Гарри Поттер и древнее проявление

— Мальчик, теперь я должен исследовать твой разум, — сказал Фламель, отпуская правое запястье Гарри. Тот озадаченно посмотрел на старика, наркотический дурман моментально развеялся и во взгляде мелькнула тревога. — Альбус, прошу, покинь комнату, — не церемонясь продолжал распоряжаться Николас. Старый директор послушался, а Гарри очень занервничал, понимая свою беззащитность. Зачем это потребовалось вторгаться в его сознание? Не поверили на слово, решили покопаться, уподобившись Снейпу?

— Что... что вы хотите? — запинаясь, спросил Гарри.

— Вторгнуться в твое сознание, — подтвердил алхимик страхи гриффиндорца. — Не бойся. Мне всего лишь нужен снимок твоей ауры. Да не волнуйся ты так, если я что и узнаю сокровенного, сразу говорю, это будет случайно, непреднамеренно, знание это будет сохранно, запечатано самой сильной руной. Совестью. Поверь. Замри теперь. Vim Alicui, — буднично произнес он заклинание.

Гарри послушно замер. В глазах стремительно потемнело от навалившегося дурмана, словно плотным одеялом накрывая с головой и прижимая к кровати тяжестью соплохвоста. Тело поддалось и обмякло.

Костлявые руки потянулись к его лицу. Пальцы коснулись лба в том месте, где змеился шрам. Пальцы были теплыми. Их тепло вскоре передалось всему телу, расслабляя члены. Однако внутренний огонек совсем не противился этому, связь с которым, чувствовал Гарри, стократ возросла после пробуждения.

В комнате потускнел свет. Гарри теперь окончательно ничего не видел, за исключением глаз старого волшебника, буравящих его с магическим напором. Он был не в состоянии отвести от них взор. Чувство, что взгляд этих глаз проникал в самые потаенные глубины его существа, охватило с ног до головы, передавалось каждой клеточке. Что-то чуждое попыталось войти в его сознание, и было настолько схоже, как происходило на специальных вечерних занятиях у Снейпа, что Гарри непроизвольно попытался отгородиться ментальным блоком, подкрепленным основами, что успел поведать Остроух. Внутренний огонек взметнулся черным пламенем. Инстинктивная попытка отгородиться возымела результат — мысленная атака была отбита. Последовал новый легилименсионный удар, чуть напористее, сильнее — все повторилось. И новых попыток не последовало.

Но Гарри чувствовал, что не владеет собой в полной мере, что некоторая часть его воли не с ним. Это было совсем по-другому, нежели при заклинании Imperio. Остаток воли он пытался сохранить, полностью сконцентрировавшись на внутреннем озарении.

— Кто ты? — вопросил властный голос. Он не приказывал, он спрашивал. Это тоже было не так, как с заклятием повиновения.

— Меня зовут Гарри.

Взгляд старого волшебника потяжелел. Костяшки пальцев забарабанили по столу. Немного сощурившись, Николас с некоторым нажимом повторил:

— Кто ты?

Гарри стало немного не по себе. Навалилось чувство, словно профессор Макгонагалл называет его фамилию и ему приходится выйти вперед на неуверенных ногах, чтобы сесть на стул, где мгновения назад покоилась старая шляпа. И взоры всего Хогвартса впервые устремляются к нему. Все знают о нем, больше, чем он сам.

— Все знают, кто я.

Николас повысил голос:

— Кто ты?!

— Я никто, — в тон был ответ.

"Хорошо", — Николас отнял руки со лба мальчика и круговыми движениям правой ладони провел перед его глазами.

— Ты вздрогнул, — удивился старый алхимик. По всем канонам, сознание мальчика должно было уже полностью очиститься и погрузиться в глубокий сон. — Ты что-то увидел? Что?

— Девушку, — еле слышно прошептали губы Гарри.

— Кто она? — мягко поинтересовался волшебник.

— Гермиона.

— Кто она?

— Она — все.

Голова Гарри опустилась на подушку. Глаза закрылись. Он погрузился в сон.

Алхимик без промедления покинул спальню.

