Ночные тени. Книга 1

— Не стоит слишком много списывать на "твердолобость", — я записал имена, но, кажется, список должен был продолжиться. — Во Франции, Австрии и любой другой стране есть подобные владельцы. Страсть истинного коллекционера несовместима с общественной моралью, и человек, владеющий вещью, может быть рассмотрен как человек, которым владеет вещь. Неумение расстаться с каким-то предметом — если он только не символ неких вневременных обязательств и памяти, есть знак того, что человек всецело потерял себя и более достоин жалости, нежели порицания.

— Вы правы, но... — Чарльз снова увлекся обличением, уходя в мыслях в высокие сферы. Уж не на юриста ли или философа он обучался? — Современники могут простить, но книги так хрупки, и простят ли нас потомки, когда выяснится, что знания и сведения, которыми мы могли овладеть, по нашей халатности навсегда утеряны для будущих поколений?

— Увы, но в наши времена мы бессильны повлиять на подобных собственников. Возможно, в будущем.

— Вы верите в какие-то разительные перемены? — Джейн поглядывала на часы, кажется, семейство ожидали некие дела. Стоило поторопиться и всё же вызнать ещё кого-нибудь, кто обладает интересными книгами. На приезд в Гатри меня сподвигли несколько целей — и собрание сведений о трёх Великих Ветвях, их чистка и подтасовка, а, если будет необходимо, и изъятие, стояла второй по важности.

— Да. Несомненно, это займёт ещё необозримый для нас промежуток времени — три или четыре века, а, возможно, и дольше. Технический прогресс не несёт с собой прогресса духовного, и только отдаляет нас от природы и сужает кругозор — вера в механизмы ослепляет и принижает самого человека. Институт собственности нельзя отменить, так как он в природе человеческой, но мораль общества должна эволюционировать, как говорил Дарвин о процессе развития и усовершенствования в своих книгах. Только развитие моральных принципов — и не только в интеллигентных кругах, а во всей массе людской, может вывести человечество из многочисленных тупиков, ожидающих его.

— Неужели вы совсем не верите в технический прогресс? — Джессика удивлённо глядела на меня, сжимая ручку своей сестры.

— Милая, перебивать невежливо, — в глазах Чарльза плескалось удивление, очевидно, он считал меня всё же просто увлечённым всякими историческими казусами восторженным учёным. Навроде Донахью.

— Извините, — девушка запунцовела от смущения.

— Техника, несомненно, несёт множество бытовых благ — начиная от ручки в моих руках, не требующей постоянно носить с собой чернильницу, и до городского освещения, которое намного безопасней и эффективней масляных ламп или, тем паче, факелов, — я умолчал о том, что открытие электричества могло бы и застопориться, если бы мы не сочли, что водные колёса выгоднее и мягче по отношению к этому миру, нежели масштабная вырубка лесов. — Но общество не может идти путём только лишь успешным.

Я проникновенно поглядел на собравшихся. — Техника решает лишь временные затруднения и никоим образом не развивает самого человека. Производство наносит непоправимый ущерб природе, нас породившей и взлелеявшей, и развращает человека, делая его бездушным и пожирая его время. С каждым годом всё больше и больше создаётся новых машин — и мы с радостью их встречаем, не думая, что они несут не только бытовые блага, но и мрачную будущность.

Работающие на фабриках люди уже сами похожи на станки, за которыми они стоят почти целыми сутками. Больше, больше... — вот девиз нашего времени. Больше машин, больше людей, больше продукции для поддержания существования этих людей. Идёт обесценивание человеческой жизни и самого человека. Винтики в машине — но куда она едет? Или что она создаёт?

Малое число людей, владеющих качественной техникой, чьё действие проверено и не наносит миру вреда, будет жить более обеспеченно и обладать более высокими моральными качествами, нежели огромная масса, обесцененных и низведённых до винтика, окруженных техникой, не видящих солнца, звёзд, и озабоченных лишь пропитанием и наживой. Ещё и рождаемость — большое количество людей не только не живёт, а существует, но и служит запалом для войн, восстаний, и обесценивает одну человеческую личность среди прочих.

