Эсташ Доже и его дьявол

— Судьи практически единодушно высказались за то, что мы имеем дело с дьявольскими силами, сир. А дьяволу не нужны обычные человеческие резоны, чтобы совершать злодеяния. Возможность творить зло сама по себе является его вознаграждением. Поэтому на вопрос вашего величества: 'Для чего?' — я ответил бы так: 'Для собственного удовольствия'. Но поскольку демонологи сходятся в том, что дьявол не может творить зло без посредничества человека, вероятно, его союзник извлекает для себя какую-то выгоду.

Король разглядывал президента с непроницаемым видом, но на самом деле этот скромный безвестный человек нравился ему. Он казался верным слугой, особенно в сравнении с остальными парламентскими господами, важными, надменными, сознающими силу своей корпорации даже перед лицом монарха. Смеющими возражать, отказывающими королевским эдиктам в регистрации, на каждое слово его величества присылающими ремонстрации, состоящие из сотен слов.

— Вы сами верите в это, президент? — спросил Людовик. — Я имею в виду сделки с дьяволом и прочее, на что вы намекаете. Святая церковь учит нас, что христианин не должен сомневаться в реальности ведовства и поклонения дьяволу, в то время как здравый смысл велит смеяться над суевериями. А что думаете вы? Скажите мне честно.

— Ваше величество, я судья, а не богослов и не демонолог, и не мне рассуждать о подобных материях. Но все же мне приходилось сталкиваться с подобными делами в своей практике, и в большинстве своем преступления были абсолютно реальны вне зависимости от того, стоял за ними нечистый или нет. К примеру, в том году мы вынесли приговор женщине, которую бросил любовник, и она от отчаяния обратилась за помощью к сатане. Сатана же потребовал человеческих жертв, а именно, живых младенцев, и при расследовании мы нашли в подвале дома этой женщины около десятка трупиков. Была ли она настоящей служительницей дьявола или только воображала, что служит ему, — не мне судить, но в том, что она была преступницей, нет ни малейших сомнений. Возможно, сейчас мы столкнулись с похожим случаем.

Звучало убедительно. Король не мог по-настоящему уверовать в союз с дьяволом, но в то, что окружение Филиппа способно на все, верил охотно. Любой из них мог заиграться с темными силами, даже не ради выгоды, а просто чтобы пощекотать себе нервишки. Когда тебе все раз за разом сходит с рук, возникает искушение проверить пределы своей безнаказанности, и оно может толкать человека все дальше и дальше по пути порока. И, кстати, не этим ли занимались шалопаи в Руасси-ан-Бри, которых так отчаянно выгораживал Филипп, — вызывали дьявола?

Как знать, если бы то дело довели до конца, произошли бы новые преступления?

Теперь главное — не повторять прежних ошибок. Действовать умно и осторожно, но решительно.

— Я хочу, чтобы вы провели расследование в отношении маркиза д'Эффиа, — сказал король, — и всех остальных, кто может быть причастен. Вы отправитесь в Сен-Клу и выясните, что там произошло. Месье примет вас, я позабочусь об этом. Но от вас я жду величайшей деликатности. Никто не должен догадаться о ваших подозрениях. И с Эффиа, и с другими приближенными моего брата обращайтесь только как со свидетелями происшествия — до тех пор, пока не получите совершенно неопровержимые доказательства вины. Если злодей будет предупрежден, он примет меры к уничтожению улик и запутыванию следов...

'...Или, вернее, бросится к Филиппу, и тот возьмет его под крылышко', — мысленно договорил Людовик. Этого нужно было избежать любой ценой. Филипп уже однажды все испортил. Впрочем, едва ли намеренно. В его причастность к зловещим и кровавым делам король поверить не мог, зная, что его брат — существо настолько безобидное и травоядное, что даже не охотится, поскольку не может стрелять в животных. Он может быть искренне убежден в невиновности своих любимчиков, так надо доказать их вину, чтобы она не вызывала сомнений даже у него.