— Как многое тебе открылось? — поинтересовался сразу же Альбус, с подчеркнутым спокойствием, но в голосе все-таки отчетливо читалось: "ни с чем..."

— Ничего, — односложно ответил Николас.

— Он Гарри и ничего более?

— Да.

— Он что-то скрывает?

— Несомненно. Ты и сам прекрасно это понял. Что не говори, а истинные чувства и недосказанность мы чувствуем.

— Ты так спокойно к этому относишься? — слегка растерялся Альбус, натолкнувшись на неожиданный отпор. — Разве не понимаешь? Все, что происходит с ним или непосредственно связанное с его судьбой, очень важно. Важнее и вообразить нельзя.

— Важное рано или поздно само себя проявит, потерпи, Альбус. Мальчик пережил многое. Дай ему разобраться, как жить в новом мире, перевернувшемся вверх тормашками для него. И главное, пускай разберется с кем ему по пути. Не оттолкни его.

— Я боюсь, что в его сердце закралась месть...

Николас поднял руку, прерывая друга:

— Так вот оно что. Месть. Простая, незатейливая месть. Все мы не безгрешны, не наряжай его в белую рясу, слишком сильно на ней заметной бывает грязь. Многое в этом мире делается ради мести. И зачастую, к мести подталкивает любовь.

— Мне он как сын... — Альбус глубоко вздохнул, делая паузу. — Скажи, друг мой, случилось ли что с его магическими силами?

— Ничего, — пожал плечами Николас. — Он по-прежнему змееуст, он по-прежнему излучает могущественную силу, мне совершенно неизвестную. Добавить, кроме как — он совершенный сын этой земли, — нечего. Удивительнее людей мне не доводилось встречать.

— Он готов начать обучение? — вкрадчиво поинтересовался директор.

— Зачем?

— Я тебя не понимаю.

— Альбус, загляни на секундочку в прошлое и внимательно обдумай все то, что ты делал для этого мальчика. Ты воспитывал его так, чтобы он проникся ужасом, творящимся в этом мире. Возможно. Но и послушным ребенком его назвать совсем нельзя. Ты пытался как можно дольше отгораживать его от высшей магии, но ему пришлось с ней познакомиться независимо от твоих желаний. Ты всеми силами огораживал его от тьмы, только сил на непростительное заклятие у него хватило, хватило сил преодолеть каждое из них. Обучал оклюмеции... Получилось? Нет, зато он смог самостоятельно постичь ее другие стороны. Он с легкостью блокировал мою силу. И совсем не теми методами, какими хотел бы видеть ты. Он расщепил сознание. Одна его частичка даже хранится теперь не у него. Ты бы смог?

Дамблдор был смят.

— Он может расщеплять сознание? — в глазах разгорался ужас. — Это... это... древнее и запретное волшебство, позабытое века назад. Николас, скажи, что это неправда, скажи, что ты ошибся. Я ожидал всего, готов принять любые силы, которые могли проснуться в нем, но я отказываюсь в такое верить. Нет, нет.

Старый алхимик положил руку на плечо друга.

— Да, Альбус. Как ты сам говорил: всей силы его не дано знать никому.

— Ты можешь постичь глубины изменений в его душе! Это хуже, чем скальпом по живому сердцу. Это...

— Ты не врачеватель душ, — устало улыбнулся алхимик. Так улыбается один человек другому, когда все прекрасно понимает и разделяет груз ответственности. — Что поделать. Ничего нельзя изменить.

— Как мне смотреть ему в глаза? Я раздавлен. Я виноват...

— Не кори себя. Если такая сила хочет придти в мир, это необратимо. Повинен мир и, как всякий человек, волшебство тоже хочет выжить, — Николас принял руку с плеча. — Передай все мной подготовленные свитки Северусу. А теперь, прощай, Альбус, ты был мне другом долгие годы. Дольше, чем кто-либо. Больше, чем все остальные. Хорошие времена. Хотел бы стать другом Северусу, но не успеваю. Хотел бы познакомиться ближе с Гарри. Великая судьба. Но, увы, говорю, прощай.

