Небо шамана. 3 часть

А как я порадовался своей сообразительности, вспомнив про рассказы о том, что раньше изнутри броню войлоком обшивали, чтобы отколовшиеся при ударе в броню осколки брони не повредили экипажу. Я изнутри нанёс руны вязкости и поверхностного размягчения, так, что этих внутренних осколков в нашей машине стало можно не бояться.

И может самым эпичным по геройству и вопиющим по глупости был бой в один из первых дней. Нам сказали, что деревню занял только передовой разведывательный дозор немцев, который нужно из неё успеть выбить, и это сделает пехота, которую мы для внушительности должны просто сопроводить. Не зря умные люди говорят, что нужно очень аккуратно относиться к чужим словам и проверять всё самому. Как уже говорил, во главе боевого построения взвода, две машины меня прикрывают, и я как на параде красиво еду в деревеньку, даже не очень тороплюсь, чтобы дать немцам удрать и вообще обойтись без боя. Ведь моторизованной разведке на мотоциклах танкам противопоставить совершенно нечего и немцы в такой ситуации геройствовать не станут, а просто отойдут. Потом конечно нажалуются своим большим дядькам, вернуться с большими силами, но это ведь будет не сейчас. На подходе к деревне моя машина попадает под перекрёстный артиллерийский огонь. Нет, мы, конечно, после первых выстрелов попробовали маневрировать и уйти из-под огня, вот только не смотря на все руны, прямого попадания трёхдюймового танкового снаряда гусянка моего танка не выдержала и бесстыдно размоталась. Пехота залегла и стала отползать. А у нас ведь даже по уставу если танк на поле боя не утратил все средства ведения боя, то покидать его нельзя. А мы ведь ещё стрелять можем. Да и обидно. До слёз жалко почти исправный танк бросать. Вот и получилось, что мы красиво встали прямо на дороге, только в последний момент нас немного развернуло. Из-за домов деревни по нам с полукилометра стреляют несколько артстволов, а мы даже ответить не можем толком, потому, что целей не видим, они хорошо укрываются и не показываются. Наверно потому нам и повезло. Видать немцы решили нас в плен взять, что мы не можем стрелять. Вот и выехали и стали приближаться к нам. Шесть танков против нашего одного без хода. Это потом мы разглядели и посчитали, что два были тройками с пятисантиметровыми пушками, а четыре четвёрки с окурками.

Знаю, глупо я себя тогда повёл. Ну, что мне стоило не спешить, пусть даже не посылать разведку в деревню, ведь пехота мне не подчиняется, а бодаться с командиром любого чужого подразделения — это хуже, чем торговаться на базаре за полкило редиски. Любой командир всегда свято уверен, что его хотят бесплатно попользовать и на его загривке даром в рай въехать, а все шишки с барского плеча оставят ему одному. Я не хочу ничего плохого сказать про пехоту, просто я сам в таком же положении регулярно оказываюсь, так, что разведку мне не дадут, ясно как дважды два. В разведке могут ведь погибнуть бойцы пехоты, а мы с их точки зрения за железной бронёй сидим, и нам ничего не угрожает в отличие от них. Поэтому такая просьба о пешей разведке происходит исключительно от нашей лени и трусости, и боязни краску на машинах поцарапать. Конечно, по сравнения с защищающей бойца шинелькой четыре с лишним сантиметра наклонной брони — это ужас как грандиозно. Вот только в бойца стреляют как в одного из прочих таких же, а вот в нас стреляют даже не из пулемётов, а из всех возможных артсредств и пока с нами не разберутся, никто на осколочно-фугасные противопехотные заряды переходить не станет. А для бронебойного снаряда наша или любая другая броня то же самое, что шинель для обычной пули, ведь именно для пробития брони эти снаряды придумывали и делали, а значит, пробьют и "мяу" сказать не успеешь. Вот и получается, что наша броневая защита на круг не надёжнее шинельки бойца. А ведь боец может ещё и в землю хоть до магмы закопаться, и выковыривать его оттуда три раза вспотеешь.

