Меченый. (Меченый - 1)

— Вылезу... — вздохнула я, кое-как перелезла через край бочки и расстроенно огляделась по сторонам: вытираться было нечем! Кроме грязного колета или нижней рубашки...

— Сейчас принесу, ваша милость!!! — догадавшись, чем вызван мой вздох, воскликнула женщина и метнулась к двери.

Сообразив, что она вот-вот распахнет ее настежь, я сорвала с кровати покрывало и завернулась в него чуть ли не с головой. Как оказалось, вовремя — когда дверь с грохотом ударилась об стену, в дверном проеме возник встревоженный Кром. Видимо, среагировавший на топот служанки:

— Ваша милость, у вас все в порядке?

— Да... — кивнула я. — Просто послала ее за рушниками...

— А-а-а... — Меченый позволил тетке выйти в коридор и, на всякий случай оглядев комнату, аккуратно прикрыл дверь...

...Минут через двадцать, уступив бочку Крому и завалившись в кровать, я уставилась в стену и задумалась о Бездушных. Вернее, не о самих Бездушных, а о причинах, вынудивших орденцев рассказывать о них неправду.

Конечно же, я понимала, что все Нелюди — разные. Но тот, которого я знала лично, совершенно точно не ощущал нарастающей боли в промежутках между убийствами, не испытывал потребности кого-то мучить и не нуждался ни в каком ключе. А еще, вместо того, чтобы радоваться моим страданиям или пользоваться моими слабостями, он сочувствовал, помогал и защищал!

'Может, это следствие соперничества между двумя орденами?' — мелькнуло в голове. — 'И они пытаются друг друга уничтожить, в том числе и чужими руками?'

Мысль, навеянная рассказами отца о придворных интригах, показалась мне здравой. И я попыталась вспомнить, как Кром относился к служителям Бога-Отца.

Перед глазами сразу возникло лицо отца Димитрия. И я криво усмехнулась: он их убивал. Там где видел. Но не хаял никогда...'

'А чего хаять?' — мрачно подумала я. — 'Увидел, убил, вырезал очередную зарубку и в путь — искать следующего...'

На душе сразу же стало ужасно горько. И я поняла, что не хочу считать Крома орудием, созданным Двуликим для уничтожения слуг Бога-Отца.

Закусив губу, я повернула голову и ненавидящим взглядом уставилась на символ Отца-Отступника — Посох Тьмы.

Выглядел он жутко: темное, почти черное дерево, блестящее от долгого употребления и похожее на сгусток мрака. Навершия, окованные сталью и горящие отраженным светом свечей. Центральная часть древка, покрытая бесчисленными зарубками — последними штрихами, поставленными рукой Крома в книгах чьих-то судеб.

Вглядевшись в эти штрихи, почти касающиеся верхней границы Пути, я вдруг вспомнила, что за то время, которое я провела рядом с Кромом, он вырезал на посохе не одну, а четыре зарубки!

Одну — после того, как убил брата Димитрия. Вторую — после того, как разделался с четверкой громил, пытавшихся стащить меня с коня на въезде в Меллор. Третью — после встречи с шайкой на выезде из него же. И четвертую — после того, как я чуть не сгорела на постоялом дворе у Сосновки...

Не знаю, как на постоялом дворе, а среди грабителей, отправленных Кромом в Небытие, орденцев не было точно!

'Значит, он — не орудие...' — облегченно подумала я. И улыбнулась...

Глава 28. Кром Меченый.

Четвертый день третьей десятины третьего лиственя.

...Плечо начало ныть чуть ли не после первого же движения. Да, не особенно сильно, но круговые удары и блоки, требующие поднимать руки выше уровня лица, получались из рук вон плохо. Пришлось отложить посох в сторону и заняться разогревом мышц.

Я десяток раз повращал головой посолонь и противосолонь, покрутил плечами вперед и назад, несколько раз наклонился, потом опустился на колени, чтобы отжаться от пола, и вспомнил любимую присказку Кручи: 'Если что-то делаешь — делай хорошо. Или не трать время на ерунду...'

