Дон Аррагуа. Главы 1-6

— Есть чем поделиться, мужик? — сипло вопрошает вожак, поигрывая густыми бровями.

— Есть. Могу поделиться своими переживаниями. У меня сегодня плохой день.

— Конечно, — ухмыляется счастливый обладатель кирпича, показывая, что шутку юмора понял. — Ты же здесь. И мы тут!

— Нет, ребята. Неприятности начались задолго до нашей встречи.

— Карманы выверни, — нетерпеливо командует вожак, переступая с ноги на ногу.

— Да не вопрос. Так вот, неприятности начались уже давно...

Я нашариваю в левом кармане брюк арбалетную стрелу и протягиваю её наконечником вперёд. Осторожный вожак кивком головы командует безоружному подельнику, и тот выхватывает её у меня из рук таким движением, словно это как минимум граната.

— Но вчера у меня был относительно неплохой день. Сначала я убил отвратного мужика, который носил шапку с тупым смайлом. Раскрошил его грудную клетку. Ребра, легкие — всё просто всмятку. И это было классно, парни!

Не переставая говорить, я освобождаю левый карман от горсти мелочи и выворачиваю его: теперь пусто.

— Потом был толстяк, вонючий, жирный урод, которому я просто перегрыз глотку. Сумасшедший кайф!

Я достаю из правого кармана вторую стрелу и отдаю её озадаченному парню.

— А сегодня всё очень плохо. У меня в руках уже трепыхалась одна рыжая сука, которой я готов был размозжить голову, но...

Я делаю многозначительную паузу, видя, что мой рассказ уже увлёк этих детей-переростков, нащупываю в кармане бумажник и свёрнутый носовой платок. Ну, уж нет! Моего бумажника они даже не увидят. Для меня это дело принципа. Особенно, когда в бумажнике ещё болтается пара тысяч зелёных денег.

— ...Но она вывернулась в последнюю секунду, мать её! — выкрикиваю с искренней злостью, заставляя грабителей дёрнуться от неожиданности. — Только это вот и оставила...

Заинтересованный вожак, забывший уже угрожать мне ножичком, выхватывает платок прямо у меня из рук, как жадная чайка, разинув прыщавый клюв. Секунды три вертит в руках, потом нащупывает небольшую твёрдость внутри свёртка. И, поспешно развернув платок, извлекает на свет божий подарок маленькой Шипы.

Некоторое время он сосредоточенно изучает то, что лежит у него в ладони. Ну, ясен перец, когнитивный диссонанс. Или что там бывает, когда обнаруживаешь в некотором месте то, чего, по твоим представлениям, там быть никак не может? Не выдержав томительной паузы, безоружный нарочито громко интересуется:

— Эй! И чё там?..

— Это... Палец.

Вожак, нервно ухмыляясь половиной рта, выставляет на всеобщее подозрение сувенир ругуллов, держа его за основание, широким синеватым ногтем вверх.

— Х...ня, — уверенно комментирует "мастер кулачного боя". — Это прикол. Резина.

— А гайка?

— А гайка... Похоже на голдяк. Снимай с пальца, разберёмся!

— А на хрена он на резиновый палец "рыжую" гайку нацепил?..

Парень озадаченно принюхивается к пальцу, приглядывается к срезу и бормочет:

— Тут... кость. И мясо... Да ну нах!..

Палец летит на землю в ближайшую лужу, а трое подельников несколько секунд переглядываются, пытаясь по лицам друг друга определить, что делать дальше. Верно говорят: хочешь напугать животное — удиви его. Правда, испуганные животные могут повести себя по-разному. Хищник кинется, чтобы расправиться с источником опасности, а падальщик... падальщик тоже кинется — бежать.

Малохольный с обломком кирпича — нужно отдать ему должное — оказывается самым смекалистым. Во всяком случае, едва сообразив, ЧТО лежало у меня в кармане, он делает правильный вывод о том, что нормальный человек такого таскать с собой не станет. Не дожидаясь завершения представления, он бросается бежать прочь, и, глядя на его стремительно удаляющуюся спину, я мысленно желаю ему удачного забега.

