Московский физико-технический

Я купила себе такую же пряжу, только горчичного цвета, взяла спицы и стала изучать ту же вязку, что и Ирка, других она не знала. В начале я с такой силой затягивала петли, что второй раз не могла просунуть в них спицу, но потом ничего, научилась. Девчонки в комнате проявили большой интерес к моему вязанию, а Славка Левченков, дружок Людмилы, как увидел меня со спицами, так и стал приставать, чтобы я связала ему плавки.

Я молчала, молчала, а потом поинтересовалась:

-А как мерку будем снимать и примерки делать?

Люда, видя, что дело доходит уже до примерки, призвала своего Славку к порядку, но он обиделся:

-Я действительно давно мечтаю о вязаных плавках.

Ну, Славка Славкой, а в начале дело двигалось очень медленно, к тому же я забыла сделать нижнюю петлю под пуговицу, когда вязала правую полку.

Галка даже убежала с занятий, вдруг вспомнив, что я начну вязать полку и, конечно, забуду про петли, но она опоздала, я уже связала сантиметров 5 и распустить поленилась. В основном я продвинулась в вязании на каникулах, сидя у мамы и Александры Ивановны, а потом довязала уже прямо в перерывах между лекциями и даже на лекциях. На это трудоемкое дело, вязание кофты, у меня ушло два месяца.

После такого дебюта, с легкой руки Ирины, я стала вязать и вязала потом всю жизнь — очень заразительное оказалось это занятие.

Как-то раз Любочка принесла мне рисунки человечков, состоящих из треугольников и квадратов, и спросила:

-А кто учится лучше всех?

Я долго на них глядела и выбрала человечка, состоящего из двух треугольничков — голова треугольник острием вниз и туловище тоже треугольник головой вниз.

-Нет — сказала Любочка, этот лучше всех учиться не будет — у него ум острый, но и зад острый — усидчивости не хватает.

-Лучше всех будет учиться вот этот — голова треугольник, а туловище квадрат — у него ум острый, а зад тупой, он будет сидеть и учиться.

А первый это ты, сидеть совсем не можешь, хотя ум и острый.

Это было не совсем справедливо — мне не хватало усидчивости, но еще больше мне не хватало здоровья, вечно что-то у меня болело.

В среду у нас был 13 часовой учебный день. Утром 2 пары лекций, потом семинар по физике, потом лабораторные по физической химии 6 часов.

Вечером я возвращалась уже еле-еле передвигая ноги, держась рукой за стенку.

Иду как-то по коридору, зима, уже стемнело, в коридоре тускло горят лампы, в конце коридора на полу под окном, прижавшись спиной к батарее, сидят Люська и Ветка, сидят и курят, стряхивая пепел прямо на пол возле себя. У них лица людей, дошедших до ручки, ну прямо как сошедшие с картины Пикассо.

Я иду и думаю,ґ они не представляют, как это выглядит со стороны — сидят на полу в коридоре и курят, молодые девушки. Пойду, скажу им, — Девочки, не будем опускаться. Так нельзя.

Я захожу в комнату, переодеваюсь. Минуту сижу, тупо, без мыслей уставясь в одну точку. Потом встаю и иду, сажусь рядом с ними на пол, мне молча протягивают сигареты, спички, я закуриваю, пускаю дым вверх, так и не сказав им, что хотела. Просто молча сижу и курю. Всё. Приплыли. Сил на такую жизнь больше нет.

Но недели через две, они как-то отдохнули, избавившись от физики, и обе снова загуляли. Никитина перестала страдать по своему лапе-Вовке и завела еще в начале третьего курса другого лапу— Сашку Юноша.

Сашка был симпатичный черненький мальчик в очках, серьезный и старательный, и увлеченный байдарками, как Люся, а может быть, она его привлекла к этому делу, я уже не помню.

