Зам начлага тут же подошел и отрапортовал — Товарищ майор, заместитель начальника лагерного пункта капитан Немченко по вашему приказанию прибыл.
— Товарищ капитан, слушайте приказ — весь этот спектакль с приказами был рассчитан на урок и вохровцев, пока те и другие были под впечатлением от увиденного — этих врагов трудового народа в карцер. Всех. Завтра тех, кто согласиться работать, поставить на самые тяжелые участки. Тех, кто работать откажется, расстрелять к чертовой матери. Сейчас, когда весь наш народ под руководством коммунистической партии и товарища Сталина ведет тяжелую и кровопролитную войну с фашистами, мы не можем себе позволить такую роскошь, как задаром кормить этих дармоедов. Как говорил Владимир Ильич Ленин: 'Кто не работает, тот не ест'. Бывшего начальника данного лагерного пункта майора Черниченкова я арестовываю и забираю с собой. Информация обо всем происходящем в этом лагпункте мною будет доложена лично Народному комиссару Внутренних Дел товарищу Берии. С этого момента вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника данного лагерного пункта. Подготовьте необходимые документы и приказы. Я их подпишу. Можете выполнять.
— Разрешите идти — отчеканил Немченко.
— Идите — разрешил Олег. Повернувшись к своему заму, добавил — Селиванов, этого связать и в машину. И остальным тоже прикажи грузиться. Ехать пора, засиделись мы тут.
— Товарищ майор, все готово, можно выезжать — доложил Селиванов.
— Хорошо, прикажи завести машины, пусть прогревают. Сейчас зайду к Немченко, и идем — ответил Соджет.
В задании администрации, казалось, все вымерли. Дежурный сидел, ни жив, ни мертв. В коридоре тишина. Только в кабинете бывшего заместителя начальника лагпункта капитана Немченко было шумно. Когда туда вошел Соджет, все разом смолкли и встали, как того требовал устав.
— Товарищ капитан — обратился он к теперь уже и.о. начальника лагеря — Можно вас.
Все, находившиеся в помещении вышли, дав возможность начальству обсудить их вопросы.
— Да, заварил ты кашу, Олег — капитан был явно озадачен таким развитием событий.
— Ничего, Кирилл Федорович, пусть спасибо скажут, что я их всех тут не положил. Да и вашего начальника в придачу. Люди на фронте под танки ложаться, а эти сволочи тут устроили себе дом отдыха. Будь моя воля, я бы их всех своими руками бы передушил — Соджет до сих пор не мог окончательно успокоиться.
— Короче, если будут капать, а капать будут обязательно. Я буду за тебя до последнего — новый начлаг положил руку на плечо Олегу — Удачи тебе майор, она тебе очень понадобится.
— Спасибо — коротко ответил Олег и вышел, так и не попрощавшись. За одно страшное мгновенье на него вдруг обрушились все события этого дня. Навалились усталость, апатия и какая-то равнодушная злоба на этих зеков, на этот лагерь, на эту войну и на весь этот проклятый окружающий мир. При выезде на КПП документы у них проверял какой-то новый старлей, дотошный Петров, наверное, уже сменился. Этот пробежал глазами сопроводительные бумаги, пересчитал машины, и убедившись, что все верно, махнул рукой часовому. Ворота открылись, и машины повезли бывших зеков в новую жизнь.
