Дело о мастере добрых дел. Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4

Дело о мастере добрых дел

Часть 1.

Доктор для дураков

* * *

Строгий голос смотрителя в гулком госпитальном коридоре разносился далеко и четко:

— Детей и слабоумных у нас принимает доктор Илан, вам вон в ту дверь.

Илан отложил тетрадь с записью вчерашних лабораторных проб, повернулся лицом ко входу и опустил глаза, ожидая, когда посетители войдут.

Пять дней назад в Арденне случилась неприятность: попытался выпасть снег. Пальмы наклонило к земле сырыми белыми шапками, тяжелые мокрые комья соскальзывали с кожистых листьев, падали на землю и медленно таяли, распуская вокруг лужи и грязь. Потом снег пробовал прижиться в теплом южном городе еще, еще и еще. Три ночи подряд огромные мокрые хлопья упорно облепляли стены, крыши, мостовые. Утром все снова принималось таять. На плоских крышах, не предназначенных для ската снега, стояла вода пополам со льдом, на улицах было холодно, грязно и противно. Вода в совсем пересохшем за последние пол века Аре вздулась, пошла желтыми пузырями и подмыла окраины города, затопила градирню, старые парапеты и поселок Болото. Госпиталь в первую же ночь отсырел и промерз, как всё вокруг. Несколько переносных железных печек его не спасали. Тепло возле них было только пока внутри горит огонь. Капитальных отопительных систем, как на Ходжере, никогда в Арденне не ставили — зачем, если снег бывает раз в двадцать лет, и тот растает?

Детей и слабоумных резкая смена погоды затронуло особо, и Илану в госпитале всего за половину декады, что шел снег и разливалась грязь, приклеили ярлык врача, который лучше всех ладит с детьми и с дураками. Приклеили накрепко, как рыбьим клеем к аптечному пузырьку. Жесткой щеткой не отскрести. Теперь всех пациентов, с которыми, из-за возможных проблем с пониманием, другие не хотели возиться, отправляли к Илану.

Неплотно прикрытую дверь нерешительно потрогали с той стороны.

"Если ты сейчас засмеешься, я тебя прикончу", — сказал там кто-то. В ответ ему невежливо хмыкнули.

— Входите уже, — велел Илан.

Высокая дверь с торжественным скрипом отворилась. На пороге стояли люди, которых Илан меньше всего хотел бы видеть рядом с собой сейчас. Люди из прошлой жизни. Джениш, инспектор из префектуры, одной рукой держал в свертке из шерстяного платка миленькую белокурую девочку лет двух с половиной-трех, дремавшую у него на плече, другой рукой он твердо двинул через порог младшего товарища, прятавшего руку за спиной. Вторым был худосочный рыжий ходжерец, когда-то занявший место секретаря префекта вместо Илана. Его Илан тоже узнал. Имени его только не помнил.

— Здравствуйте, доктор, — сказал Джениш. — Я привел к вам... эээ... слабоумного.

Товарищ свободным локтем попытался ударить Джениша в бок. Джениш ловко поймал его за спрятанную руку, вывернул ее из-за спины и предъявил Илану. На опухшем безымянном пальце красовалось массивное кольцо с огромным ярким камнем, застрявшее, видимо, намертво.

— Сможете помочь?

Илан вздохнул.

— С пальцем — да, — сказал он. И негромко добавил на северо-ходжерском: — С дурной головой вряд ли.

Ходжерец покраснел до корней волос, но порог переступил, хоть и не без помощи Джениша, снова толкнувшего его в спину.

— Иди, горемыка, — велел Джениш и аккуратно переложил спящую девочку на другое плечо.

Илан достал из коробки пинцет, хирургический зажим и катушку с толстой шелковой нитью. Ходжерца, присевшего на край шаткого табурета, заметно передернуло.

— Это для чего? — поинтересовался он.

Джениш, так и оставшийся в дверях, сказал:

— Отрежет тебе палец, потом дыру аккуратно заштопает, — и засмеялся.

Ходжерец из пунцово-розового за несколько ударов сердца стал синевато-бледным.

— Смех бывает либо от глупости, либо от блуда, инспектор Джениш, — строго произнес Илан, которого вечная манера Джениша издеваться над людьми выводила из себя еще тогда. — Вы сейчас по которой из причин смеетесь?

Джениш поперхнулся смехом.

— Ты меня откуда знаешь? — он сделал шаг вперед.

— По имени моему не догадался? — усмехнулся Илан. — Тоже мне, инспектор.

Высокий Джениш слегка присел, чтобы заглянуть сидящему за столом Илану в лицо.

— Ну... мало ли, у кого такое имя... Ничего себе! — удивился он. — А мы-то всей префектурой гадаем, куда ты делся на целых три года!

— На пять с половиной, — поправил Илан, аккуратно отжимая кольцо от пальца. Протянул под кольцом нитку и быстро обмотал ею опухший палец ходжерца.. — И что, кто-нибудь угадал?

— Никто не угадал, — широко улыбнулся Джениш. — Тебя вообще не узнать, другой человек! И как ты?

— Хорошо, — сдержанно сказал Илан. — А ты женился, что ли?

— Я? — удивился Джениш. Потом посмотрел на девочку: — А-а, нет. Это сестренка. Мы с Аранзаром присматриваем, пока мама на службе.

Аранзаром, видимо, звали ходжерца. Хорошее имя, знатное. Илан потянул за продетую под кольцом нитку, она стала разматываться, намертво сидевшее до этого кольцо двинулось с места. Три вздоха несчастного Аранзара, и кольцо упало в подставленную ладонь. Илан протянул его Дженишу.

— Да ты теперь волшебник, — с уважением произнес Джениш. — Сколько мы должны?

— Ничего, это бесплатный госпиталь. Если есть желание, можете сделать взнос на содержание в медный ящик у входа. Нет желания — идите так.

— Давно здесь работаешь?

— Две декады и один день, — сказал Илан.

— К нам почему не зашел? Мы бы были очень рады!

— А когда? У меня со свободным временем туго. Кто у вас теперь префектом?

— Мама, — внезапно вступил в разговор Аранзар.

Чья мама, Илан переспрашивать не стал. Понятно, что не ходжерская.

— Мои поздравления госпоже Мирир, — сказал он, надеясь, что от него теперь отстанут.

Но Джениш не отступал:

— Слушай, ну, выбери время! Все будут рады тебя видеть!

— Хорошо, — с фальшивой уверенностью пообещал Илан. — Прямо завтра не обещаю, но, как стану посвободнее, обязательно зайду.

Ходжерец похлопал зелеными прозрачными глазами и ничего больше не сказал. Даже "спасибо".

— Идем, — сказал ему Джениш, который, видимо, был главным в паре.

Оба посетителя запахнули черные форменные плащи.

— Смотри, ты обещал! — напомнил Джениш перед тем, как выйти.

Илан откинулся на спинку стула, когда двери за ними закрылись. Ничего определенного я тебе не обещал, подумал он. Как только, так сразу.

Он мог бы выкроить время. Зайти в префектуру, поехать в подтопленное Болото и навестить бывших приемных родственников, помочь деньгами или чем-нибудь еще, но... не зашел и не поехал.

"Другой человек" — это правильно сказано. Ему самому сложно было осознать сейчас, насколько он стал другим. Еще на Ходжере он догадывался, что сильно изменился. Но думал, просто сильно. А оказалось, что совсем.

А стоило ли возвращаться? Можно было остаться на островах. Рута осталась. Сказала: работать врачом женщине на Таргском побережье невозможно, в Арденне можно, но будет непросто, на острове Джел — ничего необычного; если я ищу чего-то в жизни, то это не борьба за право оказывать помощь и не дополнительные сложности, здесь проще жить, здесь возможно будущее, останься со мной. Илан ее не послушал. Только в развеселой Арденне, по которой он так скучал на острове Джел, оказалось совсем невесело. Нелегко среди легких людей, живущих не то, что одним днем. Одним мгновением.

Может быть, причиной стала зима. Не в то время вернулся. Хотел успеть до закрытия навигации, до зимних штормов. Почти успел. На предпоследнем корабле. Последний, который ждали декаду назад, так и не пришел. Путь назад стал той еще пыткой. Но куда деться с корабля в бурном море, если пройдено две трети пути? Не повернешь назад, потому что вдруг передумал. Поздравляем, вы благополучно прибыли в порт Арденна, добро пожаловать в снег и мрак.

Может быть, вернулся не только не в то время, но и не в то место. Бывало здесь и раньше, что ложился и даже не таял снег. Призрак Ара поднимался из песков Мертвой пустыни, смывал прибрежные постройки, топил трущобы и доходил до самых Грязных пещер. Случалось такое, и не раз. Теплой и светлой от этого Арденна быть не переставала. Просто, чтобы увидеть это, нужно оставаться прежним Иланом, оборванцем из дальнего пригорода, найденышем из тростников, которого воспитали простые, бедные, но легкие люди, у которых и сегодня ничего нет, но все хорошо. Новому Илану, у которого все есть, но которому ничего не нужно, лучше было оставаться на архипелаге.

Может быть, сам виноват. Прочитал лишних книг, заразился в них холодной северной тоской по чему-то несуществующему. По волшебному городу, в котором все просто. Но которого нет.

В дверь никто больше не стучал. В сплошной череде посетителей образовался просвет. Илан поддернул воротник шерстяного ходжерского кафтана, который спасал от холода, но не от сырости. Спрятал в стол инструменты и тетрадь. Ноги и руки у него сильно мерзли. Казалось, на улице и то теплее, чем под серыми госпитальными сводами. Третьего дня он нашел в госпитальных кладовых и принес в лабораторию полуведерную стеклянную бутыль, набрал на кухне кипятка, налил в нее, поставил под столом, накрыл одеялом и грелся. Потом отдал эту бутыль больной чахоткой женщине. Ночью из-за бутыли другие больные устроили драку и бутыль разбили. Так добра не получилось никому, и Илан решил не выходить с добрыми делами за пределы рабочих обязанностей. Это Арденна. Здесь многое необходимо, но все это нельзя. Из полезного у него оставалась обшитая мехом фляга, предназначенная для сохранения льда раскаленным арданским летом. Для сохранения горячего чая нежданной арданской зимой она тоже отлично подошла. Илан сделал оттуда глоток, спрятал флягу за пазуху. Нужно было отнести пару чистых банок для сбора мокроты санитаркам в южный корпус.

Илан вышел в коридор, повернул к южной лестнице, шагов через тридцать в полутемном коридоре чуть не споткнулся о девчонку лет двенадцати-тринадцати. Она махала тряпкой на стену и повторяла:

— Паук, уходи! Уходи, паук!

Илан молча заставил ее посторониться, открыл одну из банок, поймал большого черного паука и закупорил крышкой. Дошел до ближайшего окна, приподнял тростниковый ставень и выпустил паука на улицу. Снаружи было так же сыро, но, и правда, теплее, чем в коридоре. Иди, паук, погрейся. Повернулся идти дальше, снова чуть не споткнулся о ту же самую девчонку. Маленькую, худенькую, с острым личиком и глазками-бусинками, один из которых чуть косил к носу.

— Чего тебе? — спросил ее.

— Спасибо, — сказала она.

— Ты пауков боишься?

— Ага.

— Зря. Они полезные. Их яд лечит от паралича, если вводить его под кожу. Только одного паука мало, нужно десять. Я его выбросил, чего трясешься?

— Замерзла. Я бы лучше на кухне работала, там тепло. Только меня не берут на кухню.

— Почему?

— Говорят, без сопливых скользко, — вздохнула она. — Меня зовут Мышь. А вас?

Илан взял вторую чистую банку, достал флягу с чаем, вылил в нее остаток и велел:

— Пей.

Она отхлебнула, но весь пить не стала, куда-то с этим чаем наладилась. Склянки у Илана кончились, можно было возвращаться и искать новые. Но он спросил ее, кому она собирается помочь. Оказалось, мальчишке, соседу по кварталу, которого торгаш ударил топориком по руке за кражу булки. Отрубить не отрубил, но руку все равно пришлось отнять. Мальчишка был сиротой, так что штраф за самоуправство и членовредительство булочник платил не родителям, а в городскую казну. Мальчишка же, как был голодным, так и остался, только теперь без руки. Пациента этого Илан знал. Уже успел поспорить насчет него с Гагалом, сыном ректора Ифара, хирург из которого был, как из стеклянного чайника копыто. Руку можно было спасти, а тот резал дважды — первый раз неудачно, рана повела себя плохо, пришлось отхватить еще раз на пядь выше. Попутно узнал, как девочка попала в поломойки. Когда ей месяц назад исполнилось тринадцать, мать сказала , чтобы она теперь кормилась сама, и Мышь пошла наниматься в веселый дом. Но ее не взяли в проститутки, хозяйка сказала, ты маленькая, косоглазая, голос у тебя писклявый и смех, как у курицы, кормить-одевать тебя надо, а денег за тебя приличных никто не даст. Вот и пришлось идти мыть полы, куда получилось пристроиться. Хоть очень холодно, далеко от дома и платят, как придется.

Снова соваться к чужому пациенту, а, значит, повторять конфликт, Илан не стал, благо со второго раза у Гагала получилось лучше. Прошел с Мышью большую часть пути и попрощался, сказав, куда потом занести освободившуюся посуду. Рассказывая свою историю, Мышь не жаловалась, наоборот, ей было смешно. Раньше Илан и сам так жил, сам такой был, сам думал — а что, разве не у всех так? Все же просто.

Дурацкий Ходжер. Как теперь вернуться в прежнюю Арденну?

* * *

— Что, думаешь, поведется? — спросил Аранзар Джениша, когда они отошли шагов на двести от госпиталя и ведущая с холма мостовая перешла в ступеньки. — Кольцо, кстати, верни.

— Не знаю, — сказал Джениш, отдавая перстень. — Мне кажется, мы зря в эту сторону смотрим. Во-первых, нужны мы ему с нашей префектурой, как собаке хвост за ухом. Ты вспомни, кто он. Из какой семьи. Его семья послала морем кира Хагиннора, не отдала ему Дворец-На-Холме под губернаторскую резиденцию, открыла в своем дворце госпиталь для нищих и бездомных, а в Адмиралтействе генерал-губернатору тесновато...

— Чем тебе не нравится бесплатный городской госпиталь? — склонил набок вихрастую рыжую голову Аранзар. — Мне так очень понравился. Невежливо, но быстро и не больно. А то я из-за тебя чуть без пальца не остался.

— Да нравится мне госпиталь. Я тебе про их семью рассказываю.

— Я сам из такой семьи, Джениш, что нового ты мне можешь рассказать...

— Ну, и чем объяснишь, что он к нам не идет?

— Тем, что эта семья не отпускает, даже если сама хочет от тебя избавиться. Нет рядом семьи — я сам себя изнутри не отпускаю, потому что я из семьи. Сто поколений предков у меня в крови. И он такой же. От себя и от того, что внутри, не убежишь. С ним не получится ни по хорошему, ни по плохому. Пока сам не почувствует потребность прийти и поговорить. Но я бы — ни на его месте, ни на своем — в самом страшном бреду о семейных тайнах рассказывать не пошел. Особенно к нам, в префектуру.

— До "по плохому" он однажды достукается. У мамы терпение крепкое, но короткое. Раз она решила, что у него с совестью не в порядке, если он даже привет сказать не зашел, значит, она эту совесть из него вынет и на допросе разложит.

— Ну, и хуже только получится. Это никому в городе не нужно — с его родней ссориться. Их причуды даже генерал-губернатор глотает, не жуя.

— Я разве за то, чтоб его официально вызвать? Я против.

— Значит, будем ходить вокруг да около. Пока не заманим. Хорошо, что это точно он. Не кто-то другой с таким же именем и родственниками.

— Хорошо, что далеко ходить не надо, — подвел итог Джениш. — А то мне кто-то маленький, но тяжелый уже оба плеча отлежал.

Аранзар протянул руки к спящему ребенку:

— Давай я понесу.

* * *

Мышь сама разузнала, как Илана зовут и когда лучше всего прийти к нему с просьбой.

— Доктор Илан! — обратилась она, возвращая пустую баночку из-под чая. — Можно я останусь работать у вас? У вас же наверняка так много работы, что вам одному трудно, а вам совсем никто не помогает...

Илан посмотрел на нее, раздумывая не о том, что она откровенно и нагло напрашивается, а о том, что в госпитале его кто-то пожалел, раз ходят слухи, будто ему никто не помогает.

— Я не против, — ответил Илан. — Только, если ты хочешь работать при мне, тебя нужно осмотреть на наличие проказы. Ты ведь из нижнего города?

Она кивнула.

— Грамотная?

— Немного, — отвела косые глаза Мышь.

— Если не знаешь грамоты, на более серьезную работу, чем тряпкой пол тереть, попасть непросто. Нужно будет очень стараться.

— Я уж поняла, — снова покивала она.

— Сам тебя раздевать и смотреть я не буду, чтоб ты первая ничего лишнего про меня не болтала. Тебя осмотрит госпожа Гедора.

— Это которая доктор Наджед?

— Та самая. Пойдем, если ты готова и приняла обдуманное решение. Только знай: половую тряпку ты можешь бросить прямо сейчас и исчезнуть в нижней Арденне навсегда, ничего тебе за это не будет. При переходе на работу в лечебный корпус тебе придется подписать контракт и соблюдать много обязательств, некоторые из которых нелегкие.

— Какие нелегкие?

— Не задавать мне глупых вопросов, например. Не болтать. Ни о том, что ты увидишь на работе, ни о том, что услышишь, ни о том, что запишешь или прочтешь, ни даже о всяких глупостях просто так. Младший медицинский персонал работает с закрытым ртом. Не пожалей потом, что согласилась.

— Угу, — сказал Мышь.

— Ну, так что?

— Я готова.

Позже, на бегу одергивая и оправляя чистую форменную робу, она пробкой вылетела из кабинета доктора Наджеда красная и злая. На голове топорщился платок, пропитанный вонючкой от вшей.

— В каждую дырку смотрит! — прошипела она и брезгливо встряхнула белый сестринский фартук.

Илан терпеливо ждал ее под дверью.

— Такая работа, — пожал он плечами. — Побольше почтительности. Доктора тебе не ровня. Обсуждать их самих и их действия младшим запрещено.

Мышь в последний раз одернула юбку и поправила съезжающий на косые глаза платок:

— Я могу приступать? Нет у меня никакой проказы, только вши!

Илан жестом показал ей закрыть рот.

— Связался ты с этой Мышью на свою голову, — покачала головой госпожа Гедора, когда он зашел забрать мышиные бумаги. — Бестолковая, трещит без остановки, полуграмотная и без представлений о приличном. Как ты будешь приучать ее к порядку, понятия не имею. И еще учти — она девственница.

— Зачем мне это знать? — удивился Илан.

— Мало ли. Если сдуру начнет трепать что-то лишнее, или тебя вдруг с горя занесет на эту хворобу, она свои три корявые буковки под результатом осмотра подписала. А ты ее какую принял, такую по истечении контракта должен будешь вернуть.

— Я свои обязательства помню и соблюдаю, — твердо и несколько холодно проговорил Илан. Разговор, поведший в эту сторону, ему не нравился. Не такое уж у него было глубокое горе, и в городе всегда найдется, где поправить.

Госпожа Гедора только развела руками.

— Я прописала ей в контракте испытательный срок на месяц. Не для нее. Для тебя, чтобы ты мог вовремя отказаться и выгнать бестолочь взашей.

Илан пожал плечами. Ему было все равно.

В первые рабочие пол стражи Мышь, конечно же, отличилась. При переборе химической посуды отколола нос у тонкостенной дорогой реторты.

— Как думаешь, — сказал ей на это Илан, — я тебя почему сюда взял? Полюбил с первого взгляда, что ли? Нет, даже не пожалел замарашку. Просто у меня правда много работы, и я хотел бы спихнуть на кого-то чистку посуды и лабораторных столов. Если вместо помощи от тебя будут проблемы, ты выскочишь отсюда так же легко, как заскочила.

— Угу, — отвечала Мышь, которой, на самом деле, и "угу" не полагалось. По уставу госпиталя следовало повиноваться молча.

— Еще одно неловкое движение, и испытательный срок ты не прошла, — добавил Илан.

Весь оставшийся день Мышь была идеально аккуратна, хотя молчать ей было очень трудно. Временами ее просто разрывало от желания высказаться, а иногда она тихо шипела, чтобы выпустить свои мысли и эмоции, не помещавшиеся внутри, во внешний мир.

Илан не обращал на это внимания. Он все понимал. Это должно пройти. Когда-то и он таким был.

Как ни странно, с присутствием Мыши, Арденна немного наклонилась к Илану своим прошлым, давно знакомым краем. Это пока не значило, что она стала прежней и в нее можно заново войти. Но теперь в нее прежнюю стало возможно заглянуть — стоило лишь повернуть голову в сторону воюющей с лабораторным оборудованием Мыши. Нарушила устав за день она всего один раз. Когда пошла в кладовку за бумагой и тряпками и увидела там клетки с мышами. Тут душа ее, запертая жесткими прутьями контракта, издала восторженный писк: "Мыыышкиии!" Судя по звукам, она стала совать к мышам пальцы и всячески им умиляться. И Илан решил, что убирать за мышами, кормить, поить тоже будет она. Просто прекрасно, что она не боится их, как пауков. Но то, что он делает с мышами, когда дозревает новая порция лечебной плесени, ей лучше не видеть. И снова засомневался, а правильно ли он ее взял.

Ближе к вечеру Мышь снова отличилась. На этот раз в лучшую сторону. К Илану принесли засунувшего себе в ухо бусину малыша. Случай простой и частый, но ребенок не давал себя трогать и так бился, что мать не могла удержать его на те несколько мгновений, которые нужны были Илану извлечь инородный предмет. И вдруг ребенок замолчал, уставившись доктору за спину. Илан обернулся и увидел Мышь, которая свела свои и без того косые глаза к носу, надула щеки и кошачьими ушками оттопырила платок на обработанной от вшей голове. Илан воспользовался моментом и быстро вытянул бусину, пока скорченные Мышью рожи юному пациенту были интересны.

— Молодец, — сказал ей. — Хорошо придумала. Но, если кто-то спросит меня, что это было, я скажу, что девочка у меня работает скудоумная. И вот еще что. Госпожа Гедора говорит, с грамотой у тебя не слишком бойко. Если хочешь мне что-то сказать или спросить, я тебе дам бумагу и карандаш. Можешь писать мне записки, только коротко и по работе. Про мышей и про посуду. В уставе это не одобрено, но и не запрещено. А ты потренируешься. Тебе понадобится потом. Если я тебя не выгоню.

Мышь глупо хихикнула и ушла чистить старую алхимическую печь, вытащенную третьего дня из каких-то неведомых подвалов. Кто раньше промышлял алхимией в бывшем дворце арданских царей, бог весть. Но, если вывести от этой, довольно удобной печи дым сквозь окно на улицу и приставить ей сверху автоклав, маленькую "коптилку" можно будет забрать из лаборатории в кабинет, перестать бегать за каждой кружкой чая и каждым тазом кипятка на кухню или в цоколь на дезинфекцию и перестать доить автоклав, а потом запускать его снова. Нет, все-таки, Мышь была нужна.

И очень хорошо оказалось, что она живет далеко и на ночь уходить поленилась. Или постеснялась с вонючими волосами и в странной для города одежде. Ее родные тряпки даже не стали обрабатывать — сразу кинули в печь.

Потому что следующая рабочая смена в госпитале началась, едва закончилась предыдущая.

* * *

Тот самый последний ходжерский корабль, про который раздумывал как-то Илан: тянуть ли до последнего с принятием решений или броситься с головой в перемены и поторопиться, — прибыл в Арденну. С опозданием на двенадцать суток. В ночь. Вернее, в последнюю четверть вечерней стражи. В страшном состоянии — после абордажного нападения и пожара. С толпой раненых на борту. Что было бы, если бы Илан протянул до последнего, пример этот демонстрировал наглядно. Делаешь что-то — решайся сразу, либо не делай вообще. Опоздавшим и тем, кто слишком долго думает над простой, в сущности, задачей, приходится плохо.

О том, что пиратское нападение произошло не на мелкую торговую лодку, не на жирного брахидского купца с золочеными бортами и фигурой на носу, привлекающей зевак и воров в порту и в открытом море, а на большой и быстрый ходжерский парусник и совсем недалеко от Арденны, где стоит военный флот, думать вовсе не хотелось. Как и о том, что случилось такое впервые за много лет, да еще в сезон штормов, когда только отчаянные выходят в море. Не то, чтобы подобное было необычным. Подобное было из ряда вон. Не необычное. Невозможное. Но об этом сегодня пусть рассуждают в адмиралтействе. В госпитале трудности другие.

В конце вечерней стражи карантин большим колоколом поднял тревогу и разбудил весь город. Ровно в полночь мобилизовали береговую охрану, всю, сколько есть, готова или не готова. В полночь с четвертью к пристани подогнали обоз для доставки раненых в госпиталь. В половину первой ночной Илан стоял у хирургического стола под слепящей газовой лампой и держался внешней стороной запястий за виски, потому что на руках были стерильные перчатки из рыбьей кожи. Зачем в операционной пять столов, если в госпитале только три практикующих хирурга, из которых всего один с серьезны опытом — доктор Наджед — ясно стало лишь сейчас. Гагал за третьим столом был, по мнению Илана, недоучка, не знавший ничего, кроме своей акушерской работы. На всем другом его следовало проверять хотя бы вполглаза, не выпускать из поля зрения ни на одно мгновение. Ему отобрали раненых полегче — мелкие ожоги, простые переломы, поверхностные порезы, мягкие ткани. Фельдшерская работа, большой хирургии не требуется. Лечение — забинтовать, не трогать, и само заживет. Илану, самостоятельный операционный опыт которого был три с половиной месяца, правда, на острове Гекарич сразу после землетрясения, достались лапаротомии, грудь, повреждения крупных суставов. Иссекать раны для вторичных швов, откачивать, осушать, обеззараживать, ушивать, ставить дренажи... Доктор Наджед забрал тех, кто с разбитой головой, размозжениями от падения снастей при пожаре, с некрозами и с большой площадью ожогов. И тех, которые уже не кричали и не стонали. Кто кричит и ругается — эти еще могут подождать.

Ситуация была осложнена тем, что нападение на корабль случилось не сегодня и не вчера. Корабельный врач сам был ранен, оказался один на полсотни с лишним требующих срочного и серьезного лечения людей. Из-за множества пострадавших на судне сразу кончились бинты и лекарственные препараты, если последние были вообще в нормальном количестве и нужного качества. Главные проблемы на ходжерских парусниках обычно происходят от дизентерии, а не от пиратов. Поэтому многие раненые приезжали в арденнский госпиталь в тяжелом состоянии. Некоторые в тяжелейшем, поскольку оперировать брюшную полость следует в первые полторы стражи после ранения. На третьи сутки без своевременной помощи выживают лишь невероятные счастливчики. Абордажные самострелы, ходовое оружие у пиратов, плохи тем, что на их болтах, как правило, не закреплен наконечник. Древко из не смертельной, если заняться ею сразу, раны торопится выдернуть сам раненый или оказавшийся рядом его товарищ, а зазубренная тяжелая и грязная железка остается внутри. К счастью, принимал решение об очередности операций не Илан. Он быстро, как можно быстрее, делал тех, кого приносили. За Гагалом следил молча и зло. У того были проблемы с обезболиванием эфиром, а вытяжка из пьяного гриба — ниторас с введением в вену — к его специфике ни к чему. В Арденне вообще привыкли резать по живому, покрепче привязав пациента. Но оттого, что пациенты Гагала были легкие, орали они громче всех, вырывались из вязок и выкручивались из-под наложенной маски, даже если ее вдвоем прижать полотенцем. Это очень отвлекало. Да и сами по себе руки у Илана перестали дрожать только к окончанию третьей операции.

По ходжерскому уставу коллегам не положено задавать вопросы и советовать во время работы. Поэтому затыкать внезапное артериальное кровотечение один раз Илан к нему кинулся молча, Гагала толкнул. Тот выругался в сторону и невнятно, тоже как бы соблюдал устав. Илан не переживал особо — стоило бы и по шее дать за такую оплошность. На Ходжере строго взыскивают, произойди такое даже у студента на практике. Не за то, что повредил артерию, это как раз бывает. За то, что растерялся и не прижал хотя бы пальцем. А в Арденне это нормально. Грубая ошибка на простом этапе, рука дрогнула, чуть не зарезал человека и сам испугался, но ничего."Так получилось". Ну, и Илан не нарочно толкается. Просто так получилось.

И неожиданно хорошо показала себя Мышь. Записывать бирки прооперированным и лист сопровождения для тех врачей, кто будет наблюдать следующие сутки, она не могла, но встала у Илана за правым плечом, отлично держала свет, когда требовалось сместить лампу, подавала и вовремя подтыкала простыни и полотенца, и не боялась ни крови, ни гноя, ни ошметков отрезанных тканей, ни осколков костей, ни жутких зубастых железяк, которые к утру накопились в отдельном лотке. Кажется, даже доктор Наджед одобрительно кивнул один раз.

Закончили они в конце утренней стражи. Последними из трех столов. Двадцать три человека из пятидесяти пяти. Илан снял клеенчатый фартук и операционный балахон, выбросил последнюю пару перчаток в мусорный бак, стал вытирать мокрой салфеткой лицо. Мышь мяла ставшую пятнистой юбку в тощих лапках.

— Ну что, Мышь, напомогалась? — спросил Илан.

— М... можно сказать? — прошептала она.

— Теперь уже можно, — кивнул Илан.

— Ой, и говно же у вас работа, доктор...

— И у тебя теперь такая же. Не подозревала, на что шла?

— Не подозревала. Те, которых сегодня резали, хотя бы выживут?

Илан обернулся к ней и примерно пять ударов сердца смотрел в глаза.

— Я хотел бы сказать "да", — ответил он. — На самом деле мой ответ "не знаю".

Мышь вдруг всхлипнула. Илан по-простому прижал ее к своему боку и некоторое время держал, чувствуя, как под грубой госпитальной робой вздрагивают худые лопатки.

— Поспи, — сказал он. — Пройдет.

Отпустил Мышь и пошел в дезинфекцию приводить себя в порядок, потому что от крови на нем промокли даже суконные портянки, и в правом сапоге хлюпало.

* * *

Когда Гагал без стука зашел в лабораторию, Илан думал, он пришел разбираться по поводу ночного инцидента. Но тот постоял возле порога, держа руки за спиной, и неожиданно спросил:

— Слушай, почему мы ниторас подкожно не вводим?

Ответ: "Потому что тебе его вообще не давали", — наверняка не устроил бы Гагала.

— Потому что тогда он действует слишком медленно и эффект размазан. Потери времени на ожидание будут дольше, чем некоторые операции. Потом еще кто-то проснется невовремя или вообще не заснет.

— А если взять раствор более высокой концентрации?

Фразу: "Тогда тебя заберут в кутузку, потому что мы нарушим имперский закон", — Илан опять оставил при себе.

— Концентрированный сложнее рассчитать. Получишь такой отходняк и побочку, что будут хуже любых постоперационных последствий. После слабого потошнит и побросает по сторонам стражу. Ну, две стражи. После концентрированного трое суток мотает, очень жестоко. Сердце может не выдержать. Опасно, доктор Гагал. Особенно, если пациент слабый.

— Ты на себе пробовал?

Илан посмотрел на него так, что Гагал слегка попятился.

— Извини, глупость спросил, — сказал он. — Кстати, тебе донесли, что вчера в ящик на входе кто-то полкошеля золота высыпал? Двое с ребенком. Черные, как чумной патруль. Вроде, к тебе приходили.

Илан отрицательно покачал головой. Про старых знакомых рассказывать ему не хотелось. Ходжерец отблагодарил, наверное. Надо же, еще один чудак-человек. Ходит в форменной одежде, служит в префектуре, дружит с Дженишем и не знает, куда при этом деть деньги. Встретил доброе дело — позолотил. Молодец какой.

— И ты меня извини, что я вчера тебя толкнул, — перевел разговор Илан. — Скользко на полу, и я перенервничал.

— Ладно, замяли, — махнул Гагал рукой. — Я вчера сам не в себе был. Не видел такого никогда. Страшно. Спасибо, что помог. Ты, если нужно, заходи. У меня золота за помощь благодарить нету, но я услугами отдам. Не люблю, когда должен.

Илан кивнул ему на прощание. Что все это значило? Нежелание ссориться с семьей хозяев госпиталя? Наверняка к Илану с подхалимажем подойти проще, чем к доктору Наджеду. Ну, так Гагал и вне госпиталя без работы не останется. Весь остальной город, кроме разве что Адмиралтейства, обслуживает его отец с учениками. Реальное уважение к тому, как Илан вчера работал? Доброта и справедливость в сердце? Научный интерес к пьяному грибу? Просто интерес к пьяному грибу? Или папаша, ректор Арданской Медицинской Школы, обидел Гагала и оттолкнул от себя, а Гагалу нужно медицински образованное общество? Или его подослали секреты выведывать? Но секретов-то нет никаких. Если кто чего не знает, доктор Наджед научит всех желающих. Хоть Мышь за знаниями отправь. Кстати, а где Мышь?

День Илан проспал. Ближе к вечеру они с Мышью ходили проверять дренажи и делать пункции пациентам, которым вчера Илан вытаскивал из легких осколки ребер и ушивал раны. Плохих было много до отчаяния. На корабле срубили одну из мачт, чтобы остановить бегущий по облитому зажигательной смесью такелажу и парусам огонь, многие бегали в панике, мачта упала не вполне удачно, придавила и моряков, и пассажиров. Корабль был последним из последних, всяких долго собиравшихся и откладывавших до последнего он на себя набрал, как сельдей в бочку. Не хочется интересоваться, сколько путешественников так и не добрались на нем до Арденны. Судя по рассказам раненых, ад там был еще тот. О том, что Рута говорила при расставании: "Я еще подумаю, у меня есть несколько дней. Может быть, решусь", — не то, что вспоминать, даже краем сознания такой мысли касаться не хотелось. Ее не было среди поступивших в госпиталь прошлой ночью. Она не появилась сегодня днем и вечером. Она бы пришла, Илан знал. И отправиться в карантин, чтобы прочесть список пассажиров, у него пока не было душевных сил, хотя Илан говорил себе — времени. Нет времени. Живая — придет. Мертвая... Уже ничего не изменишь.

Что касается Мыши, она пошла выливать собранные при пункциях кровь и плевральную жидкость, и пропала. Илан сначала думал, она на общей дезинфекции моет инструменты и посуду перед автоклавом, там была горячая вода, не зависящая от работы лабораторной "коптилки". Пока писклявых любителей животных за спиной нет, он взял пару мышек посмотреть, что с ними происходит после введения экспериментального лекарства. С маленькими мышками все было отлично, а большая Мышь где-то основательно застряла.

Илан уже собрался идти на розыск, когда, гремя лотками и инструментарием, который едва слышным шепотом определила как пыточный, Мышь ввалилась в приемный кабинет перед лабораторией. Мысль все-таки пойти в карантин за списком пассажиров засела у Илана крепко. Крепче мысли, не взорвет ли Мышь автоклав, если оставить ее одну для присмотра. Алхимическая печь была хороша, но нагнетала температуру, не идущую ни в какое сравнение с привычной. Сорвать на автоклаве аварийный клапан — полбеды. Уничтожить лабораторию вместе с опытной плесенью, мышами и Мышью Илану не хотелось бы.

— Где была? — строго спросил он.

— Можно говорить? — Мышь составила лотки и ведерко с трубками на свободный стол.

— Отвечай на вопрос. Болтала?

— Не с госпитальными, — Мышь затрясла головой. — Ходила к приятелю. Который без руки, я рассказывала... Похвасталась, что я теперь одета и сыта. Это серьезная вина?

— Серьезная, — сказал Илан. — Впредь без моего разрешения никуда не отлучаться.

— Но мне не разрешено с вами заговаривать первой, как я могу спросить разрешения?

— Пиши, — пожал плечами Илан. — Я тебе дал бумагу. С автоклавом без меня справишься?

— Нет! — испугалась она.

— И что с тобой делать?

Мышь опустила голову и спрятала ладони под фартук. Вид у нее и без того был жалкий, а так — совсем слезы. И она этим умело пользовалась.

— Хорошо, тогда мы сейчас быстро грузим автоклав, быстро разводим огонь, быстро гасим, чтобы печь наша не взлетела, и автоклав сам дойдет. Мне нужно выйти в город.

— К больному?

— Если тебе так чешется нарушить устав лишним вопросом, лучше спроси, как правильно загружать автоклав, — назидательно проговорил Илан.

* * *

Оставить Мышь наедине с автоклавом он не решился. Если уж лаборатория с новой печью рванет, пусть без Мыши. И Мышь уже провинилась сегодня, так что отправить ее дальше разгуливать по госпиталю было бы не по правилам. Домой она не ходила. Просто вчера твердо сказала: "Нет!" — отвернулась, и все. В принципе, понятно, почему. В госпитале и кормят, и есть, где ночевать. Нет никакой необходимости бежать цеплять вшей в нижнем квартале, а потом снова ходить в вонючем платке.

Остаться на месте сам Илан не сумел. Пустил в голову лишнюю мысль, теперь не отделаться. Легче было сразу поддаться искушению, чем подвигать его в сторону, раздумывать, сомневаться, и потом поддаться все равно. И нечего себя обманывать, будто времени нет. Время всегда можно найти. Не есть, не спать, не прятаться в темном углу, чтобы помолчать в тишине после того как внезапно задрожали руки над чужой жизнью, и получится, откуда откусить для лишних мыслей и лишних дел немного времени...

На ночной город сыпалась мелкая снежная крупа. Опять. Мостовые не обмерзли коркой льда, спасибо за это. Под чистой белой простыней чавкала грязная слякоть. А то с горы, на которой стоит госпиталь, к карантину так прямиком вниз и покатишься. Хорошо, если сумеешь остановиться в нужном месте. Со стороны залива порывами налетал холодный ветер. Кружил густо взвешенные в воздухе крупинки и без промаха бросал их в лицо и за шиворот. Получив на крыльце снежный заряд в нос, Мышь что-то недовольно пискнула Илану в спину. Одели ее в госпитале неплохо, но обувь у нее осталась старая драная. Шел Илан как будто бы один. Мышь тенью держалась у него за спиной, он ее даже не видел, только слышал иногда. На темных улицах было пусто, они шли от одного далекого фонаря до другого, и Илан со своей гвоздем сидящей лишней мыслью старался думать о чем угодно, только бы о чем-нибудь другом. Не о последнем ходжерском корабле. Например, у него не складывалась картина с визитерами из префектуры. Снять кольцо с пальца не такая уж проблема. В префектуре есть свой врач в подвале. Работает с покойниками, да. Ну и что? Джениш вел себя очень натурально. А вот второй начал Илана рассматривать до того, как Илан дал понять, что повод пялиться действительно есть. Может, просто не доверял молодому доктору, такое случалось. А, может... Посмотреть приходили.

И чего на Илана смотреть? Есть люди, которые в префектуре Илана знают, как облупленного. Или им прежний Илан неинтересен, нового подавай? Подозрения, почему и зачем они явились, у Илана имелись. Но это была еще одна очень лишняя мысль, которую простым походом в карантин из головы не вытравишь.

Еще деньги эти в ящике. Нет, не Илана деньгами прельщать. Илан мог бы купить всю Арденну вместе с префектурой. Ну, если бы госпожа Гедора ему позволила. Но все равно мог бы. Другое дело, что Арденна ему не нужна. В какой-то момент Илан обернулся поглядеть, где отставшая Мышь, и, под пройденным недавно фонарем, увидел, что они с Мышью ступают по девственно чистой белой улице, оставляя за собой две цепочки следов. А кварталом выше, хоть никого и не видно, но цепочек, вроде бы, четыре.

Карантин встретил их дымом от факелов, копотью от разожженного в железных бочках мусора, вечным грохотом, шумом и растаявшей грязью, которую никаким снегопадом не прикроешь. Хлопали двери, шли вереницы носильщиков, ехали телеги. Северная навигация закрыта, зато направление на Бархадар даже концом света не остановишь. Мышь наступила в кучу размокшего навоза и громким шепотом выматерилась у Илана за спиной. Илан обернулся.

— Здесь не госпиталь, не буду извиняться, — прошипела Мышь.

— Ты, главное, не потеряйся, — сказал ей Илан. — А уши я тебе и в госпитале надеру.

Они пришли в головную контору, открытую день и ночь. Илан пробился через чернильных пиявок, толпящихся с бумажками, и задал дежурным писарям пару вопросов. Оказалось, он не один такой, кто разыскивает пропавших с горевшего парусника. Список, составленный крупным понятным почерком, специально был вывешен на стену. Пять листов бумаги канцелярского формата, уже заляпанные пальцами тех, кто водил по строчкам в поисках не давших о себе знать. Два листа команды Илан пропустил. Оставшиеся три пассажирских рассматривал едва ли не четверть стражи. Мышь извелась возле него. Она и подпрыгивала, и пританцовывала, и пыталась читать вместе с Иланом, и ковыряла в носу, и ходила кругами. Илан ее почти не видел. Нет, Руты на корабле не было. Но список получился донельзя странный. Старательный писарь пометил всех, кто вернулся, кто вернулся, но попал в госпиталь, кто погиб. Нашлась в списке и четвертая категория — "предположительно, захвачен в пиратский плен". Причем, кого попало пираты не хватали. С десяток военных инженеров, откомандированных с Ходжера на арданскую Южную верфь, два химика с Ишуллана, горный мастер, ученый-астроном, три чиновника, собирающих государственную статистику для столичного департамента (какого — не сказано), пять кадетов мореходного училища тоже с Ишуллана... Как-то неправильно. Это не потенциальные рабы. Это даже не совсем те, за кого можно взять выкуп. Особенно если сравнить их с представителями нескольких знатных ходжерских и таргских фамилий, которые добрались до Арденны почти без урона здоровью. Ну? И что это было, доктор Илан?..

— Вот какого черта ты приперся? — раздался тихий голос за спиной. — Я тебя в префектуре почти отмазал. А ты взял и пришел сюда. Еще и как плохой вор — ночью.

Илан, при первых словах не уверенный, что в толчее и беготне большой портовой конторы обращаются именно к нему, обернулся.

Перед ним стоял рыжий ходжерец в форменном плаще войска Порядка и Справедливости. Видимо, у префектуры крепкие позиции в городе, раз ее служащие даже на скрытом задании не стесняются показать свою принадлежность к ведомству. Илан поздоровался полукивком. Наследникам арданских царей кланяться кому-то при встрече не положено. Ходжерец ответил точно так же. Улыбнулся понимающе.

— Где Джениш? — спросил Илан.

— Пошел купить чего-нибудь согреться. Я тут за тобой как бы слежу. Но мы с тобой не говорили, и ты меня не видел. Понял?

— Спасибо, тайный друг, — еще одним полукивком поблагодарил Илан. — Надеюсь, ты не очередная подстава. Зачем золота насыпал?

— Затем, чтобы ты пошел в префектуру. Я думал, ты поймешь.

— Я понял. Просто не хочу.

— Сюда зачем пришел?

— У меня невеста должна была плыть на этом корабле.

Ходжерец нахмурился:

— Неудачно?

— К общему счастью, она, похоже, передумала выходить за меня замуж. Ее вообще нет в списке.

— Извини, не знаю, порадоваться с тобой или посочувствовать.

— Мне без разницы, — сказал Илан. — Ты читал? Видел, что творится?

— Приходи в префектуру, — посоветовал Аранзар. — Пока к тебе там не накопили столько вопросов, чтоб тащить силой. Заодно обсудим, что творится.

— Я понимаю, что вам от меня надо. Не понимаю, зачем это надо лично мне.

— Понимание, что почём, не делает жизнь легче, — усмехнулся ходжерец, накинул капюшон и растворился в конторской суете.

* * *

— Сколько же тебе лет, сынок? Ведь это ты мне помереть не дал? — спросил Илана пожилой тарг во время перевязки. — Молодой совсем...

Илан пытался осторожно отделить присохшую салфетку, смачивая ее слабым раствором сулемы. День был не операционный, дежурство не его, но сегодня он торчал с утра пораньше в госпитале потому, что ночевал в лаборатории. Вернее, бдил Мышь. Взял на свою голову, это верно. Помимо того, что питалась в госпитальной столовой, Мышь к третьему дню работы сгрызла в кабинете все запасы сахара к чаю. Или отнесла часть своему однорукому другу, которого собирались выписывать и отдала ему в дорогу, в чем небольшая разница. Наказывать голодного ребенка из трущоб из-за еды у Илана душа не повернулась, вместо этого он дал ей два лара и велел спуститься в город, купить новые башмаки. Она обернулась мигом. Купила. Красные. С тиснением и вырезным под кружево краем. Немного ношеные, поэтому уложилась в два лара. На сдачу принесла полтора медяка и честно пыталась их вернуть Илану, он не взял. Красовалась теперь в черной бесформенной робе, сером застиранном платке, повязанном на матросский манер, в белом не очень чистом фартуке, в сползающих непонятного цвета чулках и в вызывающе красных ботинках с лакированными каблучками. Ей самой очень нравилась обновка, это у Илана при взгляде на Мышь текла глазами кровь. Она-то чувствовала себя прекрасно и даже пыталась пару раз кокетничать с разными встречными подходящего возраста. Плакать или смеяться над этим, Илан уже не знал.

С задачами по лаборатории, с подай-принеси-отойди в операционной, с автоклавом, бинтами, мышами и чистотой на полу она, вроде бы, справлялась. Получше многих. Операционную укладку инструмента выучила слёту, стоило ей однажды взглянуть. Смела была настолько, что хоть ставь крючки держать, но Илан, конечно, не доверял пока. И перчаток не было ее размера, приходилось ей руки обматывать стерильными салфетками, превращая ладони в клешни, а так немного наработаешь. В остальном она вела себя — оторви и выбрось.

Стоило ей раз позволить заговорить вне устава или браниться, она уже считала себя вправе повторять без разрешения. Ругалась она похлеще, чем матросы в порту. Даже Илан с удивлением открыл для себя несколько новых поразительно ёмких вариаций давно ему известного. Любое проявление доброго и терпеливого отношения сразу воспринимала, как послабление правил. Аккуратность к колбам и ретортам проявляла не постоянно, пришлось снова делать внушение — бережем их не потому, что они дорогие, пес с ними, с деньгами; если расколотить то и это, нового в Арденне достать негде. Сбегала она тоже с завидной регулярностью. Каждый раз ненадолго, но дважды в день точно. Может, и больше. Первая и единственная ее записка на серой упаковочной бумаге, которую нарезал для нее Илан, гласила: "Я ПОСАТЬ".

— У воспитанных людей это называется "в уборную", — объяснил Илан.

— Не знаю, как пишется, — нетерпеливо встряхнула фартуком она и умчалась на время, за которое не только поссать, теленка родить было можно. Хорошо, что к ночи, когда дела закончены. А если экстренный случай?..

Потом еще раз приходил доктор Гагал в обнимку с толстым анатомическим атласом. В отдачу долга помог наладить алхимическую печь, показал, как заставить ее не перегреваться сразу, мгновенно сжигая все дрова или уголь, отчего она раскалялась докрасна за восьмую часть стражи. Поддерживать нужную ровную температуру в течение длительного времени новая старая печь вполне была способна. У нее снизу оказалась целая система заслонок и поддувал, с которыми нужно было уметь управляться. С печью в лаборатории, несмотря на щели в ставнях и сквозняки, стало намного суше и теплее. Теперь дуло только по полу, хоть руки к столу примерзать перестали. А спина к деревянной лавке, на которой Илан иногда спал.

Попутно Гагал разъяснил Илану собственную жизнь. Илан его выслушал и почти понял. Гагал очень боялся боли. Чужой, своей, чужой из-за себя и просто той, которая при их работе присутствует вокруг постоянно. Его отец, известный в Арденне врач, наследник династии и ректор медицинской школы, выбора жизненного пути Гагалу не предоставил. Кто-то должен был со временем перенять отцовскую практику. Поэтому Гагалу пришлось идти к отцу в ученики и резать пациентов по-старинке, как принято в их семье испокон веков. То есть, в лучшем случае опоенных виноградной водкой или слегка уколотых пьяным грибом. Оперировал пять лет, но не привык. Поэтому часто у него все шло не так, как надо, и передом назад. При первом же знакомстве с полным обезболиванием, когда доктор Наджед как-то раз шил распоротый бок самого доктора Ифара, он решил, что отцовская практика, может, никуда и не денется, но традиционными арденнскими способами он ее перенимать не станет. Был драматически предан фамильным проклятиям и объявлен предателем рода славных арденнских живорезов, но все равно ушел. Через некоторое время был так же драматически прощен и позван обратно, но возвращаться пока не торопился. В атласе показал Илану, что хочет попробовать. Илан обещал подумать, как проверить и на ком. Лишний ниторас и хорошее знание анатомии у Илана были. Опыта того, что предложил Гагал, не было. По крайней мере, с ниторасом. На Ходжере проводниковую и местную анестезию осуществляли гиффой, а это делается чуть иначе. В Ардане гиффа не росла, зато в ниторасе не оказалось недостатка. Гагал сказал: на мне проверим, я для такого дела подставлю, что захочешь.

И не Илана была работа в перевязочной, но он намыкался той памятной ночью, вторично обрабатывая таргу рану, кое как прихваченную судовым хирургом еще на корабле. Двое из двадцати трех, кто был у Илана на столе в ту ночь, все же умерли. Этот мог быть третьим, но пока держался без ухудшений и без улучшений, несмотря на возраст. Без сильной лихорадки и в сознании, только слабый. Первый корабельный шов у него был сделан не шовным материалом, а обычной грубой швейной ниткой, вряд ли обработанной, и ожидаемо прорезался, пополз. Второй, наложенный Иланом в госпитале после иссечения, Илану не нравился. Илан боялся, что инфекция, что все опять разойдется от края до края и придется начинать с начала.

В общем, сегодня неудачней не было момента спрашивать Илана про возраст и то, как он докатился до беспокойной жизни в госпитале. Еще про мать с отцом его спросите, Илан пойдет и засунет голову в алхимическую печь.

— Не знаю, сколько, дядя, — он отмахнулся бы от неподходящей беседы, если б руки были свободны. — Не считал.

— Как так? — удивился тарг. — Как можно не знать свой возраст?

— Вот так. В жизни по-разному случается. Я не знаю, а кто знает, мне не говорит.

— И давно ты здесь?

— Как вернулся с Ходжера, так и здесь.

— Неразговорчивый, ясно. Извини уж... Я все равно поблагодарить тебя хочу. Кто знает, как дальше сложится... Мы думали, все, конец нам, толку, что корыто до порта дотянуло. А у вас здесь госпиталь... хороший. Это же мы на Ишуллане для вас, докторов, стеклянные трубки для впрыскиваний льем. Как они тебе в работе? Удобные?

Не рыбий пузырь и птичье перо, как сто лет назад, слегка пожал одним плечом Илан. Улыбнулся немного натянуто. Сказал:

— Иглы тупятся быстро. А так спасибо, конечно. Очень помогают...

— Иглы и поршни — это не к нам, это к соседям. Нам готовые привозят, мы их только под пресс собираем, из чего дают.

Илан поднял голову. До него, наконец, дошло сквозь все его мысли.

— Так ты, мой хороший, с Ишуллана?

— Со Второго Стекольного на южном берегу. У нас на южной стороне тонкое производство: стеклодувы, хрусталь, оптика, химическая посуда... Я там семь лет уже, старшим мастером. Красивый остров. Был когда-нибудь?

— Нет, не был. Что же ты забыл, на зиму глядя, в Арденне?

— Сказать не могу, бумага подписана.

Илан ждал чего-то похожего. Сделал вид, что удивился:

— Надо же. На острове Джел все знают про ишулланские секреты. Теперь их в небом забытую Арденну притащили.

— Если бы, — хмыкнул тарг. — Эти черти всех побрали вместе с секретами. Я остался, неживой почти, да два трупа. Остальных, кто с нами отбыл с Ишуллана, по списку разыскивали.

— Дядя, мне кажется, ты лишнее сейчас говоришь, — по совести приостановил его Илан, сознавая, что сам и спровоцировал мастера. — Вот придут из адмиралтейства, кто в Тайной Страже служит, им будешь подробности выкладывать. Мне — не надо. Для меня это лишнее.

Но мастера было уже не остановить:

— Не пираты это были, сынок. То есть, пираты, нанятые на черную работу. Если не задастся у тебя лечение, и помру я, передай мои слова. Какая-то крыса ишулланская нас продала. А кому — даже сказать боюсь. Может, я и не понял правильно... Не стану оценивать. Мы не в Арденну направлялись, нам дальше надо было.

Тут с цокотом новых каблучков прискакала Мышь, притащила бикс, еще теплый после автоклава, выпялилась на мастера косыми глазами, тот подмигнул ей и замолчал.

* * *

Ровно с полудня госпиталь захватили силы хаоса. Горевший корабль после всех своих злоключений сдал-таки груз карантину. Часть предназначалась госпиталю, а склад для сортировки и временного хранения в карантине не был зарезервирован и оплачен. В гору от грузового терминала поползли карантинные подводы. Разгружать, разбирать и проверять предстояло под открытым небом во внутреннем дворе, на месте безжалостно вырубленного царского сада. Друг за другом в ворота въезжали огромные деревянные ящики, едва помещавшиеся на телегах, потом другие ящики, поменьше, но очень тяжелые, обшитые свинцом и запаянные, с написанным красной краской предупреждением обращаться осторожно, тюки с книгами, обернутые в парусину и запечатанные сургучом — некоторые были в саже, пахли гарью и отсырели по низу и углам, бочонки с реактивами и лекарственным сырьем, долгожданный микроскоп для лаборатории, присутствующий в описи, но пока не найденный среди общей свалки...

Доктор Наджед оперировал ложный сустав. Илана, как второе после Наджеда официальное лицо госпиталя, оторвали от чахоточных, которыми никто кроме него не занимался, и заставили принимать имущество. Илан, плохо друживший с бухгалтерскими бумагами, пытался свалить обязанность на интенданта, интендант сопротивлялся руками и ногами, требовал под каждым листом из увесистой сопроводительной пачки проверку наличия, состояния, печать и подпись. Кроме того, нужно было заполнять документы для страховой конторы. В самых огромных плоских ящиках находилось оконное листовое стекло. По нескольку листов в каждом и из расчета на огромный дворец. Чтобы заполнить верно, следовало пересчитать все, доставленное целым и понять, сколько случилось потерянного и битого. Особенно битого в последний момент, при разгрузке подвод. Страховой чиновник ежился в куцем писарском кафтанчике и сердился на Илана, на грузчиков, снег и скользкую дорогу. Через половину стражи ревизии Илан продрог до костей, вконец разругался с интендантом, бросил тому печать и сбежал. Даже на микроскоп ему уже было наплевать. Впрочем, стоило ему напоследок вспомнить вслух два новых, слышанных от Мыши выражения, как сами собой образовались во дворе дюжие санитары из корпуса для умалишенных, и сваленный в снег груз стал рассасываться по огромному Дворцу-На-Холме в разных направлениях.

Следом за гружеными подводами в госпиталь потянулись плотники. И почему-то начать надо было обязательно с хирургического крыла. В верхнем коридоре со всех окон снимали ставни, измеряли оконные проемы, что-то отдирали, что-то пилили, подгоняли и приколачивали, нанесли на ногах рыхлого утреннего снега, снег таял, кто-то упал из-за этого на металлической лестнице... Пока Илана не было, Мышь накипятила в лаборатории чаю и перепутала мышей. За чай удостоилась похвалы, за мышей получила нахлобучку и некоторое время, недовольно пыхтя, вылавливала помеченных синей краской среди тех, кто был помечен зеленой, и делила их по клеткам. Потом пришел со своими идеями Гагал.

— Невозможно заниматься делом, — сказал он. — Меня выгнали из смотровой и выстудили ее напрочь. У тебя тут потеплее. Давай попробуем пока, что обсуждали.

— Прямо сейчас?

— Приемный покой закрыли, смотровая разорена, по хирургии дежурный дежурит, в палатах спокойно, почему не сейчас?

Не сейчас было потому, что Илан не думал еще о предложении Гагала — ввести ниторас малой дозой возле нервных узлов, чтобы местно блокировать чувствительность по нерву.

— А если тебе весело станет на рабочем месте? — спросил он.

— А ты разбавь. Все равно для пробы большую дозу вводить, наверное, не стоит.

Илан усадил Гагала за письменный стол в лаборатории, достал стерильные иглы и пузырек с ниторасом. Согреть его в холодных ладонях не получилось, прижал к шее под ухом. Размышляя о чисто арданской безответственности поступка, набрал чуть меньше четверти обычной дозы.

Гагал сам обработал себе запястье и ладонь спиртом и протянул Илану левую руку.

— Сюда, — сказал он. — Терплю. Быстрее только давай... Делают такое на Ходжере?

— Что-то похожее делают. Только на Ходжере не пользуются ниторасом, я с ним никогда не пробовал, — объяснил Илан. — У тебя реакция на него какая? К дуракам сдавать не придется? Из окна не выпрыгнешь?

— Ты же доктор для дураков, — усмехнулся Гагал. — Разберешься как-нибудь. Жаль, если не я все это придумал, ну, да ладно. Лишь бы работать помогло.

Илан немного погнул его кисть за большой палец, чтобы точно определиться, куда колоть, перевернул ладонью кверху. Начал со срединного нерва, потом добавил ветви лучевого.

— Иглы у тебя тупые, — пожаловался Гагал, взял правой рукой свою левую кисть и стал ощупывать. — Пальцами двигать могу. Ты точно попал, куда был должен? Может, мало?

— Попал, — сказал Илан. — С тебя хватит. Подожди, наверное.

— Иголкой чувствительность проверь, — раздался от двери голос доктора Наджеда. — А ты, — обратился Наджед к Илану, — под язык ему спирта капни, а то он у тебя сейчас на стену полезет розовых бегемотиков ловить. Что за ересь вы затеяли, господа?

Это говорил человек, который дважды прививал себе проказу, чтобы изучать ее развитие. К счастью, доктор Наджед был настолько доктор, что проказа на нем оба раза жить отказалась. Иному трусу достаточно мимо прокаженного пройти, чтобы заразиться, а доктора Наджеда сама ленивая смерть в страхе обходила стороной.

Илан поднялся со словами:

— Балуемся пьяным грибом, доктор Наджед.

Гагал одновременно с ним произнес:

— Ставим эксперимент, доктор Наджед.

— Дайте пациентам денег, пусть соглашаются на ваши эксперименты, зачем друг друга калечить... Работает хотя бы?

Гагал смело взял из коробки снятую Иланом иглу и, слегка размахнувшись, всадил ее себе в середину ладони.

— Работает! — обрадовался он.

— Эй! Руки береги! — испугался Илан, налил в мерную ложку спирта, заставил Гагала проглотить и плеснул ему на окровавленную ладонь. Ущипнул за вторую руку — понять, не срубило ли доктора Гагала всего и целиком. Нет, не срубило. Чувствительность потеряла только кисть левой руки.

— Но-но! — обиделся Гагал, обжегшись спиртом. — Ты что сегодня злой такой!

Илан понял, что с ниторасом переборщил. Работать с ним можно, но дозы должны быть в разы меньше.

— Готов, — махнул рукой на Гагала доктор Наджед. — Растормозили экспериментатора — прячьте острые предметы. Пусть за ним последит кто-нибудь разумный, пока он себе из научного рвения под пьяным грибом пальцы не оттяпал. А вы, доктор Илан, пойдемте, вы напоили дежурного врача, у нас с вами серьезный разговор.

Илан запер коробку с иглами в шкаф. В разумные была выбрана Мышь ("чуть что — мухой лети за помощью"), потому что больше никого рядом не случилось. Илан думал, серьезный разговор — значит, он сейчас получит трепку. Трепать его наверняка было, за что. Потому что всегда есть, за что. Гагал намекал, что дежурит, просто приемник закрыт из-за столярных работ.

Вместо трепки Илану вручили микроскоп. В дощатом ящике, набитом стружкой и тончайшей полупрозрачной бумагой, ишулланский высоконаучный прибор лежал, разобранный на части. Винты, штыри с нарезкой, платформа, тубус, штатив, зеркала, сменные объективы и предметные столики, какие-то прижимные лапки и пружинки, запасные линзы, набор покровных стекол, пипетки, какие-то предметы, названия которых Илан не помнил или не знал, и даже стеклянные чашки для препаратов — все отдельно, каждое в своей обертке. Руководства по сборке НЕТ. При докторе Наджеде Илан сдержал в себе слова, которыми заразился от Мыши. Но про себя их высказал дважды и трижды, подумав в итоге, что неизвестно, кто из пары "доктор Илан плюс Мышь" кого перевоспитывает. Если ты не возвращаешься в Арденну, Арденна возвращается в тебя. Сама. Скучно и грустно жилось без нее? Н-на, повеселись.

— Помочь не могу, — сочувственно кивнул доктор Наджед. — Могу только подкинуть работы... Когда к тебе придут мерить проемы и вставлять окна, отнесись, пожалуйста, с пониманием.

— Мы не могли пережить холода со ставнями? — поинтересовался Илан. — В самый холод ставни снимать — неприятно...

— Какой смысл сидеть в вечных сумерках, если за нас платят, — отвечал доктор Наджед. — Это же не за наш счет.

— Город раскошелился?

Наджед покачал головой:

— Выше. Деньги переведены через Адмиралтейство с Ходжера. Ты занимайся, я пойду. У меня там с вывихом сидят.

В коридоре колотили в дюжину молотков. В лаборатории, наоборот, было подозрительно тихо. Илан заглянул туда, маленькой щелкой приоткрыв дверь. При свете дырок в ставнях Мышь щеткой гребла из алхимической печи золу. Доктор Гагал сидел на скамье и со счастливым выражением лица рассматривал обезболенную руку. Илан понял, что не спросил его — тот вообще-то сегодня работает или выходной? Возможно, трепка еще впереди, просто отложена. Вернулся к ящику с микроскопом. Делать нечего, надо собирать эту гаргару. Уж как получится. Она всем нужна, не только Илану. Вытащил несколько деталей, отряхнул, намусорил на полу золотистой древесной стружкой, немедленно нацеплял ее на подол и рукава кафтана. Сказал вполголоса: Арденна, милая Арденна, здравствуй!..

— И тебе всего хорошего, Илан, — раздался со стороны коридора знакомый голос.

Илан дернулся.

Упасть в ящик от микроскопа. Прямо в опилки. Прямо сейчас. Если не спрятаться, то хотя бы заснуть.

На пороге стояла госпожа Мирир.

Префектура, как и госпожа Арденна, приходит сама, если к ней навстречу не торопятся.

Должность префекта города пошла госпоже Мирир на пользу. Она выглядела моложе лет на десять, постройнела, приобрела осанку, носила простую мужскую, но из дорогой ткани одежду и руки ее выглядели ухоженными. Без сбитых, как раньше, обо всякую уголовщину костяшек. Только глаза остались прежними, колючими и острыми, подмечающими любую мелочь. Стоило проявить уважение. Илан сделал несколько шагов навстречу, слегка поклонился.

— Добрый день, тетя Мира. Меня предупреждали, что вы хотите меня видеть.

— Взрослый стал, — улыбнулась госпожа Мирир, приобнимая Илана за плечи. — Высокий, красивый. Смешно вспомнить, из какого головастика вылупился. Не верится даже. Джата привет тебе передает. Надо было к нам зайти, раз тебя предупреждали, и ты все знал.

— У вас же с собой не только привет от Джаты, — Илан слегка отстранился. — Был слух, меня хотели расспросить о том, что я забыл.

— А как иначе? — госпожа Мирир уверенно прошла вглубь кабинета, развернула от письменного стола стул и села нога на ногу лицом к Илану. — Кого еще мне расспрашивать? Кто был той ночью на Болоте? Только ты.

— Господин Мем, прежний префект, помогал мне в том, что я сделал, и был той ночью на Болоте. Расспросите его. У него нет моральных обязательств перед моей семьей, он может говорить на эту тему свободно и спокойно.

— Не получится, он на острове Тобо.

— А в чем необходимость говорить именно сейчас? Немного раньше, немного позже... Вернется, и спросите.

— Необходимость в том, что ты последний, кто видел адмирала Римерида живым. А мертвым ты его видел?

— Нет, — помедлив, сказал Илан.

— Во-от. Мертвым его не видел никто. Ну, и как мы можем утверждать, что он мертв? Особенно в свете последних событий. Подумай сам, Илан. Быть может, так легче станет тебе самому, тебе ничего не нужно забывать, и ты его вовсе не убил.

— А просто помог ему скрыться, да?

— Не без этого.

— Я его убил, — твердо сказал Илан. — Я отомстил ему за всех, за мать, за себя, за братьев и сестер, которых никогда не видел и не увижу, за мой родной город. Ему не было резона скрываться, его флот шел к Арденне и должен был брать город штурмом. От кого ему было бежать? От себя и своего безумия? Я спас себя и спас всех вас, и грех на мне от этого лежит страшный. Непростительный вечный грех, я никогда его не отработаю добром, сколько бы ни старался. Хотя стараться, конечно, не перестану. На этом я считаю разговор об адмирале завершенным.

— Ты в Арденне недавно, и кое-чего не знаешь, — назидательно произнесла госпожа Мирир. — Пиратский флот против нас собирается снова. Только мы теперь не знаем, кто его финансирует. Не знаем, кто направляет. И не знаем, кто возглавляет. Зато знаем, что они наглы и решительны, как никогда раньше. Чего только последнее нападение стоило — к вам привозили раненых, ты должен был видеть.

— Я здесь штопаю смертельные раны и по старой энленской рукописи учусь лечить чахотку пещерным мхом, — пожал плечами Илан. — На моем попечении искалеченные и смертельно больные. То, что вижу я, не приведи бог никому, даже вам. Даже с вашей сволочной работой. Будут привозить раненых — приму, остальное не мои дела.

— Все это не делает тебя не тем, кто ты есть, — многозначительно сказала госпожа Мирир. — Все равно ты видел его последним, видел, что с ним случилось и как это произошло. Есть хоть какой-нибудь, хоть малейший шанс, что он остался жив? Что он придет за своим? Если да, он придет. Говори, потому что за тобой он придет тоже. По всем вашим высокородным правилам ты — его, а не... свой собственный.

— Нет такого шанса, — опустив взгляд в пол, соврал Илан.

— Совесть у тебя не вполне здорова, — сделала вывод госпожа Мирир. — По глазам вижу. Очень надеюсь, что ты вернулся помочь городу, а не за чем-нибудь еще. И что секреты твои мелкие и стыдные, а не против государя и государства. Насколько бы глубоко я ни уважала твою мать, сколько бы ни трудились вы с ней самопожертвенно на благо Арденны и Тарген Тау Тарсис, а верить вам абсолютно я не могу, пока ты не говоришь мне всей правды.

Я говорю вам то, что вы хотите слышать, тетя Мира, подумал Илан. Я не виноват, что на словах это звучит фальшиво. Ни в медицине, ни в следственных делах не бывает, как в жизни — чтобы правда имелась у каждого своя, полноправная и основательная, зависящая от внутренней оценки и трактовки внешних обстоятельств . У нас учитываются только факты, и мы их не оцениваем. Такая наша и ваша работа. Но фактов, которые вам нужны, всех и до конца, я не знаю сам. И не хочу знать. А то, что знаю, хочу забыть.

Но вслух этого не произнес, только криво улыбнулся. В этот момент его спасли и от госпожи Мирир, и от микроскопа. Запыхавшийся фельдшер, работавший с Гагалом, просунул голову в кабинет и выпалил скороговоркой на одном дыхании:

— Женщина-пятнадцать-лет-родственников-нет-в-родах-вторые-сутки-привели-соседи-упала-во-дворе-ребенок-живой! Где доктор Гагал?

— Он занят, — повернулся к фельдшеру Илан. — Скажи в приемном, я уже иду.

Госпожа Мирир смотрела на него странно. Со смесью жалости и, одновременно, уважения.

* * *

Двое пленников лаборатории, разумный и пьяный, обсудили между собой подслушанный из-за лабораторной двери разговор. Совершенно точно. И это было плохо.

Зато они собрали микроскоп. Чуть-чуть неверно, но Илан исправил. Это было хорошо.

Почему Илан знал, что его обсуждали? Потому что Мышь с горящими глазами положила ему на стол без единой ошибки составленную записку: "ПРАВДА, ЧТО ВЫ АРДАНСКИЙ ЦАРЬ?"

Илан вздохнул, посмотрел на Мышь, посмотрел на дверь, за которой скрылся все еще пребывающий слегка навеселе доктор Гагал, и сказал:

— Конечно, правда. А ты моя свита. Разве не замечаешь царскую роскошь вокруг?

Мышь нахмурилась, заподозрила подлог. Обстановка явно не соответствовала, царь был растрепан и по-простому одет, но как же все те разговоры про семью?..

— Говори уж, — разрешил Илан. — Я тебя не отпущу на выходной в наказание, но лучше выскажись, а то лопнешь.

— Госпожа Гедора... Она же ваша мать?

— Предположим, — кивнул Илан.

— Это же ее дворец?

— Ну... да.

— Значит, ваш?

— Ничего не значит, — разочаровал ее Илан. — Она мне мать, да я не совсем ее сын.

— Так не бывает!

— В жизни все бывает. Как написано в древних книгах: мир настолько разнообразен, что не существует ничего, чего в нем не было бы.

— Вы меня нарочно путаете!

— Путать незачем, я не знаю, в чем ты от меня требуешь сознаться. Но ты вообще с чего решила, что тебе можно протягивать язык в мою сторону, особенно вместе с доктором Гагалом?

— Он был пьяный и ему было скучно вас дожидаться просто так. Он мне разрешил.

— Запреты на тебя накладываю я, я их и снимаю. Никакое слово доктора Гагала в твоем случае ничего не решает.

— Извините, доктор Илан. — Мышь обиделась. Не на то, что ее отчитали за болтовню и накажут, а на то, что доверия нет.

— Я вырос в поселке Болото, — сжалился над ее любопытством Илан. — Родителей не знал, у меня были дед и бабушка. Дед инвалид береговой охраны на военной пенсии, которую год платили, два не платили, калека без ноги, а бабушка скоро умерла. Примерно в твоем возрасте я чуть не попал в тюрьму из-за того, что в Болоте трудно не вступить на скользкий путь, если денег нет и завтрашний день неясен. Там ни у кого нет денег, и у всех туманное будущее, ты сама знаешь, как это в нижнем городе. Но я устоял. Нашелся добрый человек, выручил меня, пристроил в школу, я стал ему помогать в его работе. Так потихоньку и выбрался. Я не сказочный принц, Мышь. И не из тех, кому везет с помощью волшебства. Учись, работай, превращай себя в принцессу, все зависит от тебя.

Мышь растерянно моргала. Картинка из отрывочных и противоречивых фрагментов у нее не складывалась, она не могла определить, что из сказанного правда, что сказка, что шутка, а что всерьез. Мыслительная работа некоторое время отражалась у Мыши на лбу. Наконец, она что-то для себя решила. Вероятно, подумала, что Илан незаконнорожденный потомок какой-нибудь царской ветви, среди генеалогии которой сам черт ногу сломит. Это было понятно. Это было даже, в какой-то мере, нормально, обычно и все объясняло. Мышь перестала морщить лоб, встряхнула по своей привычке фартук и спросила:

— Работа на сегодня еще будет?

— Разумеется, да. Всю новую посуду и стекляшки из ящика со стружкой перемыть и подготовить к работе. Перегрузить автоклав. Стружку собрать и вынести в большую печь к легочным больным, в нашей алхимичке от нее будет больше грязи, чем тепла...

Опять постучали в дверь. Другой фельдшер из приемного.

— А доктора Гагала нет? Доктор Илан, вы в город не сходите? Пришел человек, говорит, к лежачему больному, из тех объяснений, что понятны, абсцесс на плече нужно вскрыть.

— Схожу, — сказал Илан. — Мышь, готовь набор для малой хирургии, чистый бикс с салфетками, обезболивание. Ты останешься, я сам. Здесь прибраться надо.

А что делать, если развеселил Гагала пьяным грибом? Гагал сейчас идет спать или радостно думать о новой методике, если не забудет прикладываться к бутылочке со спиртом или вином, плохо ему не будет. Наоборот, будет хорошо. А Илан вместо него отправляется резать и бинтовать. Вот интересно — Гагал микроскоп по памяти собирал, или чисто интуитивно? Если первое, то где видел? Если второе, то завидно. У Илана подобных талантов нет. Есть, правда, другие, но...

Снег на мостовых Арденны к ночи смешался с дождем. Лучше бы просто оставался снегом. Со снегом было теплее и чище. Провожатый ждал Илана у главного входа, привалившись к колонне. Крупный и грузный мужчина. В возрасте, если судить по отсутствию легкости в движениях. Он был закутан по самые глаза в черную шерстяную ткань, то ли одеяло, то ли отрез, из которого так и не сподобились сшить нормальный плащ.

— Вы знаете, что вызовы в город оплачиваются в госпитальной кассе? — спросил его Илан.

— Я дал денег кому-то из служащих, — хриплым посаженным голосом отвечал провожатый и закашлялся.

— Далеко живете?

— В Старом квартале.

— Хорошо, идите впереди.

Они прошли участок примерно в четверть лиги с тротуарной брусчаткой. Свернули вбок от главной дороги, отсюда к жилым кварталам вели кривые ступеньки из плитняка. И тут случилась неожиданность. На пустой ночной улице в темном провале меж далеко отнесенных друг от друга фонарей провожатый внезапно развернулся к Илану и приставил тому к груди прямой солдатский меч, который до этого прятал под складчатым балахоном. Протянул Илану шейный платок.

— Завязывай глаза, доктор, — велел он. — Я тебе не причиню вреда, если будешь слушаться.

Не то, чтобы Илан был безрассудным смельчаком или, наоборот, дрожащим трусом. Можно было сейчас вспомнить хулиганское прошлое в Болоте, извернуться и сделать какую-нибудь глупость. Илан видел, что пожилому одышливому человеку довольно тяжело даются развороты с оружием. Скорости нет совсем. Но Илан прежде спросил:

— Вам правда нужна медицинская помощь, или вы так, ночными грабежами промышляете?

— Помощь очень нужна, давай скорее, — в голосе у провожатого звучала настоящая тревога.

Илан взял платок и завязал себе глаза.

Где его крутили и водили по раскисшей под дождем снежной каше, честно не подглядывал. Грузный человек крепко держал его под локоть одной руки, а другой Илан ловил сползающую с плеча медицинскую сумку. Все равно плутали они недолго. Провожатый торопился. Задерживался только чтоб оглянуться — не видит ли кто их странные похождения. Посмотреть следовало. Джениш с Аранзаром вполне могли идти следом. А могли и не идти. Госпожа Мирир сегодня с Иланом поговорила, в слежке логично было бы объявить перерыв. Дать Илану кредит доверия: сам приди в префектуру и сознайся, в чем грешен, видишь же — к тебе пока относятся хорошо.

Наконец, вошли в какую-то подворотню, Илан споткнулся о покосившиеся ступени крыльца, проскрипела дверь, за дверью с него сдернули платок. В доме пахло старьем и стариками, сыростью, ветошью и средством от клопов. Тем, чем обычно пахнет Старый квартал. В полутьме перед Иланом была крашеная деревянная лестница с крутыми ступеньками, сверху на площадке горела тусклая лампа.

— Быстрее, доктор, время дорого, — поторопил провожатый и даже подтолкнул Илана в спину, чтоб поднимался по скрипучей лестнице быстрее. Недоплаща своего сбрасывать не стал, так и остался скрытым от глаз.

Пациент лежал на двух составленных вместе топчанах, покрытых ватными одеялами, когда-то богатыми, из узорного шелка, нынче же засаленными, пятнистыми и пахнущим старым чуланом. В комнате горели две жаровни на медных блюдах, почти без дыма. В одной на треноге над углями грелся чайник. Рука больного была перевязана и зафиксирована шиной, чтобы он не шевелил ею. Профессионально наложенная повязка, строго по арданской школе. На бинтах на ладонь ниже плечевого сустава расплывалось желто-бурое пятно. Илан видел, что он не первый, кто посещает страдальца. Интересно, куда делся предыдущий доктор. Уволен за врачебную ошибку, или убит и сброшен в сточную канаву после того, как исполнил свой долг.

И, что самое скверное, Илан этого пациента знал. Перед ним был Номо, бывший инспектор все из той же арданской префектуры. Из самого первого набора инспекторов, который переформировали довольно быстро. Номо тогда сам ушел. Кажется, не справлялся с новыми задачами по новым правилам, или что-то вроде того. Или его уволили, точно Илан не помнил. Номо еще водил не те знакомства, это тоже сыграло роль. И был родственником проштрафившегося перед новыми властями инспектора Адара. Впрочем, думать особенно было некогда. Номо приподнял голову с подушки, мутно поглядел на наклонившегося в нему Илана и проговорил:

— Док... тор Наджед?..

— Извини, я не Наджед, — покачал головой Илан.

— И... правда. Голос другой...

Переделывать чужую неудачную работу всегда в разы тяжелее, чем сразу делать свою. Илан попросил чайник с жаровни и стул или столик под инструмент, попутно парой фраз объяснил стоявшему за спиной сопроводителю и подошедшей из соседней темной комнаты женщине, что думает о работавшем до него хирурге. Хоть и нехорошо было комментировать коллег. Тот зондировал рану вместо того, чтобы раскрыть ее и почистить. Что-то, может быть, вынул, но самого главного не нашел. Возможно, потому, что тоже работал под угрозой гвардейского меча. А, может, по собственной тупости. Мог и лишнее в рану добавить, кто знает, что у него были за руки, и что за инструмент. Потом этот горе-лекарь наложил тугую повязку с лекарством, которое, по его мнению, должно было вытянуть заразу и ускорить заживление. То, что металлический наконечник от самострельного болта, уткнувшийся в кость и вошедший в нее, никакое лекарство не вытянет и зонд не достанет, ему было неочевидно. Илан не задавал вопросов, что и когда случилось с Номо. Вообще ничего не спрашивал. Все и так было как на ладони. По времени ранение совпадало с трагедией на ходжерском корабле. Если Номо был там, не о чем и спрашивать. Илан этих историй выслушал полсотни. От каждого, кто поступил в госпиталь. Почему Номо не поехал со всеми, если был на том корабле, и что за тайну представляет из себя место его нахождения — бог весть. Некоторые не любят, когда решают за них, и думают, что они умнее, что справятся сами, своими малыми силами. Уходят, практикуют самолечение и прочие негодные средства, зовут на помощь шарлатанов или вовсе колдунов. Видимо, находят в этом какой-то смысл. Возможно, в их глазах и в их обстоятельствах он даже опасно напоминает здравый.

В случае с Номо, приди помощь вовремя, или хотя бы с небольшим опозданием, как многим с корабля, рана не угрожала бы жизни. Теперь началась лихорадка, поднялся жар, отек распространился по самую шею. Илан сделал, что позволяли его возможности вне операционной. При тусклом свете, без ассистентов и в присутствии плохо понимающих его людей, не торопящихся выполнять распоряжения. Залил пациента лекарствами внутри и снаружи, оставил пилюли, микстуру и мазь для последующей обработки, дал капли от боли, рассказал, как правильно разбудить после нитораса, чего опасаться после пробуждения. И честно предупредил, что, если в ближайшие пару-тройку дней улучшения не произойдет, руку придется отнять по плечевой сустав.

Вынутую железку положил в блюдо под жаровней — на память.

— Поздно спохватились, дядя, — сказал Илан большому человеку. — Мне плевать, кто вы, старший вор, мелкий контрабандист, скупщик краденого, беглый преступник или тайный имперский чиновник с секретным заданием. Мне не нужно ваше лицо и ваше или его имя. Но что вам стоило пойти в госпиталь два дня назад, вместе со всеми? Мы у себя не задаем вопросов, почему в мире появилась болезнь. Мы просто лечим. А вы... опоздали.

Большой человек, приведший его в дом, совсем опустил на лицо черную ткань и тяжело вздохнул.

— Ведите меня обратно, — посоветовал ему Илан. — Если хотите пользы и жизни вашему подопечному, я буду ждать вас завтра на углу Поворотной и Крюка в это же время. Проводите меня сюда снова, я посмотрю, как идут дела, скорректирую, если потребуется, лекарства и сменю повязку.

Гвардейский меч к груди Илана в этот раз приставлен не был. Ему просто молча протянули платок.

Обратный путь по числу шагов и поворотов оказался короче. Похоже, шли они не через дворы, а улицами, напрямую. Если это и Старый квартал, подумал Илан, то самое его начало, обращенное к госпиталю. Провожатый молчал, Илан тоже сказал все, что нужно, еще в доме. На подходе к перекрестку с Поворотной, где начинались скользкие ступени, вдруг раздался быстрый топоток маленьких ног, движение ветра, треск, удар, а ведущий Илана под руку человек охнул, упал на четвереньки и на коленях поехал вниз по покрытым подмерзшей снежной кашей ступеням.

Илан сорвал с глаз повязку и первое, что сделал, поймал Мышь за шиворот, перехватив ее оружие. В руке у Мыши был узелок. В узелке продолговатый тесаный камень с мостовой, завязанный в ее головной платок на ножке-скрутке, чтоб бить им с размаха.

— Пустите! Доктор Илан! Я вас освобожу! — верещала Мышь.

— Уймись, дура, что наделала!

— Доктор Илан!.. Он же... он же вооружен!..

Фонарь над событиями располагался удачно. Черная тряпка, в которой можно было опознать ткань, из которой для префектуры шили форменные плащи, сползла с головы провожатого. Мышь попала ему в скулу. Допрыгнула ведь, коза. По лицу текла кровь. Догадаться-то было можно еще в доме. Просто Илан догадки от себя отгонял. Некогда было догадываться, слишком случай неприятный. В последние дни призраки прошлого взялись преследовать Илана толпой. Недружной, но упорной.

— Илан? — голосом, который из-за хрипоты было не узнать, спросил бывший начальник портового отделения Адар. Номо приходился ему племянником.

— Да, господин Адар, — удерживая красную от гнева и машущую руками Мышь, отвечал Илан. — Узнали ворону, как в рот влетела?.. Мышь, уймись!

Ничего не ответил Адар, подхватил свое черное покрывало и быстро похромал прочь. Гвардейского меча в этот раз у него под одеждой не было.

* * *

Мышь рыдала. Илан и тряс ее за плечи, и обнимал, и пытался втолковать, что именно она сделала не так, и все равно не мог успокоить.

Все, что происходило с участием Мыши, всегда делилось на две четко разграниченные части: хорошую и плохую. Она кидалась за Илана на предполагаемый меч и на взрослого большого человека, который мог прибить ее, малявку, как комара, ладонью. Причем, она победила. Это было... хорошо? Ну, предположим, что да. Подобная преданность с пустого места не берется, но, раз она есть, что теперь с этим сделаешь. Мышь — бесстрашный боец с огромным, судя по ее замашкам, уличным опытом. Зато Адар завтра за Иланом не придет. Это точно. Не тот человек, который дважды получает камнем в лицо по собственному недосмотру, или раз за разом оказывается в ситуации, которую не он контролирует. Номо жаль. Хорошего прогноза исходя из того, что Илан видел сегодня, вывести было нельзя. Даже если в лечении абсолютно соблюдать рекомендации и применять выданные средства, не перепутав схему, прогноз будет пятьдесят на пятьдесят. А дойдет до ампутации — куда они отправятся? Снова к тому первому коновалу, который загубил руку? Или найдут третьего доктора, четвертого, пятого, и так до смерти?.. Очень плохо.

— Что ты натворила, Мышь, — говорил Илан. — Мой пациент теперь умрет. Я должен был ему помочь, а ты все испортила! Как мне объяснить тебе это? Я помогаю в любом случае. Если мне приставили к горлу нож, если мне завязали глаза, если на меня надели кандалы... Это моя работа, которую вместо меня никто не способен выполнить. Если я могу заступить за грань, отделяющую человека от смерти, я пойду туда хоть с завязанными глазами, хоть с отрезанной головой. Теперь Адар не придет за мной завтра, и его племянник умрет. У них есть какие-то причины прятаться, и мне неинтересно, какие... Но я его знаю, хорошо знаю. Он не вернется.

Перешедшие было в сопливые всхлипы рыдания возобновились с новой силой.

Илан жестко взял Мышь под плечо и повел, плачущую, в сторону госпиталя.

— Все, — сказал Илан. — Заткнись. Я понял, что ты ради меня рисковала жизнью. Я все это видел. Я оценил. И я запомню. Но мне жаль, что ты сама не оценила мое стремление исполнить врачебный долг. Впредь знай, что младший медицинский персонал работает не только с закрытым ртом, но и с развернутыми рукавами. Не смей закатывать их для драки. Не смей лезть со своим разумением в мои дела. Научись себя вести!

Мышь дрожала, икала, сморкалась на тротуар и, наконец, сообщила срывающимся от рыданий на холоде голосом:

— Я знаю, где они живут. Я проследиииила...

— Какого лешего ты вообще за мной погналась? Я велел тебе прибираться в лаборатории!

— Пришли снимать ставни, сказали мне не путаться под ногами. Я думала, я вас догоню и спрошу разрешения пойти тоже... А он... он... меч вынул! — и Мышь собралась снова распустить сырость.

Илан встряхнул ее слегка. Они уже были почти на ступенях парадного входа.

— Все, — сказал он. — Забыли, что произошло не так, и по чьей вине это случилось. Давай думать, что делать дальше.

— Пошли обратно, если вы так боитесь, что кто-то без вас умрет.

— Да ну тебя ко всем хвостам, — сердито сказал Илан. — Я на сегодня там свою работу закончил, а ты звезданула недоброго человека камнем по лицу. Как, думаешь, нас встретят? Обрадуются? Ну, если только я тебя принесу им в жертву, как праздничную козу у язычников.

Мышь умоляюще воззрилась на Илана опухшими глазками. Быть жертвенной козой ей отчего-то не хотелось.

— Я устал, — объявил Илан. — Я не алхимическая печка, чтобы пыхтеть без перерыва от ночи до ночи и потом еще ночь напролет. Сейчас я иду спать во флигель. А ты должна успокоиться, привести себя в порядок и подумать над своим поведением. Что в нем хорошо и что плохо. Я хочу, чтобы плохого со следующего утра стало меньше, а хорошего больше. И вытри нос. Не кулаком!.. Не хватало еще размазывать сопли и слезы по госпиталю. Там и так сыро и хватает слез.