Король не стал объяснять все это Ревельеру. Не упомянул о деле Руасси-ан-Бри, потому что проявил себя тогда не лучшим образом и теперь стыдился своей слабости. Но президент был умным человеком и, кажется, понял его без слов.

В этот раз Эсташ и Лазар поменялись ролями. Лазар был охвачен страхом: кольцо вокруг них сжималось, и все его нерушимое спокойствие было вытеснено инстинктом — бежать скорее, пока ловушка не захлопнулась. Его пытались ловить и раньше, но в этот раз охотой руководил сам король. Никогда Лазар не чувствовал себя в такой опасности.

Эсташ, напротив, был спокоен. Он уже пережил приступ паники, когда вернувшийся из Фонтенбло Месье между делом, пересказывая новости большого двора, со смехом известил приближенных, что скоро к ним нагрянет орда парламентских крючкотворов в пыльных париках, дабы найти волка-людоеда и, очевидно, предъявить ему обвинение. Тогда Эсташа посетила та же мысль, что и Лазара: уносить ноги, возможно, даже за границу. Но он смотрел на Месье, который снова пустился в пересказ придворных сплетен, на его улыбки, гримаски и жесты, — и сам понимал, что никуда не денется, останется здесь до тех пор, пока его не арестуют и не выведут прочь стражники. На днях Месье опять устроил ему сцену ревности, обнаружив, что караулом командует не кто иной как герцог де Фуа. Эсташ, который едва здоровался с герцогом при редких встречах, с трудом смог убедить принца в своей невиновности и, пользуясь минутой примирения, урвал несколько нежных мгновений, о которых вспоминал с дрожью восторга. Месье опирался на его руку во время вечерних променадов и сажал рядом с собой, когда они слушали музыку или чтение вслух. Месье придумывал для него роль в балете. И, поскольку шевалье ненавидел позировать, было вполне возможно, что именно Эсташ подарит свой облик спящему Эндимиону, которого собирались ваять для украшения нового фонтана.

И, пока загнанный Лазар метался из угла в угол, его хозяин, полулежа в глубоком кресле, хладнокровно размышлял, что могут предъявить лично ему магистраты. Пока выходило, что ничего. Даже если они разузнают о подозрительной гибели отца и обнаружат сходство между событиями в Шевенкуре и Сен-Клу, у них нет никаких доказательств причастности Эсташа. Дворянина нельзя арестовать и допрашивать с пристрастием без веских улик, так что с этой стороны он надежно защищен. Его слабое место — это Лазар. Вот кто наверняка заинтересует следствие, а если его допросят под пыткой...

Поэтому в ответ на очередное восклицание слуги, что они в опасности, Эсташ возразил:

— Дружище, это ты в опасности, а не мы. Я в опасности только постольку, поскольку твоя тень падает на меня.

— Что вы хотите этим сказать? — Лазар резко остановился и обернулся к нему, нехорошо сузив глаза.

Эсташу стало страшновато, но он растянул губы в улыбке:

— Посуди сам: лучше тебе исчезнуть на время. Я не говорю "навсегда", я говорю: только на время, пока шум не уляжется. Не беспокойся, денег получишь сколько угодно, ни в чем не будешь нуждаться, а потом вернешься и...

— Нет, — отрезал Лазар, даже не дослушав. Чрезвычайные обстоятельства лишили его не только спокойствия, но и почтительности к хозяину.

— Но почему? Я же говорю тебе: это не навсегда.

— Не оставлю я вас одного. Вы ведь как дитя и даже хуже. Сами не ведаете, что творите. Бог весть каких глупостей наделаете, а я совсем не хочу, чтобы вы себя погубили окончательно. Вы мне нужны в счастии и благополучии, тогда и я при вас буду в счастии и благополучии.

"Держит меня в мешке, как гуся к Рождеству, — с отвращением подумал Эсташ. — О том тоже заботятся изо всех сил, даже еду в клюв пихают".

— Как ты не понимаешь, дубина, — прошипел он, — что нет для меня никакого счастья без монсеньора, и лучше мне сто раз умереть, чем расстаться с ним!

