Ричард знал, что Реджина очень мудра. И охотно признавал за ней право на эту особую мудрость. Потому во многих вопросах спрашивал её мнения, а то и совета, не формально, а фактически прислушиваясь к их тексту и сути. Реджа понимала, что старший брат не обязан сразу действовать именно так, как она сказала, предоставляла Ричарду полную свободу и... воспитывала в нём особую ответственность: брата за сестру.
Проведённая нормандовцами на Идене работа позволила перенастроить многие направления в информационной политике и информационной картине, потому действительно, на Идене очень многое понимали не только полно, но и очень быстро. После такой картины, как бой небольшого фрегата с огромным сверхдредноутом только слепоглухонемого не проймёт до самых тёмных глубин физики и психики.
Потому даже от штатских фермеров и ещё более штатских крестьян мало что скрывали — Ополчение Иден-Прайма формировалось устойчиво, объёмы подготовительных работ множились в геометрической прогрессии. Возможно, всё благодаря тому, что крестьяне, фермеры ценят стабильность и безопасность и потому готовы сделать для их поддержания на должном уровне не только всё возможное, но и то, что чаще всего признаётся невозможным.
Реджа была очень чуткой и проницательной. Эти качества не раз помогали ей избегать острых, а также кризисных ситуаций и более того — двумя тремя словами, а бывало и взглядом давать понять окружающим, что действовать вот так — опасно, а вот так — безопасно и необходимо. Да, Реджина умела читать состояние собеседника. А тогда, на краю стояночного поля, ближе к лесу, Ричард понимал, что сестра читает его всего, до донышка, понимает, осознаёт и страдает от того, что брат улетает, а она остаётся.
Иногда полезно посмотреть на ситуацию чужими глазами. Школа матери для Реджины оказалась чрезвычайно ценной — сестра стала очень опытна в житейских вопросах и к тому же не скрывала от брата то, что во многих вещах она совершенно не разбирается, как например, не понимает, как совместить боевой корабль и разведывательный. Ричард тоже редко когда скрывал от сестры, что далеко не во всём является специалистом. Тем не менее, ни Ричард, ни Реджина не 'грузили' друг друга, пусть даже на основе взаимности и родственности, проблемами и вопросами. И очень не хотели отдаляться друг от друга.
Ясно же, что рано или поздно Реджина выберет себе в мужья достойного молодого человека, выйдет замуж и родит нескольких детей, а значит, вероятнее всего, станет хозяйкой в другом доме. Ясно так же, что и Ричард, скорее всего, не останется одинок, влюбится, женится, станет отцом и главой новой семьи. Но разве это основание для того, чтобы забыть о существовании где-то рядом родной сестры? Нет. И Реджина, стараясь не форсировать, не обострять ситуацию, намекнула Ричарду о том, что и она и родители будут очень ждать от него писем.
Понятно, что во время войны почта — и электронная и традиционная будут работать очень плохо. Потому любая весточка будет очень важной, а иногда — и необходимой. Реджина понимала — Ричард был в этом уверен — что многое брат в письме не напишет: и потому, что соблюдает секретность, и потому, что ни за что не захочет волновать ни сестру, ни родителей. У них будет предостаточно причин для волнений здесь. Да, они будут волноваться и беспокоиться о сыне, так уж у людей — и не только у людей — заведено, но зачем же умножать эти волнения и наращивать беспокойство? Вот и Реджина тогда уклонилась от рассказа — краткого ли, подробного ли — о проблемах, которые её и беспокоили и волновали.
Ричард обещал Реджине писать и пока выполнял своё обещание, хотя времени свободного у него почти не оставалось — были дни, когда он падал в постель почти без чувств и засыпал мгновенно. Это сейчас, а когда придут Жнецы... Напряжение — и физическое, и нервное, возрастёт ещё больше. Тем не менее, даже если не удавалось писать ежедневно или накапливать 'заметки по поводу' для очередного большого письма, почти всегда можно было обдумать отдельные новые моменты или откорректировать старые, уже нашедшие отражение в файлах инструментрона или на листах пластобумаги.