Мышь ушла умываться на главную дезинфекцию, заодно стирать замаранные платок и фартук. Илан обошел высокие госпитальные корпуса, миновал превращенные в склады конюшни и направился вглубь двора к бывшему дому для прислуги, который на данный момент назывался "домой".

Дома доктор Наджед превращался в госпожу Гедору. А госпожа Гедора Илана ждала. Не садилась ужинать без него, несмотря на близящуюся полночь.

— Ну что, — спросила она за столом. — Кого вы там сегодня родили?

— Девочку, — отвечал Илан. Про Номо не стал ничего рассказывать.

Ответ госпоже Гедоре не пришелся по душе. Девочкам, рожденным в похожих обстоятельствах, и дальше жилось непросто. Даже в солнечной теплой Арденне, которую эти девочки никогда не увидят со стороны Ходжера. То есть, с совсем другой стороны. Поэтому им будет казаться, что все хорошо и просто. Даже если все сложно и плохо на самом деле. И они проживут жизнь счастливо. Как счастлива была мать девочки, считавшая, что отец ребенка ее не бросил с младенцем на руках, просто у него сейчас сложное время и другие дела.

— Молодцы, — невесело вздохнула госпожа Гедора и внимательно посмотрела на Илана. Сказала утвердительно: — Ты устаёшь.

Илан пожал плечами.

— Ты тоже.

— У меня большой опыт борьбы с нелегкими задачами. Ты отлично справляешься и вышел на хороший уровень, но побереги себя. За других их работу не делай.

— Тот уровень, на который я вышел... Мне на нем и без участия других очень трудно, мама. У меня немного опыта, зато много приходится заниматься не своими делами. Никто, кроме меня, не виноват в том, что я устаю. Не ругай других, это неправильно.

— Почему?

— Потому что я от этого буду чувствовать себя виноватым.

— Ты тронутый, — коротко ответила на это госпожа Гедора. — Весь в меня. Это хорошо. И это плохо.

Я как Мышь, подумал Илан. Это плохо. Но, может быть, в чем-то и хорошо. Беззаветная преданность делу и слабоумие, что еще нужно для того, чтобы прославиться добрым и безотказным доктором для дураков.

— Что за ящиков понавезли нам в склады, — решил переменить тему Илан, — там есть что-то, чем можно поживиться для лаборатории? Я смотрел документы, но ничего не понял. Что там вообще внутри?

— Сама не знаю. Половина из них не наша, — ответила госпожа Гедора. — Их увезут попозже.

— Почему не сложили в карантине? — удивился Илан.

— Может потому, что карантин за аренду склада денег просит, а мы нет? Сходи в адмиралтейство и узнай у них. Попросили разрешения — я разрешила. Все равно часть помещений пустует.

* * *

Во сне к Илану приходил Номо и жаловался на здоровье и на дядю Адара. С жалобами на Адара Илан его встречал и наяву. Давным-давно, в префектуре, в прошлой жизни, мягкотелый и зависимый от воли старших Номо оказался между интересами дяди и интересами закона. Куда он при этом засунул свои собственные интересы, можно рассказывать и показывать только врачу. Илан в то время врачом не был, но подозревал, в какое место. Жаль, не удалось тогда узнать развязку истории. Илан предпочел закрыть глаза, ничего не видеть и не слышать, уйти и пропасть. Прошлая жизнь у него была непростая, но та, которая стала настоящей, в тот момент казалась ему еще хуже.

На Адара он был тогда очень зол. Адар чуть не убил человека, который отнесся к Илану по-отечески, взял под крыло и пытался воспитывать, на что у других близких Илана не хватало ни времени, ни сил. Инспектора Джату.

Джата заставил Илана учиться, взял на работу помощником и пытался привить интерес жить честно, прямо и по совести. Конфликт между Адаром и Джатой произошел по глупой причине. Адар считал себя достойным и хотел быть городским префектом, Джата, хоть и не рвался в префекты, но мог занять должность в силу уважения к нему в городе и на службе. Будь у города выбор, еще неизвестно, назначили бы Адара, или нет. Другое дело, что между местными эту чиновничью должность вообще не делили. Префект был поставлен сверху, из таргской столицы, и конкуренции среди арданских выскочек не боялся. Ни самих выскочек, ни честных людей, вроде Джаты, тогда и не спрашивали. Адару пришлось уйти из префектуры не солоно хлебавши, не оставшись даже на должности дознавателя, которую ему предлагали после разжалования из старших инспекторов. А Джата, добрый человек, простил его за проступок, от которого чуть не умер. Потому что Адар будто бы был не в себе, когда приложил его головой об стену. Сказал: несчастный случай.

Джата так полностью и не поправился тогда. Стал странным, пугал людей чрезмерной искренностью и добротой. Многие боятся таких, уж слишком добрых, слишком открытых, с приветом.

Прямые, честные и совестливые люди, вроде Джаты, не мстят. Но забыть Адару ту историю Илан не мог. Не до конца научился у Джаты терпению и снисхождению. Медицинская помощь это одно. В ней отказать нельзя ни другу, ни врагу. А подозрительные похождения с оружием по городу, в которых могут пострадать случайно попавшие под руку люди, совсем другое. Судя по наличию под плащом меча, Адар свою жизнь не переменил, и там, где можно обойтись словами и хорошим отношением, все равно применял силу, принуждение и очередной "несчастный случай". На этот раз несчастный случай ему самому устроила Мышь. А если б наоборот?.. Непросто же с таким дядей было Номо.

Илан стал вспоминать — видел ли он Номо в списке пассажиров. Вроде, нет. Ничто ему при чтении не напомнило о прошлом, пока не явился инспектор Аранзар. Тогда, может быть, в списке команды? Его Илан не прочел. Когда назначенный из столицы префект, господин Мем Имирин, однажды ночью, в отсутствие Адара, умело вынул из Номо нутро и заставил рассказывать, как и чем тот на самом деле живет, Номо упомянул, что сыскная работа не для него, а сам он мечтает об ишулланском штурманском училище. Хорошо бы вернуться в порт и снова посмотреть на эти списки...

Стоп, сказал себе Илан. В какой порт? Зачем? Ты кто, Илан? Ты не в префектуре на службе, ты в госпитале. Забей и забудь. Те двое, которые были приставлены хвостами — их дело разбираться. Или пусть госпожа Мирир интересуется. Тебе своих проблем мало, что ты лезешь в чужие? Иди в перевязочную и смотри раненых. А там, может, получится спросить у кого. Дед болтливый со Второго Стекольного, например. Ему стало лучше, подкинуть ему тему — он с радостью поговорит...

Мышь к утру немного очухалась. На столе в кабинете от нее лежала записка "ИЗВЕНИТИ". Строчных букв она не знала, писала кривыми заглавными.

— Проехали, — сказал ей Илан и покачал головой: — Ну, ты и боец, конечно...

Кажется, Мышь поняла это как похвалу, улыбнулась и вприпрыжку помчалась забирать из пыхтевшего в ночь автоклава чистые биксы с бинтами и инструментом.

Что вчера делали с окнами, осталось загадкой. Ставни повредили, намусорили, разбили в лаборатории один из подоконников, новых рам не поставили. Работать нельзя. Алхимическая печка стоит под автоклавом чуть ли не красная, а вокруг холодно. Ладно, хоть Мышь не врала, что ее вчера отсюда выгнали плотники, а не сама она гульнула в самоволку.

В перевязочной, однако, поджидал сюрприз. Илан дал персоналу распоряжение, кого он хочет видеть в числе первых, но говорливого мастера в палате не оказалось.

— Вчера, пока вы отлучались, приехали из адмиралтейства люди и забрали его с собой, — объяснил фельдшер. — Сказали, распоряжение свыше. Он их человек, у них есть свой доктор, долечивать будут сами.

Илан дернулся бежать к доктору Наджеду. Остановился через три шага. Постоял на месте, развернулся и молча пошел осматривать, расписывать младшим ответственным схемы лечения, исправлять, что пошло не так, выслушивать жалобы и хвалить тех, у кого все, как надо, словно это была только их заслуга. В адмиралтействе нет доктора. Когда им что-то надо, вызывают самого Наджеда.

Мышь, ободренная краткими утренними словами, сновала, как игла в руках белошвейки. Это хорошо. Она была довольна своим вчерашним выступлением — плохо. Может выступить опять. Но разговор насчет самостоятельного принятия Мышью решений Илан решил отложить на потом. Он и так стал слишком много с ней разговаривать, она начала забывать, что должна держать рот закрытым. Тем более, что поговорить ей сегодня еще предстояло.

— Сейчас мы с тобой нарушим госпитальные правила, — сказал ей Илан, когда в перевязочной работа закончилась. — Мы скажем в дежурке, будто идем в город к больному, а сами пойдем... увидишь. Но ты об этом не скажешь никому, даже доктору Наджеду. Даже если он начнет тебя пытать. Ни где мы были, ни зачем туда ходили. До тех пор, пока я тебе не разрешу об этом говорить. Если разрешу вообще. Дай обещание.

Мышь сделала суровое лицо и прижала сжатую в кулак руку к сердцу. Илан еле сдержался, чтобы не рассмеяться от ее серьезности.

— Давай, — сказал он, собирайся. — Пока у докторов обед, попробуем быстро смотаться туда и обратно.

Префектуру было видно с холма. Дом, в котором Илан побывал ночью с Адаром, как выяснилось, тоже. Мышь подергала его за ремень медицинской сумки и показала пальцем. Но пошли они все равно в префектуру.

* * *

Илана в префектуре приветствовали словами: "У нас что, умер кто-то? "

— Пока не знаю, — сказал Илан дежурному писарю. — Сейчас посмотрим. Префект на месте?

— Вроде... да. Только...

— Ну, и отлично, — закруглил разговор Илан, подцепил Мышь за накинутую для тепла пелерину, и повлек ее через общий зал к лестнице в верхние кабинеты.

Инспекторов и дознавателей в общем рабочем помещении с ширмами и столами было негусто. То ли сам по себе штат малочисленный, то ли бегали по городу и занимались собачьей работой — вынюхивали и разыскивали. Половина столов пустовала. Несколько ширм было задвинуто, за одной кого-то допрашивали, а он не хотел отвечать, мямлил "не знаю, не видел, не помню".

Илан затащил веретеном вьющуюся от любопытства Мышь на второй этаж, нашел кабинет с табличкой "Префект Арденны" и постучал. Ему не ответили. Тогда он проявил наглость и открыл дверь.

— Извините, — сказал он, — это я.

Госпожа Мирир перебирала на столе толстую пачку документов. Днем при закрытых ставнях на столе у нее стояли две лампы, огоньки которых трепыхались от сквозняка.

— Зайди и дверь закрой, — отвечала госпожа префект. — Ну, наконец-то. Рассказывай.

— Я пришел не рассказывать, — сказал Илан и за руку завел в кабинет Мышь. — Я сам хочу спросить у вас, что происходит в городе и вокруг города. А вот она, — он подтолкнул Мышь ближе к столу, — может быть, кое-что и расскажет.

Пока шел по второму этажу в поисках префекта, Илан читал другие таблички на дверях. Медные, блестящие, с гравировкой, они выглядели богато, как в адмиралтействе. Вот почему внизу не было людно — часть сотрудников переселили на второй этаж. Среди незнакомых имен Илан увидел старшего инспектора Аранзара и младшего инспектора Джениша. Признал свою ошибку — неверно оценил, кто в этой парочке командует. Ну, случается. Джениш был старшим сыном госпожи Мирир. Младшего сына, Аюра, отцом которого являлся печально известный господин Адар, Илан на табличках не заметил. Госпожа Мирир своих кровных родственников двигать вперед не торопилась. Аюр либо сидел в дознавателях, как и пять лет назад, либо вообще не служил в префектуре, чтобы не наводить сомнительным родством тень на родительскую карьеру.

Госпожа Мирир сцепила пальцы и облокотилась на свои документы.

— Загадки загадывать хочешь? — спросила она.

— Отгадывать, — поправил Илан, сел на скамью, поставил сумку и посадил рядом Мышь .

— Допустим, я потрачу на это немного своего драгоценного времени. Что именно из происходящего в городе тебя не устраивает?

— В каких отношениях с адмиралтейством находится сегодня префектура? — поинтересовался для начала Илан.

— Во взаимовыгодных, — ответила госпожа Мирир. — Что-то ты сразу высоко забросил, о повелитель всех тварей земных и птиц небесных. Слушай, а как рыбы упоминаются в обращении к арданскому самодержцу?..

— Не знаю, — поморщился Илан. — Как высоко забрасывать, тоже не знаю. Зависит от того, есть у вас здесь прямые связи с Тайной Стражей Тарген Тау Тарсис, нет у вас связей, или вы сами выполняете функции не только уголовного сыска, но и политического.

— Ого, — деланно покачала госпожа Мирир головой. — Дело-то серьезное.

— Вчера вечером мой коллега выпил лишнего, — пояснил Илан, которого манера разговора госпожи Мирир раздражала, если не сказать сильнее, — и я вместо него пошел на вызов в Старый квартал. Те, которые следят за мной, докладывали вам, кто именно посылал в госпиталь за помощью?

— Не знаю, где эти два оболтуса, — Госпожа Мирир все еще не хотела говорить серьезно.

— Ну, ладно, я хотел сделать доброе дело и вовремя предупредить вас о возможных осложнениях. Не хотите, значит, не хотите. — Илан встал. — Пойдем, Мышь. Обратимся лучше в адмиралтейство.

— Илан, — сказала госпожа Мирир. — Я не могу позволить тебе вести надо мной допрос.

— И вы мне тоже не хозяйка, — развел руками Илан. — Учите жить своих оболтусов, я как-нибудь сам.

— Извини, — вздохнула госпожа префект. — Давай начнем с начала.

— У господина Адара снова неприятности, — сказал Илан. — У меня совсем мало моего драгоценного времени, и часть я уже потратил впустую. Так что и вы меня простите. Мне действительно проще написать донос в адмиралтейство, чем тратить остаток обеденного перерыва на воспоминания о царском прошлом моих родных. — И вытолкнул Мышь из кабинета.

— Доктор Илан! Вернитесь пожалуйста!

Илан остановился. В префектуре всегда было так. Или ты прижмешь, или тебя прижмут. Перестать быть ведомым и прижатым — то, чему научили Илана на Ходжере. И не только на Ходжере. Хотел Илан или не хотел, а кровь царской семьи стучалась в его сердце. Как минимум, он не должен был позволять хватать себя за шкирку, как паршивую собачку. Как максимум... а в эту сторону Илан еще никогда всерьез не думал.

Госпожа Мирир подошла к двери и сама открыла ее перед Иланом.

— Давайте еще раз, — сказала он. — Зайдите, пожалуйста. Очень прошу.

Илан снова развернул Мышь, как куклу, и завел ее в кабинет. Госпожа Мирир встала у стола, скрестив руки. Кивнула им обратно на лавку — присаживайтесь, гости дорогие.

— Рассказывай, что было вчера, — велел Мыши Илан.

Мышь стала рассказывать. Вначале робко и подолгу подбирая слова. Потом разошлась. К моменту финальной битвы с Адаром ее уже захлестнули эмоции, и: "А я ему как дам!" — было не только рассказано, но и изображено в лицах, кто где стоял, как упал, и сколько, кому и как от Мыши досталось.

Госпожа Мирир выслушала всю историю молча. Сказала потом:

— Девчонку мне такую на подхват найди где-нибудь.

— Не буду обещать, — покачал головой Илан. — С нее пока больше проблем, чем пользы. Не пройдет испытательный срок — эту подарю.

— Не надо! — пискнула Мышь.

— Всё, — велел ей Илан. — Выговорилась на сегодня. Молчи.

— Что сразу — "не надо"? — удивилась госпожа Мирир. — Нам одного такого однажды подарили — уже старшим инспектором стал. Что ты сам-то об этом думаешь, доктор Илан ?

— Не знаю, тетя Мира. Я хочу вернуться в Старый квартал, благо моя пигалица следила за всеми и знает дом. Мне не нравится, что я во все это влип, но мне жаль Номо. Без квалифицированной помощи он либо останется калекой, либо погибнет. Что за игры в прятки, я не понял. Но я не люблю, когда в такие вещи играют со мной мои старые знакомые.

Госпожа Мирир, вроде бы, приняла последнее предупреждение к сведению.

— Спасибо, Илан, — кивнула она. — Ты будешь сильно против, если я попрошу моих оболтусов тебя подстраховать?

— Нет. В этот раз — не буду.

* * *

Старый квартал был ближе к префектуре, чем к госпиталю. Старая битая крыса, Адар, знал, где прятаться — под самым носом, где и искать не станут. Если, конечно, его не прятали поближе специально, чтоб из самой префектуры далеко не таскаться по каждому его чиху.

Между усадьбами верхнего города и линией купеческих старых домов, построенных ближе к порту в годы торгового расцвета Арденны, Старый квартал лежал, как пятно плесени между плитами мрамора. Когда-то давно, когда город был мал и не спускался к самому морю, тут жили ремесленники. Позже селились мелкие клерки, портовые служащие и прочие люди небольшого достатка, кому, однако, хватало средств, чтобы не прозябать в трущобах, но недоставало денег переселиться чуть ниже в средний город или, наоборот, выше по холмам. Дома в Старом квартале лепились друг к другу, из строений разного времени нередко получался целый букет пристроек, крыш и балконов, похожих на ветвистый древесный гриб. Дворики там были маленькие, только развесить белье, выпустить три курицы да поставить нужник, заборы разномастные, невысокие, перепутанные между собой так, что непонятно, какая из отгородок к какому жилищу относится.

Мышь вела вперед уверенно и быстро, несмотря на то, что сегодня путь ее шел от префектуры, а не от госпиталя. Волшебные красные башмаки выстукивали нетерпеливую дробь по обтаявшим под утренним солнцем мостовым. Мышь хотела быть полезной. Добавить хорошего и увеличить свою ценность, чтобы ее не подарили в префектуру. Следом за ней они втроем еле успевали: доктор Илан, старший инспектор Аранзар и младший инспектор Джениш.

Илан по пути кратко поведал историю своей встречи с Адаром, от каждого упоминания о котором Джениша заметно дергало.

Нужный дом внешне ничем не выделялся из общего ряда, насколько дома в старом квартале, не похожие друг на друга, можно было считать хоть в чем-то одинаковыми. Забор перед ним, разве что, был выше, чем перед соседскими, наглухо сколочен из старых некрашеных досок. Зато калитка сорвана с петель и стоит в стороне, прислонившись к какому-то сарайчику. Выкрашенную в неприятный голубовато-серый цвет дверь Илан узнал по скрипу, темная лестница тоже отзывалась под ногами знакомой музыкой. И запах внутри стоял тот самый: недавно морили клопов. На стук им никто не ответил, поэтому большой и сильный Джениш отодвинул в сторонку товарищей, нажал плечом, и дверь неожиданно легко открылась. Не была заперта. Мышь сунулась вперед, Джениш поймал ее за шиворот и вручил Илану. Пошел вперед, придерживая под плащом что-то, напоминающее большой северный нож.

— На второй этаж, — подсказал ему Илан, удерживая роющую красным лакированным копытом Мышь, словно цепную собаку. Сказал ей: — Ну, куда ты рвешься? Что там от тебя зависит?

— Помогать, — отвечала она, хотя должна была стоять молча.

Джениш, оказавшийся уже на площадке второго этажа, присвистнул.

— Сюда. Быстро, — махнул он рукой Аранзару и Илану.

Те взбежали по ступеньками.

Комната была разорена. Жаровни перевернуты, пепел и остатки прогоревших углей рассыпаны по всему полу, маленький столик сломан, другие вещи разбросаны. Лужа крови в одном углу и вторая, раза в четыре больше, прямо под топчанами. На пропитанном кровью одеяле лежал Номо с перерезанным горлом. В соседней комнате, видной за распашными дверками, то ли следы обыска, то ли драки. Но без крови, если не считать нескольких красно-бурых отпечатков обуви на вытертом ковре. И, кроме Номо, трупов нет. Живых тоже никого.

Илан бросился к топчанам, схватил покойника за руку, потом подсунул ладонь под окровавленную одежду на груди и под мышку. Сказал:

— От трех четвертей до полной стражи, учитывая кровопотерю, — и вопросительно взглянул на принявших охотничьи стойки инспекторов. — Не надо на меня так смотреть. Я в это время был в госпитале на виду у полусотни человек. Сами пощупайте.

Аранзар подошел и пощупал. Согласился.

Джениш сказал:

— Я пройду по первому этажу, а вы выметайтесь на улицу, не портите следы.

Но чужих следов не было. Если на старом лысом ковре и дощатом полу что и оставалось после разыгравшейся в комнате трагедии, кто-то опрокинул на все это, покрытое кровью, угли и пепел. Не до и не во время событий. После. Впрочем, если смести аккуратно золу с поверхностей, получится много интересного. Вопрос: золой следы укрыть хотели или, наоборот, более ясно обозначить?

Мышь стояла в дверном проеме, открыв рот и судорожно прижимая к груди врученную ей медицинскую сумку.

— Дай чистую салфетку, — попросил ее Илан. — Руки вытру.

Она не сразу сообразила, о чем ее просят.

Илан вывел ее во двор. Иногда ему было жаль, что он не может пить ни вина, ни крепкой арданской водки, ни медицинского спирта. Сейчас в самый раз было надраться и лежать, забыв про всё и всех.

— Страшно как, — сказала Мышь. — Не дарите меня в префектуру. Не хочу идти в инспектора.

Илан ободряюще потрепал ее по макушке.

— Беги в госпиталь, несостоявшийся инспектор, — велел он. — Сознайся доктору Наджеду, что я ушел в префектуру. Тут дело такое, что вдруг не бросишь. Гагал мне должен, пусть за меня поработает, пока я кое-кому кое-что рассказываю.

Зубастого наконечника, который Илан вынул у Номо из плеча, при обыске смежных комнат не нашли. Следов наснимали самых разных и больше, чем нужно. Мужских, женских, детских, очень много. В комнатах было грязно, там редко убирались. Не находка для следователя, а, скорее, головная боль. Полста подозреваемых, и каждый сам по себе. Чья кровь в стороне от трупа, по следам было не ясно. Похоже, там кого-то ранили, но он все равно сбежал. Накапал кровью на темной лестнице, выбрался на улицу, здесь, видимо, остановил кровотечение. Кровь из него определенно вытекла не вся. А дальше собака след не взяла — то ли собаку такую из префектуры прислали, то ли раненый выдумку какую-то применил, то ли его попросту унес твердо стоящий на ногах товарищ.

На Илана пока не обращали внимания. Он некоторое время наблюдал, как дознаватели делают рутинную работу по сбору улик. Потом из префектуры явился молодой судебный медик, Илан знаком с ним не был, все интересное для себя уже увидел, и решил выйти на улицу, чтобы не мешать и не смущать.

Погода стояла хорошая, грело солнце, мостовые, в отличие от дворов, быстро подсохли, ветер был слабый, с моря. Илан смотрел на попытки солдат заставить ищейку нюхать. Но толстая немолодая дворняга только виляла пушистым хвостом и виновато улыбалась. Жители окрестных домов потихоньку собирались у забора поглазеть на происходящее. Людей, чтобы выставить оцепление и не позволить мешать работе, не хватало. Кто-нибудь посторонний постоянно заходил, куда нельзя.

— А где Чепуха? — спросил Илан подошедшего к нему хмурого Джениша. Боялся, что тот ответит: убежала или умерла.

— Щенки у нее, — буркнул недовольный результатами работы младший инспектор. — Тебе щенка надо? Скоро будем раздавать.

— Нет, — покачал головой Илан.

Тут с другой улицы прибежала хозяйка дома, сдававшая комнаты на втором этаже, — потрепанная тетка с опойным лицом, с нею трое мальчишек, которые сунулись сразу и везде. Тетка, не заходя внутрь и не разобравшись, что случилось, стала голосить, что ее обворовали. Джениш нахмурился еще больше, махнул дознавателю разбираться с ней.

— Пошли в префектуру, — сказал Илану. — Расскажешь все с начала, под протокол.

Илан пожал плечами.

Инспектор Аранзар нагнал их на выходе из Старого квартала, у поворота к пожарной части.

— Мать из меня теперь душу вынет, — обернулся к нему Джениш. — Ненавижу, когда в дело с тяжкой уголовщиной замешаны старые знакомые. Не живется, сука, спокойно старику...

Илан понял, что не он один такой, за кем по Арденне гоняются призраки прошлого.

* * *

Список команды, равно как и список пассажиров последнего корабля у Аранзара был припрятан. С чего бы, непонятно. Но — написанный тем самым крупным круглым писарским почерком, что и в карантине. Старший инспектор озаботился, чтобы ему сделали копию. Возможно, после того, как Илан ходил в порт читать этот список.

Инспектор Аранзар достал листы из тонкой картонной папочки, взял линейку и стал двигать ее по строчкам. Прошел оба листа сверху донизу, внимательно. Потом проверил пассажиров. Один раз, потом еще раз. В конце щелкнул линейкой по бумаге:

— Его нет ни там, ни там.

— А он там был, — сказал Илан. — Нет, я не ошибаюсь. Я видел все то же самое, что и в госпитале. Тот же характер, то же оружие, то же время ранения. Вам нужно найти врача, который оперировал его до меня. Возможно, тот знает больше, чем я.

— Давай, мы сами будем решать, что нам делать прежде, а что потом, — предложил Джениш. — Сначала нам нужно в порт и расспросить корабельных. Ты пока свободен. Будет нужно — мы или придем, или позовем к себе. Благодарим за содействие.

Я не вмешиваюсь, сказал себе Илан, вынужденно соглашаясь с Дженишем. У меня другая работа.

По пути в госпиталь он завернул в книжную лавку, приобрел потрепанный учебник грамматики для Мыши и немного линованной бумаги — учиться скорописи строчными буквами.

К госпиталю он, в итоге, подошел не с парадного входа, а со стороны больших ворот, ведущих в центральный двор. И ни домой, ни в свой корпус не направился. Решил продолжить книжную тему и заглянуть на склады, куда свезли тюки с ходжерского парусника. Самые мокрые и пострадавшие были распороты, а книги из них развешены для просушки, словно белье, на натянутых поперек помещения веревках. Илан прошел десять шагов вдоль одной цепочки книг.

"Пропедевтика внутренних болезней", один экземпляр, два, три, четыре... Не рукопись, не постраничный гравюрный оттиск с материка. Современный ходжерский наборный шрифт. Издание прошлого года, Ишуллан. "Военно-походная хирургия на суше и на море", Ишуллан, этот год. "Словарь-справочник фельдшера", этот год. Тут все понятно. Это точно для госпиталя. Хотя, по-хорошему говоря, это все учебники для начальных курсов медакадемии. Зачем они, если по умолчанию на работу принимаются уже ученые? Непонятно, но пусть будут. Освежить знания никогда не повредит.

Илан перешел к другой веревке, повернул переплет к рассеянному свету, падающему сквозь оставленную не до конца прикрытой створку ворот. Ого. "Машины для горно-строительных работ". "Подземные горные работы". "Подземная гидравлика". "Геология рудных месторождений", "Горное дело"... Ишуллан, Ишуллан, Ишуллан. А это учебники или как?.. Прошлый год, этот год. Все новое, свежее, в хороших переплетах, хоть и подмокших. Но ничего. Это не рукописи, тут чернила от воды не расплываются. Подсохнут и будут годны к своему горному делу.

Тот парусник, на котором отправился в путь Илан, на Ишуллан не заходил. А этот, горевший, похоже, основную часть груза и пассажиров забрал именно с Ишуллана. Не в том ли причина нападения? На кого тогда покушались? Кого искали среди пассажиров, отбирая и проверяя их по списку?..

В последние несколько дней Илан слишком часто стал слышать и читать про собственный остров таргского государя. Начиналось на Ишуллане все со стекольного и химического производств. Тесно стало? Перемещаются в Арденну? Или еще дальше, в юго-восточные отроги Двуглавого Хиракона, где и сейчас ведется добыча ртути, серебра, свинца и хвост знает чего еще? Вопросы, вопросы и вопросы.

А если соединить медицинские книги с книгами по горному искусству, то что получится? К чему мы готовимся с таким набором учебных пособий?..

Однако стоило Илану сделать несколько шагов в сторону свинцовых ящиков, на солнечную полосу между воротин упала тень.

— Доктор Илан, позвольте вас предупредить, — прозвучал голос интенданта. — Страховая контора продлила договор на доставку вон тех жестянок до места назначения. Этот груз нам запрещено трогать.

— Книги здесь наши? — спросил Илан.

— По большей части, да.

— Почему не все распакованы? Ждете, пока сгниют?

— Не было приказа, доктор Наджед занят...

— Считайте, что получили его от меня. И я жду компоненты и реактивы для лаборатории. Позаботьтесь, чтобы их хотя бы отобрали в сторону от застрахованного груза. Я не собираюсь копаться в чужом имуществе, отдайте мне то, что заказано для меня.

Интендант наклонил голову в знак согласия и подчинения.

* * *

— В город! — пискнула плясавшая в ожидании Мышь и протянула Илану теплую от бикса сумку.

— Куда именно в город? — спросил Илан, так и не переступив порога своего кабинета.

— В адмиралтейство!

Илан сунул Мыши грамматику и взвесил сумку в руке.

— Что ты туда сложила?

— Обычную коробку. Первая помощь, аптека, перевязка.

— Рот открывать тебе кто разрешил?

Мышь уставилась на Илана сердито. Но рот закрыла и даже губы поджала.

— Ладно, — сказал он. — Прежде, чем обратиться, не забывай спросить разрешения. Я, может быть, прощу, а нарвешься со своей дурной привычкой на доктора Наджеда — не тебе, мне за тебя по шее наваляют.

— Извините, — потупилась Мышь. — Там просили поторопиться.

По дороге Илан ругался про себя последними мышиными словами. Адмиралтейству надо было забрать ишулланского мастера к себе, чтобы тратить потом время на дорогу, отнимая его у других пациентов, туда-сюда мотаться все тем же доктором Иланом, но не оставить нуждающегося во врачебном уходе человека в госпитале, где за ним был бы круглосуточный присмотр. Рациональности шиш. Зато секретность соблюдена. Спасибо, что прислали из адмиралтейства экипаж. Мышь никогда не ездила в губернаторской карете, восторгу ее не было предела. Когда думала, что Илан на нее не смотрит, Мышь даже послюнявила палец и потерла им золоченый гвоздик, крепивший к сиденью зеленый бархат обивки. Видимо, хотела выяснить, краска это или настоящее золото. Когда прибыли на место, Илан спрыгнул с подножки первый и подал Мыши руку, чтобы та от изумления не выпала с медицинской сумкой в грязь, стекшуюся в порт из верхнего и среднего города. Со стороны, наверное, это выглядело странно. Зато Мышь вышла, как царица. Почти не вертя головой. К несчастью, быстро опомнилась, снова стала Мышью из нижнего города, для которой адмиралтейство — дикий новый мир, и Илан чуть не потерял ее в толпе на первой же галерее, потому что она зевала по сторонам.

— Ты не гляди, что я с тобой только что обошелся, как принцессой, — предупредил ее Илан. — Я и подзатыльник на виду у высшего общества любой принцессе влепить не постесняюсь.

Илан понял правильно, к кому его позвали. Рана у стекольного мастера заживала хорошо, зато сердце вдруг напомнило о возрасте. Видимо, с ним поговорили не те люди, не о том и не в то время, потому что, вдобавок к прыгающему сердечному ритму, разговорчивость у него на этот раз как молотком отбило. Илан осмотрел шов, сменил повязку, расспросил про жалобы, долго слушал сердце и велел не волноваться. Мастер посмотрел на него так, словно молодой доктор совсем не понимает, о чем говорит.

Илан оставил свое лекарство, написал состав нужных капель для аптекаря и мог бы быть свободен, если бы к нему, едва он покинул отведенную мастеру комнату на втором этаже, не прицепились служащие с личными вопросами. Адмиралтейство оказалось местом, в медицинском отношении запущенным, Илан, на которого со всех сторон посыпались варикозы, невралгии, расстройства пищеварения, кожная сыпь и даже малярийный приступ, на просьбы посмотреть и посоветовать в конце концов потребовал не хватать его за руки в коридоре, а выделить какое-нибудь помещение, чтоб любоваться у всех желающих на все их интересные места не в толчее и по очереди.

Ему предложили свободный кабинет в начале идущей к морю галереи, он отправил Мышь читать грамматику в угол и открыл прием, застряв на всю вторую дневную стражу и часть вечерней, временами с тоской вспоминая, что в госпитале его еще ждут чахоточные. Одно было хорошо — доктор Наджед наверняка знал, как оно бывает в адмиралтействе, поэтому ничего не скажет про отсутствие на месте в дежурное время.

За остекленными окнами адмиралтейства солнце быстро тонуло в залегших на горизонте пуховых тучах. Взбитых и пышных, как добрая перина. Ближе к вечеру поднялся порывистый ветер и стал гнать с залива неровную волну, ложившуюся наискось к берегу. Где-то за волноломами и пирсом взлетала вверх пена. Море злилось, но перепрыгнуть препятствие не могло. Пока не могло. После солнечного, почти теплого дня на Арденну снова шла непогода.

Из болтовни пациентов Илан уже знал некоторые подробности функционирования административного центра города, посвященного морю, флоту и порту. Генерал-губернатор из в адмиралтейства уехал, еще четверо суток назад отправился с инспекцией на военную верфь у границы пустыни и засел там, как рак на мели. По слухам, там про... теряли большие деньги, следовало разобраться, как и кто. Второго после него лица, бывшего префекта Арденны, Мема Имирина, секретарем которого успел потрудиться сам Илан, тем более в городе не было. После того, как он занял пиратский остров Тобо, дела почти год не отпускали его на арданский берег. Третьего по значимости человека, государственного советника Намура, вообще вызвали в Тарген. Он уехал три месяца назад по суше, а это долго само по себе и надолго, в принципе. Как сейчас управлялось адмиралтейство и кто принимал решения, например, о том, чтобы забрать ишулланского мастера из госпиталя, никто особо не вникал и Илану пояснить не мог. Это не лежало на поверхности, а глубже копать Илан не считал возможным. И не его дело, и любопытство грех, и в префектуре опять спросят — зачем суешь нос? Хватит того, что там, похоже, решили, будто Илан вернулся в Арденну не лечить людей, а возрождать семейные ценности и занять арданский трон. Бред полнейший. Но очень для Илана болезненный и неприятный.

Когда совсем стемнело и по верхнему этажу адмиралтейства был дан сигнал гасить лишние огни, Илан стал собираться в обратный путь. Сложил в сумку нерозданные остатки лекарств, завернул в чехол инструменты, собрал письменные принадлежности. Мышь, бесполезная ему на приеме, пол стражи как заснула в своем углу над развернутой грамматикой. Он только собрался ее будить, как без скрипа и стука приоткрылась резная дубовая дверца, и в секретарской приемной, отведенной Илану, возник инспектор Аранзар в своем черном, как беспросветная глубина Грязных пещер, плаще. В руке он держал масляный фонарь.

— Это хорошо, что ты здесь, — кивнул он Илану.

— Да? — удивился Илан. — А я, было, засомневался.

— Послушай, — зыркнул на него хитрым глазом ходжерец, — мы с тобой не родственники?

— Не знаю, — покачал Илан головой. — Давайте, вы в префектуре запомните некоторые факты моей биографии, чтобы не приставать ко мне каждый раз, когда я от всех вас устал до чертиков. Я не знаю, сколько мне лет, я не знаю, кто мой родственник, кроме госпожи Гедоры. И я не знаю, что я забыл в префектуре, и что префектура забыла узнать обо мне, но думает, будто я об этом должен сам прийти и доложить, или же мне жизни не дадут. Я хочу вернуться в госпиталь, я за сегодня ничего еще не ел. Можно?

— Можно, — посторонился инспектор Аранзар и поднял повыше фонарь, потому что Илан пальцами погасил на столе лампу. — Я понял, что они тебя достали. Но я больше по делам адмиралтейства, чем по их части. Поэтому я знаю, сколько тебе лет, знаю, кто твои родственники, и знаю, что от тебя нужно префектуре. И мне на все это ровным слоем положить. Я хотел поговорить про другое.

— Я глубоко заинтригован, — мрачно отозвался Илан, толкая спящую Мышь. — Вставай, ученик палача. Пора домой!

— Домой? — спросонья подскочила Мышь. — Не хочу!

Илан сдернул ей на нос капюшон пелерины, чтобы она проснулась еще раз, в адмиралтействе, а не не в нижнем городе.

— Да подожди ты! — Аранзар снова встал к двери, загораживая выход. — Сначала ты ходишь в порт и проверяешь списки пассажиров, потом к тебе будто бы случайно обращается человек, который несколько лет в розыске за побег из-под стражи, — ерунда, потому что обвинение за тяжкие телесные с него снято, но за побег — пока нет. И нужен он всего лишь, чтоб дело закрыть, формальность, а он к нам не идет, зачем-то прячется. Потом оказывается убит его племянник, которого ты лечил, и все это связано с нападением на ходжерский корабль...

— Все еще сложнее, — сказал Илан. — Я мог бы сам оказаться на том корабле, если бы не поссорился с невестой и не сбежал с Ходжера раньше.

— Ты работал с Джатой и прежним префектом. Значит, наверняка думал обо всем этом. Что-нибудь надумал?

Илан помолчал, поглядывая то на Мышь, то на ходжерца.

— Сижу я, значит, у вас на допросе, — сказал он, — размышляю, стоит ли мне вмешиваться не в свое дело, или лучше тихо отсидеться за стенами госпиталя. И только я надумал, по совету Джениша, что вмешиваться не стоит, как приходишь ты и говоришь: привет, родственник, пойдем с нами и давай вспомним старое. Знаешь, я чувствую себя очень, очень странно.

— А что такого?

— Стоит мне влезть во все это, вы же меня и подставите.

— Не веришь мне, ну и ладно. Все царские семьи островов и побережья в родственных связях между собой. Я тебе не враг. Я понимаю тебя куда лучше, чем Джениш...

— Кому и когда это мешало втоптать в грязь или перерезать горло... Мое появление в Арденне — вызов. Мне стоило остаться на островах. Тем более, там у меня есть родственники. А здесь только мы с матерью, и вот, еще ты, похоже...

— Я к тебе пришел, — сказал Аранзар, — не потому, что я представляю для тебя опасность, а чтобы уберечь тебя от опасности. Тот корабль... Он должен был исчезнуть. С зажигательной смесью, которой пользуются в море, чтобы не оставлять следов, обычно справиться невозможно. Но то ли шторм помешал, то ли команда боролась особенно отчаянно, то ли наняты были не самые опытные в пиратском деле сорвиголовы — исполнили только часть задания, оставили на плаву корыто, полное свидетелей. Не налили зажигалку в трюм, как положено, пустили ее по парусам. Почему?

Илан молчал. На свинцовых ящиках были надписи и печати на ходжерском: "Огнеопасно. Взрывоопасно. Держать вдали от огня".

Нет, корабль подожгли не по правилам не оттого, что мало понимали в пиратском деле и не знали об опасном грузе. Наоборот. Потому, что понимали и знали более, чем достаточно. Сделали так, чтобы успеть отойти на безопасное расстояние. Чтобы ящики, предназначенные для горных работ, не взорвались раньше времени, пока не расцеплены абордажные крючья и не подняты паруса.

— Не могу тебе сказать, — разочаровал он Аранзара. — Меня там не было. Я ничего не знаю.

* * *

Потом, когда прошла необходимость находиться в трех местах одновременно — в адмиралтействе, в лаборатории и в палате для чахоточных больных, — Илана вдруг накрыло осознанием тревожности происходящего. Слова про оставленных в живых свидетелей вернулись эхом. Никого из управляющих чиновников в сложный момент не оказалось в Арденне — считалось, что все хорошо. А все было нехорошо. Следующая после адмиралтейства ступень власти, префектура, ищет виноватого, но нашла почему-то Илана.

Илан шел от чахоточных с примерным списком лекарств, хотя бы небольшую часть которых ему нужно будет к утру составить, если не заснет лицом в стол. И думал не о том, о чем нужно и можно.

Если Номо был на корабле, почему его не оказалось ни в списке пассажиров, ни в списке команды? Значит, список неточен?.. Арденна, мать ее. Кто составляет эти списки, как их составляет... Никому ничего нельзя доверить, ни на кого нельзя положиться. Все, что можно не делать, не делают. К сожалению, не делают еще и многое из того, что делать необходимо. Наплевать на эти копии, вывешенные для общего просмотра. Там нет и не может быть правды, потому что они писаны на арданском берегу. Нужно идти в порт и требовать ходжерский судовой журнал.

Мышь, посланная на кухню хоть за какой-нибудь краюшкой, торопилась ему навстречу по коридору с котелком и свертком.

— Там были вареные яйца и бульон для послеоперационных, — без намека на разрешение затараторила она. — Я забрала, что сказали можно, сейчас почищу, поедим...

У Илана не осталось ни моральных, ни физических сил говорить ей, что-либо про болтовню. Он неопределенно мотнул головой. В лаборатории было тепло. Два из трех окон застеклены, как в адмиралтействе, третье пока заколочено, поломанный подоконник кривенько, но вправлен на место. На полу щепки, опилки и какая-то липкая дрянь, на которую клеили стекла.

Растопленная в обед алхимическая печка все еще стояла с углями, ветер порывами гудел в ее железной трубе. Мышь быстро зажгла лампы, бросила на стол пару чистых салфеток вместо скатерти, разложила добычу и быстро стала обстукивать скорлупу, для скорости катая яйца в ладонях. Первое же почищенное целиком запихнула себе в рот и, не останавливаясь, принялась за второе для начальства. Илан пил горячий недосоленный бульон прямо через край котелка. Под смотревшим во внутренний двор окном с топотом и грохотом пролетела конная упряжка, развернулась на мощеном кругу вокруг сухого фонтана, захрапели резко осаженные лошади, застучал в дверь посыльный.

— Врача в адмиралтейство! — послышалось оттуда. — Срочно!

— Меняй бикс в сумке, собирай сердечные и карбидную лампу, у нас второй круг, — велел Илан, потом махнул на Мышь рукой. — Ай, ладно. Ешь. Я сам.

На этот раз Илан думал, они разобьются. По крутому спуску лошади летели, фонтанами высекая искры из мостовой, карету кренило на поворотах, и от госпиталя до адмиралтейства они домчались за пять сотых стражи, не больше. Мышь едва успела дожевать сразу два в отчаянии запихнутых в рот яйца. Вот молодец, думал Илан, и поспала, и поела, один я ничего не успел... Но повели их в этот раз не в административную часть здания, обращенную к порту, а в пристроенный со двора новый флигель. И не к стекольному мастеру, очередной приступ после допроса или внушения про секретность у которого подозревал Илан. Сердечные препараты он с собой по чистой случайности взял очень правильно и очень верные. Они пригодились. Только не старому знакомому с Ишуллана, а генерал-губернатору Ардана, киру Хагиннору Джелу, которого пришлось успокаивать чуть ли не больше, чем лечить. И нельзя было, как простого пациента, оставить наедине с выписанными каплями, сняв боль и выровняв сердечный ритм.

Поэтому Илан и сердце выслушал так, как никому никогда не слушал, и легкие проверил, и в других местах проблемы поискал, но всерьез не нашел. Организм был в относительном порядке, учитывая, что киру Хагиннору почти шестьдесят. Просто господин генерал-губернатор оказался с дороги, уставшим, всерьез испугался, когда начал задыхаться и боль из-за грудины поползла в шею и левую сторону головы. Местные умники без предисловий обрадовали его новостью про ходжерский корабль, с этого все и началось. Нет, раньше с ним никогда ничего похожего не случалось, поэтому опыта преодоления нет, а страх смерти есть. И Илан четверть стражи сидел рядом с постелью, просто держал пальцы на пульсе и уговаривал, что сердце здоровое, хорошее, что все это нервное, что проходит, что, возможно, даже никогда не повторится, что он не доверит исполнение лекарства местным аптекарям, сейчас оставит немного из запаса, а новую порцию сделает сам, что момент не упустили, что если вовремя подхватить, то развития у болезни не будет, и прочие утешительные слова, от которых больным обычно становится легче.

Мышь, вначале державшая лампу, давно привернула газ и ушла, как заведено было, в дальний темный угол. А Илан, понимая, что сейчас сам полностью успокоится и заснет от звука собственного голоса, взял на самую тонкую иглу четверть капли нитораса и уколол кира Хагиннора в вену на тыльной стороне кисти. Уже было можно. Вреда от такого количества не будет, а страхи пройдут и настроение улучшится. Прихватил выступившую каплю крови тампоном, приготовился наклеить пластырь. Стукнула дверь, раздались шаги.

— Все в порядке, — не оборачиваясь, сказал Илан, решив, что это кто-то из адмиралтейских. — Я могу остаться до утра, но, на самом деле, опасности нет.

— Ты уверен? — спросили его, и Илан обернулся посмотреть, кто интересуется.

Спросивший бросил мокрый от дождя плащ прямо на пол, быстро подошел и перехватил из ладони Илана руку с пульсом. У него были арданские черные волосы, но в остальном он на арданца походил мало. На тарга или ходжерца, впрочем, еще меньше. Илан перевел взгляд на профессионально держащие пульс пальцы — бумагомарака с чернилами на манжетах, и ногти позолочены, как у высших столичных чиновников. Не так, чтоб Илан много с такими общался на Ходжере. Так, иногда встречал. И не сказать, чтобы народ это был приятный. Но не носит не перстней, ни украшений. Ничего, что подчеркнуло бы статус, намекнуло бы на финансовую состоятельность. Только на левой руке на среднем пальце латунное скромное колечко. Видимо, какая-то память.

— И что примчался, — с совершенно иной интонацией, чем разговаривал с Иланом, обратился к ночному гостю кир Хагиннор. — Сидел бы себе... где сидел. Все хорошо. Тут есть, кому мной заняться.

Гость молча слушал пульс. Потом приложил к запястью кира Хагиннора какую-то маленькую блестящую штучку, внутри которой плавала искорка.

— Вы врач? — спросил Илан.

Тот выдержал паузу:

— Не совсем.

— Тогда прошу меня простить, но вы мне мешаете. — Отрезал кусок пластыря, забрал руку генерал-губернатора обратно себе и приклеил пластырь на место. — Ну, вот. Теперь совсем все хорошо.

Гость остался стоять со своей блестящей штукой в руке, поворачивая ее между пальцами. Напряжение на его лице слегка разгладилось. Кир Хагиннор вдруг тихо засмеялся. То ли ему окончательно полегчало, то ли ниторас начал действовать.

— Это сын Хозяйки, — сказал он гостю, кивнув на Илана. Потом и Илану кивнул на гостя: — А это мой сын.

Илан, насколько мог, с достоинством встал и кивком поприветствовал равного по крови. Точно так, как учила мать. Не кланяться слишком. Вообще почти не кланяться. Никому. Так вот чем кир Хагиннор четверо суток был занят в пустыне на дальней верфи, на которой и пол дня провести много. Семейная встреча. Интересно, что государь Аджаннар забыл в покинутой даже привидениями Мертвой пустыне, и как туда попал, если навигация закрыта, и что все это значит... Впрочем, а не наплевать ли?

— Хозяйка — это кто? — не понял государь.

— Хозяйка Дворца-На-Холме, — объяснил кир Хагиннор. — Хозяйка Ардана.

Илан взял за спинку свой стул, развернул его к таргскому государю и сказал:

— Пожалуйста.

Тот не стал садиться, облокотился на спинку и внимательно поглядел Илану в лицо. Снизу вверх, потому что Илан был выше ростом. Проговорил:

— Я мало понимаю, что у вас тут за правила... А отец кто?

За такие вопросы Илан обычно сразу бил в зубы. Начал в детстве, когда сам еще не знал, кто его отец. Когда узнал, поводов защищать себя от подобных расспросов стало много больше.

— Я потом тебе объясню, — быстро сказал кир Хагиннор, заметив, как Илана шатнуло. — Там все сложно. Ступай, доктор. Спасибо, что помог.

— Нет, подожди, — остановил Илана государь. — Учился на Ходжере?

— Да.

— Средний курс или полный?

— Полный.

— Есть специализация?

— Абдоминальная хирургия.

— Работал?..

— На острове Гекарич.

— А сейчас?

— Благотворительный госпиталь Арденны.

— Ничего не понимаю, — потряс головой император. — Тебе зачем все это?

— Сидеть в тронном зале дворца в съезжающей на нос неудобной короне лучше? — недобро усмехнулся Илан, которого вопрос про отца еще не отпустил.

— Ты как со мной разговариваешь?

— Имеет право, — напомнил кир Хагиннор и тоже усмехнулся: — Мы на его земле.

— Я, — сказал государь с примирительной ноткой в голосе, — первый раз такое вижу. Чтобы по собственной воле из царей — и в самую грязь.

И тут вдруг выступила Мышь, которую разговоры выманили поближе к кругу света от лампы на прикроватной тумбе.

— Да как вы смеете! — вдохновенно заявила она и даже топнула ножкой. — Доктор Илан — он... он святой!

Илан закрыл глаза — далеко стоит, коза, для подзатыльника. Кир Хагиннор закашлялся пополам со смехом. И только государь Аджаннар остался почти серьезен.

— Я смотрю, о вас отличные отзывы, доктор. — И он повернулся к Мыши. — Вы, юная дева, значит, готовы рекомендовать доктора Илана для императорской семьи?

Мышь слегка растерялась от серьезности возложенного на нее вопроса, но, тем не менее, уверенно пискнула:

— Да!

Государь три стука сердца в упор смотрел на Мышь. А Мышь, враждебно набычившись, отчего ее глаза косили еще сильнее, на государя. Наконец, и государь засмеялся и на мгновение закрыл лицо рукой:

— Я так не могу, у меня от этого взгляда голова кружится, — и доброжелательно кивнул Илану. — Насколько я понимаю, благотворительный госпиталь — это учреждение, в котором за услуги не взимают плату. Значит, мне нужно как-то по-другому проявить благодарность. Я не люблю быть обязан. У вас есть ко мне какая-нибудь просьба, доктор Илан?

— Я бы хотел, чтобы нас здесь покормили, — сказал Илан. — Уже ночь, а я еще не завтракал.

Государь приподнял бровь. Всем просьбам просьба. И решил попытать удачи с Мышью:

— А вы, смелая девушка, чего бы хотели?

— Я забыла на галерее учебник по грамматике, — недоверчиво проговорила Мышь. — Мне бы его найти...

* * *

Одного госпитального новшества Илан вовремя не заметил. На первом этаже, на стене между ведущей внутрь госпиталя раздвижной дверью приемного покоя и входом в главный дезинфекционный блок, состоящий из дюжины помещений для больных, врачей, белья и инструментов, повесили большое зеркало шириной в полтора локтя и высотой в человеческий рост. День был операционный, Илан шел, ничего не подозревая, за инструментом и перчатками, которые не влезли в лабораторный автоклав, и вдруг увидел себя. Его словно ударили обухом по затылку. До реального ощущения боли и подгибающихся ног. Пришлось сначала остановиться и перевести дыхание, потом тихонько вдоль стены ползти в сторону, чтобы не видеть, кто на него смотрит.

Нет, зеркало на стене висело, как зеркало. И Илан не был дикарем, встречался он с ходжерскими зеркалами и раньше. Только не в Арденне, где каждый или почти каждый мог увидеть, насколько Илан похож на того, на кого похожим лучше не быть. Почему он раньше этого не замечал или не придавал значения? Как он ходит по госпиталю и по улицам, у всех на виду? Наверное, все это потому что госпожа Гедора тоже похожа на своего отца. А он, Илан, похож на госпожу Гедору. И на все семейные портреты, аккуратно вынесенные во флигель и запертые там в пустой комнате. Может быть, люди видят, в первую очередь, другие семейные связи. Но не сами Илан.

А хорошо его спросили вчера — кто отец. Как, интересно, кир Хагиннор объяснил государю Аджаннару, что отец Илана, дед Илана и арданское чудовище, дважды топившее Арденну в крови, и чуть не утопившее в третий раз, — один и тот же человек, которого он, Илан, намеренно убил. А теперь видит в зеркале. От него никогда не отвяжутся призраки прошлого, потому что он сам призрак кровавого и смутного безвременья. Свои собственные долги худо-бедно отработать можно. Долги перед всем миром, которые показало ему зеркало — никогда. Стоит ли вообще стараться...

— Доктор Илан, ну-ка, пойдемте...

Дежурный по приемному, доктор Никар, человек большой и добрый, взял Илана огромной ладонью под мышку и почти внес в приемный покой. Посадил на застеленную свежей простыней кушетку, сунул под нос нашатырь, расстегнул ему пару верхних пуговиц на кафтане.

— Нельзя совсем не спать, — наставительно произнес он. — Даже если много работы. Нам хватает пациентов и без вас. Сходите, вон, в зеркало за дверью полюбуйтесь: на себя непохожи...

Доктор Никар не умел выглядеть строгим, даже если очень старался. Он смотрел на Илана сверху вниз обеспокоенно, и все равно улыбался. Он видел перед собой только доктора Илана, которого вернули из адмиралтейства в середине ночи, утром у которого была назначена операция, и который не умеет рассчитывать свои силы.

Илан встряхнулся. Хватит бредить наяву. И правда ведь устал, какие еще могут быть объяснения...

— Все нормально, — сказал он. — Спасибо, доктор Никар, я пойду.

— Знаю я эти ваши нормально, молодые люди. Нельзя объять необъятное, но вам пока невдомек. Хотите грохнуться в обморок за операционным столом? И кому вы поможете, если загоните себя до беспамятства? Идите спать, я сообщу доктору Наджеду, что он слишком сильно вас загружает!

Илан хотел возразить, но доктор Никар, бывший родом откуда-то из южного Таргена, и в разговорах о жизни любивший подчеркнуть, что он из мирных землепашцев, которые тянут плуги наравне с волами, снова взял его под мышку и поволок отдыхать, сказав:

— Я провожу.

Единственное, что удалось Илану — перенаправить доктора Никара с курса во флигель на курс в лабораторию. После доктор Никар сделал еще одно 'доброе дело' — застращал доктора Наджеда. Илан присел в приемном кабинете к столу, подсунул ладонь под расстегнутый Никаром кафтан на груди и пытался нащупать, что там, внутри, происходит. Кожа до сих пор была холодной и липкой от испарины. Думал Илан о том, что теоретически, так можно и свихнуться. А острые психозы, действительно, лечатся сном.

У скрипучей кабинетной двери была тысяча интонаций, она звучала в зависимости от того, кто и с каким намерением входил. Доктора Наджеда она в этот раз впустила с резким писком придавленной мыши. Или Мыши, то и другое звучало бы примерно одинаково. Илан принял твердое решение сегодня же смазать петли. Скрип предупреждал его о входящих, когда он сам был в лаборатории, раньше это казалось удобным. Но лучше уж повесить колокольчик. Ездит по ушам невыносимее, чем нож по стеклу.

Доктор Наджед, вернее, госпожа Гедора, которая испугалась за сына, схватила Илана сразу за обе руки. С сердцебиением уже все было более-менее, но она стала рассматривать запястья повернув руки Илана к свету — искала следы от нитораса.

— Мам, ты что, — удивился Илан. — Ты за кого меня принимаешь. Я просто...

'Зеркала испугался' Илан договаривать не стал. Глупо признаваться.

— Я отложила твою операцию, — сказала она. — Там же нет ничего срочного?

— Опухоль удалить, — сказал Илан, поправляя вздернутые ею рукава. — Тянуть тоже не надо бы. Я сейчас посижу немного, вернусь и сделаю.

— Чаю сладкого попей, — сказала госпожа Гедора, слегка успокоившись. — Бледный, как снежное чучело. Никар на меня ругается, говорит, я тебя довела... Так что всё. Не нужно ничего сегодня делать. Свободен до завтра. Если случится что-то срочное, я сама подойду.

Она погладила Илана по плечу, кивнула и собралась уходить, но черт дернул его за язык.

— Мам, — сказал он, — я правда на него очень похож?

Она остановилась на полушаге.

— Какие странные и страшные вещи у тебя, оказывается, в голове, — проговорила госпожа Гедора, медленно разворачиваясь обратно к Илану. Положила одну ладонь ему на темя, вторую на грудь и слегка нажала, толкнув от себя. — Вот этим люди отличаются. Только этим. Кому какая разница, как ты выглядишь? У тебя правильная умная голова и теплое живое сердце. Помни это и никогда не думай, что он, безумный и бессердечный, для тебя что-то определяет. Ты нисколько на него не похож, и поэтому я тобой горжусь.

Через мгновение она растрепала ему волосы, Илан перехватил ее ладонь и дотронулся до худых сильных пальцев губами. Улыбнулся впервые за утро. Не так все было просто, как ему сейчас сказали. Но одно утешает — если он таки свихнется, до корпуса с умалишенными рукой подать, и там его, может быть, даже вылечат.

В лаборатории снова не оказалось ни сахара, ни Мыши. Что странно, потому что Илан пребывал в уверенности — и сахар есть, и Мышь спит в чулане на сваленных там старых диванных подушках, оставшихся от тех времен, когда госпиталь был еще Дворцом-На-Холме. Сахара Илан занял у соседей, воду в чайник слил из автоклава. Почти успокоился, только отсутствие Мыши ему не нравилось. Ее следовало наказать серьезно еще за вмешательство в историю с Адаром. Илан этого не сделал. И она, как водится, снова решила, будто ей позволено больше, чем другим. С другой стороны, если ты живешь в нижнем квартале и состоишь в какой-нибудь банде или выживаешь вместе с большой семьей, принцип 'наших бьют' не предполагает размышлений, кто, за что, и насколько справедливо. Сначала нужно спасать своих, а потом, если будет нужда и возможность, смотреть, в чем была причина. Это впитанные с младенчества инстинкты. Они не преодолеваются воспитанием. Их можно только сдерживать, и таким искусством Мышь пока не владела. Но попытка порвать за Илана таргского императора — это лежит уже слегка за гранью добра и зла. У кого собаки цепные, а у нас — Мышь...

Вчера на ужине в губернаторской резиденции Мышь съела раза в три больше, чем Илан, и еще набрала с собой пирожков пол госпиталя накормить. Подававший блюда лакей, изогнув бровь и скосив глаза, наблюдал, как Мышь уминает суповой ложкой с фарфоровой золоченой тарелки все, что ей ни положи. Видимо, тоже любопытствовал, сколько же в нее влезет. Менять себе тарелку вместе с блюдом она не позволяла, видимо, полагая, что посуду отберут навсегда и прекрасный ужин будет закончен. Илан твердо пресек этот спектакль, только когда ей хотели налить вина. Казалось бы, спи и спи после такой трапезы. Тем более, что начальник в раздумьях после произошедшего вчера и не торопится будить, потому что не знает, что ей сказать про все это. Но нет. Опять смылась по своим делам без разрешения. Пирожки пошла раздавать, что ли...

С установкой прозрачных стекол в окна все шумы внутреннего двора, которые раньше Илан игнорировал из-за плохой видимости источников, обрели зримый образ, плоть и кровь. Жизнь под окнами и раньше не текла спокойно. Сейчас слышимость чуть уменьшилась, зато добавилась картина происходящего. Вот кто-то из младших интендантских побежал к конюшням, звеня тяжелой связкой ключей, словно каторжник кандалами. Вот загремели распашные створки внутреннего выхода, крыльцо которого располагалось почти под окнами лаборатории. 'Осторожнее, кир Хагиннор, ступеньки!' Мать твою, сказал Илан вслух. Я же велел тебе, старому грибу, лежать. Что за дурацкая самонадеянность в таком-то возрасте?..

Процессия из семи или восьми человек, возглавляли которую интендант и сам кир Хагиннор, двинулась от крыльца в сторону конюшен-складов.

Илан одним глотком допил чай, схватил плащ и поспешил восстанавливать нарушенный порядок.

По чугунной черно-золоченой лестнице, соединяющей этажи, целиком сделанной из кованых решеток, гулкой, звонкой и прекрасной, Илану навстречу громыхал запыхавшийся от бега и волнения помощник господина интенданта.

— Хорошо, что я вас встретил, доктор! — обрадовался он Илану. — Вас требуют к генерал-губернатору ящики считать!

— С каких пор я у хозяйственной части коренником в обозе? — удивился Илан.

— Вы же подписывали страховые документы!

Тьфу ты, подумал он. Правда.

Илан подошел в самый драматический момент. Вся делегация уже была внутри склада. Государь, нисколько не опасаясь предупреждающих надписей, взобрался на свинцовые ящики и смотрел на занятое ими пространство сверху. Илан с интересом рассматривал, как тот, при своих холеных руках, одет. Совсем простая, далеко не новая одежда. Серый кафтан с обычными чиновничьими рукавами, черно-бурый грубый плащ, черные сапоги без блях и пряжек. Даже пуговицы, и те деревянные. Человек-Рукава-В-Чернилах. Писарь из карантина. Для удобства, или позерство такое?..

— Все правильно, я не перепутал, — сказал император. — Сорок три. Двух не хватает.

— Где? — только и спросил кир Хагиннор интенданта. — Я тебя спрашиваю, крыса канцелярская. Где?!

Тот тряс сжатой в руках пачкой документов, мотал головой и похоже было, что его сейчас хватит удар или настигнет какой-нибудь припадок. В момент, когда господин интендант, не находя ответа, бухнулся перед генерал-губернатором на колени, Илан и подоспел. Выдрал у того документы из сведенных судорогой пальцев, пролистал судовую опись и штампы таможни, открыл на странице со страховым договором, предъявил киру Хагиннору цифру '43', ткнув в нее пальцем.

Тот взял в руки документы, стал проверять постранично.

— Сколько привезли, — сказал Илан, помогая интенданту подняться с засыпанного старой соломой пола. — Здесь никто ничего не трогал. Спрашивайте с порта.

— Опять ты, — государь легко спрыгнул с ящиков и отряхнул ладони. — И здесь ты.

Илан наклонил голову, здороваясь.

— Это тот самый благотворительный госпиталь. Где еще мне быть? — сказал он. — Я не напрашивался. Меня позвали.

— Святой, — ответил таким же недопоклоном государь. — Я помню. Я ошибся вчера. Задавая вопрос, надо понимать, что потом делать с ответом. Я задал не тот вопрос. Я сожалею.

— Ошибаться не стыдно, — пожал одним плечом Илан. — Стыдно не признавать ошибок... государь.

— Это не раскаяние, — повел головой таргский император, подходя ближе. — Всего лишь осознание, что за тот эпизод себя не похвалишь... государь.

— Стоять! — объявил кир Хагиннор, шагнув между ними и останавливая государя ладонью, а Илана пачкой документов. — Мне наплевать, нравитесь вы друг другу, или нет, или что между вами сейчас происходит. Никаких больше вопросов! Никому!

Илан опустил взгляд, не наклоняя головы.

— Не хотел показаться невежливым и негостеприимным, — сказал он. — Но я просил вас полежать сегодняшний день, кир Хагиннор.

— Не получилось, — по-ардански беспечно отвечал генерал-губернатор, свернул документы и ткнул ими в ни живого, ни мертвого стоящего тут же интенданта. — На вашем складе ящиков нет и не было. А где они тогда?

— Пойдемте ко мне, я проверю, все ли у вас хорошо, — специальным ласковым голосом для пациентов пригласил Илан.

— Да какой черт хорошо! — вскинул голову кир Хагиннор. — Хвост с ними, если их сняли с корабля вместе с людьми. Все равно уже... не вернуть. А если сперли или потеряли где-то в городе?.. Ты представляешь себе, что там?!

— Я читаю на северо-ходжерском, — уклончиво отвечал Илан. — Пойдемте ко мне. Это нужно сделать.

— Пойдемте, — согласился кир Хагиннор. — Заприте здесь двери, опечатайте, замуруйте, изобретите другой способ изоляции, но следите, чтобы даже кошка не пролезла. Мы не можем забрать их сегодня. Они побудут у вас. Не знаю, сколько. Пока ситуация либо не исправится, либо, хотя бы, не прояснится. И не дай бог, если их потом окажется сорок два, сорок один или тридцать восемь. Тогда, как бы ни было противно этим заниматься, за государственную измену придется кого-нибудь казнить.

* * *

— Проведи меня по госпиталю, — неожиданно попросил Илана государь. — Я хочу посмотреть, как здесь что устроено.

Делегация из адмиралтейства рассыпалась на части еще по пути со складов. Кто-то остался возле опасных ящиков, пока их не запрут надежно, кто-то отделился на первом этаже. Кир Хагиннор, напоенный для профилактики микстурами разной степени волшебности, послал секретаря к Наджеду, сам остался в лаборатории листать документы и что-то подсчитывать в столбик на мышином линованном листке для прописей. С Иланом пошел только государь.

Илан вначале оглядывался, не понимая, должно ли быть какое-то сопровождение, потом просто повел его, как просили. Через все три этажа и цоколь. Показал послеоперационных и сумасшедших, легочных и почечных, детское инфекционное отделение, акушерское, большую, полную пара и шума кухню, столовые для ходячих больных и для служащих, дезинфекцию (тщательно не глядя в сторону зеркала), в которой надеялся встретить Мышь, перевязочные, процедурные, прачечные, автоклавные, аптекарский корпус, котельную, круглые сутки греющую для дезинфекции воду и плиты, учебные помещения и спальни для младшего медперсонала. По сути, обход госпиталя был посвящен поискам Мыши. Иначе Илан спихнул бы необходимость водить любопытных на доктора Наджеда. В конце концов, это его госпиталь. Не Илана.

Мышь не находилась. Привычное отсутствие ее бросалось в глаза до такой степени, что даже государь спросил, когда они завершили поход, выйдя из приемного покоя на ступени главного входа:

— А где та блаженная с... выразительным взглядом?

Внизу перед ними лежала вся Арденна. Илан пожал плечами:

— Убежала.

— А прибегала она откуда?

— Приблудилась из трущоб, — кивнул в сторону нижнего города Илан.

— Подбор персонала блещет, — как бы про себя проговорил государь и добавил неожиданно: — Город у вас очень красивый. Очень спокойный. Радостный какой-то... Нравится мне. Я бы здесь остался, если бы мог выбирать... — Перехватил взгляд Илана, направленный на его золоченые ногти, объяснил: — Я должен на церемониях красиво держать свитки с указами. Так надо, так принято. Не съезжающая на нос неудобная корона, но что-то вроде. — И спрятал ладони в свободные таргские рукава.

Илан улыбнулся:

— Я не со зла сказал. Просто некоторым в городе бредится, будто я вернулся в Арденну, чтобы сидеть тут в золотой царской короне предков. Она была тяжелая и совершенно дурацкая, я ее мерил лет пять назад. Потом ее разобрали на камешки и золото и заказали на них на Хофре стальной хирургический инструмент, автоклавы, дистилляторы и коробки для дезинфекции операционного и перевязочного материала. Так что короны арданского царства у меня больше нет. Но какую-то часть ее я теперь всегда ношу с собой.

— Вон она бежит, — вдруг сказал государь и указал на проулок, сбоку ведущий к большой площади перед парадной лестницей.

Оттуда, подхватив юбки и припадая на одну ногу, действительно спешила Мышь. Красные башмаки ее были заляпаны грязью по самый верх, лицо, на котором застыло ожесточенное выражение, разбито по всей левой стороне, волосы растрепаны, пелерина на бок, платок с головы с пятнами крови и торчит за пазухой.

Илан пошел навстречу, заранее понимая, что ругать и воспитывать ее не выйдет. Опять мимо. Мышь побывала в какой-то переделке. Ушла самовольно, поэтому — по своей вине, но...

Задыхаясь, она свалилась ему в руки и повисла почти без сил, вздрагивая и всхлипывая оттого, что больно было дышать. Илан встал на одно колено, дотронулся до ссадин на виске и на лбу, приподнял запекшуюся губу пальцем, заглядывая, целы ли зубы. Спросил:

— Что это такое? Где тебя приложили?

— Дома... — прохрипела Мышь. — Отчим...

— Да уж... — проговорил у Илана за спиной таргский государь. — Я подожду в твоей лаборатории. У меня есть разговор, но не надо из-за меня торопиться. Делай, что должен.

Илан за руку повлек Мышь в приемный покой, она споткнулась на лестнице, чуть не упала в ступеньки носом, пришлось подхватить ее и нести. Там сдал в руки Никару.

— Очередная красота, — покачал головой тот. — Третья за сегодня, а день только начался. Что-то нынче много их...

Санитарка стала раздевать Мышь до нижней юбки. Мышь закрыла ладонями лицо, прижала локти к отсутствующей груди и разревелась с заиканиями, потому что рыдать ей тоже было больно. На животе под ребрами у нее разливался приличных размеров синяк, бока были помяты и поцарапаны, левая коленка ободрана до мяса, но кости, вроде, целы и шить не нужно. Следующую восьмую часть стражи Мышь всхлипывала и икала, Илан вытирал ее мокрым полотенцем и салфеткой с антисептиком, Никар бинтовал, по-доброму ворча: 'Не жмись, мышь хворая. Титьки вырастут — будешь жаться, а пока они у тебя внутрь растут, не наружу... Локтем мне в глаз не целься, выбьешь... Руку подними...'

Илан, немного зная мышиный характер, и ориентируясь на то, что крови на ней было многовато для нее одной, в конце концов осторожно спросил:

— Скажи-ка Мышь, тебя побили, или ты подралась? Ты же ему тоже взвесила на сдачу?..

— Я хотела мелким дать пирожков и бежать назад, — стала рассказывать Мышь. — Не знала, что мать с отчимом дома, думала, не вернулись с ночных заработков. Она... — Мышь всхлипнула, — оказывается, договорилась все ж продать меня в веселый дом, где бы ей за меня платили каких-то денег, а они бы их пропивали... Сраные уроды... Хотели меня запереть, я вылезла. Хотели меня поколотить и заставить, я нож схватила. Отчим... он за лезвие рукой взялся, сказал, мол, мне его зарезать слабо. Я ему руку и вспорола. Только руку, честно... Нож еще тупой был... Как потом выбралась, не помню. Я правда не хочу туда ходить, но мелких очень жалко... Хоть бы сестра отобрала их у нее... Она замужем за конторским из порта...

— Ну... — сочувственно произнес доктор Никар. — Зарезать человека тупым ножом действительно непросто.

Илан надел Мыши на голову чистую робу, теплую с дезинфекции, и предоставил ей искать рукава самой.

— Все, — объявил он. — На сегодня приключения окончены. Иди в общую спальню, с головой накройся одеялом и не отсвечивай. И не попадись случайно на глаза доктору Наджеду. А то меня живьем съедят.

— Угу, — сказал Мышь.

Но приключениям заканчиваться было рано. Кому-то припекло, и он, как дурной, забарабанил в двери приемного покоя.

— Вот деревня, — сказал доктор Никар и крикнул громовым голосом: — Открыто, входите!

Дверь не сразу, но сдвинулась в сторону — с той стороны привратник помог сообразить, что она не открывается туда или сюда, ее нужно дернуть вбок. На пороге стояла растрепанная, плохо выглядящая худая женщина, за плечом ее маячил испитый мужик с опухшим сизым носом. Он показательно держал перед собой перемотанную нечистой тряпкой руку. Илан выдохнул. Раз сами добрались, значит, в брюхо ему Мышь нож и правда не воткнула.

— Верните мерзавку! — визгливо выкрикнула женщина, сразу углядев сжавшуюся за спинами врачей Мышь, и ткнула в нее пальцем. — Я мать, я требую!

Мышь уцепилась Илану за одежду.

Илан поднялся с табурета, ладонью показав Мыши не дергаться.

— Если вы нездоровы, вам окажут помощь, — металлическим голосом отчеканил он. — Требовать здесь что-либо у вас нет права.

— А я требую отдать мне мою дочь! — не унималась женщина. — Моя дочь должна пойти со мной!

Мужчина сделал попытку оттолкнуть женщину и перевалить через порог, но Никар взял в одну руку самую большую из изогнутых хирургических игл, в другую скальпель и поманил смельчака:

— Иди, ко мне, родной. Порезался? Зашью.

Тот сразу отступил обратно и перестал показывать руку.

— Вашей дочерью подписан контракт, — жестко сказал Илан. — Она не вещь, забирать ее или возвращать. Она решает сама.

— Кормильца семью лишила, падаль! — женщина погрозила выглянувшей было Мыши кулаком. — Для чего я тебя рожала?! Контракт у нее!.. Я доберусь до тебя, сучка! Я из тебя еще потрохов наверчу! И на вас управа найдется! Я напишу судье!..

— Писать сначала научись, — зашипела Мышь и медленно, но верно стала сползать с кушетки, чтобы вступить в новую драку. Илан осадил ее обратно.

На крики и со стороны госпиталя, и со стороны парадного входа уже начали подтягиваться зрители.

— Это у вас нет права лишать меня моей семьи! Иди сюда, гадина! Мы все уходим! Сейчас же!..

— Шестьдесят лар в кассу как штраф за несоблюдение контракта, четырнадцать за разбитую химическую посуду, и вы уходите, — спокойно и громко объявил Илан, понимая, что ссориться и начинать кричать в ответ — тупик.

— Шестьдесят? — ахнул мышиный отчим.

— Вместе семьдесят четыре! Или я сам напишу судье, и про побои добавлю. Не готовы? Нет денег? Тогда вон отсюда! Здесь госпиталь, а не город нищих!

— Я!.. Я... — захрипела женщина, подняв вверх побелевшие кулаки, и вдруг стала валиться назад, падая в приступе.

Илан и санитарки из приемного шагнули было ловить припадок, но сквозь почти натуральные судороги Илан увидел, как зло блестит на него приоткрытый глаз — проверяет впечатление.

— Стоять! — велел он персоналу. — Не держите! С этим балаганом только милостыню на паперти вымогать.

Взял Мышь за шиворот, снял с кушетки и вытолкнул из приемного покоя в госпитальный коридор. За дверью Мышь вдруг снова всхлипнула:

— Я что, правда столько должна?

— Нет, — ответил Илан. — Забудь. Но они сюда за тобой больше не сунутся.

Мышь шумно выдохнула. Проговорила счастливо:

— Врете вы, доктор, как нанятой!

Илан все-таки хлопнул ее по затылку. Не сильно и не всерьез. Но должен был.

* * *

Илан умудрился открыть тяжелую дверь в свой кабинет так осторожно, что она не спела ему ни одну из тысячи своих надоевших песен. И сразу понял, что в лаборатории говорят про него.

— Если бы с ним все было иначе, — говорил государь Аджаннар, — я бы вчера не сдержался.

— А ты и не сдержался, — отвечал кир Хагиннор. — Ты живого человека обижаешь. Римерид — он мертвец, ему не больно. А этого не трогай. Люди говорят, он поклялся спасти столько жизней, сколько его отец погубил. Вот и пусть спасает.

— Это задача на тысячу лет и не для одного человека.

— Тем более, не лезь. Если кто с ней и справится, так только он. Знаешь, как ко мне подходит его мать со своими иголками? 'Приготовьтесь, кир Хагиннор, сейчас будет больно'. И непонятно, сразу мне на стенку лезть, или все-таки дождаться, когда она начнет втыкать то, что с собой принесла. А этот? 'Ну, ладно вам, все уже хорошо, я рядом, я держу вас за руку, сейчас все пройдет'. И хвост знает, что при этом делает, потом только дырки на шкуре считаешь, а как, когда они образовались, неизвестно. По голове меня погладил. Он. Меня. Меня! Я, наивный, считал, со мной это последние полста лет не работает... Работает отлично, я такой же доверчивый идиот, как все... А он не такой, как все. Так что он — справится. И, если не он, то кто? Да, правда, на него как в прошлое смотришь. Почти тот самый Римерид с его ласковым голосом и чудесным даром убеждать. Только Римерид наоборот. Римерид наизнанку. С добрыми руками и щедрым сердцем, обращенным к людям. Доброта, дружочек, самое главное в мире лекарство. Только аптекари им не торгуют, отобрать, украсть, купить его негде. Одна осталась надежда — на местную благотворительность. Что всем нам взвесят хоть по чуть-чуть...

Неудобный комок, стоявший у Илана под сердцем после утренней встречи с зеркалом, ухнул вниз, словно в детстве на качелях. Затрепыхался внутри и затих, распадаясь на простые и ясные понятия: доброта, долг, правда, честность, благодарность. Илан на несколько ударов сердца замер. Потом встряхнулся. Для него все услышанное имело немного неожиданный, но очень серьезный и очень своевременный смысл.

Значит, не только у Илана есть невидимые миру сопли. И не только Илан верит в то, что зло злом не поборешь. Кир Хагиннор, оказывается, не только живой человек, но и признает это. Человек, который знает, как и зачем жить эту жизнь.

Илан толкнул дверную створку, чтобы она заскрипела и стукнула, потоптался возле входа. В лаборатории замолчали.

— Я хотел предложить тебе ехать со мной в Тарген, — государь вышел Илану навстречу, запахивая плащ. — Но я хорошо понимаю, что ты нужнее здесь, поэтому уговаривать не буду, выбор за тобой. Поедешь?

Илан отрицательно покачал головой.

— Хорошо, — легко согласился государь. — Тогда скажи мне одно: ты всегда выполняешь свои обещания?

Илан понял, о чем речь, криво улыбнулся. Отвел взгляд.

— Я стараюсь не обещать того, что не смогу сделать, — сказал он.

— Но то, что уже обещал? Делаешь?

И тогда Илан посмотрел государю прямо в глаза:

— Да. Временами я об это убиваюсь.

— Об это все мы временами убиваемся, доктор Илан. — Государь на мгновение дотронулся Илану до плеча, и они с киром Хагиннором ушли.

Илан остался один. Зашел в лабораторию. Ему зачем-то переставили на столах химическую посуду и повернули к свету стеллаж с чашками плесени. Плесень света не любила. Придется наводить порядок.

Мышь сегодня не работница. А еще нужно растапливать печь, делать закладку на стерилизацию и добирать хвосты по инъекционным препаратам, и тоже пропускать через автоклав. Нужно пройтись к чахоточным. Нужно заглянуть в хирургию. Нехорошо выпадать из рабочего графика по причине невидимых соплей. И нужно раз и навсегда подобрать эти сопли. Люди, как выяснилось, думают об Илане лучше, чем он того стоит, и ставят его выше, чем он сам себя ценит. Выглядит в их глазах он иначе, чем представляет себе. Зато и ждут от него больше, чем он дает.

Он не клялся и не давал обетов. Он хотел искупить всего лишь свой собственный грех за то, что намеренно лишил человека жизни. Одного человека. Не за всех, кого лишил жизни сам тот человек. Хорошую же задачу поставила ему людская молва. На десять его собственных жизней... Еще Илана, не избалованного открытой благодарностью и похвалой, очень тронули слова кира Хагиннора о доброте. От них появилось теплое ощущение правильности, нужности, и все, что не складывалось сегодня утром по ту сторону ишулланского стекла, всего от нескольких слов сразу и накрепко сложилось по эту.

Пусть так и будет. Все то же самое, но наоборот и наизнанку. Из чего еще строить противовес, если не из того, что дано по праву рождения.

Правда, соплям этот подслушанный разговор помешал подобраться, и невидимые нечаянно перетекли в видимые. Не от горя. От счастья — выход нашелся, страх быть похожим исчез. Так что Илан сидел перед алхимической печкой, испачканными в саже руками подсовывал растопку под заложенные сверху дрова, глупо улыбался и по-мышиному шмыгал носом.

— Иду в акушерское, чтобы вздернуть на рею Гагала за пропущенные бестолку сутки и то, что он, вместо заполнения журнала, читает и себе в тетрадку что-то пишет, читает и пишет... — негромко проговорила за спиной у Илана госпожа Гедора. Гости из адмиралтейства оставили кабинет распахнутым, скрипучая дверь не предупредила Илана. — А он там рожает сразу впятером, да с таким вдохновением, словно сам. Ладно, думаю, пойду отыграюсь на Илане за его Мышь и брошенную в приемном несчастную женщину с нервным припадком. Нужно же куда-то приложить начальственное рвение... А ты сидишь тут, плачешь. И как вас ругать, ребята?..

— Я не плачу, — быстро сказал Илан, затыкая нос рукавом.

— Я даже сделаю вид, что верю. Но будь честен хотя бы с собой: хирургия очень непростое занятие, она удается немногим. Не потому, что руки плохие и ум не подготовлен. Полно среди нас и умных, и умелых. А потому, что душа не выдерживает напряжения, сдается, не может бороться за жизнь до последней капли крови, без скидок на слабость и обстоятельства. Если тебе тяжело, иди, рожай вместо Гагала, а его я возьму на твое место. Там естественные процессы, они попроще. Он хочет и может учиться. Хотя... он тоже плакал вначале. И я плакала.

— Работа ни при чем.

— Из-за Мыши, что ли?

— Нет. Давай ты не будешь угадывать. Все равно не угадаешь.

— Давай, — согласилась госпожа Гедора. — Тогда закончил себя жалеть, стиснул зубы, и вперед. Остановишься — не только все свое потеряешь, но и чужое, тебе доверенное, а этого тебе делать нельзя. Я смотрела твоего больного. Мне очень не понравилось. Я хотела сама, велела его готовить, но, вижу, тебе заняться откровенно нечем, поэтому ты сейчас моешься и идешь в операционную.

Из приоткрытой дверки печи на Илана дунуло дымом. Илан закашлялся и потер теперь уже по праву слезящиеся глаза. Задвинул заслонки и закрыл топку. Погаснет, так погаснет. Главное, чтобы не перегрелась, пока его нет, и не разнесла автоклав.

Часть 2

Так получилось

* * *

Наверное, небо услышало Илана, потому что подбросило ему работы. Останавливаться ему долго не пришлось. Все, что сегодня могло идти не так, шло, по своему обыкновению, не так, а права на ошибку Илан, все по тому же обыкновению, не имел. Технически несложная операция непредвиденно затянулась из-за запущенности случая. Асцитная жидкость не слилась полностью из брюшной полости через прокол и выплеснулась при разрезе, огромная, покрытая кавернами со слизью опухоль вся проросла кровеносными сосудами, а пациент сначала попытался уйти на тот свет, потом, приведенный в норму, чуть не проснулся невовремя. Илан еще не ушил брюшную стенку, а на соседний стол уже фиксировали какого-то полупьяного гуляку с ножевым ранением печени, и в предоперационной стонал портовый возчик с переломами костей стопы, по которой проехала груженая телега. Тут же пришел Гагал и попросил место и помощь, потому что кому-то упорно не рожалось, а персонал из акушерского не имел операционной подготовки. Когда запищал извлеченный под яркую лампу младенец, Илан вспомнил, что, согласно сегодняшнему расписанию, дежурит на самом деле не он, на Илане только плановые, а они закончились сложным, но единственным больным, за которым еще ночь придется следить. В лаборатории же ждут препараты, и никто эту работу за Илана не сделает.

Попросил фельдшера позвать Никара, который самостоятельно не оперирует, но складывать сломанные кости умеет. Пошел в предоперационную. Прежде, чем раздеться и умыться, выглянул в коридор, нет ли там еще кого, удивился увиденному и сам удивил тех, кто увидел его.

На лавке для ожидающих сидел, нахохлившись, старший инспектор Аранзар, и видно было, что ему здесь откровенно не по себе от запахов, звуков, а теперь еще и зрелищ. С ним рядом съежился какой-то бледный парень, на вид, слабосильный и нездоровый, в глазах которого при виде окровавленной операционной одежды Илана задрожал неподдельный ужас. Парень вжался в лавку, вцепился в ее край так, что пальцы побелели, того гляди упадет без сознания. Одному Дженишу все было нипочем. Он лежал немного в стороне на другой лавке, заложив руки за голову, и со спокойной улыбкой рассматривал причудливый коридорный потолок.

— Не понял вас, — сказал Илан. — Вы меня ждете? Что-то случилось?

Аранзар при виде Илана разве что не осенил себя охранным знаком от демонов. Потом вздохнул, видимо, пропуская через себя мысль, что это всего лишь Илан, и проговорил:

— Все, что случилось, случилось почти декаду назад. Но разгребать мы будем до весны.

— Поэтому все показательно страдают, а инспектор Джениш прохлаждается?

Аранзар невесело усмехнулся.

— Выпрут нашего Джениша из префектуры декады через две-три, какие его заботы. Пойдет он к вам в охрану, или в кабак какой. Вышибалой.

— Мне плевать, куда идти, — безмятежно отозвался Джениш. — И мне похер, кого бить.

— Сейчас я выйду, — пообещал Илан.

Сбросил грязный балахон в лубяной короб в углу за ширмой, переобулся, вымыл руки, плеснул в лицо водой, пригладил волосы, надел ходжерский кафтан. С заменой ставень на окна в хирургическом корпусе стало тепло. Можно было работать по правилам, не таская в операционную верхнюю одежду. За время недолгого отсутствия картина в коридоре не поменялась.

— И за что его выпрут? — продолжил начатую тему Илан, выходя к инспекторам.

— А тебе не все равно? — Джениш повернулся на лавке на бок и подпер голову рукой.

— О, — сказал Аранзар, случайно толкая сидевшего с ним рядом парня, от чего тот совсем сжался. — Это большая, живописная и, во многом, трагическая история. Он, видишь ли, не может себя заткнуть. Он в принципе не может вовремя заткнуться, когда его несет — хоть так, хоть стихами... Наш господин поэт сочинил пьесу, и понес ее проверять, годится ли она на что-нибудь. Пьеса оказалась годная, умелые люди из Академии Искусств забрали ее у Джениша и положили на музыку. Скоро в городе премьера, а на инспекторе Дженише третий год висит строгий запрет на сочинительство от госпожи префекта. Он именно поэтому до сих пор младший инспектор, а мог бы быть уже... Много кем. Не все пока про пьесу знают, но младший инспектор Джениш нынче больше готовится к скандалу, чем к премьере.

— Уважаю, — сказал Илан. — Делать всем назло я тоже в детстве любил.

Джениш вдруг сел ровно и продекламировал:

'Арденна перед вами открывает двери,

Как старый ящер открывает пасть.

Здесь нет ни денег, ни дождя, ни веры,

И демоны сражаются за власть!'

— Это не твое, — с сомнением сказал Илан. — Я это где-то раньше слышал.