— Ты...

— Да, Альбус. Да. — Заговорщицки подмигнул и продекламировал: — Прочь печаль и прочь тоска, потому что смерть за мной пришла! — И сразу вышел из гостиной, оставив Альбуса в одиночестве.

* * *

Перед зеркалом стоял высокий, статный парень, облаченный в черную мантию до колен, легкими складками обвивающуюся вокруг ног. Под ней были надеты черные брюки и белая сорочка. На груди значился значок Гриффиндора.

Гарри сейчас напоминал себе одного юношу. Как никогда наряд взрослил.

Демонический взгляд прожигал изменчивую поверхность волшебного зеркала. Кошачьи глаза с желтыми краплениями и лишенные зрачков не сулили миру ничего хорошего.

"...Вот и изменился — так что сам себя не узнаю", — с горечью подумал Гарри. Заметные перемены в глазах, появившееся после пробуждения, как исчезновение зрачков, образование желтых прожилок, уплотняющихся ближе к центру, привели к тому, что зрение полностью восстановилось. Фламель объяснить со своей стороны это не мог, сославшись на неизвестность произошедших причинно-следственных процессов и непонимание всех тонкостей магических выплесков, затянувших мальчика в свой смерч.

У Гарри было объяснение. Раз глаза — зеркало души, то он всего лишь прозрел.

Вдруг он почувствовал, как кто-то на него смотрит. Рябь прошлась по серебряной поверхности и отобразила старого волшебника в голубой мантии. За спиной стоял директор в своем фирменном одеянии.

— Готов к возвращению, Гарри?

— Возможно, — пожал плечами молодой волшебник и задумался на мгновение. Говорить или нет? — Только... Профессор Дамблдор, что ждет меня по возвращению в мир живых?

— Не будь так скептичен, мой мальчик, ты все-таки не умирал. Считай, что ты на время заснул. Глубоко и долго спал. Теперь ты проснулся, и друзья будут счастливы тебя приветствовать, как и весь Гриффиндор, как и школа в целом.

— Люди после случившегося не спят, если это все — правда, что вы рассказали о Звере, — скептически сказал Гарри. — Порой мне кажется, что я давно мертв, — очень тихо добавил. — Профессор, я имел в виду, какое укрепилось мнение большинства обо мне?

Директор угрюмо констатировал:

— Разное.

Гарри кивнул, все понимая. Подробностей узнавать не хотелось, хватало собственных догадок.

— Можно я останусь пропавшим в небытие еще на часик?

— Ты что-то задумал, мой мальчик, или понравился мой дом? — сделал попытку пошутить старый волшебник.

— Нет, то есть, в смысле, понравился. Не можем мы сделать небольшой крюк и навестить кладбище в Годриковой впадине?

— Гарри, ты уверен? — к чему-то подобному директор был готов.

— Да.

* * *

Они аппарировали у низкой оградки, опоясывающей территорию старого кладбища, но поодаль от ворот.

Вокруг не было ни души, ни строения — насколько хватало взгляда раскинулось поле. Дома жителей Годриковой впадины выстраивались в ровные улочки за несколько лиг отсюда.

Гарри положил ладони на железные прутья. Они еще хранили тепло дня. Старые, разреженно стоящие тисы на территории кладбища печально зашелестели своими нарядами, под легким дуновением ветерка. Не менее тоскливо им вторили рябины. Казалось, это отозвались души мертвых на пришельцев, посмевших потревожить их вековой покой.

Душу Гарри сжали оковы.

Он еще не бывал ни разу на кладбищах. Честно признаться, он всегда корил себя, что не пытался найти время и навестить родителей. Потом, когда погиб Сириус, не смог проводить душу крестного в последний путь. Поскольку тело волшебника, для многих еще остававшегося живым и страшным сообщником Того-Кого-Нельзя-Называть, естественно никто достать не мог, несчастный крестник не желал признавать его гибель. Придти на похороны — было признать бесповоротность. Ведь так многое им нужно было друг другу рассказать, поделиться любовью. Гарри боялся взглянуть смерти в лицо.

