| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Если вам нужен только повод, чтобы мстить ему, то поводов уже более, чем достаточно и нового я не дам. — Софи ощущала себя совсем скверно. — Он не трахал меня. Не стал. Не знаю почему передумал в последний момент. Я уже ничего не знаю. — Софи закрыла лицо руками.
— Нам не нужен повод, — Лучиано аккуратно отвел пальчики сестры, открывая ее лицо с огромными агатами глаз, казавшимися сейчас волшебными и как никогда волнующими. — И мы все будем делать не ради тебя, не ради себя — ради нас. Девочка наша, — он легко поцеловал Софи в губы. — Он достоин смерти только потому что выкрал и принудил тебя к браку. Ну а от всего остального зависит будет ли его смерть легкой или не очень, — и он злобно усмехнулся, не отрываясь от ведьмовского взгляда, затягивающего все сильнее и сильнее. Казалось, что ничто в мире yстоит перед ее просьбой, можно сделать все, что она пожелает, лишь бы опять увидеть улыбку и услышать ее смех.
— Я согрел вина и есть каша и хлеб, хватит о дурном, — Волк достал кувшин от камина и горшок с подогретой кашей, — никто и думать не будет, мстить выродку или нет, ты только поешь, — мужчина принес ужин и ложку, набирая полностью и намереваясь кормить свою нежную девочку, которая так замерзла и устала. — И спать ляжем, намотались уже.
Софи кивнула. Ей тоже не хотелось ничего обсуждать, и жить по-прежнему не хотелось. Она поела совсем мало, без аппетита и первой забралась в постель — легла к самой стене, подобрав ноги уже по привычке. Все эти дни она не спала иначе, только так, точно каждую минуту ожидала нападения — спиной к стене и лицом в комнату.
Пока братья разбирали вещи, их сестра ни разу не шевельнулась. И тогда оба вышли на остров: Лучиано отправился переговорить с солдатами, а Волк вернулся скоро обратно с чистой водой, которую поставил у порога, добавил дров, потянул прочь рубаху с сильного тела, на котором было много шрамов и рубцов, и лег к Софи, обнимая ее и притягивая к себе, поцеловал в губы, выпутывая при это из волос золотые нити.
Его девочка до сих была такой чувствительной, как и полтора года назад, тонкой и трепетной маленькой птичкой.
Софи прикрыла глаза, положив ладони на грудь Флаво, и медленно выпрямила ноги. Она так его любила, так же сильно как боялась сказать правду. Когда поцелуй прервался, Софи нежно провела пальцами по подбородку брата и посмотрела в глаза — столько любви оживало в ее взгляде, что это пугало.
— Флаво, — прошептала она, — не рискуй собой больше, даже ради меня. Я не стою этого.
— Мне лучше знать, чего ты стоишь,— забурчал волк, притягивая к себе сестру. — Не позволю никому, чтобы ты плакала. Таких тварей я буду рвать на кусочки, — губы сладко поцеловал вновь, даря тепло и возможность понять, как он скучал по своей звездочке.
Софи ответила на поцелуй так, как в последний раз, впустив язык Флаво глубоко и вторя ему уже не с невинным желанием. "Я не имею права целовать его, — думала Софи с горечью, — но я не могу оттолкнуть, я не хочу, чтобы он узнал правду".
Нега разлилась по телу Волка, как будто его душу вернули на место. Еще будучи совсем глупым подростком, он постоянно носился с Софи, как будто то была драгоценность. Оберегал ее от любой опасности, а теперь — теперь все произошло серьезно, на лезвие ножа, и его Софи могла погибнуть, могла никогда не вернуться. Язык сплетался с языком девушки, бесстыдные ладони гладили по бедрам. Никто не посмеет трогать, как мы... Никому не дозволено.
Ласки брата подкупали и Софи сдавалась ему без всяких афродизиаков — она могла бы быть счастлива, если бы не проклятое чувство вины, терзавшее ее. Сильвурсонни не сломил воли Софи, но он испортил все. "Потаскуха", — насмешливо прозвучало в ее голове. Софи поняла, что не сможет не сказать правды братьям, не сможет вот так жить — без их прощения. А прощения, возможно, не будет никогда.