Но Лазар определенно решил напомнить ему, кто здесь на самом деле хозяин.

— Это вам, сударь, пора понять, что прошло время этих глупостей. Я шел у вас на поводу, сколько мог, хоть и видел, что вы двигаетесь по самому краю пропасти. Но теперь я вижу, что вы не просто по краешку идете, а в самую эту пропасть готовы сигануть с закрытыми глазами, и я говорю вам, сударь: нет уж, здесь остановитесь. Хватит с нас монсеньора и всего здешнего паскудства. Завтра же мы уедем.

— Не смей!.. — Эсташ взвился с кресла и схватил его за отвороты кафтана. — Не смей распоряжаться мной! Я тебе уже говорил, что связался с тобой, дьяволом, только ради монсеньора, и если ты собираешься мне помешать...

— Ну, и что тогда? — осведомился Лазар с неприкрытой издевкой. — Вы признаетесь в наших преступлениях, как уже грозили мне однажды? Ну попробуйте. Не забудьте еще рассказать своему монсеньору, как покушались на жизнь его ненаглядного Лоррена. Что? Вы этого не сделаете, сударь, сами знаете. Вы, может, и любите, чтобы все непременно было по-вашему и все ваши причуды немедля удовлетворялись, но жить вы хотите еще больше, правда? Поэтому послушайте меня. Сами меня потом благодарить будете, что я увез вас отсюда вовремя, пока не запахло жареным.

В смертельной тоске Эсташ терзал пальцами отвороты кафтана Лазара — вернее, своего собственного кафтана, который матушка выкрасила в черный цвет, — выкручивая и дергая так сильно, что почти задушил своего камердинера. О, если бы правда задушить его!

А почему, собственно, это невозможно? Лазар не бессмертен. Его деда сожгли на костре, и сам он боится разоблачения и казни. Это значит, его можно умертвить как всякого человека... или как зверя.

Эсташ отпустил ворот слуги и зашелся в безумном торжествующем хохоте, как злодей в трагедии.

— Что с вами, сударь? — Лазар отпрянул, слегка испугавшись. Он вспомнил, с каким истериком имеет дело, и пожалел, что держал себя с ним слишком жестко. Он хотел всего лишь поскорее вернуть хозяина с небес на землю, дабы он убедился, что их положение куда как серьезно, но, видно, к этому типу нужен другой подход. — Успокойтесь, ради бога. Хотите, заварю вам трав?

Сила трав была единственным видом магии, в который Лазар по-настоящему верил, и, видно, не без оснований, потому что его снадобья не раз избавляли Эсташа от головной и зубной боли. Успокаивающий отвар тоже отлично действовал, когда у Эсташа начиналась бессонница и нервная лихорадка от избытка чувств к Месье.

— Завари... — всхлипнул Эсташ, закрыв лицо руками и сильно вздрагивая плечами в последних смеховых судорогах. Ему как раз было нужно время обдумать все как следует, пока Лазар бегает на дворцовую кухню.

Обдумывать, впрочем, было нечего. Разве что гадать, что будет, если Лазара все-таки нельзя прикончить обычным способом. Но это можно было проверить только опытным путем. Страшно, конечно, но этот новый властный тон, которым заговорила тварь, был еще страшнее. Если Эсташ не рискнет, то на всю жизнь останется у нее в рабстве.

Вернулся Лазар с чашей, полной травяного отвара. В комнате уже сгустился вечерний сумрак, и он, поставив чашу на столик, стал возиться с огнивом, чтобы зажечь свечи. Эсташ стоял возле кровати, пряча в складках драпировки обнаженную шпагу. Едва Лазар повернулся к нему спиной, он выскользнул из тени и одним движением, стремительным и легким, вогнал клинок ему между лопаток.

