Голос Рафаила звучал успокаивающе, а логика Нургла уже просчитывала каждый ход. Неужели маленький ангел заявился во вран, чтобы заманить граана, сына самого Сейшаата в столь мерзкую ловушку? Подозрительность? Внутри сопротивление росло, заставляя стены комнаты наливаться золотом. Нургл пытался шевелиться, пытался говорить, пытался.... И падал в воронку, уготованную Таем, как в бесконечную кроличью нору, из которой не всякий возвращается прежним. Любовь к крылатому делала демона смерти все слабее. И в какой-то момент руки непроизвольно обхватили Рафаила, чтобы обнять. Во сне уже Нургл повернулся на бок и уткнулся носом в волосы любимого, чтобы окончательно перестать искать зацепку, чтобы раскрутить все символы до одного и сжечь их в огне тления.

Бесконечен океан отчаяния, взлелеян миллионами воплей, миллионами стонов, миллионами молчаний. И царство Дагона — стихия всех линий всех ладоней судьбы. Теперь... Сейчас смотрели черные глаза на повелителя врана, что крепко держал за руку Габриэля, пытавшегося вырваться из цепких пальцев.

— Все ты решаешь неправильно, — сказал маг спокойно.

-Все ты делаешь неверно, — отозвался Змий и заставил светлого ангела отступить на шаг за себя. В ту же минуту смолкла и музыка, звучавшая для гостей. Габриэлю мерещилось, что зал поколебался. Что танцующие пары пропадали, а их наряды падали на пол бесформенными тряпками. Алые, черные, с кружевами, лентами, превращались в пятна на клетках пола. Ангел боялся поднять глаза на происходящее. Неминуемое наказание грозило за бесстыдное бегство, неподчинение и обман. Все грааны поступают так с провинившимися сати, и Габриэль не лучше и не хуже — никто, красивая игрушка, ублажающая монстра, когда тому хочется удовольствий.

— Ты хотел говорить, Альтазар, — донеслось до ушей через пелену. — Так скажи... Мы послушаем, что мой сын нашел себе по рассудку помощника. Ведь ты теперь сводничаешь, Дагон? — Змий говорил тихо, но в каждом слове слышалась непроходящая ярость.

Габриэль качнулся. Сомнения множились, кусали память неистово. Три демона сейчас стоят в этом зале. И с каждым судьба сводила, дабы показать, что крылатые создания бессильны. Но всех переплюнул лишь равнодушный, не знающий рамок и границ Сейшаат.

— Да, есть. Я люблю его... — забыв о предупреждениях, о праве выбора, Альтазар выступил вперед, чтобы прямо смотреть в насмешливые глаза отца, который так помолодел за несколько недель, проведенных с молодым мастером.

— Любовь подкрепляется делами. А ты ничего не совершил сверхъестественного. Увез Авеля из родного дома? Вот так подвиг! Оказался его сыном? Ты будешь отрицать? Я расскажу, как трахал переродившегося агнца, как тот зачал, как ты был перемещен в меня... Подробности нужны? Ангелочек не станет отрицать очевидного. — Змий резко схватил Габриэля за локоть, заставляя того морщиться от боли, но глаза все смотрели на Альтазара, растерянного очевидными фактами и поникшего от их убийственности. Небо! Мальчик сейчас упадет от бессилия... Зачем так зло?. По щекам потекли слезы. Тонкие ручейки по фарфору кожи изящной и тонкой куклы, которую все используют. Габриэль вспомнил то жуткое ощущение, когда в последний момент его жизни по шее скользнуло лезвие. И жизнь, бесцельная и ничтожная, сгорела за долю секунды.

— Ты расскажи... Я готов послушать, — Дагон вовремя поддержал Альтазара, который побледнел до состояния мела. Дернул через весь зал с помощью магии стул и усадил на него ничего не соображавшего молодого граана.

— Да, я знаю, как ты любишь пошлые истории, — заметил ехидно Змий, а сам потащил ангела к дверям, намереваясь уйти. Каждый шаг, отделявший юношу от мага, возвращал видение последнего танца. И хоть на душе царили мерзостность и гниль, которые остались после заявления Сейшаата, так просто облившего грязью искренние чувства, он вспоминал алую розу в губах мага, двигающегося в такт едва уловимой музыки. Символ. Дагон никогда не показывает картинки просто так.

