Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Там-то лесов и не найти, поди... может, два или три на всю страну! Надо же знатным людям где-то охотиться?

Выезжать, лис травить... волков или медведей?

Да их в Лемберге, поди, и не видели сто лет! А тут... смотришь на эти чащобы, и дрожь пробирает! Страшно же!

Дикая земля, дикие люди...

Но магистр Эваринол приказал, и Леон повинуется. Он готов и приплыть в эти страшные места, и оставаться здесь, пока они не станут более цивилизованными, и убивать по приказу.

Ах, как тут тяжко без привычных развлечений! Без балов, без охот, без изящного обхождения...

Придется немного потерпеть.

Во имя Ордена!

* * *

После покушения Добряна сторожиться стала. Страшно ей было, все ж не мужчина она, не воин, пусть и два десятка воинов при ней постоянно, а только не упредили б тогда нападение — и легли бы все. И рощу б подожгли, хватило бы у татей силы.

А Добряне покамест умирать нельзя, она себе еще преемницу не подготовила. Никак нельзя...

Что волхва может?

А многое. До Велигнева далеко ей, недра земные не сможет пошевелить она, да и ветрами не повелевает, к примеру. Разве что в роще своей попробовать может, и то получится ли? А вот звери да птицы ей завсегда помощниками были. Про то и в сказках сказывается, просто мало кто о том задумывается. А тем не менее... призывает волхва, или баба Яга, кого уж там сказочник приплетет зверей да птиц разных, расспрашивать начинает...*

*— см. русские народные сказки, прим. авт.

Как водится, самый последний зверь, коий долго отсутствует, и знает то, что герою надобно.

Вот это Добряна и могла сделать, даже и усилий прилагать не требовалось ей. Разве что не сказка это, и не станут птицы да звери лесные человеческими голосами говорить, мыслить, ровно люди. А вот ежели что новое, недоброе в лесу появится, обязательно они о том скажут.

Волка этого знала Добряна, сама ж ему две зимы назад лапу лечила, когда попался он в силок еще сеголетком... вот и шрам приметный... идет, смотрит серьезно. И не голод его сюда привел, шерсть вон, лоснится, и знает Добряна, что у него логово есть, и волчата... не ради еды он в роще. А зачем?

Подошел зверь лесной так близко, что Добряна запах его почуяла, звериный, дикий, морозный, нос ей в руку вложил, в глаза заглянул.

А у волка глаза умные, желтые, ровно вино драгоценное замерзло... смотрит зверь, и волхва в его глаза смотрит. И видит то, что он видел.

Бегал волк за пропитанием, а как мимо Ладоги-реки бежал вниз по течению, там корабли стоят. Конечно, не думал о них волк, как о галерах, да и людей признать не мог, просто видел — лодки большие, деревянные, весла торчат, людей в них много, люди металлом пахнут остро, и не только железом каленым, а еще и опасностью.

Хищник хищника завсегда распознает.

Вечор дело было...

Поблагодарила Добряна зверя за службу, кусок мяса парного дала, тот в логово свое потащил добычу, а Добряна руки подняла, птиц к себе кликнула... часа не прошло, метнулись птичьи стаи туда, где волк людей видел. А еще через три часа смотрела волхва и птичьими глазами. Кое-кто из птиц у кораблей остался, наблюдал за людьми незаметно, а остальные к ней вернулись.

Рассматривала Добряна галеры то с одного бока, то со второго, а потом одна из птах приметливых на щите у парня отметку заметила. Коричневый крест на алом фоне.

Герб Орденский.

— Вот к нам кто пожаловал...

Вроде и тихо волхва говорила, а роща отозвалась гневу ее, листвами зашумела, ровно волна по деревьям прошла. Долго волхва размышлять не стала, Божедара она сразу же позвать попросила, как только о чужаках услышала. Вот и сидел богатырь, сок березовый попивал, о своем думал...

— Орден Чистоты Веры к нам пожаловал.

Божедар сок допил, рука не дрогнула. И кубок в снег поставил спокойно, ровно....

— Вот даже как. И много их, волхва?