Письма писали — родным, близким, знакомым — очень многие нормандовцы. Особых запретов и ограничений на аудиосвязь пока не налагалось, с видеосвязью было плоховато, но не потому, что Жнецы начали какую-либо охоту на буи связи у ретрансляторов, а потому, что специфика корабля не допускала применения гражданских стандартов видеосвязи. И фрегатовцы с этим ограничением смирились. Зато письма ходили туда-обратно очень интенсивно.
Для воина, максимально близкого к смертельной Грани даже в мирное время, письма — воплощение особой, можно утверждать, что многоканальной связи со многим очень дорогим и важным.
Тот камень, о котором Ричард напомнил Реджине — это была их детская реликвия, которую они почитали и став достаточно взрослыми. Обычный валун, не искусственный, естественный. Сначала на нём любил сидеть Ричард, а затем его облюбовала для своих уединённых посиделок и Реджина. Между братом и сестрой никогда не возникало конкуренции за место на этом валуне — бывало, они вдвоём умещались на нём и чувствовали себя равными и счастливыми: валун принимал их обоих и не заставлял делать однозначный выбор в пользу кого-то одного. Если Ричард теперь надолго улетел с Идена... То Реджина сможет пояснить это духу валуна... Поверья, верования... Они поддерживают человека — и не только человека — придают его жизни дополнительный, глубинный индивидуальный смысл.
Прощание с Реджиной у входа на стояночную площадку. Тот взрыв чувств... Глаза сестры, столь много давшие ему понять, осознать, почувствовать. Мало слов в человеческом языке, очень мало, чтобы полностью передать всё это.
Иногда считается, что женщина всегда старше мужчины. Потому что она его мудрее или умнее. Иногда считается, что женщина всегда моложе мужчины. Потому что она... потому что она — другая. Реджина знала брата очень хорошо. Было бы очень странно, если бы она его не знала. И умела и могла быть рядом с ним очень разной. Потому что верила ему, потому что знала — он тоже знает её очень хорошо. И никогда её не предаст. Она в это верила. Хотела верить — и верила. А значит, боялась того, что однажды Ричард может не вернуться.
Возможно, что женщины всегда надеются на лучшее. По многим причинам. Им рожать детей, им их воспитывать, им выводить в жизнь. Реджина боялась и не пыталась и не стремилась показной весёлостью прикрыть свой сильный страх.
Может быть, в том, что нормандовцы на несколько суток задержались на Иден-Прайме, был свой глубинный смысл? За это время, например, очень многие местные жители сами ознакомились с большинством ставших доступными и известными материалов, собранных из независимых источников и смогли сделать свои собственные выводы. Ричард считал, что это помогло пойти дальше того рубежа, который предусматривало понимание неизбежности Противостояния. Пойти к пониманию необходимости окончательной победы над этими разумными кораблями. Да, гигантскими, да, страшными, да, опасными.
Легко ли сделать такой переход? Нет, не легко. И не каждый разумный органик такой переход совершает быстро и безболезненно.
Возможно, что Реджина очень остро хотела как можно более быстрого и непременно победного завершения войны со Жнецами. Может быть, она как то чувственно и эмоционально догадывалась или понимала, что длительного противостояния нынешние разумные органики выдержать не смогут. И потому придётся напрячься уже сейчас, чтобы не быть вынужденными прилагать титанические усилия тогда, когда на населённые миры обрушатся эскадры и флоты Жнецов.
Родители... Им — сложнее всего. Они — фермеры и крестьяне. Их дело — растить урожай, а не воевать. Тем не менее, впереди — война, которую невозможно выиграть, если не напрячь все силы уже сейчас, а потом — выдерживать всё большее напряжение, всё большее давление.