Как подсказывает небогатый практический опыт, двоих мне вполне должно хватить. А в принципе-то — обойдусь и одним, потому что гоняться за вторым нет никакого настроения. Нацелившись на вожака, я позволяю себе последний театральный жест, заключающийся в прыжке с места метра на полтора в высоту. Приземляюсь я на костлявое тело парня, подминая его под себя, и представление на этом заканчивается. В голове не остаётся больше ничего, кроме ощущения зверского голода, который нужно утолить здесь и сейчас же. Я и так слишком долго ждал!

Но теперь мне приходится поплатиться за склонность к играм и театральным эффектам. Клыки отрастают слишком медленно, потому что я не успел завестись и разозлиться как следует. А отращивать их по желанию пока не умею, да и не знаю даже, можно ли вот так спокойно выпустить их, как, например, игривая кошка выпускает и втягивает обратно острые когти? А жрать хочется зверски, а ничем не прикрытая мягкая глотка уже маячит перед глазами, и мне приходится зло и беспомощно рвать кожу резцами. Жалкие капли крови, которые мне удается добыть в первые секунд десять, приводят меня, наконец, в состояние достаточной ярости. Клыки обретают необходимую длину, я инстинктивно дёргаю головой, чтобы расширить рану, и плоть поддаётся, даря щедрый поток крови.

Идеальная пища. Солёная, сладкая, горьковатая, с ароматом страха, который оттеняет вкус лучше всех приправ мира. Её не нужно откусывать, пережёвывать, смачивать слюной и проталкивать внутрь себя. Кровь легко течёт в горло, помогая глотку, будто сама желает сменить одного хозяина на другого. Я написал бы об этом песню или целую поэму, если бы имел хоть каплю таланта... Глоток за глотком жизнь перетекает из тела жертвы в моё... И я, жуткая бездарь, чувствую себя долбаным Данте, способным без конца говорить об этом стихами... Глоток за глотком...

Нет больше ни города, ни улицы, ни меня самого. Только идеальная замкнутая система, мир, состоящий из двух сообщающихся сосудов. И смысл этого великолепного мироздания в том, чтобы кровь перетекала из одного в другой. Ритм глотка — это сердцебиение мира. Приливы крови сменяются её отливами, как день и ночь... В данную бесконечную минуту я не называю всё это словами даже мысленно, но уже знаю, что именно так опишу это ощущение для себя потом, когда всё будет закончено, когда...

— Тварь! Сука!.. Отпусти его, тварь!.. — Поток ругательств обрушивается на меня одновременно с градом ударов. Безвредных, но ощутимых, отвлекающих от главного, и потому безумно раздражающих.

Я прерываюсь, отшвыриваю надоедливую мелочь и на секунду позволяю себе удивиться настойчивости трусливого человечка. А он труслив, больше того — сейчас он напуган до безумия, и мне кажется, что густая вонь его страха докатывается до противоположного конца города. И всё же он не убежал, как первый. Но два отверстия на бледной коже притягивают меня, не давая отвлечься на пустяки, и я опять припадаю к ним.

Следующий удар приходится мне по затылку. Причем на этот раз — удар нешуточный и не кулаком. Фонтан стеклянных брызг разлетается в стороны, а я с яростным шипением оборачиваюсь к парню, в руках которого зажато горлышко разбитой пивной бутылки. Об мою, значит, голову разбитой!

— Не мешай. Уходи. Или умрёшь, — сообщаю я ему хриплым голосом, в котором от моего обычного остались только интонации.

— Отпусти... Отпусти его. Я без него не уйду!

Жалкие попытки угрожающе размахивать "розочкой" способны разве что рассмешить. И где только выискался такой герой перепуганный? Ветер холодит влажные от крови губы, и я рефлекторно облизываюсь, что заставляет "героя" торопливо отступить. Но убегать он по-прежнему не собирается.

"Убей его. Выпей! Его жизнь не нужна ему. А кровь нужна нам!".

Поморщившись от неприятно шипящего шёпота в голове, я отдаю одновременно два резких приказа. Один в своей голове, другой — вслух.