— Правильно, — Аранзар поднялся и взял за край одежды худосочного юношу, заставляя того встать рядом. — Это тот самый стих, за который казнили рифмоплета Юншана. Не лучшее из его произведений, к слову сказать. Пойдемте куда-нибудь. У нас разговор, а тут жуткое место какое-то. Кровью пахнет.

— Свое рассказывать я не могу, — сказал Джениш, потягиваясь. — Запрещено. Да и вообще... Я не умею писать стихи. Я не родился на свет поэтом. Я не могу даже две строки связать и рифмою, и сюжетом...

— Привел доказательства — заткнись, — бросил ему через плечо Аранзар.

Илан, улыбаясь, сделал приглашающий жест в направлении к выходу из хирургического отделения. Они двинулись в путь.

— Читать стихи, оценивать их — хороши, нехороши — они могут, — ворчал за спинами всех Джениш. — А сочинять для них не смей!..

— Не я тебе запрещаю. Так мама приказала, — отвечал ему Аранзар, поднимаясь по ступенькам, и ведя за край плаща бледного парня, словно козу на веревочке. — Ты же знаешь, что надо слушать маму. Мама всегда права! А читать мне запретить нельзя. Во-первых, это не моя мама. Во-вторых, читать — это другое. Но вы представьте, какова трагедия, господа, когда поэта казнят за дрянной стих. Он написал три тома настоящих и прекрасных, но никому при его жизни не нужных. А его приговорили к повешению за плохую поделку, за политический памфлет, который падкие на пафос люди с дурным вкусом растащили по улицам. А он не этим хотел прославиться! И умирать вообще не хотел!..

— Я, — сказал Джениш, — заткнулся, если ты не заметил. По крайней мере, пока меня окончательно не выпрут. Или не казнят.

В теплой лаборатории, посипывая клапаном, остывал автоклав. Печка не подвела. Разогрелась. Илан зажег лучинку от углей в поддоне, засветил три лампы из пяти, спросил:

— Чай будете?

— Не откажемся, — кивнул Аранзар. — А у тебя только чай?

— Только чай, — сказал Илан.

Достал четыре стеклянные чашки, в каких разводил на стеллаже пещерный мох, насыпал в чайник заварки, стравил из автоклава лишнее давление, нацедил кипятка. В ящике кабинетного стола добыл кусок розового сахара, лежащий в такой же чашке под вощеной бумагой, положил медицинские кусачки вместо щипцов для раскалывания. Вынес и поставил угощение на лабораторный стол.

— А теперь докладывайте, зачем я вам снова нужен, — сказал Илан, разливая чай по чашкам.

— Нам, — сказал Аранзар, сразу забирая себе самый большой кусок сахара, — собственно ты ни зачем не нужен. Нам нужно вот это чудо куда-то пристроить. — Он дернул за рукав хилого парня. — Потому что из префектуры он или сбежит, или откинется там. А мы за это по башке получим, будто мало нам Джениша с его пьесой.

Илан внимательно посмотрел на парня. Тот не притрагивался к поставленной для него чашке и сидел с напряженным лицом, разглядывая то ли свои руки, то ли колени.

— Что с ним не так? — спросил Илан.

Джениш взял руку парня, как вещь, задрал тому рукав и предъявил Илану свежий надрез на венах запястья. Старые белесые там рядом тоже были.

— Еще его обожгло на том корабле, у него какая-то плешь на спине, и, ты же понимаешь, мы не можем его взять и отпустить, он не местный. Он химик, помощник инженера. Был... помощником инженера. Он тебе пригодится. Возьми пока себе, а?.. Может быть, и инженер найдется потом. Может, это ненадолго. Нам правда его некуда девать. С собой водить не вариант, в адмиралтействе запереть — там на него ругаются, в префектуре — видишь, вены вскрыл. Без присмотра не оставить. Пусть он у тебя растворы по склянкам переливает?..

— А сам инженер где?

Джениш нецензурно ответил в рифму.

— Что значит, возьми себе? — поинтересовался Илан. — У него самого мы что, не спрашиваем?

— Так вышло, что не спрашиваем.

Аранзар полез за пазуху и достал три тонких, прошитых красной шелковой нитью листка, исписанных крупным неровным почерком. Один лист на брахидском, другой на таргском с ошибками. На третьем был отпечаток ладони и несколько оттисков с именами продавцов и покупателей. Снизу болталась сургучная печать на потрепанном шнуре.

Купчая на раба.

Илан хотел отдать листы обратно, Аранзар остановил его:

— Это тебе. Подарок.

Илан разгладил смятую купчую на столе. Хорошего раба даром не отдадут. Даже на время. Да, собственно, и видно, что это не облегчение работы в лаборатории. Это подвох.

— Я все-таки попробую спросить, — покачал головой Илан. — Чего сам хочешь, подарок?

Раб медленно поднял голову и посмотрел на Илана темными запавшими глазами.

— Сдохнуть он хочет, — перебил возможный ответ Джениш. — Дурак он. Я бы его пришиб, да чужое имущество, нельзя.

— Я тебя умоляю, Джениш, заткнись, — попросил Илан. — Ну?

— Дайте ножичек — увидите, — замогильным странным голосом произнес раб.

— Ножичков у меня здесь завались, я с ними работаю, — мягко сказал Илан. — Но ничего не получится.

— И что вы мне сделаете страшней того, что со мной уже было?

— Возьму ножичек, именуемый 'ланцет', раскалю его докрасна и прижгу рану, чтобы остановить кровотечение, — объяснил Илан. — Ты же в госпитале, а я хирург. Поверь мне, ножичками я владею куда лучше, чем ты.

— Мы пришли в нужное место, — бодро объявил Джениш, встал и подобрал с лавки свой черный плащ. — Доктор Илан знает, что делать. Бежим отсюда.

И они сбежали, оставив купчую на столе. Илан смотрел на раба. Темные, давно не мытые волосы, одежда с чужого плеча, впалые щеки, кожа смугловатая, с серо-желтым от бледности оттенком, необычный разрез глаз. Брахидец-полукровка, сколько лет, не понять. Молодой, только выглядит лет на десять старше.

— Имя у тебя есть? — спросил Илан.

— Нету.

— Хорошо, буду звать тебя Подарок. Пока настоящее не назовешь. И не сиди передо мной с таким лицом. Я тебя насквозь вижу. Ты же химик. Взял бы мышьяка, съел бы, и умер. Не хочешь? Будет больно, некрасиво и никто не спасет? Смени позу. Так, как резал вены ты, никто еще до смерти не зарезался. Можешь дурить адмиралтейство и даже префектуру, а меня — нет. Чай ты или пьешь, или я выливаю. Потом веду тебя на дезинфекцию мыться. Там посмотрим, что у тебя за плешь на спине.

* * *

Вой, визг и истерические вопли долго ждать себя не заставили. Илан думал — с участием подарка представление, конечно, обязательно будет, но все кругом люди взрослые, сумеют обойтись без Илана.

Не обошлись.

Илан, если обстоятельства позволяли, принципиально не лез под одежду к тем, с кем работал. Не хотел смущать, настраивать против себя или выставлять отношения доктор-пациент вместо рабочих. Посмотреть пресловутую плешь попросил двух фельдшериц из акушерского — вотчина Гагала к дезинфекции была ближе всего. А на всякий случай в поддержку женщинам отправил трех санитаров, грузивших в сухие автоклавы на прожарку простыни, бинты и операционное белье. Пока подарка убеждали показаться по-хорошему, Илан почти успел помыться. Потом дело, видимо, перешло от уговоров к насилию, потому что поочередно звучавшие голоса сначала стали громче, потом перешли в общий гвалт, потом в ругань, а потом в те самые вой, визг и вопли. Илан никого выручать не пошел. Просто не пошел, и все. Их там пятеро, а подарок один. Весь мир не пожалеешь, всем на свете не поможешь, пусть сами учатся справляться. Учиться, однако, никто не хотел, все только орали. Видимо, так с подарком до этого было в адмиралтействе, так потом и в префектуре.

— Доктор Илан! Доктор Илан! Проказа! — в душевые для персонала ворвалась младшая из фельдшеров. — Идите скорее!

Кого волнует, что доктор Илан едва успел схватить простыню, чтобы прикрыться. Кого волнует, что госпитальный устав криками и руганью нарушен вдоль и поперек. И, главное, в чем смысл спешить, если проказа развивается и прогрессирует годами? Орать и ругаться еще куда ни шло, но панику устраивать зачем?..

Когда Илан, замотавшись в простыню и отжимая на ходу волосы, пришлепал босиком в дезинфекционную комнату для пациентов, голый подарок извивался змеей, пытаясь освободиться из рук державших его через полотенца санитаров. И вывернулся-таки, упал на пол, пополз куда-то под накрытый клеенкой стол, на котором делали клизмы.

— Я не прокаженный! Я не прокаженный! Я не прокаженный!!! — с надрывными подвываниями орал он, не делая пауз.

Санитары, перебивая друг друга, обещали отвернуть ему башку и другие анатомические излишества, перемешать и вставить не на свои места, но в погоню не кинулись, увидели, что идет доктор, быстро отступили в тень. Из дистилляторной и моечных потихоньку подходил персонал полюбоваться на бродячий цирк.

Пока Илан, протолкавшись вперед, оценивал обстановку, второй фельдшер появилась с ведром воды и со словами 'покусайся мне, сволочь' окатила пространство под столом, залив заодно половину комнаты. Подарок дико вякнул и забился глубже под стол. Илан отступил от холодной лужи на полу. Повысил голос:

— Замолчали все!

В гулких кафельных стенах получилось так громко, что, кажется, дернулось даже пламя в карбидной лампе. Наступила тишина.

— Проказа!.. — громким шепотом сказала младшая из акушерских и показала на захлебнувшегося криком подарка, словно можно было не догадаться, у кого здесь нашли проказу.

— Вылезай, — приказал Илан.

Ответа не последовало.

— Вылезай, или запрем тебя здесь на ночь. К утру все равно вылезешь.

Клеенка на столе пошевелилась, выдав сомнение, но страдалец не показался.

— Давайте позовем доктора Наджеда, — вполголоса предложила младшая. — Он разбирается в проказе.

— Давайте позовем доктора Арайну из отделения для буйнопомешанных, — предложил Илан. — Он разбирается в сумасшедших. И пусть своих ребят с успокоительным захватит. Для всех присутствующих.

Клеенка снова покачнулась. Подарок на карачках выполз на свет и сел на мокром полу спиной к Илану, обхватив себя руками. Между лопаток на спине у него красовалось овальное пятно с отечной розовой каймой и желтой шелушащейся серединой. Размерами пятно было с ладонь, а сверху, в единственном месте, где до него получалось дотянуться, еще и расчесано.

— Это не проказа, — пробубнил подарок себе в коленки.

Вода с тихим журчанием утекала в сток на полу. Илан подошел ближе, наклонился, взял подарка за шею, повернул к свету. Осмотрел пальцы, уши, потрогал нос. Нажал на розовые края воспаления и кожу возле, пощупал подмышки и лимфоузлы под челюстью. Слегка подул на середину пятна. Спросил:

— Что чувствуешь?

— Вы на меня дышите, — глухо отозвался раб. — Это не проказа.

— Я вижу, — сказал Илан. — Завтра доктору Наджеду я тебя все равно покажу, но это не проказа. Ожог у тебя где?

Подарок показал правую ногу под коленкой.

— Иди, мойся, — отпустил его Илан и повернулся к акушерским фельдшерам: — А вы... — слово 'дуры' он пропустил, — приготовьте цинковый линимент, салфетку и пластырь. Вымоется — густо намажьте и заклейте. И объясните дорогу в столовую.

В приоткрытую дверь заглянул доктор Гагал.

— Кого насилуют? — спросил он. — На втором этаже слышно! Доктор Илан, вы зачем моих девочек смущаете?

Следом за ним подошел доктор Никар с вопросом:

— Что здесь опять за крики? Что за грех?

— Грех, — сказал Илан, — это когда ноги вверх. Кто опустил, тех бог простил. Объясните своим девочкам, доктор Гагал, как выглядит проказа. В нашем городе существует единственный серьезный грех — этого не знать.

Протиснулся между докторами и мойщиками, пошел одеваться.

— Так чего шумели-то? — не понял Никар.

Участники и зрители свалки в дезинфекции стали расходиться по своим рабочим местам.

— Вы заметили, коллега, — говорил доктор Гагал, — что сегодня какой-то удивительный день? День дурака, я бы назвал.

— Я бы назвал это днем редкостного идиота, — согласился доктор Никар. — Как с утра не задалось, так и продолжается.

— Пойдемте, выпьем чего-нибудь для настроения. Доктор Илан у нас не пьет, и, вероятно, его с нами приглашать бессмысленно...

— Добрый доктор Илан сегодня злой. Зря он не пьет, ему бы нужно иногда. Пойдемте. Что-то я устал...

За вечер Илан планировал еще навестить Мышь, и нужно было посидеть в палате, послушать, появилась ли у сегодняшнего оперированного перистальтика. Словом, не останавливаться. Но, правда, кто объяснит, почему, когда из последних сил стараешься быть добрым, все, словно нарочно, пытаются тебя разозлить? И как не поддаваться?.. Видимо, Илан еще недостаточно святой. И дал недостаточно клятв.

— Илан! — на прощание крикнул в гулкой автоклавной Гагал. — Я попробовал сегодня на ноге — у меня все получилось. Спасибо!

* * *

— Я, — сказал Илан, — ошибся, назвав тебя Подарок. Потому что ты не подарок. Очень сильно не подарок. Будешь Неподарком.

Подарок-Неподарок после происшествия в дезинфекции был немного смущен. В форменной робе без воротника и с собранными под гребень волосами стало заметно, какая у него тонкая длинная шея, и как странно качается на ней голова. Стоило Илану отвернуться от дозаторов, спиртовок и экстрактора, как он ловил мгновенно уходящий в сторону взгляд, до этого прикованный к его спине. Довольно удачно удалось разделить с новым помощником работу. Неподарок занимался укупоркой и финишной стерилизацией, бегал на дезинфекцию за очищенной водой и сухими флаконами из горячего шкафа, отмерял, разливал, закатывал. Что-то серьезнее Илан ему пока опасался поручать, но и сделанное уже было больше, чем могла Мышь. С таким прикрытием Илан спокойно взялся за изготовление обещанного киру Хагиннору противоаритмического экстракта из белоголового норника.

— Если хочешь что-нибудь спросить — спроси, — наконец, предложил он.

Неподарок расставлял на поддонах готовые пузырьки. Закатывал пробки под жестяную крышечку он быстро и аккуратно, несмотря на позднее время, пережитые в дезинфекции потрясения и постоянно направленный мимо дела взгляд. С дозировкой не ошибался. С автоклавом знаком был. Правда, не с хофрским, как у Илана, а с простым ходжерским, без водомера, блокировки и дополнительных клапанов. Пару раз автоклав на него сердито пшикнул прежде, чем разрешил себя открыть.

— Я... не знаю... — ответил Неподарок. — Я думал, это вы меня спросить хотите.

Илан хотел спросить. Про ходжерский корабль и его пассажиров. Только не сейчас и не напрямую. Такая случайность, как подарок с корабля, да еще от инспектора Аранзара, который видел, как Илан ходил читать списки, могла быть неслучайной. Илан раздумывал, не лучше ли пойти к киру Хагиннору и честно попросить судовой журнал. Ему казалось, меньше всех верит в бредни об арданском троне именно генерал-губернатор. Второй причиной дарения Неподарка могло быть то, что в префектуре он рассказывать что-либо отказался. Дженишу было проще его прибить, чем получить ответы на вопросы, а хитрый Аранзар попросту избавился от лишних хлопот, делегировав право допроса Илану, которому не впервой иметь дело с детьми и слабоумными, всегда готовыми то визжать, то резать вены.

— Надо будет — сам расскажешь, — пожал плечами Илан. — Я привык работать молча.

— У вас ловко получается, — Неподарок глядел исподлобья. — Только угля для для фильтрации вы мало берете. Будет осадок.

— Это предварительная фильтрация, — сказал Илан. — Я еще четыре раза перегоню и упарю. С кислотой, с эфиром и со спиртом. Завтра к вечеру только доделаю. Ты давай, не отвлекайся. У тебя кроме этой партии еще соляной раствор для инъекций.

— Мой четвертый по счету хозяин верил в чудеса, — вдруг начал рассказывать Неподарок. — У него тоже была алхимическая печь, и он варил на ней всякую отраву в надежде получить золотой эликсир, возвращающий здоровье и молодость. Иногда он меня этой отравой насильно поил. Иногда у него получалась совсем уж дрянь, меня с нее рвало, и он все время бил меня ладонью по спине, говоря, что это я виноват. Ничем не болею, нельзя проверить, действует его золотой эликсир как лекарство от всех болезней, или не действует. А сам мучился почками, до предсмертных приступов, от которых потом сдох, но дрянь свою не попробовал. Я думал он меня однажды по-настоящему отравит, а потом попытается лечить тем, что сварил. Я очень его боялся. Это его ладонь у меня на спине. Когда все спокойно, она проходит. Когда что-то случается, появляется опять.

— Сколько всего у тебя было хозяев?

— Пять. Последний хороший. Был. Я читал для него книги, помогал с работой и вел лабораторные записи, он плохо видел вблизи. За четыре года он ударил меня только дважды. Но с ним все кончилось бедой...

— А трое других, до алхимика?

— Первый тоже хороший. Я родился у него в поместье от его рабыни. В южном Парфеноре, в горах. Мать сразу хотела меня задушить, чтобы я не рос рабом. Он ее продал, а меня оставил. До девяти лет я даже не знал, что я раб. Может, я был его сыном, может, нет. Потом он умер, его сестра распродала поместье по частям. Остальные хозяева были мерзавцы. Второй хотя бы научил меня читать и писать, чтобы перепродать подороже, как грамотного. Порол нещадно, но научил. Третий учил меня только... брать в рот. Извините. Не поймите неверно, я не благодарю его за такую науку. У него я первый раз разрезал руку. Потом еще раз. И еще. Он испугался, что я проклятый, и продал меня сумасшедшему алхимику. У того я резать руки боялся, он сразу начал бы меня лечить.

— Ты резал вены, чтобы сменить хозяина?

— Ну... почти. Вы не думайте, я не проклятый, не сумасшедший. И не прокаженный. Я просто... боюсь что все опять изменится. Боюсь новых людей. Наверное, я не подарок, да. Но я для вас что хотите сделаю, хоть как для третьего, только не пускайте меня опять по рукам, если... мой пятый хозяин не найдется.

Илан перевернул песочные часы и отодвинул из-под колбы экстрактора спиртовку. Сел к столу подпер щеку рукой. Было окончание первой ночной стражи. Если прямо сейчас уйти спать, есть шанс выспаться. Завтрашний день приемный, пойдут, конечно, с раннего утра, но прием начинается с первой дневной. Если в госпитале обстановка будет без осложнений. Что вряд ли. Но надеяться-то можно?..

Стражу назад, незадолго до полуночи, Илан ходил к Мыши. Мышь мирно спала, а в женской спальне три девицы то ли из санитарок, то ли из младших сестер, стащили у нее из-под подушки грамматику, и, прыская смехом, рисовали в ней непристойные картинки и делали подходящие к ним корявые подписи. Илан вообще думал, только парни этим занимаются. Оказалось, нет. Одна из них, красивая, статная, грудастая, с прямым и наглым взглядом, вожак стайки, пыталась отстаивать свое право глумиться доводом 'а что тут такого', звонко получила от Илана по щеке и обиделась смертельно. Завтра, если не побоится скандала, пойдет жаловаться к госпоже Гедоре. Хотя бы потому, что Илану ночью в женскую спальню устав вход воспрещал. А Илан предъявит ее художества. Если, в свою очередь, не пожалеет пошлячку и дуру.

Сегодня добрый доктор Илан действительно был злой, на просьбы о помощи и понимании реагировал криво, точно никого жалеть бы не стал. Его самого сегодня крутило, как чертову погремушку. А как пойдет завтра, увидим завтра.

С одной стороны ему думалось так: с чего ты, Илан взял, будто у тебя плохая и трудная жизнь? Каждый твой пациент и половина персонала смогут тебе рассказать историю, похожую на жизнь Неподарка. А, может, две, три и похлеще этой. У тебя никогда не было третьего хозяина. И четвертого не было. Да что там говорить, у тебя вообще никогда не было хозяина, ты делал, что хотел. У тебя даже сопли сегодня потекли не из-за того, что было плохо, а из-за того, что хорошо, от высокой оценки и похвалы. Растрогался с непривычки. Ну, и не дурак ли ты переживать по ничтожным поводам?

С другой: насколько же проще было работать одному. Без эмоционального маятника от то и дело рвущейся в бой Мыши, от Неподарка, который выход из сложной ситуации видит в причинении вреда себе, а вход в хорошую ищет через унижение и покорность. За себя на Ходжере Илана научили отвечать. За пациентов невозможно отказаться от ответственности, это работа. И больше, чем работа, долг и дело всей жизни. Но зачем брать на себя новые обязательства? Чтобы чувствовать себя лучше оттого, что кому-то, на твоем благополучном фоне, хуже? Чтобы сделать им лучше, сделав хуже себе? А ты опять не дурак ли, доктор Илан? Ты потянешь кого-то еще, кроме себя и своей ответственной работы?..

— Ничего для меня делать не надо, — сказал Илан Неподарку. — Будешь помогать — помогай. Не будешь — хотя бы еду отрабатывай. Чашки мой, пол подметай, печь топи, под руку не суйся.

— Я буду помогать.

Илан кивнул.

— Тогда я тебе напишу список. Главную часть мы сегодня загрузили, из оставшегося что успеешь, то успеешь. Не успеешь — потом сделаешь. Насчет помощи... я тебя за язык не тянул, но я тебя за него ловлю.

* * *

После суток перерыва в госпитале возобновились столярные работы. Первыми были заколочены двери складов. Содержимое, перебранное вчера на свое и чужое, сортировали по отделениям. Наибольшая доля имущества причиталось аптечному корпусу, но кое-что досталось и хирургии. Наконец-то разобрали и сложили книги. Помощники интенданта занялись организацией библиотеки — таскали просушенные стопки на третий этаж, грохоча сапогами по чугунной лестнице. Во двор привезли три больше подводы дров и развалили их неаккуратными кучами. Слух, прошелестевший по коридорам госпиталя, словно легкий морской ветер, неизвестно откуда взявшийся и неизвестно куда улетевший, принес известие, будто с восточного караванного тракта ночью в Арденну повернул первый из предназначенных ей в этом году северных караванов, и товары уже проходят таможню. Госпиталь ждал с караваном еще книги и двух новых врачей из Таргена. Местная медицинская школа подготовила по заказу госпожи Гедоры неплохих фельдшеров, но к работе по госпитальным правилам их все равно нужно было дообучать. Впрочем, за те два с небольшим года, что госпиталь действовал, многие из среднего персонала значительно подтянулись и даже заменяли врачей в приемном или по отделениям, когда рук не хватало. А рук всерьез не хватало. Первый год госпиталь стоял почти пустым. Потом постепенно потянулись лечиться сначала те, кому не доставало средств на платную медицину. Их становилось больше и больше. В последние месяцы стали захаживать и такие, кому вполне хватило бы на что угодно, но они предпочли обратиться во Дворец-На-Холме, а не лечиться на дому. У госпиталя даже появились благотворители. Кроме того, полиция и охрана порта нередко стали доставлять экстренных — раненых, избитых, подобранных по улицам и кабакам в странных состояниях. Словом, дело пошло, и возможность расшириться совпала с такой необходимостью.

Несмотря на то, что Илана подняли с постели раньше времени грохотом молотков, телег и сапог, за полторы стражи он выспался и снова чувствовал себя добрым. Немного расслабленным, чуть медленным и не вполне собранным, но с ресурсом терпения, которое любой мог бы испытать на прочность и не обжечься, как вчера. С утра Илан был уверен, что все наладится, образуется, и будет хорошо, как сам всегда говорил пациентам. Он, не торопясь, прошел по двум своим подотчетным палатам, поговорил со всеми, кто ждал от него помощи и ободрения, посмотрел все, что следовало посмотреть, заменил и поправил то, что требовало коррекции, и не чувствовал при этом, что обход и внимание отнимают его время и его силы. Стоило сбросить с плеч лабораторные долги, как многое в жизни само собой решилось.

Оставленный на доверии наедине с ножичками и ядовитыми веществами Неподарок вытащил из чулана старую попону и несколько подушек, свил из этого тряпья гнездо между печью и лабораторным столом и спал в нем, свернувшись, словно кот. Единственная вещь, которую Илан вчера запер от него в сейф с ниторасом — его купчая. Дверь из лаборатории в кабинет была открыта — оттуда шло тепло. Экстрактор стоял с чистой колбой и был готов к новому запуску.

Мышь, подбитая, но непобежденная, уже сидела в кабинете на смотровой кушетке в чистом фартуке и платке, в начищенных красных башмаках. Вскочила, когда Илан вошел, и закивала в сторону лаборатории, всем телом показывая, что хочет знать, кто там. Она уже привыкла чувствовать себя тут хозяйкой, и вдруг — кто-то посторонний. Еще и спит в найденной и вычищенной ею попоне.

— Ученик алхимика, — сказал Илан. — Зовут Неподарок. Будет помогать готовить препараты, я-то сам ничего не успеваю.

Мышь нахмурилась. То ли уже рассмотрела Неподарка, и он ей не понравился, то ли в принципе была недовольна появлением в лаборатории третьего лишнего.

— Твоей работы это не отменяет, — объяснил ей Илан. — Он там, ты со мной, как обычно. Поэтому давай, лети к аптекарям, я дам тебе бумажку, что мне от них нужно. Пусть они все это соберут и тебе выдадут. Потом на мойку за чистой посудой. Потом заберешь нестерильный инструмент, вымоешь и заложишь его в дезинфекции, у нас автоклав занят. Карауль там, чтобы его никто не взял, у меня скальпели именные, гравированные. Подарок, не хочу потерять. И надо убраться в чулане, мышами воняет.

— А вы? — едва слышно спросила Мышь, будто обращение шепотом не нарушение устава.

— У меня прием.

— У меня грамматику сперли, — чуть громче призналась Мышь. — Я не теряла, честно. У меня ее кто-то взял.

— Ладно, — сказал Илан, у которого эта грамматика, изрядно попорченная, лежала в ящике письменного стола. — Купим другую.

Мышь просияла свободной от синяков стороной лица. Ее не отругали!

— Еще отдашь записку госпоже Гедоре, — добавил новое задание Илан.

Радость Мыши приугасла. Госпожу Гедору она боялась.

Илан кратко написал про Неподарка и его пятно с просьбой зайти или ответить, когда можно привести новичка на осмотр. Список для аптеки у него был готов с ночи.

— Если кто ждет в коридоре, скажи, чтобы заходили, — велел напоследок он.

Мышь ускакала, слегка припадая на ушибленную ногу и прижимая левую руку у к боку, а Илан собрал разбежавшиеся по кабинету стулья к столу, вытер спиртом руки и сел ждать пациентов.

День пошел лениво и спокойно, не чета вчерашнему. Заноза из окалины в роговице глаза у парня из ремесленных мастерских, задержка мочи, два фурункула, малярия, младенец с блефаритом. Ничего срочного и ничего страшного, в приемном неестественная тишина, в акушерском родильный шторм окончен, кто-то там у них ночью сбежал, прихватив младенца, но это уж пусть сами разбираются. Добрую треть из хирургического завтра-послезавтра тоже можно отпускать на волю, а то неровен час, убегут.

Прибывший с горевшим парусником сухой экстракт ходжерской гиффы, лекарство почти от всего, на безуспешные поиски которого четвертый хозяин Неподарка потратил жизнь, разведен водой для инъекций, профильтрован в стерильной системе на большой дезинфекции, закатан в полторы сотни пузырьков, простерилизован повторно и на трех поддонах радует глаз, йодоформная эмульсия для введения в пораженные туберкулезом суставы ждет своей очереди и слегка пованивает, несмотря на притертую крышку, в большом флаконе (а кто просыпал йодоформ мимо банки, тому муравьев в его плешь на спине). Рассортированы и заново подписаны реактивы с ярлыками, ранее стершимися и растворенными едкими потеками, убраны и по порядку расставлены на полке поверх чашек с плесенью. Колбы, пробирки, мензурки и реторты выстроены по росту и по калибру. Для плесени приготовлены новые подложки. Неподарок сделал весь список, ничего не откладывая на потом. Работал, пока у него не кончилась посуда. Расписал подробно все, что делал и как делал, мелким почерком в лабораторном журнале — занятие, исполнять которое Илан часто ленился, считая, что запомнит. Закончил, видимо, уже засветло, потому что немногочисленные пациенты, даже те, которые выражали свои ощущения от медицинских манипуляций довольно громко, и пробегающая туда-сюда с хромым топотком Мышь спровоцировали только заворачивание попоны на гнездо еще и сверху.

Тем не менее, несмотря на всю благостность обстановки и даже погоды за окном, напоминающей весеннюю, Илан ждал какой-нибудь скорой подлянки в свой адрес. Нисколько не беспокоился, нет. Но знал, что сегодня все слишком хорошо, чтобы было хорошо. Значит, ему скоро приплывет. Либо от девицы, которой вчера, не сдержавшись, выписал леща, о чем сейчас жалел и хотел бы извиниться. Либо от Мыши с Неподарком. Либо от префектуры с адмиралтейством. Либо от мироздания вообще.

Доктор Наджед входил в кабинеты подчиненных без стука. Илан поднялся навстречу, подумав, что настало время предъявить спину Неподарка. Вместо этого его поманили пальцем.

— Сходи, переоденься, — сказал Наджед.

Значить это могло что угодно. От экстренной операции до выхода в город. Илан оглядел себя. Вроде бы, он выглядел прилично. Не понял:

— Зачем?

— Иди, переоденься в нашу одежду, — чуть расширил предложение доктор Наджед. — Приехали новые, надо встретить, как положено. Ужин накрывают в малом дворцовом зале. Чтобы через четверть стражи ты выглядел, как должен. Как подобает в нашей семье.

— У меня не закончился прием, — попробовал отказаться Илан.

Доктор Наджед выглянул в коридор.

— Тут нет никого. Иди, переодевайся.

— А моя просьба?

— Потом.

— Если это нетипичное проявление?

— Сделаем ему внутрикожную пробу. Если это действительно то самое, оно никуда от нас за вечер не денется. Давай, пойдем скорее.

— А ты?

— И я тоже. Это не губернаторская проверка, куда мы дели столько стекла и почему нам не хватило. Это по делу и из уважения. Я буду, и остальные будут.

Илан кивнул. Вместе он был согласен. Оглянулся на лабораторию. Мышь где-то в глубине чулана возилась с мышами. Давно уже почистила и покормила. Просто они ей нравились и она пыталась с ними дружить. Мыши не всегда были согласны, иногда от нее сбегали. Вот и в этот раз она с тихим счастливым смехом гоняла кого-то среди поредевших подушек. Неподарок спал. Экстрактор можно остановить. К сегодняшнему вечеру готового результата не получится, но доверять то, что Илан не доверил госпитальной аптеке, практически случайному человеку, хоть и знакомому с процессом экстрагирования, не годится. Илан быстро написал следующий список для Неподарка, совсем небольшой, сказал Мыши, что она может заниматься, чем хочет, и где хочет, кроме болтовни, драк и побегов в город, запер стол, забрал ключи и ушел.

В единственном месте царского дворца — во флигеле для прислуги — иногда получалось ненадолго почувствовать себя владыкой небольшого арданского царства. Тут были слуги. Не приходилось подметать пол, бегать за водой и дровами, раскладывать постель, накрывать стол, убирать, а то и мыть посуду. Здесь Илана одевали и причесывали, хотя он мог бы сам. Здесь существовал свой протокол, что положено и что не положено, что можно и чего нельзя. Иногда было приятно и удобно. Особенно если пришел без сил, что-нибудь, не глядя, съел и упал. Иногда раздражало, поэтому мыться он предпочитал на общей дезинфекции, а переодеваться или там же на дезинфекции, или в предоперационной.

'Как подобает в семье' означало шелковую скользкую рубаху, темно-красный арданский бархатный кафтан с вышивкой, тяжелый и неудобный, как шкаф, сапоги с каблуками и прочий павлиний блеск, душа к которому у Илана не лежала, и от которого он упорно отказывался, сколько бы ему ни навязывали золотой гребень в волосы, перстни, наборный древний пояс с драгоценностями, утверждая, что 'молодому господину идёт'. Очередное испытание терпения. Пока его собирали и наряжали в шесть рук, Илан стриг себе ногти. Под корень. Для него это был единственный настоящий способ привести себя в порядок и быть 'как должен'. Думал он в это время о том, что, если сейчас приведут в приемник хоть бродягу, хоть пьяный приползет, он бросит все и побежит спасать. Потому что как еще показывать госпиталь с лучшей стороны? Неужели обедом? А эти, которые прибыли из Таргена? Им в первый день не лучше ли отдохнуть с дороги? Кому там неймется. Не за работу же их сразу ставить.

Но спасать была не судьба. Затишье продолжалось. А назначенное время на перемене дневной и вечерней страж неуклонно двигало тень на солнечных часах в свою сторону.

Новоприбывшие шли к госпиталю со стороны таможни. Имущество — книги для госпиталя и скарб новых сотрудников — в высокой телеге, влекомой волом, следовало, чуть поотстав. Всего восемь взрослых и чьи-то дети, три фельдшера-женщины для акушерского и детского, один здоровенный парень — сразу заберут в корпус к сумасшедшим, наверное, там любят таких. Врачей оказалось не двое, а трое. Полный и улыбчивый, чем-то похожий на Джату доктор Раур, жена которого с четырьмя детьми, — тремя подростками и годовалым малышом на руках, — скромно стояла у него за спиной, занимался легочными болезнями. Он Илану понравился. Илан надеялся найти с ним по своим чахоточным общий язык. И семейная пара — невысокая светловолосая женщина лет тридцати, уверенная в себе, энергичная и румяная, она шла вслед за доктором Рауром, часто оглядываясь на повозку. Госпожа Джума должна была преподавать на сестринских курсах. Ее муж, сказала она, устал от путешествия, поэтому его лучше сразу проводить в предназначенные им комнаты. А она хочет немедленно осмотреть госпиталь и познакомиться с врачами, как и написала утром в письме. Муж? Ах, да. Доктор Актар, известный фармаколог из Дартаикта, преподавал в университете фармакологию и лечебное дело, терапевт и диагност.

Почему сюда, хотел бы спросить Илан. Но вставить реплику в водоворот общих слов, три четверти которых принадлежали Джуме, не было возможности. Госпитальные едва успели поклонится и представиться — Наджед, Илан, Гагал, Никар, господин интендант, старший фельдшер, старшая сестра. Доктор Арайна завяз у своих буйнопомешанных и не вышел на встречу. Или презрел мирскую суету, благо извлечь его силой из корпуса для душевнобольных не всякий решится. Илан бы точно за ним не пошел.

Госпожа Джума для сегодняшнего медленного и неторопливого состояния Илана казалась чересчур быстрой и напористой. Она была среди новоприбывших главной. Доктор Раур терялся, если не видел ее поблизости, и начинал по-совиному вертеть головой. Доктору Актару вообще было все равно. Он действительно выглядел нездоровым. Темные круги вокруг глаз, отечные ноги, бледное лицо с пергаментной кожей, больная, перекошенная в правую сторону спина. Дальнее путешествие, пустыня, нарушение питьевого режима, слишком активная жена моложе его лет на десять-пятнадцать, — все это не способствует цветущему самочувствию в его возрасте. Видимо, почки. Точнее, та, что справа. С повозки его сняли под руки слуга и возница. Жена наблюдала за этим в отдалении, со ступеней большой лестницы. Оглядывалась она постоянно. Подойти и помочь даже не собиралась.

— Прошу, — повел рукой доктор Наджед, который почему-то не стал для торжественной встречи госпожой Гедорой. — Мы ждали вас. Нам очень не хватает опытных и знающих врачей и преподавателей.

Все пошли вперед, Илан задержался. Краем уха уловил, что госпожа Джума чирикает что-то про дикий край и удаленность от цивилизации, а краем глаза заметил, что доктор Наджед недоуменно приподнимает на это бровь, и очки у него от удивления сползают с носа. Арденна на тысячу лет была старше таргской Столицы. Может, и на две, или на три, кто считает.

Илан дождался, когда ведомый слугой доктор Актар поравняется с ним. Все прочие были уже у высоких дверей.

— Что за здание? — вместо приветствия спросил известный терапевт и диагност. На лбу у него, несмотря на ветреный день, блестела испарина.

— Царский дворец, — сказал Илан. — Вы позволите?

И взял его под другую руку. Потом, понимая, что отекшие ноги едва переставляются по широким ступеням, забросил руку доктора Актара себе на шею, а свою ладонь положил примерно туда, где подозревал проблему.

— А где сам царь?

— Господин генерал-губернатор квартируется в адмиралтействе, — уклонился от ответа Илан. — Здесь размещен городской благотворительный госпиталь.

— А вы, молодой человек...

— Доктор Илан, — сказал Илан. — Хирург.

— Сколько видов операций вы делаете?

— Любые, какие принесут. У нас, знаете ли, бывает очень разнообразно, а кроме меня почти некому.

— И как, выживают?

— Вполне.

Привратник открыл перед ними двери. Остальные, с госпожой Джумой впереди, были уже на первом развороте парадной лестницы и там, наконец, озаботились подождать отставшего больного человека.

— Может, вам помочь чем? — предложил Илан. — Давайте повернем в приемное.

— Я уже принял лекарство. Я знаю, что со мной, не стоит беспокоится. Тяжелая дорога, нужно отдохнуть. Идите, юноша, идите.

Я-то пойду, а куда ж ты пойдешь, милый мой, подумал Илан. У тебя почка пальпируется со спины через плащ и кафтан, и мне не беспокоиться? Так у нас быстро снова станет два новых врача вместо трех, как мы и заказывали. Пойти, сказать матери?..

С лестницы сбежал один из сыновей доктора Раура:

— Доктор Актар, я провожу!

* * *

Любопытная госпожа Джума, много где сунувшая нос, оценила госпиталь высоко. Каких-то вещей она, как и многие на материковом Таргене, сама не видела никогда — трехступенчатых дистилляторов, реактора для медицинских растворов со стерильными фильтрами, огромных сухожаровых шкафов, и, кажется, даже горячего душа. Превосходство цивилизованного человека в диких землях, читаемое на ее лице в начале знакомства, поубавилось. Доктор Наджед все больше хмурился. Субординация субординацией, но вносить в госпиталь надменный мир медицинской школы ему не хотелось. Илан понимал. Они оба наелись этим на Ходжере. Остальные от ее напора устали, но вскоре на обеденный стол выставили хорошее вино, и, вместо серьезного диалога, арданцы и даже не-арданцы сразу начали отвечать по-ардански:

— А как распределяются дежурства?

— Трудно.

— Часы работы госпиталя?

— Как пациентам припечет.

— Как младшему персоналу удается молчать?

— Пока никак, но мы надеемся.

Доктор Наджед с какого-то момента перестал вмешиваться и только наблюдал. Гагал после третьего бокала плотно взял в оборот почти не пьющего доктора Раура.

— Я работаю с женщинами, — рассказывал он, — работаю среди женщин, очень люблю женщин, и не могу без них долго, люблю детей, мечтаю о семье, но, как на грех, все время загрузка такая, что куда там. Дежурить на схватках, поймать потуги, принять младенца, разрезать-зашить, смазать, если надо, смотреть, чтоб кормили, чтоб было молоко... Личной жизни нет, даже подрочить некогда. А еще доктор Илан со своими операциями. Там подойди, тут подержи, здесь подай, не матерись в операционной, не размывайся, у нас еще один... Так до своих детей я никогда не доживу.

— Если взять вчерашний день, так я тебе помогал, а не ты мне, — напомнил Илан, сидевший за столом напротив.

— Помогал, ага. Я уже кожу шью, а он мне вдруг под руку говорит: 'Я смотрю, у тебя получается криво'.

— А вы? — заинтересовался доктор Раур.

— Отвечаю: так ты не смотри.

— Просто ты все усложняешь, — сказал Илан. — Я прихожу в операционную и что я там делаю? Выполняю свою работу. А у тебя каждый раз столько эмоций, словно ты на шпиль адмиралтейства в шторм лезешь.

— Может, и так, — согласился Гагал.

— Вы оперируете, доктор Раур? — спросил Илан.

— Торакально. А у вас какой спектр обязанностей?

— Все подряд, но торакальными я поделюсь. Доктор Наджед ведет еще лепрозорий в двадцати лигах от города, поэтому часто я остаюсь один. А случаи, как вы понимаете, бывают разные. Торакальных у нас недавно было... Человек десять за ночь, да? Первый очень тяжелый. Ранение груди с обработкой раны легкого.

— А вы?

— Отсекал по зажиму кусок доли. Потом боялся, что не ушью. Но ничего, сейчас уже в адмиралтействе под присмотром. Забрали. Это их человек.

— Вы брат доктора Наджеда? — встряла в разговор госпожа Джума, которую откровения доктора Гагала про личную жизнь ничуть не смутили.

— Нет, — сказал Илан. — Я его сын.

— Но вам же тогда совсем немного лет! И вы в вашем возрасте беретесь за такие серьезные операции?

— Вставайте вместо меня, — пожал плечами Илан. — Буду благодарен.

— Я не оперирую. Вот доктор Актар — он бы мог.

Илан снова пожал плечами. Ему почему-то не верилось. Я сам ничего не делаю, но так, как делаете вы, нельзя, — с подобной позицией он уже встречался.

Доктор Никар ушел с середины обеда, вспомнив, что у него выходной, а он два дня не был дома. Зато появился доктор Арайна. Высокий, худой, с серым брахидским лицом, с седой щетиной на бритой голове, налил себе полный бокал виноградной водки, спокойно выпил, словно воду, и молча сел закусывать. На выходные доктор Арайна не ходил, где жил, было непонятно. Видимо, у себя в отделении. Заказы в аптекарский корпус от него поступали очень необычные. Один раз Арайне дали подежурить в приемнике, так он чуть не половину поступивших забрал оттуда к себе. В отделении у него, однако, был абсолютный порядок и те, кто поступал по горячке, выпрыгивал в окна или кидался с ножами на родственников и соседей, выходили потом почти обычными людьми. Ну, или сидели внутри относительно спокойно.

— У доктора Илана есть талант, — сказал Гагал. — А при таланте хирург вырастает быстрее и идет дальше, чем без таланта. У меня, например, таланта нет. Поэтому я из своего акушерского выходить боюсь.

— Позвольте, но что такое талант в хирургии? — с апломбом возразила госпожа Джума, не имеющая к хирургии совершенно никакого касательства. — Хирургия строится на знаниях и опыте. Можно получить знания, но без опыта ничего хорошего в этой сложной области не сделаешь.

— Талант это решительность при клиническом отсутствии криворукости, — вдруг вступил в разговор доктор Наджед. — Знания заменить не может, зато любой опыт начинается с первого раза. А на второй раз он уже есть. Здесь в госпитале мы не принимаем отговорок 'я не умею' и 'я не знаю'. Узнайте и научитесь. Если хотите работать с нами и как мы.

Илан понял, что ему не льстит исследовательский интерес, направленный на него лично. Ему вспоминались неполные пять лет на Ходжере. Каждый день, без перерыва, без передышки, от зари до зари — либо учишь, либо применяешь выученное на практике. Снова учишь и снова применяешь. Раз примененное совершенствуешь. Не обучение. Дрессировка. Жесткая и жестокая. Обремененная моральной нагрузкой: 'Лечить, когда возможно, но облегчать страдания всегда'. Один раз за все время его отпустили отдохнуть на декаду. Планы были грандиозные, но, по итогу, Илан эту декаду проспал. И один раз он сам болел, но читать и учиться на это время не бросил. Лучший выпускник курса, где до конца обучения доходят хорошо, если трое-четверо из десяти. Именно это ему было не лестно. Ему это было просто очень нужно. Нужно и сейчас. А опыта мало, да. Опыт это не год, не два, не три. Это минимум десять.

Он встал из-за стола, извинился, поклонился. И сбежал.

Куда идти, были варианты. В лабораторию, в приемник, домой. Из всех возможных Илан выбрал третий этаж, отведенные под жилье комнаты. Потому что если ты в чужой стране, в чужом доме, среди чужих людей, тебе и так несладко. А если ты при этом еще заболел и родные тебя оставили, предпочтя попивать вино с Гагалом и умничать со все менее и менее дружелюбным Наджедом, то тебе должно быть вдвойне и втройне нехорошо.

Дверь, за которой шумели, Илан пропустил. Там с визгом и беготней обустраивалось семейство доктора Раура. Дверь рядом оказалась заперта изнутри на щеколду. Внутреннего замка с ключом в ней не было. Илан постучал. Тишина. Постучал еще раз. Тяжелые, очень тяжелые и очень медленные шаги. И странное раздумье — отпирать ли. Илан стукнул еще пару раз, деликатнее, чем прежде. Щеколда отодвинулась, а дверь Илан открыл сам. Поднырнул шеей под руку и отвел доктора Актара в сырую необжитую постель. Потрогал лоб, пощупал пульс. Поднял одежду, понажимал на живот выше, ниже, совсем внизу, обстучал пальцами. Спросил:

— Стетоскоп есть?

— Зачем?

— Хочу узнать, выдержит ли сердце.

— Моя жена послала?

— Странно, но нет. Сам пришел. Много крови в моче?

— Почти пополам. Сколько жизни мне пообещаешь?

— От десяти до тридцати дней. Зависит от кровопотери и возможности осложнения инфекцией.

— Правильно. Здоровое сердце или больное — ничего не изменится. Нет смысла изучать.

— Я не согласен.

— Посмотри.

Доктор Актар показал на столик, где стояли лекарства. Илан взял в руки три пузырька. Один подписан, мочегонное. Другой без ярлыка, по запаху сердечные капли. Третий наперсточник с пьяным грибом. Последний рубеж перед могилой. После него ниторас на операции использовать бессмысленно. Не подействует. Для эфира вмешательство на почке слишком близко к диафрагме, слишком длительное. Слишком травматичное и глубокое операционное поле. Но можно оставить для резерва на случай непредвиденных осложнений. На живую к почке не подберешься. По крайней мере, доктор Актар так думает. Поэтому списал себя в покойники.

— Давно принимаете?

— Месяц... или месяц с чем-то. Всю дорогу от Дартаикта. И раньше принимал. Сейчас бестолку, сколько ни выпей... Я ценю порыв. Но мне нельзя помочь. Да и ты пока не хирург. Ты пока щенок хирурга. Ну... спасибо тебе за доброту...

— Давай договоримся так, дядя, — сказал Илан, ловя себя на том, что некоторые вещи делает машинально, например, гладит пациентов по голове, а пациенты от этого удивляются. — Сделаем все по канону. Спустимся в смотровую. Соберем консилиум, пригласим наших врачей, пригласим доктора Раура. Скажут промывать, будем промывать. Скажут не трогать, не будем трогать. Если скажут резать, будем резать. У меня есть свое мнение, но я бы выслушал старших. Камень или кисту вырезать сумею. Пусть я щенок хирурга. Я все же кое на что способен. Если опухоль или гной... Удалить почку по классической ходжерской схеме... смогу. А как ты лежишь и ждешь смерти, смотреть не могу. Извини. Помощь тебе необходима, и это не обсуждается.

— Я не выдержу боли, даже если здоровое сердце. Ты же меня зарежешь...

— Режут на большой дороге, а здесь госпиталь. Можно сделать под местным обезболиванием и седацией. Не бойся, доктор. Я умею без боли. Или почти без боли. Если на то пошло, я в госпитале не единственный хирург. Нужно будет, доктор Наджед отложит завтра поездку в лепрозорий.

— Не выдумывай. Отпусти. Дай умереть спокойно.

— Не обсуждается, — вздохнул Илан, сгреб со столика все лекарства, чтоб не наглотался всего подряд, как маленький, пока никого нет, пошел стучать соседям и за санитарами — помочь спуститься.

Полторы сотни пузырей гиффы ночью сделали очень правильно. Хватит обезболить доктора Актара с головы до ног раз десять. Больно ему не будет. Будет неприятно и страшно, но не больно. Если есть, зачем жить, выдержать можно.

* * *

Видимо, благодаря присутствию доктора Наджеда у Илана в этот раз все шло так. Вопреки арданскому обыкновению и прочим глубоким арданским традициям. Точно, сухо, без неожиданностей, с минимальной кровопотерей, несмотря на обилие вовлеченных сосудов и большое операционное поле. Правда, за стражу, прошедшую от первого укола гиффы до наложения кожного шва, Илан думал, что поседеет. Бригада с ним работала доктора Наджеда, опытнейшая из всех. Доктор Раур перестал задавать глупые вопросы, как только встал ассистировать, и повел себя вполне толково. Нервничал немного вначале, оглядывался на Наджеда вместо Илана, но быстро сориентировался, кто ведет, и взял себя в руки. Доктор Наджед Илану сказал: ты должен уметь всё, ты и умеешь всё, делай, я буду стоять рядом, понадобится помощь, подскажу. Но не оправдал надежд Илана на поддержку и ни во что не вмешивался. Только увидев выделенную из рубцовых сращений почку, сказал: аспирируй и удаляй эту... на... радикально.

И все бы здорово, только пациент был в сознании. Гиффа действовала правильно, боль блокировала, мышечный тонус ослабляла, но ничего не делала со страхом, который был хуже всякой боли. Пьяный гриб довел Актара до невосприимчивости любых успокаивающих и усыпляющих средств. Илан на своей шкуре в полную глубину прочувствовал все ужасы доктора Гагала, когда режешь и шьешь по живому, и краем глаза все время видишь, как у человека, привязанного в неудобной позе к столу, непрерывно текут слезы, а серые губы беззвучно произносят какую-то повторяющуюся и повторяющуюся молитву. Он не теряет сознание, не спит, даже не закрывает глаза. А операция изнурительно долгая, непростая, ты должен делать все быстро и озвучивать, что делаешь, чтобы не было ни одного провисшего момента, когда никто не знает, что дальше, и ни одной упущенной зря капли крови. И, вроде, без боли, но... Все слышит, все понимает, а стоит чуть повысить голос в какой-то момент, и слезы бегут сильнее.

Когда закончили, отвязали фиксирующие Актара полотенца, уложили на спину и по шею укрыли чистой простыней, Илан попросил табурет, глоток воды, сел рядом взял Актара за руку и просто некоторое время сидел молча. Наджед и Раур ушли. Раздутая уродливая почка в терминальной стадии гидронефроза с набором коралловых камней внутри, лежала в лотке на окрашенной кровью салфетке. Практически нерабочая, только кровила и со стражи на стражу собиралась воспалиться. Незачем спасать такое сокровище, она не жилец сама и утащит за собой хозяина. Доктору Актару повезет, если все несчастья пришлись на правую, и левая хотя бы относительно здорова. Надежда есть, левая не пальпируется.

В дверь легонько, но настойчиво стучали. Илан повернул голову к пациенту, сказал:

— С днем рождения.

— Не учи жить, доктор, — еле слышно ответил тот и наконец закрыл глаза.

Чуть пахло дымом от раскаленной железной печки. Погасли яркие лампы, после них свет обычных казался желтым сумраком. Илан только сейчас заметил, что ветер с моря бросается в окна не то хлесткими зарядами дождя, не то ледяной крупой. На город надвигался настоящий зимний шторм. К другой стороне стола подошла сестра с чайной ложкой воды смочить Актару рот — все, что пока можно. Два глотка дадут через половину стражи. А еще через стражу гиффа начнет полностью отходить, и нужно будет думать, чем обезболивать дальше, потому что Илан обещал сделать без боли, обещания надо выполнять, два варианта уже испробованы и не прошли, а в голове пусто. Разве, того же нитораса уколоть. Лошадиную дозу. Усыпить не усыпит, но облегчить состояние может. Только придется двое суток дежурить рядом. Минимум двое суток. Ну, и ладно, после того, что сделал, уже ерунда...

В дверь продолжали тихо и упорно стучать. Илан пожал Актару руку, завернул сверху почку салфеткой, забрал лоток и поднялся. Пора смотреть, с кем плохо по ту сторону двери.

Стучал уборщик, боялся войти при докторе. Попросил разрешения сказать, что к доктору Илану посетители, ждут в коридоре. Илан кивнул. Пошел за ширму умываться, думая: ночь же. Шторм. Что, к чертям сутулым, за посетители? Только у префектуры есть такой талант — впереться не глядя, неурочно, по своим интересам, никак Илана не касающимся, и требовать к себе внимания, а то и соучастия. Про префектуру Илан с госпитальными заботами совсем забыл. И не только про префектуру. Забыл про Руту, Номо, про корабль, про книги, про Адара, про префекта тетю Миру и верящего в доброту и людей кира Хагиннора. И даже про опасные ящики на складе.

Про себя забыл. Белой шелковой рубахе с жемчугом по вороту, манжетам и подолу за операцию пришлось несладко, хоть она и была надежно прикрыта. В префектуре, где отдельным приказом запрещены грубые слова и выражения, а от запрета родятся и процветают эвфемизмы, сказали бы, ездец рубахе. Кровь по рукавам и на боку ерунда. Но если зеленая гиффа капнула на подол — останется навечно. Убрать ее можно. При контакте с кровью гиффа становится почти бесцветной. Кровью отмывать ее Илан не будет. Пусть останется на память. Кто-то вышивал эту рубаху мелким, тонко просверленным жемчугом, сидел над ней долгий месяц или два, выдумывал лебедей и стилизованные волны, а Илан в один поздний вечер взял и поменял всю тонкую работу на человеческую жизнь.

Днем, когда в смотровую спустился готовый сопротивляться любому решению консилиума доктор Актар, туда случайно заглянул и брахидский доктор Арайна. Консилиум в Арденне такое дело: все пошли — и он пошел. А ведь известно, что в Брахиде на самом деле нет врачей, есть только колдуны и шаманы. Арайна постоял пять или семь сотых стражи, послушал всякий бред, почему доктора боятся докторов и им не надо лечиться. Потом наклонился к уху Актара и сказал ему несколько слов, которых никто другой не понял. Тут все забегали и засуетились: пока не передумал, быстрей, скорей, срочно, носилки, готовим, бригада, инструмент, бриться, мыться, побежали... И побежали. Дня через два точно определится, куда. Можно ли прибавить эту жизнь в копилку, случайно открытую для Илана киром Хагиннором, или счет сорвется. Вдруг кровотечение, вдруг боли, вдруг холецистит, панкреатит, нагноение, воспаление легких, лихорадка, сердце... Мало ли. К тому же, главное веселье начнется под утро, и мы его еще не пережили. Звать ли к рассвету доктора Арайну с шаманским барабаном, или самому снимать боль руками, как знахарь?

Илан взял бархатный кафтан под мышку, прихватил лоток с препаратом и вышел в холодный коридор. Далеко и надолго все равно пропадать нельзя, до дезинфекции под душ и переодеться в чистое, в столовую перекусить, в лабораторию отнести препарат, и обратно.

С лавки навстречу ему вскочил еще один давно знакомый человек. Государственный советник Намур, вернулся с караваном или на день его обогнав. Тайная Стража государя и государства, главный в адмиралтействе по изменникам, предателям, шпионам, продажным шкурам и прочим темным личностям, замыслившим захват мирового господства. Проще говоря, коллега доктора Арайны, только всерьез. И с другими лекарствами. Говорят, в адмиралтействе есть специально оснащенный подвал для допросов, каких не ведут в префектуре, поскольку теоретически пытки в Тарген Тау Тарсис запрещены. Впрочем, о наличии такого подвала не было иных свидетельств, кроме слухов. А господин Намур, несмотря на устрашающую внешность — как-то давно у него обгорела при пожаре левая сторона головы — когда поворачивался нормальной стороной лица, производил впечатление человека вежливого и задумчивого. Впечатление это было обманчивым, Илан знал, что быстрые и нестандартные решения Намур принимать умеет. И умеет вовремя повернуться другой своей стороной, которая физически не может улыбаться.

В общем, здрасьте, давно не виделись. К такому человеку, как доктор Илан, такой человек, как советник Намур, не мог не прийти. А вот госпожи Джумы в коридоре от тупика до поворота нет. Илан превентивно нахмурился.

— Как он, доктор? — спросил Намур. Наверное, даже схватил бы Илана за руки, если бы тот не держал лоток с окровавленной салфеткой.

Илан перевел дыхание. К Актару. Не к нему.

— Отдыхает.

— Можно? — Намур кивнул на дверь предоперационной.

— Нет, — сказал Илан. — И не нужно. Он кто вам?

— Друг. Я ждал вас стражу. Вышел доктор Наджед, я к нему, он говорит, вам нужен другой доктор, который оперировал... Это же вы?.. Понимаете, именно я пригласил доктора Актара в Арденну. На мне вина, что так случилось. Его жена за мной прислала...

В это время из предоперационной вышел уборщик с тазиком пропитанных кровью салфеток и тампонов. Намур сглотнул и взялся рукой за ворот кафтана. Илан показал ему обратно на лавку, сел рядом, лоток отставил в сторону. Кратко объяснил суть и смысл операции. Намур молча кивал.

— Совсем не думал, что так обернется, — печально и виновато сказал он. — Не следовало тащить в дальний путь больного человека.

— Все делается к лучшему, — утешил его Илан. — Люди иногда болеют, и мы здесь именно для этого. Операция сделана вовремя и прошла хорошо. Возвращайтесь завтра к вечеру. Не знаю, будут ли у него силы говорить, но, если вас заботит его состояние, я вам сам расскажу.

Намур поднялся, протянул Илану руку:

— Спасибо, доктор.

— Пожалуйста, советник Намур.

Ладонь Илана на мгновение оказалась в железных клещах, которые так же мгновенно разжались. Намур заложил руки за спину.

— Вы тот самый парень из префектуры, который...

— Убил адмирала, — договорил за него Илан. — Видимо, да. Почему жена не подходит и не помогает мужу? Почему в коридоре окончания операции ждет советник государя и представитель адмиралтейства, а не родственники, господин Намур?

— Я не про адмирала хотел сказать. Но в жизни все бывает сложно.

— Скажите еще 'так получилось'. Если бы я не подошел к доктору Актару поздороваться на площади, никто и не подозревал бы, что ваш друг умирает. Давайте условимся: я знаю, кто вы, вы знаете, кто я. Надеюсь, мы будем друг другу полезны. Кстати, у вас с госпожой Мирир очаровательная дочка. Мои поздравления.

Намур помолчал.

— Префектуру и школу префекта Имирина из человека не выбьешь никакой медицинской академией, — наконец, покачал головой он. — Здесь сказали, мне не о чем беспокоиться, вы хороший доктор.

— Я хороший доктор, — подтвердил Илан. — Нескромный, но честный и хороший. И я ничем не заслужил всех этих нелепых подозрений. Что вы с вашей префектурой ходите за мной, как собака за ежом: и съесть никак, и отпустить жалко?

— Доктор, доктор, я пришел к другу. Вас заносит. А префектура, может быть, хочет вас к себе обратно? Не подумали?

— Может быть, заносит, — согласился Илан. — Может быть префектура хочет то, чего я не понял и не оценил. Но жизнь вашего друга далась мне непросто. И я останусь здесь. С ним и с другими такими.

Намур вдруг шагнул ближе, за шею притянул Илана к себе, обнял и похлопал по спине.

— Держись сам и держи Актара. Мы с детства были вместе, он для меня больше, чем брат. Префектуре я по носу щелкну, если хочешь. У тебя своих дел невпроворот, верно?

Илан растерялся и очень смутился. Сказал:

— Позвольте мне идти.

— Конечно.

Шум предупредил о появлении госпожи Джумы от самого начала коридора, где возле приемника висит злополучное зеркало. Илан приготовился. Намур тоже.

Впереди шел доктор Наджед, в руках нес темную банку с нечитаемым ярлыком. Госпожа Джума жужжала у него за плечом о восстановлении здоровья и трудоспособности доктора Актара, что будто бы нужно сделать все возможное и как можно быстрее. Без ее указок, разумеется, не догадались бы.

— Госпожа Гедора, — поклонился Намур.

— Вот, — сказал Наджед, отдавая Илану банку и одновременно кивая советнику. — Арайна оторвал от сердца и от своих звероловов. Клялся большим пальцем, что средство волшебное и будет работать железно даже через пьяный гриб. Сначала по одной каждые пол стражи, потом по необходимости, но не дольше декады. Состав прочесть не могу, аптека делала по его личному рецепту, потом уточним.

Илан заглянул в банку. Лекарственная форма — сюрприз, ректальные свечи. Лучший шаманский вариант для сумасшедших и гордых с непослушными, не желающими добровольно лечиться.

— Вы, доктор Илан, — вдруг обратилась к Илану Джума, — вы решили испытать мои нервы? Мой муж мог бы вылечиться сам, но, раз вы заставили доктора Актара пойти на операцию, вы могли бы пощадить хотя бы меня, выйти пораньше и сказать мне, когда все это закончится, чтобы я не ждала под дверью, как нищенка, а пришла вовремя и могла начать ухаживать за страдающим мужем?

— Когда я должен был выйти? — удивился Илан. — Когда накладывал лигатуру на почечные сосуды?

— Сейчас ваша работа, наконец, окончена? Разрешите, я пройду!

— Стоп! — сказал Илан и поймал нацелившуюся обойти его Джуму за накидку. — Вам туда нельзя, вы очень шумите!

— Да вы... вы... Там мой муж! Он болен! Не трогайте меня!

Доктор Наджед взялся рукой за лоб. Намур перехватил Джуму за плечи и отвернул с дороги в операционную. Объяснил:

— Она переживает, не судите строго.

— Заберите ее куда-нибудь отсюда, — попросил Илан. — Или я сейчас сделаю что-нибудь плохое.

— Я имею опыт по уходу! — не унималась госпожа Джума. — Вы злые люди, как вы можете мне угрожать и меня останавливать!

— Сейчас не нужен уход, нужна тишина, — сказал Илан, стараясь не растерять остатки выдержки и терпения. — Так что идите в свою преподавательскую и проспитесь, чтобы не нести чушь. Если не пойдете сами, попрошу помочь доктора Арайну.

— Вы... Вы бессердечный хам!

Доктор Наджед тем временем подобрал лоток с почкой и заглянул внутрь.

— Вы же преподаватель, госпожа Джума, — ласково сказал он. — Из вашего мужа извлечен прекрасный образец гигантского гидронефроза, вызванного конкрементами. Не хотите взять для обучающихся на макропрепараты? — И откинул салфетку.

Намур шарахнулся, а госпожа Джума сначала позеленела, потом посинела, потом выпучила глаза. А потом закатила их и сползла на пол.

* * *

Жизнь в Арденне более всего походит на ловлю поросят: пока двух поймаешь, десять убегут. Ловишь еще одного, разбегается одиннадцать.

Илан оставил госпожу Джуму и лоток с препаратом доктору Наджеду — положить на лёд до времени, когда дойдут руки сделать учебное пособие (можно из обоих) — и пошел показывать Намуру короткую дорогу в город через приемное отделение. Но сначала у Намура не получилось открыть большую дверь на площадь, словно с той стороны к ней привалился неповоротливый брахидский слон. Потом высунувшегося было наружу советника ветром втолкало обратно. Довольно грубо и невежливо, обсыпав мокрой ледяной трухой, едва не сбив с ног и прищемив створками край длинного дорожного плаща.

По госпиталю поверх новых окон, где было можно, закрывали ставни. Ветер выл, как стая пустынных волков на охоте.

— Придется остаться, — развел руками Илан.

— Не хотелось бы. Дел много, — слегка растерянно произнес Намур и посмотрел на сотрясаемую порывами ветра высоченную резную дверь. — Я вчера вечером приехал, толком в себя прийти еще не успел, столько новостей у вас... Вообще ничего не успеваю. — Тут Илан хмыкнул. — Раненых с корабля вы принимали?

— Из карантина сюда дорога идет по прямой. Конечно, мы.

— И что делать?

— С кем?

— Мне.

— В дезинфекции есть горячий душ, на кухне горячая еда, моя лаборатория с подветреной стороны, так что там можно протопить печь. Можно и в жилой флигель пройти, но есть риск, что ветром унесет в конюшню.

— Часто здесь такая погода? Я не зимовал в Арденне ни разу.

— Не знаю. Сам первый раз вижу снег и лед больше декады подряд. А шторма — да, зимой бывают.

Илан двинулся в сторону дезинфекции, Намур за ним.

— Мы в пустыне снег видели, за одну ночь выпал, и все вокруг накрыл, — рассказывал советник. — Красиво очень. Огромное волнистое поле, от горизонта до горизонта в любую сторону, и кругом белым-бело, словно северное море застыло. Верблюды с непривычки одурели. Не хотели идти по холодному. Но растаяло всё быстро...

Намур говорил что-то еще про трудности путешествия через пустыню и своеобразный характер верблюдов. Илан почти не слушал, он в это время боролся с внутренними сомнениями. Нужно ли ему то, что он хочет сказать. Как поймет его главный по предателям. Что ответит. Кем считает Илана сейчас и кем будет считать потом. Не лучше ли обратиться к киру Хагиннору или инспектору Аранзару? Потом решил: нырять во все это, так с головой.

— Господин Намур, — сказал он, совершенно не в тему рассказа о пустынных достопримечательностях, — можно ли мне взглянуть на судовой журнал парусника 'Итис'?

Они уже были в дезинфекции, и за стеной душевых, в комнате для подготовки пациентов кто-то звучно ахал и охал глубоким женским голосом. Судя по тому, что к Илану не обратились, дело шло по части акушерского отделения. Намура эти, вполне обычные для госпиталя звуки, заметно беспокоили. Илан открыл воду, чтобы заглушить тревожные шумы. Намур долго раздевался, Илан уже думал, просьба не была услышана. Или, хуже того, господин советник сделал вид, что ее не слышал. Повторить не решился. Но, наконец, из соседней душевой секции Намур ответил:

— А потом некоторые удивляются, отчего префектуре есть до них дело. Кто тут ёж, и кто собака?

— У меня личный вопрос, — попробовал объяснить Илан. — Моя... невеста должна была плыть на этом корабле. Я читал в порту список пассажиров — ее там не нашел. Но потом в городе встретил еще одного человека, который тоже плыл на том корабле, и его не было в списках. Вы этого человека должны помнить по службе в префектуре, его звали Номо, племянник инспектора Адара. Его ранили в ту же ночь и тем же оружием. И на помощь позвали в тот же срок, что и к раненым с корабля. Но не вместе с ними, в госпиталь он отчего-то не поехал. А потом его кто-то... убил. Префектура открыла дело, я не знаю, как оно продвигается. Мне просто нужен судовой журнал с настоящим списком, а не тем, который вывешен в порту. Не могу спокойно спать, пока не проверю...

Намур снова долго не отвечал.

— Доктор, — сказал он. — Лучше бы вам во все это не впутываться.

— Поздно, — отвечал Илан, отжимая намокшие волосы простыней, которые были в дезинфекции вместо полотенец. — Я уже по шею впутан. Я делал Номо операцию, потом видел труп, потом давал показания в префектуре. А двое из префектуры стали наступать мне на пятки до того, как я впутался. От меня явно чего-то ждут. Вот я и хочу посмотреть этот журнал. Может быть, пойму, что им нужно.

— Как хотите, доктор, как хотите. Доберусь до адмиралтейства — велю прислать вам журнал на пару страж. Сделаю исключение для вас. Но это будет иметь последствия. Если вы найдете там что-то полезное не только вам, но и нам, окажите ответную любезность: сообщите, что об этом думаете. Можно не в префектуру, раз она вам не нравится. Можно письмом лично мне, и вложить письмо в сам журнал.

В дезинфекции они разошлись. Илан переоделся в штатную госпитальную рубаху, сложил парадную одежду и отправился в лабораторию, а советник Намур сказал, что, если можно, он постоит под горячей водой, очень уж это хорошо. На самом деле Илану было видно, что у советника тянет шрамы из-за плохой погоды. Обгорела у Намура не только голова. Но под горячей водой действительно легче. Илана, не зайди он в дезинфекцию после вечерней операции, тоже свернуло бы.

Возможность терять время в разговорах иссякла. Сейчас нужно подняться наверх, быстро написать Неподарку состав фиксирующего раствора к препарату, заслать кого-нибудь на поиски еды, потому что время на приличный ужин за столом уже потратил мимо, и вернуться к Актару. Вдруг гиффа тоже начнет ослаблять действие раньше из-за пьяного гриба.

Однако в лаборатории разбежались очередные поросята. В приемном кабинете горели все четыре лампы, на кушетке для осмотра больных, насколько возможно дальше друг от друга жались Мышь и Неподарок. Выглядели они так, словно их расталкивает невидимая сила. А по кабинету медленно вышагивал доктор Гагал и читал лекцию о том, что роды это праздник, по сравнению с которым дефлорация детский лепет, инфекции, вызванные половой неразборчивостью, не дремлют, а дефлорационный цистит премерзкая штука. Илан постоял в дверях. Немного послушал, несмотря на то, что нужно было торопиться. Спросил:

— Что натворили?

Мышь зашмыгала носом. Неподарок свернулся в черный ежовый комок без лица и конечностей, точь в точь как до этого под надзором инспекторов.

— Я зашел, узнать, где ты, — объяснил Гагал. — Мне сказали, ты закончил с этим... новым доктором. Мне гиффы нужно, пару флаконов всего, для промывания, пациентка поступила с проблемами. А эти двое высунулись из-под какой-то попоны, что ли... или что у вас там валяется. Свернулись под ней, как котята, и выглядывают. Вдвоем. Вместе.

— Так, — строго сказал Илан.

Неподарок, забитое существо, уже полуобморочно трясся.

— Мы ничего, — всхлипывала Мышь. — Холодно было, печь остыла. Ничего не делали, просто вас ждали. Мы даже не раздевались...

— Ты мне, взрослому дяде, будешь рассказывать, будто греха нельзя наделать, если не раздеться? Что за наивность! — изумился Гагал и повернулся в Илану. — Посмотреть твою девчонку? Я знаю, ты сам не любишь.

Теперь затряслась и Мышь.

Илан покачал головой:

— Спасибо, доктор Гагал. Я с ними разберусь.

Гагал показал в ладони уже взятую гиффу, кивнул и оставил Илана с подчиненными.

— Вы почему меня подводите? — спросил Илан. — Я вам дал слишком много свободы? Значит, я буду вынужден ее ограничить. Или у вас мало работы? Я и работу увеличу.

Оба молчали.

— Почему Мышь не ушла в спальню?

— Вы не взяли меня на операцию и не сказали, что я свободна, — бойко выдала она, сразу осмелев после ухода Гагала.

— На этой операции тебе нечего было делать. Вы знаете, что вам по уставу госпиталя нельзя приближаться друг к другу ближе, чем на вытянутую руку, если только вы вместе не работаете с больным?

— Нет, — выдавил из себя Неподарок.

— Мы просто сидели под попоной! — в отчаянии пропищала Мышь. — Мы сначала поссорились, чья она, потом поделили. Мы ничего не делали! Он не мой парень!

— Тебе еще только твоего парня не хватает здесь завести! — Илан сердито стукнул ладонью по письменному столу. — Да что такое, на мгновение нельзя одних оставить! Смотрите на меня! Было?

У Мыши от честности, искренности и желания убедить в своей невинности оба глаза съехались к носу. Один еще был отекшим после встречи с отчимом. А Неподарок сполз с кушетки и встал на колени.

— Брысь! — сказал Илан. — Мышь на кухню за едой, еду отнести мне в предоперационную. И чай! Неподарок — готовить фиксирующий раствор. Состав напишу.

Мышь тут же как ветром сдуло. А Неподарок вставать с колен не торопился.

— Окаменел или в чем-то каешься? — спросил его Илан, вытягивая из стола последние перчатки, наверное, уже нестерильные, потому что лежали в открытом боксе.

— А наказание?

— Наказание это унижение. Унижать я никого не собираюсь. Я хочу видеть в близких ко мне людях чувство понимания и ответственности. У меня был очень тяжелый вечер, очень тяжелая операция и очень тяжелый больной. Встань и не раздражай меня! Дневной список сделал?

— Н... нет. Д... ров нет. Во двор не выйти. Ветром уносит...

— Возьми на кухне! Будут против — скажешь, доктор Илан приказал! Если придет советник Намур ночевать, постелишь ему вашу попону на скамье, а сам будешь выполнять все, мной написанное, и тихо, чтоб не мешать ему. И пол подметите и помойте кто-нибудь. Это больница, а не свинарник. Спину свою давай.

— Зачем? — испугался Неподарок.

— Пластырь тебе переклею, чудо ты хвостатое! Лоток с зажимами достань и открой.

— Этот?

— Это пинцеты. Пёс с тобой, давай пинцеты.

— Я, — сказал Неподарок, — запутался. Они все одинаковые, как вы их отличаете?

— Я, — ответил Илан, — уже и сам не знаю. Дай хоть что-нибудь, открой банку с тампонами, вот эту бутылку и вон ту мазь. И сиди не дергайся, я тороплюсь. Мышь правда не трогал?

— Тронешь ее, как же. Руки обгрызет...

— Верно. Но, если будешь совершать подобные ошибки, переназову тебя в Геморрой. Прочти и запомни госпитальный устав, чтобы я снова не поменял тебе имя.

* * *

Разбудил Илана доктор Никар за две сотых до переворота часов.

— А кто у нас здесь новенький и что у нас болит? — громогласно объявил он, заходя в палату.

Илан поднял голову с операционного валика, обняв который, спал на стуле возле Актара. Между первой и второй ночными тот впал в полубессознательный бред. Его знобило, он плохо дышал, стонал и просил пить, поить приходилось с ложки, считая эти ложки и записывая влитый и пролитый мимо объем, потому что сделать нормальный глоток из чашки он не мог. Лекарство доктора Арайны поначалу никак не облегчило состояния, и Илан подумал, что это такая же пустышка, как средства из арсенала операционной, опробованные раньше. Но на третью по счету половину стражи все изменилось. Сначала выровнялось дыхание, потом прошел озноб и потеплела кожа. Илан каждые десять сотых стражи заглядывал под простыню на выпускники, проверить, не хлынуло ли из-под внезапно соскочившей лигатуры. Что было хорошо после гиффы — капиллярные кровотечения после нее минимальны, нагноения тоже возникают крайне редко. Но сосудистая ножка у почки была короткой и неподатливой. Кровотечения Илан очень боялся. Наконец, в какой-то момент он понял, что Актар осознает — его не оставили одного и не бросили без помощи. Он сам попробовал найти руку Илана и не уцепиться за нее в отчаянии, как за последнюю надежду, а пожать с благодарностью. Это стало точкой отсчета на улучшение.

На рубеже второй ночной и утренней страж его перенесли в палату. Илан снял мочевой катетер, взвел пружинку в песочных часах на переворот со звонком каждые четверть стражи, поставил рядом с кроватью стул, обнял валик и заснул.

— Помогите, доктор... Ничего не болит, — простонал Актар, — девственности лишают.

Никар заглянул в банку с лекарством Арайны.

— За грехи ваши, — сказал он. — Назначали такое непотребство своим пациентам? Нужно искупить.

— И клизмы назначал, — Илан прикрыл зевок ладонью. — Возмездие близится.

Илан приподнял одеяло и показал Никару косой шов с выпускниками. Тот изменился в лице, но вслух сказал:

— Практически здоровый человек. Шутит — значит, будем караулить. Как бы не сбежал от возмездия своими ногами. Давайте список назначений и ступайте отдыхать, доктор Илан. Я сегодня дежурю. У меня все будет хорошо. У меня не может быть так, чтоб плохо. — И огромной, как лопата, ладонью пожал Илану плечо.

В лабораторию Илан вернулся в почти хорошем настроении. Обычные докторские перепады: за день, вдосталь налюбившись, нажалевшись и налечившись людей, каждого по отдельности, иногда по нескольку вместе, начинаешь ненавидеть человечество в целом за строптивость, медицинскую безграмотность и глупые страхи, к вечеру сволочеешь и звереешь, но утром опять добрый. Даже если почти не спал.

Шторм за стенами не закончился, но поутих. Ветер уже не пытался раскачать дворец, вырвать его с корнем и низринуть с холма, не тряс двери и окна, но все еще льстил себя надеждой, что, если он хорошо постучит, жалобно повоет и попросится, его впустят погреться у железной печки. В протопленной лаборатории советник Намур умывался слитой в тазик теплой водой из автоклава, держа левое плечо чуть приподнятым и поджатым.

— Доброе утро, доктор, — сказал он. — Кто у вас алхимией пробавляется?

— Все понемногу, — кивнул в ответ Илан. — Подождите, не одевайтесь. Маленький подарок.

Быстро зажег спиртовку, разогрел жаропрочную чашку, капнул масла, положил малую меру воска, крошку сахара и щепотку сухой гиффы. Промешал костяной лопаткой, чтобы все скорее расплавилось и смешалось. Теплую, почти горячую мазь собрал в ладонь и размазал Намуру по шрамам на ключице, шее и спине. Сказал:

— Будет легче.

-Я к вам жить перееду, — вздохнул Намур. — Чтоб обо мне хоть раз кто в адмиралтействе так позаботился. Всем только что-то дай и сделай. В лучшем случае, взятку пытаются всучить. А адмиралтейство — оно как ваш госпиталь, должно быть бесплатное. Будет вам судовой журнал до вечера, доктор. Даже без обязательств.

* * *

Илан думал, что советник Намур пошутил насчет переезда. Но в последней четверти утренней стражи на третий этаж, топоча и грохоча по чугунной лестнице, великолепной, но такой громкой, от черного выхода стали носить чьи-то вещи. Илан вначале не придал значения, однако потом некто, совершеннейший писарь по виду и назначению, с тетрадкой, в которой был подробный перечень сундуков и коробок, попросил Илана расписаться за доставленный ему опломбированный пакет. И продолжил проверять коробки.

В лаборатории тихонько кипел экстрактор. Мышь была выслана на дезинфекцию мыть лотки и дожидаться из горячих шкафов стеклянную посуду, чтобы перехватить нужную часть раньше аптеки. Неподарок пересаживал плесень, снимал 'урожай' на сушку. В автоклаве стояла сложная закладка с шовным материалом, тампонами, салфетками и иглами. Илан ходил вокруг большого стола кругами. Не мог определить, что именно ему мешает. Наверное, возле печи было жарко. И спать хочется. Забрал журнал с лабораторного стола и отнес в прохладный кабинет на письменный. Срезал пломбы и развернул плотную грубую бумагу. Сел над переплетенным в коричневую кожу журналом и... не смог его сразу открыть. Невестой Рута ему не была. Илан с самого начала знал, что вернется в Арденну. А Рута знала, что ей там нечего делать. Отправься она с ним, свадьба не могла бы состояться тем более. Простая девушка и наследник арданского царства не пара. Страдать было не от чего. Даже не великая любовь. Просто дружба, тепло и человек от одиночества в чужом краю. Которому правда будет лучше на Ходжере. Значит, и бояться нечего. Открыл, прочитал, закрыл. А не получалось.

Илан встал из-за стола, позвал Неподарка. Сказал:

— Садись на мое место. Бери журнал. Открывай список пассажиров, читай вслух и рассказывай мне, кто это. Как ты их помнишь.

И дал ему свернутый пополам лист бумаги вместо линейки, чтобы тот не пропустил случайно строчку.

Неподарок долго копался с застежкой, потом путался в страницах. Потом тупо уставился в лист со списком. Спросил:

— Всех подряд? Я всех не знаю.

— Сколько знаешь. Читай.

Неподарок стал читать, давая краткие пояснения, если помнил человека. Руты в списке последнего рейса не было. Ни среди пассажиров с острова Джел, ни с острова Ишуллан, ни с Круглого. Ни даже под другим именем. Описания не совпадали. Неподарок перешел в самое начало журнала, к команде. И Номо в списке не было. Ни в первом, ни во втором. Ровным счетом тот итог, которого Илан боялся. Подозрительный и странный. Илан тер ладонью лоб, понимая, что привычка один в один копирует доктора Наджеда. Он правую руку до локтя отдал бы на ампутацию за то, что Номо на корабле в ту ночь был.

В конце концов Неподарок стал листать журнал во все стороны в поисках каких-нибудь дописок, вкладок, вклеек, дополнительных упоминаний. Дошел до конца, от конца пошел к началу. Долистал до форзаца, где была прикреплена типовая печатная карта побережий, и островов. Прочитал ли он госпитальный устав, воспрещающий лишние разговоры и вопросы, Илан не знал, но Неподарок спросил:

— А что вы ищете?

— Не знаю, — сказал Илан. — Что-нибудь, что наведет меня на правильную мысль о понимании происходящего. Скажи, а ты в списке есть?

— Есть, только я себя пропустил. Вы и так знаете, что я там был.

— Расскажи, как все случилось.

А это уже оказался тот вопрос, которого боялся Неподарок. Он снова сжался, вздернул плечи и даже побледнел слегка. В моменты страха кожа у него приобретала отчетливый брахидский оттенок, сероватый, почти неживой. В обычной спокойной жизни не было похоже, что в нем есть брахидская кровь.

— Очень страшно всё, — пробормотал он. — Не тогда, когда всех силком тащили на палубу и разбирали тех туда, этих сюда... Я сначала ничего не понял. Когда паруса подожгли... Вот тогда началось. Прыгали за борт, кричали... Очень страшно.

— Ладно, — махнул на него ладонью Илан, догадываясь, что толкового отчета про нападение из Неподарка не вымучит.

Подвинул к себе открытый журнал. Посмотрел на карту, отогнул подвернутый к переплету край, разложил на треть стола. Удивился. Перевернул в удобное положение. Показал пальцем на крупный остров на юго-западе, довольно далеко от Островов Одиночества, которого там быть не должно. По крайней мере, на картах береговой охраны, с которыми он играл в детстве в капитана, такого острова не было.

— Это что? — спросил Илан.

— Написано 'Хофра', — прочел вверх тормашками Неподарок.

— Я вижу, что написано. Откуда она взялась? Ее же на картах не обозначают.

— Почему?

— Наши корабли туда не ходят, только их родные, хофрские. Во-первых, там рифы и течение. Во-вторых, нет ни лоций, ни координат. И, говорят, компас возле ее побережья сбивается из-за магнитной горы. Я думал, никто у нас не знает, где Хофра находится и как ее найти. Ее даже на собственных хофрских картах не обозначают. Каждый хофрский штурман держит карту в голове. А тут, смотри-ка, подробный берег со всех сторон, только без названий...

Илан быстро открепил карту, взял лупу и взглянул на типографское клеймо — снова Ишуллан, прошлый год. Он только собрался сформулировать, почему ему это не нравится, как в дверь вломился фельдшер из акушерского и выкрикнул:

— Доктор Илан! Кровотечение!

Илан сунул карту и журнал Неподарку со словами 'прижми к себе и никому не давай в руки'. Но первая мысль, что Актар заливает кровью полы в хирургии, оказалась неверной. Фельдшер поймал его под локоть и повернул в сторону акушерского. Впрочем, когда они добежали, было поздно. Навстречу, стиснув зубы, шел Гагал. Шел не к Илану, а в коридорный пролет, отделяющий акушерское от хирургического, бить кого-то из родственников скончавшейся. Гагала пришлось ловить, почти выворачивая ему руки. Он успел швырнуть в крупного обрюзгшего мужчину окровавленные перчатки и фартук. Мужчина, капризно кривя полные губы, прикрывался руками, две женщины в шелках и монистах, бывшие с ним, со змеиным шипением расползлись по сторонам, слуги пробовали вступиться за хозяина, но от них Гагала загородил Илан, подставив свою спину.

— Не сметь ей удалять разорванную матку? — кричал Гагал. — Ей еще рожать? Кого и как?! Она такая молодая? Нужно еще детей? Не сметь нести на операцию и спасать ей жизнь? Господин не желает, чтобы она осталась бесплодной? А мертвую он не желает получить?! Идите!.. Любуйтесь на свои запреты!.. Уроды мордатые! Она такая молодая, чтобы умирать, а вы себе еще одну купите, да?!

Доктора Гагала с помощью санитаров заволокли обратно в отделение, усадили на скамейку в коридоре, побежали налить воды. Может, и не воды. Илан оставил его на попечение персонала, заглянул в смотровую. Перевел дыхание. Рассматривать в подробностях не стал, вернулся к Гагалу. Тот схватил его за руку:

— Сволочи, богатые сволочи, — твердил он. — Бедняки любят своих жен, жалеют, не дают им умирать, знают что такое горе. Не лезут ко мне с запретами... А этот гад купил себе третью жену, девчонку молодую. Родила не у меня. Дома. Не вышла плацента, акушерка отделяла вручную. После этого потекло, и они решили, что я им сделаю чудо. Папенька мой посоветовал обратиться, будь он неладен... Привезли уже без сознания. Я мог спасти, удалить все к чертям, шансы были половина на половину, что выжила бы, они перегородили путь — нет, не сметь, ее, как собаку, завели для породистых щенков, она должна рожать и рожать, у двух других не получилось, пусть эта рожает... А она умерла. На моих руках, на моей совести.... Я виноват. Нужно было их не слушать. Нужно было наорать, дать по морде и за них решить правильно. Я виноват! Я этого не сделал! Скажи им, пусть убираются, а ее потом заберут из морга. Если я опять пойду, я разобью ему лицо, только поздно, нет смысла... Пожалуйста, братишка, сходи ты. Скажи им, чтоб исчезли...

Илан погладил его по голове, как пациента. Пошел выполнять просьбу.

Троица в окружении слуг и так собралась уходить. Застегивали подбитые мехом плащи — редкость в Арденне, где мало кто готовится к зиме.

— К сожалению, мы не всесильны, — сказал им Илан. — Было потеряно драгоценное время. Мы не смогли сделать невозможное. Примите соболезнования и извинения за поведение доктора Гагала. В начале вечерней стражи вы можете забрать тело в морге. Он стоит отдельно у северных ворот. Там вам помогут и подробно объяснят причины смерти.

Поклонился. Не так, как делал с равными, по-настоящему. Собрался уйти.

Грузный мужчина лет сорока с небольшим, высокий, когда-то красивый и сильный, теперь запустивший себя из-за невоздержанности в еде и питье, стоял, надменно задрав голову и всем своим видом выражая недовольство. Вид у него был внушительный. И слегка подергивалась щека, лениво обозначая, что господин гневается.

