Край ветров: ....

— И при чем тут ты? — хмыкнул Айра. — Смотри, тут все просто. Да, я могу переместиться почти что в любое место на планете, пройтись через абсолютную пустоту и попать в пару иных миров. Но я буду говорить прямо: меня не слишком интересуют другие миры. Меня интересует этот. Это словно... я не хочу начинать новой игры, ты понимаешь?

— Возможно...

— И Мартин не хочет. Он на этом 'сервере' уже давно.

— Я почти не играл в такое, одиночные странствия мне милей.

— И все-таки ты понимаешь.

— Возможно.

На секунду мне показалось, что между мной и Айрой не такая уж огромная пропасть. Хотя, после сказанного... может быть, он позволил мне увидеть, как незначительно расстояние между мной и Романом Заболотницким — тем, кем он был раньше. Но он — еще не Айра, а Айра — уже не он.

— И вот в этом мире... да, мы способны перемещаться, но неспособны просканировать его по атому. У нас нет такой силы. Мартин говорит, что когда-то она у него была. Но не теперь.

— И что с ним стало?

— Если коротко — пришли парни с другого района и попытались отжать то, что не приколочено. Для всех участников результат плачевный, но в разной степени.

— Обычно так оно и бывает.

Мы какое-то время молчали.

— Айра... — произнес я.

— М-м?

— Такой вопрос... А ты теперь бессмертен?

Я ждал его ответа долго — наверное, минуты три, но он все смотрел вдаль, на морской горизонт, и молчал. Ладно.

Я прочистил горло, и повторил другой свой вопрос, куда более важный для меня:

— И все-таки, Айра... При чем тут, ну при чем тут я?

Он перевел взгляд на меня и улыбнулся почти что весело:

— Еще до того, как уйти путешествовать по мирам, я успел побыть судьбоплетом. Недолго. И тем не менее все еще я — один из сильнейших пророков, живущих на данный момент.

— Я думал, чистых пророков больше не рождается.

— Это не совсем правда. Но зерно истины в этом есть: мои силы, по сравнению с силами моего деда, весьма ограничены. Такова цена. Но. Кое-что я вижу.

— Вот тут мне почему-то начинает не нравиться это дерьмо.

— И правильно. Ты хочешь знать правду, а правда умеет ранить, и ты чувствуешь, что подобрался близко. Что ж, я расскажу, — он снова замолчал на какое-то время, но в этот раз все же заговорил: вдумчиво, неспешно, словно интерпретирует для такого недалекого меня что-то более сложное, такое, что, будь оно рассказано, как есть, я попросту не пойму. — Я вижу несколько нитей, сплетающихся в тебе. Довольно... интересный узор. Во-первых, ты — словно висящий на паутинке сенокосец, ты итог чужих идей и устремлений. И эта нить, что идет за тобой — она есть сплетение множества нитей, и она, кажется, может быть различимой даже на фоне той, что тянется за Мартином. А это немало, это очень даже много. Но каков же ты сам? Посмотри на себя со стороны. Не слишком ли невзрачен результат? Лишенный магии, одинокий, обыкновенный, бывший когда-то избранным, выпутавшийся из водоворота судьбы, и всех отличий — приметная внешность, которую тем ты не сумел особо использовать себе во благо, да обыкновенные человеческие таланты, которых отчаянно не хватает для гениальности. И, пока ты меня не перебил с дешевыми своими издевками или оправданиями, задумайся, как задумались мы: не слишком ли силен контраст? Куда, к чему стремится сенокосец? Какова его цель? Не может ли он быть иглой, влекущей за собой нить? Снарядом, несущим разрушительную мощь?

— ...веслом, бьющим по голове водолаза?..

— Рейнхардом Майерсом, шутящим не к месту и не смешно?

— О, этим-то точно может, — осклабился я. — Чем, в общем-то, и является.

— Я ответил на твой вопрос?