Карцер, в котором сидели блатные, представлял собой низкий бревенчатый сарай с узкими зарешеченными окошками, расположенными под самым потолком. По периметру он был огорожен колючей проволокой, и единственная дверь этого сооружения освещалась одиноким фонарем. В эту ночь в третью смену на пост по охране карцера заступил рядовой НКВД Степан Ковалевич. В армию из родного белорусского полесья его призвали в мае, как раз на кануне войны. И угораздило же попасть Степана в войска НКВД. Сначала он, конечно, очень этим гордился, о чем и написал в первом же письме матери. Но потом, когда началась война, их часть перебросили сюда для усиления охраны окрестных лагерей, поводов для гордости сразу поубавилось. Все воюют, а он в тылу охраняет зеков. Даже письма домой писать стыдно. Да и не напишешь. Сейчас там немцы. Один старый политзек как-то ему сказал: — Дурак, ты парень. Не знаешь что такое война, вот и рвешься туда. Я вот и империалистическую прошел, и гражданскую, и скажу тебе так — попади ты на фронт, может быть, тебя уже и в живых бы не было. А тут хоть спокойно, хоть не стреляют. Степан на него не обиделся — враг народа, что с него взять. Вот и агитирует. Контра не добитая.
— Эй, вохра, нука, подь сюды — раздался из темноты чей-то голос.
Рядовой Ковалевич вскинул винтовку — громко крикнул, пытаясь прогнать свой страх — а ну кто там, выходи, не то стрельну.
— Я тебе щас стрельну, так стрельну промеж глаз, что потом придет твоей мамке казенный треугольник — сказал прежний голос. А из темноты вышел уголовник лет сорока. Степан уже научился отличать уголовников от политических по повадкам и внешнему виду. Этот тип был явно не из простых урок. В принципе часовому запрещено разговаривать на посту. Но начкар предупреждал о том, что стрелять можно только в крайнем случае. Лишние проблемы никому не нужны. Правда сегодня, говорят, арестовали начальника лагеря, убили воровского авторитета, а всю верхушку блатных посадили в карцер и даже чуть ли не собрались расстрелять. Поэтому всех на разводе инструктировали больше часа и призвали быть особенно бдительными.
— Открой калитку, мне с братвой перетереть надо — потребовал зек.
— Не положено. Вообще отойди от ограждения, а то стрелять буду — подвел итог часовой.
— Да што ты Кабан с ним возишься, щас я заряжу разок этому фраеру в бубен и дело к стороне — раздался голос за спиной у Степана. Видимо пока его отвлекал один уголовник, второй перелез через колючку с другой стороны периметра. Ковалевич стал разворачиваться на голос и в этот момент почувствовал острую боль. Удар заточки пришелся точно в печень. Закричать не было сил, и уже падая на снег, он выполнил свой последний долг, из последних сил нажал на курок. Начальник караула всегда говорил: — Досылайте патрон перед заступанием на пост, если придется стрелять, потом времени не будет. Уже умирая на девственно белом снегу, рядовой НКВД Степан Ковалевич вдруг вспомнил добрые руки матери, вкус парного молока, запах теплого хлеба, блеск россы на траве, гнездо аиста на старом тополе, звонкий лай Шарка, озорные глаза Галинки. И понял — что больше этого не будет никогда. Нет ни потому, что он умирает на этом белом снегу холодной зимней ночью так далеко от фронта, а потому, что есть СС, а в СС есть зондеркоманды, а у зондеркоманд есть приказ уничтожать всех мирных жителей, заподозренных в связях с партизанами. А еще у зондеркоманд было два ведра бензина и свободное время, чтобы посмотреть, как догорает старый деревенский клуб.
— Товарищ старшина — вбежал в караулку часовой — Выстрел, там, в районе третьего поста.
— Твою мать — отреагировал начкар — Ж...ой чуял, что добром все это не кончится. Сварадзе, звони дежурному. Караул в ружье, тревога. Первый пост на охране караулки, остальные за мной короткими перебежками. Старшина уже не первый год служил в НКВД и понимал, что события, произошедшие сегодня в лагере, обязательно будут иметь свое продолжение. Слишком уж распустились урки при прежнем начлаге, чтобы просто так дать расстрелять всю верхушку местного блатного мира. Напрасно дежурный по лагерю отклонил его предложение поставить усиленный караул возле карцера.
— Да что ты там возишься, Горелый, от лопаты руки огрубели, забыл, как замки вскрывать — подначивал Кабан подельника.