— Дешевка она и есть дешевка, зачем теперь-то забирать, — по-змеиному шелестели у него за спиной его старшие жены. — Живая была никчемной, зачем она нам мертвая? На похороны деньги тратить? Их можно потратить с бОльшим умом...

— Вы же госпиталь для нищих, — тягуче-равнодушно прогудел низким голосом мужчина. — Похороните ее сами. Вы не смогли? А что вы вообще можете... Мы и не надеялись. Наше дело теперь — воспитывать сына.

Илан ошибался. В госпиталь за молодой женой это семейство притащилось не из сочувствия и сострадания. Они просто беспокоились за оказавшееся в опасности ценное имущество. Илан, как пружина, выпрямился из еще незавершенного поклона и уже начатого поворота прочь. Не сдержал в голосе внезапную злость:

— Здесь решаю я! Заберёте и похороните достойно! И попробуйте этого не сделать!..

Под высокими потолками прокатилось эхо. 'А то что?' — никому и в голову не пришло спросить. Все трое, вместе со слугами, одновременно шагнули назад и сдвинулись друг к другу — сбиться в кучу, как стадо перед хищником. Илан готов был поклясться, что в этот момент его узнали. Вернее, не его самого, а его отца в нем. Адмирал Римерид обладал властью над людьми не только по праву рождения. И про власть эту в городе помнили.

— Да, да, господин. Конечно, — спесь и равнодушие слетели с главы семейства в долю мгновения. Он замельтешил мелкими поклонами, а жены полностью спрятались ему за широкую спину. — Как скажете, так сделаем...

Илан поглядел мимо семейства и, с деревянно-выпрямленной спиной, направился в сторону хирургии. В палату к Актару. У доктора Гагала не было выбора, на какой жизненный путь становиться. Но Илан иногда задавал себе вопрос: зачем, зачем он сам так упорно пытался стать врачом? Не его пациент ушел. А пальцы дрожат у него. Его собственный маленький погост тоже начинался с женщин и детей. Гагал, наверное, напьется.

* * *

— Эти обязанности необязательны, — сказал доктор Никар Илану, когда тот прошел по всем палатам и снова вернулся к Актару в послеоперационную. — Где пора снять швы и кого перевязать, я вижу. Если не вижу, прочту в дежурном журнале. А вам, доктор Илан, давайте сделаю укольчик. И вы поспите. Недолго, но крепко. Сил нет смотреть, как вы над собой издеваетесь.

Илан отказался:

— Не надо. У меня голова потом будет болеть. Сильно.

— Тогда пойдемте, хоть пообедаем.

— Да, — сказал Илан. — Сейчас.

Набрал на тампон бесцветный раствор для обработки и промокнул вдоль шва и вокруг выпускников. Тронул один пинцетом. Вроде бы, норма, а вроде бы, не совсем... Лучше бы прижечь энленским розовым, но под ним не заметишь вовремя, не начинается ли воспаление. Сказал:

— Доктор Актар, не надо так бояться. Я никогда не сделаю больно намеренно. Если вы вдруг почувствуете боль от моих рук, это может случиться только в ваших же интересах.

— Когда из меня достанут вот те куски, за которые вы трогаете?

— Скоро.

— А швы не разойдутся, если я начну поворачиваться и вставать?

— Там сшито в несколько слоев, каждый слой по-своему. Все крепко, не переживайте.

— Как же я хочу вам верить... Вы простите меня, что я вас вчера оскорбил на словах и... недоверием. Вы лучший из всех, кого я видел.

— Можно покормить, — повернулся Илан к доктору Никару. — Если будут посетители, следите, чтобы только разговаривали, но не прикасались.

— Кто-то приходил? — оживился Актар.

— Да, советник Намур вчера всю операцию сидел под дверью и боялся за вас. Я сказал ему, что вечером впущу.

— А жена?

— Как вам сказать...

— Понятно. А можно еще спросить?

— Ну...

— Как вышло, что госпиталь находится в царском дворце?

— Так получилось, — вздохнул Илан и поднялся. — Доктор Никар, распорядитесь принести пациенту супа и пойдемте обедать.

— Никто не хочет отвечать на этот вопрос, — огорчился Актар. — Я много читал по истории Арденны. И книги, и даже древние свитки. Это такой интересный город, и Ардан интересная древняя страна с прекрасной культурой. Мои предки родом отсюда. Здесь всегда почитали царскую династию. Царей считали богами. Что случилось в последние годы, что цари отказываются править? Кровная линия ведь не пресеклась. Династия жива. Куда ушел из своего дворца арданский царь?

— Никуда не ушел, — Илан положил Актару ладонь на лоб, думая, что от этого он успокоится. — Здесь живет. Какой вы стали разговорчивый. Сумеете сесть — доктор Никар перебинтует вас как следует, и попробуйте ходить. Пару шагов туда, пару обратно. Глубоко дышать не больно? Кашля нет?

Но сбить Актара со взятого следа было не так-то просто.

— Если царь здесь, почему он отказался от страны? Почему правит генерал-губернатор, а не он?

— Ему некогда, — объяснил Илан.

— Странная история...

— Странная, но не возвышенная. От нее не пахнет древними свитками. В предпоследние годы цари пролили очень много крови. В последние просто стараются это исправить.

— Ну, что вы так переживаете за арданского царя, — подошел с другой стороны Никар. — У вас даже пульс подскочил. Лежите-ка спокойно. Давайте я чуть подыму, а доктор Илан поправит подушку...

Тут Илана спасли от дальнейших расспросов, хотя, это уже было не особенно важно. Все равно кто-нибудь и правду расскажет, и вдобавок сказок доплетёт.

— Доктор Илан! — всунулся кто-то из младшего персонала в приоткрытую дверь. — Хорошо, что вы здесь! Дуроловы опять сломали иглу в буйном. Просят помощи, у самих достать не получается!

— Вот и пообедали... — опустил руки доктор Никар.

Илан кивнул:

— Инструмент, перчатки, спирт с собой. Остальное у них там есть, нету, кто-нибудь знает?.. Извините, доктор Никар. Обедайте без меня.

— Нет уж, я дождусь. Кто-то же должен вас контролировать. Сами-то вы не умеете.

Дуроловами в госпитале для простоты словесного выражения звали персонал отделения для сумасшедших. Путаница из-за того, что пациентов этого отделения называли звероловами — из-за их обыкновения ловить кого-нибудь на стенах и под кроватью и разговаривать с пустотой — все равно возникала. Впрочем, зверолова повредили во время лечебных манипуляций, или дуролов попал под раздачу, для хирургического вмешательства было тождественно.

У дуроловов Илан застрял на четверть стражи. Иглу сломали тонкую, она вывалилась из опрессовки винтового держателя и ушла глубоко в ягодицу, доставляя зверолову массу острых ощущений, от которых тот сильно дрыгался, пытаясь освободиться. Ровно держать его впятером не получалось, даже если Илан помогал, прижимая больного коленом, а действует ли на него обезболивающее, было вовсе непонятно. Сам он утверждал, что ему щекотно и умолял прекратить щекотаться. На стол в хирургию доставить такого пациента было нереально, пришлось работать на месте, с плохим светом и с веселыми и сильными, но имеющими совершенно неподходящие навыки помощниками. В конце концов Илан извлек искомое и, несмотря на нетипичность обстановки и некоторое количество неудачных подходов, возвращался в приятном настроении и с чувством выполненного долга. У доктора Арайны в отделении не размазывали по стенам трагизм и драму, даже если кто-то там для настроения щедро размазал экскременты. Нужно было — изредка становились серьезными. Не нужно — смеялись от души, чтоб не нырнуть вслед за спасаемыми в глубокую придурь. Ко многим вещам относились фаталистически, что, впрочем, тоже не повергало в грусть, а было поводом для шуток.

Отделение это находилось от хирургии дальше всех прочих. В другом крыле дворца. Туда Илан перебежал напрямую через двор, получив в спину хорошего тычка от остатков шторма. Назад пошел в обход по дворцу, потому что сырой и стылый ветер с моря не утих, а плащ с собой Илан в спешке не взял. Не весь дворец был занят под госпиталь. Даже для немаленького количества страждущих царские апартаменты оказались слишком велики. Илан миновал холодные залы, анфилады пустых комнат, несколько лестниц, сделанных в разное время и в разном стиле. Где-то в окна вставили ишулланское стекло, где-то гуляли сквозняки из-за продырявленных для доступа света ставень. В одном из пустых, не занятых под госпитальное хозяйство коридоров Илан ее и встретил. Что она тут делала одна, бог весть. Случилось это недалеко от детского отделения. Возможно, она работала в детском. Та самая девица, которой Илан залепил пощечину за мышиную разрисованную грамматику. Он ее узнал, она сначала отступила с его дороги, потом неторопливо повернула прочь. Илан прибавил шагу и крикнул ей:

— Постой! Я хотел извиниться!

Она приостановилась у затемненного глухими ставнями большого окна.

— Я повел себя недопустимо! Я не имел права тебя... — проговорил Илан, догнав ее, но ничего больше сказать не успел.

Она взяла его за кафтан на груди, потянула на себя и впилась губами в губы так сильно, что они вместе чуть не упали на покрытый пылью и мусором широкий подоконник. Руки у Илана были заняты — в одной коробка с оставшимся стерильным инструментом, в другой сверток с бутыльками и использованным нестерильным. Он был готов все это уронить, подхватить ее и посадить прямо в мусор, когда она вдруг поднырнула ему под локоть и, схватив юбки, побежала прочь. Ему показалось, что со смехом, но из-за шума крови в ушах и ветра снаружи он бы не поклялся, что она действительно над ним смеётся. Илан бросил на подоконник вещи, уперся кулаками и почти десять сотых стражи ждал, когда тело и воображение успокоятся и он будет способен идти дальше. Что это было, спрашивать себя или кого-то было бессмысленно. Что делать с этим дальше — тем более. Наверное, пора звать Гагала в город на поиски приключений. Все как-то неожиданно очень... В госпитале нельзя. С персоналом нельзя. Узнать, выходит ли она куда-нибудь за пределы дворца?.. Вроде, она ночует в спальне, значит, ходить ей некуда. А как ее зовут? Узнать бы, а то про доктора Илана ходит маловато сплетен... И все же, она над ним смеялась.

Илан потряс головой. Собрал развалившийся сверток. Вытер ладонью рот — нет ли следов какой-нибудь краски. Вроде, нет. Увидел, что рукава и правая пола кафтана в пыли. Постоял еще немного, пытаясь вернуть лицу обычное выражение. Если в таком виде отправиться в хирургическое, доктор Никар вкатит укольчик, не спрашивая разрешения. Да и к лучшему. Действительно, пора.

* * *

Так получилось. Так получалось каждый раз. Доктор Наджед уехал в лепрозорий. Город обледенел после шторма, дороги в горах в неизвестном состоянии, ветер еще не утих. Неясно, как доберется, и когда решит вернуться обратно. Иногда он пропадал на трое суток, а говорили, мог и на декаду задержаться. Мог бы вообще не ехать. Но — не мог. У доктора Гагала сложности с утренней пациенткой. Вернее, после нее. То, что поднесли ему вместо успокоительного, точно было не водой. Доктор Никар дежурит, но сложнее, чем зашить собачьи укусы, зафиксировать перелом или вырвать зуб, сам в операционной не сделает. Если привезут ущемленную грыжу, острую кишечную непроходимость, аппендицит или еще что-то экстренное, надежды на него нет. Доктор Раур выставлен на форпост — в приемное отделение. Вчера он отработал хорошо. Иногда раздражающе долго думал, но это от непривычки, и он вообще медленный. И немного странный. Илану казалось, скажи ему: 'Доктор Раур, вы мне нужны', — он обязательно отзовется: 'Я?' Или: 'На первом этаже у нас акушерское отделение'. Он переспросит: 'Для женщин?' И сделает это не из вежливости. Тем не менее, по словам персонала, мелкие проблемы он решает на месте. Наверное, просто не понял еще, что с фурункулом или поверхностным порезом можно спокойно отослать пациента в операционную.

Когда доктор Наджед отсутствовал, Илана в общее расписание не ставили, потому что он замещал руководство, и дело это временами бывало непростое.

А доктор Илан опять ночь не спал, почти сутки не ел, влип в непонятное недоразумение с красивой, но дерзкой женщиной, и уже думал, что кончился, как доктор и как живое существо, когда добрел до предопреационной. Там доктор Никар, застелив кусок стола операционной салфеткой, ел суп и пирожки. Илан хотел позаимствовать пирожок и попросить кого-нибудь из сестер заварить чай, но доктор Никар сказал:

— Вы извините, я вас не дождался. Этот ваш пациент меня задрал абсолютно. Такой капризный... Честное слово, не знаю больных сволочнее, чем сами врачи. Вот вы, доктор Илан, хотите лечиться? Не хотите? А вам надо. Усталость тоже болезнь, когда накапливается. Вам бы хотя бы поспать. А этому не знаю, чего надо. Вставать он не хочет, у него боли, лекарство он не хочет, у меня, видите ли, руки не такие, как подходят к его... физиологическим отверстиям. Боится он меня. Дать ему распоряжаться лекарством самому я не могу без вашего ведома. Под одеяло к себе заглянуть не пускает, верните ему доктора Илана, а если нет, то он умрет и пусть всем будет стыдно. Я сказал, если он умрет, я его лечить точно не буду. И доктор Илан откажется. Хорошо, что вы вернулись, только что ж так долго-то?

— А, — махнул Илан рукой. — Лучше не спрашивайте.

— Да я вижу, что по вам дураки табуном прошлись и потанцевали, а доктор Арайна в сторонке стоял, смотрел и счастливо смеялся. Вот перчатки, идите к этому вашему... К нему уже жена прорывалась. И советник какой-то. С очень страшным лицом. Я не пустил. Я просил их вас дождаться. Вот вам его лекарство, я забрал, потому что он к нему руки тянет.

Илан положил на место надкушенный пирожок, взял банку и поспешил в палату. Доктор Актар обидел доктора Никара недоверием, потому что простому и прямому доктору Никару не удалось деликатно и дипломатично обойти проблему, созданную то ли самим доктором Актаром, то ли доктором Арайной, то ли всеми вместе взятыми... А доктор Илан — он волшебный. Ему вместо обеда приносят на блюде проблемы, он их решает. Потому что если не он, то кто, крути им хвост. Как же есть-то хочется...

В этот раз никаких разговоров Илан не поддерживал. Так проще было оставаться вежливым, аккуратным, добрым и никого не обидеть. А, главное, так все получалось быстрее. На любое обращение, жалобу или физическую реакцию отвечал полушепотом: 'Тихо-тихо-тихо' и 'Сейчас-сейчас'.

Доев суп, пришел Никар. Перевязали. Поставили на ноги и почти сразу посадили обратно, уговорили глубоко подышать. Госпожу Джуму и советника Намура Илан не встретил, и готов был наложить на входы и выходы из хирургического какое-нибудь шаманское заклятье из лежащего в кармане рецепта от доктора Арайны, чтобы и дальше не встречать. Не по силам было выдержать еще и нападение родственников с друзьями детства. От них заклинанием 'тихо-тихо' не отделаешься. В лабораторию на второй этаж Илан прошел через акушерское и мимо главного входа, по парадной лестнице. Сделал крюк на треть дворца, но внутренняя чугунная вела не только с первого на второй, но и выше, к жилым комнатам на третьем этаже, и путь по ней чреват был ненужными встречами.

Зато в лаборатории его ждала отрадная картина. Во-первых, Неподарок догадался вовремя вынуть спиртовку из-под колбы экстрактора. С беготней по отделениям Илан про нее забыл, и труд двух ночей и одного дня мог бы пойти прахом. Во-вторых, Неподарок вслух читал Мыши госпитальный устав, а она внимательно слушала, забравшись с ногами на укрытую попоной скамью. В-третьих, был заварен свежий чай. Илан пришел, упал рядом с Мышью на лавку, и ему молча подали все, что было в данный момент нужно: чай, сахар и тарелку с жидкой теплой кашей для тяжелобольных. Жить сразу стало свободнее и легче. Так же, не говоря ни слова, Илан лег на изъятую у Мыши в общее пользование попону, положил под голову возвращенный Неподарком судовой журнал и вырубился намертво.

Подняли его, когда за окнами стояла первозданная плотная тьма. Бок на жесткой скамье Илан отлежал до полного одеревенения, потому что спал, ни разу не пошевелившись. Как лег, так и проснулся. Шея затекла и голова не поворачивалась.

— Что с ним? — спрашивал в кабинете мужской голос.

— Устал, — объясняла Мышь. — Я вам не дам его будить. Вы-то ночью спали.

— Ну-ка... Эй!.. Ой!..

Кому-то перепало немного трущобных умений Мыши защищать территорию и интересы. Похоже, что советнику Намуру. Цепная Мышь — верный страж.

Смех. Другой голос. Намур явился не один.

Илан с трудом сел, поставил ноги на пол. Покачался из стороны в сторону. Потер ладонью затекшее до колючих мурашек левое плечо. В лаборатории было прохладно. Печь стояла остывшая, автоклав пустой. Горячие котельная и прачечная располагались под хирургическим крылом — акушерским и хирургическим отделениями, там всегда было тепло. Второй этаж с его высокими потолками, сквозными коридорами и мрамором на полу выстывал мгновенно. Стоило лишь погаснуть углям в печи. Илан окликнул:

— Мышь, впусти! И сделай свет.

Раздались неодобрительные слова Мыши:

— Ну, вот. Разбудили!..

В лабораторию вошел Намур, за ним, невежливо толкнув его выставленным вперед локтем, Мышь с лампой. А следом Джениш и Аранзар. Джениш держал в руках промасленный, съедобно пахнущий сверток, а Аранзар тыквенную бутыль.

— Доброй ночи, доктор, мы же не с пустыми руками, — сказал Намур, опасливо сторонясь Мыши. — Что ж нас встречать-то так неласково?..

— Я так велел, — принял на себя вину Илан. — Ко мне часто кто-то ломится, кто мне совсем не нужен. Мышь, доктор Наджед вернулся?

— Нет, — ангельским голоском отвечала Мышь, вежливо присев и опустив глазки.

— А времени сколько?

— Третья четверть вечерней. Вас спрашивал доктор Никар, но я сказала, вы спите, и он решил, что это хорошо. Велел мне не позволять вас будить. Я и не позволяла.

— Спасибо, Мышь. Можешь идти. Неподарка отправь в мужскую спальню, если он еще не ушел. На ночь заданий ни для кого не будет.

Мышь подпрыгнула и побежала исполнять. Сокровище, а не девочка. Только хорошее и никакого плохого на другой чаше весов. А должно быть. Очень подозрительно. У советника Намура о ней, конечно, другое мнение. Но это его проблемы.

Джениш в это время разворачивал на столе рядом с экстрактором большой заливной пирог с рыбой и овощами.

— Стаканы у тебя есть? — спросил он.

— Я не пью, — сказал Илан. — И распитие в моей лаборатории не приветствую.

— Да что там пить-то, — удивился Аранзар. — Пальмовое вино. Пиво и то крепче.

— Возьмите чашки на стеллаже в кабинете. Рядом с чайником, — сказал Илан, отдавая судовой журнал Намуру. — И поставьте тогда для меня чай. Сейчас я умоюсь, и к вам вернусь. Десять сотых.

Вышел в коридор, чтобы идти в дезинфекцию. В противоположную сторону удалялись Мышь и Неподарок. Бок о бок, вовсе не на расстоянии вытянутой руки. Устав читали, но то ли ничего в нем не поняли, то ли к сведению не приняли. Что-то Илан начал опасаться всерьез. Надо будет разводить их с завтрашнего дня по разным направлениям. А то получится, что доктор Гагал накаркал. 'Гагал' на староарданском значит 'ворон'. Птица внимательная и вещая. Покровитель медицины среди древних божеств. Не докатиться бы с таким карканьем до акушерского...

Когда вернулся, чайник на коптилке уже шипел, а гости в лаборатории листали все тот же журнал, поворачивая его на столе вокруг собственной оси, как колдовскую тарелку для вызова духов, от одного к другому.

— Что вычитали, доктор, рассказывайте, — с порога предложил Намур.

— Ничего, — ответил Илан. — Как и боялся.

— Садитесь, — Намур подвинулся на лавке. — Вы теперь с нами. Без обязательств обойтись все же не удастся. Вы нам нужны.

— Не помню, чтобы я назначал встречу тайного общества ночью у себя на работе... — начал было Илан.

— У нас секта, — перебил его Джениш. — Но ты можешь не приобщаться к таинствам. Отправляйся блуждать во тьме. Не блуждать люди из префектуры все равно не умеют, так что тяжело тебе без нас придется.

Илан подошел ближе, но садиться на освобожденное для него место не стал. Встал рядом со столом, грея руки о чашку с горячим чаем. Подумал: из тебя, Джениш, тот еще поводырь.

Джениш подвинул к нему лист пальмовой бумаги с крупно порезанным пирогом.

— Тогда, — сказал Илан, — давайте мне и все остальное. Не только пирог.

— Вина? — с готовностью предложил Аранзар.

— Нет. Результаты расследования по Номо.

— У вас самого, доктор, по Номо и журналу какие результаты? — вкрадчиво поинтересовался Намур.

— Он был на том корабле. Но недолго. Только пока шло нападение. Его подстрелили свои. Как бы ни неприятно было признавать, что бывшие наши теперь перешли на чью-то другую сторону, и свои для них не мы. Зацепили в заварушке случайно, так бывает.

— Да, — согласился Намур. — Так бывает. Плохо не это. Плохо, что в городе он оказался в одно время с самим 'Итис'. Это значит, что он не единственный свой, кто не на нашей стороне. Или, еще хуже, у нас под боком гнездо этих самых 'не наших'.

Илан отхлебнул чая. Спросил:

— И все же. Почему ваше тайное общество заседает не в префектуре и не в адмиралтействе, а у меня?

Безразличен к вопросу оказался только Аранзар. И у Намура, и у Джениша были разные по числителю, но общие по знаменателю ответы на этот вопрос. Из-за дочери Намура, из-за брата Джениша. Из-за госпожи Мирир, которая хоть и не жена ни Намуру, ни Адару, но мать их детей. И префект Арденны. Поэтому оба они промолчали, отводя глаза, а ответил Аранзар:

— Мы не уверены, что гнездо 'не своих' не прихватило и префектуру тоже. И адмиралтейство.

Если учитывать, что гнездо это прихватило государев собственный остров Ишуллан, объяснение было хоть и не вполне правдивое, но разумное.

— Так вы мне расскажете, что вы накопали по убийству Номо?

— То же самое, что ты в журнале. То есть, почти ничего.

— Ну, я в журнале все же кое-что нашел, — сказал Илан, поставил чашку на стол и вынул из-под переплета карту.

Разложил ее поверх журнала.

— И? — пожал здоровым плечом Намур.

Илан понял, что он не видит. Подогнул архипелаг Ходжер и арданское побережье. Оставил юго-западную четверть с краешком Островов Одиночества и Хофрой.

Джениш тоже не увидел, Намур нахмурился. Аранзар кивнул и полез смотреть типографское клеймо.

— Ты меня понимаешь? — сказал ему Илан. — Не знаю, как в Таргене, а в Ардане никогда не было собственных океанских карт. Все — перерисовки или гравюры с таргских.

— Таргские и ходжерские копии с хофрских, — сказал Аранзар. — А на Хофре свои особые традиции.

— Да. И вдруг у нас собственная карта. Другая. Сравните ее с обычными. Не только по наличию Хофры. Мне кажется, что на ней и береговая линия подробнее, и островов к югу от Арденны больше, и рифовые поля возле Тобо указаны...

— Представь, они удивились, когда такое увидели, — усмехнулся Аранзар. — По крайней мере, я бы на их месте удивился. И разозлился.

Илан кивнул:

— И испугался. И спросил бы: откуда? Вы, советник Намур, думаете, будто это вас и нас на Ишуллане и в Арденне продали? А на Хофре думают — продали их. Еще три-четыре года назад Арденна весь медицинский инструмент закупала на Хофре. Теперь его везут с Ходжера. Карты? Остров Ишуллан. Книги? Остров Ишуллан. Оптика, огнеупорное и химически стойкое стекло — остров Ишуллан. Причем, оптику теперь Хофра сама закупает на Ишуллане, а не наоборот. Медицинская сталь, автоклавы, тонкий инструментарий, шовный материал, химические составляющие для изготовления лекарств... нет, не остров Ишуллан. Остров Джел. Но какая разница? Если это утечка специалистов с Хофры, она попала на благодатную почву. Если нет... им нужно выяснить, откуда что взялось и к чему им готовиться в будущем.

— Среди тех, кого похитили с 'Итис', не было хофрских специалистов, — сказал Намур.

— Это вы знаете, советник. А люди на Хофре, которые испугались новой карты, не знают и не понимают ничего. Иначе не пошли бы на такое преступление, как нападение на ходжерский корабль. К тому же, всегда можно спросить, у кого специалисты учились. И по каким материалам. Можно не привозить учителей, в некоторых случаях будет достаточно книг.

— Я и на Ишуллане никого с Хофры не знаю, — покачал головой Намур. — Зато с материка там многие. Ходжер специально ищет их, отбирает самых способных и приглашает на службу.

— С материка... Вчера приехали врачи из Дартаикта — второго по величине имперского города. Опытные врачи. Не знают, как сделать операционный доступ к почке. Чем правая в доступе отличается от левой. На Ходжере знают. Я, только начав практику, умею больше таргского хирурга с двадцатилетним стажем. У меня другие инструменты, другие препараты, другой подход... Пусть в медицине ходжерский прогресс начался не вчера, но металлургическое и химическое производства выросли, как цветы в пустыне — после первого дождя. И кто бы вас не заподозрил в плохом, советник Намур, при таком раскладе? В подкупе, шпионаже, может быть, и в похищениях специалистов? Только слепой, глухой и тупой. Приглашение мастеров и ученых с материка никак не объясняет карту. Вообще никак. Ишуллан сам подставился. Эта карта либо намеренная наглость и неуважение, либо ошибка. Либо вызов. И чем она точнее, тем большую по силе ответную реакцию вызывает. Судя по паруснику 'Итис', карта идеально точная. После нее прежних отношений с Хофрой у Тарген Тау Тарсис не будет. И на Хофре не успокоятся, пока не поймут, кто из них свою родину продал и сколько за это взял.

— Доктор, — сказал Аранзар. — Вернись к нам в префектуру.

— Не могу, — поморщился Илан. — Тетя Мира против восстановления монархии. Я буду мозолить ей глаза.

— Ты разве собрался восстанавливать монархию? — удивился Джениш.

— Даже в мыслях не держал. Но некоторым это неочевидно.

— Ну, что ж, — сказал Намур. — Тогда мы будем ходить к вам и проводить собрания нашего общества у вас, доктор. Потому что, если Хофру кто-то продал, он действовал в наших интересах. А тот поганец, кто продал нас — нет.

— Вы, — сказал Илан, — решайте, кто кого продал, кому и зачем. А я пройдусь по больным. У меня, помимо прошлого в префектуре, есть настоящее в госпитале.

Поклонился, вышел за дверь.

— Видели? — негромко сказал Джениш участникам общества. — Чем выше перед ним шишка, тем меньше он гнет в поклоне спину. А ведь умеет быть вежливым. С чем это связано?

— Я тебе потом объясню, — отвечал Аранзар. — Значит, что мы имеем на сегодняшний вечер...

Илан ушел.

* * *

В хирургии спали. Все поголовно. Кого-то доктор Илан разбудил, кто-то даже не проснулся от того, что до него дотрагивались. И в акушерском спали. Пищал младенец в одной из двух палат, но тихо и полусонно. От появления Илана вскочил только младший персонал, и то случайно, нечего ноги-руки свешивать куда попало. Чахоточные играли в карты на мелкие деньги и пуговицы. Илан забрал у них лампу и пригрозил новым доктором Рауром, который разберется, кто всегда выигрывает, и выпишет этих симулянтов за порог. Одному из постоянно живущих в госпитале поменял пропитанный йодоформной эмульсией тампон в позвоночном свище. На коридорном посту возле чахоточных можно было и остаться, почитать что-нибудь, пополнить журнал назначений, все равно это отделение, собранное, в основном, из постояльцев города нищих, колобродило по ночам, беспокоя соседей. Но Илан отправился дальше.

Сам доктор Раур тоже спал в приемном на смотровой кушетке. А рядом с ним на трехногой табуреточке сидела, пригорюнившись госпожа Джума и терла салфеткой нос, покрасневший от слез. При виде Илана она испуганно вскочила и отступила к выходу из приемника. К выходу в сторону города, а не госпиталя. Илан понял, что даже говорить ничего не надо, один его неверный взгляд, и она действительно сбежит. Резких движений в жизни она делала много, и странные решения принимала спонтанно, не подумав. Странные слова... на них можно было даже не обращать внимания. Они норма. Это Илан тоже понял.

— Пойдемте со мной, — сказал он, насколько мог мягко. — Я провожу вас к доктору Актару. Только тихо, он спит.

Она, не проронив ни слова, посеменила следом. Илан поставил ей возле постели мужа стул, налил в свою большую чашку крепкий чай и велел будить доктора Никара, если Актар проснется, попросит пить или захочет помочиться. Она все равно смотрела на него недоверчиво и со страхом. Вероятно, до нее донесли каких-то сплетен. Ничего, освоится. Помня слова Джениша про вежливость, Илан поклонился как обычный человек, презрев семейные каноны о прямой спине аристократа. Она в ответ всхлипнула. Вот так он ее оставлять возле больного не боялся. Успокоилась и не представляет инициативной опасности.

К полуночи, Илан надеялся, тайное общество в лаборатории растворилось. Можно возвращаться. Продолжать разговоры о префектуре он не хотел. Не поверил, что Намур не знал про хофрский след в деле с парусником. Два инспектора тоже вполне могли докопаться после убийства свидетеля до ведущих за морской горизонт следов. В префектуре и в адмиралтействе беспомощных и недогадливых не держат. У тети Миры строгие критерии.

Зачем они приходили? Как Илан спрашивает у пациента: 'Что болит?' — и без того зная, что болит всё, а ответ нужен лишь чтобы услышать голос, так и советник Намур зашел поговорить. Услышать голос, дать отвечающему самому почувствовать силу, разум, способности. Жизнь, в конце концов. Подвести к осознанию ситуации. Возможно, даже пробудить зов крови. Не тот зов, который вынуждает не кланяться таргскому императору, а тот, который подзатыльниками и дерганьем за уши вложил в него когда-то инспектор Джата.

Ситуацию Илан осознал. Что для него изменилось? Он по-прежнему не хотел держать осознанное в голове. Лезть в политическую жизнь Арденны, а, тем более, в политическую жизнь Тарген Тау Тарсис — это то, что ему нужно меньше всего. Жаловаться, будто надеялся, вернувшись в Арденну, найти здесь покой и умиротворение, а нашел что-то совсем другое, конечно, было глупо. Не положить ли Арденне хвост на чьи-то мечты и надежды? Большой и пушистый. Определенно, положить. И все же сам Илан кое-как справлялся, балансировал между желаемым и действительным. Даже с нагрузкой из Мыши и Неподарка. Но тайное общество, вернее, филиал имперской Тайной Стражи в его собственной лаборатории, легко могло сбить его с пути.

Поэтому, когда Илан снова увидел Намура в кабинете, он не обрадовался. Разговор оказался не окончен.

Советник, заложив руки за спину, стоял под лампой возле двери из кабинета в лабораторию, качался с носка на пятку и внимательно рассматривал стену. Илан подошел поглядеть, на что он смотрит. По серовато-белой краске, в которую, ободрав обивочные шелка и пеструю цветную бумагу, одели все без исключения стены в госпитале, довольно высоко от пола наискось шли размашистые карандашные строчки:

Этой ночью тоска мне сдавила грудь.

Я не спал, я мучительно ждал рассвет...

Умоляю, доктор, сделайте что-нибудь.

В вас я верю. В других моей веры нет.

Илан улыбнулся.

— Ничего не буду говорить, — сказал ему Намур и развел руками. — Я устал отстаивать его перед матерью. Не может не выразиться, прямо бесы его толкают... Не обращайте внимания, доктор. Он над всеми так издевается.

— Сделать мазь? — спросил его Илан.

— Буду очень благодарен. И... доктор, к Актару я когда смогу сходить?

Илан прошел в лабораторию, сдвинул в сторону неприбранные остатки трапезы и зажег спиртовку. Сказал:

— А вы еще не были у него?

— Меня не пустил один очень большой человек.

— Тогда хоть сейчас. Большой человек спит. Доктор Актар, впрочем, тоже. Но госпожа Джума у него.

— Ааа.. — кивнул Намур, следом перешагивая порог. — Тогда я попозже...

— Зачем вы пригласили в Арденну доктора Актара? — спросил Илан. — Для нашей работы или для вашей?

— Ни то, ни другое. Джума моя родная тетка, хотя я старше ее на восемь лет. Они попросились, я помог. Не мог отказать.

— Зачем же попросились? Что здесь такого, чтобы променять на нас южную имперскую почти что столицу?

— Доктор Актар... он человек широких интересов. Помимо медицины, он много лет изучал историю Ардана. Хотел посмотреть, все ли здесь так, как пишут в старых свитках и как ему мечталось. Окаменевшие легенды, цари-боги и цари-монахи, город мертвых, торговцы древностями, грабители гробниц, пустыня, расцветающая в одну ночь, катакомбы и все такое... красивое. Наверное, решил исполнить мечту напоследок. Он знал, что умирает. Джума не знала. Я сегодня ей все объяснил. Извините ее, доктор. И еще раз вам спасибо.

— Пожалуйста, и ее я извиняю, — кивнул Илан, снимая мазь с огня. — А вас, за то, что подбросили мне под бок знатока и исследователя арданских царских династий, я сомневаюсь, можно ли извинить... Раздевайтесь и присядьте ближе к свету.

— Я не знал, что вы в Арденне.

— Доктора Наджеда, значит, не жалко?

— Доктора Наджеда хвост поисследуешь, — резонно возразил Намур, расстегивая одежду.

Илан покачал головой и провел ребром ладони по подставленному плечу советника:

— Если вот здесь надсечь рубцовую ткань и сшить края шрама, болеть и тянуть станет меньше.

Плечи у Намура едва заметно дрогнули:

— Боюсь, я не готов. Мне уже от одной мази намного легче...

— Как хотите. — Илан накрыл теплую мазь нагретой на чайнике салфеткой. — Если надумаете — придёте. Салфетку до утра не снимать. Попробую сделать, что смогу.

— Доктор Наджед вернулся из поездки?

— Еще нет.

— Тогда, доктор, мне придется просить присутствовать завтра на губернаторском собрании вас.

— Спасибо за приглашение, — с чувством сказал Илан. — Именно то, о чем я мечтаю после утреннего обхода.

— Доктор Наджед велел обратиться к вам, если сам не успеет.

Илан звонко поставил на стол пустую посуду.

— Теперь я понял, почему он уехал в лепрозорий, несмотря на погоду.

— За вами... за нами пришлют экипаж. Да не беспокойтесь, не съедят вас в адмиралтействе.

Илан покивал и стал разбирать чистую гильзу для экстрактора, чтобы заложить в нее пещерный мох.

— Идите к Актару, — сказал он. — Проверьте, что делает его жена. В вас я верю... как там дальше... Другие ее останавливать не умеют.

* * *

За стеклянным окном плакал недавний шторм. Он полз обратно. Не сильным ветром и злой ледяной круговертью, а горькой обидой, тяжелыми каплями ливня. В горах, куда он сунулся без приглашения, его выгнали прочь, и он в слезах решил вернуться в море. Капли барабанили и струились по стеклу и по железной печной трубе, затекая в прорезь для нее на последнем неостекленном окне. Во дворе, по брусчатке, фонтану и разрушенным клумбам, разливались непроходимые лужи. Там шагу нельзя было ступить, чтобы не провалиться в воду по колено, словно в разгар сезона дождей. Часть дров, которые разметало из поленниц бушевавшим двое суток ветром, вымокла, часть плавала в бесконечном дворовом море. В лаборатории было сыро, холодно и неуютно. Окна изнутри потели. Неподарок, едва слышно бормоча примитивные ругательства (не чета словесным построениям Мыши), в третий раз растапливал не желающую питаться сырыми дровами алхимическую печь. Печь не слушалась и гасла. Под коленом трубы на подоконнике из грязных капель накопилась лужа.

Готовые лекарства для кира Хагиннора Илан упаковал, и даже с вечера проверил на себе, взял пять капель на кусочек сахара, запил едва теплой водой, потому что чай выпила Джума, а заново никто не поставил. Иначе было не уснуть. Бродил бы до утра, ничего хорошего. Утром с больной головой тоже хорошего мало, но лучше, чем опять ночь не спать. Списки заданий Неподарку и Мыши были готовы. По разным направлениям Илан их развел, но как сделать, чтобы Мышь сама читала свой список, без помощи Неподарка, не продумал. В конце концов, приписал Неподарку в задания 'научить Мышь читать'. Неподарок от такого поручения сразу скис. Илан тоже был не в восторге. Вместо разных сторон, как эти задачи ни поверни, получалось тесное сотрудничество.

В лаборатории доктор Илан прижимался к оконному стеклу, чтобы посмотреть, не несут ли ему из флигеля парадную одежду. От конденсата намокли волосы и лоб. Голова ожидаемо болела, но от холодного влажного стекла становилось чуть легче. Ночевал он в общей палате, соседней с послеоперационной. Чтобы не бегать туда-сюда, если с лекарством и болями у так и не договорившихся докторов Актара и Никара опять возникнут недоразумения. Занял в интендантской части верблюжье одеяло, нашел в темноте свободную кровать и улегся лицом к стене, пока его никто не заметил, не узнал и не начал приставать с вопросами, почему вот тут колет, вон там ноет и нет ли с собой волшебной пилюли, чтоб сразу стало хорошо. Из волшебного арсенала у доктора Илана был только скальпель. За волшебными пилюлями и не только пилюлями — это к доктору Арайне. Они у него поистине волшебные, жаль, так и не удалось прочесть рецепт. А рецепты у Арайны не волшебные, наоборот, их пишут в кошачьей канцелярии. Илан расшифровал только первые две строчки. Дальше еще на пять строк — незнаемая тарабарщина.

Ночь прошла тихо. Илан готов был к тому, что после лишения пьяного гриба у исследователя арданских династий начнется серьезный отходняк и ломка, но лекарство доктора Арайны купировало симптомы, и, кроме капризности и плохого настроения, которыми щедро, но совершенно незаслуженно поливали доктора Никара, никаких иных признаков абстиненции Илан не замечал.

Доктора Никара сменил Гагал, хмурый и неразговорчивый с утра. Товарищ по несчастью, тоже с больной головой. Дежурить по хирургии Гагал не любил, но деваться было некуда. В крайнем случае доктор Раур в свой выходной никуда с третьего этажа не денется. Особенно сразу после дежурства и в такой дождь. А там уже вернется Илан, и голова у него, может быть, пройдет. Не ехать на губернаторский совет нельзя. Много ли, мало ли, но город и адмиралтейство финансово участвовали в жизни госпиталя, и нужно было проявить уважение.

Наконец прибежал слуга со свертком одежды, принес отдельно черный плащ на темном, тонко завитом меху. Илан со времен первого знакомства с семьей не носил черное. Слишком напоминало адмирала, особенно в зеркалах. Но из-за погоды пришлось взять. Обещанный экипаж уже восьмую часть стражи ждал под проливным дождем у парадной лестницы. Илан, хоть и копался долго, переодеваясь и подбирая, что взять с собой из аптечного арсенала для кира Хагиннора, но оказался готов раньше, и ему пришлось ждать Намура. Тот нес в руках круглую коробку с почтовым голубем. За ним, на ходу рассовывая по папкам бумаги, спешил давешний писарь, вручавший Илану журнал.

— Повесьте свою сумку на моего секретаря, — предложил Намур вместо приветствия. — Я разрешаю пользоваться.

За сотую стражи, что потребовались пробежать большую лестницу, вымокли, забрались в карету, тронулись по лужам и бегущим вниз с холма ручьям.

Народ на губернаторском совете оказался собран очень разный. Купцы, судовладельцы, страховщики, банкиры, плантаторы с юга, чиновники и даже два словно приклеенных друг к другу хофрских посланника, везде идущих рука об руку. Кое с кем Илан здоровался, кое-кто кланялся ему, явно узнавая, а он крайне смутно представлял себе, кто это. Дважды, со словами: 'Доктор, хорошо, что вы здесь', — те, кто узнал Илана, успели спросить про капли от сердцебиения и прием дахской горечи от малярии. Илан в ответ вежливо кивал и приглашал в госпиталь на прием.

Слышно было, что за дверьми в соседнем зале накрывают к обеду большой стол.

От Намура Илан отстал еще на входе в адмиралтейство, хорошо, что секретарь с сумкой прошел в зал собраний, сел в последнем, пятом ряду расставленных амфитеатром стульев и стал перебирать бумаги. А Намур куда-то делся. Илан пристроился в третий ряд с краю. Заметил, что вперед и в центр, ближе к высокой конторке с письменными принадлежностями и креслу, поставленному для кира Хагиннора, никто присаживаться не торопится. Даже такие хозяева города, как господин Химэ, владелец Арданской Паевой Компании, господа из правления банка 'Золотой прииск Хиракона' или глава арданского купеческого союза, не говоря уже о членах городского совета Арденны. Всех влекли места подальше, не на прямой линии губернаторского взора. В конце концов, зал заполнился, и у опоздавших выбора не было. Кому-то пришлось сесть и в первый ряд, и посередине, и сидели они там, как на горячей сковороде.

Собрание вел высокий и сухой, как куст пустынного безлиственника, тарг, секретарь адмиралтейской канцелярии. Речь шла о совершенно невинных вещах — отчетах таможни, безопасности караванов на арданском отрезке пути через Хиракон, чистке загородних общественных колодцев, помощи жителям подтопленных кварталов и даже зимнем детском празднике в открытом театре на берегу, который пришлось перенести из-за неожиданно холодной погоды и штормов. Кого-то вызывали для отчета, некоторые выходили с бумагами к конторке, некоторые отвечали коротко с места. Считали городские деньги, распределяли траты, иногда поправляли друг друга. Обсуждений никаких не затевалось, особых проблем в городской казне не было. Кир Хагиннор сидел в своем кресле, прислонив к колену трость с набалдашником в виде золотой собачьей головы, и переводил взгляд с одного присутствующего на другого, рассматривая каждого иногда до половины сотой стражи. Некоторые от этого начинали вести себя нервно, а то и откровенно ерзать. Особенно не повезло опоздавшим. Таких тоже случилось несколько человек, в их числе ректор арданской медицинской школы доктор Ифар. Свободные места остались только в первом ряду, и приходилось у всех на виду идти туда и садиться прямо перед киром Хагиннором, бормоча извинения. Впрочем, извинения кир Хагиннор принимал кивком, а замечаний никому не делал.

Зачем позвали Илана, ему было невдомек. Ни слова о паруснике 'Итис', ни слова об инцидентах на море или трудностях морских перевозок. Ничего о пиратах. Госпожи Мирир вовсе нет, хотя она наверняка должна присутствовать.

В какой-то момент Илан заметил, что с хофрскими посланниками кир Хагиннор играет в гляделки дольше, чем с остальными. Но тех было двое, а губернатор один, и кто кого переглядел, осталось неясным. Островитяне с Хофры были похожи с коренными обитателями Ходжера. Каштановой или медно-рыжей масти, с карими или желто-зелеными глазами. Иногда с очень светлой кожей, на которую плохо ложился загар. Выше ходжерцев ростом, более плечистые и сильные, прирожденные моряки и корабелы. Смелые, в общем-то, люди, уверенные в силе собственного островного государства. Когда кир Хагиннор отвернулся, а потом снова возвратился к одному из них взглядом и застыл, не шевелясь и не мигая, один из посланников поднял руку и без церемоний задал вопрос:

— Кир Хагиннор, вы хотите о чем-то нас спросить?

— Разумеется. А у вас заранее припасены ответы, мешают, придержать никак?

Посланник встал и слегка поклонился. Чуть больше, чем делал это Илан, но тоже... с демонстрацией достоинства.

— Я думал поговорить не при всех, — продолжил кир Хагиннор, — но, раз вы сами предлагаете, спрошу сейчас: что с выплатой процентов по прошлогоднему кредиту? Поступление денег должно было состояться до закрытия навигации, но две декады еще в запасе, не вы виноваты, шторма начались на месяц раньше. Ваши корабли пропустят сезон штормов? Если да, по договору за несоблюдение срока выплат предусмотрена пеня.

— Э... простите, — растерялся хофрский посланник, ожидавший, видимо, какого-то другого вопроса. — У меня сейчас нет информации с Хофры по финансам.

— Будьте аккуратны на нашем направлении, в арданских водах снова завелись пираты, — кивнул кир Хагиннор.

— Ваши тихоходные пираты никогда нам не мешали, — натянуто улыбнулся посланник. — Если деньги переведены, их доставят вовремя.

— Знаете, ходжерским кораблям тоже никогда не мешали наши тихоходные пираты. Но в этом году все почему-то изменилось. И что значит 'если'? Переведены или нет?

— Извините, кир Хагиннор, — повторил посланник. — У нас нет информации. Наш корабль с вашего берега мы все равно ни предупредить, ни проконтролировать не сможем.

— А почему у вас нет информации? — чуть более строго сказал кир Хагиннор. — У вас что там, война, что ли, началась?

Тот хофрский представитель, который все это время молчал, поджал губы так, что на скулах выступили желваки. Говоривший с киром Хагиннором внешне остался спокоен.

— У меня просто нет информации. Я же не стану вас обманывать и заявлять, будто все хорошо и деньги в пути, когда я этого не знаю?.. Доверьтесь, все наши торговые и финансовые сделки всегда были честными.

— Запросите информацию, — кир Хагиннор, не вставая, потянулся к конторке, достал снизу клетку с уже знакомым голубем и поставил секретарю адмиралтейства на бумаги. — Это несложно.

Голубь внутри сидел не белый кружевной с мохнатыми щечками, каких разводили в Арденне и на ближних островах. Голубь был рыжий, гладкий и остроносый, под стать посланникам с Хофры.

— Мы решим эту проблему, — наклонил голову посланник. Теперь губы поджались и у него.

Кир Хагиннор кивком показал ему, что разговор окончен. Дальше секретарь адмиралтейства подвинул клетку с голубем, посмотрел в свой план ведения собрания и внезапно сказал:

— У нас присутствует новый в нашем городе человек, уважаемый доктор Илан из арденнского госпиталя. Давайте попросим его выйти сюда, может быть, он скажет несколько слов, и к нему будут вопросы.

Ну, что за подлянка, подумал Илан. О чем говорить? Но поднялся со своего места, вышел и встал перед собранием. Слегка кашлянул в кулак. Посмотрел на хмурого доктора Ифара. Начал:

— Уважаемые господа, городское собрание. Граждане города Арденны, протектората Ардан, империи Тарген Тау Тарсис, островов Ходжера и Хофры. Несмотря на то, что я в адмиралтействе недолго, вопросов сегодня мне уже задали много, и все они касались того, как вылечить какой-нибудь недуг. Простите, но очень сложно лечить болезни в коридорах адмиралтейства. Наш госпиталь знают в городе все, он находится во Дворце-На-Холме. Он открыт круглосуточно, всегда есть дежурные доктора на экстренный случай, ведется консультативный прием в кабинетах, есть хорошая операционная, современное медицинское оборудование, инструменты и лекарства. Госпиталь работает бесплатно. Лекарства выдаются бесплатно. Консультации бесплатные. Послеоперационное ведение бесплатное. Нахождение в общей палате бесплатно. Если хотите отдельную — это можно обсудить с нашим казначеем, но это совсем небольшие деньги. Принимаем всех. Господа, кто спрашивал про прием лично у меня — ближайший день послезавтра. Седьмой кабинет на втором этаже хирургического корпуса, с последней четверти утренней стражи до окончания второй дневной я смогу ответить на все те вопросы, которые нельзя задать здесь, сейчас и при всех. Или просто приходите в любое время, если кому-то стало плохо. Я живу при госпитале и, если требуется помощь, подойду и днем, и ночью. С любой...

Грохот в дверях. Намур.

— Извините, что прерываю. Прошу прощения, кир Хагиннор! Нужен доктор в подвал, на допросе перестарались!..

Кир Хагиннор дотронулся до рукава Илана набалдашником трости, негромко сказал:

— Сходите, доктор.

Илан быстро поклонился, почти бегом поспешил к выходу, перехватил у чужого секретаря свою сумку. За высокой дверью зала Намур взял его под локоть и повлек куда-то прочь, к галереям, внутренним переходам и лестницам вниз.

— Что случилось-то? — попробовал выяснить Илан.

— Ничего, не переживайте, — отвечал советник. — Со всеми все хорошо, небольшая постановочка, как в пьесе у Джениша. И, заодно, еще один подарок.

На какой-то момент Илану показалось, что в подвал заберут и запрут его самого. Такой 'подарок' ничуть не погрешил бы против имперских традиций. А против арданских — тем более. Они спустились на два пролета вниз, в сырой узкий коридор под масляные лампы. Намур пропустил Илана вперед, едва заметно подтолкнув ладонью в спину. Допросная камера, словно ловушка, была распахнута. Два солдата стояли чуть в стороне у стены. За крошечным столом, в самый раз поставить чернильницу и положить пару листов бумаги, сидел следователь. А на шатком табурете, под похожим на бойницу зарешеченным окошечком — Неподарок. Только... с обрезанными по плечи волосами, в матросской куртке, хороших, хоть и стоптанных сапогах и с презрительной улыбкой на загорелом, обветренном лице. Допросные листы были пусты, следователю пока не удалось разговорить фигуранта.

Илан резко остановился на пороге.

— Забавно? — спросил Намур, аккуратно беря Илана за плечи и заводя внутрь. — Похож?

— Один в один, — помолчав, сказал Илан. — Я знал, что все это неспроста. Где взяли?

— В Болоте, как водится. Возле Грязных пещер. Откуда еще в город таскать контрабанду? Это он перевез Номо с острова Тумба. С чего бы на Тумбе быть пиратам, хвост знает, но контрабандисты там водятся. Можете его о чем-нибудь спросить, у нас это можно.

— А что спрашивать... — сказал Илан. — Я и так вижу. Близнецы. Один контрабандист, второй раб. А почему?

Усмешка медленно сползла у двойника Неподарка с лица.

— Где... мой брат? — подался он вперед. — Выжил? Жив? Вы знаете?..

Даже голос был похож. Глухой, глубокий и словно с сипотцой. Только громче и уверенней даже в сомнительной ситуации допроса и подвала.

— Жив. Мне подарили его пару дней назад, — ответил Илан. — После того, как твои подельники забрали его хозяина, и он стал ничей. Рабу ничьим быть нельзя. Это не золото, казна на содержание не принимает.

— Черная кровь! Кровопийца!.. — выдохнул двойник Неподарка и вдруг бросился на Илана, выставив кулаки.

Но словил от предусмотрительного Намура под дых, свалился ему в ноги и заскрежетал зубами, цедя невнятные ругательства. Черной кровью в смутное время называли богачей и аристократов восставшие крестьяне, освобожденные восстанием рабы и беглые каторжники с восточных предгорий.

— Эй, эй! — вскочил следователь. — Пожалуйста, господин советник! Не надо сейчас бить, дайте охрану, пусть свяжут!

Намур развернул Илана и вывел из допросной камеры.

— Спектакль окончен, — сказал он. — Можете возвращаться на собрание, доктор.

— И кто для кого выступал?

— Вы для... Если кир Хагиннор позволит, я все вам расскажу. Или сами догадаетесь, вы человек догадливый.

Они поднялись на один из пролетов и на галерее первого этажа чуть не столкнулись с выскочившим из-за резных и частых, как лес, колонн доктором Ифаром.

— Вот вы где! — воскликнул господин ректор. — Я возмущен!.. Вы, молодой человек, вообще понимаете, что сделали?

Намур с Иланом переглянулись. Советник отрицательно покачал головой, видимо, имея в виду, что не это публика спектакля.

— Простите, вы мне? Чем обязан? — со старательной вежливостью поинтересовался Илан.

Невысокий, но коренастый доктор Ифар выкатил вперед грудь, заложил ладони за пояс и перегородил дорогу к следующей лестнице.

— Вы объявили мне войну! — не дожидаясь понимания от Илана, сам ответил он. — Объявили ее, нагло и прямо глядя мне в глаза! У вас бесплатный госпиталь? Вот и лечите ваших нищих! Позвали вас в подвал на допрос — там и оставайтесь, там ваше место! Куда вы лезете в мой карман? Чего вам мало, чего не хватает? Я знаю ваш план! Вы сделаете себе имя парой бесплатных операций, а потом с богачей начнете драть деньги за лечение втридорога, как всегда делал доктор Наджед!..

— Извините, я вас не понимаю, — Илан сделал попытку пройти мимо Ифара, но тот не позволил, заступил дорогу, сделав шаг в сторону.

— Вы думаете, вы лучше меня? Учились на Ходжере? А я учился здесь, и учу других здесь, для вашего госпиталя, в том числе! Так чем вы лучше?

— Минимум тем, что дешевле, — негромко предположил Намур.

— Вы мне ломаете весь доход! — не унимался доктор Ифар, не обращая на советника внимания. — Из-за вас мои пациенты мне же говорят: а в госпитале даром! Хотят, чтоб я не брал с них денег. Ваш госпиталь забрал у меня сына! Если бы я верил в колдовство, я сказал бы, что вы его опоили зельем из жабьих лап, потому что он меня и слушать не хочет! И вам все мало, мало и мало! Вы разоряете мой дом, мою семью, вы отнимаете моих пациентов...

— Мы просто помогаем людям, — стараясь говорить спокойно, ответил Илан. Он вдруг понял, что голова у него уже не болит. Доктор Ифар очень старался быть убедительным и грозным, но Илану стало смешно. — На благотворительной основе. Я сожалею, доктор Ифар. Так получилось.

— Позвольте нам пройти, — сделал попытку подвинуть Ифара советник Намур. — Нас ждет кир Хагиннор.

— Пустые отговорки! — заявил доктор Ифар. — И вы еще смеете надо мной смеяться!

Им все же удалось обойти господина ректора с разных сторон.

— Ваши речи невиданное хамство, и просто так я это не оставлю! — в спину им кричал Ифар. — Я расскажу про вас правду людям! Вы должны каяться перед народом за преступления вашей семьи, а не зазывать в свой кабинет! Должны уйти и скрыться в пустыню, чтобы не видели вас и никого не видели вы, а не выступать перед городским собранием!.. Все ваши клятвы ложь и обман, вы специально распускаете слухи про себя, чтобы брать деньги с людей потом, когда я погрязну в нищете из-за вас, закрою школу и не смогу лечить лю... дей!.. А-а-а-а!.. У-у-у!... Сууука... О-о-о... С-с-с... Ш-ш-ш...

Они с Намуром были на верхней площадке, когда Илану подумалось, что последние слова и междометия немного не вписываются в общую стилистику гневных и обличительных речей доктора Ифара. Он обернулся, сделал несколько шагов назад, заглянул на лестницу. Доктор Ифар сидел боком на третьей или четвертой снизу ступеньке, наклонившись вперед, и прижимал к себе левую руку правой. Лицо его побелело, глаза были закрыты, он шипел сквозь зубы. Уже без слов. Илан перевел дыхание. Поискал внутри себя терпение. Немножко нашел. Спустился к Ифару.

— Из-за вас... — прошипел тот. — Вся дрянь всегда из-за вас...

— Конечно, конечно, — согласился Илан и взял Ифара пальцами за левый локоть.

Доктор Ифар взвыл на все адмиралтейство. Сверху торопливо сбежал Намур.

— Что ещё? — спросил он.

— Упал локтем на ступеньку, — пожал плечами Илан. — Под ноги надо было смотреть, а не ругаться. Помогите, советник. Разденем, пощупаю, пока не опухло...

Еще три вопля, слезы из глаз, поиски сердца здоровой рукой, и картина прояснилась окончательно.

— Локтевая, осколочный со смещением, — сказал Илан. — Вы ведь не левша, доктор Ифар? Тогда хорошо, что левая. Поехали в госпиталь.

— Ни-ко-гда! — слегка отдышавшись объявил доктор Ифар.

— А куда? Кто сделает? Надо вынуть мелкие осколки, поставить проволоку. Потрогайте сами, тут осколок под кожей, тут вообще кусок отростка болтается... Ударились вы неудачней некуда. Лечить консервативно — останетесь без руки.

— Скажу, кто... Отвезете? — надувая щеки, чтобы не стонать, спросил Ифар.

— Куда везти?

— В Старый квартал, к... ученику.

Намур вздохнул:

— Вечно в вашей Арденне все не как у людей. Отвезем. Вставайте. Вы встать-то можете?..

* * *

На подъезде к Старому кварталу Илану стало понятно, что немножко терпения ему не хватит. Терпения потребуется много. Даже очень много, и еще придется у кого-нибудь занять.

Для начала оказалось не очень-то просто вколоть доктору Ифару обезболивающее. Тот отпихивался единственной рукой, мотивируя тем, что от богадельни ему ничего не надо, и отправьте морем всю вашу благотворительность, еще неизвестно, что хорошего может быть в бесплатном лекарстве, хорошие лекарства стоят дорого, а это наверняка полная дрянь. Сделать укол удалось только после обещания Намура силой подержать упрямца, а за больной локоть или за здоровый, уж как получится. После укола ситуация усугубилась, потому что доктору Ифару стало легче быть против.

В Старом квартале, на наклонных мостовых, если где были мостовые, и на немощеных улицах, где мостовых не было, лужи не задерживались. Они текли рекой грязи и нечистот со дворов и переулков, с крыш хлестала вода через желоба водостоков, ветер бил в морду лошадям и сдувал кучера, карета четверней не могла развернуться, а кое-где даже проехать, и, когда добрались по нужному адресу, Ифару было уже хорошо после укола, зато Илану от доктора Ифара — плохо. Илан сидел с закрытыми глазами, пытаясь разыскать внутри себя слова поддержки и ободрения, вместо этого на языке крутилось околомышиное 'сейчас высажу в лужу, и пусть оно всё конём', но так было нельзя.

В дожде и тесных переулках Илан запутался, и не понимал, на каком расстоянии дом врача находится от того дома, где он ночью лечил Номо. Где-то недалеко, потому что Старый квартал не такой уж большой.

— Я пойду, спрошу помощи, — сказал Илан.

— Я тоже! — вызвался полуодетый Ифар, рука которого, вынутая из рукавов, в согнутом состоянии была запихнута за полу рубахи над поясом, а кафтан не сходился и падал с плеча.

Илан молча снял свой плащ и завернул в него злого доктора. Спорить даже не подумал, экономил терпение. Намур, ругательски ругаясь на текущую за шиворот воду и вечно идиотские арданские приключения, помог страдальцу спуститься в лужу. Домик ученику Ифара принадлежал для Старого квартала очень приличный. Он стоял не вплотную к другим, был красиво огорожен витыми решетками, к крыльцу вела каменная дорожка, на которой по щиколотку стояла вода. Держа под здоровую руку доктора Ифара, Илан добрался до дверного молотка. На стук ответили не сразу. А когда ответили, оказалось, что все эти плутания под дождем, ветром и в грязи, зря. Хорошо, что не пешком. Заспанная служанка сказала, доктор Эшта на вызове со вчерашней ночи, и, видимо, там что-то серьезное, потому что он даже не дал знать, на сколько задержится. Нет, ждать она не советует. Если доктор так сильно занят, вряд ли он скоро вернется. Он, бывает, на двое суток так пропадает. Потому что, получив хороший гонорар, идет по другим своим делам. Тратить.

— Хватит, — сказал Илан. — Напутешествовались. В госпиталь.

— К другому ученику! — объявил Ифар.

— Хорошо, — кивнул Илан.

Но, когда они с Намуром затолкали доктора обратно в карету, налив внутрь изрядно дождя с одежды, негромко велел кучеру:

— Поворачивай в госпиталь!

Сказать, что доктор Ифар не обрадовался, когда увидел, что его обманули — ничего не сказать. В конце концов, в ответ на его возмущение взбеленился Намур:

— Я вас на себе не потащу и возить туда-сюда не буду! — закричал он. — Либо идите с доктором Иланом, либо на выход под дождь, и отправляйтесь сами, куда хотите!

— Мне тоже надоело, — почти спокойно согласился Илан.

— Вы мошенник! Вы лжец! — отвечал ему Ифар, с помощью Илана же выбираясь из кареты.

Илан готов был соглашаться с чем угодно, поэтому опять кивнул:

— Я всегда выигрываю в эту игру. Держитесь за меня, доктор Ифар. Лестницы вас не любят. Тут лестница, мокрая и длинная.

В приемнике дежурил доктор Никар.

— О-о-о! Кого я вижу, — обрадовался он. — Доктор Ифар! Как ваши дела?

— Плохо молитесь, — сквозь зубы процедил Ифар, с которого санитарки принялись быстро стаскивать мокрую одежду и обувь.

— Почему это? — удивился Никар.

— Вашими молитвами у меня все плохо!

— Сразу готовьте в операционную, — почти как Ифар, сквозь зубы, прошипел Илан. — Укладку для регионарной блокады и малый хирургический с инструментом для костной травмы, сверло и спицы. Мышь мою из лаборатории позовите, пусть подойдет.

Доктор Ифар нервно запыхтел и попытался не отдать санитаркам кальсоны. Но тут Никар восполнил недостающее Илану терпение, наклонился, погладил полураздетого Ифара по плечам и сказал:

— Да полно, родной. Сейчас мы все исправим. Кто оперирует? Доктор Илан? Вам, Ифар, очень повезло с доктором!

Если попасть в госпиталь со сложным переломом вообще можно считать везением, думал Илан. Он взял из ящика стола чистый сопроводительный лист, вписал имя и первую инъекцию, и, пока пациента готовят, отправился в дезинфекцию греться и переодеваться, потому что промерз до костей без плаща под зимним дождем.

Между тем, половина, если не все три четверти младшего персонала госпиталя были выпускниками школы доктора Ифара. И, когда Илан выключил воду в душе, он понял, что слух по коридорам разнесся мгновенно, и, пока доктора Ифара моют, бреют ему левую подмышку, переплетают косу и обвязывают голову платком, бывшие ученики устроили к нему паломничество. Как минимум, все акушерское и половина хирургии хотят это видеть, поэтому бегут в дезинфекцию со словами: 'Доктор Ифар! Как мы рады встрече! Мы вас любим, мы вас ценим! Все будет хорошо! Выздоравливайте скорее!'

Доктор Ифар уже не возмущался, он почти плакал — то ли расчувствовался от подобной благодарности, то ли расстроился, потому что лежал перед вереницей посетителей голый. Илан прекратил этот праздник, скомандовав:

— По местам! Операционные — мыться и готовить инструмент, акушерские — зовите на ассистенцию вашего доктора! Занят? Закрылся в кабинете? Откройте и приведите! Заперто? На главном посту у лестницы есть запасной ключ, разрешаю взять! Доктор Ифар... простыню. Возьмите себя в руки. Раз мы на войне, значит, я взял вас в плен. Если будете умницей, скоро отпущу. И, пожалуйста, не волнуйтесь. Все хорошо. Я учился на Ходжере, поэтому больно не будет.

— Господи, что за сумасшедший дом, — стонал доктор Ифар. — Вы меня вообще слышите? Здесь хоть кто-нибудь меня слышит?.. Я с вами ругаюсь, между прочим...

— А разве с доктором Иланом можно поругаться? — удивился заглянувший в дезинфекцию Никар. — Глупейшая затея, пустой перевод эпитетов и времени. Доктор Илан, мне подойти в операционную, помочь вам?

— Спасибо, не стоит, — покачал головой Илан, выходя в коридор и становясь против зеркала.

Сейчас он не был похож на потомка арданских царей. Он был похож на растрепанную злую выдру. Попробовал пригладить и заложить за ухо волосы, вьющиеся от воды, не получилось. Бросил это дело. Сказал себе: чем спокойнее ты будешь, тем легче помогать другим. Повернулся к Никару:

— На стол уложу сам. Вам не трудно после ночного дежурства сидеть в приемном? Вы могли бы идти домой...

— Ушел один такой, — вздохнул доктор Никар. — Да сразу вернулся. Вашего любимчика жалею, потому и сижу. К моим рукам он привык, теперь он боится доктора Гагала. А доктор Гагал боится, когда его боятся, и повышает голос. Разводил их, как драчливую шпану, по разным углам. Доктора Наджеда нет, на кого оставить?..

— Не вы ли мне говорили, что всякий больной взрослый — это больной ребенок? Успокоить, отвлечь, уделить внимание, похвалить... и под шумок сделать свое черное дело. Сходите, пожалуйста, к Гагалу, объясните и ему это. И приведите в операционную. В конце концов, это его отец. Вы знаете, что ему сказать. Ну... я надеюсь, что знаете...

Тут доктор Никар взял растрепанную злую выдру ладонью за затылок, уткнул лбом в свое плечо на пару мгновений и тихо проговорил:

— Держись, сынок. Теперь либо ты Ифара, либо Ифар тебя. Я бы на твоем месте не играл с ним в превосходство науки над первобытной живодерней, дал ему эфир, и пусть заткнется.

— Справлюсь, — твердо сказал Илан. — Спасибо, что понимаете.

* * *

— Он меня достал, — полушепотом говорила Мышь, перекручивая Илану выбивающиеся пряди и ловко вплетая их в косу. — Тошнот и зануда. Все у него не так, и я неправильная, и даже вы поступаете неверно. А сам цапку для белья от костного зажима не отличает.

— А ты отличаешь? — улыбнулся Илан.

— Отличаю! — гордо пискнула Мышь. — Я быстро учусь. Только не когда он мне на ухо нудит! Давайте от него избавимся? Вы же можете его поменять на кого-нибудь? Пусть идет к своим аптекарям, они все зануды, и химичит там свою химию...

— Предлагаешь одного аптечного зануду сменить на другого? — уточнил Илан. — Они же одинаковые. Другой тебе нудеть будет.

— Не знаю, — потрясла головой Мышь. — Мне он не нравится, и все.

— Вы с ним вчера так беседовали мило, — пожал плечами Илан. — Я подумал, вы друзья.

— Где там, — Мышь досадливо махнула рукой. — Пристал, как репей, не отцепиться. Я его отгоняю, он лезет. Весь день про вас спрашивал.

— Много ты ему рассказала?

— Не все, что знаю, — хитро усмехнулась Мышь. — Меньше половины. Сказала, что вы добрый, всех жалеете и этим можно бессовестно пользоваться, ему понравилось. Сказала, что у вас много работы, вы очень устаете, поэтому, чтобы пользоваться, нужно помогать... Но нам же запрещено разговаривать. Я ему все время напоминаю. Еще он спрашивал, много ли у вас денег... Что ему от чужих денег?... Дурак какой-то. Готово, доктор. Будет держаться, как у канцелярской крысы. Вы такой смешной, когда лохматый... А можно мне на операцию?

— Мышь, ты мне нужна в другом месте, — строго остановил ее Илан.

Мышь скорчила скорбную рожицу.

— Вы меня совсем прогнали в дезинфекцию, — укоризненно сказал она. — А я хочу как вы... людям помогать.

— Ты и помогаешь. Любая работа в госпитале — помощь. Лекарства, инструменты, все это нужно. Без твоей работы в дезинфекции операций не будет. Так что... Ладно. В следующий раз, обещаю, возьму, — Илан зашел за ширму к раковине и засучил рукава, чтобы мыться. — Ты знаешь, откуда взялся этот Неподарок? Тайная Стража его мне привела, чтоб я за ним смотрел. Зачем ему знать про мои деньги, он не объясняет?

— Не, — Мышь бесцеремонно заглянула за ширму и помотала головой. — Я сказала, что невежливо интересоваться не своим кошельком, и я про такое никогда никого не спрашиваю. Хочешь красть — кради, если честный вор, на удачу, а разговоры не разговаривай. Больше дела, меньше слов... А кто он такой? Тайная Стража — это из префектуры, да?

— Это из адмиралтейства. Политический сыск. Он пусть разговаривает, главное, ты при нем не болтай. Я сам толком не знаю, кто он. Может, тебе проговорится. Будь внимательна. Поняла меня?

— Конечно, — солидно кивнула Мышь. — Помочь еще чем-то нужно?

— Вроде, нет. Давай. Разговоры окончены, рот на замок и беги.

Мышь побежала, но в дверях предоперационной столкнулась с доктором Гагалом, который шел быстро и был очень недоволен. Мышь отскочила в сторону, чуть не получив внезапно распахнувшейся дверью по голове и замерла на некоторое время возле стенки.

— Илан, скажи, что шутишь, — с порога заявил Гагал. — И шутишь несмешно!

— Субординация, доктор Гагал, — напомнил Илан. — Не стоит на людях обращаться ко мне неуважительно. Еще и громко так.

Гагал шумно и гневно перевел дыхание. Сумел слегка себя смирить:

— Извините. Скажите, что пошутили про ассистенцию, доктор Илан!

— Я не шутил. А вы говорите мне 'нет', доктор?

— Я говорю, что я плохой человек, который способен 'вот так с родным отцом'. И бесполезно меня стыдить! Простить и принять я его не могу. Может, пока, может, вообще. Не могу, и всё. Не знаю, как! Перевоспитание ни мне, ни ему не нужно, отстаньте от меня с доктором Никаром! Поздно нас перевоспитывать!

— Я и не спорю, — Илан вышел из-за ширмы. — Поздно, так поздно. Помогите одеться.

Гагал взялся за бикс и вытащил чистый балахон.

— Вы давно хотели посмотреть, как делают блокаду нервного сплетения гиффой по ходжерской методике? Милости прошу. У нас подходящий случай. Какая разница, на ком показывать? Пациент привязан и не сбежит. Стойте молча, смотрите и запоминайте. Все расскажу и покажу подробно. А потом нужна будет помощь. Я не могу звать доктора Никара, он больше суток не спал, Раур тоже. Наджед уехал. Кто остался?

Пристыженный доктор Гагал опустил голову. Ему стало неловко за собственную несдержанность и то, что он неверно понял ситуацию.

— Хорошо, — наконец, проговорил он. — Только... не вздумайте нас мирить, или я сразу уйду. Мы с доктором Ифаром чужие люди, и обсуждать ни с ним, ни с кем-то еще я это не буду.

Илан равнодушно пожал плечами.

* * *

— Премедикацию не делаем, чтобы не повышать судорожный порог, — объяснял Илан. — Пациент смелый, бывалый, обойдемся. Метод блокады выбираем по возможности уложить руку. В нашем случае рука ложится свободно, поэтому способ самый безопасный для пациента. Рука выше уровня тела, пальпируем подмышечную артерию... Доктор Ифар, пожалуйста, голову туда. На другую сторону. Туда, туда. Отворачивайтесь.

— Я не могу не смотреть. Это серьезная тайна?

— Отворачивайтесь. Это вообще не тайна, просто вы мешаете. Доктор Гагал... Пульс на артерии в подмышечной ямке. Чуть выше руку подвиньте. Нашли, да. — Илан опустил химический карандаш в стакан с водой и прорисовал Ифару на коже проекцию артерии. — Обрабатываем поле... Для начала инфильтровать гиффой подкожную клетчатку. Блокада кожного нерва. Считаем это пробой на переносимость. Мышечно-кожный нерв блокируется инъекцией в клювовидно-плечевую мышцу здесь... Дальше серьезнее. Игла тупая — не случайность и не грех. Тупая игла сместит нерв, не повредив его. Направление иглы на точку пульсации, сигнал к остановке — аспирационная проба. Доктор Ифар, голову туда, или я кого-нибудь попрошу вас придержать. Кто брил подмышку? Что за хвост вы сбоку оставили? Простое дело сделано кое-как, и нет, это не оправдание, что пациент нервный. У нас все пациенты нервные... Лучше пусть у меня будет нервный пациент, чем у вас и пациента нервный и злой доктор в операционной. Тихо-тихо, все хорошо, пальцы дергает, потому что так получилось, парестезия... Двигательный ответ бывает не всегда, у вас вот... есть. Артериальная кровь, гиффа быстро светлеет. Вводить буду в две точки: перед артерией и за артерией. Иглу чуть назад... Медленно. Игла остается, другой шприц, меняем... Игла вперед, артерия пройдена, чуть крови потекло, ничего страшного. Еще смещаю. Кровь... была, теперь нет. Вводим с другой стороны. Еще шприц. Не торопиться. Вводим медленно, это не ниторас. Общая доза где-то на три замены по максимальному объему. И подождать.

— Долго? — спросил Гагал.

— Берите за кисть и проверяйте по чувствительности. Недолго. Возьмите, возьмите за руку. Должен быть контроль. Доктор Ифар, разрешаю поворачивать голову, раз вам очень нужно. Что можно сделать не так — ввести гиффу в артерию или попасть в нерв. В первом случае будет остановка сердца, гиффа безопасна, когда всасывается медленно, если сразу в кровь и много, получите неприятности. В укладке есть противошоковое, сердце вы, скорее всего, тут же запустите, но операцию придется отложить. Когда попадете в нерв, пациент сразу скажет. Если тихо не уйдет в обморок, узнаете о себе много нового. Это очень больно. Поэтому следите за состоянием, чтобы не отключился нечаянно. Доктор Ифар, вы в сознании?

— Лучше бы не был, — отозвался Ифар.

— Вам больно?

— Мне очень больно, потому что вы меня обманули.

Тут Гагал по-вороньи наклонил набок голову и приподнял бровь. Илан продолжил:

— Могут быть судороги в случае непереносимости гиффы. Но, когда мы делали инфильтрацию, у нас все шло хорошо. Теперь можно седировать. Был бы доктор Илан обманщиком и злыднем, приказал бы колоть в ягодичную мышцу тупой иглой что-нибудь ужасное. Но доктор Илан добрый, поэтому две капельки наперсточника под язык, и доктор Ифар вертеть головой перестанет... Не перестанет с двух капель? Нет, больше пока не дам, пусть вертит. Еще три добавлю, когда закончим. Чтоб не сбежал, когда отвяжется. У нас свободны примерно восемь или десять сотых стражи. Я сказал что-то обидное для вас, доктор Ифар? Я не хотел, честное слово. Я любя.

— Ты такая же язва, как твоя мать, — проворчал вполголоса доктор Ифар и демонстративно отвернулся. Следующих слов было почти не слышно: — Если работаешь хоть в половину так же хорошо, как она, я тебя стерплю.

Гагал недовольно вздыхал, старательно не глядя на отца. Стоял, держа его за кисть больной руки, возможно, не очень понимая, зачем это делает, и чего ждет. Доктор Ифар молчал, Гагал тоже. Илан проверял инструмент.

— Обработать, обложить, — кивнул он на быстро чернеющий локоть, когда десять сотых прошли. — Доктор Гагал, спирт на руки, надевайте перчатки. Все готовы? Начинаем.

Расчет сработал. Едва сын, с которым Ифар два года не разговаривал, подошел ближе, доктор оскорбился и заткнулся. Так и глядел в другую сторону. Никакого противостояния не случилось. Илан пару раз перегнулся через стол посмотреть ему в лицо — не текут ли слезы, как у Актара. Нет, не текли. Доктор Ифар был упрям, силен духом и не измотан многомесячной смертельно опасной болезнью. Перелом оказался чуть проще чем показалось наощупь, но все равно неприятный, с выраженным смещением отломков, консервативному лечению не подлежал. Разрезали не зря. Илан не любил работать с травмами костей. Не его специализация. Хотя, какая теперь специализация, можно даже не вспоминать. Очень общая хирургия его нынешний профиль в арденнском госпитале...

Отломки без проблем сопоставлялись, проволочная петля легла аккуратно, все получилось достойно, и спасибо. Гагал немного выдохнул и перестал держаться напряженно, когда проволока, кусачки и сверло легли в сторону. Помощи от него особенной не требовалось. Подержать крючки, подать, забрать, стоять рядом с отцом. Может, из этого что и получится хорошее. Может, нет.

Младшие были разочарованы. Набежали, как на ревизию брюшной полости при перитоните, полторы бригады. Ждали, что будет весело. В дезинфекции развлечение получилось, что надо. В операционной доктор Ифар отказался их развлечь.

— Я все собрал и зашиваю, — счел нужным сообщить Илан пациенту.

— Быстро, — отозвался доктор Ифар.

И не понять по тону, похвала это была, жалоба или приказ.

В этот момент в распашные двери осторожно, чтобы не отвлечь и не помешать, просочилась санитарка из приемного, оглядела врачей, выделила почти не занятого доктора Гагала, подбежала к нему вдоль стенки и зашептала на ухо, привставая на цыпочки. Гагал кивнул.

— У нас экстренный, привезла охрана порта, — сказал он Илану. — Беру.

— Да, — коротко согласился Илан.

А через тридцать ударов сердца операционная перевернулась с ног на голову. Каталка, на которой из-под простыни явственно торчали только обрубок кости на месте плеча и копна всклокоченных волос, влетела в двери со скоростью губернаторской кареты. Крови на простыне не было. Почему, Илан понял, когда Гагал сдернул простыню и громко сказал: 'Черт!' На обрубок руки был наложен жгут из поясного ремня. Гагал сказал правильно: черт. Черт знает, сколько и когда. Явно дольше разумного времени. Илан молча покачал головой. Он почему-то вспомнил Номо.

Доктор Ифар, волей судьбы отвернувшийся от всех как раз в сторону свободного стола, неожиданно сделал попытку подняться, и, если бы не пара полотенец, которыми его предусмотрительно, хоть и некрепко зафиксировали как раз на такой вот случай, своротился бы сам и своротил Илану инструмент.

— Это же Эшта! — воскликнул он.

— Мы с вами заняты, — Илан прижал его локтем свободной руки обратно к столу. — Не прыгайте. Пожалуйста.

У соседнего стола закипела работа. Илан кивнул персоналу переходить туда. Только что был избыток рук и любопытных глаз, и все, некому нитки резать. Зря прогнал Мышь. Она сейчас пригодилась бы.

— Переохлаждение, — говорил Гагал. — Рука — дерьмо... Живой он, живой, не ищите на запястье, бессмысленно. Пульс на шее... Сорок... с перебоями. Бегите в детское за термометром, ищите по госпиталю, у кого кровь подходит всем! Грелки на сердце, на печень, в пах, руку и ноги укутать, пузырь со льдом под голову! Быстрее! Черт... плохо как... Эшта! Видишь меня? Узнаешь?.. Понимаешь, где ты?.. Кровозаменители грейте! В печь еще поленьев и дайте нормальный свет!..

Ифар снова сделал попытку приподняться, Илан чуть не проколол себе палец.

— Доктор Гагал знает, что делать, — неслышно выдохнув ругательство, сказал он и снова навалился на доктора Ифара.

Гагал повернулся к ним:

— Илан... у тебя кровь просить можно?

Субординация тоже летела псу под хвост.

— Если не найдут никого, стакан нацедишь, — сказал Илан. — Только я закончу сначала.

— Да не надо там стараться, — досадливо оглянулся Ифар на собственный взрезанный локоть. — Перевяжите крепче, и переживу!

— Я сейчас обещанное тупой иглой в ягодицу исполню, — покачал головой Илан. — Я сказал: доктор Гагал знает, что делать!

Ифар его не слышал. Его тащило к соседнему столу непреодолимо, словно щепку морским течением. Если не участвовать, то хотя бы видеть. Но там плотно заступили обзор, обкладывали грелками, обрабатывали культю. Смысла лечить было мало, все равно под ампутацию, но, когда согреют и начнут лить растворы, может возобновиться кровотечение, и это нужно предотвратить.

— Стоят там, значит, он живет, — говорил Илан натянувшему вожжи из полотенец доктору Ифару. — Пожалуйста, лежите спокойно.

Сглазил. Фибрилляция. Остановка. Запускали сердце и дышали за Эшту очень слаженно и почти без чертыханий. Лезть им помогать — только мешаться. Эта команда работала вместе задолго до того, как Илан появился в госпитале. Все у них получилось. Отбой тревоги.

Доктор Ифар сначала очень нервничал, часто дышал, потом, устав рваться, откинулся назад и крепко зажмурил глаза. Илан на всякий случай подвинул сердечное поближе.

— Он был лучшим, лучшим, лучшим у меня... — шептал Ифар. — За все эти чертовы годы он был лучшим. Пусть живет...

Илан был не со всем согласен. Живет-то пусть. Но, если то, что он видел в доме Адара, было работой доктора Эшты, после такого лучшего на худших и смотреть страшно. Может, конечно, там роль сыграл приставленный к шее меч или еще какая-нибудь особенность обстановки, но, скорее всего, доктор Эшта был обычный лентяй и подхалим, который мало что делает, зато мастерски заговаривает зубы.

— Лучшим был ваш старший сын, — проговорил Илан, завязывая последние узлы. Чуть громче, чем обычно, сбросил инструмент в лоток с грязными скальпелями, пинцетами, ложками, прошелся вокруг шва энленским розовым, снял перчатки. — Был лучшим, потому что не остановился на том, чему вы его научили и не кинулся зарабатывать деньги, а пошел учиться дальше. Ему больно, что вы не оценили, он все еще не знает, как эту боль терпеть. Он до сих пор не избавился от неуважения к себе, которому вы научили его вместе с остальной наукой. Но не перегорел и не повесился. Трудно быть таким неправильным, всем нужны деньги, а ему — лечить людей. Вот этих, подобранных полицией на улице и портовой стражей по задворкам и кабакам. Чтобы жили. Не рвитесь туда, там все делают верно. Мне тоже не все равно, я не могу пройти мимо. Ни мимо вас, ни мимо Гагала, ни Эшты. Но каждый должен быть на свое месте. Я на своем, доктор Гагал на своем. Что-то не так, доктор Ифар? Я просто сказал, что думаю. Если совесть ваша спокойна и вы всегда правы, считайте, я говорил сам с собой.

— Ты... не маловат меня поучать? — сощурился доктор Ифар. — У меня стаж в хирургии тридцать лет. Ты и на свете столько не прожил. И ты, поковырявшись мне в костях, уже считаешь, будто можешь оценивать мою жизнь?

— Я не хочу вас учить или заставлять. Я просто рассказываю, что можно жить по-другому. Мы здесь не для оценок. Мы для черной работы, которую не сделает никто, кроме нас. Поднимайтесь. Гипсовать не буду. Заклеим, наденем на руку косынку, сверху рубаху, пойдем в палату. Вам лучше лечь и принять последние три капли до того, как заболит.

* * *

На лавочке в коридоре перед предоперационной, на обычном своем месте ждал Намур. Он поднялся, когда Илан вывел доктора Ифара. Несмотря на бодрое настроение на операционном столе, сейчас доктор Ифар передвигал ноги плохо. Сказались и лекарства, и напряжение во время операции, и переживания в самом конце. Он шел, как очень уставший человек, опираясь на Илана и шаркая войлочными госпитальными тапками.

— Надеюсь, у вас все благополучно, доктор Ифар, — Намур шагнул навстречу и поприветствовал их северным поклоном, в котором наиболее важно было не склонить голову или согнуть спину, а вежливо и вовремя подхватить рукава на три счета.

— Благодарю вас за помощь, советник, — проговорил Ифар.

— И за терпение, — дополнил Илан. — Вы к Актару? Пойдемте с нами, мы как раз туда.

— Я был, — сказал Намур. — Я хотел спросить у вас, доктор. Не знаю, уместно ли...

— В Арденне нет северных церемонных правил, спрашивайте все, что вам вздумается.

— Он... плачет. Я знаю его сорок лет, он всегда был сдержанным, владеющим собой... даже высокомерным человеком. Ему плохо, больно? Его кто-то обижает? Я никогда раньше не видел у него слез. Я теряюсь и волнуюсь за него... Что с ним, доктор? Чем-то можно помочь?

Илан остановился, и Ифар тяжело на нем повис. Вопрос был сложный. Чтобы прояснить ситуацию, Илан сам подумывал спросить Намура — как там его друг в прошлом, всегда был плаксой или нет. Отчего глаза на мокром месте? Все-таки нужно сходить к Арайне за консультацией. Не съехал бы доктор Актар в другое отделение после смены лекарств.

— Постарайтесь не донимать его вопросами, что случилось, — посоветовал Илан. — Он вряд ли сам понимает и объяснит. У него была некорректная отмена препарата, который я, как врач, не могу позволить ему принимать дальше, потому что это гвозди в крышку гроба. Отменить корректно его нельзя. Ну... плачет. Поплачет еще какое-то время. Такая реакция на отмену. Хотите помочь? Обнимите, пожалейте. Потерпите его. Не убегайте, если вам от его поведения не по себе. Пойдемте с нами. И... Советник, нет ничего неловкого и стыдного в том, чтобы сразу подойти и проявить сочувствие. Не спрашивайте у меня на это разрешения.

— Вам хорошо говорить, — покачал головой Намур. — Вы привыкли к этому всему. К тому, что людям больно.

— Когда я привыкну, я брошу все и уйду, куда глаза глядят. С такой привычкой в нашей профессии делать нечего.

Илан стронул доктора Ифара с места, и они побрели в палату. Намур с непростым выражением на живой половине лица плелся следом и говорил Илану в спину:

— Вы меня, наверное, каким-то чудовищем себе представляете. Я лучше других знаю, что такое лежать, отвернувшись к стене, и... Не нужно мне проповедовать милосердие. Мне его очень жаль. Но слова я нахожу с трудом. Не могу сразу. Не умею. Можно оплатить ему сиделку? У вас же в госпитале есть платные услуги?

Последний вопрос Илана сильно огорчил.