Мы с Томчей как-то сразу даже не поняли, что лапа переменился. Сашка и раньше частенько к нам заглядывал, но не в качестве лапы, а в качестве приятеля, товарища по учебе. Ветка, как я уже упоминала, любила напустить туману и разговаривать на некоем кодовом языке, ассоциациями, так, чтобы тому из присутствующих, которому это адресовано, было понятно, а остальным, непосвященным, невозможно в толк взять, о чем речь, вот мы с Томкой и прозевали момент, когда лапа переменился, и оказалось, что теперь речь идет уже не о лапе Вовке, а о лапе Сашке.

-Вы хоть бы разные прозвища давали, — попеняла им Томка.

Я уже не так часто бывала у них, но всё же заходила на огонек покурить, ведь Галка, Люба и Людмила не курили. Наш разъезд с Люсей не был полным разрывом, просто вместо меня теперь была Ветка.

Несмотря на способность Виолетты своими разговорами помешать чужим чувствам, у Сашки и Люська всё было серьезно, во всяком случае, к тому моменту, когда я это обнаружила. А Шак тоже не скучала одна, на этот раз Ветка подцепила Сережку Пинчука, парня из моей старой группы.

Увидев их вместе, я сразу вспомнила, как мы на втором курсе сидим в комнатке Пинчука на его дне рождения, Виолетта напротив меня, как-то вплотную к Сережке.

Аккуратный медлительный Сергей тихо сидит и только рука его как-то очень близко к Веткиному бедру лежит, так лежит, что я, несмотря на свое напряжение от встречи с Ефимом — мы сидим не рядом, но ребята всё равно, то взглядами, то намеками нас объединяют, и я сижу, как сжатая пружина, но всё-таки вижу, вот рука поднимается до талии, обнимает Ветку и придвигает ее поближе, а потом отпускает, но Шак не отодвигается. Сам Сергей сидит с сонным выражением, а у Ветки томное, отсутствующее лицо, полузакрытые глаза, обычный Веткин вид, когда она затевает очередной роман, который на этот раз продлится десяток лет, а я через год только это замечу и вспомню этот вечер. Ирка Благовидова познакомилась тоже на какой-то гулянке Люськиной группы с Вовкой, симпатичным худощавым юношей с розовым лицом, и закрутила с ним бурный роман, окончившийся через год свадьбой, а через два разводом. Так что на третьем курсе (для Ирки на втором) вся 65 комната загуляла всерьез.

Только у Томчи не было постоянного кавалера, несмотря на ее успехи у ребят на институтских вечерах, да и я была в одиночестве и переживаниях, но я уже не 65 комната.

Мама, переехав в Воскресенск, довольно часто приезжала ко мне, и мы нашли возле Новослодского метро диетическую столовую, куда и похаживали, когда бывали в Москве. Там давали вегетарианский борщ и паровые котлетки, не очень ядовитые.

Как-то раз, пообедав, мы купили тульские пряники, и я нахально лопала пряник на глазах окружающих, в очереди за колбасой в магазинчике "Продукты" рядом с метро "Новослободская".

Я стояла и флегматично жевала в толпе, пока мама выбивала чек, когда вдруг мужчина сзади меня сказал:

-Девушка, Вы так необыкновенно аппетитно жуете пряник, дайте мне кусочек.

Я повертела огрызок пряника в руках, отломить было уже не от чего, всё было обкусано:

-Поздно уже, ну что я вам тут оторву?

Он повернулся к женщине, которая подошла к нему с чеком, и говорит:

-Вот прошу у девушки пряник, а она не дает,

Я тоже повернулась к этой парочке и, включаясь в игру, строго спросила у женщины:

-Ну что же Вы его не кормите?

-Да дай ей волю, она меня уморит, — обрадовался шутник.

В разгар разговора подошла ко мне мама и необыкновенно кстати, как будто это было прорепетировано, воскликнула:

-Зоя, ты всё жуешь, только что обедала и всё жуешь?

-Да что Вы, — не унимался обрадовавшийся такому повороту дел мужчина, — такая худая и много ест? Вот уж поистине не в коня корм.

Мама долго смеялась.

Я жаловалась Павлику еще на втором курсе:

-Не знаю, что маме писать. Жизнь такая монотонная, лабораторные, задания, ну о чем писать?