Тогда к готовому к отлёту с планеты фрегату пришли очень многие иден-праймовцы. Пришли, потому что невозможно остановить вечный сценарий жизни: люди встречаются, люди общаются, люди влюбляются. Может быть и хорошо, что дело до образования официальных пар между нормандовцами и иденцами не дошло. Может быть и хорошо, что ни одна из женщин-нормандовцев не забеременела — Чаквас, конечно, не стала бы скрывать такой факт как минимум от командира корабля. Тайное всё равно всегда становится явным, а фрегатовцы... Они очень изменились в лучшую сторону. Повзрослели и помудрели.
Иден-Прайм — позади, Цитадель — впереди. А дальше... Хорошо, если Терум, куда, возможно, отправилась дочь матриарха Бенезии Лиара. Обстоятельства могут сложиться и так, что придётся менять маршрут, а не только курс. И тогда впереди у фрегата после Цитадели окажется не Терум, а, например, станция 'Омега'.
Ричард поворочался в постели, повернулся на спину, прикрылся лёгким одеялом до плеч. Закрыл глаза и сам не заметил, как уснул.
Сташинский. Получение известия о подходе 'Нормандии' к Цитадели. Воспоминания о работе с нормандовцами и Явиком
Профессор археологии. Вспомнив о формулировке своего учёного звания, Сташинский, стоявший у окна балка-кабинета, грустно усмехнулся.
Рассвет над Иден-Праймом вступал в свои права, отодвигая ночную темень в прошлое. Жаль, что нельзя так легко, пусть и постепенно, но неотвратимо, отодвинуть в прошлое Жнецов...
Кому как не ему, отдавшему долгие годы служению науке о прошлом, очень хорошо было известно целительное воздействие воспоминаний и размышлений на психику разумного органика. Не всех и не всяких, конечно, но... Неприятные и калечащие — всего лишь одна треть из возможного спектра, остальные — нейтральные и приятные. Даже нейтральные в столь сложной обстановке, как нынешняя, были полезны. Приятные? Да, да, они именно были целительны.
Пришлось, конечно, поработать на вторых ролях, далеко не всегда — на первых. Бывшая руководительница археологической экспедиции по уточнённым и перепроверенным данным действительно ушла в 'Цербер'. Большего узнать — не удалось. Да и не нужно, наверное. Зато хорошо, что он был приглашён на пост главы этой экспедиции не только для того, чтобы должным образом завершить работу с Маяком. А то ведь... часто приходилось заменять своих коллег именно в таких ситуациях.
Оказалось, что Маяк — не последний сюрприз Идена. Далеко не последний.
Рабочий день окончен. Да, ненормированный, но несколько сравнительно тихих и спокойных часов теперь у руководителя экспедиции есть. Могут быть, конечно, внезапно возникшие вопросы, проблемы, но это — обычный коктейль. А если так... Почему бы и не предаться воспоминаниям? Тем более что многое действительно гораздо лучше видится и чётче и полнее воспринимается на расстоянии. Пусть и временном, а не пространственном. Это, право слово, детали.
'Нормандия', как следовало из недавно присланного из Штаба Обороны Иден-Прайма официального уведомления, преодолела весь не самый короткий путь от Иден-Прайма до Цитадели. И сейчас, насколько можно было судить из достаточно скупых сообщений межрасовых средств массовой информации, фрегат-прототип неспешно кружит вокруг центральной станции галактики.
Нормандовцы не спешат с высадкой и, по слухам, не подтверждаемым официально, продолжает 'снимать' с Цитадели всё новые и новые порции разнообразнейшей информации. Не только 'снимать', но и обрабатывать. Это означает, что фрегатовцы готовятся не только к массированной высадке на Станцию — они готовятся закрепиться на Цитадели очень надолго.
Нервирует ли эта неспешность цитадельцев? Сташинский был убеждён, что нервирует и очень сильно. А ещё больше, как он подозревал, цитадельцев будет нервировать стремительность и многоплановость практической деятельности нормандовцев, которую обитатели фрегата-прототипа развернут с того момента, как на причалы Кольца опустятся первые челноки с опознавательными знаками 'Нормандии'.