— Здесь Арденна, советник. Здесь есть всё и можно всё. Здесь ест платные услуги. Здесь можно обниматься, сидя на полу, рыдать или смеяться, и никто не скажет вам, что вы невоспитаны и ведете себя дико. Все вас поймут. Плохо ему сейчас. Сразу. Плачет он сейчас. Поддержать нужно сейчас. Внимания медперсонала ему хватает. Я сам два дня кормлю его с ложечки. А где вы, родственники и прочие? Почему хотя бы иногда не на моем месте? Почему хотите подменить себя сиделкой? Ну, она покормит его вместо меня. Вместо меня даст лекарство. Дружеского участия и родственного тепла от вас это не заменит. Он плохо сходится с людьми и будет стесняться чужого человека. Ваш друг пережил стражу с лишним тяжелейшей операции по жизненным показаниям, без атарактиков, под местным обезболиванием и слабеньким миорелаксантом. Не спал. Очень боялся. Я знаю, что он чувствовал инструмент внутри себя и мои руки. Мне самому было страшно пальцами разделять спайки и выделять почку, что говорить про него... Он плакал. Но выдержал. Почему вы обнимаете и благодарите после операции меня, а не его, за то, что живой? По-вашему, я ему передам? Или жалеть должны врачи, а вы потом с радостью примете готовенького, подлеченного и успокоенного друга и мужа, а сейчас он для вашего душевного спокойствия опасен, потому что с ним непонятно, сложно и страшно?

— Врачи то должны, и это должны, и еще по сто дян всем должны, — вдруг печально поддержал Илана доктор Ифар. — Сколько глупостей и предрассудков в головах у людей... Воспитание, приличия, правила... Души не видно. Не потому что воспитание. Потому что ее нет.

Илан на мгновение обернулся к советнику. Намур молчал. Теперь и обожженная сторона лица стала у него почти такой же непростой по выражению, как здоровая. Еще чуть-чуть, и оживет.

— Где госпожа Джума? — спросил Илан.

— Сказала, что наводит порядок в библиотеке. Ей завтра начинать работу на каких-то курсах. Она придет потом. Обязательно.

Последнее слово означало 'если сама не захочет, я ее пошевелю'.

— На курсах? — Ифар совсем повис у Илана на плече. — Хотите оставить меня вообще без работы?

— Тихо-тихо, — Илан поставил его прямо. — Мы доучиваем ваших по своим требованиям. Не все приходят готовые.

— Бесплатно?

— Бесплатно.

— С... Извините великодушно, но сволочи.

— Хирургия быстро развивается, — пожать плечами у Илана под грузом из доктора Ифара не получилось. — Сейчас на Ходжере требования не такие, как были пять лет назад. Через пять лет наверняка еще изменятся. Но и возможности будут другие. Нужно позвать госпожу Джуму, советник. Пусть бросает библиотеку и идет сюда. Пока я в госпитале главный, я ругаться за бардак на курсах не стану. А приедет доктор Наджед, скажу ему, что я оторвал от дел, я виноват.

Медленно переставляя ноги, добрели до послеоперационной палаты. Кровать для доктора Ифара поставили ближе к окну. Нужно дать еще одно одеяло, из окна дует. И лишнюю подушку — уложить повыше руку. Чтобы удобно ставить третью кровать, для Эшты, Актара придется убирать с центра и разворачивать к стене. Центр со свободными подходами с любой стороны сейчас нужен другому. Будет докторская палата. И пусть до упора лежат здесь. На Ходжере докторов, попавших в пациенты, в общие палаты не переводят.

Илан, пока устраивал господина ректора, то и дело смотрел на Актара. Тот лежал на левом боку, лицом почти в подушку, прикрывался рукой. Обществу не обрадовался, Илана словно не заметил, хотя раньше всегда оживлялся при его появлении и спрашивал о чем-нибудь не том. Чей дворец. Сколько Илану лет. Кто его родители и из какой он семьи (тут правду Илан ответил честно и сразу — мать врач, отец умер). Есть такая особенная северная вежливость — интересоваться собеседником. Илан, правда, не был уверен, что в подобных расспросах проявляется именно вежливость, вздыхал, уходил от ответа. Мог бы и отвечать, но неприятно было самому разговаривать и собеседника смущать, брякнув правду, как она есть. Как-нибудь потом расскажет, если не разойдутся, как обычно бывает — вылечили, и до свидания, врача забыть скорее, как страшный сон, не лучшее время жизни прошло в его руках...

Советник топтался у входа. У него не было представления, чего от него ждут. Как помочь и пожалеть. Свет за окном почти померк, пора было зажигать лампы. Когда успел закончиться день? Вроде, не так много Илан успел сделать, а уже всё. С коридорного поста, заметив, что идет доктор и тащит на себе пациента, прибежал на помощь фельдшер. Молодой, плечистый, хорошее простое лицо, есть желание исполнять, что прикажут, ловит каждое слово. Больше искренне, чем подобострастно. Узнал доктора Ифара, сразу смутился. Был сглупу в дезинфекции, глумился за компанию со всеми, теперь не знает, куда девать глаза, стыдно. И хорошо, что стыдно. Больше будет стараться. Илан распорядился насчет одеяла и подушки, закапал Ифару под язык лекарство, пообещал подойти через половину стражи и проверить, как дела. Проверить, как дела в операционной у Эшты, тоже пообещал. Вроде бы, доктор Ифар успокоился и никуда больше не рвался. Задумался о чем-то. Еще пять сотых, и его потянет в сон.

— Посадите мне доктора Актара, я его послушаю, — кивнул Илан Намуру.

Актар начал вставать сам, поднимался тяжело, боком, переставляя по постели локоть, сумел наполовину, пока Намур его подхватил. Дальше самому быстро было никак, а делать медленно что-то ему не позволяло. Те же резкие движения, что и у его жены. Немного с показухой, и словно с укором, назло всем.

— Что случилось? — спросил Илан, пересев к нему на постель и грея ладонями воронку стетоскопа.

Намур с чувством серьезной ответственности на половине лица держал друга за плечи. Что из Намура за глава Тайной Стражи в Арденне, Илан не понимал. Наверное, назначили его потому, что первый префект города, господин Мем, был занят на острове Тобо. Вот у того человека было сто глаз, тысяча правильных мыслей и нечитаемое лицо — абсолютная серьезность со смеющимися глазами. Никогда не знаешь, что он думает, и что сейчас скажет. Намур хоть и чиновник самого высокого ранга в Арденне, но все-таки не на своем месте. У него и тогда в префектуре с трудом шли дела, и сейчас, похоже, не намного лучше. Даже из адмиралтейства сбежал. Открыто помощи не просит, но, если предложить, радостно хватается за любую возможность.

Актар на вопрос ничего не ответил. И прямо не смотрел. Но не плакал, держался. Сил пока хватало. Много посторонних, догадался Илан. Подсунул ладони под рубаху, послушал, постукал, одобрил состояние, не одобрил настроение. Наконец, сказал:

— Давайте-ка сходим в процедурную, там потеплей, чем в перевязочной, есть горячая вода и гигиенический душ. Мне не нравится, как вы смотрите, доктор Актар. Умоемся, я сниму выпускники, обработаю шов, перевяжу, а вы мне тем временем расскажете, в чем дело. Советник Намур пока поищет вашу жену, вас нужно причесать и накормить. Ужин сегодня ждет в общей столовой. Хотите, не хотите, а надо встать и пойти. Пусть с чьей-то помощью, пусть по стеночке, главное, своими ногами.

В процедурной под жалобы на доктора Гагала даже извлечение выпускников прошло почти незаметно. Время — тоже. А нужно было идти к Эште, спрашивать, нашли ли для него кровь. Одно успокаивало — при переохлаждении нельзя переливать много жидкости быстро. Горячий раствор напрямую в артерию ему уже вкатили, теперь кровь нужна не сразу. И с согреванием нельзя слишком торопиться. Опять остановится сердце, начнется отек мозга, тогда все, дальше можно не стараться. Хотя стараться все равно будут. Дробные переливания, плавный подъем температуры тела, дело это долгое, требует осторожности и терпения, а, если что-то понадобится от Илана срочно, то позовут. Гагал, конечно, нервный. У доктора Гагала вчера был не самый удачный день. А сегодня еще хуже. Вот, и по Актару от него отскочило до слез. Может, в другой ситуации не задело бы сдержанного северного доктора, но больной человек многое понимает и оценивает иначе. Пришлось к середине рассказа выдать отдельную салфетку для вытирания носа.

Кроме того, доктор Актар еще немного рассудил свое положение по собственной врачебной практике и подходу к пациенту — что врач говорит больному не про все, что у него находит или подозревает. Боялся, что Илан под маской доброго ангела скрывает от него что-то ужасное. Обычно-то врачи люди строгие и отстраненные, когда становятся мягкими и говорят ласково, значит, все плохо, и он все равно умрет. Пришлось уговаривать, что это не так, что все, что нашел, честно записал в сопроводительный лист. Да, не поместилось на одной странице, не все безобидное, кое-что лечится болезненно, кое-что стыдно, и не без обоюдных усилий врача и пациента, но лечится, и, если приложить силы на борьбу с этим злом, то можно за месяц отмучиться, и впредь забыть. Самое страшное уже позади, и доктор Илан очень доктором Актаром гордится, тот молодец и герой. В госпитале Илан недавно подцепил слово 'родной', вдобавок к своему утешительному арсеналу, и злоупотреблял им сегодня, как никогда. Волшебное слово действовало, рана выглядела прилично, острой боли уже не вызывала, вторая почка работала чисто и быстро адаптировалась к нагрузке. Обнять и вытереть нос, конечно, дело родственников и друзей. Но, если очень надо, может и доктор Илан.

— Случается, что доктор Гагал путает строгость с грубостью, — говорил Илан напоследок, оборачивая Актара широким бинтом. — Он сегодня днем был один на два отделения. Наверное, спешил. Не оправдание для грубости, конечно. Я поговорю с ним, он обязательно подойдет и извинится.

— Он вас послушает? Он ведь старше вас.

— Хирургическое — мое отделение, здесь мои правила.

— Такие вещи должны быть наказаны, — качал головой Актар. — Они не соответствуют званию врача. Я ничем не заслужил.

Это Арденна, здесь такие вещи пропускают мимо ушей и не делают выводов, даже если заслужили, думал Илан. А где же мы другого доктора возьмем, если этот обругал больного и поэтому не соответствует? Ифара посадим у себя на цепь? Он тоже без терпения и ругается... Вслух сказал:

— Его наказание сегодня ночует в палате вместе с вами. Отец, с которым он не разговаривает два года. Ректор местной медицинской школы, доктор Ифар. Начальство у нас уехало в лепрозорий в восточных горах. Я замещаю, но я не умею ругаться, вы же видите. Как мне его наказать? В госпитале его отец после операции, у него самого в операционной на столе его старый друг и коллега при смерти. Если я его накажу, я его просто добью. Давайте простим. Он подойдет, извинится, и вы простите. Договорились?

— Где вас научили так относиться к людям, доктор? Где этому учат? — вдруг сказал Актар очень серьезно. — Вы чудо. Вокруг вас чудеса. Вы правда святой. Я бы тоже так хотел, но мне не хватает то ли в сердце, то ли в голове... Наверное, таким нужно родиться.

— Очень может быть, — согласился Илан, вспоминая одновременно всё — нищий поселок Болото, летом жара, зимой потоп, жалеючи выданные подзатыльники Джаты, небольное таскание за вихры и за уши, каменное лицо матери, когда они впервые встретились, бархатный, ласковый голос отца, произносящий невозможные, непознаваемые по своей жестокости и глубочайшему ужасу вещи, дым, ветер, головы на кольях в порту, крики и пепел 'изменников', сожженных заживо в бочках, бунт, кровь, каторжники и рабы, сбежавшие из предгорий, разграбленные дома, декаду горящие без перерыва карантин и таможня, солдаты, теперь уже убитые каторжники и рабы, снова кровь, снова разграбленные дома, снова голос отца, волшебный город Арденна... — Уж в этом-то мне повезло.

— Я вам порчу настроение, — справедливо признал Актар. — Каждый раз не хочу, но все время порчу. Объясните мне, чем, и я перестану. Я сейчас совсем не понимаю, что я такого сказал. Хотел похвалить, вместо этого обидел...

— Вам будет трудно понять. Вы приехали восхищаться Арденной, ее древностью, легендами, пылью веков, ожившей сказкой. Хотите я отведу вас на крышу дворца и покажу, какой это прекрасный город? Какие в нем трущобы, где площадь нищих, где приют для беспризорных, где тюрьма, где на городском рынке ряды с рабами, как между холмов петляет дорога в лепрозорий, и из каких мест в порту к нам привозят больше всего поножовщины?.. С крыши все видно. А когда вам добрые люди расскажут, почему мне от этого грустно, не вздумайте назвать меня 'государь Шаджаракта'. Я добрый, но не святой. За это ударю даже больного и слабого.

— Мне уже рассказали, — сказал Актар.

Илан протянул доктору рубашку:

— Тем проще. Но вам, видимо, рассказали не всё. Слезайте со стола, скоро ужин.

* * *

В предоперационную, в нарушение правил, были распахнуты двери и даже подперты неизвестно где взятой половинкой кирпича. Прошла примерно четверть стражи с момента, когда Илан вывел доктора Ифара. Кирпич он отодвинул, дверь закрыл. Беготня и шум внутри операционной чуть успокоились, по крайней мере, там друг на друга и на бессознательного Эшту, опять же, в нарушение всех и всяческих правил, не орали (чего только не делается в госпитале, когда в нем главный доктор Илан, а не доктор Наджед). За ширмой с рукомойником кто-то звонко ойкнул, а кто-то сказал: 'Прости, прости, не могу сосредоточиться'. На самой ширме, от поставленной внутри лампы, шевелились тени.

Илан заглянул. Навстречу ему поднялась молодая фельдшерица из акушерского: 'Доктор, в вену попасть не могу...' Илан сначала перехватил иглу, потом посмотрел, кому попадаем. Парад идиотских совпадений. Та самая, из детского, с разрисованной грамматикой. Смотрела не так, как раньше. Напугана и умучена настолько, что даже воображения не трогает. На руке синяк, попытка не первая. Это же надо специально так стараться — раз за разом тщательно попадать не туда.

Илану без дальнейших разговоров уступили место.

— Дай другую руку, — сказал он.

Она протянула. Тоже синяк. Девушка волнуется, боится, сжалась вся, вен не видно. Вернулся к первой руке, сильно потер тыльную сторону кисти ладонью, нашел, где можно, быстро приложил спирт, воткнул, закапала кровь. Фельдшерица присоединила к игле трубку и пакетик рыбьей кожи с цитратом натрия для сбора.

— Сколько человек набрали? — спросил Илан.

— Пока двоих, но один, здоровый дуролов, взял и в обморок упал. Выгнали его. Вот, только она осталась.

— Молодец, — кивнул Илан. — Смелая.

Она отвела взгляд. Последнее слово поняла правильно, именно так, как он сказал.

Кровь докапала. Фельдшерца понесла греть и на переливание. Илан на краю столика с чистыми биксами писал листок в казначейство на четыре (вместо положенных двух) лара вознаграждения за кровь, на лишний обед и выходной. Чернильниц в операционных не держали. В самопишущем ходжерском стиле, которым Илан пользовался редко, сначала засохли, потом, подкрученные поршнем, пролились чернила, оно не слушалось и барахлило, печати с собой у Илана не было, пришлось позвать из операционной Гагала, чтобы он поставил свою.

Встрепанный доктор Гагал вышел почти сразу. Раскопал в куче общей одежды свой кафтан, шлепнул печать, отдал бумажку. Подумал пару мгновений, сдвинул одежду младших, набросанную на лавке в спешке и беспорядке, половину уронил на пол, сел, поставил локти на колени и подпер кулаками голову. Девица удалилась, забрав бумагу. Как ее зовут, Илан так и забыл спросить. Записка сойдет без имени, но шанс узнать был, и оказался упущен.

Илан закончил оттирать щеткой пальцы от чернил, сел рядом. Гагал спросил:

— Как там... папенька?

— Спит. Через четверть стражи нужно подойти, уколоть что-нибудь для спокойствия на ночь. А у тебя?

— Лучше. Но не совсем.

— Повторно не останавливались?

— Нет. К счастью, нет. Рука не нравится... не сказать, как. Слишком рано ампутировать не хочется, а придется.

— Если хочешь, помогу.

— Обезболить. Дальше я сам.

— Как думаешь, сколько он провалялся на холоде?

— Стражи три-четыре. Руку, думаю, перетянул себе самостоятельно. Неловко сделано. Какая тварь с ним так... Словно лезвием срезано. Мы ампутируем не так чисто, как там получилось.

— Где он был подобран, не сказали?

— Портовая стража же. Значит, в порту.

— Порт большой. Одежду его куда бросили? Вещи какие-то были?

— Понятия не имею. Тебе это все зачем?

— Перетянул себе руку он сам. А обрубил ее кто? Нужно сообщить в префектуру. Это вряд ли несчастный случай. Вероятнее преступление. Не будь он врачом, уже умер бы.

— А, я забыл, ты же из этих... Я не думал пока. Некогда было думать.

— Ну... да. Для некоторых я до сих пор парень из префектуры. Я дело говорю. Соберите его вещи, до последней нитки и детали, сложите в мешок, за следователем я отправлю сам. Ты же не считаешь, что калечить людей можно безнаказанно?

— Нет, не считаю.

— Перед Актаром извинись.

— Как ты вывел одно из другого, а? Мастер. Он уже нажаловался тебе, что я псих.

— Ты сделал человеку больно, еще и оскорбил при этом.

— Я его не оскорблял. Я хотел поддержать.

— Сказал ему, что он слабак, что ломается, как сорокалетняя целка, что женщины терпят намного худшее во время родов, и не скулят. Поддержал, да. До слез.

— Я не про это ему говорил. И совсем не так.

— Какая разница. Понял он именно так. Он устал. Ему больно. А у тебя плохо с терпением. И ты не тем лекарством себе это лечишь.

— Я не умею, как ты, облизывать пациентов так же терпеливо и ласково. По крайней мере, не всех. У меня нет твоих волшебных рук. Но я его не оскорблял. И не так уж больно ему сделал. Не нарочно. Он устал, а я не устал? С чего все вчера вообще взяли, будто я пил? Я был на вскрытии. Сначала наша, ты ее видел. Я думал, семье все равно. С прозектором замок забыли на дверь накинуть изнутри. Откуда-то взялась ее мать, вломилась, увидела... Кто мне сказал, что у нее, кроме наглого мужа и тех злых теток есть еще мать?.. Никто. Что было, не описать словами. Крик до сих пор в ушах стоит. Потом привезли труп из города. Твои из префектуры, между прочим. Опять пришли ко мне. Дескать, их медик ничего в гинекологии не понимает. Просили доказать, что не просто так на улице умерла, а последствия криминального аборта. Доказал. Спицей проткнута насквозь. Молодая, не старше двадцати. Не проститутка. Страшно и глупо. Вот после этого я выпил. Немного, потому что утром дежурить. Чтобы поспать хотя бы стражу. За что я должен извиняться? За то, что у кого-то кривая понималка в голове, набитой обидами?

— Гагал... Я не хочу тебе напоминать, что, если бы нажаловались не мне, а Наджеду, у тебя бы акушерские щипцы сейчас торчали в том месте, через которое ты обидел пациента. И ты бы согласился, что это справедливо. Я тебе скажу другое. Смерть мы с тобой постоянно видим с разных сторон. Ближе, дальше, издали и прямо перед собой, в лицо. А жизнь только с одной — без хирургической патологии. Поэтому почти не обращаем на нее внимания. Это мертвые остаются с нами. Живые идут своей дорогой. Сами по себе. Для одних что мы делаем?.. Да почти ничего, заживает на них само, так устроено человеческое тело, оно и без нас зажило бы, просто чуть дольше и чуть больнее. Для других... между 'спасли' и 'вылечили' есть некоторая разница, но они все равно ее не видят. Перед мертвыми извиняться поздно. Пока есть время, говори с живыми.

— Во... множественном числе?..

— Как получится, Гагал. Поверь, если ты сегодня переступишь через себя, тебе же будет легче.

— Если не переступлю? Скажешь Наджеду?

— Нет. Буду занудно твердить тебе 'ты же доктор'. И ты лопнешь от злости на восемьдесят третьем разе.

— На тридцатом я выброшу тебя в окно. Или выброшусь сам.

— Толку-то. Первый этаж.

— Что ты с этим плаксой так носишься? Кто он для тебя?

— Он мой страх оставить его на столе или сразу после. Еще не прошел. Выздоровеет — отболит и отвалится. А пока учитывай: он плачет — мне больно.

Гагал молчал, поглядывая на двери операционной. Похоже, примерял ситуацию на себя и Эшту.

— Я извинюсь перед плаксой, — сказал он. — Больше ничего не обещаю.

— Держи, — Илан протянул Гагалу баночку аптечной мази от геморроя. — Волшебные руки доктора Илана тебе в пользование на ночь. Любое место можно смазывать, не только то, которое написано на ярлыке. Синяки от инъекций хорошо убирает, флебит, можно на лимфоузлы, если болезненны... Будешь должен. И заведи себе свои такие. Утром с тебя нашему плаксе клизма, и так чтобы он даже не пискнул. Что смотришь удивленно? Ты же не надеялся, что я вас с ним отпущу просто так, с одними извинениями? Надеялся? Зря. Не оправдалось. Уколы твоему папеньке сегодня, так и быть, сделаю я. А там твое дежурство, бог даст, закончится. С завтрашнего дня, как только папенька попросится домой, я его отправлю. Лучше бы побыл тут, пока швы не сниму, но он же заранее не согласен. Поэтому сам решай, что дальше, и как вам жить.

Дверь из коридора в предоперационную скрипнула. Приговаривая: 'Где же все? Где же они все?' — прошел фельдшер с поста и направился к операционной. Не сразу заметил докторов на лавке за ширмой, обрадовал:

— Доктор Илан, можно сказать? У нас проблема!

— Кто? — Илан подскочил.

— Родственники. Доктора Ифара и доктора Гагала. Нужно кому-то подойти, иначе разнесут отделение.

У Илана отлегло, зато Гагал выругался и стал резко стаскивать операционный балахон. Илан помог ему с завязками, кивнул на операционную:

— Мне остаться?

— Там стабильно. Пойдем. Если они собрались все, один я их не вытурю. Жаль, что доктор Наджед уехал. Да, я сказал это вслух. Впервые в жизни жалею искренне...

Если к кому-то родственники не шли в палату, даже если волочь их на аркане, то у доктора Ифара случилась обратная ситуация. Пришли младший брат Гагала — Илан не знал его имени, помнил, что у него большая аптека в центре города, и он не врач, он фармацевт, — сестра Гагала с мужем и двумя детьми, мальчишками лет семи-восьми, которые уже бегали туда-сюда по коридору, и, видимо, кто-то из учеников или коллег, постарше Эшты и Гагала, прихваченный в качестве медицинского авторитета. Вся компания, кроме детей, уже заняла палату и галдела каждый о своем, но с общим смыслом — они сейчас доктора Ифара отсюда заберут, освободят, тут ужас, неуютно, неизвестно, кто как стал врачом, и чем лечит людей, и вот сейчас пришедшие со всеми разберутся, всем пропишут горьких пилюль, они наняли паланкин и сейчас спасут отца, коллегу и учителя от страданий и варварского обращения.

Доктор Ифар, разбуженный после снотворного, сидел в постели, солово моргал и тер лицо здоровой ладонью. Медицинский авторитет, не помыв рук, уже лез к нему под рубаху смотреть, что эти изверги натворили господину ректору с рукой, и даже попытался стащить его с постели. В какой-то момент доктор Ифар взвыл и просто отшвырнул от себя незваного лекаря так, что тот отлетел на середину палаты к развернутой для Эшты кровати.

— Хватит! — гаркнул Ифар. — Я устал и хочу спать! Я никуда с вами не поеду!

Но мнение самого доктора Ифара сегодня вечером семьей не учитывалось, его как будто не услышали. Громко заявив, что 'надо же что-то делать!' Ифара попробовали потянуть за собой еще раз, нарвались на сопротивление, не поняли, как так, стали переглядываться и совещаться. Мелькнула версия — напоили какой-то дурью, он сам себе не помнит. Нужно что-то предпринять, нужно остановить эту вивисекцию!

Коллега-авторитет попробовал доктора вразумить, что бесплатно лечат только палачи и только от головной боли. В палату протиснулся Гагал, на заданный с ходу вопрос от шурина, не много ли на себя берет, ответил матерно. Илан уже познакомился с тем, каким доктор Ифар может быть упрямым, если он чего-либо не хочет, но боялся, что несчастного доктора сейчас все, кому не лень, начнут тянуть к себе и рвать, как псы одеяло. Впрочем, вечер был чисто семейный, даже неловко вмешиваться. Может, все же сами разберутся?

Гагал подошел к отцу и решительно закрыл его собой от попыток вытащить из палаты, осмотреть или помочь одеться. Взялся за одеяло и натянул его Ифару по шею.

— Отец не хочет с вами ехать, он остается здесь! — объявил он.

— Под предлогом чего? — ехидно поинтересовался его брат-апеткарь.

— Под предлогом ничего! Он человек взрослый и умный, сам решает, что для него лучше!

— А ты когда успел влезть обратно в доверие, братец? — поинтересовалась сестра. — Мы тебя, вообще-то, не спрашиваем и в расчет не берем. Ты из семьи выписан!

— Плевать я хотел на вашу семью! Человек болеет, человек после операции, человеку плохо, оставьте его в покое! Не лезьте и не смейте его трогать!

— Надоело быть нищим в нищем госпитале? — шипела сестра. — Воспользовался моментом, когда больному человеку все равно в чьи руки отдаваться?

— Думаешь, подлизнешь доктору Ифару, поможешь разок, и все исправится? — вторил ее муж.

— Опомнился и тоже захотел наследства? — цинично и без тайн ляпнул брат-аптекарь.

— Ты что такое говоришь?!! — в один голос взвились Гагал и Ифар. — Да пусть отсохнет твой язык!

— Вы с ума посходили, живого отца хоронить сюда приехали, что ли?!! — кричал Гагал, разворачиваясь к семье со сжатыми кулаками. — Чье наследство вы здесь делите, идиоты?!

— Вон отсюда! — поддержал его доктор Ифар, на глазах которого от неожиданной обиды выступили слезы. — Убирайтесь, безумные, чтобы глаза мои вас не видели! Уходите, а то прокляну! Вон отсюда! Все — вон!..

Призванный в авторитеты коллега первым в страхе попятился прочь, понимая, что в эпицентре, если скандал перекинется в драку, ему достанется первому и от обеих сторон. Вслед за ним отступил на два шага зять Ифара, с испугом оглядываясь на прочих родственников.

— Чьи дети в коридоре? — металлическим голосом у всех за спинами отчеканил Илан. — Быстро забрать! Сюда нельзя с детьми!

Дальнейшее бегство было молчаливым, скомканным и суетным. Веселый семейный вечер вышел кратким, семье не удалось воссоединиться и слиться в родственном экстазе, несмотря на массу доставленных взаимно впечатлений. С поста уже спешил фельдшер с двумя шприцами лекарства. И, слава богу, никаких других зрителей, никаких любителей погреть уши на горячем. Актара увели на ужин, общие палаты дальше за постом, а персонал, которому всегда до всего дело, занят Эштой. Гагал обнимал обессиленного и до крайности расстроенного доктора Ифара и гладил его по спине и по голове. Нет, сын с отцом по-прежнему не разговаривали. Но это не мешало им друг за друга крепко уцепиться. Один шприц Илан вколол Ифару в плечо, второй в бедро. Велел Гагалу:

— Укладывай... папеньку.

В палату попробовала снова сунуться сестра Гагала:

— Пап, прости... Игир сболтнул случайно, мы же на самом деле так не думаем...

— Подите с Игиром под хвост, — спокойно, но твердо предложил ей Гагал. — И там погибните.

— Все, что могли, вы уже сказали, — добавил Илан, поправляя одеяло. — Действительно, идите.

— Мы, — пообещала она Гагалу, — еще встретимся. Поговорим.

— Не дай бог, — покачал головой Гагал. — Я одному поражаюсь. Как ваш гнойный идиотизм не перешел до сих пор в сепсис. Почему от него еще никто не сдох, отравив ядом сам себя. Волшебство какое-то!

* * *

Вещи Эшты Илан в итоге искал сам. Что-то подобрал в приемном, кое-что прямо в операционной на полу, обувь вовсе валялась в разных местах. Никому в госпитале это было не нужно, никто не понимал, как собирать улики и зачем. Утром перед обходом будет уборка — снесут, что цело, в кладовую, что испорчено, выбросят, вот и все заботы.

Башмаки Илан упаковал в бумагу, медицинскую сумку, прежде, чем спрятать, вывернул наизнанку — в ней кто-то порылся до него, набор был неполным, весь режущий инструмент отсутствовал, пузырьки с лекарствами тоже, осталась перевязка и всякая непонятная простому человеку ерунда вроде зондов и игл. Похоже, бессознательного доктора обчистили портовые карманники. Советник Намур, превратившись на вечер в добровольную сиделку, пропал не только для Тайной Стражи, но и для общества в целом. Не сказать, чтобы новая роль ему приглянулась, просто он от нее слегка ошалел. Всякое требование — соблюдать строгую диету, записывать объем выпитой жидкости, сохранять мочу, вовремя быть на месте перед вечерним обходом — вызывало у советника удивление. К счастью Намура, без него справились с задачей 'помыть-переодеть', а то бы он совсем погиб. У главного входа на посту, поближе к лампе, сидел секретарь советника, перебирал какие-то бумаги, что-то дописывал, забрав у дежурного чернильницу. Видимо, ждал начальника. Его-то Илан и попросил оповестить префектуру, заодно сообщив, что начальник влип по самые уши, отклеится не скоро и в непредсказуемом состоянии. Просил известить конкретных инспекторов — Аранзара и Джениша. Секретарь услышанному не обрадовался, но возражать не стал.

Заходила ли к мужу госпожа Джума, Илан не отследил. Был занят. У чахоточных он встретил доктора Раура. Тот изучал записи по больным, готовился принять отделение. Илан потратил около четверти стражи, показывал ему своих любимчиков, объяснял, чем и как лечит, какие препараты готовит сам и какие берет в аптеке, заинтересовал доктора Раура энленской рукописью и культурами мхов, пообещал дать почитать свиток, позвал осмотреть лабораторию. И велел следить за вещами. Среди молодежи есть воспитанники школы нищих, не брезгующие воровством. Например, милый мальчик Шора, затянутый в корсет из-за того, что болезнь затронула ему позвоночник. Ходит криво, выглядит обманчиво нежно и безобидно, стащит у доктора что-нибудь нужное просто для развлечения, потом, возможно, вернет, но понервничать заставит.

Обязанность обхода в хирургическом лежала на Гагале. Илан ждал следователей или хотя бы какого-нибудь известия из префектуры. Пока не было ни того, ни другого. Зашел в операционную, посмотрел, что с Эштой, и нужна ли еще его кровь. С кровью Илана отпустили, сказали, поберегут в резерве — либо на утро, либо уже на операцию. В остальном все обстояло более-менее паршиво, хоть и стабильно. Эшта благополучно пережил возвратное охлаждение, когда проходит спазм сосудов конечностей, и холодная кровь поступает обратно к сердцу и внутренним органам, и его на этом этапе не упустили. Пришел в себя, только ничего не помнил или не мог сказать. Даже как его зовут, не знал. Страдальчески водил глазами, выпил теплой подслащенной воды и его не вырвало — достижение, первая попытка влить ему что-нибудь в рот потерпела неудачу. Доктор Эшта не понимал, что правой руки у него больше нет. И ему об этом не говорили.

Большая и просторная операционная с недавних пор перестала нравиться Илану. Когда много задач, когда задачи необычные или чрезмерно сложные, в ней становилось неудобно. В предоперационной не хватает отдельной раздевалки со шкафами, тесно мыться — у рукомойника очередь. В самой операционной из-за этого и по многим другим причинам асептики никакой. Кто-нибудь постоянно ходит туда-сюда, что-то хватает непонятно какими руками, что-то приносит или уносит, те же дрова для печки, чистые или использованные тряпки, тазы, поесть или попить тем из персонала, кому в данный момент не отлучиться, но вдруг приспичило, проголодались. Едят они, сидя на полу, потому что сейчас, например, жарко. Пьют все из одной чашки (Илан из нее тоже пил, и это никуда не годится). Посуду потом забывают помыть. Срочные больные внутрь попадают прямо из приемника, минуя дезинфекцию, частично в одежде. Как Эшта, и никуда его отсюда теперь не денешь. Останется до утра, если не до самой операции. В палатах под плитами пола идут воздуховоды из котельной и прачечной, там тепло в самый холодный зимний день, пол прогревается так, что на нем можно спать без матраца, но все же тепло не настолько, чтобы согреть замершего до состоянии полутрупа человека. Лишь в операционной есть железная печь и можно нагнать жара так, что дышать будет нечем.

Нужно поймать ответственного и заставить вымыть дезраствором хотя бы пол, не дожидаясь утра с плановыми операциями или очередного экстренного случая. Одежду в закуте за ширмой собрать в кучу. Всем наплевать, что она валяется где попало, но непорядок же. И все разговаривают. По делу, не по делу, тихо, но просто так. Почему при докторе Наджеде без труда держится дисциплина? Надо всеми нужно постоянно держать занесенный карающий меч, что ли? Или думать за них, контролировать?.. Трудно все это решается. Оперировать проще. Илана еще спрашивают, где золотая корона и почему он не правит страной. Да потому что в раздевалке разгром.

Из нерадостных размышлений о великом, как Медицина, или просто большом, как Дворец-На-Холме, Илана вырвал Намур. Советник стоял возле входа в дезинфекцию, привалившись спиной к стене и спрятав ладони в рукава. Увидел Илана, подался навстречу.

— Вы меня ждете? — спросил Илан.

— Вас. Почему ему так плохо, доктор? Он еле ходит.

— Ваш друг заснул?

— Нет. Пришел другой... доктор Гагал. Попросил меня выйти. Актар говорит, вы не всё у него диагностировали или не хотите ему сообщать плохие новости.

— У меня нет для него плохих новостей. Максимум, не совсем приятные. Но не угрожающие жизни.

— Он тоже врач. Он же понимает. Не нужно его обманывать, все равно догадается. Если не хотите говорить ему, скажите мне.

— У него сложные лекарства. У него тревожность. Он врач. Быть врачом вредно. В его случае — очень вредно. Он выдумал себе что-то, чего у него нет. Теперь этого боится. Это всё.

— Но ведь ему плохо. Он думает, у него опухоль.

— Мало ли, что он думает со своей тревожностью. Все люди разные, господин Намур. При одинаковой тяжести состояния одни выходят из него легко, а от других невозможно на шаг отойти декаду и больше. Одним говоришь 'вставай и иди', они стискивают зубы и идут. Другие воображают себе всякие ужасы, плачут и падают. То ли силы кончились, то ли цели выздороветь нет. То ли сами себе мешают. Вы собирались в душевую, советник? Пойдемте. Вас еще интересует расследование дела по нападению на парусник 'Итис'?

— Очень интересует, но...

— Тогда можно я скажу вам прямо и честно, что думаю про болезнь вашего друга, чтоб не размазывать беседу об этом на всю ночь?

— Да, обязательно!

— Отлично. Запоминайте и не говорите потом, что не слышали моего мнения. Оно такое: хватит кудахтать. Поддержка нужна, чтобы успокоиться и стоять, а не чтобы упасть вместе и окончательно утопнуть в соплях.

Намур слегка опешил.

— Простите, — сказал вежливый господин советник и следующие десять сотых, пока держал свое плечо под горячей водой, молчал.

За эти десять сотых их успели дважды посетить медсестры из детского. К счастью, без лучшей подруги Илана. В первый раз похихикали: 'Ой, тут голые люди', — и выскочили, во второй: 'Извините, в женской занято' — и уже не особо торопились, разложили на лавке свои вещи. На третий раз они, вероятно, остались бы. Илан был бы и не против, но Намур задерживаться до третьего раза постеснялся, заспешил, быстро вытерся и взял себе чистое белье с общей полки. Окончательно нанялся в сиделки, подумал Илан. Уже ходит в госпитальной одежде. Да и пусть. Скоро и стеснятся перестанет, привыкнет, что голые люди в госпитале рутинное явление.

— Давайте договариваться, как мы работаем, — предложил ему Илан, когда они вышли обратно в коридор. — Я считаю, что по вашему делу есть новый пострадавший, я кое-что собрал для вас, и хочу это обсудить.

— А можно не со мной? — Намур нахмурился. — Или не только со мной. Лучше пригласить ребят из префектуры.

— Я пригласил. Но Тайную Стражу в Арденне возглавляете вы. Или я что-то неправильно понял?

— Возглавляю, — кивнул Намур. — Но я не следователь, я инженер. Назначили меня не потому, что я талантливый безопасник или криминалист. А потому, что сюда пришло горное оборудование и ехали люди, которыми я должен был руководить. Не доехали. Теперь все плохо и неясно. Поэтому мне нужен кто-то, кто соображает в следственных процессах и процедурах лучше, чем я. Я поддержу. Я пойму. Но сам я много не нарасследую. Мне сначала нужно объяснить. Если вы возьмете на себя такой труд, я буду бесконечно благодарен.

Чтоб вы так жили, как прибедняетесь, подумал Илан, но вслух сказал:

— В операционную доставили доктора, который, скорее всего, лечил Номо. В Арденне какой-то нездоровый падеж на докторов, этот уже третий. Доктор был при смерти, сейчас его тянут с того света обратно и, видимо, вытянут, но он не может сказать, что с ним произошло. У доктора обрублена правая рука на три пальца выше локтевого сустава. По-моему, он даже не помнит, как его зовут. Я соберу вам анамнез преступления. Но ломать голову над ним вы будете сами. С вашими тайными обществами, сектами, стражами и прочими ребятами. Я вам отдам мешок его вещей. Одежда, обувь, медицинская сумка. Нужно рассмотреть грязь на башмаках, чтобы определить, где в порту он так попал и не принесли ли его из другого места, бросив умирать не там, где пытали или казнили. Не переполз ли он туда сам в поисках помощи, если да, то откуда. Нужно обследовать одежду и прочие вещи, на вызове это с ним случилось или после, нет ли чего недостающего или, наоборот, лишнего. Отрубленную руку найти, в конце концов. Нужно вызвать и опросить солдат портовой стражи, которые его привезли и вообще искать свидетелей. Я считаю, дело о нападении на доктора Эшту связано и с убийством Номо, и с исчезновением Адара, и с похищением ваших людей, и с попыткой поджога 'Итис'. Инспектор Аранзар считает, что убирают свидетелей. Тех, кто может что-либо знать или кого-то опознать. В общем, дело это исключительно ваше.

Намур проглотил информацию молча. Илан отвел его к предоперационной и выдал обещанный мешок, который перед тем, как идти мыться, затолкал под смотровую кушетку. Сказал:

— Можете подняться ко мне в лабораторию и ждать там своих ребят. Если ваш секретарь сумеет в ночи их найти и оповестить, разумеется. Не сумеет — просто забирайте себе, потом вместе посмотрите. Мне важнее разобраться со здоровьем вашего друга, чем с попытками вернуть меня следователем в префектуру или завербовать в Тайную Стражу. Вы согласны?

Намур был согласен. И то хлеб. Илан проводил его к чугунной лестнице, сам вернулся и заглянул в темную послеоперационную палату. Не стало ли хуже после того, как Гагал извинился. При перестановке кроватей доктору Актару не на ту сторону положили подушку. Лежать он мог только на левом боку, на спине отчего-то не хотел, и получалось у него лицом в стену. Илан предпочел бы наоборот. Завтра не забыть переложить. В палате было тихо. Илан, легко ступая, подкрался к Ифару. Спит. Не храпит, но спит честно. Перешел к затихшему соседу-плаксе, наклонился, засомневался, приложил ладонь к щеке со стороны подушки. Рёва-корова, дай молока. Вся подушка мокрая. И что делать?

— Мне нужно с вами серьезно поговорить, доктор, — сказал шепотом Актару, чуть поворачивая к себе его голову. — Не о плохом. О хорошем. Доктор Гагал извинился?

Слабый кивок в ладонь.

— Лекарство дал?

Опять кивок.

— Не обидел на этот раз?

Отрицательное движение головой.

— Болит где?

Молчит. Шея напряглась.

— Если скрывать, легче не станет, — сказал Илан. — Могу я помочь — я помогу. Бывает, что не получается. Но не бывает, чтобы я бросил или забыл.

— Внутри. Глубоко. Не там, где шов.

— И обезболивающее не действует?

Опять отрицание. Дурацкое у доктора Арайны лекарство. Тут действует, там не действует.

— Откуда начинается и куда отдает, покажите рукой.

Показал спину в области крестца и вниз.

— Доктор Илан, можно меня посмотрит другой врач? Не поймите меня неверно, я вам доверяю. Но вдруг вы что-то пропустили или не так толкуете...

Здравствуй, песенка про щенка хирурга. Недолго Илана считали лучшим. Не прочитал мысли, значит, плохой врач. Как быть? Пальпировать глубоко нельзя, внутренние швы не зажили. Волшебные руки... Гагал оставил их на тумбочке рядом с банкой лекарства от Арайны. Перчатка, завязанная одна в другую, в кармане есть. Успокоить разгулявшуюся тревожность одной хватит. Ну, что, доктор Актар, готовься, ты напросился.

— Ложимся на спину, ноги согнуть.

— Но я...

— На спину, ноги согнуть. Кричать тихонько, если что. А то доктор Ифар проснется, плохо про нас с вами подумает.

— Вы не так меня поняли!

— Я сказал, кричать тихонько. Поворачивайтесь. Ничего ужасного я с вами не сделаю.

Недовольный Актар стащил с себя одеяло медленно и обреченно. Не этого хотел.

Илан осторожно прощупал все доступные места в поисках веской причины для глубоких некупируемых болей. Со стороны брюшной стенки ничего нового и неожиданного не нашел. Боли были не кишечные. Не мочевой пузырь, не печень, не оставшаяся почка, не что-нибудь другое. Повернул пациента обратно на бок, встал возле кровати на колени (как там доктор Ифар говорил — ты должен каяться перед людьми; это ли не покаяние). Пощупал так. Ни грыжи, ни уплотнений, ни отеков, ни нарывов. Ничего. Надел перчатку. И изнутри нет никакой органической патологии. Если не считать обострения древней и не вполне обычной хрони. На предоперационном осмотре уплотнение по заднему сектору пальпации в области копчика тоже прощупывалось, но едва заметное. Илан определился с точками болезненности, надавил одновременно пальцем изнутри и кулаком со стороны копчика. Актар закричал: 'Хватит!' Доктор Ифар рывком поднял голову с подушки.

— Что мешает сразу жаловаться? — спросил Илан, стаскивая перчатку и бросая ее под кровать.

Молчит. Обиделся. Жалеет себя, невротик чертов. Теперь доктор Илан будет злым и виноватым, сделал больно.

— Что мешает? — повторил Илан чуть громче.

— Если это рак, — дрожащим голосом прошептал Актар в стену, — прошу, не нужно меня лечить. Зачем мне лишние страдания, чем скорее я умру, тем лучше...

Илан вернул на место откинутое одеяло, положил на Актара обе ладони, одну на плечо, вторую на бедро, подержал, потом слегка его встряхнул. На самом деле было желание удушить, просто Илан сдержался.

— Радость моя, — сказал он, очень старательно делая свой голос спокойным и отфильтровывая из речи запрещенные слова и обидные болотные присловья, — я выворачивал тебя наизнанку, я общупал и осмотрел тебя везде, я изучил и запомнил тебя вдоль, поперек и насквозь. Ты мне что такое сейчас лепишь? Думаешь, доктор молодой, зеленый, ничего не понимает? Или доктор хирург и в голове у него одни тупые операционные схемы? Что невнимательный, температуру не измеряет, давлением не интересуется? Ну, так меня научили обходиться без измерений. Я работаю на самом краю, у меня не всегда для этого есть время и есть рядом приборы. Ты у меня на кончиках пальцев. Весь. Как рыбка в волшебном фонаре. Я чувствую тебя по пульсу, по дыханию, по влажности кожи, по рельефу вен, по тонусу мышц... У тебя все хорошо. Отеки уходят, шов заживает, воспаления нет, давление снижается. Ты выздоравливаешь. Я тебе не вру. Придушить тебя иногда хочу за противоречия, за желание жить и полное отчаяние, смешанные один к одному в мерной ложке, это правда. Не дай бог тебе таких пациентов, как ты сам. Я позову Арайну, пусть он с тобой поговорит, пусть объяснит всё то же самое, кажется, он умеет убеждать лучше, чем я. Как он заставил тебя согласиться на операцию? Что сказал тогда?

— Что вы государь Арденны и личный врач императорской семьи, что отказываться нельзя, а то накажут...

Илан удивленно замолчал. У него даже злость прошла.

— Чушь какая. Что значит — накажут? Розгами по жопе, что ли? И ты ему поверил?

— Не знаю... Очень неловко было. И страшно. Словно в дурной сон попал.

— Мальчики, потише, — раздался ворчливый голос Ифара. — Я спать хочу.

— Похоронил себя из-за ерунды, — укоризненно сказал Илан.

— Что с ним? — спросил Ифар.

— Спазм копчиковой мышцы. И крестцово-остистая связка повреждена лет сто назад. Наверное, сам забыл, когда и как упал. Раньше поднывало, но терпимо на фоне остальных болячек. Во время операции отлежал или потянул на жестком столе, перенервничал, зажалось всё намертво. Мы-то укладываем, как мне удобно, а не как пациенту. Теперь болит, а он не помнит, почему.

— Тампон с маслом зверовника на всю ночь сам знаешь куда, — сонно отвечал Ифар. — И не мешайте спать.

— Или тринитрин с ланолином один к пятиста, — согласился Илан. — Консилиум окончен. Мазь нужно готовить, остальное принесу.

Пошел на пост за лампой, гиффой, перчатками и двумя шприцами, большим и маленьким. Обколоть на ночь, чтобы успокоился и поспал. Не забыть предупредить Гагала. Для акушера травмы копчика, в том числе, застарелые, привычная патология, нередко случаются в родах. Гагал умеет хорошо с этим разбираться. Обязан уметь, иначе зачем его здесь держат. Я люблю людей, говорил себе Илан, люблю пациентов, моя жизнь это пациенты, мое время посвящено пациентам. Они меня бесят. А я их люблю. Даже Намура. Даже Ифара и других хирургов. Даже терапевтов. Даже тех, кто называет меня 'государь Арденны'. Убейте меня кто-нибудь, ибо я предвижу свои дальнейшие мучения...

* * *

— Доброй ночи, — сказала Илану госпожа Мирир, когда он открыл дверь, увидев свет у себя в лаборатории.

Илан смолчал. Доброй или спокойной ночи в больницах не желают. Плохая примета — к ночи наоборот. Неспокойной и недоброй.

На столе между тетей Мирой и Намуром была расстелена пропитанная кровью рубаха доктора Эшты. Кафтан в свернутом виде лежал рядом. Илан знал, что кафтан испачкан, но цел. Рубаху он сам еще не рассматривал. Намур что-то ел из лабораторной чашки. Госпожа префект копалась в правом рукаве одним из принадлежащих Илану пинцетов.

— Удобный инструмент, — похвалила она. — Молодец, что позаботился и все собрал.

— А где... два инспектора? — спросил Илан.

— В порту. — Тетя Мира показала на рукав рубахи. — Видел?

— Еще нет.

— Рукав засучили перед тем, как рубить руку. Чуть в одном месте задето, дырка небольшая. Заботливый жест. Это не убийство. Не грабеж. Не разбойное нападение на улице. Что-то другое. Я бы сказала, что пытка. Или наказание.

— В тех обстоятельствах, которые сопутствовали, то и другое равносильно убийству, — сказал Илан.

— Последствия равносильны, мотивы — нет.

— Вы по одной рубахе это видите?

— Ты ученик Джаты. Что говорил тебе Джата про порядок расследования, помнишь?

— Что нужно отсечь любые возможные ошибки, тогда все само станет ясно. Как в медицине. Диагноз исключения.

— Пострадавший что говорит?

— Он не говорит. В себя пришел, но это ничем не поможет. Не помнит вообще ничего. Даже кто он.

— По голове его не били прежде, чем... наказать?

— Нет.

— Синяки на теле, следы веревок?

— Нет. Совершенно чистый, не считая руки.

— А как он тогда позволил с собой такое сделать и почему все забыл?

Илан подумал.

— В его медицинской сумке не было ни одного пузырька с лекарством. Некоторыми вещами можно напоить. С памятью потом — как повезет. Если штуки две-три вместе влить, точно отшибет надолго. И позволить с собой сделать после них можно еще и не такое.

— Спасибо, — покачала головой госпожа Мирир. — Это ценная информация. Как сам? Как мама?

Илан не сразу понял, что эти вопросы касаются его лично.

— Работаем по мере сил, — пожал он плечами. — Госпожа Гедора уехала в Ненк, в лепрозорий. Еще какие-нибудь вопросы будут?

— Ты что, выгоняешь нас?

— Нет, сам пойду спать. Могу оставить ключ советнику Намуру. Кабинет, если здесь никого, лучше запирать на ночь.

— Поесть не хочешь? Нормальной домашней еды. Я хорошо готовлю.

— Хочу, — сказал Илан. — Спасибо, тетя Мира...

Гулкий отдаленный грохот на лестнице, кто-то бежал и второпях споткнулся на самом верху. Топот по коридору. Резкий скрип кабинетной двери, которую так и не удосужились смазать, несмотря на многочисленные обещания. Уборщик из операционной:

— Доктор Илан! Доктор Илан! Быстрее! Ножевое в сердце!

Спасибо тебе, тетя Мира, и за пожелание доброй ночи тоже. Из-за него доброе время не смогло начаться. Недоброе и не заканчивалось, это же госпиталь.

В операционной уже стоял свет, были поделены бригады, подготовлен стол с инструментом, зафиксирован и обложен стерильными простынями пациент. На лице наркозная маска, голова по глаза замотана платком. Кого оперируем, не видно. Это хорошо. С больным лучше знакомится после операции. Когда выжил. А пока тело и тело. Не жизнь, не душа. Ничего личного, ничего сакрального, ничего волнующего. Работа.

По гладкой коже в свободном для операции поле заметно только, что молодой. Высокий и сильный. Рука под капельницей чистая, аристократическая, с ухоженными ногтями. Кто-то из богатых. Из груди в области сердца торчит рукоять небольшого ножичка. Красивая. Золотая. С камушком. Вокруг раны все залито энленским розовым, сама рукоять тоже. Поступил в сознании, почти без болей, только с затруднением дыхания и сильной слабостью. Уже дали наркоз, спит.

Рядом в полном облачении стоит доктор Раур, спокойно ждет сигнала начинать. У Гагала с Эштой свои заботы. Там начали готовиться до того, как рядом положили экстренного, и останавливаться не будут. Решили вдруг торопится. Хотели отложить до завтра, но нет. Делают сейчас. Видимо, состояние ухудшилось.

— Подсказать что-то? — спросил Гагала Илан, занимая свое место.

— Видел днем, сам сделаю, — отвечал тот.

Илан кивнул Рауру: начали. Пересечь ткани в обе стороны от рукояти, отделить ребра в месте их прикрепления к грудине, войти пальцами в рану и вынуть нож. У него необычная форма, а баланс, как у метательного. Тот, кто его бросил, был очень точен. Пробит левый желудочек. Синюшная сердечная оболочка растянута и едва передает тоны сердца. Спасительная, до времени, тампонада. Позволяет пациенту не истечь кровью быстро, но, если немного опоздать, образовавшийся в оболочке сгусток сдавит сердце и сам его остановит. Вскрыть оболочку продольным разрезом по всей длине спереди, выпустить сгустки, удалить не успевшую свернуться кровь.

За спиной у Илана кто-то упал в обморок. Не смотреть, что за новости, кто и почему. Некогда. В операционной жарко из-за Эшты. Пот течет в глаза. Приоткрыли окно, не помогает. Из маленькой, не больше фаланги мизинца по длине, ровной, как от скальпеля, ранки на сердце, толчками вытекает кровь. Четыре пальца левой руки под сердце, чуть его приподнять, большим закрыть рану, остановить кровотечение, накладывать швы. Два шва-держалки по краям, скрутить концы, спасибо, доктор Раур, вы читаете мысли и вяжете узлы, как никто, ловко и быстро. И говорите шепотом, чтоб не слышали другие, хоть и не положено советовать: 'Стягивайте медленнее, прорежутся, это же сердце'. Вовремя, опыта ушивания ран сердца у Илана кот наплакал, он на нервах забыл, что нельзя тянуть нитки, как обычно. Спасибо и тому, кто метнул нож. Неглубоко. Не нужно шить заднюю стенку, вывихнув сердце из оболочки. Это было бы страшно, опасно и могло осложниться фибрилляцией или рефлекторной остановкой. А так — билось и бьется. Живое. Ушивание сердечной оболочки редкими швами, чтобы был отток для остатков крови, ревизия плевральной полости, ушивание раны послойно наглухо с дренажом в плевру. Всё. Быстро. Успели. Будет жить. И можно будет узнать, кто это.

— Разбудите сами? — спросил Илан Раура.

Тот кивнул. Протянул Илану руку — пожать. Илан ответил с благодарным поклоном. И с полным пониманием, что, не приди он вовремя, доктор Раур сделал бы все не хуже, а, может быть, и лучше Илана. Просто не стал нарушать субординацию. Теперь идти к Гагалу. Справятся сами? Заглянул — оставляют культю или вычленяют кость по суставной щели? Пожалели, оставили что-то. А есть ли там надежда на протез...

— Не буду закрывать кость, поведу открыто, — через плечо сказал, заметив его, Гагал. — Все нормально, не бойтесь за нас, доктор.

Илан не стал занудствовать и говорить, что нормально — это плохо, просто не сразу заметно. Нужно, чтоб было хорошо. Понятно же, что не в наших критических условиях. Пошел раздеваться. В коридоре за пределами предоперационной галдел какой-то птичий базар. Кто-то рыдает, кто-то громко разговаривает, кто-то рвется внутрь и хватается за ручку двери, но его не пускают. Выходить туда не хочется. Лечь бы на скамью или на пол, прямо в кучу чужой одежды, так удобно и уютно набросанной за ширмой, и уснуть. Но, кажется, сейчас придется объясняться с родственниками пострадавшего. Или пострадавших, вдруг к Эште тоже кто-нибудь пришел. И неплохо бы узнать, кто там грохнулся во время операции. Свои или чужие. Если свои, лишить выходного. К таким вещам, как кровь или открытая операционная рана, в госпитале необходимо иметь привычку. Если чужие, лишить выходного того, кто впустил. Собраться с мыслями и идти.

За дверью предоперационной Илана чуть не сбили с ног. Обступили сразу со всех сторон, схватили за руки, за плечи, за одежду, даже немного потрясли. За него, как побирушки на площади нищих, цеплялось все посольство Хофры в полном составе. Вполне обычно одетые мужчины и очень необычно одетые женщины в коротких, плотно облегающих рубашках и низко сидящих юбках на широких золотых поясах. С голыми пупками — почему-то это больше всего удивило Илана в хофрском нашествии на госпиталь. Он никогда раньше не видел хофрских женщин. А много их как в посольстве, оказывается.

— Вы доктор? Вы оперировали? Как он? Что с ним? Погиб? Будет жить? — сыпалось со всех сторон. И еще что-то на их родном языке, не все говорили по-таргски.

Илан отодвинул от себя ладонями самых беспокойных. Один единственный человек не участвовал в этих бурных переживаниях. Сидел на лавке, наклонившись вперед, и слегка покачивался из стороны в сторону. На Илана никак не реагировал. Тот из посланников, который на городском собрании говорил с киром Хагиннором. Второго, молчаливого, Илан не увидел. И догадался, кому достался в сердце метательный нож. Подошел, взял за пульс, потрогал лоб. Вот и обморочный нашелся. Посланник поднял голову, посмотрел на Илана снизу вверх. Так переживает, будто это он нож кинул, он виноват в том, что случилось. Илан пожал хофрскому посланнику плечо, сказал:

— Все хорошо. Успели. Тот, кто не выдернул нож из раны, молодец. Он сделал для спасения жизни больше, чем я.

— Я останусь здесь, пока не увижу, что все, как вы говорите, — сказал посланник.

— Нет, — покачал головой Илан. — Мы положим его в отдельную палату, и вы придете завтра ближе к вечеру. Если что-то случится, вас оповестят.

Посланник дернул щекой, снова опустил голову и закрыл ладонями лицо. Илан прошел сквозь бестолково шумящих хофрцев, вернулся в предоперационную, подобрал с пола общую чашку, сполоснул ее, намешал сердечных капель с двумя видами успокоительного. Получилось отличное отупляющее зелье. Вынес и заставил посланника выпить. Сказал остальным:

— Забирайте его домой и все уходите. Завтра вернетесь. Всё будет хорошо.

Они подняли начавшего выпадать из реальности посланника под руки и, на ходу заворачиваясь в яркие покрывала, постоянно оглядываясь и переговариваясь, неспокойной толпой потекли к выходу.

* * *

Тетя Мира оставила в лаборатории завернутый в шерстяной платок фаянсовый горшочек с густым и наваристым мясным супом. Действительно вкусным супом. Илан не стал миндальничать, как Намур, и брать чашку. Поел прямо из горшка. Неудобно, зато быстро. В середине ночи и первый раз за день. Спать ушел в отделение, в предоперационную. Оперированных распределили по палатам, на лавке и вокруг нее разобрали одежду, погасили свет, на первом этаже наступили покой и тишина. Лавка была коротковата, но Илан подставил себе под ноги табурет. Его-то утром и вышиб из-под Илана Гагал, пнув табурет ногой.

— Слышь ты, светило медицины, — без предисловий заявил он, — ты соображаешь, под что подставляешь ни в чем не повинных людей? Ты сам хоть иногда читаешь свои назначения?

— Что произошло? — спросонья не понял Илан.

Доктор Гагал был не просто зол. Он был взбешен и обижен.

— Ты ночной горшок ручкой внутрь, Илан! Где ты взял этого Актара, и почему безумные назначения пишешь ты, а казаться воспитанным и понимающим перед ним должен я? Я нихрена не воспитан и не понимаю! Что ты лыбишься? Объясни мне! Ты поставил диагноз 'синдром мышц тазового дна', ты назначил этой ржавой целке массаж леваторов и копчиковой мышцы с тринитриновой мазью, ты сам-то знаешь, как его делать? Знаешь, псина ты сутулая! Ты все отлично знаешь лучше меня. Я, как честный человек, думал, он предупрежден, к чему готовиться, а ты ему решил сделать сюрприз! И мне решил сделать сюрприз! Раскинь хотя бы костным мозгом, догадайся, что между нами было в процедурной после клизмы, не считая само веселье с клизмой!

Илан представил. Закрыл лицо снятым на ночь кафтаном, чтобы не злить Гагала смехом еще больше. Спросил из-под кафтана:

— Он опять обрыдал тебя с ног до головы?

— Нет, он полез драться!

— Он жив?

— Не знаю. Потрёпан. Он тоже не радуется.

— Мне с ним поговорить?

— Со мной поговори! Ты мне брат по оружию, или кот плешивый? — Гагал уцепился Илану за кафтан и потащил на себя. — Не прячься, это не по-товарищески! Вы с Никаром бесстыжие, лезете кому угодно куда угодно, а я стесняюсь! Я с мужиком такое делать не могу! И он не согласен! Он мне чуть нос не сломал!

Илан отпустил кафтан и сел на скамье.

— Не ори, — сказал он. — Сядь. По порядку. Он тебе дался?

Гагал сел рядом.

— Не сразу.

— Тогда чего орешь?

— Я его упрашивал, чуть ли не на коленях перед ним стоял! Ты понимаешь степень бреда?.. Я врал, как матрос девственнице, что меня выставят из госпиталя, если я не выполню приказ руководства! Или даже не врал. Я дорожу своим местом и на многое ради него готов. Да со мной вообще такое только раз в жизни было! Когда дура с излитием вод и поперечным плодом пыталась уйти рожать на сторону, потому что акушерка ей обещала развернуть ребенка руками. И не получалось объяснить дуре, что развернуть ребенка перед родами и я могу, только поздно метаться, когда воды отошли. Не слышала меня! Я умолял ее сохранить жизнь себе и ребенку. Феноменальная по глупости сцена! Мне всё это надо. Не им. Но тут-то не дура! Здоровый дядька на полголовы меня выше и сильный, между прочим!

— Когда он у нас здоровым и сильным стать успел? Он вчера еле ползал, ни сесть, ни встать без помощи не мог.

— Священной клизмой, брат, лечатся все болезни. Особенно те, которые от нервов. Короче, он меня чуть не убил. Вставай, иди. Пусть бьет тебя, ты виноват. Иди! Раур на обходе, он, может быть, спасет твою блестящую академическую шкуру. А я не буду!

— Что с Эштой?

— Плохо. Бредит.

— А этот, с ножом в сердце? Как его зовут?

— Этот хорошо. Как зовут, не знаю. Я его два раза уколол ночью, сходишь, почитаешь, чем и когда. Специально человека рядом посадили, и Раур следит.

— Папенька?

— Учит Актара жить. Мы не разговариваем, но передай ему от меня спасибо. Только он мне и помог. Иди давай. Иди!

Илан плеснул в лицо воды из рукомойника, прополоскал горло, вытерся салфеткой, скрутил в узел волосы. Отобрал у Гагала свой кафтан, застегнул на все пуговицы, взял из стола дежурный стетоскоп. Гагал смотрел на его сборы исподлобья.

— Спать ложись, стесняшка, — сказал Илан.

— Сейчас, мамочка.

Гагал привалился спиной к стене и закрыл глаза.

Доктора Актара Илан встретил, когда тот шел с завтрака. Довольно бодро шел, не то, что раньше. Стена была нужна ему не столько для поддержки, сколько для ориентира в большом дворцовом пространстве. Илан перешел на сторону, по которой двигался доктор и распахнул перед ним дверь пустующей процедурной. Сказал:

— Зайдите.

— Опять? — крайне недоверчиво произнес Актар. — Зачем?

— Пожелаю вам доброго утра. Думаю, наш разговор не для гулких коридорных потолков. Зайдите.

Актар встревоженно оглянулся, вошел и сел на кушетку. Ровно сел, а не как вчера, боком и наклонившись вперед. Плотнее запахнул потрепанный больничный халат. Сжал колени. Поза 'не дамся!'

— Вы опять поссорились с доктором Гагалом, — сказал Илан, прикрывая процедурную и поворачивая ключ в замке.

— Да, я сам хотел поговорить с вами об этом! — быстро согласился Актар. — Я взрослый, солидный человек, меня уважают в медицинских кругах, я известный ученый, я автор научных работ и учебников по терапии и фармакологии. Я хочу отказаться от обезболивающего!

— Вот сейчас я вообще ничего не понял, — Илан потряс головой. — Как связаны обезболивающее и ваши научные работы?

— Я так больше не могу! — вдруг с чувством взмахнул руками Актар. — Каждый день в палату приходит новый доктор и первым делом шасть ко мне туда! Я все равно, что проходной двор, я себя чувствую портовой девкой, которую даже не спрашивают, надо ей это или не надо! Тампоны, мази, свечи, клизмы — свет клином сошелся на моей заднице! Вы что, других мест, через которые можно лечить, не знаете?! Или вы издеваетесь? Или все здесь извращенцы?

Илан смотрел спокойно.

— Доктор Гагал очень профессионален, — сказал он. — С одного захода никакой больше опухоли, никакой мнительности, никаких слез. Доктор Актар бодр, упруг, он взбунтовался, бегает по коридору и ругается, что его неправильно лечат.

— Я не ругаюсь! Но у меня есть чувство собственного достоинства, есть мужское самолюбие, в конце концов! Можно же было со мной обсудить этическую допустимость подобного лечения!

— А, извините, вы не ругаетесь, вы сразу деретесь. Минуя стадию переговоров. Отлично, давайте обсудим, через какое место вы рекомендовали бы мне искать у пациента причины прокталгии, а затем лечить их. Через гланды?

— Мне не смешно, доктор Илан! Я не могу больше, пожалуйста, избавьте меня от необходимости все это терпеть!

— Я подзабыл, — сказал Илан, — кто из нас больше месяца пил пьяный гриб с наперсточником лошадиными дозами и напрочь искалечил себе лекарственную рецепцию? Может быть, я, или доктор Гагал? Радуйтесь, что вам подобрали хоть что-то, что серьезно облегчает ваше состояние. Вам лучше?

— Да...

— Шов болит?

— Если неловко повернуться.

— Внутренние боли прошли?

— После того, как вы вчера нажали и сделали уколы, все прошло. Я благодарен.

— Чем вы недовольны?

Опустил голову. Нечего ответить.

Илан извлек из кармана помятый нечитаемый рецепт доктора Арайны.

— Вы ученый-фармаколог, — сказал он. — Вот вам магистральная пропись вашего лекарства. Сумеете расшифровать, перевести его в другую форму и составить новую пропись для аптеки, будет вам обезболивающее через другое место. Не сумеете — придется терпеть то, которое есть. Оно у вас не только для обезболивания, отказаться от него пока нельзя. Прочитаете — поймете.

Актар выхватил листок из рук. Пробежал строчки глазами.

— Смогу. Мне нужны две тетради из моего архива. Мне можно за ними послать?

— Конечно, — Илан отпер процедурную. — Вы мне не раб и не слуга, вы не под арестом. То, что сказал вам доктор Арайна, имеет мало общего с действительностью. Никто вас не накажет и силой ни к чему, с вашей точки зрения, недопустимому принуждать не будет. Делайте, что считаете нужным. Я не принимаю решения за вас, я всего лишь даю рекомендации. Хотите отказываться от моих рекомендаций — отказывайтесь. Считаете, что знаете и лечите свои болезни лучше меня — ваше право. Не доверяете — ищите другого врача. Если немного доверия осталось — придется слушаться, хоть у меня нет ни медицинских званий, ни известности, ни научных трудов. Я просто ваш доктор, вы нездоровы, я очень стараюсь помочь, делаю, что в моих силах. Не все получается так, как нравится вам. Но болезнь вообще не спрашивает вашего или моего согласия на свои проявления. Не хотите идти мне навстречу — воля ваша. Только не забудьте извиниться перед доктором Гагалом. То, что вы устроили ему утром, он тоже ничем не заслужил.

— Доктор Илан, вы неверно меня услышали. Или я не так сказал. Я знаю, что вы на меня сердиты. Перед доктором Гагалом я извинюсь, конечно. Просто... я очень многое пережил за последние дни. Мне тяжело. Мне до сих пор страшно. У меня так долго все болит, что я отвык верить всем, включая себя. Наступило улучшение, а мне не верится, что это правда. Я прогнал жену, чтобы она не видела, какой я слабый и как потерялся. Не обращайте внимания, если я опять стану заговариваться. Вы принимаете правильные решения, это я... ни в чем не уверен. Решайте за меня. Я полностью в ваших руках. Простите... простите меня, дурака...

И слезы в три ручья. Только стоило порадоваться, что пришел в себя и стал показывать характер, как пожалуйста — сидит, сгорбился, грустный, жалко его. Что бы Илан ни говорил Намуру, а время кудахтать еще не миновало.

Илан вытянул из банки салфетку, дал вытереть лицо. С полки за витриной с инструментами снял свернутое одеяло и подушку, чуть подтолкнул Актара лечь, помог разуться и поднять ноги, укрыл. Подобрал упавшую на пол салфетку, дал новую, чистую. Сказал:

— На стол кладу ключ от двери. В палате не поработать, а здесь светло, есть бумага и чернила. Я найду, кого послать за тетрадями, нужно только объяснить, как их найти. У вас целая стража до того, как процедурная понадобится другим пациентам. А нужно поплакать — ну... значит, нужно. Это пьяный гриб выходит. У кого смехом, у кого слезами. Я все понимаю, мой хороший, я совсем не сержусь. Еще дней пять-шесть потерпеть, и все пройдет, потом забудется. Хочешь, просто поспи здесь. Не бойся. Не нужно думать, что ты один. Меня можно позвать в любое время дня и ночи. Я приду и помогу.

Пять или семь сотых посидел рядом. Держал за руку, делал вид, что слушает пульс, ловил то и дело падающую салфетку. Успокоил. С трудом выпутался из этого положения так, чтоб не смазать ощущение поддержки и нечаянно снова не обидеть ('скажу фельдшеру, пусть принесет тетради'). Жалко-не жалко, а идти надо. Сегодня плакса в хирургическом не единственный, кто требует внимания.

Доктор Раур дежурит по хирургии, это удачно. Поначалу Илан думал, что проникся к Рауру доверием из-за того, что тот неуловимо похож на Джату. Не только внешне, но даже чем-то в характере и поведении. Этой ночью убедился, что первое впечатление не подвело — Раур опытный, знающий торакальный хирург. Уверенный в том, что делает на своем поле. Именно тот человек, которого не хватало госпиталю. Хоть на кого-то можно будет положиться, когда совсем никакого просвета в делах. Но заглянуть к хофрскому посланнику — личная обязанность. Раз уж доктор Раур дождался Илана и не встал к столу первым. Кто оперировал? Илан оперировал. Теперь потащит и груз ответственности за все, что может случиться в послеоперационный период.

Палату безымянному посланнику отвели лучшую. Со шторами на окнах (застеклено одно, второе закрыто ставнями, но света много) и с шелковым ковром на полу — пережитком дворцового прошлого. С чистым белым, а не посеревшим или порыжевшим после госпитальной прачечной постельным бельем. Обязанности сиделки исполняет операционная сестра из вчерашней смены. Видимо, вызвалась подработать за денежку. Дремлет возле кровати, но чутко. Едва доктор приоткрыл отменно смазанную дверь, выпрямилась и сделала строгое лицо. Проснулась лишь пару мгновений спустя, уступила место, обошла кровать, встала по другую сторону, как ассистент на операции. Привычка. Без второго хирурга они с Гагалом так и работают. Он шьет, она на крючках или вяжет узлы. На столике у кровати полный набор препаратов и инструментов, которые могут понадобиться. Подготовились. Интересно, кто у нас настолько хорошо понимает политическую ситуацию — Гагал? Комендант этажа? Доктор Раур? Подбить в полете такую птицу, как посланник Хофры непозволительно дорогое удовольствие не только для Арденны, но и для Ходжера, и даже для самого Тарген Тау Тарсис. Во всех торговых и политических делах там исходят из непреложного постулата: можно ссориться с кем угодно, но не с Хофрой.

На губернаторском приеме Илан лучше разглядел и запомнил говорливого посланника. Тот выглядел моложе. Теперь можно рассмотреть и его молчаливую тень. Любопытно, что за люди живут на Хофре. Уж очень много вокруг них тайн.

Широкие плечи, а кость на запястьях тонкая. Сам бледный, белая кожа, под глазами синяки. Каштаново-рыжие волосы пострижены замысловато. Не по-ходжерски, когда их обрезают чуть выше плеч и зачесывают назад. Виски и затылок сняты накоротко, выше по голове пряди длиннее и чуть вьются. Профиль благородной древней статуи. Четкий рисунок губ. Только цвет у них... не синие уже, как вчера. Но и не розовые. Белые. Хреново это, господин посланник. Зовут-то тебя как? Надо же как-то к тебе обращаться.

Илан заглянул в сопроводительный лист. Две послеоперационные инъекции по протоколу от Гагала, третья от доктора Раура — по оценке состояния. Из наркоза выходил тяжело. Капали солевой раствор и глюкозу, мочи за ночь натекло кубиков двести. Пациент не угрожаемый, но пока подозрительный. Пора колоть следующее обезболивающее. Кивнул сиделке снять одеяло. Тело не выбрили перед операцией, везде рыжий. Кожа прозрачная, никогда не видевшая солнца. Шов заклеен, дренаж в порядке, крови почти нет. Поднимать пока не надо, слабый. Как лежит — на сердце шумов не слышно, в легких относительно чисто, но мокрота в бронхах есть и дышит неровно. Без лихорадки, температура повышена, но в пределах допустимого после операции, давление низкое, озноб почти прошел. Крови бы перелить. Да взять негде. Разве что у самого Илана, а он обещал поделиться с Эштой. Нужно будет поговорить об этом. Если Эшта умрет... Стоп. Не надо так думать.

Посланник пошевелился. Открыл глаза. Темные, почти черные. Зрачки расширены. Смотрят... никуда. Поворот головы к Илану. Взгляд невидящий. Пугающий, немного безумный. Илан слегка похлопал больного по щеке, надеясь, что этот взгляд просто сон, и посланник сейчас очнется. Нет. Явно понимает, что рядом человек, но так и смотрит мимо.

Илан испугался. Не понял, что это значит. Они с Рауром ошиблись где-то, организм сыграл злую шутку, или так и было? Спросил сестру:

— Что с ним? Что говорил доктор Раур?

— Он слепой, — полушепотом отвечала она. — И у него вырезан язык. Доктор Раур сказал, давно.

Илан окончательно растерялся. Ездец ездецкий. К чему угодно готовят в ходжерской медицинской академии, но к такому почему-то нет. Когда люди калечат людей под определенную цель или за какой-то промах. Ведь не просто так отрезают язык. А слепой он от рождения или тоже есть причина?..

— Как же так-то, — пробормотал он. — Почему?..

— Не знаю, доктор, — сестра приняла эти вопросы в пространство за обращение к ней.

Посланник поднял руку и дотронулся Илану до плеча. Потом тронул подбородок, щеку, нос, лоб, провел по лини волос и вернулся к губам. Познакомился. Илан взял его руку двумя ладонями, уложил обратно на кровать. Слегка сдавил пальцы.

— Я врач, меня зовут доктор Илан. Я оперировал тебя ночью, мой хороший. Зашивал сердце. Здоровое сердце, сильное. Будет биться, будет жить. Как твои дела? Ты меня слышишь? Понимаешь? Тебе что-нибудь нужно?

Сжимает Илану ладонь в ответ. Слышит. Понимает. Благодарит. Дела не очень. Все болит. Нужно помочь перетерпеть.

— Покажи, где больше всего больно?

Этот вопрос нужен не для ответа, а чтобы шевелился. Не лежал пластом. И координацию проверить.

Отнимает руку и медленно проводит вдоль грудины. Бедро ближе к Илану уже со следами инъекций, ниже ноги забинтованы — надо же, даже это не забыли, не махнули рукой и успели перед операцией. Какой доктор Раур молодец. Илан набрал шприц, передал сестре. Она ввела с другой стороны. Посланник поморщился. Больно. Что за люди на Хофре? Да такие же, как и везде. Плохо им, как всем.

— Интервалы между инъекциями соблюдать строжайше, — сказал Илан. — Пропустите что-то — своими руками пришибу. Если будет беспокоиться, вводите раньше, чем положено. Он же не пожалуется, не позовет на помощь. Придется всем нам внимательно следить. Снимите бинты, грелку в ногах поменяйте. Если может, пусть откашливается. Не сможет — я чуть позже подойду и помогу. Как узнать его имя? Нам о нем никаких записей не оставили?

Сестра покачала головой, поправила одеяло. Посланник прижал ладонь Илана к кровати, развернул попытку опять взять его за руку. Указательным пальцем нацарапал Илану в центре ладони 'М'. Илан догадался, подставил руку ближе и удобнее. 'Мир...' Перечеркнуто. 'Мар... аар'. Мараар. Снова перечеркнуто. 'Мар'.

— Чем тебе помочь, Мар?

'Сон. Лекарство. Боль'. Пишет быстро, несмотря на слабость. Привык так 'разговаривать'. Только успевай его понимать.

Обезболивающее сейчас и так подействует. Снотворное на столике — подъязычные капли. Языка нет. Понятно, что капнуть в любом случае можно. Просто выглядят они сейчас как обидное издевательство. Или это Илану за него обидно, самому-то ему что, он лекарства не видит и ярлыков не читает.

— Открой рот, дружочек. Четыре капли, и заснешь. Тихо, тихо, милый, я держу. Они не противные. Не поднимай голову, лежи... Всё самое плохое пережили, теперь с каждым днем будет лучше...

Твердый, звенящий голос раздался от дверей:

— Он воин, он мужчина, не нужно с ним так разговаривать! Это унижает человеческое достоинство!

— Вы очень вовремя, — оглянулся Илан на второго хофрского посланника. — Хоть и пришли раньше положенного. Вам сюда нельзя, но вы мне пригодитесь. Пожалуйста, подождите за дверью.

Тот поколебался несколько мгновений и отступил. Он явился по своим делам, с собственными намерениями, и планов пригодиться для чего-то неясного в голове не держал. Илан подогнул одеяло, чтобы не цеплялось за дренаж, расправил складку на простыне под спиной, пожал холодные пальцы, хотел идти. Посланник Мараар перехватил его ладонь, буквы выводил уже не так уверенно, как недавно, снотворное сбивало точность движений: 'Золотые руки. Золотое сердце. Счастья тебе'. Илан улыбнулся, сказал:

— Спи, родной, все будет хорошо.

Другой посланник нетерпеливо ждал за дверью.

— Это невыносимо слушать! — возмущенно объявил Илану он и даже слегка топнул ногой. — Господин Мараар взрослый сильный человек, не ребенок!

— Не слушайте, кто вас заставляет, — пожал плечами Илан. — Закройте уши. Вы не представились. Как мне к вам обращаться?

— Посланник Ариран. Ваша жалость унизительна, пусть вы и умелый врач. Посланник Мараар в ней не нуждается!

— Так вот, посланник Ариран. Во-первых, кто в чем нуждается после операции, мне виднее. Во-вторых, я его не жалею. Я его берегу. Рассчитываю его силы. Чтобы в его состоянии держать лицо, требуется слишком много усилий. В болезни человек напуган, слаб и уязвим. И одинок. Поэтому сразу, с самого начала не следует передо мной блюсти репутацию. Бессмысленное дело. Я все равно вижу, как оно в действительности. Я беру вас за руку и решаю ваши проблемы — такая у меня работа. Мне можно плакать в рукав и жаловаться по пустякам и глупостям. Меня можно позвать среди ночи потому, что стало грустно. Это лучше, чем если я пропущу что-то серьезное из-за ложного стыда показаться слабым.

— Есть пределы допустимого...

— Сейчас таких пределов нет, — перебил посланника Илан. — Я держал в руке его сердце, помогал ему биться, пальцами закрывал рану на нем. По-вашему, это в пределах допустимого, и он не 'мой хороший'? Он мне не 'родной'? Я не могу ему быть чужим. Если вас раздражает — выйдите из госпиталя, прогуляйтесь вокруг дворца, представьте себе это, подумайте. Может быть, вернетесь другим человеком. Если мои слова раздражают посланника Мараара, пусть он лежит и думает о том, что я смешной чудак, и он вовсе не 'мой хороший', а не о том, что его тошнит, ему тяжело дышать и он в любой момент все еще может умереть. Вы знаете классификацию вашей крови по ходжерской системе?

— Моей? — удивился посланник Ариран переходу темы. — Или что вы имеете в виду?

— Вашей. Ему нужна кровь. Много потерял, растворы его не вытягивают. Можно перелить мою, но у меня на попечении больные, и он, в том числе. Не смогу работать, это неразумно. Может быть, ваша подойдет?

— Не... нет. Не знаю.

— Пойдемте в аптечный корпус, проверим. Это быстро.

— А... что нужно делать?

— Ерунду. Побыть мужчиной и воином. Недолго. Но, если боитесь крови и иголок, я могу погладить вас по голове и сказать, что вы хороший. Способ проверенный, придает сил. Пойдёте?

Посланник гордо выпрямился и вздернул голову. И в аптечной лаборатории снова чуть не съехал в обморок на пробе из вены. Когда выяснилось, что кровь подойдет и можно набрать хорошую дозу, Илан, уже ученый, что слова это слова, а дело — совсем другой расклад, сидел рядом и держал наготове нашатырь. По голове не гладил, но за плечо придерживал, старательно отвлекал внимание и заговаривал зубы. Крови взял много, без малого два стандартных объема. Частично возместил глюкозой. Эште эта кровь не подошла бы, но Рыжему должно хватить с достатком. Хофрских посланников Илан теперь звал про себя Рыжий и Обморок. Свела судьба. Долюбопытствовался, что за люди. Мешок проблем, никак иначе. В придачу к плаксе. Интересно, что у них случилось. Как воткнулся в сердце нож, когда и где. Но... Надо как-то задавить в себе зов префектуры.

Ни о чем лишнем принципиально не спрашивая, Илан оставил Обморока приходить в себя в аптечном корпусе под присмотром провизоров и фармацевтов. Посланника Арирана там поили сладким чаем и кормили молочной кашей из больничного завтрака, называли хорошим, смелым, умницей и молодцом. И все это он вместе с кашей безропотно глотал. Чтобы стать другим человеком, не обязательно гулять вокруг дворца. Достаточно просто пройтись до аптеки. Сам Илан почти бегом бросился обратно.

В хирургическом его обрадовали: доктор Наджед только что вернулся. Какое облегчение Илан испытал от этого нехитрого известия, не выразить словами. Наверняка он получит по загривку за то, что не интересовался порядком ни в одном из отделений, кроме собственного, да и у себя порядка много не навел. Вероятно, в госпитале где-нибудь что-нибудь даже случилось, а он и не знает. Некоторые правильные вещи совершались сами собой, без участия Илана. Например, хорошая палата для слепого Рыжего. А сколько совершилось неправильных?.. Зато можно не сдвигать к ночи плановые операции, и можно отпустить Гагала отдохнуть по-настоящему, он больше двух суток не спал. Можно даже самому остаться в ночь, засчитав Рауру за начало дежурства ассистенцию на извлечении золоченого ножичка.

А, кстати. Сам ножичек-то где? С момента, как достал, Илан его не видел.

Наконец, кровь перелита, губы у Рыжего чуть порозовели, и кожа стала не такая бледная и холодная. А, главное, он начал лучше дышать. Оживает. Доктор Актар в процедурной за время отсутствия Илана исписал семь или восемь листов мелким почерком, иногда, правда, соскакивающим со строчек. На вопрос, как дела, отозвался: 'Очень интересная задача!' Оставим. Пусть пишет.

Операционная вымыта до блеска. Лампы заправлены, лотки заменены, инструмент и белье приготовлены теплые. Печь протоплена. Доктор Гагал ушел в свое акушерское. Сказали, вроде, там выкидыш на девятой декаде и какая-то женщина с маститом. На операцию бригада готовится новая. Уже аккуратно развесили одежду на вешалке, никто ничего не разбросал, общую чашку помыли и по очереди из нее пьют. Ждут доктора Раура. В плане резекция дивертикула пищевода торакальным доступом. Сам доктор Раур сидит возле Эшты вместе с доктором Ифаром. Периодически они что-нибудь на Эште щупают. Не спорят. Доктор Раур дает Ифару стетоскоп послушать. Эшта с лихорадкой. Бредить откровенно не бредит, но и в сознание толком не возвращается.

Ножичка нет. И времени искать ножичек нет. А ситуация — погань из погани. Просто потеряли или воровство? Вещь, несомненно, дорогая. Впрочем, потеряли же в порту два свинцовых ящика с опасным содержимым и предупредительными печатями. Немаленьких таких ящика. Очень тяжелых. Это Арденна, детки. Здесь даже пеликан не щелкает клювом, ибо наказуемо. Так почему бы в госпитале не потеряться золоченому ножичку? Возможно, его, брошенный без присмотра, кто-то прикарманил. Про то, что может быть хуже, и ножичек спёрли не как дорогую вещичку, а как улику преступления, лучше и мысли не допускать.

До лаборатории Илан тоже добирался бегом. Дверь не заперта. Пусто. Ни Мыши, ни Неподарка. На стеллаже ряды пузырьков — еще вчера выполненное задание. Печь и автоклав холодные. Экстрактор сухой. Мыши почищены и покормлены, грызут сухари и морковку. Предположим, Мышь в дезинфекции. А Неподарок где? Илан быстро собрал нужные препараты, написал короткую записку о том, что Неподарка хочет видеть в отделении. Еще раз окинул взглядом лабораторию — на первый взгляд, все в порядке и на местах. На ключ запирать не стал.

В отделение вернулся вовремя. Попал как раз на судорожный припадок у Эшты. С разбегу испугался, что агония. Почти сразу понял, что испугался зря. Но хорошего-то все равно ничего. В докторскую палату вбежали уже и доктор Актар, и доктор Наджед. Не хватает только Гагала.

И понеслось. Сначала хватать и держать в девять рук, чтоб не упал с кровати, не повырывал дренажи и катетеры, не подавился слюной. Поорать друг на друга, наплевав не только на субординацию, но и вообще на любые приличия. Послать Актара с его швами и Ифара с его локтем помогать кому-нибудь непотребному далеко в море, найти в тумбе бутыль с солевым раствором, добрать к нему в шприц два с половиной кубика спирта, со второй попытки и не без помощи все тех же Актара с Ифаром пустить по вене. Мгновенно получить результат. А все-таки это был пьяный гриб или что-то из лекарств на его основе. Не мог Илан придумать другого способа отрубить человеку руку без сопротивления с его стороны. Напоил не врач. Потому что передоз, судя по состоянию, очень приличный. Столько просто не нужно. Ни под какую цель. Значит, память погуляет и вернется. Если сам Эшта выживет. Уверенности за него по-прежнему нет.

Уже спокойно, почти спокойно Илан переставил внутривенный катетер из-под локтя на кисть, приклеил в два пластыря и привязал свободной петлей из бинта руку к краю кровати. Мало ли, опять начнутся судороги, еще разворотит себе вену. Отметил, что в резервуар, под действием спирта, активно побежала моча, значит, мочевой катетер не выдран. И сказал:

— Здравствуй, мама. Извини, у нас без тебя было очень весело...

Доктор Наджед поморщился и чихнул в ответ.

* * *

— У тебя пациент плохой, а ты где-то ходишь, — тихо сказал доктор Наджед Илану, когда они вышли за дверь палаты и двинулись в сторону дезинфекции. Снова чихнул, приложив к лицу платок. — Собачья зима. Не помню, чтоб когда-то было так холодно.

— Он у меня не один плохой, — отвечал Илан. — Зато все живые. Ты видела наше пополнение? Знаешь, кто?

— Ифар. Ну, подумаешь. Лишь бы тоже здоровенький был. К нему я претензий не имею, если не считать того, что он это он. Скачет, как горный козел.

— Хофрское посольство все, до последнего человека, нигде у нас не встречала? Оно бродит поблизости с ночи.

— Напомни, с чем хофрское посольство к тебе поступило?

— Ножевое сердца.

Доктор Наджед закашлялся, вытер глаза, потом нос. Илан на мгновение приложил ему руку ко лбу.

— Иди в постель.

— Давай, покомандуй мне.

— Иди в постель, мам.

— Ты сколько не спал? У меня материал для микроскопии и лепроминовая проба для твоего непонятно прокаженного, или нет. Кто будет заниматься?