-А ты об этом и пиши, — сдала лабораторную, сделала задание, получила зачет. Мама твоя пойдет к соседкам и будет хвастаться — дочка лабораторные сдала, задания сделала.

В свете этого благого совета я решила рассказать маме, как мы с Иринкой, промучившись целый день с лабораторной, вместо экспоненты прямую получили. Едем мы в автобусе битком набитом, скучно. Я начала ей про это рассказывать, а сама думаю — мама наверняка не знает, что такое экспонента, надо ей объяснить:

-Мама, знаешь, есть десятичный логарифм, а есть натуральный...

-Зоя, ну что ты пристала ко мне с натуральным логарифмом, когда сейчас сплошная химия.

Да, не всё можно объяснить медику.

Еще помню комичный случай, в начале третьего курса, когда нам читали теорию комплексного переменного, мама увидела у меня учебник и прочла — выделение регулярной ветви. — Ну, надо же, — сказала она, — а я думала, что выделения бывают только в медицине.

У мамы в Батуми когда-то была хорошая знакомая, Елена Федоровна, с которой она работала на эпидемиологической станции в 1943 году, еще будучи студенткой. Позднее Елена Федоровна перебралась в Москву, и мама нашла ее где-то на Плющихе, поехала к ней, была очень любезно принята, и потом мы с мамой несколько раз навещали эту старушку (она была в возрасте бабушки, а не мамы).

Помню старый, дом, затемненную, заставленную уютную квартиру, длительные чаепития, большое количество разнообразного варенья. Помимо свежего варенья, у Елены Федоровны оставалось еще большое количество засахаренного, с прошлого и позапрошлого годов — сахар тогда был дешевый, а сад у них был свой. Елена Федоровна сетовала, что вот она старается, варит, а не съедают, и девать некуда. Я тут же предложила свою помощь:

-У нас в студенческом общежитии ничего совершенно не пропадает из еды и, если Вам не жалко...

Елена Федоровна нагрузила меня таким количеством банок, какое я смогла унести, и переживала, что не может дать больше. Конечно, всё варенье смели, можно сказать, в одночасье, я позвала на чай в нашу комнату, где своих было четверо, Люсю, Томку, Наташку Зуйкову и Светку Светозарову, и мы с удовольствием оторвались на часок от занятий. А одну маленькую банку засахаренного малинового варенья Любочка прибрала — пусть будет на случай простуды.

У Елены Федоровны была дочка Галя— врач, моложе мамы на несколько лет, и мама попросила устроить меня на консультацию к хорошему врачу, и та записала меня на прием в Боткинскую больницу к врачу проктологу.

И я пошла туда на осмотр.

Кого бог миловал и кому никогда не делали ректоманоскопию, эту болезненную и унизительную процедуру (много лет спустя Лешка, пройдя это обследование в связи с подозрением на дизентерию, скажет: меня заловили и изнасиловали), тому сильно повезло.

Пока проктолог записывала историю моей болезни, в кабинет вошел молодой симпатичный врач, уселся на стул и стал с ней что-то обсуждать, а я замерла от ужаса, что меня сейчас поставят в унизительную позу перед этим красивым парнем.

Из состояния ступора меня вывел его насмешливый голос.

-Спасибо, Анна Ивановна. Вы сейчас смотреть будете больную, так я пойду, а то девушка на меня такими глазищами смотрит.

Я покраснела, но не смогла скрыть вздоха облегчения.

Врач нашла, что я уже подлечена, особенной диеты придерживаться не надо, просто есть свежую, не жирную пищу, назначила лечение сроком на 4 недели.

К врачу я попала уже в конце апреля, так что как раз в сессию я пила эти противные ампулы с назначенным ею колибактерином.

Когда мы были в гостях у Гали и ее мужа, кажется, его звали Иннокентий, мама жаловалась на мои болячки, а потом похвасталась приобретением:

Вот, купила в аптеке ольховые шишки — говорят, помогает, буду варить и поить дочку.

Иннокентий посмотрел на маму, посмотрел на меня и говорит:

-Может ее хватит шишками-то кормить, может попробовать обыкновенную еду давать.