— Птицы считать не умеют. Четыре корабля, галеры, а уж сколько на них... и не идут они в Ладогу. Остановились в бухте по течению пониже города.

— Интересно как!

— Да и мне интересно, не сюда ли они ладятся?

— Разузнаем. Человека пошлю, — Божедар линию речную нарисовал, примерился... — Где они, хозяюшка? Не подскажешь ли?

— Будь ласков. Здесь гости незваные расположились, волк сказал, — Добряна носочком сапожка показала.

— И людей позову, и встретим негодяев как положено, — успокоил ее Божедар. И ушел, какого-то Юрку окликая.

Добряна ему мешать не стала. Когда так... неужто она не найдет, чем гостей встретить да приветить? Широка река Ладога, много кто в ней водится... а и лес широк. Не хотелось волхве зверей да птиц губить, а только когда выбор между ней и диким зверем стоит.... Надобно бы волков попросить, чай, не откажут ей несколько стай, пришлют сюда пару десятков хищников серых. И медведей посмотреть, голодные они по весне, злые, а тут столько мяса, да сами придут.

Птицы, опять же...

Думаете, птички это так, крылышки и лапки? Ой, зря вы так думаете! Даже обычный ворон может человека серьезно ранить. А есть и беркуты, и сарычи, и филины с совами... не надо брать в расчет дроздов и зеленушек, синиц и крапивников, те человека не убьют. А вот сова — может. Планирует она тихо, совершенно неслышно, а когти у нее острые. И клюв...

И беркут может человека убить, и даже ворон может, а уж про соколов и вовсе молчим. *

*— автор не врет, бывали разные случаи. И я не про орнитоз, у названных птиц действительно сильные крылья, а клюв и когти позволяют наносить кровавые раны. Выбить глаз, разорвать сосуды... вполне. С соколами и на волков охотились. Прим. авт.

Божедар своими делами займется, а Добряна и свое воинство на подмогу позовет. Пока соберутся звери-птицы, время и пройдет помаленьку. Опять же, кораблями заняться надо бы...

Думаете, неразумны рыбы?

И такие есть, а есть и те, кто волхву поймет и выслушает. Несколько сомов, к примеру. Они звери большие, старые, Добряна им найдет, чего предложить. Корабль они не потопят, конечно, но ежели враги куда на лодках отправятся — не все лодки до земли доберутся.

А люди...

Кто доберется, а кто и нет. И вода покамест ледяная, Ладога только вскрылась, и рыцари на себе железа много носят, и сом зверюга сильная, человека может в воду утянуть запросто. И утянут, и под корягой оставят, сомы тухлятину любят. Им пропитание, а Божедару меньше заботы.

Рыцарей жалеть?

Не сделает Добряна такой глупости!

Они сюда не грибы собирать приплыли, вот и она милосердия не проявит, не хватало еще! Это по новой вере, христианской, врага простить да пожалеть можно, а Добряна — волхва.

Может она врага простить, еще как может, когда станет он лесным перегноем, и не ранее, когда вреда никому причинить не успеет. Так-то она и прочих простила...

И рыцарям ордена поделом будет! Не стихи читать они на Россу пришли, тут навек и останутся.

* * *

— Михайла? Чего тебе?

Устя по саду гуляла, воздухом дышала. Прабабушка с утра убежала, Борис с боярской думой заседал, а Устя погулять решила. Воздуха хотелось.

Казалось ей, что стены давят, что воздух вокруг сгущается, что тяжело ей... понимала Устя, что просто предчувствие у нее дурное, да отвлечься не могла. Хоть по саду пройтись, подышать, все легче будет. Тут ее Михайла и нашел, кашлянул, подходя.

Устя не испугалась.

Убить она его может в любую секунду, это понимала она. И сила ее послушается, только рада будет. Михайла и Федор — двое людей, которые у нее крик ярости вызывают.

До... до обморока.

Так бы и кричала, и билась, и убила — не жалко! До сих пор!

За себя и за Верею, за две жизни, которые серым прахом осыпались на пол темницы.

— Устя... поговори со мной. Пожалуйста.