— Я выспался. Это Гагал на ногах двое суток, попробую его сменить. Спрошу у Актара, работал ли он с микроскопом. Помощник красить препараты есть.

— Ты лучше Актара в постель укладывай. Он не по состоянию резвый. Рано ему еще бегать. С собой я как-нибудь разберусь. Из хофрского посольства кто именно?

— Там главных двое. Насколько я понял, один совсем главный, второй его... переводит не могу сказать. Выражает его мысли в понятной форме. Поводырь с правом голоса. Первый слепой и у него отрезан язык. Свое имя написал мне по буквам. Пальцем на ладони.

— Кошмары какие. И который из них ранен?

— Первый. Старший.

— Состояние?

— Удовлетворительное. Им хватило ума доставить, как надо, вместе с ножом. А дальше плохая новость. Нож был дорогой, золото, рубины. И нож пропал после операции. У меня в отделении воры. Если, конечно, сперли мои. Приходила тетя Мира, спрашивала, как ты. Позвать ее на помощь?

— Давай попробуем без нее. Ты же знаешь ее методы? Знаком с работой.

— Я бы лучше пошел сменить Гагала. Я вообще хотел просить... оставить мне только операции и пациентов. Я не тащу лабораторию, терапевтический прием и административную работу. У меня уже искры из глаз, сколько я всего должен делать, помнить и где быть. В крайнем случае я согласен оставить прием три раза в декаду.

— Если я полностью освобожу тебя от остального, от операций и пациентов придется отказаться мне.

— У нас теперь есть Раур. Он мне нравится. И есть Актар. Ему можно отдать лабораторию, и он сменит меня на приеме.

— Он только на ноги встал. Обратно не ляжет?

— Я додушу его подушкой, если ляжет, столько он из меня крови выпил.

Доктор Наджед засмеялся.

— А ты думал, это просто — доктора лечить? Как Ифар к тебе попал?

— Сломал руку.

— Хотелось бы спросить, кому, но поздно, уже вижу, что себе. Почему он у нас и почему не сбежал в тот же день, ответ очевиден: так получилось.

— Да, — кивнул Илан. — И тот, который выдал судороги, тоже доктор. Приляг, пожалуйста. Не заставляй меня опять лечить доктора. А то я задушу подушкой себя. Моя знаменитая благотерпеливость дала трещину. Я впадаю в гордыню, мне начинает казаться, что в этом госпитале совесть есть только у меня одного. Мне еще нужно найти всех, кто был вчера в операционной и устроить допрос по поводу пропажи.

— Не о том думаешь, не это важно. Впрочем, делай, как знаешь. Я прилягу, но все ваши бумажки за два дня все равно прочту. И дай мне какую-нибудь микстуру, что ли. На твое усмотрение. Горло болит.

Илан проводил доктора Наджеда до выхода из хирургического, поклонился.

Теперь обратно в палату к Эште. Актар улегся и перечитывает свою писанину. Раура нет, ушел на операцию. Рядом с Эштой сидит доктор Ифар. Держит ладонь у него предплечье здоровой руки. Не из-за себя остался, не из-за родственников. Из-за ученика. Жаль, Илан думал, ради Гагала. Спросил:

— Что у вас получилось, доктор Актар?

— Два варианта, — ответил тот. — Внутривенный, но придется сильно разводить и капать медленно, есть агрессивный компонент, без которого, к сожалению, не обойтись. Либо делим на две части — из двух компонентов подъязычные капли, гадость, но можно на сахар или в молоко, из оставшихся внутримышечный препарат.

— Давайте. Я отнесу в аптеку.

— Они правильно прочтут?

— Они и не такое читали. Вы же видели исходную пропись. Какой вариант для вас предпочтительнее?

— Хотелось бы проверить оба.

— Хорошо, давайте оба. Доктор Ифар, как ваша рука? Болит?

— Я потерплю, — отозвался Ифар, не отрывая взгляд от лица Эшты.

— Нет необходимости терпеть. Снять боль несложно.

— Я потерплю.

— Доктор Гагал просил передать вам спасибо за то, что вы выручили его утром.

— Не так уж и выручил. Просто... Неважно. Он все равно не разговаривает со мной.

— Да? А он уверен, что это вы с ним не разговариваете. Мне кажется, случилась какая-то путаница. Он хороший врач, достоин уважения, пациенты его любят, — в этом месте доктор Актар тяжело вздохнул, — и обучили его вы. Наверное, вас кто-то поссорил? Ведь вы добрый человек. Вы не могли отказаться от сына только потому, что он живет собственной жизнью.

— Вы не знаете всего, доктор Илан. Когда он ушел, наговорив мне много обидных слов и предав наши общие интересы, доктор Эшта проявил понимание и сочувствие, он занял в моей семье место старшего сына. А родной сын... может, и было за что на меня обижаться. Но я просил прощения, а он меня не простил.

— Жаль, что вы не услышали меня вчера, в операционной.

— Я услышал. Но я ничего не могу с этим сделать.

Илан покачал головой и понес прописи в аптеку.

Посланник Ариран спал, по-кошачьи свернувшись на диване в темном углублении коридора между асептическим блоком и большим ассисентским залом. Окно здесь еще не вставили, горячей котельной под полом не было, но от коктория и автоклавной шел теплый воздух. Под головой у посланника лежала наволочка, набитая чистыми расходными тряпками, ноги были укрыты свернутым верблюжьим одеялом. По пути туда Илан не стал его трогать.

Строгая бабушка, провизор-аналитик аптечного корпуса, ходжерка с прямой спиной и тяжелыми золотыми серьгами в сморщенных мочках ушей, долго с сомнением смотрела в прописи, наконец, кивнула и велела зайти вечером за первыми результатами.

— Не трудно, — сказал она. — Но необычно. Такого мы еще не готовили. Сами понимаете, что получится, доктор?

— Приблизительно, — пожал плечами Илан. — Сделаете — попробуем. Не яд же?

— Не яд. Но, раз уж брать на себя смелость и переписывать доктора Арайну, я бы внесла изменения. Внутримышечное не станем сильно разводить водой, сделаем стерильный концентрат. Разбавите сами готовой гиффой перед инъекцией. Разведенный не хранить, использовать сразу!

— Как скажете, — согласился Илан.

Обидится Актар или не обидится, а в родную аптеку Илан пока что верил больше. Пусть и предпочитал некоторые препараты готовить самостоятельно, варьируя концентрации от задачи. Вернулся в темный угол, потрогал посланника за плечо. Спросил:

— Вас не будут искать?

— Что? — резко поднялся тот. Видимо, закружилась голова, потому что замер и закрыл глаза.

— Я могу проводить вас к выходу и найти сопровождающего, который отвел бы вас в посольство. Если вам плохо, можете полежать у нас в хирургии, я найду место. Вечером пойдете.

— Я пришел на целый день. Если можно, и на всю ночь. Вы просите меня уйти?

— Ни в коем случае. Просто аптекарские здесь пьют чай, и стесняются выйти из зала, потому что вы тут спите.

— А. Извините. Я не заметил, как заснул.

— Ничего, бывает.

— Моя кровь пригодилась?

— Разумеется. Посланнику Мараару сразу стало лучше. Можете ему похвастаться, что вы его спасли, у вас есть повод.

— Можно его увидеть?

— Он под седацией. Проснется примерно через три четверти стражи.

— Подожду. Я не буду его будить. Я обязан быть рядом, я отвечаю за него. Жизнью отвечаю, и как... товарищ. Я и вчера не должен был уходить.

Посланник Ариран поднялся на ноги. Если его и покачивало, то совсем слегка и он старался держаться. Илан приглашающим жестом указал на выход и ненавязчиво взял под локоть, чтоб посланника недостойно не кренило на поворотах.

— Ничего бы не изменилось, останься вы здесь. Я вас пущу к нему хоть на все время, что он у нас, если вы вымоетесь и переоденетесь в одежду персонала. В госпитале есть правила. Просто так прийти с улицы в палату к только что прооперированному человеку нельзя.

— Я согласен. Никто, кроме меня, не спрашивал о нем?

— А кто должен спрашивать? Из посольства?

— Из адмиралтейства.

— Оттуда точно никто. Мы им и не сообщали. — А надо бы, подумал Илан.

— Кто бросил в него нож... он вам не говорил?

Илан удивился.

— Мне? Во-первых, он у вас не говорит. Во-вторых, не видит.

— Он видит. Не глазами. Он доверяет вам, я подсмотрел, вы теперь знаете, как он говорит. Это были его ножи. Он часто бросает их в саду. Может попасть человеку в горло или в сердце с двадцати шагов. Из наших больше никто так не умеет, даже я. Ближе он заметил бы. Понял бы, кто.

— Спросите у него сами.

— Мне он может не сказать. А мог и не увидеть. Часто он по-настоящему слеп.

Илан только покачал головой. Он отвел посланника в столовую и посадил за докторский стол обедать. Поймал среди младших знакомого медбрата из легочного отделения, велел присмотреть, помочь в дезинфекции и проводить потом в палату. Себе взял чашку чая с молоком, отправился в акушерское через второй этаж. Мышь наконец-то нашлась. Напевая песенку, она растапливала щепками алхимическую печь.

— А вы меня обманули, — пропела она с порога, видимо, считая, что если не говорить, а петь, то позволено больше обычного, к тому же, она вправе предъявлять претензии, с ней же обошлись нечестно. — У вас была операция, а меня на нее опять никто не позвал.

— Что по этому поводу предпримешь? — поинтересовался Илан. Пресекать разговор не стал, самому хотелось поговорить с человеком, у которого хорошее настроение. Устал от тоскующих, страдающих, потерявшихся и не знающих, что им делать. От госпитальных дел иногда надо отряхнуться.

— Еще не решила, — легко отвечала Мышь. — Обижусь, наверное.

— Обижалась мышь на крупу.

Мышь хихикнула. Наказаний она не опасалась. Сердиться доктор Илан все равно не умеет. Ну, пошлют ее с лишним тазом работы в дезинфекцию, и что?

— Где Неподарок? Читать он тебя учил?

— Да ну его. Он не умеет учить, чуть что, сразу орет и трясется, вчера посудину с горя разбил, пришлось подметать за ним. Не учение, а какая-то юхня.

— Мышь, не 'юхня', а 'крайне слабый результат'.

— Доктор, вы же из Болота!

— То, что я понимаю твои преподвыверты с выкаблучиванием, не значит, что тебе можно говорить со мной, как в трущобах. Учись приличиям, побереги язык от грязи. Если утешит, мне тебя вчера очень не хватало. Так где наш химик?

— С вечера, как пошел срать за три моря, так до сих пор нет.

— Мышь! Ты уже треплешь помелом нарочно.

— Вчера днем спал. Перепутал день и ночь, ночью шляется, днем спит. Я не могу за ним следить, я днем работаю.

— Он в общей спальне?

— Наверное.

— Проверь-ка. Я буду в акушерском, хочу подменить доктора Гагала. Еще — вот тебе монетка, добежишь в кондитерскую лавку на спуске, купишь сахара и чего-нибудь к чаю, только попроще, не пирожных. Неси сразу туда.

Мышь обрадовалась возможности выйти из госпиталя, мгновенно протянула лапку за деньгами и уже не только запела, но и затанцевала. Илан проводил ее взглядом и выглянул через окно во двор. За вчерашний день там налило столько воды, что сегодня, при ясном небе и хорошем ветре, повсюду до сих пор держались лужи. Ветер для зимы был нехорош. С востока, прямо в окна. Такой скоро принесет новый дождь или снег. Воздух прозрачный и небо бледное, как на северных островах, когда тонкой кромкой леденеет море. Зима и правда стояла собачья. Непривычная для Арденны. Словно Илан, вернувшись с открытых всем ветрам Ходжерских островов, привез с собой стылый холод, ледяную воду, ветер и снег.

В акушерском дело шло своим чередом. Доктор Гагал спал на кушетке в смотровой, а в родильном, под присмотром акушерки, мыкалась со схватками нищенка из портовых бараков. Высокая, худая и нескладная, с обритой налысо головой — дезинфекция иначе не пропустила бы внутрь со вшами. Илан сбросил на Гагала свой кафтан, уставший доктор даже не пошевелился. Помыл руки, зашел в родилку, послушал ребенка, потрогал живот, посмотрел раскрытие — еще ждать и ждать, — посчитал интервалы между схватками. Акушерка зевала, сказала, уже стражу так, ничего не меняется. По просьбе Илана ушла ставить чайник и мыть чашки. Женское отделение, из мужчин тут Гагал, один из фельдшеров, закрепленный сразу за тремя отделениями, да два санитара для поднять-перенести, и те не каждый день дежурят, остальные — девки разной степени зрелости. А посуда у них в трещинах, надбита-надкушена, словно ее крысы грызли и по полу валяли, покрыта густым чайным налетом, и чайный столик в крошках. У дуроловов доктора Арайны, где среди персонала женщин нет совсем, посудная полка блестит, как ишулланский хрусталь. Надо Гагалу чашек лабораторных, что ли, подарить. Они прозрачные — снаружи видно, что внутри испачкано... Спросил у роженицы, какой по счету ребенок. Сказала, третий, но первые два умерли, первый в родах, второй чуть погодя. Просила у Морской Хозяйки девочку, очень ждет, ребеночка хочется, а девочка ест меньше. Новый 'муж' не против ребенка — будут больше подавать. Илан покивал, похвалил, что решилась пойти в госпиталь. Как же не пойти, слабо улыбнулась она, здесь после родов пять дней бесплатно кормят и спишь в тепле, замечательно, что вы есть, из нижнего города так хорошо смотреть по ночам на яркие огни дворца... А родовая деятельность слабая, плод, похоже, в тазовом предлежании. Илан не стал пугать, ободрил, подумал немного и остался рядом. Просто вместе ждать перемен или определенности, пока другие дела позволяют.

Восьмой частью стражи позже примчалась Мышь, притащила коробку с молочным сахаром и медовым печеньем. И новость: Неподарка в мужской спальне нет. Со вчерашнего вечера его не видели. Или говорят, что не видели. Потому что, если дуроловы, как обещали, столкнули его в очко уборной за заносчивость и неуважение к местным авторитетам, вряд ли кто скажет об этом правду даже Мыши. Но в дезинфекции про такое происшествие рано или поздно стало бы известно, измаранный в говне мимо них не проходит, а там тоже тишина.

Илан потер лоб ладонью. На любое хорошо, конечно же, рано или поздно находится свое плохо. Тенденция опасная, потому что на пути к спокойной жизни с исполнением обычных врачебных обязанностей вырастает все больше и больше препятствий. Мелких, побольше, ожидаемых и совершенно внезапных. Интересы Илана здесь дело десятое. Он работает не для себя. Эти неудобства отнимают время для пациентов. Зачем к нему вообще привели Неподарка? Общественно значимых тайн тот никаких не выдал. Даже про брата не сказал. Полагаться на него нельзя, пасти под неусыпным присмотром никак, на цепи в кладовке держать или пороть ежедневно Илану не по характеру. Только и остается, что покорно ждать, когда из относительного равновесия в положении 'хорошо и все удается' ход вещей сам собой склонится в сторону 'нехорошо и неловко'. И ничего с этим не делать, потому что в Арденне жизнь изначально устроена, как маятник из света в полный беспросвет. А побывало в беспросвете, значит, жди естественного улучшения.

Побуждение пойти и разобраться, кто такой смелый, что обещал личного помощника доктора Илана искупать в уборной, или кто видел Неподарка входящим-выходящим из госпиталя Илан отмел, как не самое первое дело на линейке приоритетов. Вечером вернется из города Намур, можно будет поговорить серьезно. Если на то пошло, пусть забирает раба себе сумку с документами носить или возвращает в адмиралтейство. Из Илана что руководитель госпиталя, что рабовладелец аховый. Для упрощения или осложнения жизни в маятнике ему и Мыши вполне достаточно.

— Так что, доктор? Дальше искать затупка, или пусть себе чудит? — спросила Мышь.

— Пусть чудит, — махнул рукой Илан. — Если к вечеру сам не вернется, сообщу в префектуру, они его привели, они пусть и разыскивают.

— Да хорошо бы найти, — прищурилась Мышь.

— Тебе-то он к чему? Ты же мечтала от него избавиться.

— Денег должен, — призналась Мышь.

— Сколько? — удивился Илан.

— Полтора медяка, которые вы мне оставили с туфлей.

— Не давай ему ничего и никогда. Он работает без оплаты. Не вернет.

— А почему он вообще у вас работает?

— У него нет выбора, мне его привели и оставили, чтоб кормил. Он раб. Чужой. Я не могу его ни отпустить, ни силой принуждать к повиновению.

Мышь присвистнула.

— Во мутень! Позавчера спрашивал меня, как пройти на Судную площадь. Я в ответочку и говорю — тебе зачем? На эшафоте попрыгать? Обиделся.

— Что-то я начинаю беспокоиться, — сказал Илан. — Напишу записку в префектуру — отнесешь?

— Кому отдать?

— Писарю на посту. Он найдет адресата.

— Давайте.

Илан попил в смотровой чая с печеньем, роженице дал сахара и немного воды, акушерке сказал — если еще через стражу доктор Гагал не проснется, а схватки не усилятся, сказать в операционной, чтобы готовили стол. Не спеша побрел в дезинфекцию нормально умыться и привести себя в порядок. Там и был найден сиделкой Рыжего: проснулся, задыхается. Кое-как собрал и связал распущенные волосы. Паузы в событиях всегда слишком быстро заканчиваются.

Спешил обратно, впрочем, почти без повода. Ничего страшного не случилось. Просто не отходит мокрота, потому что нужно стараться, откашливать, а страшно и послеоперационный шов мешает — болит. Паника нашла не на Рыжего, тот булькал и сипел с каким-то обреченным спокойствием, — Илану это не понравилось, но в первые сутки после операции всякое бывает. Панику поднял Обморок. Он сидел у кровати, прижав к щекам ладони и глядел с таким ужасом, словно Рыжий уже скончался и теперь булькает на него с того света.

Илан быстро скинул одеяло, скрестил Рыжему руки и ноги, поправил дренаж и одним движением повернул его на бок. Подложил под щеку салфетку, прижал ладонью шов до ощущения беспокойства, постучал по спине, велел:

— Кашляй.

Тот мотнул головой: не могу.

— Вдохни через нос в живот поглубже и на выдохе кашляй. Давай, солнце, давай. Работай. Надо!

По-хорошему, на одних уговорах все равно не получилось. Тогда Илан зажал Рыжему нос пальцами, тот задохнулся окончательно, задергался и на спазме, но мокроту сплюнул. Мало. Илан перешел на сторону, куда Рыжий был обращен лицом. Снова зажал ему сначала рот: вдох носом от диафрагмы, там поблизости нет повреждений. Потом нос. Толку мало, не вдыхает так, чтобы потом нормально выдохнуть. Еле-еле и с сипом. Придется по-плохому.

— Кричи, — сказал Илан и пальцами нажал возле краев раны.

У Рыжего на глазах выступили слезы. У Обморока тоже. Рыжий застонал и закашлялся. Вот, теперь все, как надо. Можно отпустить и забрать салфетку.

— Зачем вы его мучаете, — взмолился Обморок. — Перестаньте!..

— Так нужно, — ответил Илан. — Чтобы под разрезом не опало легкое. Надо раздышаться.

— Дикость какая-то, — еле слышно пробормотал Обморок на своем языке и отвернулся к окну. — Дикость и изуверство...

И Илан с удивлением понял, что его понимает — хофрский, если шумят не толпой, а в одиночку и с расстановкой, звучит почти по-ходжерски. Забавно.

Пришла сиделка с ведерком горячей воды, Илан забрал воду, отпустил сиделку на обед. Отжал обрывок салфетки, плававший в ведре, обтер Рыжему лицо, шею и плечи. Спросил Обморока:

— Будете смотреть, или поможете?

— Чем я могу помочь, ему так плохо, — проговорил Обморок, стараясь незаметно делать движение, которое сложно скрыть, — промокнул глаза рукавом больничной рубахи. Сейчас еще скажет: 'Извините, что-то в глаз попало'.

— И что теперь — руки опустить, и пусть лежит, пока до гнойных пролежней не долежится? — строго сказал Илан и обошел Рыжего со спины. — Идите сюда.

Обморок нерешительно ступил на шаг поближе. Илан снова отжал тряпку и вложил ее Обмороку в руку (тот чуть не отдернул ладонь — жжется), почти силой подтащил ближе к постели еще на пару шагов.

— Где на спине покраснела кожа, нужно протереть, — сказал Илан. — Смелее. Там ниже тоже спина. Бедра, голени, пятки. Не бойтесь, трите. Теперь обсушить. Камфорный спирт. Подставляйте ладони, я налью. Тряпку на место, делаем руками. Втирать. Сильнее! Учитесь, раз попросились сюда, у нас не принято бездельничать. Будете просто так сидеть и впитывать чужое горе — через два дня ляжете рядом с мигренью и упадком духа. Ни вам, ни нам это не нужно. Я верю, что вы смелый человек, просто подавлены обстановкой, к такому нужно привыкнуть. Работа помогает лучше всего. Начинайте с затылка и вниз!

Обморок приложил ладони и стал тереть, Илан капал спирт. Рыжий поперхнулся остатками мокроты, когда дело дошло до ягодиц, и посланник Ариран в испуге отдернул руки. Илан перегнулся через Рыжего, заглянул ему в лицо:

— Как чувствуешь себя? — и подставил ладонь.

'Глу... по'. Ну, хоть как-то реагирует. Хоть на что-то.

— Согласен, — улыбнулся Илан, чуть подвинул Обморока ближе: — Не гладьте, словно собираетесь грешить. Растирайте с усилием, нужно восстановить движение крови. Долго лежать на спине, не шевелясь, очень тяжело, а на боку пока больно и самому не повернуться, нет сил. С простыми вещами по уходу умейте обойтись без меня. Пока посланник Мараар не начнет вставать с постели, нужно повторять повороты на бок и растирания минимум раз в стражу, и без напоминаний со стороны персонала. Задача вам понятна?

Обморок вздохнул так тяжко, словно ему приказали разгрузить корабль в порту в одиночку. Несмотря на слитую утром кровь, щеки и уши у него стали розовые, как у пойманного с неприличной картинкой подростка. Илан взял Обморока руками за плечи, развернул их, выпрямил. Вернул в то положение, которое было утром, до аптечного корпуса. Снова налил ему спирта на ладони, кивнул продолжать. Потом сам уложил Рыжего на спину, укрыл одеялом. Рыжий повел глазами, будто зрячий, задержался взглядом на Илане, и опять уставился в никуда. Дышалось ему легче. Илан надеялся, лежалось тоже. Сказал Обмороку:

— Это наша жизнь. Госпиталь. Больница. Мы вмешиваемся в тела и в судьбы, мы нарушаем писанные и неписанные запреты морали, приличий, святого и предопределенного. Часто без согласия причастных. Я не спрашиваю вас, хотите вы или не хотите что-то делать. Мне тоже часто приходится заниматься тем, что мне совсем не нравится. Здесь надо, значит, надо. Здесь чье-то тело — работа, а чей-то характер — помеха. Здесь у людей другое чувство стыда. Стыдно только одно — не помогать, когда можешь оказать помощь. Здесь нет чудес, зато чудеса можно делать своими руками. Поэтому никогда не опускайте рук. Если можете сделать чудо или помочь сделать его другому — не стойте в стороне.

— Я боюсь причинить вред, — медленно проговорил Обморок. — Мой товарищ при смерти. А вы надо мной смеетесь.

Илан помнил слова 'отвечаю жизнью'. Казнят тебя, если он умрет? Ну, так борись, что же ты, Обморок. В твоих интересах помогать. Сказал:

— Есть ситуации, в которых вред наносят бездействие и опасения. Эта — именно такая. Помогать расправить легкие и избежать отека, на выдохе зажав нос и создавая ладонью сопротивление на губах — каждую половину стражи по три вдоха. Не жалеть, не пугаться, не убегать к окну. Нужно, или умрет. Шов прижимать ладонью до несильной боли, чтобы при дыхании не поднималась грудь, но осторожно, нельзя задевать дренаж. Салфетки с мокротой не выбрасывать. Мне нужно знать, нет ли крови. Мыть горячей водой, начиная с лица и плеч, не трогая область операционной раны — два раза в сутки, с этим вас кто-нибудь на первых порах проконтролирует. Поворачивать на бок и растирать с камфорой затылок, спину, ягодицы и ноги не реже раза в стражу. Расправлять простыню и менять положение подушки — постоянно. Берите за руки и заводите их за голову и обратно вниз или просто сгибайте в локтях и запястьях. Плечевой сустав на стороне операции — двигать своими руками, не давая помогать себе. Медленно и осторожно. Это естественные движения, если не давить и не спешить, от них не станет плохо. Берите под колени и сгибайте ему ноги несколько раз подряд, не отрывая стопу от постели, тоже медленно и осторожно. Уши, затылок, шею, ладони, запястья, пальцы, руки выше локтей — хоть все время сидите и растирайте. Живот массируется сначала сверху вниз, потом по кругу, потом внизу от левого подвздошья к правому, с легким нажимом от основания ладони. Немного оживет — будет делать сам. Пока не может, кто-то должен заниматься. Начнете в следующий подход. Сиделку я отпущу немного отдохнуть, она вернется к ночи. Для медицинского контроля у вас есть я, если вдруг я занят, в отделении всегда присутствует дежурный врач или можно обращаться на фельдшерский пост в коридоре. Если заснете — кто-нибудь все время будет заходить и проверять, как дела. Если все хорошо, дадут поспать, если нет — попросите на посту крепкий чай. Нужно выйти — обязательно сообщите об этом на пост. Чтобы в палате всегда кто-то был. Вопросы остались?

— Это все... надолго?

— Не знаю. Увы, не знаю, — покачал головой Илан. — Нож в сердце не заноза, я не могу исцелить его следы в одно касание. Я не волшебник. Если все пойдет хорошо, растирать и умывать себя сам начнет завтра или послезавтра, вставать будем на третий-четвертый день. Просто вставать и ложиться обратно. Ходить на пятый-шестой. На десятый снимем швы. О сегодняшних несуразностях не волнуйтесь. Как я разговариваю, как вы смешно боитесь и как это все для вас всерьез мучительно — первые сутки после операции в тумане, они почти неотличимы от бреда. Это не запомнится. У вас есть немного времени привыкнуть, стать увереннее. Не опускайте рук.

И потрепал опустившего голову Обморока по загривку. Тот подался вплотную к кровати, уходя из-под ладони. Лет двадцать пять ему. Или чуть меньше. Взрослый. Мужчина. Воин. Ничего, что Обморок. Падать в обмороки тоже скоро перестанет. Выдержит, не сбежит.

— Извините, рефлекс, — усмехнулся Илан и вышел из палаты.

Последнее слово было ходжерским. Может, и хофрским. Посланник изумленно посмотрел Илану вслед.

Сразу за дверью стояла Мышь — подглядывала в замочную скважину.

— Вы нехреновый проповедник, доктор, — засмеялась она.

— А ты обнаглела, крошка. Ты почему не в префектуре?

— Потому что я молодец! Я нашла нашего мутеня сама.

— Рассказывай.

— Я собралась убегать через черный ход к большим воротам, так к префектуре спускаться сподручней. Вдруг вижу в окно — чешет, ненаглядный, прямиком по лужам, не выбирая дороги. Так быстро, словно спер что и спешит съе... сбежать. Я за выступ стены — он меня не заметил. Прошпарил к спальне, не оборачиваясь. Я подождала десять сотых и пошла за ним. Уже улегся, спит. У робы подол мокрый, на пол капает, башмаки насквозь, под ними лужа, словно обоссался. В бок его толкнула, спрашиваю, где ты был? Он мне: протри глаза — здесь был, не видишь, сплю? Я спорить не стала. Иди, говорю, доктор Илан тебя искал еще стражу назад. Он отвечает: ничего, подождет, я свою работу по списку сделал, он мне сказал, помогай, когда хочешь, сейчас — не хочу. Я подумала спросить, попрыгал ли он на эшафоте, да не стала. По роже видно, что не только попрыгал и не только на эшафоте — глаз подбит. Может его, конечно, дуроловы отловили, но мне казалось, он бежит из города, потому что не от них с той стороны, а у нас под стеной...

— Мышь, тебя ждет награда, — сощурился Илан.

— Какая? — обрадовалась Мышь.

— Я прощу тебе все твои прошлые прегрешения и разрешу до вечера болтать, о чем захочешь и как захочешь.

— А сдачу от печенья, значит, нужно отдавать?

— Ты зажопила сдачу, подруга? Я думал, ты потратила все.

— Ну... там немного осталось.

— Ладно, и это прощаю. Гуляй, босота, на все деньги.

— А что теперь?

— Все мои планы на сегодня спутались. Впрочем, планы тоже были так себе. Я пройдусь по палатам, потом вернемся в акушерское и попробуем родить. Иди туда, чайку попей.

Мышь была согласна.

* * *

Между 'держать в голове' или 'сделать список', Илан выбрал второе. Хоть и не любил. Но Джата всегда составлял списки дел, списки подозреваемых, списки связей между подозреваемыми, списки последовательности действий. И еще какие-то списки, всегда коротенькие, чтобы не путаться во множестве пунктов, но Илан уже не помнил, какие. В открытой процедурной ключ лежал на столе. Илан забрал ключ в карман за пазухой, сел к столу, открыл чернильницу. Бумаги Актар оставил ему немного. На несколько списков не хватит, только на общий.

Проверить докторскую палату, обработать швы, перемотать повязки, понаблюдать Эшту. Отнести микстуру матери. Узнать, как прошла операция у доктора Раура. Что-то придумать с пропавшим ножом, смена разошлась, кто спать в комендантский корпус, кто по домам, из тех, кто остался поблизости, разве что сиделка Рыжего. Выдать капитанские Неподарку за побег (не иначе, от Мыши научился) и понять, что вообще с ним происходит, брата ли он бегал искать, или кого-то еще. Подкараулить Намура и с пристрастием расспросить его про Неподарка и его родственников. Про хофрское посольство тоже расспросить. Уточнить у Обморока или у Рыжего, не будут ли они обращаться в префектуру, дело вполне того стоит, а им самим сейчас не до выяснения обстоятельств и не до поисков виноватого. Зайти в канцелярию и взять на подпись контракт для Актара, пусть официально становится госпитальным врачом, сам расписывается за собственные лекарства и следит за временем, потому что если у аптеки не получится сваять по его прописи требуемое, то ну его с его претензиями и обидами туда, куда ему эти свечи и тампоны положено вкладывать, пусть все делает сам. И что-нибудь еще. Например, что хочет сам Илан? Ничего. На самом деле он хочет есть и спать. Но — ничего.

Начал Илан с матери. Она сидела в своем кабинете на втором этаже, ее знобило, она зевала, пробовала предъявить Илану то, что в детском опять вши, на третьем этаже над жилыми помещениями в двух местах течет крыша, в легочном больные украли и, скорее всего, сразу же выпили спирт, а на курсы по дополнительной медподготовке пришла только половина заявленных на обучение.

Илан кивками невпопад и молчанием уклонился и от обвинений в нерадивости, и от объяснений, почему не уделяет внимания организационной работе в госпитале, молча капнул в ложку с микстурой от кашля снотворное. Все эти истории ему за недолгое время стали вдоль и поперек известны. То в детском внезапно кончились простыни, полотенца и мужчины, то крыша без объявления войны и без команды сведущего в этом деле доктора Арайны разом съезжает по всему госпиталю, а в легочном вечно все усложняют... По поводу лечения никаких промахов у него не найдено (слова 'опять мучаете дядечку' относительно Актара не считаются), значит, и разговаривать не о чем. Илан проверил, есть ли одеяло с подушкой в маленькой комнатке за кабинетом. Все в порядке, можно уходить.

Тактика молчания, предписанная среднему и младшему медперсоналу, на самом деле, великая вещь. Если просто прийти со шприцем к доктору Ифару, ни о чем его не спрашивая и ничего не предлагая, он, уныло баюкающий сильно болящую руку, так же молча позволит сделать себе легче. Разбудить Актара и дать ему прочитать и подписать контракт, а потом вручить баночку с волшебными руками доктора Илана и четыре свечки на сегодня гораздо проще, чем утешать, успокаивать, уговаривать повернуться, расслабиться, не дергаться, не расстраиваться и не обижаться. Дальше пускай сам. И с Рауром пусть обговаривает детали сам, кто из них сегодня ведет записи, насколько необходим сторонний контроль и остальное. Вообще многое дальше — сам. Доктор Илан послушает легкие, помнет живот, проверит мочу, посмотрит шов, сосчитает лекарства, и хватит. В перевязочную позже, пусть выспится, силы еще не те, и было трудное утро. Эште пока что легче. Колдовство со спиртом нужно будет повторить ближе к вечеру. Или не со спиртом. Раньше Илан думал, спирт — единственный известный антидот к пьяному грибу. Но лекарство доктора Арайны показало себя не хуже. Действует не только как противоядие, но и оказывает заметный противовоспалительный эффект. Что ж, фармакология никогда не была самой сильной стороной Илана. Он всего лишь неплохо выучил академический курс, есть люди, которые понимают в этом деле намного больше, и нужно будет позже попросить Актара помочь разобрать, что к чему. Поэтому, если в аптеке сегодня сделают несколько флаконов для капельницы, нужно будет предложить парочку Гагалу. Состояние Эшты гораздо серьезнее, чем у доктора Актара, но больного ведет не Илан, а критическая ситуация, в которой любой медработник вправе принимать ответственное решение для облегчения состояния, миновала.

Доктор Раур пропал в операционной. Никакой суеты и, тем более, паники, оттуда не слышно. Из-за двери спокойно звенит инструмент. Видимо, такая операция. Ни спешки, ни голосов на повышенных тонах. Что выбрать дальше? Нахлобучить Неподарка? Неприятный момент. Искать пропавший нож по чужим карманам? Еще один неприятный момент. Что-нибудь попроще? Снова зайти к Обмороку...

Обморок сидит все на том же месте. Щеки мокрые, сам старательно трет Рыжему пальцы и сгибает кисть и локоть. Бормочет при этом: 'Пожалуйста, пожалуйста...' И Илан опять узнаёт слова. Как быть с этим хофрско-ходжерским? Дать понять, что знаком, или затаиться?..

— Как дела? — спросил Илан.

— Хорошо, — ответил Обморок и шмыгнул носом.

— То, что случилось с посланником Марааром — уголовное преступление. Я обязан сообщить об этом в префектуру города. Если только вы не заявите, что это несчастный случай.

— Это несчастный случай, — с горькой улыбкой, но совершенно твердо отвечал Обморок.

— Кто забрал нож из лотка в операционной?

— Я.

Илан это подозревал, в том числе. Лучший выход из возможных.

— Зачем? Я отдал бы потом.

— Хотел проверить, кто держал его в руках до вас. Но вы смыли все следы, невозможно ничего узнать...

— Я сожалею. У меня не было выбора, я спасал жизнь вашему начальнику.

— Посланник Мараар мне не начальник.

— Кто он вам?

— Мой учитель.

— И вы отвечаете за него, а не он за вас?

— Я отвечаю и за него, и за себя. Я должен был его охранять, но видите, что вышло. Мне придется себя убить, если он умрет. Пожалуйста... пусть этого не случится.

За кого же ты боишься больше, Обморок, подумал Илан. Наверное, все-таки, за себя. Не хочется умирать из-за собственной оплошности. Одно радует — едва ли ты сам кинул в него тот ножичек. Уж очень искренне и глубоко ты за всех затронутых переживаешь.

— Он сам ничего не говорит, кто это мог быть? — спросил Илан.

Обморок покачал головой.

— Он не увидел, или не знает этого человека. Не понял, кто это был. И не понял, за что. Вас почему это волнует, доктор? Это не ваша обязанность.

— Привычка, — пожал плечами Илан, подходя ближе. — Я шесть лет служил помощником следователя в городской полицейской управе и был секретарем префекта. Так что, если я могу чем-то помочь, я буду рад.

Обморок сначала обрадованно вскинул голову. Но Рыжий тут же сжал его ладонь своей. Не спит, холера рыжая. Слушает.

— Нет, — сказал Обморок. — Не нужно.

— В таком случае, берегите от меня информацию, которой нельзя делиться с посторонними, — с улыбкой посоветовал Илан. — А то начну догадываться, и вам не понравится. Вдруг мне потом тоже придется... убить себя.

Рыжий начал что-то быстро писать Обмороку на ладони.

— Он спрашивает, кто ты такой, доктор, — перевел Обморок. — Ты с Ходжера? Извините, он к вам на 'ты'. — Рыжий дописал поправку. — Говорит, как вы к нему.

— Нет, я из пригорода Арденны. Из поселка Болото. Он знает, где это?

— Поселок контрабандистов? — удивились вместе Рыжий и Обморок.

— Можно и так назвать. В последние двадцать с чем-то лет он считается поселком береговой охраны.

Рыжий тоже чуть улыбнулся краешком рта.

— Он говорит, это одно и то же, — перевел Обморок.

— Верно, — согласился Илан и решил прервать эти расспросы, снял с Рыжего одеяло: — Давай-ка на бок, солнце, подышим и покашляем. Помучаю тебя немножко...

Рыжий поспешно, пока его не повернули, нацарапал Обмороку еще вопрос:

— Почему ты такой, доктор?

— Вам правду рассказать или нахвастаться? — спросил Илан, поворачивая Рыжего, подкладывая салфетку и затыкая тому нос.

— Правду, — за себя ответил Обморок, которому никто больше не подсказывал.

Илан подумал немного, стоит ли. Откашлял Рыжего, свернул салфетку, показал Обмороку на бутылочку с камфорным спиртом. Тот нерешительно протянул руку.

— Я сам лежал три месяца. Сложный перелом бедра и неудачная первая операция, после которой ногу пришлось ломать и сращивать заново, — объяснил Илан. — Когда я начал учиться, через декаду я уже работал в клинической больнице при академии на Ходжере, сначала санитаром, ухаживал за больными. Мне хотелось понять и освоить все премудрости как можно быстрее. Через неполный год меня уже ставили в ночную смену старшим медбратом в хирургическом отделении. В ночную, потому что днем я учился. В конце второго года, когда мои сокурсники только пробовали делать инъекции пациентам клиники и тренировали простые разрезы на животных или на трупах в анатомичке, я ассистировал на серьезных операциях. Меня считали очень перспективным, толковым и полезным. И я даже почти не зазнавался. Как мне сейчас кажется... К концу третьего года дурь моя относительно того, что мне дан талант и власть спасать людей, потихоньку уходила, и сил поддерживать в себе иллюзии оставалось все меньше. Умирает на твоих руках каждый третий-четвертый, как у хирургов здесь, в Арденне, или каждый десятый, как в гнойной хирургии на острове Джел, они все равно умирают на твоих руках. Особенно тяжело, когда это дети. Те, кто учился со мной на курсе, еще только начинали гореть мечтами и верой в науку, а я к тому времени уже насмотрелся всякого. И мне все больше и больше становилось страшно. Я уже знал, что боги медицины не всесильны, а я не бог, я не всесилен тем более. И никогда не буду всесилен. Мне не хотелось мыться на операцию, когда предстоял спорный случай, и я старался всячески избежать столкновений со случаями совсем безнадежными. У нас есть такое понятие, как операция надежды. Это когда без операции сто шансов из ста — гибель, а с операцией пять из ста — спасение. И мы ее делаем, потому что... Просто потому, что есть пять шансов из ста помочь. И есть операции отчаяния. Когда можно только разрезать, понять, что даже этих пяти из ста нет, и даже одного нет, и просто зашить обратно. Знать, что человек умрет, и отпустить его. Опустить руки, хотя весь кодекс врачебной помощи подведен под то, чтобы рук никогда не опускать и не отказываться... Может быть, мне нужно было идти постепенно, как другие мои товарищи. Я слишком резко погрузился в это все. В начале четвертого года я решил уйти. Вернуться домой в Арденну, сказать матери, что не выдержал, не смог. И я ушел. Недалеко. Зима, крутой спуск из города к гавани, я в расстроенных чувствах принимаю главное в своей жизни решение... Судьба меня не отпустила. Мне нельзя было уходить. Меня вернули обратно в клинику, сразу на операционный стол. Там у меня и началась новая жизнь. Но это уже совсем другая история, часть из которой и так перед вами.

Обморок закончил растирание. Рыжий вывел было букву 'К...' у Илана на ладони, но провел сверху пальцами, стирая возможный вопрос. Нечего сказать. Или сил нет. Начал подрагивать, руки похолодели, мерзнет без одеяла, дренаж мешает любой попытке чувствовать себя посвободнее, и после кашля болит грудь. Илан обошел кровать, заглянул в листок — не было ли кого с осмотром в промежутке между его визитами. Не было. Снял с шеи стетоскоп, послушал со спины, повернул, выслушал бронхи. Лучше. Ввел обезболивающее и даже услышал от Рыжего внятное 'ой'. Болезненный укол, ничего не сделаешь, какие бы ни были волшебные руки. Зато потом можно отдохнуть. После инъекции Рыжий обмяк и 'смотрел' слепыми глазами в потолок. Как настоящий слепой. Илан вопросительно кивнул Обмороку: чего молчим? Всё? Доктору можно идти?

Тот опустил глаза.

— Не по себе здесь, — сказал он. — Трудно. То видит меня, то пропадает. То верю, что выкарабкается, то не верю... Только не жалейте меня. Я сам виноват. Я не жалуюсь.

А что же ты делаешь, Обморок, подумал Илан. Это и называется жалобы. Я пытаюсь тебя занять, хожу вокруг тебя, словно ты тоже болен, чем я могу еще помочь? Рыжий улыбаться пробует в его-то состоянии, он не сдается, хотя ему труднее твоего, он тебя поддерживает, а не ты его, он молодец, он очень сильный, а ты... не очень. И, я надеюсь, без меня вы не обсуждаете темы 'что будет, если я умру' и 'если мы умрем'... Это было бы совсем нехорошо.

Илан подклеил дренаж, подоткнул одеяло, чуть сдвинул под Рыжим подушку, сказал Обмороку:

— Не грусти, я вас вытащу. Ставь ближе табурет, ложись головой на подушку рядом и поспи. Я так сплю с тяжелыми больными, если совсем невмоготу, и уйти нельзя. Будет шевелиться или стонать — разбудит. Никто не повязывает тебе слюнявчик, не пугайся. Я понимаю, ты устал, и говорить тебе про терпение — попусту издеваться. Просто падай, так тоже можно. Посланник Мараар не против?

Посланник Мараар не дрогнул ни одним мускулом. Его отпустило, и он начинал дремать. Обморок подвинулся к кровати, но вдруг обеспокоился и по-детски покраснел ушами.

— Вы не подумайте...

— Что?

— Мы ходим за руку, не поэтому... Мы не такие! Мы не должны всем показывать, что Мараар слеп.

— Я и не думал, — уверенно соврал Илан. На самом деле в адмиралтействе он именно по этой причине их сторонился, решил, любовники, оба никого, кроме друг друга, не видят. Убедительно получалось. И только в госпитале понял, что — нет, причина держаться вместе другая. — Не обязательно выкладывать мне свои тайны.

— Теперь уже все равно, — грустно ответил Обморок. — Скрывать не получится. Можете сразу рассказать киру Хагиннору.

— Если вдруг спросит, — пожал плечами Илан. — Я стараюсь в чужие дела не лезть.

И подумал: мне бы со своими разобраться...

— Спасибо. Учитель Мар выздоровеет, и мы уедем.

— На здоровье, — улыбнулся Илан, дописал осмотр и инъекцию в листок и оставил рыжих спать.

Специально рассказывать киру Хагиннору, что посланник Мараар слеп? А в этом есть смысл? Оказывается, есть. Если вспомнить, как кир Хагиннор играл с ними в гляделки на городском совете, ситуация полностью меняется. Спрашивать у этих двух о причинах будет нетактично, и сам же сказал, что тайны знать не хочет. У кира Хагиннора спросить можно, раз им самим уже все равно. Почему Рыжий слеп, почему без языка, и не ждет ли то же самое Обморока? Затейливые люди затейливо живут...

В отделении Илан хотел узнать точное время, но свеча-часы на фельдшерском посту погасла, ей кто-то небрежно снял нагар, а фельдшера на месте нет. Илан позвонил в колокольчик, не дождался. Видимо, доктор Раур закончил операцию и раздает указания по дальнейшему размещению и ведению больного. Про время понятно только, что уже больше четверти второй дневной. На этом месте погасла свеча, и она холодная. Неподарок явился в половине первой, в полдень, или в начале третьей четверти. Нужно идти, пока он не отоспался и снова не слинял, сказав 'не хочу работать'.

По пути в мужскую спальню Илан занял в витрине с ключами комендантский пожарный свисток. Без особой цели, просто так, потому что тот блестел. Неподарок спал на кровати возле дальней стены безмятежным сном младенца, подложив обе ладони под щеку и приоткрыв рот. В огромной спальне было почти темно, с остеклением сюда не добрались, стекло кончилось. Ставни наглухо закрыты, кое-где для тепла еще и завешены одеялами, потому что ветер в окна, а жаровни днем стоят холодные.

— Подъем! — не очень громко скомандовал Илан, встав у изножья кровати.

Сразу несколько сонных голов приподнялось с соседних постелей. Но не Неподарок. Тот сполз под одеяло и сунул голову под подушку. Илан подождал несколько ударов сердца, поднес к губам свисток, но дунуть в него не успел. Неподарок вдруг пошевелился, шустрой крысой выскользнул из-под одеяла и бросился наутек, не разбирая дороги. Проскочил в промежуток между двумя ближайшими кроватями, налетел на чью-то тумбу, свалил свернутые и уложенные стопкой одеяла, попал ногой в металлический таз, проехался в нем и упал поперек огромного дуролова, который приподнялся при первом намеке на балаган и с интересом наблюдал происходящее.

— Ребята, я его держу! Мочите гада! — радостно крикнул дуролов и перевернул Неподарка верх тормашками — голова под кроватью, ноги у него в руках.

С соседних кроватей, где пыталась отоспаться вчерашняя смена, в основном, из отделения доктора Арайны, в Неподарка полетели стоптанные башмаки, подушки, тапки, свертки и даже кусок восковой берцовой кости из кабинета учебных пособий. Кость ударила больно, и Неподарок заголосил, как недорезанный поросенок. В замершего от удивления Илана угодила подушка. Он с опозданием отмахнулся и дунул в комендантский свисток.

— А что ты ножками сучишь, — в образовавшейся тишине сказал дуролов, державший Неподарка. — Тут прибрано, вообще-то, было! — И перебросил Неподарка через себя, уронив его на пол.

Илан сгреб со спинки кровати мокрую робу своего помощника, подошел и за шиворот затрещавшей рубахи поднял Неподарка с четверенек. Некоторые в спальне неприлично ржали. Некоторые ругались, что им опять не дают спать. Кто-то шикал, разглядев в зачинщике беспорядков доктора. Неподарок дико озирался, словно только что проснулся от кошмара, но кошмар отчего-то не собирался отступать.

— Благодарю, — сказал Илан дуролову.

— Не за что, — тот развел большими руками, смахнул с себя на пол чей-то башмак и с головой накрылся грубым одеялом.

Кажется, Неподарок и правда только что проснулся. Лицо у него поменялось и стало серым, это было видно даже в сумраке спальни, и он сделал попытку упасть перед Иланом на колени. Илана это движение отчего-то невероятно взбесило.

— Неподарок, ты жрешь мою доброту, мое доверие и мое терпение, как свинья помои, — сквозь зубы процедил Илан и поволок полуодетого Неподарка к выходу.

Отпустил за дверью спальни, бросил ему одежду. Неподарок, прыгая босыми ногами по холодному каменному полу, стал судорожно одеваться, не попадая головой в ворот, ногами в штанины и руками в рукава.

— Идем, — бросил через плечо Илан, когда с одеждой Неподарок справился до половины, и быстро зашагал прочь.

Довел Неподарка до пустующей на пересменке дезинфекции, пропустил вперед себя в мужскую душевую, вывернул до упора воду и прямо в одежде толкнул на пол под горячие струи. Сказал зло:

— Приводи себя и одежду в порядок!

Сам сел на скамью, краем глаза наблюдая, как Неподарок, который весь путь от спальни спотыкался и бесконтрольно дрожал, теперь стаскивает с себя отяжелевшую от воды и непослушную робу, рубаху и штаны. Илан кулаками уперся в колени, не в силах пока кулаки разжать. Сказал:

— Где. Ты. Был.

— В спальне.

— Не смей. Мне. Врать. Ты ходил в город. На Судную площадь. Что ты искал там?

Молчание. Внезапный вызов в голосе:

— Вы не настоящий мой хозяин. Я могу не отвечать.

— Нет, не можешь. Или ты был не только на Судной? Где еще? Что с тобой происходит?

Но Неподарок сквозь дрожь вытолкнул из себя совсем не те слова, которые было нужно:

— У меня есть право вам не повиноваться! Вы... напугали меня. Я думал, это сон и кошмар, — и съежился, ожидая заслуженного ответа. То ли непривычно, то ли страшновато было перечить и сопротивляться. Какие там права. Вот если б был здесь рядом прежний хозяин, он сказал бы: мое право не отдавать вам раба в подчинение, никому, кроме меня он повиноваться не обязан.

— Я? — удивился Илан. — Я напугал тебя? Ты край потерял, мальчик? Никогда, слышишь меня, никогда не принимай мою доброту за слабость и мое молчание за неведение. Не пытайся меня обмануть, не играй со мной в свои погремушки! Ты знаешь, почему тебя привели ко мне? Знаешь, кто я?

— Доктор... — выдавил из себя Неподарок, снова приподнимая голову.

Тоже с характером, мерзавец. Почувствовал чужую слабину, невнимание и чуть-чуть свободы. Илан сказал:

— Нет.

— Добрый человек...

— Нет!..

— Я не знаю!..

После слов 'добрый человек' кулаки у Илана все-таки разжались. Тень перед глазами рассеялась, и мысль 'что бы на моем месте сейчас сделал черный адмирал?' отступила.

— Я ничего тебе не сделаю, не трясись, — оглянулся на Неподарка Илан. — Я просто отдам тебя Тайной Страже обратно. Мне ты не нужен. Мне не нужны люди, которым я не могу доверять хотя бы на волос.

Неподарок молча возился, выжимая подол робы. По полу в сток текла грязная вода.

— Этот дворец мой, — Илан поднял голову и посмотрел на потемневшие от влаги своды. — У меня нет законных прав принуждать тебя трудиться мне на пользу, отдавать мне деньги или говорить правду. Но есть право любого в Ардане посадить на цепь на подводный камень в прибрежной полосе перед приливом, запороть на Судной площади плетьми или четвертовать на старом колесе в порту. Не объясняя причин. По праву рождения. По моему желанию. Это мой город, мои земли вокруг и мои люди все, кто ступил на арданский берег, включая таргов и ходжерцев. Такой здесь закон, таргский протекторат отменить его не может. Мой отец владел Арданом десять лет. За первые семь он казнил двадцать тысяч человек. Его изгнали. Решили, что избавились. Он не был прямым потомком царей, но родственник и женат на царевне. Рано радовались. Он вернулся и за следующие три года убил еще двадцать тысяч. Население двух южных островов уничтожил полностью, со стариками и детьми. Всё это — треть сегодняшнего населения Арденны. Если взять всех в городе, получится каждый третий, двое в живых, третий сожжен, повешен, утоплен, четвертован, забит насмерть, обезглавлен, насажен на пику, сброшен со скалы, похоронен заживо, разорван лошадьми или дикими животными... Он говорил мне: пойдем со мной, ты попробуешь вкус власти и вкус крови, с удовольствием от них ничто не сравнится, нет ощущений выше и сильнее. Насилие и кровь имеют яркий вкус и быстро входят в привычку. Только... когда насилие начинается, остановить его почти невозможно. Я знаю, потому что я немного пробовал. Я не могу тебя наказать, Неподарок. И не буду этого делать. Я не знаю, что случится, если я не сдержу себя. Или плохо будет только тебе и тошно потом только мне, или, может быть, всем вокруг и надолго. Я могу и ошибаться, и не случится ничего. Но мы не будем это проверять.

Пауза. Плеск воды.

— Я был в городе...

Илан молчал.

— Я сбежал ночью... почти утром. Выйти из госпиталя просто, войти тоже. Хотел найти мать... Я не нашел.

— У тебя был адрес, куда идти?

— Она мне написала три письма за два года. Она сама нашла меня. Одно письмо я получил, когда был еще на материке. Два на Ишуллане.

— И все с Судной площади?

— Обратный адрес был только в первом. Она искала меня через какую-то контору. Через посредника. У конторы адрес на Судной площади, мне нужно было написать ответ на этот адрес, если это правда я, и они нашли меня правильно.

— Письма у тебя сохранились?

Неподарок вышел из душевой секции, прикрываясь мокрой рубахой.

— Я выучил их наизусть, — сказал он. — И сжег.

— Почему?

— Хозяину бы не понравилось, что мне пишет кто-то, а я отвечаю.

— Ты младший?

Неподарок не понял вопроса:

— Младший... где? — спросил он.

— Нет, — сказал Илан. — Ничего. Вчера вечером где ты был?

— Я... Меня... собирались прописать в спальне, сказали, так положено. Я с ними подрался. Меня связали полотенцами и на половину ночи заперли в дальней уборной. Потом какой-то человек пошел туда, он меня выпустил. Я умылся и решил не возвращаться в спальню, сбежал в город. Я вообще бы не возвращался, только идти мне некуда. Можно я буду ночевать в лаборатории?

— Отчего ты уверен, что я тебя вообще оставлю? Чем ты заслужил такую честь?

— Ничем.

Неподарок сделал по направлению к Илану несколько неуверенных шагов, поджимая на худых ступнях пальцы. Низко опустил голову. Улыбнулся, но так, что это больше было похоже на гримасу. Быстро сел перед Иланом на пол и откинул тому полы кафтана с колен в стороны Илан шарахнулся, как от конской заразы, вскочил, запахнул на себе одежду.

— С ума сошел?! Не прикасайся ко мне!

Неподарок на пару мгновений застыл неподвижно, потом поставил локти на скамью, где только что сидел Илан, и глухо засмеялся.

— Ничего вы не пробовали, — проговорил он. — Ни унижать, ни избивать, ни давить силой... Вы не боитесь этого, вы просто не умеете... по-настоящему. Вы добрый человек. Такой хороший и добрый, что вами стыдно пользоваться.

Илан отвернулся. 'Ты такой правильный, что меня от этого тошнит', — сказала ему Рута во время их последней, решающей ссоры.

— У тебя есть выбор, — сказал он. — Я отдаю тебя Тайной Страже, как обещал. Либо ты пытаешься заслужить мое доверие заново, но стараться тебе придется в десять раз сильнее. Если я решу, что ты стараешься недостаточно, если ты обманешь меня или снова начнешь пренебрегать уставом, я отдаю тебя Тайной Страже. Других вариантов нет. И еще одного шанса не будет, этот последний.

— Я хочу найти мать, — сказал Неподарок. — Помогите мне. Пожалуйста.

— Посмотрим. Высохнешь — не броди по этажам, иди сразу искать меня. Я буду либо в хирургии, либо в акушерском. Там люди есть, язык у тебя есть, спросишь.

Неподарок с некоторой задержкой кивнул. Пластырь со спины у него смыло водой. Пятно между лопаток заметно побледнело и уменьшилось. Зато руки от локтей по плечевые суставы все в синяках. Видимо, оттого, что прописался в дальней уборной вместо спальни. От шеи и до колен на теле бледные старые рубцы, в прошлый раз при лампах Илан их не разглядел, видел потом в лаборатории, но только на плечах. Сейчас, в дневном свете, оценил масштаб пройденных Неподарком испытаний. Пороли его действительно нещадно и не единожды. За дело, для профилактики или по самодурству, сейчас правды не узнаешь. Закаленный, пуганый, наверняка, умеющий собирать себя, разбитого, по частям обратно в целое. Такого прописывать — зря время терять.

Илан оставил Неподарка заканчивать начатое. Одного. Какая-то болячка весь целиком этот Неподарок. Которую нужно лечить, потому что сама она не пройдет. Знать бы только, как к ней подойти — терапевтически или хирургически и радикально. Конечно, Илану проще было бы отрезать. Но ведь это жизнь. Кривая, косая, униженная. Может, вовсе и не такая слабая, какой старается казаться, но просит помощи. Просящему нельзя сказать 'нет'.

Илан достал свой список, проверил пункты. Все сделал, не выяснил только, как прошла операция у Раура. Вернулся в отделение, заглянул в женскую послеоперационную. Стоит капельница, есть сиделка, наркоз еще не отошел, но все в порядке. Илан спросил, где дежурный доктор. Ушел обедать. Напомнили, спасибо. Отправился в столовую, не глядя взял на раздаче тарелку с супом, подсел рядом за докторский стол и поинтересовался:

— Доктор Раур, я сегодня не видел плана операции на доске.

— У меня не было плана, — совершенно открыто и честно ответил доктор Раур.

— А... как же так. Я понимаю, вы у нас новый человек, но вы смотрели больную вчера, и можно было подготовиться. Вам предстояло сложное оперативное вмешательство.

— Я не собирался действовать ни по одной из готовых схем, поэтому не стал писать план, — мягко разъяснил Раур.

— Операция не была экстренной.

— Ну... это важно?

— Так не принято.

— Извините великодушно. Я не знал, что для вас схемы и планы главное.

— Не главное, но...

Доктор Раур опустил ложку в тарелку.

— Простите за дерзость, доктор Илан, но молодые люди, видимо, не задумываются, откуда берутся готовые схемы. Кто-то опробовал их впервые, у кого-то иначе сложились обстоятельства и иначе легла рука, когда прежний план не подошел или не был верно подготовлен. Так развивается медицинская наука. Всегда нужно открывать дорогу новому, чтобы новое для вас не стало неприятной неожиданностью. Можете не беспокоиться за меня и мою пациентку. Все прошло хорошо и сложилось удачно.

Илан слегка оторопел. К экспериментальным операциям без предварительного согласования, к экспериментам на людях вообще, еще и произведенным от лица мягкого и добродушного, на первый взгляд, доктора Раура, Илан и сам не подготовился. Он с трудом проглотил положенный в рот кусок. Благотворительный госпиталь, едришкин хвост. Пациенты, которые не платят за помощь, должны быть готовы к тому, что станут материалом для развития науки, иначе зачем оперировать что-то сложнее грыжи. Не добродушным был доктор Раур. И не ласковым. Он был обтекаемым. Теперь придется следить, на оправданный ли риск он каждый раз идет, когда перед ним открываются двери операционной... Спасибо за приобретение, дорогая судьба. Похоже, в Арденну из Дартаикта прислали тех докторов, от которых там мечтали избавиться. И ведь нельзя однозначно утверждать, что доктор Раур всерьез неправ. Именно так и развивается наука, но... Кто-то платит жизнью за ее развитие. Становясь безымянной и безмолвной ступенькой вверх.

— Не в моем отделении, пожалуйста, — сказал Илан Рауру. — Или хотя бы составляйте приблизительный план. Я не давал разрешения на эксперименты.

— Как прикажете, — равнодушно кивнул доктор Раур. — Разумеется, подробный протокол проведенной операции я для вас подготовлю. И еще раз говорю вам: не о чем беспокоиться. Все прошло успешно. У меня достаточный опыт, и я не стал бы оперировать такой сложный случай, если бы не был уверен в себе.

Илан доел суп молча. Сколько пройдет времени прежде, чем чьи-то напоминания о молодости и намеки на опыт он перестанет принимать, как упрек себе? Опыт необходим. Практические навыки и техническое мастерство очень выручают в случае неверных тактических решений. Спасают не только репутацию хирурга, но и жизнь того, кто под скальпелем на столе. Так следует ли переносить на доктора Раура свои страхи по отсутствию опыта? Заставлять его быть таким же осторожным и заранее просчитывать каждое решение и каждое движение? Или не следует? Или Раур, все же, со всем его опытом и мастерством, был в Дартаикте выставлен за порог потому, что где-то не справился с собственным принципиальным отсутствием плана и оказался излишне самонадеян? Кривая не вывезла?.. Илан с тоской понял, что собственного ума решить, что дальше, ему не хватает. Или, если угодно, не хватает опыта. Нужен совет со стороны. Хотя бы время. Переждать, пока решение придет само. Опять 'хорошо' и 'плохо' в непонятном балансе. Куда перевесит, никто не знает.

Но достать аптечные весы и произвести количественную оценку добра и зла Илану позволено не было. Сначала из приемника, оставленного сегодня на двух фельдшеров, прибежали за дежурным доктором — вывих плеча не вправляется. Раур оставил недопитый чай, спокойно и вежливо поклонился Илану, степенно отбыл вправлять. Буквально две сотых спустя вслед за ним отправился и сам Илан, только раза в три быстрее, — свалился очередной подарок из порта. Довезли живым, у портовой стражи с некоторых пор дорога в госпиталь протоптана по самому короткому и быстрому маршруту. С виду в поступившем приятного мало — вспоротый чуть правее средней линии живот, внутренности вывалены наружу, повреждение тонкой и толстой кишки, брыжейки, большого сальника и геморрагический шок. Трактирная драка, саврский нож-потрошитель или что-то вроде него. Нравится, не нравится, а собирать, заталкивать обратно и накладывать аностомозы на все это богатство придется вдвоем с Рауром. Стоять напротив, видеть, как доктор Раур с благожелательной улыбкой смотрит в открытую рану и, возможно, наблюдает там новую схему... Руками-то он работает отлично. Это в голове у него не совсем порядок. Впрочем, Раур дежурный, вот и пусть идет к столу первыми руками. Не торакальная специфика, но в госпитале уметь нужно все. Раур любит эту работу. Илан тоже любит. И руки у Илана по локоть в крови, как у отца. Многие ли поймут, как можно любить такое? Почти никто. Нету в хирургическом нормальных. Все двинутые. Нечего здесь взвешивать.

Ладно. Хорошо, хоть поесть успел.

* * *

Как говорил доктор Гагал: сегодняшний день не задался еще со вчерашнего вечера. Мать ко второй четверти вечерней заболела так, что не могла говорить, горло отекло. Пила микстуру, сама что-то себе колола и даже не пыталась наводить в госпитале порядок. Мышь опять оказалась обманута в лучших ожиданиях, операция прошла мимо нее, и сама она пропала в недрах акушерского. Оставалось надеяться, что она там при деле, а не танцует и не поет. В операционную готовить стол от акушеров не пришли, значит, процесс у них самостоятельно раскачался. Или проснулся доктор Гагал, и у него свое мнение относительно развития событий. Неподарок, по слухам, после дезинфекции долго мелькал в коридоре. Сидел под дверьми операционной, ничего не дождался, да и исчез куда-то. Раур ушел готовить выписку тем, чье место пора освобождать. В послеоперационных заканчиваются кровати, а в общих палатах кое-кто из участников событий на 'Итис' уже перезрел и мается. В докторской палате Актара опять обидели — не принесли ему попить, хотя он утверждал, что попросил дважды. Мог бы дойти до кувшина со стаканом на посту сам, но от обиды уперся и не пошел. Сказал, из общих стаканов не пьет. И подушку переложил опять на сторону, с которой лежит лицом в стену. Пришлось Илану приносить ему воду и насильно переворачивать постель.

Эште едва-едва заметно лучше. Культя по краям обсыпана сульфидином, несильно кровит, и выглядит неплохо, но общее состояние обычному послеоперационному не соответствует. Повязку меняли, не в культе дело. Еще два кубика спирта в раствор и в вену, две инъекции седативного и обезболивающего, и два похожих укола доктору Ифару, который от Эшты не отходит, просто дозу взять в половину меньше. Нельзя так сидеть весь день, никому от этого лучше не станет. И рука из косынки уползла вперед, потеряв прямое положение кисти. Поправить, напомнить — ведь сам знает, надо, чтобы кисть не провисала, но за собой не следит. Посмотреть швы и проверить журнал — как доктор Актар себя лечит. А никак. Заснул, забыл записать, что и когда. Если вообще вводил лекарство. Может, оттого и грустный-капризный, что регулярность нарушена. Предъявил три штуки из четырех, а должно было остаться две. И подзатыльника не выдашь, больной человек, чуть ли не вдвое старше по возрасту. Илан оставил свое мнение обо всем этом при себе, но пообещал лишить ответственности и стоял над Актаром, пока тот с тяжкими вздохами исправлял ситуацию, укрывшись одеялом. Ну, что, не нравится тебе, когда напрямую контролируют — значит, не бу-бу-бу в стену, а делай, что положено, сам и вовремя. Кто виноват? Сам виноват. Ведь не арданский, пропитанный духом противоречия и непослушания, воздух заставляет вести себя как попало, не признавать правил, проспать распорядок, опоздать на обед, а потом, отвернувшись, бубнить на доктора?

А когда Илан думал, что освободился, и решительно собрался на поиски Неподарка, его на чугунной лестнице догнала и обрадовала сиделка Рыжего: мутная моча, подъем температуры. Это вряд ли у Рыжего свое. Скорее, внутрибольничное. При подготовке к операции поторопились, с катетером занесли инфекцию. Илан вдохнул и выдохнул медленно, через нос. Велел ей отправляться к почечникам за большой бутылкой ляписа для промывания, если получится, сразу теплого, а сам, стараясь не грохотать нервно по ступенькам, продолжил путь в лабораторию, набрать гиффы и других экстрактов. Неподарок, к счастью, был там. Сидел в кабинете за столом и, словно умный, читал ходжерский хирургический вестник за прошлый год, собранный в подшивку. Печь пыхтела, автоклав был слит и снят, на печи только чайник.

— Нечего делать? — спросил Илан. — Пойдем со мной.

Потом много всего свалилось в общую кучу. Дренаж заткнулся сгустком, появилась кровь, пришлось цеплять зажим, отсасывать через шприц и переделывать клапан. Обморок не хотел уходить на ужин, подозревая нехорошее, Илан еле его выгнал, сиделке вздумалось смениться, потому что ситуация становилась неспокойной, выдержать вторые сутки без сна в осложненной обстановке она оказалась не готова, и вместо себя прислала дежурить в ночь красавицу из детского, носительницу оплеухи и источник внезапных и беспричинных поцелуев. Ляпис принесла уже новая сиделка, а Илан-то думал, что так долго, где бродят с этой бутылкой и не через отделение ли Арайны ее несут в хирургию дальним кругом. Теплым раствор был уже весьма условно, пришлось греть порционно. Выбрали момент решать свои проблемы, куры. Поговорил с Рыжим, объяснил, что будет делать, чтоб где-нибудь на середине процесса не столкнуться вдруг с полным несогласием и абсолютным непониманием происходящего. На фоне этого Неподарок Рыжего не узнал, а Рыжий не почувствовал врага в Неподарке. Если верить Обмороку, будто Рыжий видит не глазами и может узнавать людей, Неподарок хоть и странный тип, но не настолько. Связан с парусником 'Итис' и технически по времени своего исчезновения мог бы оказаться виноватым, однако опасения эти можно забыть. Не он бросил нож. А за больными Неподарок, кстати, ухаживать умеет. Знает и как приподнять, и как повернуть, и как что-то подложить снизу. Все грамотно, аккуратно, без вопросов, суеты и лишнего беспокойства. Только взгляд отсутствующий.

Впрочем, в том положении, в котором оказался Рыжий, можно было не узнать и родную маму. Илан напоследок спросил его, сильно ли он стеснительный, и, получив ответ, что нет, дал команду начинать. Переложить ровнее, обработать, промыть до чистого раствора — пять раз, пока бутыль не закончилась, залить внутрь половину дозы слабой гиффы с несколькими каплями норника, снять катетер и пообещать Рыжему, что через четверть стражи будем учиться писать лежа, потому что внутрь доктор Илан больше никаких трубок вставлять не хочет. Периодически отвлекаться на то, чтобы выгнать за дверь раньше времени вернувшегося Обморока. Потом выгнать откуда ни возьмись появившегося доктора Актара (сам пришел, значит, не ургентная ситуация, подождет), выгнать еще кого-то, успевшего лишь нерешительно приоткрыть в двери небольшую щелочку (Намур? Кир Хагиннор? Хофрское посольство полным составом?) Вместо одной инъекции сделать три, наслушаться ой-ой-ойканья (сам разрешил жаловаться на любую мелочь), наговорить в ответ 'тихо-тихо', 'ничего-ничего' и 'чуть-чуть потерпи, это не больно', и где-то между третьим и четвертым промыванием, когда Неподарок был послан в коридорный шкаф за стопкой чистых пеленок, получить под ребра локтем от медсестры и поймать вопрос: 'А ты что, совсем меня не помнишь?'

Ответить Илан созрел только после того, как укрыл Рыжего одеялом, сел к нему под бок на постель, положил ладонь на лоб и взял за пульс. Температуру сбил, почти что норма. Понервничать заставил — ну, это сейчас пройдет. Главное, что заметили и спохватились вовремя.

— Помню, — кивнул он. — Кайя из Болота. Ты здорово дралась. Как парень. Сейчас по тебе и не скажешь.

Она усмехнулась. Подставила табурет, устроилась рядом, спросила:

— Можно мне? — и взяла запястье Рыжего в свои пальцы, погладила его по внутренней стороне локтя и плечу. — Он выпутается. Он хороший.

— А то, — сказал Илан. Хотел бы у нее спросить, давно ли она в госпитале и как дела в Болоте, но не стал. Оправдание, почему не узнал сразу, прозвучало бы глупо и нескромно — не туда смотрел все это время. Не по тем приметам узнавал. Лет десять-двенадцать назад, когда она при близком знакомстве разбила ему нос, груди у нее еще не было.

Чтобы снова отвлечься, Илан взял Рыжего за другую руку.

— Что-нибудь хочешь, рыженький? Дышать не больно? Тебе можно пить, сейчас принесут.

'Я этот первый день запомню, — начертил ему Рыжий на ладони. — Весь. Навсегда'.

Илан улыбнулся.

— Он еще и не закончился, солнце. Еще покувыркаемся, будь здоров.

Рыжий вздохнул, насколько способен был перевести дыхание.

— Девушку с тобой оставляю на ночь, — сказал Илан. — Красивую. Чтобы тебе не грустно было.

Рыжий высвободил руку из пальцев Кайи, потянулся к ней и безошибочно попал на грудь. И слепым, и зрячим путь один.

— Молодец, — сказал Илан, перекладывая его ладонь Кайе на плечо. — Отлично прицелился. Теперь боюсь ее с тобой оставлять. Не нашалите мне тут ночью.

Кайя беззвучно смеялась. Зашел с пеленками Неподарок, сообщил:

— Доктор, вас очень ждут.

— Ведите себя хорошо, — попросил Илан и кивнул Неподарку: — Пойдем.

Часть 3

Могло быть и хуже

Противостояние в широком госпитальном коридоре разворачивалось нешуточное. Дело происходило на небольшом удалении от палаты Рыжего, ближе к предоперационной, где на стене висели две большие лампы. По одну сторону, ближе к палате, подступы занимал Обморок, разительно отличавшийся от прочих в простой белой рубахе, рядом с ним возвышался новый для гостей из посольства человек — во всяком случае, Илан его ночью после операции не видел. Не заметить его в прошлый раз было невозможно, он на голову возвышался и над Обмороком, и над любым другим представителем Хофры. При этом был худой, с согнутой спиной и уставший до измождения, словно только что с корабля в бурном море или с тяжелых работ. За спинами их собралось хофрское посольство. Но не как в прошлый раз. Всего человек десять, из них только одна женщина, и та завернута в покрывало с ног до головы. Стоят плечом к плечу, как уличная банда перед дракой.

Вторая сторона, напиравшая от входа в отделение, вела себя свободнее, без натянутого, словно струна, напряжения. Сразу заметно, что они у себя дома. На шаг впереди всех кир Хагиннор, опираясь вытянутыми руками на трость. За ним Намур, секретарь Намура, несколько знакомых лиц из адмиралтейства и человек пять незнакомых. А чуть в стороне и совсем за спинами Илан разглядел и таргского государя, который старательно делает вид, будто он здесь никто, ничто и звать никак, случайно оказался и к делу никакого отношения не имеет. Еще и Мышь с ним рядом, бледненькая, возбужденная и вертит головой, как костяной болванчик.

Плащи по обе стороны мокрые, обувь грязная, на полу вода. От утреннего ветра над Арденной опять разыгралась какая-то снежная, дождевая или ледяная круговерть, про которую Илан знать не знает. Ему не то, что выйти за порог некогда, он в окно посмотреть времени не находит.

Неласковая беседа между сторонами шла на ходжерском.

— Я не требую от вас щедрых поступков мне навстречу, — говорил кир Хагиннор. — Я хочу только чтобы вы имели мужество и называли вещи своими именами, кошку кошкой, а войну войной.

— Никакой войны нет, — нехорошо наклонял голову Обморок.

— А то, что происходит у вас, называется кратким рассогласованием между правящими домами, или как-то иначе?

— Наше внутреннее дело, мы решим его между собой!

— Ну-ну. Когда вы между собой наконец договоритесь, и если когда-нибудь договоритесь, я не обещаю вам, что мы будем ваши договоренности исполнять. Мне сейчас не интересно, кто что будет решать, и что делить у вас. Но если вы считаете, что мы не хотим принимать в этом участие и позволим Хофре решать за нас, с вашей стороны это серьезная политическая ошибка!

— Есть общие для нас и вас положения, и эти положения начали нарушать не мы!

— Важная постановка вопроса, — усмехнулся кир Хагиннор. — Мы не вмешиваемся в ваши дела. Мы ведем себя прилично, особенно у себя же дома. Но, заметьте, посланник Ариран, мы не скрываем как своих интересов, так и того, что у Ходжера достаточно сил, чтобы ответить! Хофра не сможет вести войну и внутри себя, и с внешним противником одновременно и до победного конца!

— Ходжер тоже не сможет!

— Ходжер не вел ее и не ведет! Я всего лишь обязан вас предупредить, что будет. Если вдруг. На вашем месте и на месте Хофры в целом я бы сейчас успокоился. Мы готовы к переговорам. К разговору. И либо вы для нас полноценная сторона с открытой и ясной единой позицией, либо вы не знаете, чего хотите, сегодня одно, завтра другое, вам все позволено, и вы не смотрите, куда вас понесло. Но тогда и наши руки развязаны! И в этом случае никаких положений никто соблюдать не будет!

— Не нужно угрожать! — вякнул было Обморок, но высокий усталый человек взял его за плечо.

Илан, который не знал, что с этим делать, но ясно осознавал необходимость прекратить перепалку, наконец, собрал в себе решимость, вышел между противостоящими группами, поднял руки и тоже по-ходжерски сказал:

— Господа, давайте прервемся. Здесь не место для политических обсуждений, здесь нельзя шуметь и беспокоить больных. Пожалуйста, разойдитесь и не спорьте!

Высокий шагнул к Илану:

— Вы старший хирург? В-вы... позволите воспользоваться вашей операционной? Оч-чень нужно.

— Что случилось?

— П-повторная срочно. П-перитонит.

— Ну, так скорее. Давайте.

— С к-корабля уже сняли. П-привезут.

Кир Хагиннор негромко фыркнул у Илана за спиной и перешел на таргский:

— Вообще-то я хотел выразить сочувствие, но ведь заел меня, щенок.

Обморок сделал вид, что это не про него, и высокомерно отвернулся.

— Посланник Ариран, вы можете вернуться в палату, — разрешил ему Илан. — Только всех с собой не зовите. Достаточно кого-то одного, и чтобы разулся и ничего не трогал.

Высокий поблагодарил Илана поклоном и двинулся за Обмороком следом. В палату вторым пойдет, видимо, он. И он, похоже, хофрский доктор. С откуда-то взявшегося хофрского корабля. Наверное, того самого, про который кир Хагиннор говорил на городском собрании.

— Доктор Илан, мы сильно помешаем, если займем лабораторию? — обратился к Илану Намур.

Очередное заседание тайного общества, теперь в расширенном составе и в присутствии высшего руководства. Понятно.

— Там свободно, — ответил Илан и поискал глазами Мышь. — Я сегодня здесь, и я пока здесь занят. Располагайтесь хоть до утра. Мышонок, ты из акушерского сбежала или тебя отпустили?

Мышь вдруг, на виду у всей посторонней публики, бросилась к Илану ухватилась за него и запричитала:

— Больше никогда!.. Никогда меня туда не посылайте! Я не хочу! Я никогда не выйду замуж, у меня не будет детей, я не хочу рожать, это такой ууужааас!.. — и разревелась.

Илан прижал Мышь к себе, погладил, подождал с десять ударов сердца, поправил ей сбившийся на макушку платок и отстранил.

— Я понял, — сказал он. — Больше не буду. Иди, умойся и приготовь в лаборатории чай для господ. И печь растопи, если погасла.

Мышь спрятала руки под фартук и мелко закивала. Ее встряхивало от сдерживаемых рыданий. Илан поклонился ходжерцам, хофрским гостям, потерявшим сплоченный строй, подтолкнул Мышь идти исполнять. Она попятилась, к ней неожиданно протянул руку государь Аджаннар, взял за локоток и негромко предложил:

— Пойдем, все сделаем. Я помогу.

После того, как все разошлись, Илан на некоторое время замер неподвижно. Дворец, казалось бы, стоит на холме. На самом деле, он словно под горкой. Всё в него катится, всё в него прётся. Еще немного, и адмиралтейство расквартируется в пустующем поперечном корпусе, посольство Хофры поселится в промежутке между хирургическим и акушерским отделениями, а префектура займет цокольный этаж и кухню и будет подогревать обстановку через воздуховоды от котельной.

Илан дернул плечами, сбрасывая напряжение. Находиться одновременно в четырех или пяти местах всегда сложно, но нужно как-то начинать. Первым делом он отправил Неподарка ужинать и принести что-нибудь из еды себе. Для начала обхода выбрал докторскую палату — узнать, зачем приходил доктор Актар. Оказалось, аптека изготовила первую партию препарата, но отдала всего три флакона для капельницы. Только попробовать. И попробовать доктор Раур решил на Эште, потому что Актару капельницу делать не захотел, а у Эшты уже стоит катетер в вене. Рауру тоже нужно было порваться на несколько частей между больными, возиться не оказалось времени. Доктор Актар сделал над собой усилие и постарался не обидеться сразу. Доктор Ифар, который так и сидел с Эштой, очень благодарил его за щедрость. Но потом Актара все же допекло, — его рецепт, и он так ждал. Поэтому он счел себя задетым за живое и решил узнать, справедливо ли такое решение, и не даст ли аптека чего-нибудь еще. При этом, он не знал, где в госпитале находится аптека, не мог сам туда пойти, но понимал, что Эште лекарство нужнее, и легче ему стало практически мгновенно, он начал открывать глаза. А пока доктор Актар рассказывал все это, он и сам себя убедил, что жадничать не стоит и жаловаться не на что. Вздохнул и отодвинул два оставшихся флакона — пусть берут, раз надо. Но подушку опять перевернул. Илан только и мог, что улыбнуться, погладить его по плечу и сказать спасибо. Подушку отбирать не стал, напоминать, что перед сном нужно будет зайти в процедурную, тоже. Незачем задумываться о будущем, настоящего с головой хватает.

В палате напротив доктор Раур дежурил возле посленаркозных. В плановую операцию вошли раньше и с подготовкой, после нее было попроще. После экстренной больной себя чувствовал скверно, все еще был привязан, где-то ему добыли кровь и сейчас переливали. Илан спросил, нужна ли помощь. Доктор Раур покачал головой. Обещанный перитонит из карантина пока не привезли. Значит, следующий — Рыжий и его гости.

Хофрский доктор вел себя с Рыжим предельно почтительно. Почтительно отворачивал и возвращал на место одеяло после осмотра шва на груди — проверял работу Илана (а что толку, там все заклеено, снаружи только дренажная трубка, она сейчас в порядке и, если крови не будет, Илан снимет ее к утру). Почтительно касался самыми кончиками пальцев. Почтительно согнувшись, считал пульс. Говорил вежливым полушепотом, наклоняясь ближе и от уважения прикрывая глаза. У Рыжего глаза тоже были закрыты, тем не менее, хофрский доктор кланялся. Обморок стоял рядом, делал вид, что внимает, на самом деле все время уходил взглядом на деликатно отступившую к окну Кайю. И слегка розовел при этом, даже в желтом свете ламп заметно. А та складывала бантиком губы, трепетала ресницами, и получалось у нее и скромно, и, от обилия вечерних теней, многозначительно. Илан слегка погрозил ей пальцем. Она улыбнулась и стала смотреть в темноту за окном, а Обморок заметил жест Илана и смутился.

* * *

В какую стражу в очередной за сегодня раз вышел из операционной, Илан уже и не знал. По ходжерскому уставу релапаротомии делает старший хирург при обязательном присутствии оперировавшего врача. По хофрскому, как выяснилось, тоже. Пришлось Илану снова мыться и вставать к столу, а хофрского доктора брать на ассистенцию. Выводить нисходящую ободочную кишку на брюшную стенку хофрский доктор не умел. Это и послужило причиной для несостоятельности швов. Стому при сквозном ранении кишки нужно было накладывать сразу, не искушать судьбу, не надеяться на дренажи, от них в подобной ситуации не получишь ничего, кроме спаек. То, что Илан не откромсал хофрскому доктору руки за ошибки, которые обходятся дорогой ценой и сложно исправляются, объяснялось лишь его усталостью и, частично, неверием в полезность слишком резкого поведения. А еще тем, что он почти все время, пока расшивали, промывали, вырезали лишнее, чистили и перешивали заново, пытался высчитать и по различным признакам определить точно, когда был ранен хофрский офицер, и не совпадает ли это по времени с какими-нибудь другими известными Илану неприятностями. Пятые сутки после операции, сказал судовой врач, был несчастный случай. Ну, да. Будто на операционный стол счастливые случаи попадают. И... эти несчастные случаи, конечно, бывают разные, многое зависит от состояния организма, да и ранение ранению рознь, но Илану по некоторым приметам казалось, что сказанное ему — неправда. Во многом неправда, не касательно времени. Или же он стал слишком подозрителен. Неподарка готов записать в преступники за то, что того побили дуроловы, Рыжего с Обмороком подозревает в злом умысле потому, что они спорят с киром Хагиннором, и хофрский корабль, с которого он видел всего двух человек, одного из них перед собой на столе, наверняка проклят Морской Хозяйкой... Так нельзя. У Неподарка непростая судьба и изломанный этой злой судьбой характер, на Хофре внутренне неприятности, а несчастных случаев на флоте бывает более, чем достаточно. Вот только Илан поклясться был готов, что шили морского офицера не на море, а на берегу. На арданском берегу. По коже — характерным местным швом, который у Гагала получается не так уж ровно, но тут сделан был аккуратнее некуда. Да и хофрский доктор много моментов отчего-то списывает на непонимание и несходство техник. А он ли оперировал первично?..

Илан хотел положить нового больного в палату к Рыжему — судовой хирург испугался, сказал: 'Что вы, что вы, нельзя беспокоить господина посланника! Н-никак нельзя!' Илан пожал плечами и распорядился насчет кровати во второй послеоперационной, под присмотром доктора Раура. Расписал инфузию (лить все подряд и много), обговорил с Рауром режим, объемы и зоны промываний через дренажи, назначил обезболивание, и понял, что сам хромает. Как черный адмирал. Еще чуть-чуть, и спину, как у того, перекосит на сторону. Нельзя. Велел из приемника забрать второго фельдшера. Ночью он нужнее здесь. Стараясь не припадать заметно на больную ногу, отправился дальше.

То, что Рыжий важная птица, Илан подозревал и до встречи с хофрским хирургом. Между тем, важную птицу эту не на шутку без Илана растрепали. Задание помочиться лежа команда из Рыжего, Кайи и Обморока в итоге исполнила, но Обморок теперь сидел на своем табурете с вытаращенными глазами ('Доктор, почему зеленое?!' — Да потому что это лекарство, детка). Кайе по другую сторону кровати было смешно, она пыталась не показывать, но получалось плохо. Рыжий схватил Илана за руку и, заикаясь, если возможно заикаться на письме, вопросил, что с ним 'там' не так, и все ли у него на месте. Не отвалится, успокоил Илан, и не отрежу, не бойся. Какой ты, Рыжий, однако, нескромный. И непоследовательный. Еле дышишь, ранен в сердце, но про сердце за весь день не спросил ни разу. Как 'там', знать важнее. В этот момент всем, кроме Кайи, стало стыдно. А Кайе стало еще веселее. Как оставить в ночь с подбитой важной птицей такую несерьезную сиделку, вопрос вопросов. И куда деть Обморока хотя бы на часть этой ночи? Если принести в палату еще одну кровать, то вопрос присутствия несерьезной сиделки в разы обостряется. Начальник-то слепой. Разве что выбрать из всех кроватей в госпитале самую скрипучую, которая привлечет внимание не только слепых, но и глухих, только ее тронь.

Обморока Илан все-таки забрал ночевать в процедурную. После того, как сводил туда доктора Актара. Выслушал нытье про то, что от тринитрина болит голова. Кроме того, что от тринитрина у всех болит голова, других утешений не нашел, тампон заложил, взял с полки большую чистую мензурку и отдал в пользование — награда. Ходить на пост за водой с собственной посудой, чтобы не зависеть от сестринской беготни и общих чашек. Проводил в палату, увидел возле Эшты Гагала. Уставшего и, судя по молчанию, не очень доброго. Папеньку Гагалу наконец-то удалось снять с добровольно занятого им дежурства и уложить в кровать. Илан рассказал, что в отделении завал тяжелых, что процедурка занята посторонними, поведал про инфекцию у Рыжего, распоротый живот, хофрского доктора, перитонит и стому. Про экспериментальную операцию доктора Раура умолчал. Чем напугали в акушерском храбрую Мышь, тоже решил не спрашивать, и так понятно, без дополнений. Отдал Гагалу свой остывший ужин, принесенный Неподарком больше четверти стражи назад, нашел в коробке возле Эшты чистый шприц, стал набирать обезболивающее.

— Кому? — спросил Гагал.

— Себе.

— Помочь?

— Не бойтесь, доктор, я умею.

— А что случилось? — повернулся от стены доктор Актар.

— Замумукался доктор, — объяснил ему Гагал. — Сильно болит?

— Я не потому, что болит, — сказал Илан. — Если лягу, пройдет. Я для того, чтобы не ложиться.