— Нет. Не до конца. В политику не думал пойти? Туман ты наводишь профессионально. Все, что я понял — это что я тебе каким-то образом не нравлюсь. Очевидно, потому, что не оправдал чьих-то чужих надежд, не использовал правильно потенциал. Но это никак не объясняет, почему именно я... почему вы решили следить за мной.

Кажется, я его достал. Теперь — на самом деле.

— Я тоже помню тебя еще с дома некроманта, — хмуро сказал Айра. — И я разочарован тем, что с тобой стало. Однако, нить продолжает тянуться.

— И что же там, впереди? — спросил я. — Ты же пророк, как ты говоришь. Разве пророки не заглядывают за край?

— Пророки решают уравнения, — ответил он. — Но обычно не с таким количеством неизвестных. Можешь считать, что мне не хватает вычислительных мощностей. Видишь ли, мои силы тоже слегка ограничены... по некоторым причинам.

— Вот и поговорили.

Айра встал, отряхивая робу, поднял металлический посох.

— Я тут подумал, — начал он медленно, — может, Мартин и прав.

— В смысле?

— Ты будешь задавать вопросы. Ты будешь нарушать запреты.

Я распахнул глаза шире и свел на переносице брови, изображая карикатурного злодея:

— Я опасный.

— Ты дурной. И безрассудный. Кажется, раньше ты таким не был.

Я тоже поднялся, взглянул на Айру сверху вниз.

— Ну да, раньше-то во мне была закопана Вьюга. Теперь-то я просто так.

В следующий миг он оказался ближе, протянул руку, схватил меня за шею и с неожиданной силой заставил нагнуться так, что мой лоб уткнулся в его, и зашептал что-то.

Я не успел оттолкнуть его сразу, и две следующие попытки высвободиться тоже не увенчались успехом: меня словно парализовало. Я не понял, но догадался: Айра читает заклинание, и, стало быть, он способен их читать? И если так, что же он делает?

Мир мелькнул светлым, холодно-зеленым, я на мгновение оглох и ослеп, и опомнился только тогда, когда Айра отпустил мою шею, а на лбу у меня остался огнем гореть, кажется, отпечаток его лба.

— Иди теперь куда угодно, — сказал Айра спокойно, и не верить ему причин у меня не было. — Но знай: мы тебя найдем, когда захотим.

Я ощущал, как внутри начинает бушевать злость, и как хочется ответить волшебством на волшбество, увидеть, как морозные иглы пронзают тщедушное тело зарвавшегося подростка. Но никакой магии во мне не было, а было лишь самоназванное божество, сейчас зачем-то спящее, никак неспособное помочь мне.

Айра крутанул посох в руке, затем воздел его вверх, шагнул вперед и исчез в невидимом разрезе в теле мира, и если бы я не таращился на него яростно, то, возможно, и не заметил бы маневра — все произошло в мгновение ока.

Я оказался один на этом ветреном обрыве, и несколько последующих секунд мне пришлось потратить на то, чтобы осознать произошедшее.

Так, так, хорошо, а чем я его так задел именно? Он же, вроде, готов был отвечать на вопросы. Либо — как мне теперь казалось, — не был, но наделялся, что мое любопытство удастся урезонить расплывчатыми намеками на истину. Айра не хочет быть таким, как Мартин, в Айре все еще есть человечность. Какая-никакая. Но, полагаю, имея дело со мной он понял, что это зря.

Кое-что он мне все же сказал... и показал. Итак, они что-то ищут. Айра может читать заклинания. Я у них на прицеле из-за того, что мой потенциал не соответствует выхлопу. Сомнительное объяснение, конечно, но хоть что-то.

Я оглядел обрыв и неспокойное серое море, суровое, почти стальное, и осознал что, кажется, снова попал. Но если в прошлый раз я хоть как-то подготовился, в этот раз такое неблизкое путешествие застало меня врасплох. Но есть и плюсы: это не север. Что там Айра говорил? Немного западней Змеиной косы?