Подумал, усмехнулся и снова встал: Голова был прав. А хорошую разминку надо было начинать с пальцев ног.

Скинул сапоги, поставил ноги на ширину плеч и принялся по очереди вкручивать стопы в пол.

Привычная, выполненная не одну сотню раз последовательность движений быстро настроила меня на нужный лад, и к моменту, когда я добрался до плеч, сознание балансировало на грани того самого состояния, которое Роланд называл Ощущением Пустоты: я чувствовал не только свое тело, но и все окружающее пространство.

Разогрел плечи, потом шею, несколько мгновений стоял неподвижно, потом полуприкрыл глаза и неторопливо перетек в стойку лучника, начиная танец Ветра.

Короткое, почти незаметное движение левой руки, в реальном бою сместившее бы летящий в лицо кулак на ладонь в сторону, не вызвало и тени неприятных ощущений. Удар правым кулаком в горло воображаемого противника и последующая подсечка — тоже!

'Здорово...' — отрешенно отметил я и... заставил себя сохранять тот же неспешный ритм: разогретое тело требовало движения. Причем быстрого и в полную силу...

...Захват за срамное место, рывок на себя с одновременным ударом пальцами другой руки в глаза получился ничуть не хуже, чем до ранения. И уход от удара противника, атакующего со спины — тоже. Поэтому последнее дуновение — заход за спину и удар, перебивающий ему позвоночник — я чуть было не выполнил в полную силу.

Увы, выдох, заменивший привычный полу-рев, полу-крик, тоже получился громковат: ее милость, мирно спавшая все время, пока я разминался, испуганно вылетела из-под одеяла и в мгновение ока вжалась спиной в изголовье кровати.

Рыжее облако волос, широко раскрытые глаза, закушенная губа и прижатые к груди руки выглядели настолько забавно, что я прервал первое дуновение танца Воды и опустил сжатые кулаки.

— А-а-а, тренируешься? — оглядев меня с ног до головы, облегченно выдохнула она и виновато улыбнулась: — А мне тут приснилось, что к нам ворвались оранжевые...

Я неопределенно повел рукой, показывая, что кроме нас в комнате никого нет, и... изо всех сил сжал зубы, чтобы не застонать: леди Мэйнария сонно зевнула и, смутившись, совершенно по-Ларкиному спрятала лицо в ладонях!

Перед моим внутренним взором появилась картинка из далекого прошлого:

— Почему ты прячешь лицо, когда зеваешь? — запрыгнув на постель сестры и пытаясь заставить ее опустить руки, обиженно спрашиваю я.

Ларка растопыривает пальцы, хитро смотрит на меня и притворно вздыхает:

— В эти моменты я бываю некрасивой...

— Ты красивая! Всегда-всегда... — восклицаю я, тут же оказываюсь в ее объятиях, зарываюсь носом в ее огненно-рыжую гриву и чихаю:

— Только, знаешь, волосы у тебя уж-ж-жасно щекотные...

Пальцы баронессы, прижатые к лицу, растопырились. Но вместо нежности и любви во взгляде появился... страх:

— Что-то не так? Н-на тебе лица нет!!!

— И не было никогда... — потерев шрам на щеке, угрюмо буркнул я, повернулся к ней спиной и вцепился в лежащую на столе нижнюю рубашку.

За спиной скрипнула кровать, потом по полу прошлепали босые ноги, и... спину обожгло прикосновение! Я вздрогнул, как от удара: оно было... ласковым! А руки баронессы — теплыми и нежными, как у Ларки!!!

— Кро-о-ом? Прости, я сказала глупость... — виновато выдохнула она мне в спину. — Кстати, мой папа говорил, что шрамы воина — это украшение. И свидетельство его доблести. А ты — воин. Настоящий...

Я сглотнул подступивший к горлу комок, закрыл глаза и... глухо пробормотал:

— Этих украшений у меня много.

— Вот и замечательно! Я буду гордиться, а остальные — пусть завидуют...

...Рука леди Мэйнарии касалась моей спины буквально несколько мгновений. А потом отдернулась.