Замумукался, верно. Настолько, что заседание тайного общества в своей лаборатории готов воспринимать не как раздражитель, а как отдых. Если общество уже не разбежалось в ночи. И если удастся туда добраться. Там лестница. К лестницам у Илана была особая любовь. Сначала он коллекционировал в памяти те, которые удавалось одолеть. Потом стало проще, но лестницы запоминать он не перестал.

Надо дать тайному обществу какое-нибудь название, что ли. Например, 'Внутренняя алхимия', потому что все посвященные хоть раз да споткнулись об алхимическую печь, удивились и спросили, зачем она в лаборатории, чья и почему.

* * *

За столом в кабинете друг напротив друга сидели Мышь и государь Аджаннар. Они создавали для Мыши новую грамматику — с прописями, рисунками, примерами для повторения и задачами на расстановку огласовок и знаков препинания. Мышь зачарованно следила за тем, как стило легко летает по бумаге, оставляя на ней бабочек, смешных котят, запутавшихся в мотке шерсти, бегущих по веревочке мышей и райских птичек с хохолками. Мышь подсказывала, что еще нарисовать, и рисунок почти мгновенно появлялся на бумаге. Илан сам смотрел несколько мгновений приоткрыв рот — вот это талант, так красиво, легко и быстро получаются узоры, картинки, каллиграфические надписи... Волшебство. Листов таких рядом лежало уже с десяток.

— Смотри, Мышь, как нужно уметь, — покачал головой Илан.

Государь улыбнулся, обмакнул в чернильницу стило и продолжил рисовать.

Неподарок, заснувший на смотровой кушетке, встрепенулся при голосе хозяина, и поспешно сел, нашаривая сброшенные куда попало больничные подкрадухи — растоптанную войлочную обувь, в которой можно ходить неслышно, не беспокоя больных, — свои-то башмаки неизвестно, когда просохнут.

— Мышь и Неподарок, — сказал Илан. — Я вам на завтра должен сделать список заданий, напомните мне попозже. Если без меня обойдутся в отделении, то у меня завтра прием. Если не обойдутся, а они не обойдутся, — готовьтесь, будет сложный день.

— У вас простые дни бывают? — спросила Мышь.

— Не знаю, — ответил Илан. — Не помню.

— Извините, что задерживаем, — проговорил государь, дорисовывая глазастой сахарной обезьянке закрученный хвост. — У кира Хагиннора есть вопросы про хофрских посланников.

Отлично, подумал Илан. Вопросы есть, зато нет самого кира Хагиннора. Лаборатория открыта, там ни его, ни секретарей, ни следователей, ни советников. Ждать или всех послать в песок и смыться по своим делам? Или послать в песок дела хотя бы на время, сесть и дать отдохнуть ногам?

Государь протянул Мыши последний лист со словами:

— Чаю сделаешь? Я чайник вымыл.

Мышь подскочила и помчалась исполнять. В автоклаве воды не было, в запасном кувшине тоже, пришлось ей бежать в дезинфекцию. Илан отослал вслед и Неподарка за дровами на кухню, сел на место Мыши напротив Аджаннара, дождался, пока закроется дверь, неаристократично и не очень вежливо поставил локти на стол, подпер щеку, сказал:

— Ну, ладно, я здесь посуду мою. Это моя нора. Но ты-то как — из государей и в посудомойки?

Аджаннар аккуратно пристроил стило на подставке чернильницы, заложил руки за спину и потянулся, расправляя плечи.

— Долго месть готовил, злопамятный? Просто устал я... с бантом на шее, — ответил он. — И без банта устал. Хочу поделать что-нибудь руками, не думать, помолчать. Или говорить с теми, с кем хочу поговорить. Надоели все.

Да уж, Мышь, конечно, самый подходящий собеседник, за ее внимание стоит побороться... Хотя, тут Илан понимал. Есть опасность, что сегодня Мышь словоблудит о своем трущобном с двумя государями, а завтра совсем стыд потеряет. Но, если не надувать из себя неотразимую ни в одной кастрюле высокорожденную знать и не считать, что таким разговором себя роняешь, поговорить с ней куда приятнее, чем обсуждать с доктором Рауром отсутствие схем на плановых операциях или с доктором Наджедом непорядок с бельем в детском отделении. Мышь ни к чему не обязывает, за слова не ловит и искренне рада любому общению.

— Можно я сам тебя спрошу кое о чем? — сказал государь и продолжил, не дожидаясь разрешения: — Ты вернулся в Арденну потому, что здесь твоя родина? Или потому, что ты ее хозяин? На Ходжере задержаться не думал?

Илан пожал плечами и стал складывать в стопку разрисованные листы, рассматривая их.

— Я вернулся по другим причинам. Просто... получилось так.

— В науке не хотел остаться? Там сейчас очень много нового делают. Совсем нового, не как везде. Континентальная медицина отстает от острова Джел уже лет на шестьдесят-восемьдесят, не меньше.

— Я догадываюсь. Когда я приехал сюда, я не думал, что буду настолько... отличаться. В науке — нет, не хотел.

— Почему?

— Людей жалко. Люди без правильного лечения умирают.

— О, какой ты, — покачал головой государь. — А почему выбрал абдоминальную хирургию?

— Абдоминальная здесь больше всего востребована. У меня вторая специальность нефрология и урология. Но в ней практического опыта меньше.

— То есть, всё ради людей. Хорошо. А сердечно-сосудистая хирургия? Не выбрал для себя?

— У вас же не берут туда чужих. Хотел бы, меня не одобрили. Сказали: все равно уедешь, толку тебя учить. Эта кафедра и направление только для самого Ходжера.

— Да? — удивился государь. — Я не знал. Но хофрскому посланнику сердце зашил именно ты?

— Это травма, это просто. Не то, что делают на Ходжере. Когда я уезжал на Гекарич, был разговор: еще лет пять-шесть, и на острове Джел начнут останавливать сердце для операций, а потом снова его запускать. Машина для искусственного кровообращения будет готова. Я сам не видел, знаю только по рассказам, что в этом направлении работают. Даже на Хофре такого нет.

— Работают, — кивнул государь. — Денег много им на это даем, и не только им. На энтузиастов и одиночек, как столетиями было на материке, не надеемся. Под новые задачи нужен новый уровень инженерной культуры, одно дело понимать, что такое аппарат искусственного кровообращения, и совсем другое — сделать его... Инженерные службы, фармацевтика и химия, горное дело и металлургия, специальное строительство, асептика и антисептика, контроль эпидемиологической обстановки, санитарная обработка зданий и территорий, специализированное обучение во всех этих областях, — государь усмехнулся не без гордости, — расходы очень большие. Соответственно, где поливают, там и растёт. На Хофре много чего нет, что уже есть на Ходжере.

— Сегодня мне как раз приносили материал для сравнения, — кивнул Илан. — Еле исправил, и то не знаю, будет ли жить. Я немного разговаривал с хофрским хирургом, не спросил, правда, что за корабль у нас в порту. Тот самый, который ждал кир Хагиннор, с выплатами по кредиту?

Государь покачал головой.

— Обычный торговый. Просто купцы. Шел с Мемнора в Бархадар, получил повреждения при шторме, добрался сначала до какого-то дикого острова недалеко от Тобо, потом в Арденну, будет здесь проситься на ремонт.

— Для купцов они устроились очень уж кудряво. У них на борту военный врач и морские офицеры в званиях. Это нормально для торгового судна?

— Вот тут я тебе ничего дельного открыть не могу. Сам не знаю. На Хофре была заварушка, которая еще не успокоилась и вряд ли успокоится в ближайшее время. Хочется уже, чтобы этот нарыв у них, наконец, дозрел и лопнул, но... никак. Может, военных берут на борт для контроля, может, для защиты от своих же. Пиратов они не опасаются, им бы друг с другом разобраться.

Хлопнув дверью, вбежала Мышь с чайником, почти сразу за ней принес дрова Неподарок. Мышь по-деловому плюнула на свободную от автоклава печь, печь зашипела. Можно было ставить чайник, не подкладывая дров. Государь примолк, Илан тоже.

— Где кир Хагиннор с его вопросами? — вполголоса поинтересовался Илан. — А то уйду, и опять не поговорим.

Государь развел руками:

— Я бы спросил за него, но не знаю точно, чего он от этих посланников хочет.

— От них ничего сейчас нельзя хотеть, — сказал Илан. — Они в плачевном положении. Одного кир Хагиннор назвал щенком, и щенок этот, хоть много говорит, но полностью зависит от старшего, вплоть до самой своей жизни, а старший ранен в сердце, слеп и нем.

— Что?! — раздалось от двери, а государь даже привстал.

Илан убрал локти со стола. Похоже, отдых окончен.

Кир Хагиннор набалдашником трости указал на высунувшихся из лаборатории на шум Неподарка и Мышь:

— Охвостье! Дверь закрыть с той стороны!

Створки послушно сомкнулись.

— Повторите еще раз, что вы сейчас сказали, доктор, — предложил Илану генерал-губернатор, подходя ближе. — Слеп и нем? Я правильно услышал?

— Младший...

— Старший!

— Старший ранен в сердце, слеп, и у него отрезан язык.

— Этого просто не может быть, — сказал государь слегка растерянным голосом.

— Еще как может! — уверенно проговорил кир Хагиннор. — То-то я гляжу: я им про деньги, а они меня не понимают. Я думал — что такое? Почему неинтересно? Решили прервать торговлю? Смотрю на старшего пристально — он, вроде, меня видит, кивает в ответ и усмехается нахально... Как я не догадался проверить свои подозрения? Видел же, что дело нечисто! Когда в Арденне было обычное торговое представительство, там на любое упоминание о деньгах советники бросались, как блохи на собаку, и начинали торговаться. А новым посланникам деньги... как бы это помягче сказать... по уху. Не знают, где их купить и сколько стоят!

Илан оглянулся — не висит ли Мышь, любительница подслушать и подсмотреть чужие тайны, на замочной скважине, не наблюдает ли, с кого не надо брать пример. Предложил киру Хагиннору свой стул, но тот отмахнулся, сел на край стола спиной ко всем, скрестил на груди руки и задумался.

— Зачем он здесь? — поинтересовался государь.

— Затем, — поднял голову кир Хагиннор. — Затем же, зачем у нас украли людей. Я вам больше скажу, он здесь уже порядочно. Не меньше полугода. То есть... все это достаточно давно планировалось. За вами следят. За нами следят. Как бы ни дрались между собой, а нас из поля зрения выпускать, видишь ли, опасно. Мы стали много уметь и многого хотеть. — Кир Хагиннор повернулся к Илану: — Кто его ранил, они знают?

— Не знают, — покачал головой Илан. — В старшем я не уверен, а младший не знает точно. Во время операции стащил у меня за спиной метательный нож, который был воткнут в старшего. Хотел найти на нем какие-то следы, но оказалось, мы их смыли при обработке.

— Еще и подозревает кого-то из своих, — кивнул государь. — Докатились, бублики.

— Почему своих? — спросил Илан.

— Залетного разбойника из города по отпечаткам не определишь, след не с чем сравнивать.

Илан не вполне понял объяснение, но уточнять не стал. Своих, так своих. Спросил:

— Кто такой посланник Мараар?

— Посланник, кто же еще, — ответил кир Хагиннор. — Шутка такая, наверное — направить его в Арденну в должности посланника. Он — Небесный Посланник хофрского развеса. Высший ранг посвящения, знать из знати, избранный из избранных и тому подобная дребедень. По отсутствию зрения и речи можно оценить степень угрозы для общества, если заговорит. Матерый, настоящий, знает всё, умеет всё. Вы, доктор, носите ритуальную косу единобожца просто так или слыхали-читали что-нибудь про братство Хранителей? Только учтите, наши береговые Хранители — площадный балаганчик с детскими куклами по сравнению с Хофрскими. Наши и языкастые, сволочи, и деньги любят больше, чем я. Ряженые, что с них взять. Даже не подозревают, в чьи игры играют и что с ними за их маленькие тайны сделали бы на Хофре.

— Косу ношу по семейной традиции, — пожал плечами Илан. — Про Хранителей слышал краем уха. У меня другие интересы.

— Вот и правильно. Незачем во все это лезть. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Как же мне не лезть, если я его лечу?

Кир Хагиннор вздохнул.

— Одно радует, — сказал он. — Второй из них желторотик. Только начал учиться и совсем еще сопля зеленая. Не было времени подготовиться по-настоящему, даже рот закрытым держать не научился. Ну, ничего, пусть поговорит, пока и ему язык не вырезали.

Илан встал, вдоль стены подошел к двери в лабораторию и распахнул ее. Мышь отскочила.

— Чай готов? — спросил ее Илан. — Ставь на стол, чего глазеешь? Вот подарю тебя тете Мире в префектуру, она давно себе оторву просит. И заставят тебя там протоколы допросов по двадцать раз за день переписывать. Довисишься на хвосте.

— Я же не умею, — спрятала ладошки под фартук уличенная Мышь.

— Там и научат, раз здесь не получается.

Мышь решила, что над ней смеются, разговор несерьезен, хихикнула, отбежала в сторону и зазвенела лабораторными чашками под чай.

— Вы не обрадовали нас, доктор, — мрачно сказал Илану кир Хагиннор.

— Может быть, мне к нему подойти? — предложил государь отцу.

— Какой в том смысл? — кир Хагиннор взял в руки отставленную трость. — Они же в Арденну его хрен пойми зачем прислали, а не в Столицу с императором разговаривать. Мы пойдем, пожалуй. Пейте чай без нас, доктор. Поздно уже.

Илан с вежливым поклоном шагнул к ночным гостям, но кир Хагиннор остановил его ладонью:

— Не надо провожать. Я два раза заблудился и теперь знаю, где у вас выход, и как его найти. Мы тут без церемоний. — Он кивнул государю: — Пошли.

Илан постоял немного в кабинете, пока Мышь протирала лабораторный стол, выставляла сахарницу и наполняла чашки. Когда все звуки в коридоре затихли, прошел в лабораторию, сел спиной к теплой печке. Поманил к столу забившегося в угол Неподарка.

— А он кто? — спросила Мышь.

— Про кого сейчас спрашиваешь? — уточнил Илан.

— Господин, который рисует.

Илан подумал, как объяснить.

— Ты знаешь, где находится имперская столица, Мышонок?

Мышь отрицательно мотнула головой.

— А архипелаг Ходжер?

Тот же ответ.

— А... Ну, ладно. Просто считай, что он волшебник. Обыкновенный волшебник.

— Волшебников не бывает, — возразил тихо проскользнувший за стол Неподарок, потянулся к сахарнице и тут же получил по пальцам от Мыши.

— Эй! Липка спопнется! — строго объявила она. — Ты уже три раза прикладывался, совесть имей!

— Не жадничай, Мышь, — остановил ее Илан. — Почему не бывает? Бывает. Если бороться до конца, и волшебство работает, и чудеса случаются. Я, например, тоже волшебник. Но он сильнее, чем я.

— Ну... если только так, — согласился Неподарок, взглянул на Мышь и быстро взял сахар.

* * *

В какой-то момент Илан понял, что перестал измерять свою жизнь ходжерскими образцами. Вернулся ли в Арденну? По крайней мере, перестал постоянно из нее выпадать в какие-то другие несостоявшиеся возможности и невозвратные воспоминания. Но в Арденне он, или в академической клинике острова Джел, или в полевом госпитале на острове Гекарич в горах, разницы особой нет и не появится. Другая, совсем другая жизнь, где спят по ночам, пьют из чистой чашки, едят со своей тарелки, жизнь, иногда свободная настолько, что по вечерам в ней бывают даже танцы, навсегда за стенами больницы. И, в то же время, госпиталь — это некое мистическое пространство, где каждая встреча, каждое событие, каждое слово несет внутреннюю нагрузку. Все это зачем-то. Для кого-то. Почему-то. Не просто так. Да, потом у многих от этих встреч и событий остаются рубцы, иногда невидимые, иногда большие, болезненные и безобразные, но люди живы и жизнь продолжается.

Ночь. В коридоре заправляют лампы, звучит голос фельдшера из приемного: 'Дежурный врач, на операцию!' Опять порт, опять ножевое. На этот раз попроще, всего лишь плечо, раненый добрел сам. Раур ушел на зов, Илан вместо него сел дежурить в палату к послеоперационным. Поближе к подоконнику — для хофрского доктора нужно написать протокол релапаротомии. Хофрский доктор остался где-то поблизости. Может, даже у Рыжего. Такая важная персона, знать из знати, ах, рядом не дыши. А все равно Рыжий. Илан достал из-за пазухи самопишущее стило, с ним было проще. Незаслуженно его забыл. Думал, будет напоминать о Ходжере, об упущенных возможностях. Думал, помешает жить в Арденне простой арданской жизнью. Почему так думал, сейчас не мог себе объяснить. Просто не хотел брать в руки ничего ходжерского. Как будто это что-нибудь изменит, уменьшит количество работы, снимет с кого-то груз болезней и страданий или увеличит число ночных страж, в которые можно выспаться... С ходжерским стилом почерк становился мельче, бумаги заполнялись быстрее. Краем глаза следил за больными, особенно за своим последним. На операции все было непросто, и дальше будет не легче. Очень хочется надеяться, что не опоздали с повторным вмешательством.

Бахнула дверь в палате справа наискосок. Доктора шумят. Голос Гагала:

— Да вы себя-то счастливым сделать не можете, а все туда же!

И неполный ответ доктора Ифара, начало которого он произнес тихо, а окончание Илан все же расслышал сквозь плотно закрытую дверь:

— ...в вашу богадельню!

Богадельня-На-Холме. Вот она благодарность за спасение руки. Врачу рука нужна, даже левая. Ночью, конечно, повышать тон совсем ни к чему, но, кажется, режим молчания с папенькой нарушен. Заодно и причина молчания выявлена: чрезмерная родительская забота о счастье детей. Так, как счастье понимает родитель. Не прокатило что-то у доктора Ифара. Не сложилось. Доктор Гагал всё ещё хочет быть счастлив по-своему и не отступает ни на шаг. Может быть, зря.

Илан поставил последнюю точку в протоколе, осталось только приложить печать. Печать в кабинете. Тащиться снова наверх — еще четверть стражи назад закончились ноги. Сидеть и взвешивать внутри себя разные чувства — немного отчаяния, когда делаешь, что можешь и что положено по протоколу, и человек полностью от тебя зависит, но ты не знаешь, получится ли, выживет ли, и немного уверенности, что не будешь опускать руки, пока не испробуешь все доступные средства, ведь иногда у тебя получается, и немного смирения, потому что менять судьбу удается, но иногда и судьба меняет тебя, и немного собственных не самых лучших воспоминаний, когда лежишь вот так, почти парализованный, ничего не можешь, почти не дышишь, а над тобой те, кто ввел тебе очень неподходящее лично для тебя лекарство, стоят и рассуждают, что вот, сейчас будет отек мозга, и это всё, и умрет, и что теперь делать, и испоганено дежурство, и кто будет отвечать, а ты держишься только на желании жить и немного на том, что кто-то из них же догадался вколоть тебе адреналин, — нет, взвешивать совсем не хочется, но ты сидишь и взвешиваешь. Потому что ноги закончились, а единственный способ спастись от мыслей — куда-нибудь бежать. Ты слишком много в это время чувствуешь и слишком много думаешь, лучше бы работать руками, и вообще лучше быть более тупым, простым и сильным, чем получается у тебя... Поход за печатью можно отложить на завтра. Вставать и идти все равно придется. Дренажи, пульс, температура у послеоперационных, урезонить докторов, проверить, как там Рыжий под присмотром Кайи, зайти в дезинфекцию, куда Неподарок понес именные гравированные скальпели замачивать в тройном растворе, и не вернулся, отыскать хофрского доктора...

Доктор Раур справился с раненым плечом быстро. Вкатился назад в палату со своей обычной улыбкой, словно все ему нипочем.

— Вам не тяжело? — спросил его Илан. — Я могу остаться до утра и подстраховать в операционной.

— Мне? — переспросил Раур. — Что вы! Мне в радость, я соскучился по настоящей работе!

— Ну, ладно, если так, — ответ этот вызвал у Илана отрадное чувство, он даже готов был забыть недоверие из-за бесплановой плановой. Хотя бы кто-то ни с кем и ни о чем важном не спорит, не противится и рад возможности работать. — Если привезут сложный случай, я не уйду, буду на этаже. Просто ищите, где заснул.

Вышел в коридор. В докторской палате тишина. Возле Эшты горит масляная лампа. Доктор Ифар спит или делает вид, что спит, отвернувшись к окну, самому Эште Гагал после того, как разбудили, зачем-то ввёл успокоительное. Надо спросить, зачем, неужели повел себя буйно? После лишней дозы пьяного гриба бывает, но... странно. В коридоре, чуть дальше, на обычной для Намура лавке перед операционным блоком, сидит парочка — советник Намур и доктор Актар. Обнялись, один, похоже, опять рыдает, зато второй наконец-то перестал пугаться собственной жалости и сочувствия и не бежит искать спасения у доктора в душещипательные моменты. Про жену доктора Актара Илан уже и вспоминать перестал. Намур, так Намур. Главное, не бросает его, есть свободное время — сразу здесь. Илана заметили, пришлось подойти, тронуть доктора Актара за плечо.

— Что случилось? — спросил Илан.

Актар вытер локтем лицо и горячо схватил Илана за руки.

— Это я виноват, простите меня, доктор! — объявил он.

Илан, у которого внутреннее 'я' уже стонало и само точило слезу от этих бесконечных поисков, над чем бы поплакать, подумал, речь о семейной склоке в докторской палате. Вдруг Актар нечаянно стравил отца и сына, много ли тем надо, чтобы они снова зацепились за старые обиды. Оказалось, доктор Актар винит себя в том, что замучил Илана и у того теперь что-то болит.

— Пойдемте спать, — вздохнул Илан и взял Актара под локоть. — Выспимся, и завтра утром у всех все пройдет.

— Не могу, — отвечал Актар. — Там у доктора Ифара, доктора Гагала и доктора Эшты очень нехорошо сложился разговор.

— Там все спят, — сказал Илан.

Доктор Актар позволил себе усомниться. Что происходит в докторской палате, Илана не особенно интересовало посередине ночи, но с ним поделились. Доктор Ифар не просто так сидел возле Эшты, Эшта тоже был ему сыном, старше Гагала на два года. Доктор Ифар не подозревал, что Гагал об этом знает. Доктор Ифар даже не думал, что Эшта и Гагал поддерживают родственные и профессиональные отношения. Но выяснилась какая-то некрасивая история, что будто бы Эшта послал к Гагалу платного пациента, а Гагал Эшту предал — оболгал и профессионально уничтожил. А доктор Гагал сказал, что никогда ничего подобного себе не позволял, никому не говорил, хотя не один раз стоило бы — доктор Эшта выпивал, бывало, ходил по вызовам пьяный, делал что попало, с каждым разом все хуже, и мать его спилась, и Гагал устал прикрывать его зад в случаях, когда доктора Эшту второй раз в одно и то же место не зовут, и исправлять его ошибки. Тут вмешался доктор Ифар, попросил не трогать память покойной возлюбленной, и все окончательно переругались, а Эшта кричал, чтобы этот убийца Гагал его больше не трогал. Успокаивать Эшту позвали фельдшера с поста, потому что тому снова стало плохо. И как вы думаете, доктор Илан, можно ли теперь туда идти?

— Давайте, я положу вас в общей, только не признавайтесь никому, что вы доктор, а то пристанут с вопросами, — предложил Илан.

На том и порешили. Намур хотел, по обыкновению, зазвать Илана в душевые, в одиночку он, похоже, побаивался раздеваться среди веселых медсестричек, Илан сказал ему, подойдет позже. До дезинфекции Намура проводил, но даже не проверил внутри наличие Неподарка. Быстро и почти не припадая на ногу прошагал до главного поста у больших дверей и попросил журнал общих записей. Открыл страницы платных вызовов в город. В тот вечер, когда Гагал попросил показать ему анестезию ниторасом и, в результате эксперимента, оказался навеселе, приходили именно за ним. Фельдшер вписал в графу выхода его имя, ему зачислил деньги, и пришел в кабинет к Илану искать доктора Гагала. Это Илан не сдержал язык. Из-за Илана доктору Эште отрубили руку. Адар и в портовой управе, которой командовал до прихода в город имперских властей, стоял на страже справедливости и всегда требовал возврата долгов. Сам мог не платить, но не вернуть задолженность ему было нельзя. Возможно, лекарства, опоить Эшту, оставил тоже Илан, предварительно рассказав, как пользоваться. Номо они не пригодились, покойников не лечат.

Мыслей в голову сразу пришло так много, что стало тяжело дышать. Во-первых, для того и писан госпитальный устав — доктора друг друга не обсуждают; взялся исправлять — исправь молча. Во-вторых, может быть, все не так. Может, не в чем себя винить и не за что казнить. Нужно хотя бы попробовать проверить, верная это догадка или нелепое совпадение. Адар ли вообще отрубил Эште руку. В-третьих, Илан сказал правду. Лучше совсем не лечить, не браться, чем наносить труднопоправимый вред. Впрочем, для нерадивых и неумелых докторов при городской гильдии есть квалификационная комиссия и внутренний суд, и не Илану решать, кто достоин звания врача и членства в гильдии, а кто нет. Но и не Адару назначать наказание. В-пятых, долгов и так было более, чем достаточно. Добавился еще один, вместе с ответственностью за искалеченную жизнь. В-шестых, за отчаяние, злость, а, может быть, даже сумасшествие Адара вешать на себя вину глупо, но... смотри пункт 'во-первых'. Нужно не только взвешивать каждое пророненное слово, но и думать, кому ты его говоришь. Любое, даже самое простое и самое правильное объяснение ситуации любой это объяснение слушающий может понять задом наперед и повернуть соответственно извилистому течению мыслей в своей голове.

Впрочем, не нужно себя оправдывать. Виноват. Скорее всего, виноват. А чтобы разобраться, что к чему, следует не топить себя, не кусать, но и не выгораживать. Следует встретиться с Адаром. Через кого искать встречи — через госпожу Мирир? Джениша? Аранзара? Просто пойти в порт?.. Испробовать все возможности, найти его и напрямую спросить, зачем.

И тут от входных дверей дворца прозвучало сакраментальное 'Врача в Адмиралтейство!' А с другой стороны, из акушерского, выскочил Гагал и крикнул: 'Илан, Эшта сорвал повязку, выдрал трубки, залил пол, беги, прошу тебя, нужна кровь!'

* * *

В Адмиралтейство поехал Гагал. Илан даже не стал следить, сколько крови у него берут. Просто заснул на свободной постели Актара не в силах с собой бороться, и сон его был ближе к потере сознания. Видимо, взяли много, потому что на рассвете, когда проснулся, в голове шумело и перед глазами мелькали пятна, а при попытке встать он испытал смесь морской болезни с ортостатическим коллапсом и просто сесть на постели получилось лишь с третьей попытки. Времени на свече нагорело неполную первую четверть утренней. Начало процедур в отделении, проверки, уколы, промывания, раздача пилюль и микстур. Еще через четверть стражи завтрак и смена дежурного врача. Рядом с постелью Илана сидел Неподарок с застывшим серым лицом и потухшим взглядом. Помочь подняться даже не подумал, или спал с открытыми глазами, или плавал настолько глубоко в собственных мыслях, что не видел реальности. Илан чуть толкнул его в плечо.

— Сходи в палату напротив, найди доктора Раура, пусть поставит мне капельницу с глюкозой, — попросил Неподарка и лег обратно. — Иначе мне отсюда не уйти.

Неподарок слегка ожил, оглянулся, словно его тоже разбудили, нашарил на теплом полу свалившиеся подкрадухи и молча поплелся выполнять просьбу.

Доктор Раур, несмотря на почти полуторасуточное дежурство, был бодр, скор на помощь и умел с инструментом. Измерил давление, вынес вердикт: 'Мало!' Систему в вену поставил так, что Илан почти не почувствовал, принес шприц с желтым масляным экстрактом, спустил рубаху с плеча, не спрашивая и не объясняя, сначала уколол, потом сказал:

— Вы извините, доктор, что я с вами, как с больным, это брахский ягодник с маслом белого лавра, сердце поддержать. Вчера не рассчитали, наверное, что вы уставший. Я полтора флакона крови взял. Стоило ограничиться одним, но уж очень напугал нас этот вон паршивец, весь пол вымыл кровью. А еще врач называется...

— Сейчас с ним что? — спросил Илан, скосив глаза на Эшту.

Тот лежал для наблюдений неудобно — хоть и поперек палаты, но у Илана за головой, так что видел Илан от него только укрытые одеялом ноги. Неподогретый раствор холодком бежал по руке к плечу, быстро и заметно делая жизнь более сносной. Даже света от ламп и свечи с отметками времени стало больше. Или это рассвет дополз до гор за Арденной, и от моря в западные, обращенные к городу окна падают бледные блики, затылком к окну не поймешь.

— А что с ним будет? Пережали, завязали, привязали. Дышит, жизнью недоволен. За то, что его двое суток всем госпиталем спасают, поблагодарить не хочет, если еще раз так сделает, спишем его в беспокойное отделение к брахидскому доктору Арайне, вы согласны?

Илан промолчал. Последняя реплика предназначалась, по всей видимости, не ему, а самому Эште, который не спал и недовольно засопел в ответ.

— В отделении... какие прогнозы?

— Дивертикул пищевода я перевел в общую, — стал рассказывать Раур, загибая пальцы, — первое ножевое хорошо, у него все расписано для следующей смены, но пока не трогаем, второе ножевое отпустили домой, последний по релапаротомии хуже, я позволил себе дополнить ваше...

В дверях палаты возник Неподарок.

— Доктор... У меня... я... поговорить хочу, — опустив голову, пробормотал он.

— Подожди, — махнул на него Раур. — Приведу вашего доктора в порядок, отправлю завтракать, потом поговоришь. Ничего срочного уже нет, не оживить покойника.

Неподарок исчез из дверного проема как-то очень резко для раннего утра и неудобных в ходьбе подкрадух.

— Какого покойника? — спросил Илан Раура.

— Которого доктор Гагал вчера привез из Адмиралтейства на вскрытие. Ай, вы же тут лежали, вы не знаете, какой вокруг него поднял шум этот ваш... друг. Советник Намур. Парня вон того, за дверью, кто он у вас, не знаю, полоскали, как тряпку, половину ночи. Он еле от них вырвался, и сразу к вам. Плакал тут сидел, всем мешал.

Еще один плакса, который всем мешает, подумал Илан, и тут же на пороге возник доктор Актар. А как ещё, вспомнишь дурака — он сразу появится.

— Здравствуйте, я за лекарством, — сказал Актар, — в тумбочке...

Как понял картину, в которой доктор Илан под капельницей на его кровати, неизвестно, но вместо того, чтоб лезть в тумбочку, упал возле постели на колени, схватил Илана за руку с иглой и ткнулся головой в скомканное одеяло. Видимо, решил, что окончательно довел своего доктора до больничной койки.

— Вставай, вставай, — сказал Илан и похлопал его свободной рукой по шее. — Меня уже проплакали насквозь, я больше не впитываю. Иди, всё делай сам, правильно и вовремя, чтоб я не ругался.

Тот закивал все в то же одеяло, к тумбочке за своим лекарством отполз на коленках, благо полы теплые и после вчерашнего кровопролития помытые. Когда уходил — скорбно оглядывался.

Илан подумал, у тех, кто смотрит свысока, как доктор Актар или император Аджаннар, образ государя Арденны, занятого врачеванием страждущих, иногда до самозабвения, а иногда, как этой ночью, и до самоистребления, сопряжен с некоторым героизмом, отречением от мира и царственной власти, с добровольным падением на такую глубину, что это уже высота, подвиг, почти что святость. Служение высшим идеалам, презрение к мирским удовольствиям, радостям, богатству, свободе, славе. А некоторые, вроде доктора Ифара, который тоже проснулся, но пока не придумал, что сказать, считают, он кается и отрабатывает грехи. Хорошо бы, еще был босиком и в грубой холщовой рубахе. Можно с цепью на шее. Еще лучше — в веригах или кандалах. Но, как вчера, в принципе, тоже достойно получилось. Спас жизнь, а сам ушел в обморок. Грехи — они такие, да. За них дорого и с процентами платишь, что за свои, что за взятые на себя чужие. И 'спасибо' за возмещение ущерба во втором случае говорить не положено. Что ж, доктор Ифар прав. Если он и правда так думает.

А теперь нужно попробовать встать. Грехи не дают лежать, толкают.

Вставать тоже радости мало. Руки болят после не самых острых в мире иголок, нога болит после ночного захода в операционную, голова болит просто так, может, брахского ягодника не любит, может, белого лавра, совесть болит из-за случая с Номо и Эштой. Куда ни схватись, всё неправильно. Утешать себя можно лишь тем, что в Арденне бардак — врожденное явление и не зависит от чьей-то вины или внешних катаклизмов. Хорошо, что есть дела. Первое — вынуть дренаж у Рыжего, пока из отделения не ушел торакальный хирург. Илан, конечно, в себя верит. И верит в кисетный шов, наложенный вокруг дренажной трубки. Дренаж решительно извлечь, шов мгновенно затянуть, и пневмоторакса не случится. Но вы же понимаете — Арденна. И рыжие по всем приметам самые плохие пациенты. Не хуже пациентов-докторов, но где-то рядом. У них чаще других случаются осложнения, нетипичные реакции на препараты, быстрее образуются пролежни и в целом они нежные, как плесень.

Обморок ожидаемо торчал в палате. Оберегал товарища. А Кайи не было. Вместо нее у окна, отодвинув штору, стоял хофрский доктор и смотрел на город. Общее настроение на похоронное было не похоже, из чего Илан сделал вывод, что ночь прошла более-менее спокойно. Неясно, кто, где и в чьем обществе спал, но ничего ужасного не случилось. Хоть и без неприятностей не обошлось.

Илан подошел, чтобы прочесть смотровой лист, подписанный Рауром, посмотреть мочу и оценить возможность удаления дренажа прямо сейчас — дренаж в порядке, отделяемое терпимое, муть из мочи почти ушла, зато под больным мокро. Спросил, где Кайя. Ушла мыть судно и за чистой простыней. На вопрос, как так можно подложить судно даже не под женщину, а под мужчину, чтобы у него потекло по спине, ответить никто не сумел. Илан рассердился. Выслал Обморока искать горячую воду и полотенца, на хофрского доктора зыркнул так, что тот едва ли не спрятался за штору. Понял, что не помнит, как хофрского доктора зовут. Или не знает этого. У Илана вечная проблема с именами. Вчера, удаляя кусок кишечника со свищом, вычищая из брюшной полости гнойники и вымывая кишечное содержимое, гной и фибрин, не удосужился спросить. Показал доктору рукой, что не кусается, из-за занавески можно выйти, попросил сходить в предоперационную за перчатками, антисептиком и попросить лоток со стерильным инструментом для удаления швов. Зажим, чтобы перекрыть дренаж лежит рядом с чистыми шприцами, нужны только дополнительные руки. Появилась Кайя. Сказал ей, что думает про мокрые простыни. Она упрямо наклонила голову и готова была брякнуть свое обычное 'а что такого?', но Илан предупредил возражение: 'Не разговаривай со мной! Тот, кто со мной разговаривал, здесь больше не работает!' Рыжий попытался заступиться, ухватившись за Илана, но возможности его были невелики, и Илан уложил его руки обратно. Стали вдвоем снимать с постели белье, оба злые, Рыжий в огорчении. Явился Обморок с горячей водой, Илан велел им с Кайей мыть и Рыжего, и клеенку на кровати. Потом чистая простыня, потом обезболивающее и совсем чуть-чуть седативного. Чему Илан твердо научился на собственном опыте — что успокаивающего при манипуляциях никогда не надо жалеть. Потом вдвоем с хофрским доктором в четыре руки снимали дренаж, причем, дважды пришлось объяснить, что нужно делать, где держать кожу и как когда тянуть кисет. Первый раз по-таргски, на второй Илан уже перешел на ходжерский. Лучше бы взял в помощники Кайю, она хоть с первого раза понимает. Наверное.

Но сделали быстро и чисто, и Илан слегка выдохнул. Правда, Рыжий в ответственный момент умудрился издать такой жалобный звук, что отогнанный подальше к окну Обморок бросился к нему, словно наседка к цыплятам, схватил за плечо и чуть не расплакался с горя. Как же, тут целых пять капель крови, а то и все десять, и страшная трубка, и какие-то ниточки в боку, и драгоценный посланник Мараар лежит, словно смертельно раненый на поле боя, и стонет, значит, без паники не обойтись.

— Всё! — сказал Илан. — Обязанностей море и маленькая плошка, поворачивать, растирать, покормить, подышать, подвигаться, откашляться. А будешь сопли на кулак наматывать, обниму, поглажу и поцелую в лобик. Тебе это понравится? Нет? Мне тоже нет. Поэтому не вводи меня в затруднение, подходи и выполняй!

Рыжий что-то хлюпнул. Попытался сказать голосом, отчего Обморок ухватился за него еще крепче.

— А ты, — велел Рыжему Илан, — не хнычь. Я тебя отпустил на свободу. Теперь можешь поворачиваться сам и, если получится, даже сесть.

Это всех слегка утешило.

Илан оставил всю компанию разбираться, кто в чем виноват и что они теперь будут делать. Ушел в послеоперационную. Там капают. Всех разом всем подряд. У повторного, самого тяжелого, висит флакон с желтоватым раствором, один из тех, что выдала вчера аптека по рецепту Актара. И один на стойке уже пустой. Опять эксперименты доктора Раура, да что ж такое... Но помогает. Инъекций много, все обычные, большая часть — чтоб спал. На удивление, все хорошо. Прямо подозрительно хорошо. Почки нормально, сердце нормально, дыхание, правда, жесткое, ну, и хвост с ним. Почти нет лихорадки — главное. Промывать еще не начинали, это к следующей смене. По множественным трубкам что-то вытекает, в разумных объемах и не самого страшного вида. Мышь сказала бы: да, ездец, но не смертельно. Скорее да, чем нет. Илан ожидал встретить картину в разы хуже. Вчера это выглядело всего лишь как два из десяти. Сегодня тянет уже на пять-шесть. Надо просить у Актара подробный разбор брахидского зелья. И заказывать в аптеке срочно еще. Прямо сейчас составить заявку флаконов на пятьдесят для начала, и надеяться, что сырье не очень экзотическое и какое-нибудь местное или хотя бы оттуда, где навигация круглый год. Чистая бумага с ночи лежит на подоконнике. Где ходжерское стило? И Неподарка, намеренно шаркающего подкрадухами под открытой настежь дверью, чтобы обратить на себя внимание, не замечать. Пойдем все вместе на прием, там выясним, что за допрос, что за покойник. Честно сказать, не хочется узнавать. Усталость накапливается и без лишних знаний.

Неподарок был несогласен с тем, что его не видят, всунул голову в палату, мрачно спросил:

— Доктор, вам принести чай?

— Принести, — кивнул Илан, не отрываясь от составления заявки. — Еще найти Мышь и узнать, где доктор Гагал и что делает.

Доктор Гагал нашелся сам. Пришел проведать докторскую палату (это после вчерашнего-то, крепки семейные узы, позавидуешь) и позвать Актара в процедурную выполнять прописанное. С какими лицами они оба туда шли, надо было, конечно, видеть. Но зашли и вышли, не подрались и даже обошлось без разговора на повышенных тонах. Вообще утро шло тихо и молчаливо у всех, кроме самого Илана. Что-то не припоминалось Илану дней, когда он злым был прямо с утра, едва проснулся. К вечеру донимали, бывало. Все же понимают, как могут вывести пациенты. Но чтобы утром — это новое. Нужно срочно искать точку опоры и все исправлять. Может быть, Мышь поможет. Споет, станцует, и жизнь наладится.

Пришел доктор Никар, спокойно принял у Раура смену, забрал дописанные Иланом листки с назначениями, все прочел, кивнул, сразу направился смотреть тяжелого. Поинтересовался:

— Будить пробовали?

— Пробовали, — сказал Илан, отхлебывая принесенный Неподарком горячий чай и радуясь разливающемуся внутри теплу. Злость и хандра от тепла немного отступали. — Даже поговорил. Потом пришлось успокоить. Зачем он нам разговорчивый в таком состоянии? Оборвет что-нибудь, побежит куда-нибудь, шагов на пять-десять... Пусть спит. Меня больше беспокоит доктор Эшта.

И рассказал ночные приключения, умолчав об их основной причине.

— Да вы идите, — сразу стал выпроваживать его Никар. — Вам отдыхать надо.

— У меня прием, — сказал Илан.

— Тем более, идите!

Но на выходе из отделения поджидал Гагал.

— Илан, — сказал он. — Доктор Илан... Спасибо тебе огромное. Я... не знаю, как отблагодарить за помощь, я готов на что угодно, но... я могу обратиться с еще одной просьбой?

— Смотря, с какой, — вздохнул Илан.

— Помнишь, недавно женщина умерла от кровотечения? Когда родственники отказались от операции? Ты еще их выпроваживал.

— Помню, — кивнул Илан и приостановился.

— Та дрянь свиномордая, которая не дала разрешения оперировать, крючкотвор с Судной площади. У него контора по подаче исков, жалоб, по судебной защите и обвинению. А роды принимал Эшта, и ушел чуть раньше нужного, оставил акушерку одну. Вот они и... подали на него жалобу в гильдию. На неправильные действия, якобы он не так надавил, не туда, слишком сильно, сбежал, испугался, оставил умирать, чушь, в общем. Отметили траур по-своему, в тот же вечер. Забрали мой протокол вскрытия, с моей подписью и моей печатью. Думаю, взятку дали для немедленного рассмотрения, или нажали на кого, сволочь он в городе известная, немного найдется желающих с ним столкнуться в суде. Эшта и так без руки, понимаешь? Если его лишат лицензии, ему нельзя будет ни преподавать, ни консультировать, ни даже устроится помощником фармацевта в дрянную аптечную лавку... Я готов пойти в гильдию на суд и подтвердить, что не он виноват. Даже если он правда виноват, передавил и поторопился. Я готов врать, если будет надо. Мало ли мы врем пациентам... На несколько слов больше или меньше, что это изменит для нас? А для Эшты изменит всё. Они отказались от операции сами, это — правда. Мне нужно, чтобы кто-то, кроме меня, подтвердил их отказ. Лучше, если не девчонка-фельдшер, а человек, чье слово имеет вес. Я хочу попросить тебя. Ты был там, они тебя видели. И гильдия тебя послушает.

Илан прислонился к стене. Голова закружилась, настолько резко ему стало легче, словно в воздух подбросили. Захотелось Гагала обнять. И пойти на завтрак захотелось. Постоял, делая вид, будто думает над просьбой, на самом деле расправлял внутри себя изрядно помятую совесть. Гагал тревожно наблюдал за его лицом, пытаясь правильно истолковать выражение, но ничего, похоже, не понял. Илан сказал:

— У меня лицензия ходжерская. Они не имеют права ее не признавать, но буду ли я для них авторитетом?

— Да какая разница, чья у тебя лицензия, — кажется, выражение лица Илана Гагал истолковал в свою пользу, как согласие. — Ты — государь!

Илан махнул на него рукой.

— На колени еще упади. Я государь, как из лягушки клизма. И не хочу, чтоб мне об этом говорили. Хорошо. Я пойду, если это важно. Сказать мне есть что.

На колени Гагал падать не стал, но расчувствовался и сам Илана обнял.

— Спасибо, — говорил он, — спасибо. У нас уродская семья, но другой у меня нет. После того, как мама умерла, приходится дорожить теми, кто остался...

— Постой, — Илан попробовал его от себя отстранить. — Что за покойника ты привез ночью из адмиралтейства?

— Ой, — вспомнил Гагал, отступая. — А убийство у них было. Полиции битком. Но почему так получается всегда — как покойник, так я. Как вскрытие, так мне...

— Кого чем убили?

— Не поверишь, деньгами. Серебряными дянами. Три штуки запихнули в глотку, он и задохнулся. А покойник — копия твоего подмастерья-алхимика, как ты его зовешь? Неподарок? Не подарок он у тебя и есть.

* * *

Ко времени завтрака Намура в госпитале уже не оказалось. А к началу приема Неподарок находился в состоянии нестояния. С пятном на спине уже не в одну, а в две ладони и с полосами от ногтей сверху, снизу и по плечам. Помогать он уже не мог, он вообще ничего толкового делать не мог, только лежать скулить.

— Я не знал, что у меня есть брат, — стонал Неподарок, спиной кверху вытянувшись на кушетке и уткнувшись себе в локти. Илан обрабатывал ему спину антисептиком, снимающим раздражение средством и накладывал под пластырь компресс. — Я не знал, что моя мать умерла... Я не знаю, кто писал мне эти письма, я ничего не знаю, я вообще здесь ни при чем...

— Ты не чесать все это можешь? — отвечал ему Илан. — Если можешь, то держись, а то по всему телу расползется. Мало того, что вы с Мышью оба с фингалами, ты еще чешешься, как обезьяна. Сейчас начнется прием, что о нас скажут люди? На что это похоже? Что я вас бью, а у тебя блохи?..

— Не могууу, — ныл Неподарок, дергаясь от каждого прикосновения тампона с раствором.

Тогда Илан набрал в шприц успокоительного и вкатил в удобно подставленную ягодицу по самое 'ой!'

— Всё, — сказал Неподарку. — Хвост с тобой, иди и отоспись. И дверь в лабораторию крепче закрой, чтоб не подумали, будто у меня еще и персонал пьяный.

Прием начался с толпы в коридоре. Все пришли к началу, кто-то записался на время попозже и ждать не стал, но большинство выстроилось в очередь и принялось шуметь за дверью, обсуждая новые возможности медицины и невероятную бесплатность диковинного нового врача.

Ну, да. Это на острове Гекарич Илан был просто врачом. В Арденне просто врачом ему никогда не стать. Приглашенные из адмиралтейства пациенты, в отличие от обычных горожан, неосведомленных, кто есть кто в госпитале и в городе, пришли не только полечиться и за советом. Они пришли поглазеть на настоящего арданского государя с близкой дистанции. Илан, насколько мог, вел себя обычно. 'Проходите, на что жалуетесь, давно ли болит, чем лечились, раздевайтесь'. На 'раздевайтесь' некоторые любопытные даже не рассчитывали и не были готовы. Один чудак вообще отказался, и зачем приходил?.. Несмотря на это, Илан выловил среди них две серьезные хирургические патологии, с которыми лучше не медлить, одно, далеко зашедшее заболевание, характерное для людей с ослабленной нравственностью, и несколько человек, которым лучше регулярно наблюдаться, одного перенаправил на прием к доктору Рауру в легочное на завтра, одну женщину отвел к Гагалу в акушерское, другую отправил с листом назначений к доктору Никару в процедурку, раздал довольно много лекарств и истратил порядочно стерильного инструмента, а к обеду все, пришедшие скопом, вдруг закончились.

Отправил Мышь с инструментом в дезинфекцию и пошел проверить отделение. Снова всё до подозрительности спокойно и прилично. Если не считать Обморока, которого доктор Никар строго отчитывал возле второй послеоперационной, прижав авторитетом в угол за выступом стены.

Вы, молодые и идеалистически настроенные люди, не знающие жизни, говорил доктор Никар, считаете, будто пролить кровь — это красиво. За идею, за родину, за счастье всех во всем мире, за вождя, за честь, за славу, просто сдуру, красота для красоты. Кровь-то, может быть, и красиво льется. Но только кровь. К несчастью, человеческий организм содержит еще много других физиологических жидкостей, про пролитие которых под воздействием высокого момента забывается. Из человека текут сопли, слюни, пот, мокрота, гной, экссудат, моча, блевотина, слизь и неоформленное в кал кишечное содержимое, иногда ртом. Все это потом, на больничной койке. Течет некрасиво, плохо пахнет, пачкает все вокруг, кто-то должен с этим всем возиться после вашего глупого жеста с пролитием крови. Выносить, вытирать, отмывать, и снова — выносить, отмывать, вытирать, и снова... Потому что кровь течет у вас максимум четверть стражи, а все остальное, если повезет, декаду-другую, а если не повезет, всю оставшуюся жизнь. И, раз вы влезли в эту кашу с пролитием крови, будьте любезны, и все прочее считать благородным и красивым, не воротить нос и не считать врача вам за прислугу. Врач, как вы, дураки, кровь не проливает, разве что для вас же, дураков, из вены в вену, чтобы вы жили. И врач из легочного, получающий за свои труды туберкулез суставов или внутренних органов, и врач из хирургии, работающий с гноем и умирающий из-за этого от инфекционного воспаления внутренней оболочки сердца, для вас не герои. Они тихие люди и уходят тихо, часто на своем боевом посту. Но вы не цените это как заслугу, умер и умер. Кто это поймет и оценит, кроме коллег-врачей? А коллеги вам не расскажут, им незачем пугать возвышенно настроенную молодежь физиологическими жидкостями, молодежь от этого в обморок падает, но почему-то затрудняет этим тех же врачей...

Обморок стоял бледно-зеленый, вжимался в стену и страдальчески смотрел в пол.

Ну, ясно все с Обмороком. Опять. Не привык еще. Наверное, к повторному сунулся, а там как раз брюшную полость через дренажи промывают. О физиологических жидкостях, кроме, может быть, слез, он сроду не задумывался. Знакомство с ними оказалось трудным. Хорошо, что не на своей шкуре, Обморок, порадуйся хоть этому. Не из тебя торчит девять трубок, большая часть которых подшита к коже, не из тебя течет самое разное отделяемое, где само, а где от промывания, и не в тебя сейчас вливают и выливают отовсюду, где только можно представить себе, и где нельзя...

— Давай-ка, я тебя спасу, — произнес Илан, с трудом оттесняя масштабного доктора Никара в сторону. — В палате сейчас кто?

— Кайя, — отвечал Обморок, выползая из угла по стенке. — Она просила отпустить ее поесть.

— Пойдем, отпустим.

— Он прав, — сказал вдруг Обморок, когда они отошли на несколько шагов. — Все хотят всё и сейчас. Не думают, какой ценой, и что будет потом, после войны...

— Конечно, доктор Никар прав, — согласился Илан. — Бери Кайю и идите обедать, я посижу вместо вас.

И снова непорядок в палате. Кайя должна быть, но Кайи нет. Понятно, почему в детском всегда жалобы на недостаток чего-то. В первую очередь там господствует недостаток ума и дисциплины, а остальные недостатки — следствие. Рыжий лежит на боку, отвернувшись к окнам, и по позе похоже, нехорошо ему. Обморок бросился первым, чувствует, когда что-то не так. Или эмпатия хорошая, или повадки Рыжего изучены. Обежал кровать, руку под голову подсунул, за ладонь взял, зашептал что-то. Жалеет. А как же 'он солдат', как же 'не нуждается'? Быстро меняется отношение к себе и к другим, стоит ситуации из игр в честь и славу перейти в дело... День сегодня для Рыжего сложный, ничуть не проще, чем вчера. Острой боли уже нет, но лекарственное оглушение из головы вытряслось, и вместо него пришло осознание болезни и полной беспомощности — ни встать, ни сделать что-то самому, даже самое простое. То, что слепой и немой, не добавляет простоты состоянию. Только хуже.

Илан проверил маркировку на биксе с инструментом — свежий, утро, хоть тут подсуетились. Прочел последние записи в листке, взял стетоскоп, послушал, обстучал, дышит симметрично, на сердце без шумов. Повернул на спину, посмотрел шов, пощупал живот. Сегодня никакой имитации зрения, глаза у Рыжего совершенно слепые и несчастные, жесты невпопад, Обморока находит, наугад водя рукой в пространстве. Илан стал набирать в шприцы лекарства. Глушить больше не будем, был бы здесь один, без жалелки, можно было бы подержать еще под снотворным, но, раз есть Обморок, пусть старается. У него получается неплохо, он научился необходимому уходу и даже шепотом выговаривает 'я с тобой' и 'хороший', хоть и запинается, и голос его еле слышен, а еще у него от собственного разворота в понимании действительности иногда бледнеют щеки, а иногда розовеют уши. Проблем со здоровьем, не считая обычных послеоперационных, у Рыжего совершенно никаких, ничего лишнее не болит, нигде не осложнилось, не отвалилось и не выросло, не упало и не подскочило. Просто стало тяжко на душе, собственная слабость злит и огорчает. Сильный и, до недавнего времени, здоровый человек такое положение переживает глубже чем тот, кто привык распускать нюни и пользоваться помощью. Но и выходит из него проще. Нужно только подкопить сил.

— А можно доктор Зарен принесет нам книгу? — просит Обморок. — Можно, я буду читать вслух?

— Да, конечно, — согласился Илан, в уме оставив: 'Делайте, что хотите, мои родные, лишь бы вы мне не ныли. И в обморок не падали'. — Доктор Зарен нас на сегодня покинул?

— Он на время ушел в посольство, там нет врача, и он хотел собрать и принести вещи палач... а...

Илану потребовалось несколько мгновений, чтобы проморгаться. Палача — это кого? Мараара Обморок так не назвал бы. Повторного?.. Ясно, что посланник Ариран только что ляпнул лишнее и сам это лишь в последний момент понял. И Рыжий его дернул за рукав поздновато. Совершенно непонятно при этом, почему в посольстве нет врача, но есть палач. Раз его вещи в посольстве, логично предположить, что Илану пытаются крутить хвост, утверждая, будто палач доставлен с корабля. Но — вроде, не из дикой деревни посольство, чтобы проблемы заболевших решались без врача, но палачом, тяп, и готово. Илан во время заминок в приеме взял лист бумаги, расписал события и сосчитал по дням, какие известные ему неприятности приходятся на время ранения повторного, если шестые сутки от ранения на сегодня правда (а они, скорее всего, единственная правда из рассказанного). Убийство Номо. Ранение кого-то неизвестного в доме, где был убит Номо. Палач — не тот ли неизвестный?.. Хотя, крови на полу было многовато, конечно, для ранения брюшной стенки, но, может, не ему одному там досталось. Шили его точно на берегу. Зачем врут?..

— Как же так вышло, — сказал он, — что у вас в посольстве нет своего врача?

— Ну... — Обморок слегка вздохнул. Надеялся переводом разговора на другую тему прикрыть свою оплошность. — Врач был... Так случилось, что наш доктор скоропостижно умер этим летом в сильную жару, а нового не прислали. Мы нашли замену в городе, все было хорошо...

— Было?.. И перестало? А как звали вашу замену? — поинтересовался Илан. — Не доктор Эшта, случайно?

Обморок неуверенно кивнул. Рыжий уже тянул его за рукав из всех немногих своих сил.

— Может быть, я ошибаюсь, — медленно проговорил Илан. — Но мне кажется, вам нужна помощь, ребятки. Не медицинская. Вы путаетесь в показаниях, словно бродяжки малограмотные. Я не знаю, как шьют по коже в хофрской технике на ваших кораблях, но береговую арденнскую я узнаю с завязанными глазами. Вы лично от участия префектуры в ваших делах отказаться можете. А доктор Эшта — нет. Вы точно уверены, что с вами самими все натворили ваши же люди, и все это ваше внутреннее дело? Руку доктору Эште отрубил тогда кто? Не ваш палач, по времени не совпадает. Но кто? Тоже ваши?.. Тогда это уже совсем не ваше внутреннее дело. Совсем-совсем.

Обморок отрицательно помотал головой и потупился. Рыжий махнул рукой — все, сил нет, говорите, что хотите.

— Мне нужно увидеть кира Хагиннора, — объявил Обморок.

Не 'нам'. Мне.

Отличная идея, хотел сказать Илан, я передам ему как только, так сразу. Но в этот момент вошла Кайя с тарелкой щадящего варева для Рыжего — бульон с протертой курицей.

— Вот, — сказала она. — Сейчас покормим...

Илан собрал инструмент, расставил по порядку оставшиеся лекарства и молча вышел. Не стал ни обсуждать что-то еще, ни ругаться на то, что оставили Рыжего без присмотра. Киру Хагиннору он скажет при случае. Но случай подгонять не будет. А с обедом сами как-нибудь разберутся.

Аптека, между тем, мудрила с лекарством доктора Актара. Они сделали внутримышечный препарат, но не сделали ни подъязычного дополнения к нему, ни партии заказанных утром внутривенных флаконов. На тумбочке в докторской палате лежали записи Актара с вариантами составов и способами изготовления. Илан собрал их, стал читать. Кое-что понял, кое-что нет. То, что там было написано, выходило за пределы четырехтомника 'Простые и сложные лекарства', привезенного им с Ходжера. Аптека работает по 'Лекарствоведению' Цереца, труд которого всего в двух томах, но очень толстых. А когда-то был в дюжине свитков и как-то по этим свиткам делился, но это все, что Илан про него наверняка знает. В личные тетради доктора Актара, лежащие тут же, лезть за объяснениями неудобно, мало ли что там, помимо фармакологических выкладок, может быть записано. Одалживать тяжеленные кирпичи Цереца с целью прочесть — долго и нет на это времени, хотя, надо бы. Именно от несходства своего руководства с аптечным Илану приходится делать некоторые лекарства самому, иначе можно промахнуться с дозировкой и не рассчитать воздействие...

Эшта спит. Сам по себе, без уколов. Умаялся, будучи несогласным с лечением, с госпиталем, с удерживающими его полотенцами, с родственниками и с собственной однорукостью. Отвязывать его пока не рискнули. Слишком неудачным оказался вчерашний опыт. В докторской палате больше никого нет, все на обеде. В операционной и даже в приемном затишье. Это хорошо, потому что сегодня дежурного оперирующего врача нет. Условно это доктор Наджед, который ушел болеть простудой во флигель, либо доктор Гагал, который ночь провел в морге, поэтому сейчас неизвестно, где находится и что делает. Скорее всего, тоже спит. За терапевта можно посадить дежурить, кого поймаем, за хирурга, к сожалению, нет.

Доктор Никар пишет что-то на подоконнике во второй послеоперационной, там очень удобный подоконник. Что касается Илана, то его желание копаться в фармакологии, сравнивать труд Цереца с 'Простыми и сложными лекарствами', разбирать крученую политику и обеспеченность сырьем аптеки и заботиться о том, как отнесется к аптечным вывертам доктор Актар, легко объясняется — ему не хочется подходить к повторному. Потому что тот — Палач. Нужно сделать это. Через силу, через понимание, что работать должен, как на войне: раненых принимать и лечить любых, как своих. Милосердие прежде всего. Жизнь превыше всего. Долг — определяющее руководство для врача. Давай, доктор, найди еще возвышенных слов, пусть подействуют хотя бы как рвотное, уговори себя. Надо.

Сложил листы Актара, перевел дыхание, шагнул в сторону палаты напротив. Остановился. Были бы на одежде таргские рукава — им бы сейчас досталось. В арданской и ходжерской одежде прятать свое замешательство, неуверенность, гнев или раздражение не во что. Руки трясутся? А на операции не тряслись. Просто глубоко вдыхаешь и идешь, куда обязан, стараясь сохранять хотя бы видимость профессиональной невозмутимости. И с надеждой, что оно как-нибудь само пройдет.

Возле Палача никого нет. Даже кровать его на некотором удалении от прочих. Его разбудили — промывали желудок через зонд, случилась такая необходимость, сплюнул кровью. Он слабо водит глазами, не до конца понимает, что с ним, а, возможно, и где он. Илан подошел. Посмотрел. Дождался остановки взгляда на себе. Кивнул.

— Здравствуй. Меня зовут доктор Илан. Я спасаю твою шкуру. Ты меня понимаешь или мне говорить по-ходжерски?

Взгляд медленно фокусируется, на лице отражаются самые разные стадии осознания происходящего от тоскливого 'доктор, сколько тебе лет, твоя мама знает, чем ты здесь занимаешься?' до почти панического 'почему я до сих пор не сдох?' Последняя мысль произносится вслух на хофрском, практически одними губами.

— Потому что я спасаю твою шкуру, — слегка пожал одним плечом Илан, переходя на ходжерский. — Пока что получается.

Палач закрыл глаза, попробовал отмахнуться от Илана рукой, как от кошмара, получилось слабо.

— Если ты поможешь мне тем, что не станешь мешать, все будет хорошо, — закончил Илан.

Больше не о чем пока разговаривать. Мутно ему. Не понимает еще.

— Стой, — сипит Палач. — Доктор, стой... Позови священника...

— Вашего? Нашего?

— Все равно...

Можно подойти к Обмороку и спросить, есть у них кто-нибудь в посольстве или на корабле, кто бы сгодился. Но... не слишком ли много в госпитале стало хофрского посольства, плодящего вранье и тайны? Доверие к себе они потеряли. На самой окраине Арденны, стоит храмик единобожцев с фениксом на крыше, маленький, скромный. При нем уже лет тридцать живет служитель. Отшельник-не отшельник, там, на дороге к Северной Верфи, отшельником быть сложно, толпы людей ходят туда-сюда на работу и по другим делам, многие у феникса задерживаются. Но человек, стяжавший себе славу подвижника, аскета и проповедника. Зачем нам хофрские странные личности? У нас свои есть. И кое-что примечательно: когда доходит до 'все равно' — это дело серьезное. Значит, грехи свои знает и смерти из-за них боится, что-то хочет исправить, надежда есть. Вот он, подарок, можно попробовать чуть иначе относиться к Палачу, даже если тот действительно палач.

— Хорошо, — сказал Илан и ободряюще тронул Палача за плечо.

Тот удивился, словно его волшебством подняло и аккуратно уложило на место. Человек, которому никто никогда не сочувствовал. Ну, посмотрим, как ты поговоришь со священником.

Из коридора донесся шум. Там говорили громко и по-докторски уверенно. Илан мельком глянул в приоткрытую дверь. Из аптечного корпуса через хирургию шел доктор Арайна с помощником, навьюченным свертками и мешками, словно верблюд. Неподалеку от послеоперационной доктор Арайна встретил доктора Никара и вступил в беседу. Помощник у него был из пациентов-звероловов, голова обрита налысо, как у самого Арайны, на черепе повыше виска вмятина со следами швов. Илан про него знал — тот попал в отделение для беспокойных после того, как лошадь лягнула его в голову. Пока доктор Арайна спокойно стоял и обсуждал какую-то проблему, помощник его ходил со своим грузом от стены к стене, не имея возможности остановиться. Арайна не обращал на это внимания.

— Доктор Илан? — говорил Никар. — Только что был где-то здесь. Посмотрите за той дверью. — И указал неправильно, на докторскую палату.

Илан сам вышел навстречу. Доктор Арайна поздоровался коротко, за руку, как принято в Бархадаре, и сразу перешел к делу.

— Вам передали лекарство, я рад, что вам понравилась моя рекомендация, но я обязан вас предупредить, — заявил он.

Илан взглядом следил за челночным ходом душевнобольного, который отталкивался от одной стены, чтобы пойти навстречу точно такому же препятствию по другую сторону коридора, и внутренне опасался, что тот, в своих размашистых и свободных движениях или налетит сейчас на стену и растеряет ношу, или уронит что-нибудь, лежащее сверху. Оторваться от наблюдения было почти так же сложно, как зверолову прекратить.

— Сюда! — щелкнул пальцами доктор Арайна, и помощник в три длинных, неестественно скользящих шага оказался рядом. — Разгружай верхний мешок. Не побей!

О пол звякнули флаконы, не больше десятка. Сверху лежала записка-отчет. В аптеке ничего, кроме брахидского зелья заказано не было, значит, это оно. Сам зверолов долгим преданным взглядом задержался на докторе Арайне и вдруг многозначительно произнес:

— Лысый. Сходи, пописай!

Доктор Арайна игнорировал реплику.

— Будьте осмотрительны с моим рецептом, — указал он длинным жилистым пальцем на мешок. — Не лейте всем подряд. Оно роняет пациента в печаль и размышления о смысле жизни. Кому-то лишь на пользу, а иной и повеситься может.

— Спасибо, учту, — поклонился Илан.

Арайна снова щелкнул пальцами помощнику, и тот мигом оказался у него за спиной. От стены к стене он теперь не ходил, просто туда-сюда качал головой. Простившись с Иланом сухим кивком и ничего хорошего или плохого не сказав про самовольную переделку рецепта, доктор Арайна двинулся в сторону акушерского. Видимо, что-то тащили и туда.

Илан заглянул в полотняный мешок. Так и есть, десять банок. Прочел записку — это окончательный результат, до следующей поставки сырья больше ничего ждать не следует. Два компонента закончились бесповоротно, на три есть заказы по другим лекарствам, нужно соблюдать приоритеты, из оставшегося в достатке ничего путного не слепишь. Перетопчется доктор Актар без подъязычных капель. А, впрочем, ладно, трое суток после пьяного гриба позади, бегает он как конь, болеть сильно ничего не болит, значит, курс скоро можно заканчивать. Зато теперь понятно, отчего плачет. Понятно, и что за бунт устроил Эшта. Ему повторять не будем, от воспаления обойдемся сульфидином. Но оставшиеся десять есть кому влить. Илан осторожно поднял мешок и понес его в палату к Палачу. Ну, доктор Раур. Спровоцировал эксперименты...

* * *

Чуть позже доктор Никар поймал Илана в коридоре, бесцеремонно (пока никто не видит) придержал за шиворот и убедил пойти и пообедать. Со второго этажа Илана не звали, до окончания приема оставалось чуть меньше стражи. Можно согласиться, пообедать и подняться в кабинет. Можно и не подниматься, пока в верхнем коридоре пусто. Если идти через черный выход из хирургического, дорога в столовую ведет мимо запертых пустых палат, мимо кладовых и шкафов с инвентарем, бельем и посудой, мимо уборной для персонала и малой сестринской, которая тоже должна быть закрыта в неоперационный день. Дежурная бригада, когда нет работы, либо помогает в приемнике, либо без дела торчит в дезинфекции. Сестринская, вопреки распорядку, оказалась незаперта, и навстречу Илану оттуда вышла Кайя, оправляя одежду и пряча ключ от двери в укромное место между грудей. Сорочка, выглядывавшая из-под форменной робы, была у нее надорвана на плече и, быстро поправив ее, Кайя прикрыла пару мелких синячков, какие образуются на нежной девичьей коже от слишком страстных поцелуев.

— Стой! — сказал Илан. — Почему не на месте?

— Мне отдали деньги и отпустили, — томно отвечала она, ни капли не смущаясь. — Мне завтра на дежурство в детском. Я хочу сходить домой.

— Я тебя не отпускал, — Илан подошел ближе, почти вплотную.

— А что нужно сделать, чтобы отпустил? — подняла она смелые глаза и, чуть отступив на полшага назад, прислонилась спиной к стене.

— Доработать смену, — Илан уперся ладонью в стену над ее плечом. — Вечером заступила, вечером уйдешь.

— А если я попрошу прощения? — с уверенным спокойствием улыбнулась она.

Привычки к согласию и повиновению, обязательной для младшего персонала, в ней не было ни на волос.

— За что, например?

— За поцелуй в пустом корпусе.

— Что с ним не так?

— Я не знала, что ты хирург.

— Что такого в том, что я хирург?

— У тебя не будет на девушку времени, — пожала она плечиком под надорванной рубашкой. — Твоя работа съест тебя, меня и все, что может быть общего. Не стоит начинать то, что закончится плохо или ничем. Я прошу у тебя прощения. Этого достаточно?

Илан убрал руку, ясно понимая, что вот, прямо сейчас, его обводят вокруг среднего пальца. Ласково и цинично. Сказал:

— Иди. Постарайся больше не делать то, за что придется извиняться.

— Я стараюсь, — усмехнулась она, — просто пока получается плохо. Удачного тебе вечера, доктор!

И сбежала. А Илан побрел дальше в столовую вдоль стенки, как больной. Удачного вечера. Падай, доктор, ты убит.

Жаль, досада не помогает работать. Его расстраивает и злит то, что он еще так молод, что поддается глупым, плохо контролируемым порывам, зря придавая им значение, что мир нельзя сделать яснее и строже, что ложное и фальшивое подменяет в нем честность и справедливость, что даже теоретически возможная влюбленность — это долг, это будущее, это надежды, а на деле за ней нет ничего, кроме эгоизма и бессердечия, что он и правда хирург, вот открытие, что ему трудно быть сильнее других, а придется в этот раз, и в другой раз, и еще не один раз потом, что он аристократ царских кровей, значит, ему не привыкать стоять в стороне и в одиночестве, и еще многое другое, всё и вместе. А единственное спасение во всем этом — привычно отвечать, что все будет хорошо. Не верить в это, но не верить и в то, что будет плохо. Просто не думать о плохом и хорошем. Не опускать руки. Нет права на слабость, какая бы беспросветная ситуация ни была, и в чем бы она ни заключалась.

Конец темного коридора, свет в огромных окнах, холодный воздух дворца, за пределами хирургии непрогретый снизу, плотные и влажные запахи кухни, распахнутые двери бывшей парадной залы, внутри шумят и стучат тарелками и ложками легочные, как всегда занявшие лучший стол возле окна. Откуда-то издали вдруг раздается зычный, но совершенно неуместный и негодный к обеду рёв интенданта: 'Делай вам тут культурный сральник! Никто в него жопой попасть не может!..' А следом в столовую вбегает доктор Гагал и сходу спрашивает про операционную и про Никара на ассистенцию — двойня не идет в роды. Люди едят, шумят, не могут прицелиться куда следует, рожают и родятся на свет, и остается только любить их всех, потому что сами себя они любить не всегда умеют и могут. Нужно быть железным, но с душой. А это трудно. Жизнь продолжается.

Потому что на пороге высоких дверей щурится от яркого света Мышь, разыскивая взглядом Илана. Нашла. Бежит. Почти виснет на плече и, без намека на разрешение, встревоженно шепчет в ухо:

— Доктор, доктор, там к вам на прием пришел этот... ну... которому я камнем в лоб засветила. Сидит в коридоре, идите скорее, я его боюсь!..

— Мышь, — слегка отодвинул ее локтем назад Илан, не откладывая ложку. — Ты сама перед ним виновата. Либо иди, извинись и не бойся, либо стой тут, и пусть он пять сотых подождет.

Мышь топотнула и застыла за спинкой стула, как лакей.

Адар сам пришел. Что теперь? Быстро доглотать все, что есть в тарелке, запить некрепким, едва теплым чаем, махнуть Мыши и идти. Наплевав на ночные похождения Кайи и, похоже, Обморока, которого та пожалела пару-тройку раз за ночь. Ей это чести не делает, не считая того, что авантюры, включающие в себя порванную одежду, небогатой девушке могут влететь в денежные траты, а, если поймают на рабочем месте, то и окончиться увольнением. Что касается Обморока, то за свое везение пусть отчитывается перед Рыжим. Он не персонал и не больной, чтобы Илан мог требовать от него соблюдения устава. Илану не хочется ничего. Ни вступать между ними, ни ревновать, ни любить. Он тянет огромный воз тяжелой морально и физически работы, он забыл, что такое заботливо-нежное отношение, хоть и скучает по чему-то похожему иногда. Но ничего такого делать не будет. Он слишком занят. А если не будет занят, то найдет, чем отвлечься, помоет посуду, стены, окна, почистит обувь, подзатыльниками разгонит лентяев в дезинфекции, привычно поживет руками, без сердца и головы.

Здравствуйте, господин Адар. Проходите. Что вы от меня хотели?.. Вы больны. Конечно. Долго не проходящий кашель с кровью, головные боли, слабость, охриплость, одышка, боль в сердце и в костях в подреберье, отеки... Раздевайтесь, посмотрю. И... ничего хорошего. С хорошим и вообще-то редко к доктору приходят, но здесь совсем ничего, даже в следовых количествах. Легочная алая кровь с пеной, немного, но постоянно, увеличенные лимфоузлы на стороне пораженного легкого, невралгические боли, сип с плеском жидкости при аскультации, большая площадь поражения при перкуссии, асимметрия лица, разные зрачки, багровые пятна и растяжки на боках и животе, дистрофия мышц, плохой запах при дыхании, синяки образуются ни с чего, раны не заживают, печень вне пределов нормы... Все то, что не было заметно в темноте, с завязанными глазами и под куском черной ткани, хотя кое-что характерное Илан тогда себе и отметил. Давно? В мелочах давно, лечил только кашель, но бесполезно. Возраст? Пятьдесят семь. Резко хуже стало буквально несколько дней назад. Да, Илан знает причину. А знает ли господин Адар причину причины?

Адар снисходительно улыбнулся.

— Я пришел за приговором, — сказал он.

— Время можно потянуть, — пожал плечами Илан, перебирая в ящике лекарства. — Подождите одеваться, присядьте на кушетку. Я сделаю два укола, дам микстуру, пилюли и раствор для компрессов. На уколы нужно будет либо ходить, либо лечь к нам в легочное.

— Кого ты хочешь обмануть, доктор, — сказано без вопроса в голосе.

— Никого. А вы, господин Адар?

— Тоже никого. Тогда для чего мне лечиться?

— Честно?

— Хотелось бы.

— Я не должен так говорить, но... вам скажу. Вы свой человек, вы видели много правды и неправды, чтобы разбираться в этом. Лечиться бесполезно, ваша болезнь не лечится, но можно продлить жизнь настолько, что хватит привести в порядок дела, помириться с теми, с кем вы в ссоре, утешить тех, кто за вас беспокоится, и умереть просто и спокойно. Не сходить с ума от боли, которая начинает подступать. Не мучиться, захлебываясь кровью и гнилым легким. Здоровья и сил осталось ненадолго, и вы это знаете. Я могу помочь уйти достойно.

— Спасибо. Это честный приговор. Чахотка?

— Нет. С чахоткой, даже если зашла далеко, я справляться умею. С тем, что у вас, к сожалению, не могу. Резать поздно. Да и нечего резать, от легкого мало что осталось, и болезнь уже не только в легком.

— Знаешь, доктор, мне не жаль. Я заслужил.

— Никто не заслужил, не говорите глупостей.

— Руку вашему богатенькому коллеге отрубил я. Говорят, он при смерти.

— За что? — поднял глаза от рецепта Илан.

— За то, что... отказался лечить Номо и пришлось обращаться к тюремному врачу с Судной площади.

Какая-то неожиданная заминка в хриплом голосе. Словно не знал ответа на вопрос, не подготовился, и сочинять объяснение пришлось внезапно. Как будто не помнил, к кому пришел. Впрочем, может, ему не сказали внизу, кто из врачей на приеме.

— Левую или правую? — спросил Илан.

Бесцветные глаза на потемневшем от болезни лице долго смотрели на Илана. Он выдержал взгляд. А Адар глаза отвел.

— Правую, — сказал Адар.

— У него отрублена левая, — невозмутимо соврал Илан и стал дописывать рецепт.

— Значит, левую, — легко согласился Адар. — Я волновался, я не помню.

— Господин Адар, а теперь кого вы хотите обмануть? — поинтересовался Илан, прикладывая к рецепту печать. — Самого себя?

Опять долгий взгляд. Смотрит на Илана странно, словно видит его впервые.

— Ты не простил меня за Джату, верно?

— Не простил, — покачал головой Илан. — Но это моя болезнь, для вас она ничего не значит.

— Нехорошо. Ты же святой, ты должен был простить.

— Нехорошо, согласен. Ну, так я не только хорошие вещи делаю. А то, что святой, вообще не я придумал. Я говорю вам: простил или не простил, неважно. Джата простил, это должно вас успокоить.

— Тогда, если не простил, отомсти. Я здесь. Я готов принять наказание. Сообщи в префектуру, что я сознался.

— Вот ваши лекарства, господин Адар. За жидкостью для компресса обратитесь с рецептом в нашу аптеку, от главного выхода направо, там выдадут. Обезболивающее у вас должно было остаться.

— Его нет.

— В прошлый раз я оставлял вам много. При обыске в доме его не нашли.

— Я потерял, — развел руками Адар, и это тоже неправда. То ли разучился врать, то ли уже нет сил притворяться.

Илан взял в руки первый шприц и открыл баночку со спиртом.

— Господин Адар, не морочьте мне голову. Хотите в префектуру, идите в префектуру. Я вам не верю, может, они более легковерные. Если надумаете остаться в госпитале, я выпишу направление. А сейчас лягте, повернитесь ко мне спиной, расслабьтесь и подумайте. Если не надумаете, завтра на уколы в это же время, в хирургическое отделение к дежурному врачу.

— Мне очень нужно, чтобы ты поверил.

— Зачем?

— Потому что это сделал я.

— А чем рубили? Топором?

— Нет. Абордажной саблей.

Ответ, скорее всего, верен. Но все равно он вранье. Слабые руки, одышка, боль в груди — нет, не позволили бы такого чистого, ровного и очень сильного удара. Особенно если волноваться настолько, чтобы не помнить, какую руку рубил. Лет двадцать назад ты был на такое способен, господин Адар. Сегодня — нет. Так кого защищаем, если Номо мертв?..

— Хочу умереть, — вдруг говорит Адар, вздрагивая от иглы. — На плахе быстрей, чем от болезни. Не так противно и страшно. И больно совсем недолго.

— Идите, пейте прописанные лекарства, — вздохнул Илан. — Если вы придумаете себе еще преступлений, которых не совершали, я попрошу кого-нибудь официально обратиться ко мне за помилованием от вашего имени. Это может сделать любой встречный. Я не пользуюсь царской печатью, но для вас достану ее из сейфа специально. Так за Джату и отомщу. Может, даже смогу вас простить. Идите. Вам будет легче. Правда.

И мне будет легче, если смогу помочь — этого вслух не сказал.

Тревожно оглядываясь на опустевший коридор, в кабинет просочилась Мышь, все время приема больного караулившая где-то поблизости, благо укромных мест в коридорах хватает. Показаться Адару на глаза она так и не решилась, не говоря уже о том, чтобы извиниться. Илан сделал очень строгое лицо. Мышь прыснула от смеха.

— Зря смеешься, — сказал Илан. — Доставай новую грамматику, будем учиться.

— Не-а, — помотала головой Мышь. — По лестнице бежит доктор Гагал, спешит к вам, как голый к бабам, сейчас будет здесь!

Трам-тарарам на чугунной лестнице, предпоследняя ступенька едва заметно большей высоты, чем остальные, совсем крошечная разница, но все, кто слишком спешит, на ней падают.

— Тогда, — сказал Илан, — возьми масла из лампы, пипетку и капни в дверные петли. Я месяц собираюсь, никак руки не дойдут.

Мышь вскинула голову к верхней петле — достанет или брать табурет? Кивнула 'угу' и пошла в лабораторию за табуретом.

Дверь трагически проскрипела в последний раз прежде, чем ее лишат голоса. Впустила внутрь Гагала с книжкой в сером переплете в руках.

— Я, — сказал Гагал, — принес тебе устав гильдии арденнских врачей. Ты один? Не занят? Посмотришь, если найдешь время?

Илан протянул за книгой руку. За спиной у него открылась лаборатория, и на порог, столкнувшись, вывалились Мышь с табуретом и растрепанный Неподарок в робе наизнанку. И замерли. С доктором Гагалом у обоих были связаны не самые приятные воспоминания. Гагал уставился на них и спросил:

— Они что, подрались?

Илан оглянулся.

— Да. Но каждый сам по себе. Ты куда, Неподарок?

— Нужно выйти...

— Не хочешь попрощаться с братом? — вдруг спросил Гагал. — Пока он в нашем морге. Сдавать его иду, префектура забирает.

Неподарок беспомощно посмотрел на Илана и отступил в лабораторию, а Мышь, воспользовавшись заминкой, проскочила с табуретом вперед.

— Ну? — потребовал принять решение Илан.

— А вы? — спросил его Неподарок.

— Я — нет, у меня много дел.

— Я боюсь... без вас.

— Да ладно, что там страшного, — удивился Гагал. — Вон, одежда наизнанку — мертвецы тебя не сглазят.

— Я не... не мертвецов боюсь.

Намура, понял Илан. Намура бойся или не бойся, а встречу вечером Илан предчувствует. Возможно, с длинным разговором. Возможно, вечер будет проходить не только с участием Намура.

— Как хочешь, — сказал Гагал. — Можешь и в зеркало посмотреть. Такой же точно, только мертвый.

Неподарок вздернул плечи, на лице его проступило упрямое и злое выражение, которое Илан видел в последний раз в дезинфекции.

— Иди, куда шел, — махнул ему Илан. — Тебя никто не заставляет. Тебе просто предложили. Вернешься — запустишь автоклав, Мышь знает, что туда класть. И робу выверни. Сослепу одевался, что ли?

— Я хочу, — опустив голову, произнес Неподарок. — Очень хочу. Только боюсь без вас, они опять меня куда-нибудь потащат, а большой начнет совать мне в нос кулак...

— Идешь или не идешь, решай быстро, — велел Гагал.

— Хочешь — идешь, не хочешь или боишься — не идешь, — объяснил Илан, глядя на Неподарка. — Твое решение. Документы на тебя заперты в сейфе, утащить тебя без них никто не может. Бить, между прочим, тоже. Свободного побили бы, а ты стоишь дорого. Пугать могут и будут, бить — вряд ли.

Невозможная вещь — выбор — была Неподарку тягостна, он бестолково переминался подкрадухами, то наступая на порог, то делая назад полшага. Нечасто, видимо, приходилось ответственно принимать решения за самого себя и для самого себя. Гораздо проще не спрашивать разрешения, подразумевать запрет, подчиниться внезапному ветру в голове, сбежать, нагородить каких-нибудь глупостей, чтобы расплатиться за них издевательством над собственным телом, и, в конце концов, забыть и свой поиск, и свое наказание, словно дурной сон. Так и складывается жизнь. Из ничего в ничего.

— Пойду, — наконец, решился он.

— Знаешь, где мой шкаф в дезинфекции? — спросил Илан. — Забери себе старые сапоги, шаркаешь, как привидение. Раздражает.

— Бегом, — добавил Гагал, поклонился Илану и повернулся идти.

Неподарок дунул вперед всех, мимо Мыши, чуть ее не сбив. Мышь не сдержалась, обругала по-трущобному, и спрыгнула с табуретки. Закрыла за Неподарком и Гагалом дверь. Открыла и закрыла снова. Не скрипит. Предупреждать о посетителях больше не будет. Останется только чугунная ступенька с трам-тарарамом для самых торопливых. Вдруг Мышь сказала:

— Доктор, а можно спросить вопрос?..

— Можно. — Илан уже открыл устав гильдии и листал первые страницы. — Спроси вопрос, отвечу ответ.

Устав был изготовлен в местной, недавно открывшейся печатне — дешевая неотбеленная бумага, картонный переплет и старомодный крупный шрифт. Зачем Гагал его принес? Голова тяжелая, изложенные то вдруг цветисто-высокопарным, то сухим юридическим языком строчки в ней не укладываются, в глазах рябит. Надо бы поберечь силы на другое. Чтение — потом.

— Тот человек, который... волшебник, — подбежала ближе Мышь, брякнула об пол табуретом и нетерпеливо встала на него ладонями и коленкой. — Он ведь предлагал мне загадать желание, тогда, в адмиралтействе. А я отказалась, помните?

— Помню.

Табурет доверительно двинулся еще на шаг ближе к Илану. В глазах Мыши горела идея. Удивительный человечек — все мысли открытая книга, читай, понимай, удивляйся. Не то, что врачебный устав.

— Глупо было отказываться, — признала Мышь. — Но я же не знала, что он волшебник! Я могу перерешить? Попросить его еще раз, по-настоящему?

— А у тебя есть твердое понимание того, что ты хочешь получить, попросив? — Илан оторвался от канцелярских формулировок, общих правил и установлений почтенного собрания арденнских докторов, закрыл книгу, заложив ее пустым рецептурным бланком. — Есть серьезная цель?

— Есть, — улыбнулась Мышь, просветлев мордашкой. — Только вам не скажу. Если растрепать заветное желание, оно не сбудется!

— Ты, Мышь, замечталась, — покачал головой Илан. — Ну, попробуй. Обсуди это с ним. Если снова когда-нибудь его увидишь.

* * *

Двери и лестницы, лестницы и двери. Коридоры, серые от копоти потолки, сизая, облезшая лепнина, белесые стены, наглухо закрытые ставни, несколько застекленных или частично застекленных окон, паутина, мусор, пыль... Не лабиринт, все по прямой, но многие теряются под высокими потолками, путают лестницы, забредают в незанятые госпиталем части дворца и попадают там в другой мир — мир не ободранных со стен шелков, пыльного паркета и хромой мебели, стоят, раскрыв рты и не решаются двигаться дальше. Илан сам в первые дни работы порой проходил больше тысячи шагов прежде, чем начинал понимать, где находится. К самому концу приема до него добрались такие заблудившиеся. Опять малярия, на этот раз двое детей, двенадцать лет и девять, старший привел младшего, строго его воспитывал, требовал не бояться доктора, а сам дрожал при осмотре. Лекарство горькое, принимать не хочется, но что делать. И это не лето. Зима. В южном Таргене с успехом применяется нефтевание болот и мелких водоемов, где размножается малярийный комар. Не напроситься ли на следующее губернаторское собрание, не составить ли план для южных арданских районов? Деньги... Необходимость давно назрела, найдутся и деньги, не так много надо. Убеждать доктор Илан умеет, это у него наследственное. Время... Со временем сложнее.

Заходил доктор Раур, положил на стол подробно расписанный протокол своей бесплановой плановой операции, опять читать. Молча и просто с подачей документа Раур справиться не смог, вступил в беседу, убеждал Илана обязательно обобщать опыт и писать научные работы, в серьезных клиниках все пишут. Илан кивал (все пишут, никто не читает), говорил, знаю, что надо, нет времени. Сам думал, ну, какая из арденнского госпиталя серьезная клиника. Так, небольшая сельская больничка, по сравнению с тем же Дартаиктом или островом Джел, где при академии только хирургов под триста человек. Если тут вдвоем-втроем, помимо операций, развести еще научную работу, совсем погибнешь. Успевать бы делать, что приносят, сломанные ноги, вывихнутые плечи, разбитые головы и портовую поножовщину. Проще говоря, прием окончен. Нужно спускаться в отделение, идти к Рыжему и к Палачу, пока сам готов бороться с собой и справиться. Затишье всегда бывает перед бурей и относиться к нему нужно настороженно.

