— Очень интересует, но...
— Тогда можно я скажу вам прямо и честно, что думаю про болезнь вашего друга, чтоб не размазывать беседу об этом на всю ночь?
— Да, обязательно!
— Отлично. Запоминайте и не говорите потом, что не слышали моего мнения. Оно такое: хватит кудахтать. Поддержка нужна, чтобы успокоиться и стоять, а не чтобы упасть вместе и окончательно утопнуть в соплях.
Намур слегка опешил.
— Простите, — сказал вежливый господин советник и следующие десять сотых, пока держал свое плечо под горячей водой, молчал.
За эти десять сотых их успели дважды посетить медсестры из детского. К счастью, без лучшей подруги Илана. В первый раз похихикали: 'Ой, тут голые люди', — и выскочили, во второй: 'Извините, в женской занято' — и уже не особо торопились, разложили на лавке свои вещи. На третий раз они, вероятно, остались бы. Илан был бы и не против, но Намур задерживаться до третьего раза постеснялся, заспешил, быстро вытерся и взял себе чистое белье с общей полки. Окончательно нанялся в сиделки, подумал Илан. Уже ходит в госпитальной одежде. Да и пусть. Скоро и стеснятся перестанет, привыкнет, что голые люди в госпитале рутинное явление.
— Давайте договариваться, как мы работаем, — предложил ему Илан, когда они вышли обратно в коридор. — Я считаю, что по вашему делу есть новый пострадавший, я кое-что собрал для вас, и хочу это обсудить.
— А можно не со мной? — Намур нахмурился. — Или не только со мной. Лучше пригласить ребят из префектуры.
— Я пригласил. Но Тайную Стражу в Арденне возглавляете вы. Или я что-то неправильно понял?
— Возглавляю, — кивнул Намур. — Но я не следователь, я инженер. Назначили меня не потому, что я талантливый безопасник или криминалист. А потому, что сюда пришло горное оборудование и ехали люди, которыми я должен был руководить. Не доехали. Теперь все плохо и неясно. Поэтому мне нужен кто-то, кто соображает в следственных процессах и процедурах лучше, чем я. Я поддержу. Я пойму. Но сам я много не нарасследую. Мне сначала нужно объяснить. Если вы возьмете на себя такой труд, я буду бесконечно благодарен.
Чтоб вы так жили, как прибедняетесь, подумал Илан, но вслух сказал:
— В операционную доставили доктора, который, скорее всего, лечил Номо. В Арденне какой-то нездоровый падеж на докторов, этот уже третий. Доктор был при смерти, сейчас его тянут с того света обратно и, видимо, вытянут, но он не может сказать, что с ним произошло. У доктора обрублена правая рука на три пальца выше локтевого сустава. По-моему, он даже не помнит, как его зовут. Я соберу вам анамнез преступления. Но ломать голову над ним вы будете сами. С вашими тайными обществами, сектами, стражами и прочими ребятами. Я вам отдам мешок его вещей. Одежда, обувь, медицинская сумка. Нужно рассмотреть грязь на башмаках, чтобы определить, где в порту он так попал и не принесли ли его из другого места, бросив умирать не там, где пытали или казнили. Не переполз ли он туда сам в поисках помощи, если да, то откуда. Нужно обследовать одежду и прочие вещи, на вызове это с ним случилось или после, нет ли чего недостающего или, наоборот, лишнего. Отрубленную руку найти, в конце концов. Нужно вызвать и опросить солдат портовой стражи, которые его привезли и вообще искать свидетелей. Я считаю, дело о нападении на доктора Эшту связано и с убийством Номо, и с исчезновением Адара, и с похищением ваших людей, и с попыткой поджога 'Итис'. Инспектор Аранзар считает, что убирают свидетелей. Тех, кто может что-либо знать или кого-то опознать. В общем, дело это исключительно ваше.
Намур проглотил информацию молча. Илан отвел его к предоперационной и выдал обещанный мешок, который перед тем, как идти мыться, затолкал под смотровую кушетку. Сказал:
— Можете подняться ко мне в лабораторию и ждать там своих ребят. Если ваш секретарь сумеет в ночи их найти и оповестить, разумеется. Не сумеет — просто забирайте себе, потом вместе посмотрите. Мне важнее разобраться со здоровьем вашего друга, чем с попытками вернуть меня следователем в префектуру или завербовать в Тайную Стражу. Вы согласны?