Молодой волшебник бросил взгляд по стройным рядам могилок. Глубоко вздохнул и пошагал к входу. Сейчас он был готов переступить черту и не побояться посмотреть смерти в глаза еще раз.

Со стороны можно было увидеть, как две высокие фигуры, облаченные в мантии — черную и голубую, немного постояв на месте, неспешно последовали к воротам. Там они снова остановились.

— Профессор Дамблдор, разве здесь не должно быть привратника? — Гарри весьма удивило это открытие. Такое большое кладбище вечером без присмотра.

— Должен, — нахмурился директор, — возможно, он просто отлучился. Но будем все-таки на стороже.

— Профессор, пожалуйста, можно я один? — Гарри умоляюще посмотрел на старого волшебника. — Мне... будет легче.

— Хорошо, мой мальчик, — директор все понимал. — Только на кладбище нужно приходить всегда с цветами и с миром в душе. Не стоит тревожить души умерших нашими проблемами. Сейчас я тебе наколдую гвоздик.

— Не стоит. — Гарри обратил внимание на растущие неподалеку на поляне "Кукушкины слезинки", уже слегка повядшие и потерявшие свою скромную красоту. "Зато от меня", — думал он, нарывая букет. "Мама всегда любила полевые цветы", — поведал однажды Ремус, как и многое другое о родителях.

— Гарри, все-таки будь очень осторожен, — напутствовал директор, ощущая смутную тревогу. — Я буду ждать тебя здесь.

— Да, профессор, — кивнул Гарри и, сделав пару шагов за ворота, его фигуру поглотили тени раскидистых деревьев. Он прекрасно знал, где находятся могилки его родителей, его друзей. Над этим местом висела едва различимая магическая метка в виде герба Гриффиндора. Едва различимая лишь для волшебников. Обычный человек никогда ее не увидит и, проходя рядом с могилками, даже не будет догадываться, что здесь покоятся некто, кто при жизни обладал магическим даром. Однако если магию метки не подпитывать в срок, со временем и волшебник не будет знать, что под заведшими надгробными плитами покоится его брат или сестра по ремеслу.

Гарри еле удержался от того, чтобы не вскрикнуть и не броситься к ограждению, за которым покоились могилы самых близких ему людей, отдавших жизни ради него. Три мраморных надгробия с укоризной смотрели на него, храня вынужденное молчание.

— Вот я и пришел, здравствуйте, — тихо произнес Гарри, осторожно освобождая надгробия от доползшей до них лозы дикого виноградника, плотно извивающего оградку, и раскладывая цветы.

Здесь покоится душа Блэка, Сириуса. В нашей памяти ты навсегда останешься мальчиком, который ушел из дому, чтобы сделать мир лучше.

Здесь обрел свой покой Люпин, Ремус. Верим, что ты встретил больше понимания.

Поттеры, Лили и Джеймс. Колыбель любящих сердец и родителей. Спите с миром, ваше дело будет продолжено.

Гарри затрепетал от нахлынувшей тоски и, хотя у него оставались друзья, он снова остро почувствовал себя сиротой, одиноким перед грозами мира. Это чувство, которое закралось еще в доме тети до знакомства с миром волшебников. Возраст и обязательства не могли дать защиты против него.

Вот он стоял у могилок и не знал, что делать далее. Стоило что-нибудь рассказать родителям, пошутить с крестным, поведать историю их другу — Ремусу. После пообещать отомстить за их смерть, пускай это их и не вернет, но не позволит свершаться новым убийствам и укрепляться злу в мире.

Он был не в силах. Его терзала тоска, его грызли сомнения.

Отец, наверное, не одобрил бы сейчас сына, пожурил и пристыдил. Гриффиндорцы не отчаиваются, не падают духом перед лицом опасности. Они всегда и везде, не жалея сил своих, борются со злом. Гарри пытался искренне быть таким, но теперь, оглядываясь назад, осознавал, что следуя лишь зову сердца, приносил окружающим не меньшее зло. Зачем, зачем он тогда сохранил жизнь Хвосту, жалкому трусу.