Габриэль внезапно сорвался с места и побежал к Альтазару. Клетки вновь становились огромными, память о ловушках возвращалась в буйную голову. Светлые волосы в пляске времени застывали, зависая над головой, как ручейки солнца, пронизывающего небо.

— Правила игры, — закричал Габриэль. — Альтазар, какие правила?

Молодой демон поднял голову и вздрогнул: ангел прыгал через огненные шары, которые катились под его ногами. Рисковал, исполняя танец смерти и не заботясь о своей судьбе. Словно позабыл, что здесь недавно говорилось, словно хотел бессмысленной борьбой простить Альтазара за то, что он рожден с сутью зверя, что невозможно в хаосе пробудить доброту. Прежний Авель любил этого юного зеленоглазого граана, что пожалел заблудшую овцу однажды на берегу источника. Им обоим нужна была ласка, и оба проиграли — не потому, что вину доказали, а потому, что эта самая вина, сокрытая в крови, пробудилась отчаянным пожаром. Альтазар вожделел власти над сати и принял в дар Микаэля, а после вынужденно заплатил за спасение и свидание с возлюбленным. Габриэль вдруг окончательно понял, как глупо гнаться за миражом и надеяться, что его примут и признают близким.

Никогда больше Альтазар не произнесет: "Люблю!" Никогда не возвратится время полета над царством волхвов. И нет того Малала, что выстроил целый мир ради прихоти. Не твоей, Габриэль. Ты всегда останешься ненужной и пустой игрушкой, которую используют и считают вещью.

Ангел замедлился, рискуя тем, что под ноги попадет огненный шар. А Альтазар словно очнулся от долгого забытья.

— Я не понимаю, — забормотал под нос. — О чем ты?

— Правииииила! — завопил Габриэль, чувствуя, как его за шкирку вытягивает из ловушки хвост Сейшаата и волочет к себе. Юноша беспомощно бил ногами, от слез расплывался огромный потемневший пустой зал, а черная фигура Дагона, который даже не шевелился, сейчас вообще утрачивала объемность.

— Нет никаких правил, — голос Альтазара отдалялся, сменяясь шипением дракона. — Десять бокалов. Один отравлен. Но шансов меньше, чем кажется, — автоматически выдал молодой демон, а воронка, втянувшая Габриэля и его граана, замкнулась, выкидывая их обратно в дом Сейшаата, в ту самую злополучную комнату.

— Ты порядком надоел мне со своими выходками, — Змий был разъярен. Он швырнул ангела на кровать и почти сразу накинулся на сати сверху, хлестая наотмашь по щекам. От яркой боли сознание Габриэля помутилось. Из носа потекла кровь, окрашивая ворот рубашки алым.

Не давая опомниться, Сейшаат рвал на юноше одежду, царапая нежную кожу, что-то рыча на вранском, переходя на странное наречие, больше напоминавшее молитвы.

Кровь текла, а дракон все больше распалялся и злился, и от этого движения его, резкие и жесткие, вовсе не напоминали прелюдию к близости. Скорее наоборот, неминуемо вели к насилию. Габриэль дернулся, пытаясь драться. Паника заставляла его барахтаться из последних сил, но Сейшаату было все равно до молчаливого отчаянного сопротивления сати, в глазах которого сверкали слезы. Граан словно хотел окончательно растоптать последнее — память об охотничьем домике, мягкие объятия, теплые краски осени, когда деревья становятся такого необычного темно-фиолетового оттенка. Их нежность, их единение.

— Пустииии, — Габриэль перешел на стон, когда ему резко раздвинули ноги, а в тело вошло сразу три пальца. — Пусти, нет! — отчаянные слезы потекли из глаз от того, что теперь Змий не церемонясь, трахает его рукой, как последнюю шлюху. Наказывая, унижая, лишь потому, что сильнее, что думает, будто имеет право...