— Не гони, не запряг. Готово, заходь. Да и не барин, мог бы и как я, через ограду сигануть — ворчал в ответ второй зек.
— Окунь, дуй к нашим, скажи пусть на стреме будут. Если что, поднимай всех — это указание Кабан дал молодому парню, появившемуся из темноты, подобно тени. — Ну, вот какого лешего ты вертухая этого замочил. Так бы еще туда сюда, а теперь всю, теперь мокруха на нас, не отвертимся.
— Жмура прикопаем, Щеколда сделает. Он мне должен, проигрался намедни. Нету тела, нету дела. Хе-хе — Горелый понимал, что сморозил глупость с убийством часового. Кто же мог знать, что этот не в меру ретивый солдат будет держать палец на спусковом крючке. Увидев, что винтовка разворачивается в его сторону, он инстинктивно вытащил заточку из рукава и нанес один верный удар. Как всегда, в печень.
— Готово. Давай жмура пока сюда, а то простудиться на морозе. И винтарь не забудь. Постой на стреме, я во внутрях пошарюсь — довольный собой Горелый начал давать указания напарнику.
Кабан затащил труп часового в коридор карцера, винтовку приставил к стене, а сам стал смотреть по сторонам. Уж очень ему не нравилось, что этот вертухай успел выстрелить.— 'Если кто-то слышал этот выстрел, то живыми нам отсюда уже, скорее всего не уйти. А значит, идея податься в бега растаяла как дым последней папиросы. После того, как этот московский кент уделал Беса, и, кстати, лихо уделал, а братву подвели под вышку, стало ясно — надо делать ноги. Причем очень шустро. Задумка была проста как табуретка. Они с Горелым всех вытаскивают, Цыган поднимает бузу, и под это дело делаются ноги. Просто и красиво'.
Его мысли прервал окрик с улицы — А ну сволота выходи по одному с поднятыми руками.
— Эй, вохра, не дергайся, у нас ваше чучело. Рыпнешься, я ему бритовкой по горлышку проведу — матерый уголовник понял, что это конец. И теперь пер буром, как на трех шестерках без шахи. — Не веришь, вот его шапчонка — он кинул шапку убитого бойца в открытую дверь — да и ружьишко его у меня, так что охолони своих шавок дергаться попусту.
Старшина понял, что урки сняли часового и, скорее всего, держат как заложника. Он приказал своим бойцам занять оборону вокруг периметра поста, но вовнутрь за ограду пока не заходил. Один человек был отправлен на доклад к дежурному.
А тем временем в лагпункте начинался бунт.
В эту ночь капитан Немченко не пошел спать в свою комнату в общежитие. Остался в здании администрации. Было у него не хорошее предчувствие, но предчувствие, как говориться к делу не подошьешь.
— Товарищ капитан, товарищ капитан — будил его дежурный по лагпункту.
— Что случилось? — еще до конца не проснувшись, Немченко на автомате натягивал сапоги.
— Нападение на третий пост и уголовники начали бузу — вводил его в курс происходящего старлей — В управление я уже доложил, общую тревогу объявил, жду ваших указаний.
— Всем бойцам и командирам выдать оружие. Приказ стрелять на поражение. Пойдем в дежурку, скажу им пару ласковых по громкой связи — договаривал капитан уже в коридоре.
— Внимание, граждане заключенные, к вам обращается исполняющий обязанности начальника лагерного пункта капитан Немченко — разносился над лагерем голос, усиленный репродукторами — Предлагаю вам прекратить ваши бессмысленные действия, разойтись по своим баракам, в противном случае открываем огонь на поражение. Повторяю, если через пять минут вы не прекратите бузить и не разойдетесь по своим баракам, открываем огонь на поражение.
— Глянь, Хорек, кум-то хозяином стал. Хвост распустил как павлин заправский — прокомментировал услышанное молодой карманник.
— Ничего, мы ему этот хвост подрежем, вместе с головой. А то она у него больно умная, аж шапка падает — ответил его приятель.