— А знаете, в ваших рассуждениях есть рациональное зерно, — хозяин дома задумался, сморщив лоб.

— Но ведь дети — наше будущее, — миссис Легрой, как истинная женщина, сразу увидела больше, чем её философствующий муж.

— Да, и это не подвергается сомнению. Иначе бы я сам оказался аморален, как то, что не приемлю в других. Рождение наследников семьи необходимо — человеку нужно продолжение рода. Но можно ограничиться двумя или тремя детьми, дать им хорошее воспитание, моральные качества их будут развиться в благоприятной среде. Им легче дать качественное образование и выбрать тот род деятельности, который наиболее отвечает природным способностям. Проще встать на ноги, находясь в среде, где соперничество не низводит человека почти до животного состояния — кто сильнее, тот и прав.

В семье, где много детей — десять, пять, они уже с детства дерутся между собой, им меньше уделяется родительского тепла и внимания. Они хуже учатся — им постоянно приходится конкурировать. Им сложнее получить образование, их сложнее даже просто прокормить! Чем больше людей — тем больше им требуется, тем больше заводов и фабрик строится, больше ресурсов исчезает, больше недовольства копится — и так по замкнутому кругу, по нарастающей.

— Это несколько фаталично, виконт.

Я, извиняясь, улыбнулся хозяйке дома.

— Увы, это отражает настоящее положение дел. Возможно, разумное ограничение рождаемости и отход от поклонения технике позволят человечеству выйти на более органичный путь развития.

— Вы излагаете интересные идеи.

— А началось всё так легко.

— Вы начинали с перечисления источников знания в Гатри.

— О, да, — Легрой вышел, наконец, из области размышления о судьбах человечества. — Генри Спиннет и Питер Фельт не допускают до своих сокровищ никого.

— Возможно, Генри Спиннет сделает для меня исключение, — Чарльз удивлённо поглядел на меня. Чуть коснувшись синего камня в перстне, я ответил на его невысказанный вопрос. — Мой отец был его другом, и он помнит меня, возможно, из уважения к его памяти (лица всех присутствующих заученно сделались скорбными, вежливыми и серьёзными) он даст возможность нанести визит в его "святая святых".

— О, это чудесно. Есть ещё библиотека у четы Фильере, но там или довольно распространенные экземпляры, или эзотерика — в основном её собирала в молодости миссис Фильере. Однако, думаю, тамошние опусы не в счёт. Патрик Фарр, довольно в возрасте — у него разные кусочки документов собраны и рассортированы весьма неплохо — он до сих пор увлекается историей Гатри. К нему вполне можете подойти — но там почти то же, что и у нас. Еще Питер Скотт, — я внутренне подобрался — конечно, Скотт — фамилия распространенная. — Сын Джереми Скотта. Тоже увлекается историей — но учился у нас на математическом. Младший, но старшие совершенно не занимались ничем, и отец, в порыве расстройства, отписал всё Питеру и внукам.

— Тяжело, должно быть, налаживаются отношения между братьями.

— Уже нет, — мелодичный голос Джейн звучал оптимистично. — Старшим после этого пришлось самим зарабатывать на жизнь, и они довольно прочно стоят на ногах.

— Хотя, естественно, они ничего собой не представляют по сравнению с основным состоянием семьи. Но вернусь к библиотекам... — Чарльз в тишине ещё несколько секунд молчал, а потом со вздохом подытожил. — Собственно, кроме них ни у кого ничего и нет, заслуживающего внимания. — Светло-карие глаза проницательно взглянули на меня. — Я рад, что вы нанесли нам визит, редко из беседы с современной молодежью выносишь что-либо для последующих размышлений.

— Вы мне льстите, — слегка покраснев ушами, я смущенно потянулся к стакану с водой. Джейн, снова поглядевшая на часы, встала.