Я обратился за помощью к карте в телефоне, молясь, чтобы ловилось все нужное. Сигнал был слабый, но несколько минут терпеливых разбирательств помогли мне найтись и оценить, сколько придется пройти до ближайшей цивилизации. Выходило около пятнадцати километров — не так уж много. Справлюсь за полтора-два часа. Автобусы в таких местах ходят обычно с шести утра, а доберусь я к восьми, если округлять. Хотя, осень... осенью с транспортом могут быть проблемы, но, будем надеяться, все разрешится.

Спасибо, Айра, удружил. Мол, хочешь свободы, так получай, да? Отлично вообще.

Я двинулся вдоль обрыва, ощущая при каждом шаге ломоту в мышцах, и довольно скоро набрел на тонкую тропку, что в несколько раз увеличило комфортность передвижения. Абстрагироваться от боли при каждом шаге было не просто, но мысли о вчерашнем дне помогли.

Итак, все прошло не слишком по плану, но кое-что разрешилось, причем, весьма так неплохо. Я неудачник, конечно, но не совсем. К концу вечера Кей точно не возненавидела меня и, кажется, даже сумасшедшим считала просто на всякий случай. Божество всего хорошего (а как хочется назвать его тварью!) показалось, время засечь я не успел, это минус. У нас появился какой-то план. Вот только потом я заснул, и, будь он трижды проклят, в дело вмешался Мартин...

Я не стал раздумывать долго, усилием воли себе это запретил. Смотрел отрешенно, как пальцы скользят по экрану, выбирая в списке контактов Кей, и как запускается анимация звонка.

Вот только ответом мне был механический голос информационной системы, вещающий о том, что абонент недоступен, перезвоните позже.

Ладно. В конце концов, она может быть уже на пути в Тасарос-Фесс. Она может быть на борту самолета. Конечно я не могу дозвониться ей.

Пожалуй, если я не смогу связаться с ней и дальше, я... напишу ей письмо. Вот только выберусь отсюда.

Но я все же наделялся, что это не "черный список", и у меня получится дозвониться в следующий раз.

А пока моей задачей было двигаться вдоль берега, и, вроде бы, я выбрал нужную сторону. Я старался идти достаточно быстро, и мне даже стало немного жарко. Тратить заряд телефонного аккумулятора зря не хотелось, а наушники я забыл, и потому шел без музыки, слушая, как перешептываются ветер, море и сухая трава.

Идти большое расстояние наедине с самим собой — то еще занятие, довольно медитативное, надо признать. Когда-то давно, в свои четырнадцать, наверное, когда мы с наставником переезжали из города в город на заполненных разным сбродом автобусах, в которых зимой было холодно из-за множества сквозящих дыр в обшивке, я смотрел в оттаявший кусочек окна и представлял, как за стеклом, рядом со мной, на одной скорости с автобусом, летит крылатая дева, полностью черная, с пылающими глазами. В моем детском воображении она охраняла нас и наш автобус от каких-то других летающих тварей, имеющих целью нас задержать, сорвать с автобуса "крышу" и вытащить глупых людишек по одному, и унести в снега. Эта дева была частью моей собственной детской мифологии, чем-то вроде выдуманного духа-оберега. И это при том, что ни тетушка Сесиль, ни Сигизмунд, мой наставник, никогда ни к какой религии меня не склоняли, хоть и не скрывали того, что религии, вообще-то, существуют.

Глядя на море, волнующееся по левую руку от меня, я с легкостью представил ту же крылатую деву, планирующую на ветреной длани, словно ее сестры-чайки.

И, наверное, именно потому, что устремил взгляд в сторону моря и берега, заметил внизу, на выступающем в море мысе, какое-то свечение.

Это был слабый голубоватый отблеск, слишком яркий, чтобы быть естественным. Я мельком взглянул на небо: солнца все еще видно не было, покрывало облаков было плотным, хоть и довольно светлым.

Мое зрение, пускай и исправленное магически, все еще не было идеальным — и разглядеть с высоты обрыва, что там на берегу такое светится именно, я не смог.