То есть я не про разведку, а про хотя бы выставить нормальное наблюдение и подождать немного результатов. По крайней мере, не поехали бы мы в расчёте взять десяток немцев на мотоциклетках на "фу-фу". Вот в результате мы и оказались в раскорячку на дороге и против нас шесть танков, не считая наверняка имеющихся пушек за домами деревни. Немцы воюют, как предписано, а по их уставам с танками должны воевать пушки, а сами танки нужны для прорыва укреплённой пехотной обороны противника. Это у нас танки — в первую очередь передвижная артиллерийская единица. Вторую глупость сделал, когда открыл огонь, едва немецкие танки из-за своих укрытий выехали. Ну, что мне стоило чуть выждать, пока они подальше отъедут, чтобы расстреливать их на открытом месте, когда они обратно спрятаться не могут. Но, не зря ведь говорят, что Боженька дураков любит. Немцы повели себя не умнее меня. И когда мы неожиданно для них открыли огонь, то их командир не стал отдавать приказ отойти, что и позволило мне выбить пять танков из шести буквально минуты за четыре. Только одна шустрая троечка успела сдать назад и спрятаться за какой-то сараюшкой. Но это её не спасло, потому, что сарай оказался пустой и его стенки не помешали нам выстрелить сквозь него. Остановились только после того, как с гарантией засадили в него не меньше трёх снарядов и за развалинами сарая увидели разгорающийся чёрный копотный костёр подбитого танка. Только после этого переключились на противостояние противотанковым пушкам. Немцы — ребята правильные и старательные. И что такое и зачем маскировка позиций знают очень хорошо. До боя шансов просто на глаз выявить замаскированные позиции пушек считайте, нет совсем. Но есть один нюанс, как бы не маскировали противотанковые орудия, но стрелять они обязаны прямой наводкой. То есть из-за угла или навесом не получится, а после первого выстрела дым выстрела сводит на нет любую самую хорошую маскировку. Правда, пушкари жить хотят и поэтому больше двух выстрелов с одной позиции делать не станут, у нас ведь тоже пушка есть, а у них нашей брони нет. Вот в таком разрезе и приказал, пока мы с башнёром с танками разбирались, мехводу попытаться обнаружить все пушки. Всё равно мы колом стоим, и дел у него других нет. Радисту приказал любой ценой связаться с нашими, и передать им не лезть на рожон без команды. В результате этого боя мы уничтожили шесть танков, четыре орудия ПТО и даже одну зенитную установку "ахт-ахт", как её немцы по калибру называют, и которая единственная в лоб наши "тридцатьчетвёрки" пробивает, да и броня Ворошиловых ей до километра не преграда. Немецкой пехоты в деревне оказалось около двух рот со всеми положенными средствами усиления. Так, что, когда после уничтожения танков и ПТО дал команду на атаку, мне и танкам взвода пришлось много помогать пехоте подавлять пулемётные и миномётные позиции. Ну, с миномётами, случайно вышло. Именно с нашего места оказалось видно часть их позиции, вот и помогли ребятам. Немецким миномётчикам почему-то не понравилось когда их позицию мы осколочными фугасами приголубили.

Взяли деревню малой кровью, чуть больше десяти убитых и две машины раненых в лазарет отправили. По пехотным раскладам — считай "без потерь" обошлись. А к нам подошли танки взвода. Второй танк прикрыл нас своим бортом на всякий случай, вдруг стрельнёт какой недобиток. Третий уехал на другой конец деревни прикрыть, если вдруг с той стороны немцы полезут. Пехота тем временем шерстила трофеи и была очень довольна. А мы с матами и "пердячим паром" натягивали перебитую гусянку и осматривали нашу машину. Выбить разорванный от попадания палец из покорёженных траков шансов нет. Пришлось менять шесть траков, чтобы срастить концы разрыва. По каткам и ленивцам попадания были, но ни одного критического. С попаданиями все вообще только цокали языками и разглядывали нашу машину. По самым скромным прикидкам насчитали в нас больше четырёх десятков попаданий. Антенну рации срубило почти под корень, поэтому, когда я ругался на радиста, и связь требовал. Оказалось, что в горячке боя я даже не понял, что он сделал, вылез через нижний люк в днище и приказ взводу передал флажками, за кормой танка от огня спрятавшись. А один снаряд попал точно в отверстие на ободе ведущей звёздочки и не разворотил её, а так в ней и застрял. Пришлось очень аккуратно его вынимать, никто ведь не знает, взвёлся от удара взрыватель или нет. Можно сказать, что так не бывает, только фронтовики знают, что на войне и не такое случается...