И мы все засмеялись этой светлой мысли.

Это точно было зимой и точно на третьем курсе, но до Нового года или нет, я уже не помню. Мы втроем, т.е. Галка, я и Люда спали, а Любочка вскочила рано и побежала, как потом оказалось, делать зарядку. Она решила как следует размяться перед соревнованиями — в этот воскресный день проводили лыжный кросс.

Проснулись мы от страшного Любочкиного крика:

-Ой, ой, ой — кричала она глаз, глаз, я выбила себе глаз. Как же больно, я выбила себе глаз.

Сев в постели, я увидела Любу, которая обеими руками держалась за правый глаз и прыгала на месте от нестерпимой боли, а сквозь пальцы у нее капала кровь, и все руки уже были залиты кровью.

Галка в испуге закрыла голову подушкой и не могла даже поднять голову, чтобы посмотреть, а Люда сидела на постели, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону, причитала:

-Нет, нет, нет. Этого не может быть, это очень страшно. Нет, нет.

Я вдруг поняла, что все в шоке — Люба от сильной боли и страха, а девчонки от испуга, и первую помощь придется оказывать мне, так как я что-то соображаю, но я как бы вспоминаю, что плохо переношу вид крови, всегда норовлю упасть в обморок. Мне и сейчас становилось нехорошо, как-то наплывало, что-то такое желтое меня накрывало и начинало шуметь в ушах, но я встряхнулась, решительно подошла к Любе и осторожно отвела ее сопротивляющиеся руки от лица. Я представляла себе, что глаз это что-то стекловидное и, увидев только кровь и раздувающийся кровоподтек над рассеченной бровью, я раздвинула пальцами слипшиеся, залитые кровью веки, и где-то в глубине вдруг сверкнул черный Любин глаз, который как бы ушел внутрь от удара.

Я с облегчением выдохнула воздух:

-Да цел, цел твой глаз, лоб и скула приняли удар, у тебя просто сильный ушиб. Люба, успокойся, мы сейчас пойдем на скорую, только надо чем-то перевязать, не идти же так, всех перепугаем.

От звука моего голоса Люба вдруг перестала кричать и, только поскуливая от боли, рассказала, что с ней случилось.

Она зацепила эспандер за ногу и стала руками его растягивать, а он соскочил с ноги, и удар пришелся прямо по лицу.

Слегка обмыв руки и лицо, но, не касаясь раны, чтобы не занести инфекцию, я оделась сама, одела Любу, и мы ушли на скорую. Люба шла быстро, хотя я на всякий случай ее придерживала, и закрывала рану носовым платком.

На скорой ей оказали первую помощь, успокоили, промыли рану, сделали повязку, и Волковская, забинтованная и уже веселая, помчалась поболеть за своих — выступать она не могла, но интерес к гонкам у нее не пропал. А я пришла домой, легла лицом к стене и часа три лежала— у меня внутри всё как-то тряслось, и преследовал противный сладковатый запах крови.

Вечером, когда Люба вернулась, я сказала ей:

-Ну, и быстро же ты выздоровела, мне потом было плохо, а тебе хоть бы что.

-Ну боль прошла, глаз цел, чего еще? — сказала мужественная наша спортсменка.

В наше время было принято заниматься каким-нибудь видом спорта, как в песне: "чтобы тело и душа были молоды, были молоды..."

Из моих знакомых, только Галка Сидоренко, с пороком сердца, да, пожалуй, еще Наташка Зуйкова, тут уже по складу характера, не занимались спортом. А так хоть когда-то, хоть чем-то, без высоких достижений в виде разрядов и больших побед, но почти каждый то бегал, то прыгал, то ходил на лыжах, на гимнастику, на волейбол или баскетбол

И тогда было повальное увлечение хоккеем.

Финальные игры в чемпионатах Европы и мира смотрела даже я, не очень-то увлекавшаяся этим видом спорта. Телевизионная была наверху, на четвертом этаже, обычно пустующая, в моменты хороших игр она набивалась до предела.