И таким потерянным выглядел сейчас зеленоглазый наглец, что Устя... нет, не пожалела его, а скорее решила сразу не гнать. А вдруг что полезное скажет?

Не сказал.

Рядом пошел, смотрит, ровно собака побитая.

— О чем с тобой поговорить, Ижорский?

— Да хоть о чем... мне твой голос слышать в радость. Скажи, счастлива ты?

На этот вопрос легко ответить было, Устя и не задумалась.

— Да. Счастлива.

— И мужа любишь...

Михайла не спрашивал, утверждал.

— Люблю. Боря — жизнь моя и дыхание, его не будет, и я умру.

— Умрешь... Устя, ведь старше он, и собой нехорош, и...

Устинья только головой покачала.

— Михайла, ведь молода я, и собой нехороша...

— Устя!!!

— То-то и оно, Михайла. Тебе одно кажется, мне другое. Но когда слышишь ты меня — пойми. Не ты плох, не я хороша, а просто так вот сложилось. Люблю я другого человека, всю жизнь свою люблю, даже убьют меня — все равно это во мне останется, на костер взойду с его именем на губах.

— Бориса? И никак иначе не получится?

И так Михайла это спрашивал, невольно Устя глаза подняла, посмотрела на него.

Глаза в глаза.

Что изменилось в зеленых омутах? Что в них дрогнуло?

А ведь ничего удивительного, в подземелье Устя с другим Михайлой говорила, взрослым, избалованным, пресыщенным, огни и воду прошедшим. И, безусловно, жестоким. Ни с кем и ни с чем не считающимся.

А сейчас...

Многое этот Михайла видел, и сам убивал, а все ж таки человеческое еще было живо в нем. И любил он искренне, не стала еще любовь — безумием, одержимостью, и взаимности хотел добиться искренне.

— Да, Миша. Прости, не могу я иначе, сердцу не прикажешь.

И так это было сказано... не было в словах Устиньи жалости, от нее бы попросту взбесился парень. А было смирение перед судьбой.

Вышло — так.

Жива-матушка дорогу проложила, узелки завязала на кружеве судьбы, и никак их не обойти, не избежать. Люблю — и все тем сказано.

И тем больше была ее уверенность, что пронесла уже эту любовь Устинья через всю свою жизнь несчастливую, что не лишилась ее ни в палатах, ни в монастыре, и на плахе бы только о нем думала. Знала она, о чем говорила, и Михайла услышал ее. Может, в первый раз и услышал.

Что хотелось сказать Михайле? Что сделать? Или просто на колени пасть, волком лютым взвыть от безнадежности? Любит, любит он эту женщину, а она другого любит, и судя по словам ее, по глазам, по сиянию мягкому — с той же силой. Не будет Бориса, и ее не будет. Может, жить она и останется, ребенка ради, да только оболочка пустая получится, кукла с глазами, которая только что существовать будет. Не жить даже.

Существовать, дни свои проклинать, а может, и с моста головой кинется, в глазах Живы-матушки то не грех. Это у христиан самоубийство не дозволяется, а по старой-то вере просто все. Род тебе жизнь дал, ты в ней и властен. И ежели считаешь, что нет другого выхода...

А для Усти его и нет, по глазам видно.

Но почему не он?!

Почему другой?!

ЗА ЧТО?!

Такая боль Михайлу скрутила, что он и ответить ничего не смог, махнул рукой, да и пошел себе прочь по дорожке, ногами, ровно столетний старик загребая. Злое дело — любовь.

* * *

Пауль Данаэльс хорошо утро проводил, кофе попивал у окошка. Местные его не понимают, говорят, пакость горькая — дикие люди! Хотя и сам Пауль кофе не слишком любил, но и горький напиток, и полупрозрачные чашечки из дорогого чиньского фарфора, и сам ритуал — это все было ниточкой, коя его с родиной связывала. На Россу Пауль зарабатывать приехал, а сердце его в Лемберге как было, так и осталось. Когда Господь милосерден будет, Пауль старость в Лемберге встретит. В своем домике, с садиком яблоневым, со служаночкой симпатичной. А Россу, страну эту дикую, даже и во сне вспоминать не будет он.