'Ну вот, сообразила, что касается черного. Или Бездушного...' — подумал я и удивился: эта мысль почему-то дышала горечью!

Но разобраться с причиной этого ощущения мне не дали: за спиной раздалось смущенное сопение:

— Ой, на кого я похожа...

А потом — мольба:

— Только не поворачивайся пока, ладно?!

...С постоялого двора мы вышли часа через полтора. Первые минуты две ее милость, умытая, причесанная и пахнущая мыльным корнем, держалась рядом и с интересом смотрела по сторонам.

Увы, буквально через пару минут этот интерес куда-то пропал, а на смену ему пришло глухое раздражение: чуть ли не каждый встречный, увидев ее рядом со мной, таращил взгляд и осенял себя животворящим кругом; каждый второй шептал вслед что-нибудь грязное или выписывал в воздухе отвращающий знак, а каждый третий — проклинал.

Как ни странно, больше всего неистовствовали женщины: именно с их уст срывались самые гнусные 'догадки' и оскорбления, именно они желали ей смерти без Посмертия, 'Беседы с Господом' и бесплодия.

Леди Мэйнария довольно долго делала вид, что не видит их ненавидящих взглядов и не слышит того, что ей желают. Но когда какая-то патлатая тварь, выглянувшая из-за покосившегося плетня, обозвала ее 'грязной подстилкой Двуликого' и 'лепестком увядшей розы ', баронесса нежно взяла меня за руку, заставила остановиться и капризно поинтересовалась:

— Милый, помнишь, ты обещал мне пару душ? Я хочу вот эту и... вот ту...

Тоненький пальчик с розовым ноготком показал за забор и куда-то назад.

Патлатую сдуло. А вместе с ней куда-то рассосалась и собиравшаяся за нами толпа...

— Твари... — ослепительно улыбнувшись, еле слышно прошептала леди Мэйнария. Потом гордо вскинула подбородок и потянула меня вперед: — Пусть теперь потрясутся...

Я мысленно хмыкнул: девушка, еще недавно боявшаяся меня до обморока, догадалась воспользоваться дурной славой Бездушных!

...Следующие несколько минут мы наслаждались относительной тишиной, а когда выбрались в Купеческую слободу, услышали зычный голос глашатая:

— Оставьте дела ваши, о, жители благословенного Увераша, и взгляните на создание, отринувшее все человеческое! Этот хнычущий обрубок некогда был человеком! Таким, как вы и я. Но пошел на поводу у своих низменных желаний и почувствовал себя выше закона. Однако воздаяние за совершенные преступления не минуло сластолюбца — он попал в руки королевской стражи и в полной мере получил заслуженное наказание...

Я удивленно приподнял бровь: обычно, рассказывая о преступлениях тех, кого везли на 'насесте ', глашатаи вовсю цитировали Изумрудную Скрижаль, через слово поминали Вседержителя и пророка Аллаяра и пугали обывателей происками Двуликого. А этот глашатай не сказал о них ни слова!

-...целых полторы десятины эта похотливая тварь и днем, и ночью терзала несчастную девчушку и упивалась ее страданиями! И оставила ее в покое только тогда, когда та не вынесла его издевательств и испустила дух...

'Бред какой-то...' — подумал я.

В это время из-за угла двухэтажной лавки показались понурые алатские тяжеловозы, медленно переставляющие ноги, облучок с возницей, по традиции облаченным в кроваво-красный плащ с капюшоном, и сама телега с высоченной клеткой, в которой за цепи, опоясывающие торс, был подвешен брат во Свете!

— Спаси и сохрани... — ошарашенно прошептала леди Мэйнария. Видимо, увидев обожженные культи рук и ног, торчащие из рваной синей сутаны...

— ...совершенные им преступления переполнили меру терпения его величества Неддара Латирдана, и он высочайше повелел дать брату Гуммию в полной мере испытать боль, равноценную той, которую ощутила его жертва...

— Этому мало и Декады Воздаяния ... — мстительно прошипела выглянувшая из-за приоткрытой калитки старуха. — Будь моя воля...