— Простите, но мы с Кассандрой и Джессикой вынуждены вас покинуть. Занятия музыкой должны быть упорными и ежедневными, чтобы добиться результата.

— Дисциплина, даже в таких вещах, делает более собранным и даёт высокие результаты. Я восхищён, — ещё раз тронув губами в порядке очередности тонкие лепестки рук, я распрощался с дамами. Ректор своих дочерей любил, но это ничуть не мешало ему воспитывать их, не давая поблажки.

— Благодарю. Надеюсь, вы останетесь с хорошими впечатлениями от нашего общества, — Чарльз поднялся из кресла, видимо, тоже собираясь заняться своими делами.

— Несомненно, — всё, что меня интересовало, ректор уже любезно предоставил. — От общения с вами у меня останутся самые приятные воспоминания.

Вежливо заверяя друг друга в уважении и расположении, мы пошли к выходу. Перекинув плащ через руку, я стоял рядом с ним на крыльце и ждал, пока приведут Данни. Чарльз задумчиво глядел на мои чуть колышущиеся от ветра волосы.

— Возможно, это немного запоздалое предложение, но, быть может, вы составите мне и моей жене компанию сегодня вечером в театре? В девять вечера мы собираемся быть на спектакле "Идеальный муж" Оскара Уайльда. Если вас не смущает...

— С радостью приму ваше предложение, — я не покривил душой. Возможность в приличном обществе и себя показать, и людей посмотреть пришлась для меня как нельзя кстати. До девяти вечера даже успею сделать ещё кое-что. Джейн Легрой, конечно, не из самых разговорчивых, но и она мне поможет.

После визита к семейству ректора, весьма плодотворного, пришлось возвращаться домой. Где в Гатри живёт Генри Спиннет, старый умница-злюка и сквалыга, я не знал. Слишком давно наши пути разошлись, а после своей "смерти" у меня и вовсе не находилось времени, чтобы заново с ним знакомиться. Если бы даже и знал, где его дом, то в том, в чём я позволил себе приехать к Легроям, к нему идти не стоило.

Карманные часы показывали чуть больше пяти, когда я в, том же сером костюме, в котором посетил собрание "Общества Духов", отправился к нелюдимому старику. Сперва он чуть не выбросил меня за дверь, но, увидев "фамильное" кольцо, изменил первоначальное намерение. Я испытывал горьковатую ностальгию — передо мною стоял кто-то чужой, но с такими знакомыми ухватками и голосом... Я, конечно, привык к такому, насколько смог. Встречаясь со старыми друзьями уже с другим именем и мороком, сложно оставаться равнодушным, но надо.

После чая с миндальным пирожным, вдосталь наговорившись о "моём отце", который вместе с Генри много чего натворил во Франции примерно тридцать лет тому назад, мы перешли наконец-то к осмотру библиотеки. Я помнил, проходя вместе с человеком, которого знал когда-то давно, мимо книжных полок, что в его собрании не имелось ничего интригующего. Но никогда ведь не знаешь, что может произойти за тридцать лет. Поохав с восхищенным выражением лица и блестящими глазами над собранием церковных текстов и гимнов, переписанных от руки и переплетённых в инкрустированную драгоценными камнями кожу, я углубился в папки с сиротливо собранными листами, выпавшими из неизвестных книг, и обёрнутыми в вощёную бумагу драгоценными палимпсестами.

В библиотеке стоял дубовый стол с высокой лампой, там получилось уютно устроиться, развлекая хозяина полувымышленными историями из моего якобы прошедшего в поместье на юге Франции детства и пересказом того, как идут дела у моей матушки. Увы, ничего нужного не обнаружилось. Записи и книги подобного толка за многие годы я многократно перечитывал, и уже глядя на корешки, плавно переходил от одной полки к другой, воскрешая в памяти содержимое роскошных переплётов. Только в двадцать минут девятого библиотека была осмотрена сверху донизу.