Лазар схватился обеими руками за столик и опрокинул его, вместе с подсвечником, огнивом и посеребренной чашей. В лужу дымящегося, сладковато пахнущего отвара с противным звуком закапала кровь: плюх-плюх. Лазар тяжело рухнул на колени, соскользнув с клинка, и из последних сил обернулся, встретившись со своим убийцей лицом к лицу. Эсташ следил за ним, вытаращив глаза. О боже, сейчас что-то произойдет, например, начнется превращение, и тварь ужасно отомстит ему за вероломство.

— Су-дарь... — булькнул Лазар, зажимая руками сквозную рану, — что же вы... делаете...

Эсташ проткнул его снова, вогнав клинок с такой силой, что пригвоздил его к полу.

— Я ведь... вернусь... — Лазар выплевывал слова вместе с кровью. — Я ведь... не умру...

Но он именно умирал, как самый обычный человек: тело расслаблялось, глаза теряли блеск и мутнели. Эсташ последний раз проткнул его живот — и бессильно выронил шпагу.

Он сам не мог сказать, сколько простоял в оцепенении, тупо глядя под ноги, на мертвое тело, и страшась даже пошевелиться. Он боялся, что Лазар воскреснет. А еще боялся, что не воскреснет, и ему, Эсташу, придется что-то делать с трупом. Вообще-то убийство слуги — не бог весть какое дело. Эсташ мог сходу припомнить сразу нескольких удальцов из числа своих знакомых, которые с пьяных глаз или в припадке гнева отправляли на тот свет кого-то из прислуги, и ни разу последствия не оказывались тяжелее денежного штрафа. Достаточно было сказать, что негодяй хотел что-то украсть или посмел оскорбить своего господина, и любой суд удовлетворялся этим объяснением. Но убийство, совершенное в такое время, когда вот-вот пожалуют магистраты для расследования, могло вызвать больше интереса, нежели вызывают такие случаи обыкновенно. Вдруг кто-то начнет докапываться до сути? Нет, от тела надо избавиться в тайне. Но как? Убийство Лазара было самым спонтанным и непродуманным из всех убийств, совершенных Эсташем. Он не был до конца уверен, что тварь вообще удастся прикончить, поэтому и не заглядывал особенно далеко. Теперь по полу разлились потоки крови, даже до росписей гризайль на стенах каким-то образом долетели брызги, в темноте похожие на чернильные кляксы, рядом с опрокинутым столиком скрючился остывающий мертвец, и нужно было срочно что-то с этим делать.

— Помогите мне, и я буду в вечном долгу перед вами, — Эсташ сказал это совершенно спокойно, но таким жутким было это спокойствие, как ломкий подтаявший ледок, прикрывающий омут сумасшествия, что герцог де Фуа испугался даже сильнее, чем если бы нежданный посетитель бился перед ним в припадке.

— Что случилось? Вы... натворили что-то, Доже?

— Натворил, — не стал отпираться Эсташ. — Но я не могу рассказать. Если вы согласны мне помочь, вам придется пойти со мной. Тогда сами увидите.

Пунцовый бант на горле герцога дернулся, когда тот судорожно сглотнул комок.

— Хорошо, — сказал он, почти не задумавшись (видно, просто не дав себе времени задуматься и испугаться). — Пойдемте.

Эсташ привел его в свою комнату. Ему потребовалось собраться с духом, чтобы открыть дверь. Он был готов к тому, что на него сейчас набросится визжащий окровавленный монстр, или что тело загадочным образом исчезло. Но в комнате было тихо, на первый взгляд все оставалось по-прежнему, и труп лежал за кроватью, куда затащил его перед уходом Эсташ, причем сам не мог сказать, для чего. Он боялся, что кто-то случайно заглянет в его комнату, пока его не будет, однако место преступления в любом случае говорило само за себя: убитого можно было прятать сколько угодно, но лужи крови на полу были достаточно красноречивы. На герцога они тоже произвели впечатление, хоть он и не ждал никаких приятных и радостных зрелищ.

По знаку Эсташа герцог заглянул в альков, осветил пространство за кроватью огоньком свечи — и отшатнулся.

— Это же...

Эсташ кивнул.

— Он самый.