Намур был согласен. И то хлеб. Илан проводил его к чугунной лестнице, сам вернулся и заглянул в темную послеоперационную палату. Не стало ли хуже после того, как Гагал извинился. При перестановке кроватей доктору Актару не на ту сторону положили подушку. Лежать он мог только на левом боку, на спине отчего-то не хотел, и получалось у него лицом в стену. Илан предпочел бы наоборот. Завтра не забыть переложить. В палате было тихо. Илан, легко ступая, подкрался к Ифару. Спит. Не храпит, но спит честно. Перешел к затихшему соседу-плаксе, наклонился, засомневался, приложил ладонь к щеке со стороны подушки. Рёва-корова, дай молока. Вся подушка мокрая. И что делать?
— Мне нужно с вами серьезно поговорить, доктор, — сказал шепотом Актару, чуть поворачивая к себе его голову. — Не о плохом. О хорошем. Доктор Гагал извинился?
Слабый кивок в ладонь.
— Лекарство дал?
Опять кивок.
— Не обидел на этот раз?
Отрицательное движение головой.
— Болит где?
Молчит. Шея напряглась.
— Если скрывать, легче не станет, — сказал Илан. — Могу я помочь — я помогу. Бывает, что не получается. Но не бывает, чтобы я бросил или забыл.
— Внутри. Глубоко. Не там, где шов.
— И обезболивающее не действует?
Опять отрицание. Дурацкое у доктора Арайны лекарство. Тут действует, там не действует.
— Откуда начинается и куда отдает, покажите рукой.
Показал спину в области крестца и вниз.
— Доктор Илан, можно меня посмотрит другой врач? Не поймите меня неверно, я вам доверяю. Но вдруг вы что-то пропустили или не так толкуете...
Здравствуй, песенка про щенка хирурга. Недолго Илана считали лучшим. Не прочитал мысли, значит, плохой врач. Как быть? Пальпировать глубоко нельзя, внутренние швы не зажили. Волшебные руки... Гагал оставил их на тумбочке рядом с банкой лекарства от Арайны. Перчатка, завязанная одна в другую, в кармане есть. Успокоить разгулявшуюся тревожность одной хватит. Ну, что, доктор Актар, готовься, ты напросился.
— Ложимся на спину, ноги согнуть.
— Но я...
— На спину, ноги согнуть. Кричать тихонько, если что. А то доктор Ифар проснется, плохо про нас с вами подумает.
— Вы не так меня поняли!
— Я сказал, кричать тихонько. Поворачивайтесь. Ничего ужасного я с вами не сделаю.
Недовольный Актар стащил с себя одеяло медленно и обреченно. Не этого хотел.
Илан осторожно прощупал все доступные места в поисках веской причины для глубоких некупируемых болей. Со стороны брюшной стенки ничего нового и неожиданного не нашел. Боли были не кишечные. Не мочевой пузырь, не печень, не оставшаяся почка, не что-нибудь другое. Повернул пациента обратно на бок, встал возле кровати на колени (как там доктор Ифар говорил — ты должен каяться перед людьми; это ли не покаяние). Пощупал так. Ни грыжи, ни уплотнений, ни отеков, ни нарывов. Ничего. Надел перчатку. И изнутри нет никакой органической патологии. Если не считать обострения древней и не вполне обычной хрони. На предоперационном осмотре уплотнение по заднему сектору пальпации в области копчика тоже прощупывалось, но едва заметное. Илан определился с точками болезненности, надавил одновременно пальцем изнутри и кулаком со стороны копчика. Актар закричал: 'Хватит!' Доктор Ифар рывком поднял голову с подушки.
— Что мешает сразу жаловаться? — спросил Илан, стаскивая перчатку и бросая ее под кровать.
Молчит. Обиделся. Жалеет себя, невротик чертов. Теперь доктор Илан будет злым и виноватым, сделал больно.
— Что мешает? — повторил Илан чуть громче.
