— "О, как я угадал!" — с завистливой иронией процитировал Гера. — А меня всегда привлекала идея о некотором метапространстве, в котором мирно уживаются человеческие и нечеловеческие сущности, боги, герои и мы, грешные, — неожиданно заметил Стивен.

— Известное дело, — обронил Юрий Алексеевич, — философская школа турбореализма как раз так и считает, помещая наш материальный мир в один из пыльных углов метавселенной.

— Бред, — лаконично прокомментировал Тимоти.

— Ой, не скажите! — вступил в разговор Олег Владимирович. — Давайте я покажу вам людей, биография которых до боли похожа на придуманные Алексом судьбы литературных персонажей?

На экране появилось изображение молодого человека в потертой летной куртке.

— Совпадения имен нет, — продолжил Олег Владимирович. — Этого парня зовут Вадик Шашлов. Звездой Африки его никто и никогда не называл. Зато как совпадает все остальное! Вплоть до сожжения криминальных авторитетов в ресторане при помощи самодельного огнемета. В Мытищах тогда не только ресторан — стоянка дотла выгорела! И да, в дальнейшем наш герой отличился в небе Колумбии и Африканского Рога. Вот, кстати, и его шеф — на экране появилась фото плотного негра средних лет. Уж поверьте, этого hombre можно с полным правом называть Шоколадным Зайцем Апокалипсиса, тем более, что у него пара соответствующих заводиков имеется. Чисто кондитерской направленности. Да, и дочку зовут Амелией...

— Похоже, у жизни и вымысла больше общих точек, чем мы можем себе представить, — задумчиво сказал Стивен.

— Если суммировать требования тех, кто с оружием в руках отстоял право на жизнь, то получается следующее, — приглушая командный голос, прогудел генерал, — то получается следующее:

Во-первых, они не желают, чтобы плодами победы воспользовались сладкоголосые мерзавцы. Итог: парламента у нас теперь нет.

Во-вторых, никто не желает, чтобы голос дебила и алкаша был равен голосу воина и труженика. Следствие: придуманный вами, Гера, социальный индекс обретает плоть и кровь, становясь не просто благим пожеланием, а просто одним из обстоятельств жизни простого человека.

В третьих, мы приступили к реализации идеи конкурсного правительства.

— И мне, значит, скоро придется писать адаптированный под Россию вариант Хартии? — грустно осведомился Алекс.

— А вы как думали? — ехидно прищурился Команданте. — Это только в своих произведениях вы могли на место России вставить некую Сайберию. Согласитесь, не наш вариант!

— А потом... — начал Гера, но сбился и замолчал.

Озвучивать очевидные вещи в присутствии таких собеседников смысла не имело. Все поняли, как и где сомкнутся вымысел и реальность.По комнате будто бы прошел морозный вихрь, хотя натоплено было изрядно.

— Don't worry, history will be kind to us for we intend to write it! — попытался успокоить присутствующих Стивен. И синхронист впервые запоздал с переводом.

Потом стало поздно, голос переводчика был безжалостно прерван срочным сообщением: в Малороссии — переворот.

Глава 27.

Бывший ротный Кузовлев как-то естественно, буквально силой обстоятельств, стал комиссаром — пропагандистом. Почти что замполитом, которых он искренне презирал всю свою сознательную жизнь.

А что? Кто-то же должен объяснять гражданам суть и смысл происходящих в стране перемен. В противном случае, информационный вакуум был бы мгновненно заполнен шустрыми делягами от политики, за многие годы в совершенстве научившимися использовать гнездящиеся в подсознании обывателя злобные суеверия. Ими же, кстати, туда и вколоченные.

Как и любому профессиональному пропагандисту, выступать приходилось перед самой различной аудиторией: от горластного сборища дворовых активистов до не менее склочного собрания ученых мужей. Не говоря уже про трудовые коллективы всех разновидностей. Даже в обществе слепых как-то пришлось говорить о текущем моменте.

Поражало одно: маститые доктора наук оказывались столь же слепы в вопросах устройства государства и общества, как и портовые грузчики, которых эти вопросы волновали лишь применительно к степени наполненности холодильника. Да и вопросы в любой аудитории задавались примерно одни и те же.

— Команданте обещал: репрессий не будет. А вы что творите? — часто спрашивали относящие себя к среднему классу.

— Прошлое забыто и перечеркнуто. Но никто:слышите, никто не собирается прощать попытки внести рознь в общество, провоцируя экономические неурядицы путем организации сложностей с продовольствием, невыплатой зарплат, вывозом капитала. За такое — к стенке! Это не говоря уже о попытках террора, диверсий и откровенного саботажа.

— А чем вам не угодили священники? Что, у нас гонения на веру?! — спрашивали пораженные вирусом православия или иной религии.

— Да верьте хоть в Будду, хоть в Христа, хоть в вороний грай, — в сотый раз отвечал Геннадий. — Только учтите, религию превращать в партию и пытаться ограничивать свободу тех, кто не разделяет ваших верований — запрещено, ибо смертельно опасно для жизни людей. Потому за агрессивную религиозную пропаганду — расстрел на месте.