— Давай, насаживайся и шевели задницей, — Демон наклонился над Габриэлем, теряя человеческие черты. — Ты отвратителен. Давно надо было тебя наказать. Я жалел... Считал тебя милым, — болезненный толчок, а в глазах разноцветные круги. Граан добрался до края канала и теперь стимулировал выброс смазки.

Щеки ангела горели. Он изгибался, вырывался все сильнее, пытаясь выбраться из под тяжелеющего тела. Но бесполезно срывался на уже крики отчаяния и боли.

А Змий продолжал, наказывая и уча повиновению. В какой-то промежуток времени он вздернул Габриэля вверх за волосы и потащил через комнату к двери. На юноше болтались лохмотья, оставшиеся от недавней одежды, а теперь порезанные острыми когтями, из тонких царапин текла кровь. По рукам, по ногам и даже по внутренней стороне бедер.

Габриэль упирался ладонями, вырывая из лапищ собственные волосы, пока его буквально не поволокли к краю балкона и не толкнули корпусом вниз, заставляя свеситься со второго этажа в холл.

— Раздвигай ноги, иначе я скину тебя вниз, мерзкая тварь.

Габриэль слабо вздрогнул и увидел перед собой бескрайнюю бездну. Не длинный прямоугольник холла, где слабым отблеском танцуют тени от горящих светильников, не длинные острые окна, в которых падает беззвучно белый снег, что ложится на каменный парапет главного балкона и усыпает серебром лестницу и дорожки перед мертвенным белоснежным цветком старого фонтана, а пустоту.

Огонь потух в глазах ангела, и он сдался неистовой буре и ярости, стараясь забыть, что в прошлой жизни любил. Отчаянно верил этому огромному и страшному дракону, боясь, сгорая, расплываясь свечой по его душе. Теперь не осталось ничего — даже пепла. И алая роза во рту Дагона казалась ярче, чем боль от проникновений. Всего лишь пешка. Все кончено. Ты напрасно возродился.

Юноша вцепился пальцами в деревянный бордюр и закрыл глаза, падая вместе с Малалом вниз и летя над огромным глазом озера. Там, наверху, облака причесывали ветром волнистые волосы, закручиваясь в немыслимые фигуры, а здесь огонь плавил крылья и зажигал в теле страсть. Там надежда теплилась в очаге любви, здесь проливалась криками отчаяния и унижения.

— Помнишь... Самое светлое воспоминание... Самое лучшее, за что хочется цепляться, когда ты умираешь от одного осознания, что еще жив, — голос Дагона в голове был явственнее других звуков, реальнее происходящего здесь, когда Габриэль висит головой вниз и роняет росу слез — не вызвать дождя, не оживить.

— Самое светлое, — искусанные губы пытались выдавать звуки, но выходила какая-то какофония, вымешанная на крови. Ангел понимал, что ответит сейчас за все. И готовился в эту ночь сгореть, как положено каждому сати в руках хозяина. Только вот сознание его освободилось окончательно и теперь отделилось от тела, чтобы говорить с призраком, обнявшим лицо и целовавшим сердце. Всего лишь одна из теней Змия? Рыжеволосый волхв пришел утешить и обнял душу Габриэля, укутывая в старый плащ потрепанных и истлевших чувств. Чуть теплее? Забыться...

Вскрик за вскриком погружает в хаос. Дракон ярится. Каналы полыхают, разрываясь от каждого толчка все глубже. А потом наступает та самая темнота со спасительным белым кругом света, где остается лишь черная фигура мага судьбы и алая роза в его руке. И нужно понять, что значит выбрать из десяти бокалов.

Голубые глаза опустились на розу, с которой на пол падали лепестки. Каждый растекался пятном на белом, словно клякса. Кляксы двигались, утончались, заплетаясь в вязь рисунков. Хотелось спросить, но ангел точно знал — никто не подскажет и не ответит на возможные вопросы.

— Я выберу сам, — задохнулся от боли, пронзающей от головы до пят. А Дагон протянул руку и положил указательный палец на губы Габриэля, как будто успокаивал. Ничего — пройдет. Конечно, так и должно. Десять бокалов, один — отравлен. Призрачный след прошлого таял в небытие, десять лепестков кружились, не желая становиться змеями, оплетающими ноги.