"Заткнись, дура!".

— Уходи, идиот!

И немедленно получаю два одинаково дерзких ответа.

"Нет. Выпей его!".

— Нет! Отпусти его.

И если парень просто стоит на полусогнутых, готовый в любую секунду дать дёру, когда я наброшусь на него самого, то настырная кровушка предпринимает активные действия. В ушах появляется и быстро усиливается тонкий звон, сквозь который я с трудом различаю повелительный речитатив на неизвестном языке. Моя кровь не пытается больше указывать мне, что делать. Она хочет просто приказать!

Я с неприятным изумлением отмечаю, что моя правая нога неожиданно дёргается и начинает сама по себе ползти вперёд. Как в дурном сне, тело отказывается меня слушать, живя своей собственной жизнью. Медленной, дёрганой походкой киношного зомби я делаю несколько шагов по направлению к стоящему неподалёку парню. Звон в ушах нарастает и завораживает, подавляя желание сопротивляться приказу.

"Убей!" — громко ликует кровь. И этот злорадный победный вопль даёт мне силы взбунтоваться.

"Да я раньше себя убью, чем кого-нибудь по твоей указке!".

Прежде, чем она снова успевает взять контроль над моим телом, я разворачиваюсь к ближайшей стене, беру максимальный разгон, на какой только способен, и приказываю себе не сворачивать. Каменная кладка стены встречается с моим отнюдь не каменным лбом на бешеной скорости. Я получаю не просто искры из глаз, а целый рождественский фейерверк. В глазах ненадолго темнеет от боли, но сознания я не теряю. Моё сознание сохранено, и теперь приходит его очередь злобно торжествовать. Сверля стену перед собой ненавидящим взглядом, будто именно она виновата во всех моих бедах, я мысленно осведомляюсь:

"Достаточно?!".

"Это не убьёт тебя", — осторожно замечает кровь.

"Я могу делать это очень долго. И поглядим, что получится. Смотри!".

"Стой! Прекрати!".

"Если моя жизнь — это твоя жизнь, если моё удовольствие — это твоё удовольствие, то и моя боль становится твоей болью, так?".

"Да! Это так".

"Каждый раз, когда ты будешь пытаться приказывать, я буду повторять это!".

Пауза. Поспешно залечивает рану на лбу, суетливо сращивает треснувшую кость. Не дождавшись ответа, я ухмыляюсь и записываю себе один выигрышный балл. У меня всегда было туго с осваиванием нового, но за своё я умею держаться зубами, не уступая ни миллиметра. Возможно, я никогда не стану таким, как Оррэ, но зато даже он не сможет распоряжаться тем, что творится в моей голове, и управлять моими поступками. Не говоря уже о какой-то крови, дело которой, насколько я помню, — разносить кислород. Вот пусть и разносит! МОЛЧА.

"Я дала тебе силу, — холодно отзывается кровь. — И новую жизнь!".

"Мне не нравятся твои подарки". Да, я нагло вру, но кто говорит честно и прямо с врагом, не гнушающимся грязными методами? Верно, только идиоты.

Теперь, пожалуй, займёмся надоедливыми мелочами. Обернувшись, я обнаруживаю, что горе-защитник, очень непредусмотрительно выпустив из рук своё единственное оружие, стоит на коленях возле подельника, безуспешно пытаясь привести его в чувства. Осторожно передвигая ноги, борясь с сильным головокружением, я двигаюсь в сторону этих двоих. Заметив моё приближение, парень предпринимает яростные и столь же жалкие попытки взвалить полумёртвое тело на себя.

— Не выйдет, — спокойно комментирую я, останавливаясь в метре от них и вытряхивая сигарету из пачки. — Спортом надо было заниматься. И меньше шляться по ночам.

Вздрогнув, он на секунду оборачивается. Я замечаю слёзы, которые выглядят дико на перекошенном от злобы лице. А ещё я замечаю некоторое фамильное сходство между ним и тем грабителем-неудачником, которым только что изволил отужинать. Похоже, меня атаковали не просто братья по зачаточному разуму. Похоже, эти двое на самом деле братья. И даже по-своему, по-ублюдочному, любящие братья.