Интеллигенцию интересовало, почему новая власть в принципе не признает понятие авторского права. — Все просто, — объяснял бывший ротный. — Самый умный из нас больше взял у общества, чем отдал ему. К тому же, вечно паразитировать на однажды придуманном просто некрасиво. Любое интеллектуальное достижение, удачная конструкция или технология должны быть в полном распоряжении тех, кто способен этим знанием воспользоваться. Следовательно, total copyleft, что вовсе не исключает поощрения талантливых и изобретательных граждан, но предотвращает появление паразитов. В новом Союзе места для них нет.

— Вы что, действительно решили уничтожить государство?! — беспокойно спрашивали обыватели изи всех социальных слоев.

— Разумеется, — отвечал Кузовлев. — В точности как дедушка Ленин учил. Другое дело, что в силу множества объективных причин у большевиков духу на такое дело не хватило. А возможность, между прочим — была!

— Да как можно?! Государство хоть и не всегда право, но оно как-никак создало и охраняет цивилизацию, — возражала интеллигенция.

— Наглая, беспардонная ложь! — отвечал бывший ротный. — Государство это типичный социальный паразит, широко применяющий насилие в целях самосохранения. — Это же общеизвестно, науки, ремесла, мораль, религия, этика, счет и письмо — все это появилось задолго до государства.

— Вы уничтожаете профессиональных управленцев, — спрашивали бывшие чиновники. — С кем останетесь?

— По этому поводу никто не беспокоится, — устало повторял Кузовлев. — По настоящему эффективные системы управления могут быть построены только там и тогда, когда прежних менеджеров без жалости выкидывают на помойку. В полном составе. Примеров тому — несть числа.

— Ближайшая цель Совета Народных комиссаров?

— Вырвать страну из феодализма.

После этих слов аудитория обычно начинали недоуменно крутить головами, или хуже того — пальцами у виска. Приходилось дополнительно пояснять:

— Что бы вам в школе не втирали, феодализм никуда не пропадал. Просто функции феодалов брали в свои руки либо предствители капитала, либо осточертевшая всем номенклатура. Социальный конфликт между государством и общиной, тянущийся со времен античности, просто слегка модифицировался с течением времени, принимая облик социализма, фашизма, либеральной демократии и прочих антигуманных монстров. — И в чем же вы усмотрели эту антигуманность? — обычно спрашивали самые въедливые.

— Как в чем? — привычно удивлялся Геннадий. — Да хотя бы и в том, что государство не общается с подданными на языке экономических категорий. Оно предпочитает гадить гражданам прямо в мозг, аппелируя к патриотизму, традициям, вечным ценностям, национальной идее и прочей белиберде. И вечно обвиняет налогоплательщиков в аморальности, эгоизме и безответственности. Народ плохой — говорят политики, потому-то все и рушится.

Мы декларируем:" Salus publica suprema lex". Институты управления вторичны, они обязаны подстраиваться под потребности людей. Государство-вампир должно сдохнуть.

— Ого, — удивился бывалый человек, слегка освоившись в камере. — Да у вас тут курорт, граждане!

— Не суди опрометчиво, — грустно ответил ему сиделец, по всем признакам отвечающий понятию "смотрящий". — Больно уж круто все поворачивается.

— Да я пока не сужу, — осторожно сдал назад новенький. — Просто говорю о том, что вижу.

— И что же ты, мил человек, заметил? — с обманчивой ласковостью спросил смотрящий.

— Многое. Во-первых, с этапа пришли, и никого через строй вертухаев с дубьем не гнали. Раньше, помню, бывало такое. Теперь, смотрю, нет. В камере народу немного. Не то что раньше — набьют как сельдей в бочку и спишь по очереди. Телевизор есть, телефоны не отбирают. Компьютер на столе. Вон, ножницы железные лежат открыто, а это же запрет! Ремонт недавно делали. Не дует. Тепло. Кормежка хорошая настолько, что аж удивительно. Фильтр, вот смотрю, для питьевой воды вам Хозяин повесил. А мне-то и ржавую хлебать доводилось...

— Оно так, — грустно согласились зеки. — Только вот, земеля, скоро в камерах еще просторней станет. Не знал?

— Нет, — обескураженно протянул новенький, начиная мучительно соображать, что где-то рядом притаилась беда. Или, во всяком случае, что-то грандиозно подлое.

С минуту поморщив лоб, и так ничего и не сообразивши, он задал естественный в сложившейся ситуации вопрос:

— А что, закон какой новый придумали?

— Угадал, — невесело ухмыльнулся старший. — Придумали.

— И что?

— А все просто, — объяснили новичку. — Завтра пойдешь и сам все узнаешь.

— Нет, вы уж подскажите, чего ждать-то? — забеспокоился новичок. — Издеваться будут?

— Да нет, успокоили его. — Издеваться не будут. Даже чаем угостят. С конфетами.

— Так в чем дело-то?! — взмолился новенький, с которого вдруг и сразу сошла вальяжность человека, прибывшего на очередную отсидку в родную и насквозь знакомую среду.