— Спаси меня, — попросил ангел, но маг отрицательно покачал головой и, отвернувшись, шагнул прочь из светлого круга, оставляя с огнем, падавшим на ладонь. Лепестки обжигали пальцы. Но один из них — единственный — оказался ледяным...

... Юноша отомкнул тяжелые веки. Мокрый и вымотанный, он лежал на кровати в объятиях Сейшаата, который ровно дышал и, кажется, задремал. По ногам стекала истома и мед недавней близости. А внутри ледяным пожарищем разгорался вран. Теперь ангел понял, что такое, когда становишься пустым и бескрайним, как хаос. Неправильно описывают адскую бездну. Да-да, лед обжигает сильнее огня, срывает кожу живьем. Душа падает вниз, бьется, пытаясь выбраться из-под толстых прозрачных пластов, за которым светит яркое солнце, и однажды сдается уже навсегда.

— Сати, — влажные губы, произнесшие название, пробудили повелителя врана и заставили того посмотреть на Габриэля с некоторым вниманием.

— Мой сати, — поправил он мягко, прижимая ангела крепче.

Ночь отвернулась к утру так скоро, что даже забытье, в которое впал юноша, оказалось короткой минутой новых видений, где десять выборов становились единственным. А потом пришел Суул и разбудил Габриэля, растолкав за плечо.

— Нужно подниматься, — бес тяжело вздохнул. — Сегодня решается ваша судьба.

— Судьба? — тяжелые веки никак не желали подниматься, тело ломило после бурной ночи, но ангел заставил себя подняться и сесть в кровати. С растрепанными волосами, заспанный, положил руки с кровавыми подтеками на запястьях на покрывало и наконец посмотрел на слугу.

— Да, — кивнул тот. — Сейшаат приказал побыстрее вас одеть и отвести в ритуальный зал.

Бес направился к соседнему шкафу, доставая то, что указал его повелитель: простые штаны, длинную рубаху, пояс, башмаки.

Габриэль недоуменно смотрел на Суула, старавшегося вообще не смотреть на изумленного подростка. 'Мальчишка! Что он вообще способен понять'. Слуга еще больше помрачнел и начал помогать ангелу одеваться, а тот бледнел.

— Он разозлился? — спросил наконец с отчаянием. — Он решил меня уничтожить? Наказать? Суул, я всего лишь хотел увериться, что с Альтазаром все в порядке...

— Идем, — бес взял Габриэля за руку. Погладил другой. — Не спрашивай ничего, пожалуйста, — попросил почти не слышно. — Просто прими все, как есть.

Но ангел не хотел принимать. Он рвался вверх, стучался крыльями бабочки о лед, утопая в густом киселе отчаяния. И всю дорогу заставлял ноги переставляться, пока не оказался перед уже знакомой дверью.

— Все будет хорошо, — уверил Суул. — Так будет лучше для всех, — и открыл ворота в преисподнюю.

То, что именно в нее, юноша понял сразу. Ибо зала попросту не существовало уже, а было зеркало, а за ним — за тонкой пленкой реальности — незнакомый мир. Тот, что называют человеческим. Или материальным. Или сотворенным.

Сейшаат стоял на пригорке в образе человека и курил тонкую длинную сигарету, пуская в звенящий осенний воздух струйки дыма. И смотрел на осенний лес и железную дорогу вдалеке. Внизу, между небольшими постройками, тянулась извилистая дорожка, исчезавшая в кудрявых зарослях, а выныривала уже где-то около полуразрушенного моста. Демон обернулся на Габриэля, замершего у портала, взволнованно оглядывающего пейзаж и самого граана в джинсах и короткой кожаной куртке.

— Что это значит? — прошелестел, а по спине пробежали мурашки.

Змий усмехнулся. Затянулся и опять выпустил струйку дыма. Темный профиль на фоне закатного солнца — абрис совершенный — завораживал и не отпускал, словно намеренно пробуждая ненужные воспоминания. Забыть бы! Вновь стать Авелем, который верит, который может любить искренне...