— Я не могу, — прошептала она, вдруг уперевшись руками в грудь брата.
— Почему? — опешивший Флаво заглянул в полные слез глаза сестры. Что произошло в лагере, он не знал, но был уверен в причастности Сильвурсонни, в том, что девушку заставляли что-то делать такое... — Ты из-за белобрысого сюзерена так изменилась? — ноздри раздувались, как у быка, готового пойти в атаку.
— Изменилась? — глухо повторила Софи. Слова брата заставили ее задуматься, постараться понять, что произошло с ней там, в лагере врага. Софи признала, что снова недооценила Сильвурсонни и невольно, сама не заметив, позволила тому отнять ее счастье. Она села в постели так, словно ей стало дурно. — Флаво, ты простил бы меня, если бы знал, что я по своей воле была с другим мужчиной?
Волк почесал в затылке и даже вздрогнул от мысли — изнасиловал. Все же это произошло, глаза заливало пеленой. Глаза светились ярче огня в камине.
— Я бы тебя убил, если бы изменила мне сама, а теперь я убью его. А ты... ты моя. Моя и Лучиано.
— Понятно. Убил. — Софи вздохнула. Она смотрела куда-то в сторону невидящим взглядом. — Я если бы я просила у тебя прощения? Простил бы?
— Ты изменила нам? — Волк вздрогнул и сжал плечо Софи. — Ты... больше не любишь нас? — требовательно спросил он, не стесняясь того, что спит с кровной сестрой и сам совращал ее постепенно в стенах дворца, когда она только становилась девушкой.
— Больше жизни люблю, — ответила Софи, повернувшись. — Но это только слова. Я всегда любила тебя, сколько себя помню, даже когда ты дергал меня за косички в семь лет. Вы с Лучиано для меня все, но сейчас... я не знаю, что со мной. Я столько узнала за эти два дня, и столько боялась. Я чувствую себя вещью, с которой делают, что хотят. Я ненавижу короля, Флаво, но я не хочу его смерти. Я слишком сильно люблю тебя и Лучиано. Я хотела всегда быть вашей, а теперь мое тело осквернено и душа растоптана. Я не вынесу, если что-то плохое случиться с Лучиано или с тобой.
— Неправда, твоя душа с тобой, вот здесь, не бойся, я ее отогрею. И если он тебя не трогал, то нет никакой скверны, — брат притянул Софи и укрыл в своих руках. — Я люблю тебя... Я никому не дам тебя обижать безнаказанно. Ты для меня единственная. И ты не вещь, моя возлюбленная, моя женщина... Если я или брат тебя потеряем, то мы сгорим от горя.
Софи долго молчала, просто вдыхая родной запах Флаво, и в его объятиях ей было так спокойно и безопасно.
— Он поцеловал меня в церкви... Потом меня отвели в шатер и раздели. Я сопротивлялась, честно, но он... он собирался сделать это со мной... Меня заставили пить афродизиак... Я укусила Сильвурсонни, но он... потом он сказал, что я не девственница и он может вздернуть меня за это... Я хотела умереть, Флаво... Я не могла ничего сделать, чтобы помешать ему...
Лучиано, который задержался перед неплотно прикрытой дверью, чтобы набрать еще дров, и все слышал, толкнул ее, чтобы хоть как-то выместить гнев, который начал выливаться наружу ливневым бурлящим потоком с лопающимися пузырьками грязи, ветками, кружащимися в водоворотах, и мертвыми птицами, вырываемыми со дна реки.
— Не девственница? И как этот паскуда в этом убедился? — сухие деревяшки высыпались дробным треском на пол около камина. Несколько штук сразу отправились в огонь.
Флаво на голос брата обернулся.
— Вестимо как? Он тебя трогал? — спросил сдержанно, уже строя планы, как вырвет сердце, а лучше оторвет член Сильвурсонни за его паскудство.
— Руками, — выдохнула Софи, обреченно прикрыв глаза. — Простите меня... я пыталась... я... — Она всхлипнула, ощущая, как со слезами приходит облегчение.