— Усовершенствованное судопроизводство. — разъяснил старший. — Все следствие теперь в лучшем случае, две недели длится. И то потому что кроме твоих показаний надо еще по возможности все улики собрать, да подельников расспросить. Тебя-то еще в первый день до задницы расколят.

— Это как?

— А так дорогой, — откликнулось сразу несколько голосов. — Сам все расскажешь и пояснишь. Никаких секретов. С тобой будет беседовать следователь и два верификатора. К приборчику хитрому подключат.

— Прибор тоже обмануть можно, — попытался возразить бывалый сиделец.

— Можно противодействовать прибору, — уныло разъяснили сокамерники. — Надуваться там, напрягаться не вовремя, таблеток нажраться, если вдруг есть. Но понимаешь, тут такое дело: во время беседы ведется видеосъемка и регистрируется четырнадцать или пятнадцать параметров твоего состояния, так что попытка соскочить будет видна сразу. На первый раз просто предупредят.

Теперь не просят: скажите истинно, скажите ложно. С тобой просто беседуют, фиксируя сокращения мимических мышц и все прочее, что там они пишут. Ты вот чайку согласился попить или сказал чего, а реакция-то уже зафиксирована. Потому выход один: говорить все как на исповеди. Не выйдет по-другому-то!

Да вот, если интересно, брошюрка на столе лежит, почитай. Там просто написано.

— А если упрусь?

— Дело твое. Таких умников мы видели. Все уже червей кормят. Ты вот говоришь: уют, порядок, кормежка как дома. А ведь и тут все просто: раз в неделю вертухаи и прочие следаки сами под прибор идут. Их как бы не больше нашего постреляли. А на судей и прокурорских и вовсе, говорят, мор был. Теперь они все по струнке ходят.

Объяснили им комиссары: лишение свободы не есть лишение здоровья и права потрындеть по телефону. Издеваться над людьми нельзя. Наживаться на заключенных — смертельно опасно. Кто жив, идею поняли правильно. Только не легче от того, понимаешь?

— Попал, вот это называется: конкретно попал, — обхватил голову руками новичок. Что ж это деется, и что же делать?

— Надеяться на лучшее, — посоветовали ему. — Может, и признают, что способен искупить нанесенный людям вред. Как мы, например.

— А если нет?

— Тогда, сам понимаешь, — развел руками смотрящий. — Либо изгнание, либо вышка. И неизвестно еще, что страшнее.

— Ну, изгонят, — еще не понимая в чем дело, начал новенький.

— Не тупи, — устало пояснили сокамерники, — отсюда выпнут, а туда, куда пнут, не дойдешь. Кому ты там, такой хороший, нужен? И хорошо, если сразу пристрелят. А то говорят, было: на нейтральной полосе по два дня подыхали. Так-то вот...

Руководитель секретной Службы Ее Величества упорно цитировал известные из газет факты, мялся, суетливо пытался искать в портфеле неизвестно куда запропастившиеся документы, но на прямо поставленные вопросы о ближайших планах СНК так ничего конкретного и не ответил. Чем закономерно вызвал крайнее раздражение членов Тайного Совета и Её Величества лично.

Наконец, его спросили прямо:

— У вас что, в России агентов не осталось?

И мистер Си был вынужден признать:

— Да, не осталось. ЧК работает несколько грубовато, но предельно эффективно. Примерно так, как действовал Че Гевара, расстреливая при малейшем подозрении. Правда, в отличие от Че Гевары, произволом здесь даже не пахнет.

— А как такое возможно?

— Дело в том, — разъяснил мистер Си, — что люди Вояра используют самые современные методы верификации. А в случае злонамеренного противодействия просто ломают волю подследственных, накачивая их спецпрепаратами. Инсулиновый шок, диэтиламид лизергиновой кислоты, каннабиноиды и еще бог знает что. В итоге, ни платных, ни добровольных информаторов, готовых делиться секретами комиссаров, у нас не осталось.

— Странное дело, — укоризненно покачал головой лорд Эшли. — С одной стороны вы уверенно заявляете, что в распоряжении СНК появилось множество закрытых в свободном мире технологий, а сдругой стороны, представили нам в качестве обоснования что-то невразумительное, вроде газетного дайджеста и результатов опроса коллег сбежавших яйцеголовых. И как прикажете к этому относиться перед принятием серьезнейших внешнеполитических решений?

— Стоит ли говорить, что уже давно любая разведка получает 80 процентов информации из открытых источников? — задал риторический вопрос мистер Си. — Я повторяю, господа, комиссары вскрыли ящик с такой поганью, что скромный сундучок Пандоры на его фоне представится заполненным детскими игрушками! И остановить их нам нечем.

— Иначе говоря, — холодно резюмировала королева, — вы призываете нас пойти на поводу у этого мальчишки?

— Оставим в стороне эмоции. — примирительно произнес лорд-хранитель Малой Печати. — Мы говорим о фактах. А факты таковы: почти все наши технологии морально устарели на четверть века, а в основном даже на полвека. В свое время мы встали перед сложным выбором. Нам следовало либо готовиться к радикальной пересборке общества, ибо новые технологии неминуемо рождают новые формы общественных отношений, либо остановить прогресс.