— Если это рак, — дрожащим голосом прошептал Актар в стену, — прошу, не нужно меня лечить. Зачем мне лишние страдания, чем скорее я умру, тем лучше...
Илан вернул на место откинутое одеяло, положил на Актара обе ладони, одну на плечо, вторую на бедро, подержал, потом слегка его встряхнул. На самом деле было желание удушить, просто Илан сдержался.
— Радость моя, — сказал он, очень старательно делая свой голос спокойным и отфильтровывая из речи запрещенные слова и обидные болотные присловья, — я выворачивал тебя наизнанку, я общупал и осмотрел тебя везде, я изучил и запомнил тебя вдоль, поперек и насквозь. Ты мне что такое сейчас лепишь? Думаешь, доктор молодой, зеленый, ничего не понимает? Или доктор хирург и в голове у него одни тупые операционные схемы? Что невнимательный, температуру не измеряет, давлением не интересуется? Ну, так меня научили обходиться без измерений. Я работаю на самом краю, у меня не всегда для этого есть время и есть рядом приборы. Ты у меня на кончиках пальцев. Весь. Как рыбка в волшебном фонаре. Я чувствую тебя по пульсу, по дыханию, по влажности кожи, по рельефу вен, по тонусу мышц... У тебя все хорошо. Отеки уходят, шов заживает, воспаления нет, давление снижается. Ты выздоравливаешь. Я тебе не вру. Придушить тебя иногда хочу за противоречия, за желание жить и полное отчаяние, смешанные один к одному в мерной ложке, это правда. Не дай бог тебе таких пациентов, как ты сам. Я позову Арайну, пусть он с тобой поговорит, пусть объяснит всё то же самое, кажется, он умеет убеждать лучше, чем я. Как он заставил тебя согласиться на операцию? Что сказал тогда?
— Что вы государь Арденны и личный врач императорской семьи, что отказываться нельзя, а то накажут...
Илан удивленно замолчал. У него даже злость прошла.
— Чушь какая. Что значит — накажут? Розгами по жопе, что ли? И ты ему поверил?
— Не знаю... Очень неловко было. И страшно. Словно в дурной сон попал.
— Мальчики, потише, — раздался ворчливый голос Ифара. — Я спать хочу.
— Похоронил себя из-за ерунды, — укоризненно сказал Илан.
— Что с ним? — спросил Ифар.
— Спазм копчиковой мышцы. И крестцово-остистая связка повреждена лет сто назад. Наверное, сам забыл, когда и как упал. Раньше поднывало, но терпимо на фоне остальных болячек. Во время операции отлежал или потянул на жестком столе, перенервничал, зажалось всё намертво. Мы-то укладываем, как мне удобно, а не как пациенту. Теперь болит, а он не помнит, почему.
— Тампон с маслом зверовника на всю ночь сам знаешь куда, — сонно отвечал Ифар. — И не мешайте спать.
— Или тринитрин с ланолином один к пятиста, — согласился Илан. — Консилиум окончен. Мазь нужно готовить, остальное принесу.
Пошел на пост за лампой, гиффой, перчатками и двумя шприцами, большим и маленьким. Обколоть на ночь, чтобы успокоился и поспал. Не забыть предупредить Гагала. Для акушера травмы копчика, в том числе, застарелые, привычная патология, нередко случаются в родах. Гагал умеет хорошо с этим разбираться. Обязан уметь, иначе зачем его здесь держат. Я люблю людей, говорил себе Илан, люблю пациентов, моя жизнь это пациенты, мое время посвящено пациентам. Они меня бесят. А я их люблю. Даже Намура. Даже Ифара и других хирургов. Даже терапевтов. Даже тех, кто называет меня 'государь Арденны'. Убейте меня кто-нибудь, ибо я предвижу свои дальнейшие мучения...
* * *
— Доброй ночи, — сказала Илану госпожа Мирир, когда он открыл дверь, увидев свет у себя в лаборатории.
Илан смолчал. Доброй или спокойной ночи в больницах не желают. Плохая примета — к ночи наоборот. Неспокойной и недоброй.
