в будущем может и совсем исчезнуть. Дезинтеграция общественного сознания ‒ вот что это такое. Первый шаг назад во тьму, в пропасть небытия человечества...
На оборотной стороне ‒ короткая врезка "Об успешном возвращении человека из первого космического полёта". Прокашливаюсь и, подражая Левитану, озвучиваю текст:
‒ "После успешного проведения намеченных исследований и выполнения программы полёта двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в десять часов пятьдесят пять минут по московскому времени советский корабль "Восток" совершил благополучную посадку в заданном районе Советского Союза. Лётчик-космонавт майор Гагарин сообщил: "Прошу доложить партии и правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущёву, что приземление прошло успешно, чувствую себя хорошо, травм и ушибов не имею".
‒ Ура! ‒ дурачась, кричит Пашка.
Крик охотно подхватывают, и это искренне выдыхаемое "ура" несётся из нашего класса по школьному коридору, рассыпаясь эхом на лестничных клетках.
‒ А я читал в "Технике ‒ молодёжи", что американцы скоро будут на солнечных парусах летать, ‒ возбуждённо размахивая руками, говорит Паштет, и вот уже вокруг идёт горячее обсуждение звёздных клиперов и пилотируемых полётов к звёздам.
Разговор рассыпается на группки, за спиной спорят о пришельцах, наскальных росписях Наски и колонне из чистого железа в Индии. Ор, как посреди колонии чаек.
Обвожу взглядом живые лица. Главное, не забыть потом, сидя на холоде, ради чего я здесь появился. Откладываю про запас в память избранные кадры ‒ то маму, готовящую завтрак, то девчонок, беззаботно играющих в классики во дворе, то, вот теперь, своих одноклассников в момент осознания отсутствия преград перед Человеком.
Среда 13 апреля 1977 года, 16:40
Ленинград, Басков переулок
Над головой первой приметой приближающегося лета раскинулось ярко-синее небо. Порывы воздуха холодны, но затылок уже вовсю греет солнце. Ещё две недели, и начнут лопаться почки, щедро сбрасывая на землю липкую чешую.
Стою посреди пустынного Баскова переулка напротив непримечательного старого дома и, чуть прищурившись, рассматриваю объект. Обшарпанные стены тускло-серого цвета, врезками в фасад ‒ парадное, вход в булочную и низкий прямоугольник подворотни. Ничего необычного.
Огляделся по сторонам и преступной походкой двинулся в ворота. Глухой двор-колодец встретил вязкой тишиной. Контрапунктом к редкому миролюбивому курлыканью голубей раздаётся хищный скрежет их же когтей по жести карнизов. Темные пыльные окна враждебно следят за моим продвижением по вечно сумрачному дну. Отсечённый от звуков городской суеты и света дня, я почувствовал себя на дне Марианской впадины.
Повертев головой, обнаружил цель. Странная конструкция из потемневших досок, вероятно, остов какой-то самодельной мебели, в углу двора, сразу за помойкой. Она, я узнал её.
Подошёл и, встав на нужную перекладину, попробовал, подпрыгнув, сломать. Доска лишь упруго пружинила в ответ. Её время ещё не пришло. Ещё четыре года она бы гнила под дождём и снегом, чтобы однажды прощально хрустнуть под ногой играющих мальчишек и выбросить на асфальт из выдолбленного тайника восемьсот с мелочью граммов золота девятисотой пробы.
Придётся ускорять процесс. Ещё раз внимательно оглядев окна, полез в сумку за молотком и долотом.
Хватило шести ударов по долоту и пинка ногой напоследок. Широкая доска не выдержала и раскололась вдоль, обнажив на сломе высверленный паз. Орудуя долотом как рычагом, приподнял из паза тонкий и неожиданно тяжёлый свёрток. Пересчитывать буду дома, но и так знаю, что без обмана, девяносто четыре николаевских червонца.
"В одном червонце восемь и шесть десятых грамма золота девятисотой пробы. Это округлённо... округлённо порядка восьми с половиной тысяч рублей, ‒ весело насвистывая, на ходу провожу в уме калькуляцию. ‒ Есть на что сводить девушку в кафе. А если переводить в доллары с учётом моего плана, то через год это можно скинуть где-то в диапазоне между пятнадцатью и двадцатью тысячами. И останавливаться на этом я не собираюсь".
Душа, ликуя, пела. Жаль, спиртное мне ещё рано, сейчас фужер шампанского за успех безнадёжного дела не помешал бы.
Среда 13 апреля 1977 года, 14:30
Москва, площадь Дзержинского
‒ ...сильнейший курареподобный яд. Токсикологи затрудняются с идентификацией вещества, но по результатам биопроб ‒ остаётся летальным даже при очень высокой степени разведения. ‒ Бояров перевёл дух и продолжил: ‒ Мы тщательно промыли капсулу, влили обычный физраствор и запаяли.
‒ Не заподозрил ничего?
‒ Всё прошло гладко, успели, пока его массажист мял. Он как чует, с этой авторучкой не расстаётся, даже в баню с собой взял. Мм... ‒ Бояров вытянул из папки очередной лист. ‒ Юрий Владимирович, возникло у нас ещё одно подозрение. У Агронома полгода назад скоропостижно скончалась невеста, клиническая картина мгновенной смерти. На вскрытии ничего не было обнаружено, подумали на внезапную остановку сердца. Сейчас возникла гипотеза, не была ли она отравлена, клиническая картина схожа... Проверяем.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