В дверь стукнули грубо, поморщился Пауль. Говорил он Марте, в приличных домах скребутся слуги, не ломятся, ровно медведи росские, а все не впрок наука!

— Чего тебе?

Только вместо Марты в комнату мужчина вошел, в маске коричневого бархата, в таком же плаще со шнурами золотыми, стройный, темноволосый, шляпу на стул бросил не глядя... знакомым жестом.

— Мне? Поговорить...

Пауль кофе поперхнулся, закашлялся, коричневые струйки на белую скатерть потекли.

— Р-руди?!

— Все верно, Данаэльс, я это. Поговорим?

— Ты же в Лемберге сейчас быть должен, государь приказал, ты сам говорил?

Руди плащ размотал, небрежно на стул кинул. А вот маску, которая лицо его прикрывала, оставил. На улице на него, небось, и внимания не обратили, так многие ходят, кто недавно на Россу приехал. Пауль и сам ходил, пока не привыкло лицо, не перестало шелушиться, а модницы и посейчас так делают. Ну и модники некоторые.

— Государь приказал, а магистр повелел.

Пауль тут же выпрямился за столом, напрягся, чашку отставил подальше. Знал он, о ком Руди говорит, сам из его рук время от времени деньги получал.

— Что повелел магистр?

— Вернуться, да не просто так, а с людьми.

— Руди?

— Время пришло, Пауль. Пора.

Ох как же Данаэльсу слова эти слышать не хотелось.

Пришло оно... что б ему лет на десять позднее появиться! Пауль уже успел бы домой уехать, а теперь... оно понятно, Орден, Лемберг... только вот когда рядом исторические события происходят, нормальным людям куда бы спрятаться поглубже?

С царей короны летят, с людей головы.

— Руди...

— Ты учти, Пауль, я помиловать могу, а вот магистр Родаль...

Пауль и сам это знал, а потому помолчал пару минут, и обреченным точном спросил:

— Что я могу для тебя сделать, Руди? Для святого дела Ордена?

— Другой вопрос, Пауль. Ты можешь достать мне лодки? Мне надо как-то доставить людей в город, а потому нам надо доплыть, нас надо встретить... местную одежду тоже неплохо бы, хоть накинуть чего, нам по городу пройти придется, не хотелось бы, чтобы шум подняли. И несколько проводников...

Пауль по столу побарабанил кончиками пальцев, подумал пару минут.

— Обсудим? Как, что, сколько... это возможно, но мне надо точно знать, сколько и чего вам надобно.

Руди довольно улыбнулся.

Вот, это уже на серьезный разговор походило. А то ломаться Данаэльс будет, как девка на сеновале! Там уж весь зад в сене, а он из себя невесть что строит!

Ничего, после победы Руди о нем не забудет! И Магистр Эваринол тоже... оценят Пауля по достоинству, но не совсем так, как ему желается.

* * *

Велигнев на шахту смотрел, прищурившись. Как она выглядит?

Да обычно. Была тут балка, видимо, потом пересохла, а потом в ней уголь нашли. Балку укрепили, как могли, ну и начали разрабатывать. Люди копошатся, кто-то уголь рубит, кто-то откатывает, кто-то...

А вот это уже волхв очень не любил.

Когда надсмотрщики, когда кнуты... было в его жизни и такое, когда он молодым был, горячим.

Тогда он сделать не смог ничего, потом уж отплатил по справедливости. А сейчас может.

Повезло еще, место очень удачное, тут сил ему прилагать и не требуется, считай, вся земля тут рыхлая, дряблая, водой да подземными трещинами пронизанная — хорошо! Но сначала люди, потом уж земля.

Велигнев только пальцами прищелкнул, даже говорить не стал ничего.

Волхв же.

Не родилось еще то существо, которое волхву откажет, в том числе и змеи. Ползут, шипят, кусаются... отлично кусаются! Вот один надсмотрщик вскрикнул, за ногу схватился, вот второй, третий... Велигнев за этим наблюдал спокойно. На него никто внимания не обращал, ну так и не надобно.