— Раздевайся, — Лучиано присел рядом с сестрой на кровать. — Будем тебя мыть. Везде, где его грязные пальцы касались тебя. — А скулы сводило яростью от того, что еще кто-то видел ее белую кожу, ее темные соски, ведьминскую звезду на груди, трогал ее полные совершенные бедра, курчавость темных волос между ногами, ее лоно... И вспоминался их последний, в лагере отца, какой бешеной, страстной, жадной была Софи. Неужели и этот мерзавец видел ее такой — великолепной, совершенной, божественной?
Флаво подхватил сестру и стал стягивать с нее рубаху, дрожа от осознания, что ее могли изнасиловать, но мысль о сделанном сюзереном вызывала оторопь в Волке — трогал пальцами. Мужчина принес котелок с теплой водой и отдал брату мокрую ткань. Они смоют все следы, любое упоминание о том, что их богиня страдала.
Теплые поглаживания по плечам, ткань скользит с двух сторон, чтобы оба брата совершили ритуал, чтобы никто и никогда не смог больше дотронуться без опасности для жизни.
Девушка плакала, ничем не препятствуя братьям, очищая душу. Она научится снова улыбаться, жить и любить их как прежде, и даже лучше. И синяки на запястьях от жестоких пальцев короля тоже не вечны — они сойдут, и Софи захочет забыть прошлую страшную ночь.
— Наша девочка, — руки мужчин скользили по такому знакомому телу ласковостью, хотя хотелось до крови стереть чужое присутствие. Высоко поднятые волосы, сколотые простой серебряной заколкой, явно не достойной их любимой, открывали шею и хрупкие плечи, которые хотелось покрывать поцелуями. — Только наша.
Софи и казалась потерянной девочкой, и Лучиано все думал, как бы ей вернуть уверенность в себе, прежнюю силу, Сильные руки гладили тонкое тело с высокой грудью, натирали мыльным корнем, смывали водой — Сыч надеялся, что это поможет. Убрать все, дать ощущения знакомых рук. Странно, он никогда раньше не думал, что должны были испытывать девки в замке, когда они с Флаво их брали. Да и сейчас его это не особо волновало — но как разителен контраст между деревенскими, которые или оставались довольны, или ревели телками, и их сестрой. Она даже сейчас оставалась совершенной. Ее тонкая дрожь под пальцами, ее прозрачные алмазы слезы, гордый поворот головы, когда она пытается улыбнуться... Лучиано не выдержал и все-таки огладил родинки на груди, прочертив семилучевую звезду — болтали, что она досталась Софи от цыганки-матери, что свела их отца с ума до такой степени, что он оставил бродяжку в замке. Сыч помнил мать Софи — все-таки ему было семь, даже почти восемь лет, когда она появилась. Флаво было всего пять, поэтому у него особых воспоминаний не было. Лучиано помнил, но не любил. Возможно потому что их с братом мать плакала очень часто в это время и почти перестала обращать на них внимание. Хорошо, что эта цыганка умерла родами — может быть, она как-то помешала бы им соблазняться их ласковый цветочек. Правда, потом в замке периодически появлялась какая-то старая карга-цыганка, которая чему-то учила Софи. Все знания девушки о травах были от нее. За это Лучиано испытывал благодарность к старухе, но всякий раз радовался, когда она покидала их обиталище, особенно когда Софи сдалась им. Ведь во время приезда этой ведьмы, сестра с ними не общалась — бормотала что-то про то, что нельзя.
Мысли метались в голове, а Лучиано все оглаживал ведьминский знак. Пусть это даже метка Сатаны, как говорят, но за такое даже душу отдать не жалко.
Софи ощущала знакомые руки, прикосновения и они исцеляли ее, снова делали горячей и невероятно счастливой, ведь в сущности от жизни ей нужны были только ее мальчики, ее братья, любимые. Оба как одно целое. Сегодня она вернет их себе, а завтра... О, завтра она снова станет сильной! Она найдет способ наказать того, кто едва не растоптал ее — и это будет не месть, а справедливость.
— Лучиано? Флаво? — она протянула им руки, тяжело дыша, желая унять огонь, что разгорелся в ней от их прикосновений.
Волк провел мягкой тканью по рукам, проходя от плеча к сгибу руки и до самых кончиков пальцев. Он много раз целовал ее руки, когда они бывали наедине. Тонкие и изящные пальчики с вытянутыми ноготками. Дивный бутон, который уже на самом расцвете пленил взор. Ни одна девка не вызывала у Флаво эмоций, лишь животные инстинкты говорили в младшем Райсаро до того, как он добрался до Софи и заметил ее, и внезапно понял, что не желает никому отдавать.