— Товарищ капитан — дежурный посмотрел на него как на тяжело больного — вы понимаете, что без согласования с управлением такой приказ отдавать нельзя.
— Понимаю, Журавлев, понимаю, только вот ответь мне, сколько сейчас времени? Правильно, полпервого ночи. Пока дежурный по управлению позвонит начальнику, пока тот приедет, пока сообразит. А то еще и примется звонить наверх, с ними согласовывать, у меня урки тут такого натворят, мама не горюй. И расстреляют нас с тобой потом, старший лейтенант Журавлев за бездействие — объяснял дежурному логику своих поступков новый начлаг.
В помещение дежурки вошел гориллоподобный боец с ДП — Товарищ капитан, разрешите доложить. Тревожная группа вооружена и готова к выполнению боевого задания. Командир тревожной группы старшина Карапетян.
— Отлично старшина. Выходим, все инструкции по дороге — капитан повернулся к старлею — Журавлев, всех остальных, кто будет подходить собирай в здании администрации. Один взвод первым делом отправь в помощь на охрану складов. Остальных согласно боевому расчету. В здание администрации ни кого из зеков не пускать, ни под каким видом. Появятся близко мордой в снег, не выполняют, стреляй нахрен.
Фалангер
А я работал в это время в Горьком, бывшем до 1932 года Нижнем Новгороде, начал работать на Опытный завод ? 326 имени М.В.Фрунзе НКАП, созданном на базе бывшей Нижегородской Радиолаборатории. Это была вешалка! Завод и так был загружен выпуском средств радиосвязи, а тут еще и я совершенно непрофильный со своим комплексом РЭБ. Да еще откровенная убогость элементной базы, рабочие устраивающие перекуры каждый час, убогость стендовой базы и так далее. Так что динамило меня руководство завода которому "пришлый варяг" только мешал, доставали меня рабочие многих из которых стоило сдать в ЛТП навечно, не было специалистов по автоматике и телемеханике, местные конструкторские кадры были именно кадрами а не инженерами-радиоэлектронщиками.
В конце концов меня это все достало так что я впал в депрессию. И чтобы хоть как-то с ней побороться решил выспаться наконец-то нормально. Принял снотворного и заснул наконец-то спокойно... Что мне снилось в эту ночь — я не помнил на следующий день. Но что-то во мне серьезно изменилось. Потому что когда опять был обнаружен брак пайки в блоке, который паял конкретно мне знакомый кадр — показалось что свет стал тусклее, рожа этого урода посерела и я с вполне натуральным низким горловым рычанием махом руки с растопыренными пальцами разодрал ему щеку ногтями как когтями. Потом схватив за гордо и подняв в воздух одной рукой подтянул к себе и рыча, и коверкая звуки непослушными занемевшими губами и прямо таки ощущая огромные клыки сказал. — Еще один раз будет такой брак... Загрызу "Самка собаки"!
А потом отбросил от себя как мешок с тряпьем брезгливо. И тут немного отпустило, во всяком случае зрение вернулось в норму.
Директор как узнал об этом случае почти сразу — попытался на меня наехать, но нарвался на на взгляд из подлобья, оскал с увеличенными клыками и тихое горловое рычание... Причем для меня опять мир потускнел и его лицо опять стало казаться серым, как у давешнего кадра которому я рассадил щеку. Видно что-то во мне было... этакое... Потому что наезд прервался на полуслове, а директор окончательно посерел и быстренько умотал. Я опять успокоился и опять зрение вернулось в норму. Задумываться над этими странностями было некогда, потому что я решил этот гадюшник построить по стойке смирно и заставить жить по уставу. Для чего и направился к куратору от НКВД на сем "объекте". Список "пожеланий" у меня был большой! И главное что — обоснованный! Они у меня тут жить на работе будут! Есть, спать и справлять естественные надобности не отходя от рабочего места! Но работать я их — заставлю!
И только в глубине сознания мелькнула мысль — откуда все это во мне взялось?!!!