В этом бою в нас точно несколько раз из зенитки попали и от грохота попаданий в броню после боя мы все ходили немного пришибленные и слышали друг друга очень плохо. А я сам убедился, что рунная защита себя показала в самом лучшем виде — ни одного пробития и внутреннего скола. А дальше уже в первых числах ноября ударили лютые морозы и начались снегопады. Мы срочно выбелили танк известью и продолжили работать бронированной пожарной командой, в которую превратили наш батальон, вернее то, что осталось от нашей танковой бригады.

Среди этой круговерти нас всех наградили медалями "За отвагу" и два раза чуть не расстреляли. Про последнее совсем не шучу. И если один раз, когда мы разгромили не меньше половины моторизованного батальона. Ну, я уже рассказывал, как они танки завести не смогли, всё свелось к тому, что нам немного поугрожали и обвиняли в том, что мы себе пытаемся приписать невиданные победы. То в другой раз всё было намного серьёзнее. Мы как раз получили приказ перебазироваться на соседний участок обороны, где немцы подозрительно зашевелились. А вдоль фронта ни одной толковой дороги, да и заплутать в незнакомой местности очень просто. Вот мы и ехали в направлении тыла, когда угораздило нас встретить колонну с генералом, который ехал проверить как раз оставленные нами позиции. Короче, он решил, что мы отступаем, бросив оборону, вот и приказал своим архаровцам нас всех из машин достать и построить в шеренгу на краю дороги, чтобы стрелять охране было удобнее. Я же говорил, уже, что в это время под Москвой все были очень нервные. Говорили даже, что в столице уже объявили эвакуацию за Урал. Поэтому доказать и объяснить что-то разъярённому генералу не было никакой возможности и мы уже всерьёз готовились получить свежие дырки в свои организмы. Спасло нас чудо. Когда вытаскивали через люк мехвода нашего второго танка, а в колонне сводной роты нашего батальона у нас тогда было целых семь машин, хотя три танка моего взвода шли первыми, порвали ему комбинезон, вернее пуговицы поотлетали. И когда мы стояли в ожидании расстрела, мехвод всё пытался края ворота свести, генерал увидел у него новенькую медаль. А медаль, я уж про орден не говорю, в то время была такой уважаемой штукой, что даже сравнивать с чем-то не возьмусь. Когда выяснилось, что почти половина награждена недавно как раз за бои здесь на рубеже обороны Москвы, генерал не поленился, обошёл всех награждённых, приказал выйти из строя, и проверил у всех наличие наград. Короче, нам приказали развернуться и ехать обратно и не покидать оборонительные порядки. Добавлю, что участок, куда мы выдвигались был прорван через два дня и потом там развернулись тяжелейшие бои, в которых пытались немцев отбросить назад. А если бы вовремя там оказалась наша рота, скорее всего и прорыва бы не случилось или немцы пытались бы прорваться в другом месте.