Генри благоразумно не попытался напоить меня чаем повторно — видимо, что-то во взгляде подсказало ему, что воды в любом виде с меня на сегодня довольно. На прощание, похлопывая отечески по спине, он проникновенным голосом рассказал, каким прекрасным человеком был мой отец, и добавил, что я очень на него похожу. Старый хитрец — при жизни "отца" он редко упоминал, что испытывает к нему дружеские чувства. Пройдоха! Внушает теперь "сыну", что верен был другу до гроба. Чужого, правда, но это ведь сути не меняет?..

Вновь в права вступила ночная прохлада, из уединённых предместий Гатри я верхом направился сперва в лавку оптических приборов, уже закрывающуюся, и купил небольшой театральный бинокль с перламутровой инкрустацией. Мне, по существу, он был не нужен, но для обычного человека оказался бы весьма кстати — не стоило вызывать подозрений даже в мелочах.

Довольно новое здание театра выглядело вычурным, в стиле, отдалённо напоминающем греческие храмы — с широкими ступенями, колоннами и многочисленной, плохо вписывающейся в лаконичный силуэт здания, лепниной. Кажется, эти архитектурные изыски принадлежали руке того же мастера, который ваял купидонов для особняка Джереми Скотта. Кстати, о нём... Бросив поводья Данни подбегающему слуге вместе с парой монет, чтобы конь остался под присмотром и получил свою долю еды и ухода, я за пару пенсов взял у уличного мальчишки-разносчика сегодняшнюю газету. Конечно, люди многое видят в искаженном свете, но их мнением не стоит пренебрегать.

Впрочем, даже развернуть газету я не успел. Окружённый колясками и кабриолетами подъезд к театру походил на клумбу с петунией или душистым табаком. Туалеты дам из светлых дневных стали ярче, а песочные и белые одежды мужчин потемнели. Среди этого облака, наполненного ароматами — как приятными, так и резкими, ко мне двинулась облачённая в синее и тёмно-серое пара. Чарльз и Джейн. Пришлось свернуть газету в трубочку и прижать под мышкой, пока я протискивался к ним и мы пожимали друг другу руки.

Джейн рассеянно поглядывала по сторонам, в основном стараясь не споткнуться о длинный подол выходного платья. Не представляю, как она, с фигурой, полной плавных и изящных линий, могла дышать в этом сооружении, искажающем женские пропорции. Её тёмные волосы, уложенные в сложную прическу, крупными волнами обрамляли милое лицо. Светлые перчатки — голубоватого, в тон платью, оттенка, пахли лавандой и яблоневым цветом, когда я склонился над её рукой в приветственном поцелуе. Чарльз, похоже, решил взять меня под опеку на сегодняшний вечер. Он уже приобрёл билеты, и мы, стараясь ни с кем не столкнуться, пошли ко входу в театр.

Как на беду, Джейн хранила вежливое молчание, а ступеньки безвозвратно подкатывались под мои сапоги, оставляя всё меньше времени на ориентировку в местном обществе. Одна из дам, ступающих туфельками по мрамору парадной лестницы, бросила быстрый взгляд на Легроев. Сложив в кармане несколько знаков, я с облегчением увидел, как она, потянув под локоток пожилого внушительного спутника, направилась к знакомым. Джейн, проследив за моим взглядом, чуть вздохнула. Чарльз остановился, приветливо им улыбаясь.

— Добрый вечер...

— Добрый вечер, Джейн, Чарльз... Я уж и не думала, что вы сегодня будете.

— Прошу... Миссис Рэйчел Кроул, мистер Норберт Кроул... мистер Сен-Гильерн...

— Очень приятно...

Дамы, даже если Джейн этого не особо и хотела, начали беседу. Искусно разыграв отстранённое смущение, я с умным видом поддакивал, следя за разговором ректора и его друга. В основном моё внимание было поглощено репликами прекрасных дам. Рэйчел первым делом выспросила у миссис Легрой всё, что касалось Кассандры и Джессики, потом в течение трёх минут, деликатно приглушив голос, они перемывали косточки моей скромной персоне. Да, семья ректора мной заинтересовалась.