Что бы она сделала, имей право распоряжаться жизнью приговоренного, мы не услышали, так как, увидев нас, она прервалась на полуслове, ойкнула и исчезла...

...Насест давно скрылся за спиной, а баронесса никак не могла отойти от полученных впечатлений — то и дело поворачивалась назад, пытаясь углядеть край процессии, следовавшей за телегой.

Я тоже оглядывался. Хоть и по другой причине: мне не нравились взгляды, которыми нас проводили стражники, сопровождавшие телегу: в них был какой-то нездоровый интерес. И что-то вроде обещания...

— Брат во Свете не мог ссильничать ребенка! — внезапно воскликнула леди Мэйнария. — Не мог, ведь насилие — смертный грех!!!

Я вспомнил Атерн, мордастое создание, оравшее 'Это Бездушный! Убейте его, убейте!' и криво усмехнулся: убийство тоже было смертным грехом. Однако тот монах его не чурался...

— Ты не понимаешь! — увидев мою усмешку, возмущенно воскликнула баронесса. — То, во что ты веришь с самого детства, врастает в плоть и кровь! Значит, это — какая-то ошибка!!!

— Особое судопроизводство никто не отменял... — буркнул я. — Без неопровержимых доказательств его бы не казнили...

'И с доказательствами — тоже!' — вдруг сообразил я. — 'Чтобы не бросать тень на Бога-Отца, его бы тихонько удавили. А чтобы успокоить народ, на Лобное место выволокли бы кого-нибудь другого. Взявшего на себя его вину во время тесного общения с палачами...

Мысль была здравой, поэтому я, невидящим взглядом уставившись на конское яблоко, валяющееся посередине колеи, почесал затылок: получалось, что приговор этому монаху был следствием изменения отношения короля к Ордену Вседержителя!

— Ну да... Наверное... — подумав о том, что я сказал, расстроенно вздохнула баронесса и замолчала...

...На перекрестке Житной и Кривой мы наткнулись на патруль — на коренастого черноволосого десятника, с легкостью поигрывающего тяжеленным фальшионом , и пять стражников с алебардами.

— Стоя-а-ать!!! — увидев рядом со мной девушку, рыкнул десятник и поудобнее перехватил рукоять меча. — Ку-у-уда девку волочешь, Нелюдь?

Сначала я хотел промолчать, но потом вспомнил про новые веяния в отношении к орденам и ответил:

— В какую-нибудь лавку. Одевать...

Видимо, десятнику еще не приходилось видеть разговаривающих слуг Бога-Отступника, так как он растерянно захлопал глазами и неуверенно оглянулся на своих подчиненных.

Стражники таких тоже не встречали, поэтому несколько долгих-предолгих мгновений пытались понять, как надо расценивать мое поведение.

Первым отошел белобрысый мальчишка, по моим ощущениям, только-только получивший свою нашивку :

— Да она, вродь, уже одета...

— Одежка поистрепалась. Вот я и попросила брата сводить меня в какую-нибудь лавку... — двумя руками вцепившись в мой локоть и глядя в землю, робко сказала леди Мэйнария.

— Ха-а-ароший у тебя братец... — обалдело промямлил парнишка и сдвинул шлем на затылок.

— Ну, мы можем идти? — дождавшись, пока придет в себя и десятник, поинтересовался я. Стараясь не думать о том, что именно сказала баронесса.

Тот кивнул, потом зачем-то нахмурил брови и повернулся к своим подчиненным:

— Ну, че встали? Па-а-адабрали челюсти и вперед!

Те захлопнули раззявленные рты и, не сводя с нас изумленных взглядов, двинулись в направлении рынка. А мы, соответственно, к Белому ряду.

А когда их шаги затихли в отдалении, ее милость обогнала меня на шаг и виновато заглянула в глаза:

— Ты прости, что я назвала тебя братом, ладно? Просто в этих тряпках я похожа на кого угодно, только не на дворянку. А проблемы со стражей нам сейчас ни к чему...

Глава 29. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день третьей десятины третьего лиственя.