За ту неделю, что мы вынужденно проторчали в этом полку, успели хорошо познакомиться с местным командованием и бойцами, которые очень радовались нашему присутствию. Ведь насколько спокойнее, когда знаешь, что тебя поддержат бронёй и огнём, а наши танки уже успели зарекомендовать себя. Наконец кто-то вспомнил про наши машины и нас снова стали перекидывать как маневренную бронегруппу с одного участка на другой. Связи с командованием нашей бригады не было уже почти месяц, и распоряжались нами непосредственно из штаба армии. В нашей группе, как единственного оставшегося из командиров, ведь я комвзвода, хотя и в звании старшины. А потом уже при формировании бригады решили это исправить и присвоить положенные звания. Всем и присвоили, кроме меня. Кто же знал, что за ногу меня в самый неудачный момент дёргает новый заместитель командира запасного полка. Мы как раз только получили танки, и при любой возможности я старался побывать в танкопарке, где вместе с мехводом возились и доводили до идеального состояния машину. А работать под поднятой почти тонну весом крышкой моторного отсека и так занятие нервное, а тут ещё какой-то придурок за ногу дёргает, когда я держу крючом гайку, которую законтривает мехвод. Обычно я стараюсь не материться, но тут выдал довольно заковыристую конструкцию и майор обиделся почти до слёз. Я конечно после извинился и даже попытался объяснить обстоятельства, но зам нервный оказался, закусил удила и кубари на петлицы я не получил, оставшись со "старшинской пилой". По мне разница не велика и даже бойцы к ней относятся лучше, чем к одиноким младлейтским кубарям.

Так, как у меня звания среднего командного состава нет, то и поставить меня командиром нашей сборной роты никто не может. Если бы в составе батальона, а командовать отдельной войсковой единицей старшина никак не может. Связи с командованием бригады нет. Лично мне это не особенно важно и на высокие должности я не рвусь, мне бы свой взвод обиходить. А чем выше должность, тем всё сложнее, а главное, уже приходится отвечать не за свои ошибки и промахи, а за чужие. Вот никогда не понимал, чего люди так рвутся повыше залезть. И вообще, принцип курятника: столкни ближнего, нагадь на нижнего, мне как-то не по душе. Ну, что за радость знать, что плюнул на того, кто внизу оказался, и он в ответ на тебя плюнуть не может? А я пока сумел сохранить свой взвод, только одного радиста потеряли, я уже говорил. Мои парни на меня почти как на икону скоро смотреть станут, ведь в бой их действительно веду, а не посылаю и чуть опасность, приказываю отойти, пока сам не разберусь. Мой экипаж сначала против такой позиции командира пытался бурчать, а теперь прониклись нашей неуязвимостью и даже лихачить начали, вон как мехвод, который решил, что ему теперь и деревья не указ. А ведь, если бы мы это дерево срубили, то скорее всего бы встали, когда пень от него у нас бы под брюхом оказался. Ну, сказано ведь, что толщина ствола не больше десяти-двенадцати сантиметров, а по-хорошему вообще не нужно деревья таранить, мы же не трелёвщик на лесоповале...

А чего это меня на воспоминания потянуло? Сидим, ребята уже умудрились из остатков овцы баранины наковырять. Сварили её с парой пачек горохового концентрата, куда от души бросили чеснока и перца, теперь этот густой кулеш вместе с ними прихлёбываю из котелка и смотрю на такие уже ставшие почти родными чумазые лица. Ну, чисто негры, если бы не полосы светлой кожи на лбу под сдвинутыми шлемофонами, светлые глаза и светлая щетина давно не бритых подбородков. Кажется, что это въевшаяся грязь и копоть уже вообще никогда не отмоется, но после доброй русской баньки с парилкой все выходят румяные и розовые, как новорожденные поросята и оглядывают друг друга, не узнавая. На память о недавней грязи у многих остаётся невыводимая угольно-чёрная кайма под ногтями и словно припорошенная угольной пылью въевшаяся масляно-копотная грязь каймой вокруг самых глаз. Тут как не три, отмыть за раз не удаётся. Говорят, что у шахтёров после забоя то же самое. И наверно вместе с танковыми войсками родилась поговорка, что "грязь техническая — не венерическая", что всех примиряет с этой реальностью... А ещё, нас очень легко узнать по крикам. После постоянного грохота, в котором даже танковые выстрелы не особенно выделяются в рёве мотора и лязге железа, тихо никто говорить не может. И даже не потому, что привыкли перекрикивать рёв машины, а потому, что все немного контужены и сами не очень хорошо слышат, вот и выходит, что все кричат, и шёпота среди танкистов не услышишь.