— Саня!.. Саня, вставай! Ну, вставай же!.. — бормочет парень, по-детски утирая лицо кулаком. И мне становится его немного... нет, даже не жаль... Он становится мне понятен в эту минуту. Я знаю, как это бывает. Когда всё плохо, всё кончено, но тебе до последнего не верится, что этот ужас происходит на самом деле. И ты цепляешься за надежду, совершая уже бессмысленные действия. Сам уже, в общем, не веря, что это даст результат, вообще не думая о результате. Просто оттягивая тот момент, когда придётся принять случившееся и жить с этим дальше. Или умереть. Это ещё как повезёт. Мне вот — повезло в своё время...

— Оставь его. Я разрешаю тебе уйти живым. И не сомневайся, что тебе крупно повезло сегодня!

— Он же ещё живой!..

— Ненадолго. — Я выпускаю кольцо дыма и поглаживаю живот. — Слишком много крови потерял.

— Тварь, — громко шепчет парень, и я выхожу из себя. Сигарета летит в сторону — прыжок — и я уже скалю клыки у самого его носа, заглядывая в квадратные от страха глаза.

— Слушай сюда, мелочь, и слушай внимательно. И не думай, что я читаю тебе моральные наставления, как твоя мамаша! То, что я скажу, имеет прямое отношение к тому, сколько ты ещё проживёшь, усёк?!

Он не может говорить, но соображает кивнуть. Ладно, главное, чтобы слушал внимательно.

— Я не один такой. Нас много в этом городе. Больше, чем ты можешь себе представить! — Понятия не имею, сколько Аррагуа кормится в этом городе, но когда я ленился приврать для красного словца? — И у нас есть лицензия на убийство таких, как ты. Прыщавых придурков, которые никому не нужны и не приносят пользы даже своему хомяку, потому что слишком тупы, чтобы иметь домашнее животное! Понял?! Если ты украдёшь миллиард и станешь самым богатым ублюдком в этом районе, тебя всё равно сожрут, потому что ты бесполезен, а у нас лицензия на убийство таких. Если ты заведёшь себе десяток тёлок, за счёт которых будешь самоутверждать своё мелкое эго, тебя сожрут, потому что таких — тысячи, и они пойдут нам на корм. Не сегодня, так завтра, понял? Заведи ребёнка, который заплачет, если ты не вернёшься домой. Найди старуху, которая умрёт, если ты не позаботишься о ней. Займись чем-нибудь, что нужно другим людям, и тогда ты сможешь почувствовать себя в безопасности. Ясно?

Он снова кивает, и я отпускаю его. Ладно, хватит. За последние пять минут я позволил себе столько пафоса, что самого тошнит. Если и это не поможет ублюдку, значит, он абсолютно неисправим или непроходимо туп.

— Твой брат, если он всё-таки выживет, будет жить потому, что он нужен тебе, — добавляю я, подбирая своё добро: металлические болты, носовой платок и палец с перстнем покойника. — Позаботься о том, чтобы стать кому-нибудь нужным.

Удалившись от места происшествия шагов на двадцать, я слышу крик, несущийся мне вслед:

— Я найду тебя, тварь! Я тебя убью! Мы всех вас убьём!

— Да пошёл ты, — беззлобно щепчу я в ответ, не оборачиваясь. Мне пора домой.

Пройдя несколько кварталов, я неожиданно обнаруживаю ножи Киры болтающимися у меня на поясе. Вернулись, значит. Ну, хорошо, хорошо...

4

Оррэ встречает меня на пороге, как старая заботливая жена, в синем домашнем халате. Пропуская меня в дом, сам закрывает дверь и подаёт чашку с зельем, исходящим паром, одновременно указывая мне на кресло. Дважды просить меня не приходится. Я тяжело бухаюсь в кресло, с наслаждением вытягивая ноги. Хорошо, что вуаль снята, и можно расслабленно скользить взглядом по тёплому дереву стен и обстановки. Хорошо иметь дом, в который приятно вернуться.