На столе между тетей Мирой и Намуром была расстелена пропитанная кровью рубаха доктора Эшты. Кафтан в свернутом виде лежал рядом. Илан знал, что кафтан испачкан, но цел. Рубаху он сам еще не рассматривал. Намур что-то ел из лабораторной чашки. Госпожа префект копалась в правом рукаве одним из принадлежащих Илану пинцетов.
— Удобный инструмент, — похвалила она. — Молодец, что позаботился и все собрал.
— А где... два инспектора? — спросил Илан.
— В порту. — Тетя Мира показала на рукав рубахи. — Видел?
— Еще нет.
— Рукав засучили перед тем, как рубить руку. Чуть в одном месте задето, дырка небольшая. Заботливый жест. Это не убийство. Не грабеж. Не разбойное нападение на улице. Что-то другое. Я бы сказала, что пытка. Или наказание.
— В тех обстоятельствах, которые сопутствовали, то и другое равносильно убийству, — сказал Илан.
— Последствия равносильны, мотивы — нет.
— Вы по одной рубахе это видите?
— Ты ученик Джаты. Что говорил тебе Джата про порядок расследования, помнишь?
— Что нужно отсечь любые возможные ошибки, тогда все само станет ясно. Как в медицине. Диагноз исключения.
— Пострадавший что говорит?
— Он не говорит. В себя пришел, но это ничем не поможет. Не помнит вообще ничего. Даже кто он.
— По голове его не били прежде, чем... наказать?
— Нет.
— Синяки на теле, следы веревок?
— Нет. Совершенно чистый, не считая руки.
— А как он тогда позволил с собой такое сделать и почему все забыл?
Илан подумал.
— В его медицинской сумке не было ни одного пузырька с лекарством. Некоторыми вещами можно напоить. С памятью потом — как повезет. Если штуки две-три вместе влить, точно отшибет надолго. И позволить с собой сделать после них можно еще и не такое.
— Спасибо, — покачала головой госпожа Мирир. — Это ценная информация. Как сам? Как мама?
Илан не сразу понял, что эти вопросы касаются его лично.
— Работаем по мере сил, — пожал он плечами. — Госпожа Гедора уехала в Ненк, в лепрозорий. Еще какие-нибудь вопросы будут?
— Ты что, выгоняешь нас?
— Нет, сам пойду спать. Могу оставить ключ советнику Намуру. Кабинет, если здесь никого, лучше запирать на ночь.
— Поесть не хочешь? Нормальной домашней еды. Я хорошо готовлю.
— Хочу, — сказал Илан. — Спасибо, тетя Мира...
Гулкий отдаленный грохот на лестнице, кто-то бежал и второпях споткнулся на самом верху. Топот по коридору. Резкий скрип кабинетной двери, которую так и не удосужились смазать, несмотря на многочисленные обещания. Уборщик из операционной:
— Доктор Илан! Доктор Илан! Быстрее! Ножевое в сердце!
Спасибо тебе, тетя Мира, и за пожелание доброй ночи тоже. Из-за него доброе время не смогло начаться. Недоброе и не заканчивалось, это же госпиталь.
В операционной уже стоял свет, были поделены бригады, подготовлен стол с инструментом, зафиксирован и обложен стерильными простынями пациент. На лице наркозная маска, голова по глаза замотана платком. Кого оперируем, не видно. Это хорошо. С больным лучше знакомится после операции. Когда выжил. А пока тело и тело. Не жизнь, не душа. Ничего личного, ничего сакрального, ничего волнующего. Работа.
По гладкой коже в свободном для операции поле заметно только, что молодой. Высокий и сильный. Рука под капельницей чистая, аристократическая, с ухоженными ногтями. Кто-то из богатых. Из груди в области сердца торчит рукоять небольшого ножичка. Красивая. Золотая. С камушком. Вокруг раны все залито энленским розовым, сама рукоять тоже. Поступил в сознании, почти без болей, только с затруднением дыхания и сильной слабостью. Уже дали наркоз, спит.
Рядом в полном облачении стоит доктор Раур, спокойно ждет сигнала начинать. У Гагала с Эштой свои заботы. Там начали готовиться до того, как рядом положили экстренного, и останавливаться не будут. Решили вдруг торопится. Хотели отложить до завтра, но нет. Делают сейчас. Видимо, состояние ухудшилось.