Отец не мог догадываться о тех часах, что проводил его сын рядом с юной баронессой, как обнимал и целовал, как носил на руках. С каждым часом укреплялось осознание, что отношение не похоже на братское, что их связывают иные узы.
Лучиано посмотрел на брата, как будто подталкивая на решительные действия, и приподняв тяжелую красивую грудь Софи, отмеченную нечистым знаком, медленно и ласково втянул сосок, перекатывал его губами, чуть посасывая и желая сейчас дарить сестре только нежную страсть. Почему вспомнился первый разговор с Флаво, во время которого Сыч с неким удивлением выяснил, что младший разделяет странную порочную страсть к сестре и желает ее не меньше его самого. И как они обсуждали, как бы получше ее соблазнить и заставить отдать самое сокровенное, что девушка должна хранить до самой свадьбы. Ведь четырнадцать с небольшим лет — это самый возраст, чтобы познать мужчину. Хорошо, что Софи уже была приучена к поцелуйчикам Волка и не сопротивлялась им, то ли забавляясь, то ли считая игрой, поэтому и не заупрямилась прийти в дальний амбар, когда братик позвал. Лучиано вспоминал испуг сестры, когда он запер дверь на замок, как она ловко забралась на верхний ярус, где тоже сушилось сено, в надежде спрятаться, но — оставила лестницу, чтобы до нее можно было добраться. Забыла или нарочно — они почему это никогда об этом не говорили. Губы становились все настойчивее, а воспоминания все ярче. Настоящий первый раз и нынешний, когда нужно убрать из сознания сестры все воспоминания — они не будут похожи, но оба ярким взрывом останутся в памяти.
— А-ах, — Софи шумно выдохнула и, дыша полной грудью, немного и изящно откинула голову назад. Ее тонкие красивые пальчики нежно перебирали волосы Лучиано, а его горячие губы дарили наслаждение. Теперь все, о чем мечтала Софи, сводилось к тому, чтобы братья овладели ею. Она вспомнила, как мечтала об их поцелуях, когда едва начала созревать, как часто в полудреме зажимала руку между бедер, касаясь себя и невероятно стыдясь, что в этот момент думает о братьях. А они словно почувствовали это — не прошло и года, и все мечты Софи, которых она сама так стыдилась и боялась, сбылись. Она пыталась говорить себе, что надо все прекратить, что порядочная девушка не должна ложиться с юношами, но тело с каждым днем только больше желало Лучиано и Флаво, а душа все сильнее любила. Софи притянула к себе Волка и жарко поцеловала губы, выпрашивая ласк.
И Флаво с желанием притянул любимую девочку, проникая языком между ее теплых губ и гладя грубой ладонью по шее, как будто собирался задушить. На самом деле он уже не раз это делал с Софи, когда они играли с братом жестко, заставляя девочку стонать под собой и плакать от наслаждения. Сейчас его пальцы двигались осторожно, показывая власть над телом сестры.
Софи отдавала себя жадно, постанывая от нетерпения. Стереть с себя любовью следы и прикосновения чужого мужчины — вот к чему она стремилась, остальное было неважно. Она доверялась рукам братьев без возражений и с любовью.
И пока Волк почти жестоко целовал сестру, Лучиано продолжал проводить по ее спине, ягодицам, бедрам тканью и с каждым разом движения становились все более тяжелыми, налитыми скрытой яростью, но не к Софи. Любовь к ней пылала еще ярче и сжигала душу до багряного пепла, который возродится чем-то новым. И "отомстить и оградить" менялось на "оградить и отомстить". Месть можно и отодвинуть, ведь теперь главное — уберечь их девочку. Повенчана в церкви с другим — и от одной мысли становилось дурно. Надо было все-таки обвенчаться. Пусть бы даже отец выгнал — плевать. С их маленькой армией и внушительной казной, собранной в тайне от старшего Райсаро, они бы без труда заработали себе баронство где-нибудь на юге, где их никто не знает. Не нужно было слушать сестричку, не нужно...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