Я продолжил идти вперед, время от времени поглядывая вниз, на приближающийся голубоватый свет. Вскоре я ощутил, что невозможность понять, что это там такое, порядком беспокоит меня. Там, на выступающем мысе, вроде бы не было никаких строений — то есть, это не маяк. Мыс выходил в море не слишком далеко, и сияние, скорее, находилось на на самом его конце, а ближе к берегу. Может, там фонарь? Зеркало?

Когда я приблизился достаточно, чтобы различить природу свечения, я тут же об этом пожалел.

Все еще стоя достаточно высоко и наблюдая сверху, я ясно видел, что голубоватый свет исходит от левитирующего над камнями шара размером примерно с футбольный мяч, и шар этот — некая дымная субстанция, закручивающаяся чем-то вроде миниатюрного сферического вихря.

Никаких отверстий, никаких постаментов-оснований, никаких проводов или столбов.

Светящийся шар над камнями.

— Магия, — понял я и проговорил это вслух. — Ну нафиг-нафиг.

С этими словами я ускорил шаг и, пытаясь не смотреть в сторону мыса с неведомым артефактом, припустил дальше вдоль обрыва.

Не хватало мне еще магии, действительно. Это может быть что угодно. Какая-нибудь смертельно-опасная напасть. Артефакт с войны. Чужая метка клада. Еще что-нибудь. Яйцо неведомой твари. Да мало ли, что. Любая магия теперь не про меня.

Сердце застучало, как барабан, накатила тошнота. В глазах потемнело, и я согнулся напополам, и потом только обнаружил, что трава как-то странно близко и я упираюсь в нее руками.

Но поднялся и отряхнул пальто уже не я. Мой новоприобретенный попутчик, конкурент за звание капитана этого корабля, принял командование на себя и, решительно развернувшись, подошел ближе к обрыву, и стал осматривать берег, кажется, разыскивая путь вниз.

— Эй-эй, секундочку, нам туда не надо, — проговорил я, пытаясь как-то отвоевать тело себе. — Нам надо направо.

— А вот это не тебе решать, — ответил мне мой же голос. — Там нечто любопытное.

— У тебя, похоже, с инстинктом самосохранения не очень, — я предпринял отчаянную попытку не дать своему телу начать спускаться вниз по найденной-таки крутой тропке.

— Ну кто-то же должен быть смелым, — ответил захватчик моего организма, и это даже было похоже на шутку. Однако, я — мы — продолжили спуск, скользя на выбивающихся из-под подошв камнях.

Очень легко можно было бы успокоиться и начать воспринимать свою жизнь, как кино. Вот только я прекрасно понимал, что мой приятель-захватчик через время снова отключится, как и не было, а вот мне придется разбираться с последствиями его любопытства.

Все время, что мы двигались по направлению к парящему над камнями светящемуся шару, я пытался вернуть контроль над телом, но все мои усилия оказались недостаточными. Я не мог понять, где именно во мне обитает это самое "божество всего хорошего", и как так получается, что раньше руки, ноги и голова прекрасно подчинялись мне, а теперь нет.

— Хватит бороться, — шикнул мой голос. — Уймись. Смотри. Смотри внимательно.

Мы сделали последний шаг по скрипящей темной гальке и остановились метрах в шести от шара.

Во мне злость на захватчика сменилась страхом, естественным страхом перед неизведанным. Я все еще не понимал, что передо мной, и нервничал втройне из-за неспособности что-либо предпринять.

Мы просто стояли и смотрели. Шар, точнее, то, из чего он состоял, едва заметно, плавно менялся, перетекая внутри себя мягкими волнами, излучая трепетное сияние цвета морской волны.

"Чарам твоим, мыслям твоим подвластно холодное сердце морское", —

прозвучал мой собственный голос, и это не были слова известного мне языка. Я понимал смысл сказанного, как понимают целиком мелодию или пословицу — не каждое слово отдельно, а все разом, без деления на части. И говорил, в общем-то, не я — а тот, кто во мне.