Археологическая партия, археологическая экспедиция. Если её бывшая руководительница, доктор Уоррен действительно была кандидатом на какую-либо должность в структуре 'Цербера', то... Слуги трёхголового пса могли быть в курсе мельчайших деталей работы археологов с Маяком. Вовремя всё же Уоррен была отозвана, но рассчитывать на то, что среди археологов не было тогда 'засланцев' Цербера не приходится. Потом, когда появился и поработал протеанин — тогда можно было посчитать, что таких шпионов не осталось, всё же против технологий Старшей Расы у 'Цербера' пока, слава Богу, противоядий не нашлось. Или — засланцев не так много, как церберовцам хотелось бы.
Хорошо, что он тогда, следуя своей привычке, зарезервировал за собой только общее руководство — новые коллеги поняли своего руководителя правильно, а теперь и вовсе не числили в ранге какого-нибудь чинуши-надзирателя. Если начальник сам вкалывает на любых, даже самых что ни на есть лаборантских участках, то... Можно ведь такого начальника и поуважать немного больше. Не только можно, но и нужно. Хотя... С возрастом понимаешь, что всё это мишура и тлен. Главное — чувствовать, что ты ещё что-то можешь, на что-то способен — полезное, важное, большое.
Сташинский чувствовал это и был счастлив. Он работал, а не сидел безвылазно в офисном балке, он занимался мелочами, деталями и не переставал видеть общую картину — впечатляющую, многоцветную.
Шепард Тимуру Лавровичу понравился. Как специалист и как профессионал. И — как человек. Немногословный, серьёзный, преданный делу. И очень, очень внимательный и чуткий.
Иногда Сташинскому казалось, что от Шепарда практически ничего нельзя скрыть. А уж от протеанина — тем более. Очень по-деловому старпом 'Нормандии' подошёл к проблеме раскопок — и лишней информации преждевременно не разгласил и о важных деталях не забыл. Сам делал очень много, но и другим людям давал возможность проявить себя не в словах, а в делах. Не подавлял никого своей подготовкой и своим должностным и служебным положением.
Сложно было совладать с собой, узнав, что, а затем — кого Шепард намеревается извлечь из-под земли. Можно долго спрашивать и себя и других археологов о том, что они увидели и о том, что они запомнили, но, наверное, в одном моменте все будут едины: Шепард не хотел никем рисковать. Зато собой рисковал — постоянно. То ли так было принято среди спецназовцев высшего ранга, то ли это была индивидуальная психонастройка самого капитана-старпома, но...
Протеанин оказался под стать Шепарду — деловой, немногословный, чёткий в движениях и в высказываниях. Потом, чуть позднее, Сташинский не раз слышал в разговорах археологов мнение, что Шепард и Явик-протеанин — прекрасные напарники. А ведь тогда ещё никто не мог и представить, как будет продолжено сосуществование протеанина и землян.
Явик не скрывал своего... достаточно негативного отношения к нынешним разумным органикам. Его 'примитивы' археологи слышали не раз и очень хорошо запомнили даже интонацию, с какой воин древней расы произносил это слово. Неприятная интонация, уничижительная. Но, вполне возможно, заслуженная.
Протеанин и Шепард несколько минут сидели на саркофаге. Этот кадр — археологи всё же не утерпели, запечатлели эту сцену на свои инструментроны — стал поистине знаковым. Редко когда можно было увидеть своими глазами такое, а уж кадры получились — уникальные и в полном смысле этого слова документальные. И живых разумных свидетелей этого момента было тоже очень много. Так что просто и быстро опровергнуть реальность этой сцены — не получится. Сташинский не сомневался, что нормандовцы тоже постарались запечатлеть эту сцену своими средствами, а у экипажа разведфрегата для этого возможностей закономерно гораздо больше, чем у штатских археологов.