У хофрских посланников все в порядке. На тумбочке, нескромно подвинув лекарства, стоит обеденная посуда, тарелки и ложки, по две штуки, не хватило сил вернуть на кухню. Обморок мирно спит на подушке у Рыжего, такой же рыжий в свете закатного солнца, бьющего в окна. Сам Рыжий если и не спит, то славно притворяется. После оговорки про Палача доверительная дистанция между ними и Иланом пропала, как будто они раньше были близко связаны ниткой, но Обморок одним словом эту нитку перерезал. Теперь эти двое сами по себе, госпиталь сам по себе. Хофрский доктор Зарен не вернулся из города. По крайней мере, в палате его нет.

А вот у Палача новости. Рядом с ним сидит полупациент-полудоктор Актар в глубокой задумчивости. В вену капает их общее с Арайной лекарство, назначенное уже Иланом. Вид у Актара спокойный, но он выглядит уставшим.

Илан положил ему руку на плечо, спросил:

— Пульс проверяли?

— Стабильно семьдесят, — отвечал Актар. — Ни лихорадки, ни бреда... ничего. Несколько раз просил позвать священника, потом ему дали снотворное. Спит. Он правда встанет? Вот... такой?

— Дренажи я выну, — сказал Илан, — контрапертуры зашью. Стому реконструирую позже, когда будет в силах. Все не так уж страшно, как выглядит. Почему вы здесь сидите? Опасаетесь нового скандала в докторском семействе?

— Нет. Я ушел в общую палату и там останусь. Просто... Я никогда не видел настолько тяжелых после того, как им помогли. Я никогда не видел ни такой боли, ни ее исцеления. Я всю жизнь сидел с книгами, я почти не смотрел на людей, которые ко мне приходили. Не любил прикасаться к ним, просто терпел это, как издержки профессии. Я любил науку и книги, их влияние на жизнь, а не саму жизнь. Некоторые из моих пациентов умирали, некоторым помогали мои лекарства... Я даже не знаю подробностей, не помню имен. Я думал, умею лечить, но шов от грудины до паха, при котором человек жив и выздоравливает, для меня не то кошмар, не то чудо. Я понимаю, что происходит, но... не понимаю как это возможно.

Это ты, милый мой, еще не видел, что было внутри, подумал Илан. И запаха не чувствовал.

— Здесь есть ваша большая заслуга, — сказал он. — Если бы не составленное вами лекарство, боюсь, так гладко не обошлось бы. Прогноз был плохой.

— И вы взялись при плохом прогнозе?

— Я приму любого человека на любом этапе его жизненного пути, — сказал Илан. — И останусь с ним на столько, на сколько это будет необходимо. Или возможно.

— У вас... умирали во время операции?

— Да, — сказал Илан. — Конечно. Но давайте об этом не здесь.

— А я... я мог умереть?

— По зависящим от меня причинам — нет, — сказал Илан. — По не зависящим... да. Если бы оторвался тромб, не выдержало сердце... Я знаю, что не было больно. Но было очень неприятно, и вы боялись. Я старался делать все так быстро, насколько только мог.

И я не представляю, как ты держался, — этого не сказал вслух.

— Я в вас верил, — вдруг убежденно и с некоторым упреком сказал Актар. — Я видел, я чувствовал — вы знаете, что делаете. Очень жаль, что вы... — и осекся.

— Не правите этой страной, — закончил Илан. — Судя по тому, что вы все время хотите об этом спросить, вы до сих пор не увидели прямого ответа на ваш вопрос.

— Ваши помощники говорят, вы слишком добрый и вам всех жалко, поэтому вы не хотите. Но...

— Но не это основание для моего отказа, верно. Давайте, чтобы вы больше не смотрели на меня вопросительно, я объясню, что я про это думаю. Вы занимались диагностикой, вы должны уметь строить прогнозы и кривые выживаемости для разных состояний, вы поймете. Арденна особое место. Мир вокруг нее не замер на месте, мир развивается, движется, налаживает коммуникации. Северные, южные, островные соседи Ардана становятся умнее и сильнее. Становятся заинтересованнее в собственном развитии. А мы живем посередине. Неудачно живем. Наше маленькое царство лежит на перекрестье их путей и их цивилизаций. Мы нужны всем, как вспомогательная часть, как удобное место, как связующее звено, и никому не нужны как сила, требующая уважения. В таких условиях самостоятельная выживаемость Ардана без поддерживающей его изнутри силы ничтожна. Прогноз как при опухоли мозга — от двух месяцев до двух лет. Но и с внутренней силой... прогноз тот же. Потому что поднять эту силу среди народа, купить на пиратских островах или привлечь откуда-то еще, затеять борьбу за внутреннюю власть и внешние границы, это все равно, что лечить опухоль заговорами, травами или шаманским бубном. Борьба в безнадежных условиях — средство против отчаяния, а не против болезни. Мой прогноз на то, чтобы бороться, неблагоприятен. Ввязаться в это как раз и значит стать опухолью, которая толкает на бесполезные движения и траты, все равно ведущие к смерти в конце спрогнозированного периода. Если же просто одеться в золото, воссесть в тронном зале и вообразить себя царской фигурой, с подписью которой на деле не будет считаться паршивый адмиралтейский писарь, это все равно что вырезать опухоль вместе с частью мозга. Задеть важные центры, лишить тело речи, движения, контроля над потребностями и физиологическими отправлениями. Превратиться в бесполезную куклу, которой двигают руки и за которую кивают головой. Паралитиком без воли или очередной опухолью для Арденны я становиться не хочу. Я останусь врачом, так я хотя бы кому-то чем-то полезен.

— У вас очень и очень странный взгляд на политику, — помолчав, ответил доктор Актар.

— Я не утверждаю, что мир так устроен, и все это так и есть. Имеете право со мной не соглашаться. Я говорю только, что я так думаю. Быть может, все иначе. Но пока у людей здесь есть надежда на спокойную мирную жизнь, я не стану ради дохлой перспективы подставлять их под удар, отбирать последнее и заставлять жертвовать собой, как делали некоторые в моей семье. Для этого мне действительно слишком всех жалко. А в остальном — время покажет.

Не сказал, что, если между Ходжером и Хофрой будет война, начнется она где-то здесь, на перекрестке торговых путей, на окраинах, на границах и рядом с границами в южных факториях. На стыке миров. Может быть, война уже идет, поэтому пропали люди с 'Итис'. Нет никаких пиратов и никакого пиратского флота, собранного против Арденны. Все гораздо серьезнее. Илану показалось, что Палач приподнимает веки. Спит, или не спит, непонятно. Бывает, что через лекарственный сон люди слышат окружающих.

— Пойдемте, — позвал Актара. — Вы пропустите ужин, вас опять станут ругать за нарушение режима.

— И все-таки жаль, — не отступался тот. — Вы были бы идеальным государем.

— Что толку быть идеальным, если мир вокруг не идеален и никогда идеальным не будет?

— Вы могли бы изменить людей и мир.

Илан улыбнулся. Получилось немного грустно. Сказал:

— Пусть другие манипулируют людьми, пытаясь изменить их и этот мир. А я начал с себя, и у меня непочатый край работы.

Скромный стук в притолку. Посторонние. В палату заходить не рискуют. Что для визитеров из префектуры довольно странно. Там работать ничуть не легче, а, может быть, даже хуже, чем в госпитале. Слишком много грязи проходит через руки, а, если не очерстветь, то и через сердце. Такого насмотришься, что в больнице и не приснится. Душевное равновесие и хорошее настроение там тоже сохранять непросто.

— Подождите, я сейчас выйду, — ответил Илан.

Поторопил на выход Актара, быстро наклонился к больному, сам пощупал пульс, температуру, заглянул в глаза и в рот, послушал легкие, проверил банки с отделяемым. Живучий, черт. Или лекарство от докторов Арайны и Актара действительно волшебное.

Стучал младший инспектор Джениш, один, без вечного хвоста из старшего инспектора Аранзара.

— Привет, — сказал Джениш. — Наших не встречал? Я что-то потерял их всех.

— Не встречал, — покачал головой Илан, прикрывая за собой дверь послеоперационной и увлекая Джениша за собой к фельдшерскому посту — отправить кого-нибудь взамен для наблюдения. — А как ты потерялся-то, милый мой? Я думал, вы не расстаётесь.

— А, этот театр, будь он неладен, — с трагической безнадежностью махнул рукой Джениш.

— Что в театре может быть неладного? Это же не наш Дворец-На-Холме и не префектура. Даже не адмиралтейство. В театре все всегда красиво.

— Ага, и в перьях. Все получается не так, как я хотел и как себе представляю, — сокрушенно пожаловался Джениш. — Это моя пьеса, мои слова, мой сюжет. И я не узнаю того, что написал, ни в одну из сотых действия, хотя они не отступают от текста. Вообще не то, не так, и... У них, видишь ли, другое понимание и другое видение, им, говорят, диктует сцена, музыкальная канва, вид из зала, тысяча других причин, которые я, тупой, не понимаю. Дичь полная. Начинаю всерьез бояться этой затеи. Ну, разве что музыка хорошая. Буду надеяться, что песенки меня спасут.

— Сдается мне, Аранзар тебя предупреждал.

— Эта ходжерская змея так и скажет вредным голосом: а я тебя предупреждал. Не хочу с ним обсуждать театр. Не доставлю ему такой радости. Вот, выговорился тебе и, вроде, легче стало...

— Но ищем-то мы Аранзара?

— Или Намура. На чердаке его нет, в префектуре нет, из адмиралтейства он ушел еще до обеда.

Чердаком Джениш, видимо, назвал третий этаж госпиталя. У матушки своей, госпожи Мирир... под юбкой не скажешь, под полой кафтана не искал ли, спрашивать грешно.

— Ступай в мой кабинет и подожди, — пожал плечами Илан. — До ночи кто-нибудь обязательно объявится, насколько я понимаю сложившуюся ситуацию.

— А ты ее понимаешь? И как она тебе?

— Слушай, не мое дело за вас вашу работу работать, — усмехнулся Илан. — Ты бумаги по вскрытию получил? Труп выдали? Это всё. Политические дела меня не касаются, мертвецов я тоже не лечу.

— Я не по политическим пришел, — мотнул головой Джениш. — Я по отрубленной руке. Мне пострадавшего допросить нужно. Разрешение положено спрашивать у тебя? Ты здесь главный?

— Пострадавший не в себе малость, — Илан остановился возле поста. — Пьяный гриб его раньше трех дней не отпустит, тем более, в таком количестве, как в него влили.

— Вот мне и интересно, кто в него влил, как это сделал, где, когда и откуда взял, — сказал Джениш, мгновенно из мягкого и разочарованного состояния собираясь в охотничью стойку.

— Нам он говорил, что этого не помнит. Вышел утром из дома и больше ничего. Забыл. Я ему, знаешь ли, верю. Где взяли гриб — скорее всего, в аптеке. Или у пострадавшего из сумки, он же доктор. Доза большая, но укладывали не споровой дичкой и не кустарным порошком, иначе отравили бы насмерть к хвостам собачьим, уже бы легкие выкашлял. Аптечный чистый препарат, без специфических побочек, которую дает нелегальщина. Про остальное с братом его поговори, тот, может, больше знает. Не я его веду, как врач, ко мне лишь изредка бегают за поддержкой. Про жалобу на него в гильдию врачей знаешь?

— Да. Утром там был, показали. Тот, кто ее подал, узнав про случившееся, хотел назад забрать. Говорил, чтоб его не обвинили, он, мол, такого не думал и не делал. Но жалобу уже не повернешь. У них там принципы, они говорят, этика превыше формальностей. Короче, бумаге дали ход, а жалобщик как знает.

На фельдшерском посту Илан кратко отдал распоряжение по наблюдению за Палачом и снова повернулся к Дженишу.

— С театром все понятно, — сказал Илан. — А позволь, спрошу: в семье у тебя как дела? Чем брат занят? В префектуре больше не работает?

— Аюр ушел почти сразу, как ты уехал. Захотел самостоятельности. Сначала был помощником у уличного судьи в среднем городе, сейчас в береговой охране, офицер. Редко видимся. Он больше со своим папашей водится, чем с матерью или со мной. А мне господина Адара любить не за что, так что мне все это до потолка.

— Госпожа Мирир им довольна?

— Больше, чем мной, — усмехнулся Джениш. — Он же младшенький всегда был. Но, главное, он не пишет стихов. Основная его заслуга.

— Понятно. Еще из старых знакомых... кто и как, расскажешь про наших?

— Лурум в строю, старенький уже, но пашет, Дару недавно умер, лег спать и не проснулся. Про Номо и Адара ты знаешь.

— Про Номо вынужденно знаю, про Адара только что он в городе и кашляет. Когда от вас сбежал, он как — на вольные заработки отправился или жить на сбережения? От обвинения в побеге из-под стражи, насколько я понимаю, он не особенно скрывался, вы же его и не ловили.

— Да как тебе сказать... Частная сыскная контора у него была до недавнего времени. На Судной площади, как у всех, кто этим занят, но официально не зарегистрирована. Работал без лицензии, просто комнатушку снимал для приема клиентов. По старым знакомым на него спрос был, даже нам помогал изредка, тоже неофициально — столько опыта, разве это бросишь. Поэтому его не трогали и не искали. Потом болел он чем-то. Мать знает, а я не спрашиваю. Мне его помощи не нужно, мне бы он проблем не наделал с его-то характером. Но он нам их все ж наделал. Зол я на него. И за мать, и за брата, и за него самого, дурака старого. И жалко его тоже, во что ввязался... Когда Аюр в море ушел, Номо ему вместо сына был. Один черт, если кто завалит матери карьеру, так это будет Адар. Свою просрал, и нам поможет. Через него и мне перепадет. Вот тогда брошу все к чертям, уйду в тот драный театр, и буду там как все, красивый и в перьях.

— Ладно, Джениш, — Илан решил прощаться. — Иди в акушерское отделение — вон в ту сторону, большая дверь напротив выхода из хирургического, спроси там доктора Гагала, это брат твоего пострадавшего. Если он разрешит тебе допрашивать Эшту, я не против. Попробуй, вдруг, пока след еще теплый, вспомнит что-нибудь. Но голова у него полностью прояснится не раньше, чем через сутки-двое. Ему хорошо попало, он еще ночью увидел, что остался без руки, истерику устроил, на пол свалился, повязку сорвал. В общем, по поводу допроса к доктору Гагалу, не ко мне. Как допустит, так и будет.

Джениш щелкнул каблуками и склонил голову, как перед начальством в префектуре на утреннем рапорте. Зашагал в сторону акушерского. Илан смотрел ему вслед. У кого в городе есть разрешение на ношение оружия — кортика и сабли? Не считая шушеру, которая носит их самовольно, по сложной жизненной необходимости или по старой пиратской привычке? У портовой стражи, у частных охранников, нанятых патрулировать карантин, у военных моряков и у береговой охраны, причем, у офицеров сабля тяжелая. Но до этого открытия пусть Джениш доходит сам. А господин Адар, если захочет признаться в чем-то неведомом, пусть признаётся лично, и тем, кому надо, а не Илану. Доктор Илан его полечит, но он Адару не секретарь и не почтовый голубь носить известия. Тяжело и хочешь на исповедь — приходи на исповедь. Можно даже так. Но делать Илана пешкой в интригах и использовать в прикрытии семейных дел не следует.

В свое время госпожа префект наплутала, делая карьеру. Благодаря ее покойному мужу, отцу Джениша, она получила доступ к полицейской работе и надзор за портовым участком. Благодаря Адару, начальнику портового отделения полиции, под чье крыло попала на участке, и отцу ее второго сына, Аюра, она вошла в инспекторский состав и поднялась по служебной лестнице до старшего инспектора в префектуре. А благодаря советнику Намуру, отцу ее младшей дочери, возможно, стала префектом Арденны. Ступенька за ступенькой, по чужим плечам и вверх.

А может, Илан к ней несправедлив, и все это она сделала не благодаря, а вопреки своим мужчинам. Все-таки, женщине на мужской работе сложнее. Тем более если работа эта — глава городской полиции. Вмешиваться во всю эту кашу не то, что не хочется, а непонятно — как. В какой роли. Кого защищать, кого топить, если все в чем-то хороши и в непотребном хоть давно, да повалялись. Эх, тетя Мира. Ты боишься, что Илан пойдет по стопам своего отца и станет Черным Адмиралом, опухолью в организме Арденны. Между тем, бояться тебе надо, чтобы твой собственный сын, Аюр, не пошел по стопам своего отца, заносчивого и гордого господина Адара, на которого так похож. Из-за тяжелого характера и неумеренных амбиций не потерял бы Аюр годами заслуженное место и не оказался бы, как Адар, за бортом и вне закона.

Часть головоломки сложена, можно надеяться. Кто отрубил Эште руку, найти труда не составит. Нужно только прочесать регистрацию кораблей береговой охраны в гавани и график увольнений офицеров на берег, чтобы доказать догадку документальным свидетельством. Заодно проверить, не был ли кто в увольнении ранен.

Можно было бы подумать на подателя жалобы в гильдию, если бы Адар пришел просто лечиться. Но он выдал виновного своими признаниями и логичным желанием защитить сына. Девять из десяти — виновен Аюр, младший брат Джениша, сын госпожи префекта и Адара, ее бывшего начальника. Но это ерунда. Вопрос — за что Эште отрубили руку? Ни Аюр, ни даже сам Адар не те люди, что сделали бы это без веских оснований, несмотря на все их недостатки. Полицейская школа это не жук чихнул. И пусть у них не лучшим образом обстоит дело с дисциплиной, зато отлично с последовательностью причин и следствий.

А Эшта, как выяснилось, Номо не лечил. Зато лечил Палача, раненого в живот в один день с убийством Номо. Уважения к Эште, как к врачу, и к доктору Ифару, как к его преподавателю, у Илана серьезно прибавилось. Может быть, Эшта довел бы дело до благополучного исхода, вытащил бы Палача, не отруби ему Аюр руку. Но как все это спутано со смертью Номо, с нападением на 'Итис' и с братом Неподарка, сам черт шею поломает вместе с головой. А еще же Рыжий. Которого тоже кто-то подбил. И хофрский корабль в гавани, люди с которого мгновенно включились в общую путаницу. И, между прочим, Гагал, который настойчиво интересуется широтой применения в медицинской практике препарата из пьяного гриба — нитораса, несмотря на то, что в госпитале есть безопасная гиффа.

За этими мыслями Илана застал санитар, отправленный в храм феникса за отшельником. Найти для Палача душевное утешение у него не получилось — храмовый служитель где-то в городе провожал в последнее путешествие умирающего, и санитару удалось лишь оставить ему записку в чаше для приношений. К Обмороку обращаться Илан по-прежнему не хотел, а куда еще пойти, неизвестно. Во-первых, Илан сам недавно вернулся в Арденну, не знал ее сегодняшних реалий и даже в голове не держал ни малейшего предположения, к кому можно сунуться с подобной просьбой, кроме, разве что, доктора Арайны. Во-вторых, в Арденне и без того было негусто с храмами и священнослужителями. В свое время Черный Адмирал значительно сократил их удельный вес в обществе, причем, предпочтений особых ни для кого не делал. Пострадали все — и служители северного Единого, и адепты оракула Сатуана, и местные язычники, и приверженцы брахидского шаманизма, и даже еретики-сектанты от всех этих культов. Так что либо ждать, пока отшельник освободится, либо звать Арайну и не говорить пациенту, кто это, чтобы вместо душевного исцеления не нанести душевную травму. Либо вызвать на душеспасительный разговор самому (не хочется еще больше, чем снова звать хофрское посольство). Значит, подождать немного, благо Палач пока спит, и, если до завтра на записку никто не откликнется, наш выбор — доктор Арайна.

Додумать план действий не позволил приемник, в котором наконец-то прорвало. Флегмона в поясничной области спины, огромная, размером с суповую тарелку. Терпение у страдальца, видимо, не имеет пределов, потому что довести себя до такого состояния, не обратившись за помощью намного раньше, невероятно сложно. И некий юноша, который лез куда-то, вернее, к кому-то через железную ограду с заостренными сверху прутьями, его окликнул сторож, юноша поспешил и тут же заработал рваную рану бедра, заодно повиснув вниз головой и ударившись лбом о каменное основание ограды. Оба случая с тяжелыми осложнениями. Первый осложнен тем, что пациент категорически отказывается от наркоза ('я засну, а вы со мной неизвестно что делать будете!') На предупреждение, что под местной анестезией полностью обезболить не получится, поскольку под большую полость с гноем, расположенную глубоко, ввести анестетик невозможно, пациент обещал терпеть, а если очень больно — кричать. Если станет нестерпимо, подумал Илан, видимо, сорвется и сбежит. Второй случай был осложнен присутствием мамы юноши. Сначала мама кидалась на фельдшеров и санитаров, почти сбивая с ног, требовала немедленную помощь, потом, когда с бедняги срезали одежду, мама ушла в обморок и сама ударилась о стену головой. Из помощников в наличии только Никар, значит, приступать одновременно и делиться пополам — Накара на первичную хирургическую обработку раны, пока Илан иссекает флегмону, промывает полость, ставит дренаж и накладывает повязку, потом, по результатам, Никар либо шьет сам, либо уступает место Илану.

И дела пошли в привычном режиме. Пациент с флегмоной под скальпелем стонет, словно сейчас родит, Илан ориентируется в границах и степени обезболенности операционного поля по воплям пациента, работает на 'чуть-чуть потерпите' и 'всё-всё-всё', вспоминает доктора Ифара с его школой хирургии по живому, гноя много, в гное воспалившаяся атерома, капсулу без общего наркоза иссечь нельзя, а то и правда родит от боли, швы накладывать нельзя, пришедшая в себя мама считает, будто это ее сыночку плохо и рожает сейчас именно он, мама ломится внутрь, ее не пускают, потому что в операционной стены и полы кафельные, биться об них головой, согласно их с сыном семейной традиции, никому не рекомендовано. А что, нормальная работа, даже странно, когда все не так. Странно и подозрительно.

А на фоне всего этого возле предоперационной столкнулись Обморок и советник Намур. Сначала набычились друг на друга, но их быстро отрезвила бьющаяся в приступе паники мама, при каждом неподходящем звуке из-за двери идущая на таран. Примерно представляя себе, что происходит внутри, эти двое заняли оборону перед входом вместе с санитаром и, по донесенным до Илана чуть позже сведениям, сражались с мамой храбро, один даже облил ее водой и так почти привел в чувство. Поэтому, когда Илан вышел, в коридоре царил дух военного братства, крепкого единения перед лицом противника и чувства товарищеского плеча, так что разнимать политические дискуссии ему не пришлось. Почти успокоенная, слегка мокрая мама расплакалась, уронила пузырь со льдом, который ей дали приложить к ушибленному затылку, повисла у Илана на шее и объявила:

— Вы святой человек! Вы стольким людям помогаете, вам место на небе!

— Не торопите доктора, он нам пока что нужен здесь! — попробовал отцепить ее Намур.

Илан сделал ему знак, что сам разберется. Увел женщину в сторону, посадил возле фельдшерского поста и накапал в воду сердечных капель. До безразличного состояния успокаивать не стал — кто ее знает, пойдет домой и заснет на улице. Намур с Обмороком в два хвоста плелись следом. Обоим нужен, обоим срочно, но у Обморока приоритет, он по делам больного. Обмороку показалось, у Рыжего начинается жар. Илан пошел и проверил. Нет, не начинается. Все отлично с Рыжим, грустит только. Ну, а кому в его положении будет весело? Зато у самого Обморока ледяные руки и полупьяные глаза, того гляди съедет по стеночке, на этот раз без внешней уважительной причины. Уходить в посольство отказывается, говорит, не имею права, не могу, потом полушепотом добавляет: боюсь.

'Боюсь'. И предыдущее — 'Он не понял, за что'. Илан тоже не понял, за что отрубили руку Эште. Поймал себя на том, что опять жалеет всех. Подбирает рыжим оправдания — почему они врут. Страшно, кто-то пытался одного из них убить без видимой причины. Или убить обоих, один пес, первый умрет, второй с ним связан смертным обязательством. Перспективы неясны, предали свои, от которых никто не ждал. И предали жестоко. Вопрос: 'Боишься оставить одного или боишься вернуться один в посольство?' — готовый сорваться, не задал, вовремя остановил себя. Пусть сам расскажет. Или пусть кир Хагиннор его спросит, если сочтет необходимым. Но Обморок этот вопрос по глазам прочел и опустил голову. Возможно, и у него самого нет объяснения. Просто безотчетный страх перед будущим из-за настоящего, в котором творится какая-то неясная и непредсказуемая юхня. Зараза Мышь, подкинет слово в голову и сбежит. Зови ее на операции — сам этим языком не только заговоришь, но и задумаешь...

— Все будет хорошо, — сказал Илан. — Я попрошу принести и застелить вторую кровать и распоряжусь, чтобы к вам не входил никто, кроме медперсонала. Я за то, чтобы за больными ухаживали близкие люди, но до измождения доводить себя не нужно.

— Вы не дали знать в адмиралтейство, что мне необходимо встретиться с киром Хагиннором?

— Придите сначала в себя, мои хорошие. Кир Хагиннор — потом.

— Но...

— Чтобы связаться с силами, управляющими вашей жизнью, вам пока достаточно позвать доктора Илана. Не усложняйте свое положение, оно и так непростое. Хотя бы выспитесь. Кир Хагиннор — потом.

— Вы не понимаете...

— Уже более-менее начал понимать.

Обморок дернул головой. Спросил:

— Вы говорили с киром Хагиннором и он отказал в моей просьбе?

— Не напрямую. Но я слышал, как он предостерегает от разговора с вами других. Говорил о том, что Арденна не место для важных встреч, кто хочет говорить — едет к императору в Столицу. Мне жаль.

У Обморока на мгновение выступили желваки на скулах. Он не огорчился. Он разгневался.

— Простите, что затрудняю вас, — сказал он стальным злым голосом.

Возможно, подумал, что предостережение касалось самого Илана.

— Завтра будет новый день, — спокойным тоном отвечал Илан. — Для кира Хагиннора, в том числе. Все может измениться. И так, как вы совсем не ожидаете. Отдыхайте.

А Намуру не везет. Пока в операционной, вдобавок к швам на ноге, добинтовывали неудачливому юному любовнику разбитую голову, в приемнике случился судорожный припадок на фоне малярии, в легочном усиливающаяся стенокардия оказалась спонтанным пневмотораксом, на месте воздух откачали, легкое расправили, больная задышала, но ненадолго. Частота дыхательных движений быстро стала увеличиваться и вскоре оказалась вдвое выше нормы. Сделали повторную пункцию и привезли в операционную ставить дренаж. Без доктора Раура, за которым бегать далеко и долго, поэтому Илану пришлось самому. Причем, на доске плановых Илан внезапно обнаружил лобэктомию височной доли на завтра. План с подписью доктора Наджеда, когда успел образоваться здесь, неясно. Больной не в хирургическом, к операции его готовят в беспокойном отделении у доктора Арайны, и доктор Арайна в плане поставлен на вторые руки. С одной стороны, логика в этом есть, с другой, не очень-то это правильно.

В итоге советник Намур слонялся по коридору от палаты к палате, заглядывал к Эште, говорил с Актаром, сквозь приоткрытую дверь любовался на блюющего после наркоза героя-любовника в послеоперационной, обнимал за плечи его расстроенную маму и, выслушав чушь про великую любовь, ради которой герой готов на любые муки, тихо сказал через плечо его мамы наконец-то освободившемуся Илану:

— Не мучай парня. Добей.

Тут мама взвилась, и Намуру пришлось спасаться бегством.

— Я начинаю привыкать, — сказал советник чуть позже, дождавшись все-таки своей очереди на разговор. — Или прозревать. Скоро буду молиться на вас и вашу работу. Вопросы жизни и смерти за пределами госпиталя — просто упражнения в философии, пустая трепотня, высокопарные бредни. Насколько здесь все по-другому, тот, кто не видел, не поймет.

Поддерживать разговор в заданном тоне и на предложенную тему у Илана сейчас не было сил. Оказывать помощь в расследовании чего бы то ни было, хоть пути падения оторвавшейся пуговицы, тем более. Зато появилась надежда, что завтра по хирургии подежурит доктор Наджед.

— Пойдемте пить чай, — просто сказал Илан.

'Я не готов вас слушать', — Намуру не сказал. Может быть, зря.

Над Арденной уже, вроде бы, ночь. По крайней мере, темно, и огней в городе немного. Когда часто приходится заходить в операционную, начинаешь терять ощущение времени суток. Там время течет совершенно иначе. Кажется, что проходит пять сотых, на самом деле из жизни исчезла четверть стражи или больше. Выходишь обратно — время как время, иногда даже слишком медленно тянется.

В лаборатории жарко, пыхтит автоклав, двойные створки в кабинет распахнуты, чтобы прогрелись оба помещения. Поэтому в кабинете тоже жарко. Неподарок сгреб попону и диванные подушки в дальний угол, забился туда, как зверь в нору, не шевелится. Экстрактор нетронут, спиртовки сухие, поддон, на котором должны быть готовые флаконы, пуст. Правило 'не хочешь — не работай' пора отменять. Зато Мышь, пританцовывая и напевая, накрывает на кабинетном столе роскошный пир — три коробки с пирогами, печенье, сахарные конфеты, воздушные булки и тарелка с пирожными. Кого ждет в гости? Илана с Намуром? Или волшебника из имперской Столицы?

— Где ты все это раздобыла? — поинтересовался Илан.

— В кондитерской на спуске, — отвечала Мышь.

— Хорошо, я переформулирую вопрос: на какие шиши гуляем, Мышь?

— Я отработала декаду, мне дали денег в казначействе, — охотно сообщила она. — Много. Я не ожидала столько. Вот — проставляюсь. Вы же вина не пьете? А то я бы взяла и бутылку... Садитесь, угощайтесь, чай почти готов.

— Бутылку надо было взять, — сказал Намур.

— Не слушай, — улыбнулся Илан. — Советник дает не те советы.

— Я вообще не даю советов, — подвинул стул поближе к пирогам Намур. — Я жалуюсь на жизнь. Никому никогда не жаловался, только вам, доктор. Бутылки временами очень не хватает.

— Так и быть, — сказал Илан. — Я принесу бутылку.

Прошел по коридору к кабинету доктора Наджеда, открыл своим ключом дверь, нашарил в темноте коллекцию благодарностей в глубине шкафа и выбрал непочатую, с двойным акцизом и сургучной марочной печатью. Бутылки сейчас много кому не хватает. В лекарственных целях и строго по рецепту. Эште из-за пьяного гриба, Неподарку из-за брата, Мыши каплю в честь ее маленького праздника, ну, может, еще кто зайдет на пироги.

И не ошибся. Столичный волшебник появился из ниоткуда, стоило лишь про него вспомнить. Уже грел над автоклавом руки и улыбался Мыши.

— Что празднуем? — спросил Илана вместо приветствия.

— Мышь проставляется с первой получки, — объяснил Илан.

Мышь расцвела в центре внимания, ходила на цыпочках и лучилась такой улыбкой, при которой можно гасить лампы. Намур присмотрелся к благодарности, добытой Иланом в соседнем кабинете, присвистнул.

— Ничего себе, живем, — сказал он. — Шестьдесят лет вину. Трогать страшно. Штопор есть?

— Нет, конечно. И я вам все не вылью, не мечтайте, — сказал Илан, доставая из коробки ланцет и втыкая его в пробку. — Половину оставим для больного.

— Чтоб я так болел, — вздохнул Намур.

— Не приведи бог, советник. Это для доктора Эшты. После пьяного гриба память возвращать. Он ведь ничего не сказал сегодня Дженишу?

— Дженишу за допрос наш общий любимец доктор Ифар чуть не навалял по шее. А других подробностей не знаю. Или не было их.

— Значит, не было. Рано лезете. И неправильно.

— А как правильно? Может, вам заняться?

— Обещать не буду, но попробовать могу. Напишите только, о чем спросить. Вдруг у вас какие-то особые пожелания.

— Никаких особых, кроме интереса узнать, что он регулярно делал в хофрском посольстве.

— Лечил, — сказал Илан. — Довольно удачно, им были довольны. У них летом умер штатный врач.

— Ах, вот как. Мы предполагали. А, может, не только лечил?

— Не имею представления. Про 'не только' хофрские посланники мне не рассказывали.

— Они с тобой разговаривают о своих делах? — удивился государь Аджаннар, отнимая руки от автоклава и подходя к столу.

Илан не без усилия вывернул пробку и поставил бутыль между пирогами и печеньем.

— А куда они денутся. Они хотят разговора с киром Хагиннором. Младший хочет. Но кир Хагиннор, насколько я понимаю, желанием идти навстречу не горит.

— Послушай-ка... — государь задумался. — Хотя, нет. Мне с младшим разговаривать не о чем. Мне бы со старшим обсудить кое-что.

— Боюсь, что старший к переговорам расположен не более кира Хагиннора. А в чем разница? В возрасте?

— В них самих, доктор, — сказал государь. — Они из разных кланов, между которыми столетиями тянется конфликт. У них так принято — в ученики брать не из своих родственников, а из... можно сказать, врагов. Общие интересы у кланов, безусловно есть. Вот ради этих интересов они друг друга терпят. Но клан Белых меня не интересует. Не они сегодня решают то, что мне нужно. Мне нужны Серые. Это старший.

— На мой взгляд, оба они рыжие. Впрочем, тебе виднее. Мне довести до сведения старшего твой интерес?

— Пока не надо. Пусть господин Намур сначала разберется в том, что они творят. Может быть, уже зарвались все, и даже с Серыми мне разговаривать не о чем.

Мышь принесла чайник и стала наполнять чашки. Намур плеснул себе вина в лабораторную посудину, болтал его по кругу и принюхивался.

Илан достал из внутреннего кармана два дяна, положил на край стола:

— Возьмешь себе, Мышь.

— Не возьму, — задрала подбородок она.

— Ну... еще не хватало, чтоб ты нас за свой счет кормила. Мы не такие люди.

— Мне не нужно денег, — заупрямилась Мышь и обиженно уставилась на монетки.

— А что тебе нужно? — спросил государь. — А то у меня и денег-то с собой нет. Чем тебя благодарить за гостеприимство?

— Мое желание, — напомнила Мышь. — Помните, в адмиралтействе вы предлагали загадать?

— Помню. В тот раз вы с доктором вежливо отказались. Я даже немного обиделся.

— Но вы же любое можете исполнить?

— Не любое, — улыбнулся государь. — Только такое, которое не противоречит законам империи и ее интересам. Ты переменила решение? Хочешь что-то для вас попросить?

— Мое не противоречит, — твердо и очень серьезно сказала Мышь. — Переменила, хочу. Я вас подслушала в прошлый раз, вы с господином губернатором говорили о войне весь вечер и пол ночи. Только о войне и больше ни о чем. Вы сделайте так, чтоб не было войны. Пожалуйста. Ведь вы же можете?.. Такой ездец людей рожать, а на войне их убивают...

Илан понял, что Мышь дрожит. Взял ее ладонью за затылок, уткнул в себя. Она чуть слышно всхлипнула и на мгновение поддалась, но потом оттолкнула его руку, вывернула шею и с требовательным ожиданием посмотрела на государя. Мышь не играла и не шутила. Государь молчал, глядя на коробку с пирогами.

— Не можете, — наконец сказала она.

— Могу, — ответил тот. — Но это очень-очень трудно. И опасно для меня. Если у меня не получится, не будь в обиде, Мышь.

— Хотя бы попытайтесь, — вздохнула она. — А денег все равно не возьму.

Часть 4

Диагноз исключения

* * *

Как прошла ночь, Илан к утру последовательно восстановить не мог. Не потому, что все прошло спокойно. Как раз наоборот. Он был у Рыжего, у Эшты и доктора Ифара, у Палача, и дважды выдворял из хирургии в спальню Мышь, у которой оценка ее заслуг и похвала предыдущим вечером вызвали приступ рвения быть полезной. Когда Мышь вернулась в третий раз, всунулась в палату к Рыжему, на подушке которого Илан планировал подремать хотя бы половину стражи, и подняла его громким шепотом: 'Доктор, наверху шумят плотники, мне не спится!' — Илан, чтоб отстала, нарисовал ей на рецептурном бланке десяток примеров по арифметике и изобразил несколько строчек из 'Травника и лечебника' для переписывания. Сам удивился, насколько его почерк отличается от каллиграфии государя Аджаннара, но ничего поделать с этим было нельзя. Не лучший пример для подражания, но другие доктора вряд ли покажут лучше. Мыши упражнения по письму не понравились, но она сама напросилась, поэтому покорно отправилась к удобному подоконнику во второй послеоперационной и, высунув язык, стала пыхтеть над заданием. Математика у нее получилась мгновенно, со словесностью обстояло в разы хуже. Мышь пыталась халтурить, Илан заставил ее переделывать. Мышь пыталась увернуться от письма и заняться уходом за больными, Илан пресек поползновение, вернул ее к чернильнице и подоконнику.

За четверть стражи и дюжину строчек Мышь перемазалась чернилами, словно портовый писарь, работающий подряд вторую смену, зазевала, захотела спать и, не доделав толком задание, попросилась в дезинфекцию отмыться от клякс. Илан смилостивился и отпустил. План поспать на подушке у Рыжего все еще был актуален, половина ночи впереди. Но не тут-то было. В эту ночь в покой госпиталя вмешались не внутренние силы, против которых медицина вполне действенна, а внешние, со своими непонятными целями и мотивами. Едва Илан прикорнул, подвинув Рыжего чуть в сторону, раздался короткий звякающий удар камешком по оконному стеклу, потом такой же по соседнему окну, а потом звон разбитого стекла один раз и еще раз, грохот открывающихся рам, чьи-то удивленные возгласы и, через небольшое время, снова разбитое стекло, крики возмущения и звуки драки, больше всего похожей по воплям на кошачью, если бы вопли эти не перемежались непечатной руганью. Похоже, ругалась под окнами Мышь. И в драке участвовала она же.

Первым на происходящее отреагировал Обморок.

— Окна бьют! — подскочил он со своей постели, всунул ноги в обувь, резво отстегнул крюк с ближайшей глухой ставни, распахнул ее в ночь и, оценив расстояние от подоконника до земли, одним звериным прыжком канул в темноту.

Илан совершенно не помнил, растут ли под окнами палаты Рыжего какие-нибудь кусты. Но, судя по тому, что Обморок, выскочив наружу, смолчал, приземлился он удачно. Хорошо быть таким ловким, наверное. Несмотря на то, что палата располагалась на первом этаже, Илан прыгать вниз через окно не решился. Высота стены от основания до первых окон где-то два человеческих роста, с больной ногой это много. Закрыл распахнутую ставню обратно на крюк, и поспешил в обход. В промежутке между акушерским и хирургическим встретил доктора Никара и сонного Гагала, попросил их остаться, сказал, сам посмотрит, что это за ночные безобразия. Впрочем, за ним еще увязались два фельдшера и мойщики из дезинфекции, где и было разбито последнее окно.

Стена, под которой каталась кошачья драка, была за углом фасада, за решетчатой оградой, отделяющей мощеную городскую площадь и спуск к ближним кварталам от дворцовой территории. Сразу под окнами кустов действительно не росло, но когда-то вдоль ограды были высажены огромные парковые и плетистые розы, а пустое пространство засеял вечноцветущий безвременник, гигантские лопухи и конский хвост, и набраться колючек, репьев, заноз и грязи тут можно было с полшага. Или недоломанные ноги поломать, потому что из окон во время переделки дворца под госпиталь выбрасывали всякий мусор, а теперь это еще было посыпано битым стеклом. И, если бы Илана всерьез спросили, где госпиталь требует первоочередного наведения порядка, он назвал бы не крышу и не детское отделение, а сказал бы: снаружи, вдоль городской стены.

Пока все бегали вокруг, Обморок поймал дерущихся и даже в некотором смысле рознял: брыкающуюся Мышь держал за шкирку в одной руке, вторую мышеподобную фигурку, отчаянно машущую в воздухе лапками, в другой. Они, правда, обращали на него мало внимания и пытались заново сцепиться, но вовремя подоспела помощь. Илан, зная характер Мыши, первым делом бросился сквозь безвременник и лопухи смотреть, цел ли ее противник. Ну... условно цел. Покусан, поцарапан и побит, но руки-ноги работают. 'Пусти! Пусти немедленно!' — шипела Мышь, извернулась и вдруг, воспользовавшись тем, что ее на мгновение поставили на землю, ухватила Обморока за державшую ее руку и вывернула ее так, что у того захрустело в локте. Обморок охнул, присел, освободил Мышь, но противника Мыши не выпустил. Илан схватил и стал оттаскивать свою озверевшую помощницу.

— А чего! — кричала Мышь. — Чего он ей помогает! Чего вы все ей помогаете! Нечестно!..

Обморок прижал виновника переполоха к себе, заслонил от Мыши, говорил по-хофрски: 'Это я, я, успокойся!..' В свете поднесенного из дезинфекции фонаря, блеснули растрепанные медные, полные репьев и сухой травы волосы и рваная парчовая одежда с золотым пояском. Девчонка, ровесница Мыши. Глаза такие же бешеные, по щеке и шее течет кровь. Через плечо Обморока она скалилась на Мышь и гортанно рычала. Или немая или слабоумная, решил Илан. Опять из хофрского посольства. Да что ж такое-то...

Илан кое-как урезонил Мышь, держа ей руки за спиной, скомандовал:

— В приемник обеих, пусть дежурный фельдшер посмотрит!

— Я цела! — заявила Мышь, уже почти не вырываясь. — Мне в дезинфекцию надо, помыться!

Илан вздохнул, взял Мышь за ворот робы и, оступаясь на битом кирпиче и кусках штукатурки, потащил сквозь репьи в дезинфекцию. Тут он ей верил. Мышь бы и ловкому Обмороку навешала, сойдись они один на один в сухой траве, строительном мусоре и ночью.

— Одежда, — немного позже поучала Илана Мышь в дезинфекции, отскребая щеткой с его кафтана репьи и колючие лепестки безвременника, — должна быть такой, чтоб в ней удобно драться! Или такая, чтоб не жалко, если в драке в клочья! А у вас ни то, ни другое...

В дезинфекции были выбито стекло в окне женской раздевалки и в одном из двух окон в автоклавной. Это кроме окна в общей палате и трещины в окне процедурной. Мышь пришлось засунуть отмываться от чернил и набранной под стеной грязи в мужскую душевую и сидеть караулить на пороге, чтобы никто туда не вперся и она бы снова не подралась.

— Зато у тебя, Мышь, и то, и другое, — кивал Илан, которому разбираться кто прав, кто виноват, сейчас совершенно не хотелось, но и так оставить было нельзя, — только оно не твое. Госпитальное не жалко, да? Сколько раз я просил тебя не ввязываться в скандалы с рукоприкладством? Ты скоро со всем городом передерешься, потом будешь прятаться по коридорам, потому что стыдно в глаза глядеть, как господину Адару...

— А зачем она! — снова всколыхнулось в сердце Мыши горячее возмущение. — Я только раздеться собралась, и тут хлобысь мне кирпич в окно! Вы бы разве не полезли смотреть, кто такой наглый?

— Не знаю, — сказал Илан. — Может, и не полез бы. В драку точно не полез бы.

— А я в драку и не лезла, она первая бросилась!

— Ну, да. Когда ты на нее сверху упала. Ты же видела, девочка слабоумная!

— Не видела! — отказалась Мышь. — Как окна бить и драться, так все эти слабоумные соображают лучше грамотных!

— Мышь! — Илану надоело пререкаться. — Ты когда начнешь меня слушаться? Ты на испытательном сроке, между прочим. Пойдешь и извинишься. И пред Адаром извинишься, когда он днем придет. Иначе выгоню тебя под хвост.

У Мыши было возражение, но высказать его не позволил Обморок, деликатно постучавший в стену возле открытой двери. Он был один, без ночной хулиганки.

— Простите нас, — сказал он. — Эта девочка не в себе, у нее погибла мать прямо на глазах... Она часто ведет себя странно. Это дочь... ну... вы все равно знаете... Палача.

Мышь торжествующе уперла руки в бока: вот! Не она должна извиняться!

— Отца искала? — спросил Илан.

— Наверное. Мы заплатим за побитое стекло. Или пришлем людей починить, если скажете.

— И что, одна пришла через пол города ночью?

— Не знаю, доктор. Правда, не знаю. Она никого не слушается, только отца.

— Вот видишь, — обернулся Илан к Мыши. — Она хоть отца слушается, а ты вообще никого. Проси прощения. Прямо сейчас.

— Нууу... — неискренне затянула Мышь. — Я больше не буду ваших бить. Простите. Но и вы не бейте окна!

Обморок посмотрел на нее странно и едва заметно кивнул.

— Можно оставить девочку до утра? Пусть отец с ней поговорит...

— Можно, — согласился Илан. — Но либо пусть ждет в отделении для беспокойных, либо запрем в изоляторе. В интересах ее же самой и ее отца. Доктор Арайна уже приходил, смотрел ее?

— Да. Еще раз простите. Мы создаем для вас очень много проблем, я понимаю. Мне жаль...

— Идите спать, — попросил Илан. — Идите все спать.

'Надоели', — вслух не сказал.

Мышь все еще топталась, приводя в порядок свою и чужую одежду и обувь, ворчала, поглядывая на Илана, что бестолковый цветок безвременник, цветет, как бумажка, ничем не пахнет, а крючками на лепестках цепляется злее репья. Падение в драку из окна переполнило ее впечатлениями, которых хватило бы для обсуждения на весь остаток ночи, но доктор Илан не шел навстречу и ничего больше обсуждать не хотел, даже невинные безвременники. Обморок деликатно смылся, как только ему предложили. Он с воспитанием и чувством такта, прекрасно видит, что в госпиталь хофрское посольство гораздо чаще приходит, чем уходит, и, если так продолжится дальше, скоро перенесет сюда свой секретариат, канцелярию и делопроизводство, как уже почти сделало адмиралтейство. Госпиталь-то большой, все поместятся. Только зачем эти все доктору Илану в хирургическом? Вперед, наверх, на третий этаж и чинить крышу, друзья...

Илан спросил у дезинфекторских время — всего-то начало первой ночной, четверть с четвертью. А казалось, что глубокая ночь ближе к утру, разбойничья вахта, когда сон самый крепкий и снимают часовых. Или зимой темнеет раньше, или совсем заблудился в своей операционной, то есть больные, то нет больных, сбили с толку. Вот и доктор Арайна не спит. Мимо больших, как ворота, дверей дезинфекции провел за руку присмиревшую ночную разбойницу. Прошагали быстро в сторону хирургического. Опять. Зачем? Доктор Арайна, конечно, знает, что делает, наверняка знает, однако доверяй, но проверяй. Нужно сопроводить, хотя бы из вежливости. Что самое дрянное, Илан чуть поспал, и его организм утверждает, будто больше не хочет. Мысли сворачиваются, как молоко на жаре, нога слегка ноет на погоду, но снова прилечь не тянет. Илан оглянулся на Мышь, хотел ее поторопить, но из приемника вдруг заорали: 'Бригада! Где спите! Тупая живота, гемодинамика в говно, всем мыться и хирурга!'

Мышь подпрыгнула — долгожданное в ее жизни событие и повод доктору Илану исполнить обещание, допустить в операционную. Кровожадная деточка, хлебом не корми, но на полостной операции дай на чужие кишки полюбоваться. Какая в этом прелесть в тринадцать лет? Любопытство или уже проявляется природная склонность чинить поломанных людей?.. Ругать ее сегодня Илан опять не мог. Думал, у нее маленькие надежды. На какой-нибудь красный плащ с капюшоном к красным башмакам или на кошелек дянов для содержания младших братьев-сестренок в ее беспутной семье, а она закинула так высоко, что сам государь Аджаннар испугался. А всего-то Мышь попала на тяжелые роды в акушерском. И теперь это может отразиться на мировой политике. Илан махнул Мыши: пошли, боец. Больного уже провезли мимо дезинфекции без обработки, он в сознании, стонет и корчится, пока дадут наркоз, есть несколько сотых встряхнуться и собраться в рабочее состояние, в себя приходить нужно быстро. Так что встал и пошел со всеми.

А дальше случилось то, чего не случалось давно. В Арденне не тот поток пациентов, что на Ходжере, Илан каким-то образом успел отвыкнуть от такого чуть ли не насовсем. Забыть, что так случается.

Уход в бессознанку за пол сотой до наркоза, шок, чрезбрюшинный доступ больше второпях и по наитию, чем обдуманно, внутри разрыв аорты, крови по локоть. Немного общей беготни и паники, разрыв высокий, идти лучше бы было заднебоковой торакотомией, если б не необходимость ревизии внутренних органов после удара, поиски доктора Раура на помощь, но поздно, не спасти. Сердечная недостаточность, дыхательная недостаточность, остановка сердца, снова немного беготни и паники, запустили, уже понимая, что ненадолго. Но вдруг чудо... Нет. Смерть. Поскольку живой воды в госпиталь не завозили, лечение на этом обычно прекращается. Паники и беготни больше нет. Спрыгнул с крыши сам. В принципе, что хотел, то и получил, а все равно обидно и больно. Гасим лампы, на лицо не смотрим, пусть Никар ушивает, по уставу ждет восьмую стражи, пишет короткий протокол и отправляет в морг, он дежурный. Ну, что, Мышь, тебе не везет. Или это доктор Актар накаркал сегодняшними разговорами про смерть на столе. Все равно бы умер, говорит еще на пороге доктор Раур, потом подходит и заглядывает в операционную рану. Просит вернуть свет. Да, умер бы. Даже если бы успели сделать всё как надо. Выживает таких четверо-пятеро из ста, летуны и прыгуны обычно не из их числа, ушибы внутренних органов, прочие травмы, долгая и тряская доставка до больницы, так что, девочка, не плачь, всех с того света не вытянешь, особенно, когда сами туда с крыши скачут. Все смертны, и мы, и наши пациенты. Жизнь и смерть лишь кажутся взятыми в руки и под наш контроль, на самом деле смерть всегда сильнее, на ее стороне время, у нее времени с избытком, а нам всегда не хватает какой-нибудь половины сотой. А с какой высоты падал, разрешаете ли сделать вскрытие? Может пригодиться для научной работы...

Разрешаем. Доктор Раур прав, выживают в таких обстоятельствах даже не чудом, а клочком чуда, обрывком. Не сегодня. Не у нас.

Отдать распоряжение об уборке операционной, напачкано здорово, размыться, убрести из отделения куда подальше на второй этаж. А, нет. Не убрести, кто же доктору Илану убрести позволит. В коридоре ругается господин интендант, два его сонных помощника не из рабочих, они не соображают, какие битые окна, где и как заделывать, о чем среди ночи речь. Во второй послеоперационной до сих пор какой-то разговор. Оказывается, доктор Арайна говорит по-ходжерски. Оказывается, и пришедший по записке из дальнего храма отшельник если по-ходжерски не говорит, то, по крайней мере, понимает. Образованные собрались люди. Только несут какую-то муть. Про разницу между человеком, который видит ангелов, и человеком, на которого смотрят ангелы. Понятно, что то и другое в компетенции доктора Арайны, но как они переходят с этого на смысл поисков Бога, и для чего те поиски — чтобы уставиться на Единого воловьими глупыми глазами? Сказать 'я видел'? А зачем? А потом?..

Немая девочка между тем с угрюмой жадностью, словно волчонок, ест что-то из глубокой миски все на том же подоконнике, запятнанном чернилами, и не оглядывается ни на духовных утешителей, которые близки к тому, чтобы начать спорить между собой, ни на Илана, ни на мелькнувшую в просвете створок Мышь. На лбу пластырь, руки расцарапаны и в синяках. Фаянсовая лампа с длинным носом отбрасывает пляшущие тени. А Палач смотрит не на Арайну и долгожданного священника, а на дочь. С теплом и любовью.

Илан не стал подходить близко, прислонился к стене у двери, чтобы видели — тайком не подслушивает, но и вмешиваться в ход беседы не имеет желания. Замер, стараясь делать как можно меньше движений. На него единожды оглянулись и внимание обращать перестали. Через какое-то время разговор, несмотря на запутанность, стал понятнее и, вроде бы, от точки спора откатился. Зашел про то, что нетрудно быть добрым, трудно не быть злым. Нетрудно быть человеком, который видит ангелов; тем, на которого смотрят ангелы — много труднее, но тогда и сами собой пропадают вопросы зачем, почему и что дальше. И про то, что философия, безусловно, отличается от теологии, но ни то, ни другое — не учебники, которые всем назидают, как жить. Это не науки ответа, это науки правильной постановки вопросов, потому что если не поставить перед собой правильно вопрос, никакие ученые книги и никакие святые аскеты не укажут путь.

Очень отвлеченно, думал Илан. Есть проблемы ближе и важнее. Нужно копаться в земном, оставив небесное и умозрительное тем, у кого на это много времени. Мышь притаилась за стеной. Пять сотых назад она спросила, как будет по-ходжерски 'извини'. И не идет в спальню, хоть колоти ее, глаза красные то ли из-за того, что уже настоящая глубокая ночь, то ли из-за неудачного похода в операционную. Ждет чего-то. Лапки сложила на фартуке, смотрит как... мышь. Илан отослал ее в кабинет за остатками вина в коллекционной бутылке. Ушел в процедурную, зажег спиртовку, подогрел вино. Отнес Эште и сначала через сопротивление заставил чуть глотнуть, потом еле вырвал из здоровой руки опустевшую чашку, Эшта так вцепился, что чуть не откусил край. Пробормотал, с жалостью отпустив посудину:

— Вот так бы сразу.

Илан сел к Эште на кровать со здоровой стороны и ответил шепотом:

— Сразу ты бы этим вином все отделение заблевал бы, родной. Лежи, не умничай, мы лечим, как положено.

— Еще дай.

— Утром.

— Дай сейчас. Я вспомнить хочу. Я в кабак шел.

Илан кивнул Мыши принести еще пару глотков.

— А что вспомнить хочешь? — спросил Илан.

— О чем днем спрашивали. Кому дорогу перешел.

— Ну... И кому?

— Никому. Я в кабак шел. Про жалобу помню. Хотел жалобу запить. И предателей забыть...

— Тебя не предавали. Составить и подписать протокол вскрытия — служебная обязанность. Пустой случай, что она досталась Гагалу. Мог быть я, мог кто угодно... А как потом будут крутить этим протоколом, нам не отчитываются. Дойти-то дошел?

— Дошел. Потом всё. Темнота. Думаешь, мне в вино что-то налили?

— В вино пьяный гриб бесполезно лить. Не возьмет.

— Сколько влить... И сколько выпить...

Если в этом причина чудовищной передозировки — так может быть. Поить пьяного хоть ниторасом, хоть дичкой и правда, на первый взгляд, бессмысленно, нет обычного мгновенного эффекта. Зато последствия непредсказуемы. Алкогольное опьянение проходит в разы быстрее, чем действие нитораса, и пьяный гриб через какое-то время всерьез берет свое. Но в первую четверть стражи можно ошибиться, неверно толковать происходящее.

— Были другие дела в тот день? — спросил Илан. — Может, в них причина?

— Были. Вечером сходить к больному. Какие в этом могут быть причины?

— Мало ли. Что за больной?

— Профессиональные тайны не рассказываю.

— Я врач. Ничего страшного в том, чтобы обсудить случай с коллегой.

— Нет. Извини, доктор, нет. Не нужны советы. Я уже с одним тут роды обсудил...

— А правда помнишь?

— На слабо не разведешь, — усмехнулся Эшта. — Помню, сказать не могу.

— Лапаротомию под ниторасом делал или под эфиром? Гагал тебя дозировкам научил? С эфиром он сам нормально не умеет. Все время мало льет.

— Что? — насторожился Эшта.

— Кишечные швы разошлись, я переделывал твою работу.

— Как? — приподнялся Эшта. — Как разошлись? Повреждения касательные, кишка была живая, все чисто, никаких сомнений...

— Подробно рассказывать, как они расходятся? Послеоперационный парез кишечника, вздутие, несостоятельность швов, перфорация, перитонит...

Эшта выругался.

— Сказал им, следить и не кормить раньше времени и чем попало... — прошипел он. — Так ты все знаешь? Он умер? Что следакам меня не выдал?

— Он жив, лежит через коридор напротив. На пятые сутки подбросили мне с перитонитом. У него там дочь и священник. Хочешь его увидеть — вставай. Не хочешь — лежи, я не заставляю.

— Дай еще вина...

— Не дам. Когда остальное вспомнишь, тогда поговорим, и про вино тоже. На Гагала зря не дуйся. Он этому свину, который оперировать запретил, морду бить рвался, еле оттащили. И он за тебя переживает. Так, что самому плохо. Если дойдет до суда, мы все подтвердим, что не ты виноват. Если надо, поговорю с крючкотворами из префектуры, они законы знают лучше нас, скажут, как надежнее выкручиваться. Только и ты им добром отплати. У них тоже работа. С них за нее спрашивают.

Эшта не ответил. Осторожно поправил на себе одеяло. Потом сказал:

— Подвинулся неловко. Рука болит...

Илан полез в соседнюю тумбу за лекарством. Чуть подождал, пока Эшта успокоится, на цыпочках прошел по палате до доктора Ифара, чуть наклонился — спал или слушал? Ифар молча взял его за руку и пожал.

Выглянул в коридор искать Мышь и практически нос к носу столкнулся с отшельником. Первое, что подумал — тот не отшельник, почему его так зовут? В палате с тусклой лампой на окне было незаметно, а в светлом коридоре — несоответствие должному образу в полный рост. Одежда чистая, хорошая, лицо загорелое, глаза светлые, волосы перец с солью, на черном половина седины. Выглядит моложе, чем есть, благодаря осанке. Он явно из флотских — выправка, походка, и это объясняет, почему он понимает ходжерский. Из военных флотских, он не простой матрос, он офицер. Тридцать лет службы в храме на окраине не стерли ни одной характерной черты. Илан кивнул, здороваясь. Отшельник замер прямо, как во время смотра. Вдруг медленно опустил плечи и кивнул в ответ. А взгляд изучающий, неотрывный.

— Все в порядке? — спросил Илан. — Вам дать провожатого?

— Не нужно, — тихо ответил тот.

— Что ж, в добрый путь. Спасибо, что отозвались. Я велю передать денег на храм.

— Разрешите вопрос к вам, доктор?

Илан немного удивился. Он думал, у таких людей на все вопросы заранее должен быть собственный ответ, иначе зачем вообще нужны священники, если не объяснять непонятное. Пожал плечами: спрашивайте.

— Как вы себе отвечаете на вопрос 'почему я?'

— Очень просто, — отвечал Илан. — Другим вопросом: а почему не я? Вы что-то еще от меня хотите сейчас? Извините, я очень устал.

— Прошу прощения, нет в мыслях вас утруждать. — И вдруг покачал головой: — Вы атеист, как ваш отец, а жаль.

— Формально я единобожец, как вся моя семья, но не хочу углубляться в эту тему. Можно, я вас тоже спрошу? Не знаю одну вещь, хотел узнать.

— Давайте.

— Кто такие небесные посланники?

— Люди, — улыбнулся офицер-отшельник. — С крыльями.

— Ангелы?

— Нет. Люди. С крыльями. Вам доброй ночи.

Илана дернуло. В прошлый раз от такого пожелания на госпиталь свалилось хофрское посольство. Но отшельник уже шел прочь.

Чем люди, видевшие ангелов отличаются от людей, которых видели ангелы, Илан уяснил. Осталось понять, чем различаются ангелы и люди с крыльями. И почему это не одно и то же.

* * *

Вопреки дурной примете, от пожелания доброй ночи ничего ужасного до самого утра не случилось. Не считая мелких и средне-крупных пакостей вроде того, что в первой общей палате больной помочился под кровать, а герой-любовник, снятый с забора, допрыгав на одной ноге, попытался выставить хлипкий временный ставень, вылезти и сбежать к своей любимой сквозь так кстати разбитое окно. Героя вовремя приняли под руки санитар и дежурный фельдшер и успокоили норником. В это время в приемнике с помощью пьяного пациента разбили объемную банку нашатыря, работать там стало невозможно, и беспокойный приемный покой пришлось переместить на край дезинфекции, развесив в коридоре и самой большой моечной простыни, чтобы отгородить его непростую работу от обычных госпитальных служб.

Сам Илан даже поспал немного, правда, не в палате у Рыжего, где кровать большая и подушка мягкая, а головой на подушке рядом с Палачом, который после истории с окнами, после общения с дочерью, после священника и доктора Арайны, чуть не затеявших теологический диспут, после обнаружения на себе разрезов, дырок для дренирования, швов и стомы, и бог знает каких еще потрясений, всерьез сбился с сердечного ритма и его пришлось поить, колоть, обтирать и обмазывать лекарствами и потом еще следить за ним. Сбежавшей дочери его, к слову, все-таки спохватились в посольстве, догнали ее и из госпиталя на остаток ночи увели. Но, поверх сиюминутных забот, Илан видел — Палач выкарабкался. Кто бы он ни был на самом деле, почему бы его ни называли Палачом, удовлетворения от хорошо сделанной работы, правильности принятых решений, некоторой недоступности сделанного другим (гордыня, наверное, но почему бы не погладить и себя по голове, причем, по шерсти) и радости за почти угасшую, но возвращенную человеческую жизнь это отнять не могло. Доктор опять мало спал? Ничего, чуть-чуть все же спал, даже есть ощущение отдыха. Пол слегка качается, когда Илан встает прямо и пытается идти? А нашатырь бодрит и будит, снова спать все равно невозможно.

Вонища от нашатыря к утру расползлась на всю огромную парадную лестницу, часть дезинфекции и половину коридоров на первом и втором этажах несмотря на то, что пахучее помещение закрыли и заткнули насколько могли плотно. Но там была откинута фрамуга над окном, и в хирургию воняло уже не из самого приемника, а с улицы, сквозь выбитые окна.

Вскоре, на первых лучах солнца, Илана позвали. С трудом держа глаза открытыми и вздрагивая от нашатырного духа, он в импровизированном приемнике доставал из плачущей девушки черенок расчески, проглоченный ею из чувства протеста. Девушку против ее воли собирались выдать замуж, она разломала расческу, но всю ее по частям, к счастью, проглотить не смогла, хватило одной ручки, чтобы образумиться и остановиться. Поиски единственного эзофагоскопа по госпиталю производила с трудом проснувшаяся, как и Илан, Мышь. Незадолго до рассвета она свалилась на лавку у предоперационной, но ее тоже поднял нашатырь. Нашла инструмент она в легочном отделении, в ящике у доктора Раура, за Мышью притащился нечистый на руку мальчик Шора, сделал вид, будто рад доктору, соскучился, и под шумок спер у Илана самопишущее стило, как он думал, незаметно. Был пойман за ухо, отоварен подзатыльником и отпущен восвояси после возвращения похищенного. При этом сокрушался, что у доктора Илана отличные воровские пальцы и отточенное внимание, Шоре бы такого учителя, он весь город обобрал бы, но нет, не судьба. Доктор по какому-то недоразумению человек до отвращения честный. Когда инородное тело позволило воровским пальцам и хитрым инструментам доктора Илана себя извлечь, девушка выпила половину большого кувшина воды, отказалась дать осмотреть себе живот и твердо попросила больше к ней не прикасаться. А приведшая ее тетка, всю процедуру сквозь зубы вздыхавшая неподалеку, нескромно поинтересовалась, женат ли доктор. Подававшая инструмент Мышь вместо Илана сказала: да, на своей работе. Девушка заморгала, тетка задумалась, а за простынью ткнула воспитанницу в бок и довольно громко заявила: 'И что ты, дура, плачешь! Я б на твоем месте такому доктору что угодно показала бы и даже подставила!'

После, на выраженное Иланом вслух удивление по поводу случаев, явно подлежащих компетенции доктора Арайны, участившихся в последние сутки вокруг хирургического отделения, кто-то грустно сказал: так полнолуние же. Илан луну не видел месяц. То дождь, то снег, то работа. Он и с солнцем-то встречался редко. Но полнолуние хотя бы что-то объясняло. Тут обнаружилось, что эзофагоскоп со стола пропал, а мальчик Шора вовсе не убрался обратно в легочное, как некоторые решили.

На мыслях о том, что двух термометров, одного тонометра и прочих необходимых в ряде случаев инструментов по одной штуке на три с половиной корпуса госпиталя категорически мало, Илана нашел доктор Наджед. Он шел почему-то в сопровождении госпожи Джумы. Следом топала остальная свита. Секретарь, дежурный доктор Никар, ответственный по дезинфекции медбрат и почему-то советник Намур с печатью глубокой озабоченности на лице и папкой каких-то документов под мышкой. Доктор Наджед разговаривал, как охрипшая змея, но держался прямо, был решителен и готов к работе.

— Ссспать пойдешь? — прошипел он и закашлялся в кулак.

— Зачем? — спросил Илан. — Утро уже. Скоро обход.

И потянулся к брошенному на стол стетоскопу.

— Все ясно, коллеги, — подвел черту под сбором анамнеза доктор Наджед. — Приссступим. Доктор Никар, прошу вассс.

Если бы доктор Никар сказал свое: 'Только не сердитесь!' — на мгновение раньше, Илан сообразил бы, что это западня, и, может, даже увернулся бы. В огромных лапах Никара дергаться было бессмысленно, у Наджеда в руках блеснул шприц, Джума испуганно отступила за стену из простыни и спряталась за ней, Мышь испарилась еще при первых шагах доктора Наджеда, а Намур, наоборот, растерялся и шагнул вперед, хотя никому в сложившейся ситуации помочь не мог. Илану быстро задрали рубаху, стянули чуть вниз штаны, он почувствовал пониже спины холодную спиртовую салфетку, потом иглу. Чего и сколько вводят? До обеда или чуть больше хватит, сказал доктор Наджед, это пока не лечение, только профилактика осложнений. Показания? Недосып, недожор, передежур, некоторые от такого вовсе мрут, в госпитале и так вакансии, работа трудная, взять на нее некого — дураков-то не так много, как кажется. А ты правда думал, можно мать родную в медикаментозный сон безнаказанно отправлять? Попробуй собственное лекарство, доктор. Теперь баиньки. Отнесете, доктор Никар? Далеко не надо, в хирургии есть свободные койки.

Последнее, что Илан слышал, прежде, чем в голове потемнело, были слова Намура:

— Постойте, а как же мое дело? Я же не просто так...

Проснулся Илан в докторской палате в середине второй дневной на бывшей кровати Актара. Солнце уже перекинулось через госпиталь, наклонилось к морю и вовсю светило в западные окна, раскидав по полу и стенам квадраты света. Соседние кровати были пусты, ни доктора Ифара, ни Эшты. Зато спиной к спине с Иланом на узкой койке дрыхнет Мышь, а в ногах, завернувшись в простынь, клубком свернулся Неподарок. Илан потянулся и спихнул Неподарка на пол. Нельзя сказать, чтобы нечаянно. Мышь свалилась сама.

Первая мысль была — бежать смотреть своих больных. И почему ему дали спать почти до заката, и никто никуда не позвал? Потом вспомнил, что по отделению дежурит доктор Наджед, и помогать ему не нужно. Даже наоборот, полезешь с помощью — обратно спать уложат. А что же делать? Чем заняться? Кому Илан нужен? По сути, всем нужен, но все терпят.

В первую очередь, конечно, Намуру с его папочкой, что там, в папочке, знать не очень хочется, но Намур вряд ли отстанет. Во-вторую, Неподарку. Тот сбежал из лаборатории и боится на шаг в сторону отступить, чтобы не попасть к Тайной Страже на допрос. Актару уже меньше. Рыжему — все еще нужен. Палачу — очень нужен. Кроме того, нужен в перевязочной и, возможно, в операционной. Причем, собственные приоритеты Илана начинаются с конца списка. А еще он хочет пойти в дезинфекцию и привести себя в порядок.

— А меня, — встала на цыпочки в столбе света Мышь, — меня похвалил доктор Наджед!

Вокруг Мыши танцевали пылинки и вся она светилась в закатных лучах и изнутри. Неподарок в углу за кроватью с угрюмым сопением выпутывался из простыни, в которую с ног до головы закутался, как в саван. Илан потянулся еще раз и сел. Странно, и голова не болит, и даже жить-работать хочется. Только не приглашают.

— Рассказывай, — велел Мыши Илан.

— Он говорил, что переподготовка по новым правилам городских врачей с их устаревшей школой бездарная затея, что толковый госпитальный фельдшер скорее получится из меня, чем из какого-нибудь доктора Ифара! Ля-ля!..

— Надеюсь, самому доктору Ифару ты это не доложила? — поинтересовался Илан. — А почему ты решила, будто тебя похвалили? Может, доктор Наджед просто не любит доктора Ифара, а ты под руку подвернулась?

— Не знаю, — беспечно пожала плечиком Мышь. — За что его любить, он старый!

— Можно мне?.. — встрял Неподарок.

— Тоже глупость сказать? — спросил Илан. — Можно.

Неподарок насупился.

— Я просил вас помочь... — сказал он. — Вы все время или прогоняете меня, или уходите сами. Если вы не хотите, скажите мне об этом, я смирюсь. Просто не буду больше на вас надеяться...

— Дорогой мой Неподарок, — покачал головой Илан. — Я бы помог тебе, если бы понимал, в чем. Ты же первый замкнул рот на замок и не выдаешь своих тайн. Даже имени своего не назвал, а в купчей на тебя так и стоит 'вписать любое'. Ты просил найти твою мать, но она умерла. От Тайной Стражи я тебя, по мере возможностей, охраняю. Думаю, они сами уже не рады, что отдали тебя мне. Чего еще ты от меня хотел бы?

Неподарок тревожно смотрел на Мышь. Но она убраться ради конфиденциальности разговора и не подумала, наоборот, навострила уши и присела на пустую кровать доктора Эшты, приготовилась слушать.

— Говори сейчас, — велел Илан. — Или замолчи навсегда. Другую возможность высказаться я тебе не обещаю.

— Дело в том, что... Мышь, поклянись, что меня не выдашь!

Мышь с готовностью подняла верх сжатый кулак и приложила его к сердцу. В уличных бандах это означало клятву собственной жизнью.

— Дело в том, — продолжил Неподарок, — что парусник 'Итис' выдал пиратам я. Нечаянно. А Тайная Стража думает, что это сделал мой хозяин. Они меня расспрашивают про него все время, как и что... А я не нарочно, честное слово. Я им не сознался. Я же не знал, к чему приведут мои письма...

Илан молчал довольно долго.

— Если хотите, можете им сказать... — наконец, выдавил из себя Неподарок. — Люди должны доносить о государственной измене, я знаю... Я сам боюсь.

— Пойдемте умываться, — вздохнул Илан. — Время покажет, кому и что я должен буду сказать.

История Неподарка была запутанной и простой одновременно. Его семья или те, кто ею назвался, искала своего потерянного родственника через частную сыскную контору с Судной площади Арденны. Вначале безобидно — просто найти, узнать, что жив, расспросить, как ему живется. Он получил письмо от матери из Арденны, мать написала, что после восстания рабов в восточном Хираконе жизнь ее улучшилась и порядки переменились, она стала свободной женщиной, что в Арденне вообще все по-другому, и, если он найдет способ перебраться на арданский берег или хотя бы сумеет покинуть южно-таргское побережье, где рожденного в рабстве освободить нельзя, она придумает, как сделать его свободным. Неподарок стал искать этот способ.

Сумасшедший алхимик, его предпоследний хозяин, водил знакомства в научных кругах, в том числе, общался с ходжерскими рекрутерами, приглашавшими ученых работать на архипелаг. Самого алхимика на Ходжер так и не позвали, хотя он старательно набивался. Но перед одним из его знакомых Неподарку удалось блеснуть чешуей и удивить всех, включая хозяина, знаниями по химии, почерпнутыми в обширной библиотеке алхимика и, частично, на практике в его лаборатории. Неподарок взял тестовые записи рекрутера и запросто решил задачи, с которыми не справился его хозяин. В конце концов, химия всегда ему нравилась, ему не нравился только сам сумасшедший алхимик, который вечером того же дня обварил Неподарку спину кипятком за то, что тот влез не в свои дела. Ведь мог бы решить эти задачи не сам за себя, а вместо хозяина!.. И попробуй объясни, что чужим умом умен не будешь и с первой же глупостью алхимика как позвали, так и вышибут обратно. На Ходжере все серьезно...

'Если бы ты родился свободным, тебя бы я взял', — сказал тогда по секрету Неподарку ходжерский рекрутер, но выкупать его, как надеялся Неподарок, у алхимика не стал. Или не посчитал таким уж ценным, или алхимик потребовал неразумную сумму за раба, а мог вовсе обидеться и сказать, что вопрос о продаже не обсуждается. И Неподарку оставалось только молча пускать сопли в рукав, оттого что спина болит и план не удался.

Но в конце концов вышло так, что вареная шкура у него со спины облезала не зря. Жизнь вознаградила за терпение и прилежание, и случилось небольшое чудо. Алхимик внезапно скончался от почечного приступа, и оказалось, что все его имущество завещано не его взрослым детям и не сбежавшей от него в далеком прошлом жене, как многими ожидалось. И даже не дальним родственникам, надеявшимся поживиться дядиным наследством.

Из любви, хоть и к псевдо, но, все же науке, а еще из внутренней вредности и нелогичности алхимик завещал роскошную библиотеку, дорогую лабораторию, большой дом и все, что в нем находится Техническому Университету Дартаикта. Оттуда Неподарка и забрали ходжерцы. И пусть он остался рабом, но с южно-таргского побережья вырвался, и теперь надежда отработать свою свободу самостоятельно у него была. А потом за первым чудом последовало второе. Примерно за полгода до отбытия 'Итис' Неподарок узнал, что планируется создание большого химического и металлургического производства в восточном Ардане, на тех самых отрогах Двуглавого Хиракона, где когда-то жила его мать. И что одним из главных технологов туда уже назначен его ишулланский хозяин. Неподарка он, конечно же, возьмет с собой.

Вот тут-то Неподарку пришлось вывернуться из свое вареной шкуры, чтобы сообщить в Арденну, что он скоро приедет. Послать известие в арденнскую контору на Судной было не так уж сложно. Сложно было осуществить это в тайне, чтобы никто не узнал о письмах.

Неподарку было наплевать на государственные и прочие интересы, он про них знать не знал и помнить не помнил, он занимался своими долгожданными делами. Но хорошо понимал, что, проведай хозяин о переписке с неизвестной конторой в Арденне, добром для Неподарка это не кончится. Как минимум, за такое самовольство его отправят в поместье убирать навоз и поливать огороды. Как максимум это могло закончиться отправкой обратно в Южный Тарген — не оправдал доверия. Про тюрьму, Тайную Стражу и государственную измену он тогда вообще не думал. Неподарок раб, подписи своей на документах он не ставит, ответственности ни за что не несет. Если обязательство соблюдать секретность ишулланских работ подписывал его хозяин, Неподарку он не отчитывался, хотя что-то такое иногда в разговорах звучало. Другое дело, что права вести переписку с кем угодно, хоть с семьей, хоть с Единым на той стороне неба, у Неподарка вовсе не было. Он нарушил распоряжение хозяина, возможно, нарушил какой-то закон, писанный или неписанный, он знал, что ему не разрешено, но ведь не в первый раз и не при первом хозяине он делал что-то, за что его наказывали, били, издевались над ним, а он терпел все это, отдавая свои мучения, как плату, и все равно получал свое.

Третьим чудом все удалось. Частично Неподарку помогли добрые люди, частично контрабандисты с соседнего острова Круглый. Уже через два с небольшим месяца он получил четыре почтовых голубя для связи с семьей и просьбу писать, чем занимается, с кем занимается, и на каком корабле они с хозяином отплывают, чтобы семейно встретить его в порту и обнять после двадцатилетней разлуки. Голубей Неподарок пристроил жить на соседнюю голубятню, и выпускал их по одному. Двух еще с берега перед отплытием с письмами о своей жизни и работе. Третьего уже с борта 'Итис', примерно с середины пути, со сведениями о приблизительном сроке прибытия и курсом корабля. А один голубь так и остался сидеть в клетке. Его Неподарок хотел выпустить уже в Арденне, в случае, если его никто не встретит. Нет, про голубей хозяин не знал. Неподарок отдал клетку с птицами другим пассажирам, девушке и ее больной бабушке, ехавшим в Бархадар лечиться у шаманов, соврав им, что голуби хозяина, но господин ученый чихает от птичьего пуха, и в одной каюте с ним они жить не могут. Девочке птицы были в радость, а надменный ученый такой ерундой, как верящие в шаманов бабушки и наивные девушки, не считающие зазорным поболтать с рабом, вовсе не интересовался. К тому же, у хозяина была морская болезнь...

Но, так как в каждой сказке чудес бывает только три, дальше везение Неподарка закончилось. Да и везением ли это было...

Илан слушал все эти откровения, сидя на широкой скамье в раздевалке дезинфекции, пока Мышь возилась со своей и его одеждой, пытаясь отвоевать в прачечной рубахи без рыжих пятен и окончательно вычистить пострадавший вчера в безвременнике кафтан.

Неподарок рассказывал тихо и монотонно, даже про обваренную кипятком спину — обычное для него, видимо, дело.

— Как выглядели твои голуби? — спросил Илан у Неподарка в конце повествования.

Неподарка вопрос удивил.

— Ну... — развел он руками. — Голуби как голуби. Серо-рыжие такие, с острыми клювами...

— Список тоже ты с голубем переслал?

— Какой список? — еще больше удивился Неподарок.

— Список специалистов с Ишуллана, по которому выбирали, кого с 'Итис' брать, кого оставить.

— Нет, — помотал головой Неподарок. — Никаких списков я не посылал. Депешник маленький, туда разве список впихнешь?.. Я писал только про себя и немного про хозяина, ни про кого больше...

— Тогда заткнись и никому не повторяй то, что мне сейчас рассказываешь, — велел Илан. — А то тебя и сделают виноватым. Потому что 'Итис' сдал либо не ты, либо не только ты.

Неподарок опустил голову, прошептал:

— Спасибо.

— Не спасибо, — отвечал ему Илан. — Я не о тебе забочусь. А о том, чтобы, найдя второстепенного виноватого, не бросили искать главного. Пусть ищут того, кто дал им в руки список, а ты молчи.

В притолку стукнули пару раз. Илан обернулся. На пороге стоял господин Адар и, кажется, он был не вполне трезв. Хотя и не очень пьян.

— Добрый вечер, доктор, — сказал он. — Я пришел на уколы, а там Наджед... Да ну его к черту!

— Действительно, — согласился Илан, мысленно потирая собственный синяк на ягодице. — Пойдемте ко мне в кабинет, поговорим. Нам, господин Адар, потребуется ваша помощь.

* * *

Первое, что сделал Илан прежде, чем куда-то идти с Адаром — выставил вперед Неподарка: тест на принадлежность к заговору против 'Итис'. Ненадежный, но все-таки. Неподарок узнан не был. Уже хорошо. Второй ход: послать Мышь в кабинет на разведку — нет ли там Намура и прочего тайного общества. Третий — понять, что в родном госпитале он ведет себя, словно шпион в тылу врага, или как студент, прогулявший обязательную лекцию. Осталось еще прикрыться одеялом от доктора Наджеда, и будет полная сказка. Четвертый шаг — выпрямиться и пойти напролом. Шаг пятый, закономерный, — нарваться на то, чего не хочешь.

На парадной бледно-серой лестнице, одетой в мрамор и каменное кружево, встретился именно доктор Наджед. Хорошо, что один, без свидетелей.

— Постой-ка, есть два вопроса, — сказал он Илану. Присмотрелся к Адару, поправил очки. Узнал и любезно ему кивнул.

Адар ответил сухо и с подозрением. Илан сделал жест им с Неподарком догонять убежавшую вперед Мышь, а сам заложил руки за спину и изобразил внимание. Как обошлись с ним утром, при посторонних он обсуждать не хотел, в необходимости насилия над собой уверен не был, поэтому злился, что с ним не договорились по-хорошему. Вместе с этим, за то, что взяли на себя часть его работы, был благодарен, а особенно был благодарен за то, что работу эту как после Никара или Гагала, не нужно бегать проверять каждые десять сотых, а иногда доделывать или переделывать. Можно довериться самому и доверить других. У Илана тяжел не сам труд, тяжело постоянное беспокойство. Сегодня беспокойства нет. Илан по благодарности и злости делился внутри пополам, старался примирить противоречие, но ему сложно было не отражать это на лице.

— Меня не устраивает в том, как ты ведешь пациентов, знаешь что? — произнес доктор Наджед уже не таким осипшим голосом, как утром. Разговорился за день. — Ты им позволяешь больше допустимого. Они несобраны, капризны, ты из любого железного вояки способен сделать нытика и плаксу, не соблюдающего устав и режим, лежащего пластом при неглубокой царапине и требующего к себе внимания и сочувствия. Как у тебя это получается, я не знаю, но дезориентируешь ты их моментально. Тебе самому-то с ними такими не тяжело?

— Нет, — покачал головой Илан. — Наоборот, мне так удобнее.

— А выгода какая-то в этом есть?

— Доверие. Они со мной не спорят и уговорить я их могу в любое время на что угодно. Или не спрашивать.

— Ох, не знаю... Мне не нравится, и ты мне не нравишься — ты устал, ты не ешь, ты не спишь, при этом тебе самому кажется, что все отлично. Ты слишком близко подпускаешь их к себе. Так нельзя. Сгоришь. Сломаешься.

— Давай про это не на лестнице. И... Можно, я буду сам?

— Неможно. Порядки в госпитале устанавливаю я, и я считаю неверным, когда людей вместо того, чтобы лечить, жалеют.

— Ко мне есть какие-то замечания по лечению?

— Пока нет, но...

— Значит, не вместо, а вместе. Будут замечания, ткнешь меня в них носом. А сейчас этот разговор невовремя и ни о чем.

Доктор Наджед помолчал.

— Думаешь, увернулся, да? — сказал он. — Думаешь, оставлю тебя в покое? Не будешь спать — станем укладывать тебя с Никаром принудительно каждый раз, как поймаем.

— Я сплю, ваша в Никаром бдительность чрезмерна. Не надо надо мной стоять.

— 'Сплю' — это дома в постели, а не в палате на табурете рядом с больным по четверти стражи в сутки. Вот — чтобы спал дома. Сегодня. И завтра. Если не хочешь, чтобы над тобой стояли.

— Хорошо, — пожал плечами Илан.

— Что-то ты слишком легко согласился. Обманываешь меня?

— Сам не знаю, — пожал плечами Илан. — Как пойдет.

— Предположим. Я позову, если вдруг завалит, и ты понадобишься. Завтра дежурит Гагал, послезавтра Раур. Потом ты. Снова будешь бледный, как простыня, не выпущу к больным. Сегодня чтобы ноги твоей в отделении не было! Понял? И не забудь, что завтра у нас обед в половине второй дневной. Быть при параде и в себе. Ждем генерал-губернатора, будем говорить о важном и нужном для нас и для города. Подготовься.

'Почему я все узнаю последним и почти в последний момент?' — Илан не спросил. Спасибо, что обед не сегодня, неудобно бы получилось. При параде — легко, а вот в себе... 'Странно, что я ничего не знаю о планах на завтра', — мог бы сказать Илан. 'Надо меньше работать и чаще разговаривать с родными', — ответил бы ему доктор Наджед. Как-то так. Обмен упреками. Он потер затылок и потопал вслед за своими. С линии мыслей о возможном расследовании дела парусника 'Итис' его снесло, как порывом ветра. Что он хотел спросить у Адара?.. В первую очередь, сколько стоит найти человека в Таргене и кто с Судной берется за такие розыски. Например, сам Адар берется?..

Господин Адар сидел в кабинете на кушетке, держался за грудь и тяжело дышал. Раздеться сам не сообразил, пришлось помочь. Быстренько впрыснуть на корень языка смесь для облегчения дыхания, сделать подкожно брахский ягодник, чтобы поддержать сердце. Кожа липкая, голова кружится — по глазам видно, плохо... Закашлялся, на салфетке кровь. Тут не до вопросов по расследованию. Нельзя в таком состоянии пить, а чтобы не пил из-за своих огорчений по болезни и в жизни, нужно укладывать в отделение. С легочным Илан, наверное, погорячился, нечего Адару там делать, он следователь, а там одни уголовники. Можно к себе забрать. А как тогда просить помощи?..

— Лестница длинная, — попробовал оправдаться Адар.

— Да, — согласился Илан, помогая старому инспектору лечь и укрыться кафтаном, пока сердцебиение не пройдет. — Вы закрыли свою контору на Судной площади, господин Адар?

— Нет, — покачал тот головой. — Есть незавершенные дела. Доделаю, потом уйду. Доброжелатели ждут не дождутся, много хлеба у них отнимаю, наверное...

— Вы работаете один?

— Есть помощник и секретарь.

— Без вас справятся?

— Нет, конечно. Вы к чему ведете, доктор?

— К тому, что надо ложиться к нам и лечиться правильно, мой хороший.

— Но-но! Ты на меня свой сироп не лей! Знаю я вас, докторишек. Мягкие такие, сначала присядь, мой хороший, потом приляг, мой хороший, а потом из ваших лап не вырваться, тут и помрешь сразу. Ты, доктор, сам сказал, моя болезнь не лечится. И я не из того теста, чтобы лежать, я лучше умру на работе!

— Вы не осознаете сложности своего положения. Я вам предоставлю бумагу, чернила и посыльного носить письма. Тут не тюрьма, в любое время можно выйти к посетителям. Вам нельзя пить вина и нельзя бегать по городу, как раньше. Умрете вы раньше времени, не закончив дела, кому от этого будет лучше?

— Нет, не уговоришь. Не лягу.

— А если станет плохо? Упадете где-нибудь в городе, как мне вас искать?

— Значит, так в моей судьбе записано.

Илан пожал плечами, пошел к автоклаву вскрывать укладку со стерильным инструментом и брать лекарства для плановых инъекций. Вернулся меньше, чем через сотую — Адар уже спит. Уколы Илан все равно сделал, несмотря на сонное ворчание. Потом принес из лаборатории попону, укрыл, на втором этаже холодно. Безобразие, конечно. Давно пора завести диван и одеяло, может, тогда на то, что он не спит, ругаться перестанут. Послал Неподарка за дровами и велел топить печь. Сел к столу — Неподарку с Мышью писать перечень на стерилизацию, растворы и инструмент. Задумался. Три дня без пациентов — когда с ним такое было? В первую декаду, когда приехал, и то в самом начале?.. Да он не выдержит. Он уже скучает. Может, хотя бы в город позовут? Пустите доктора Илана к больным... Это с одной стороны.

С другой — работа в госпитале, конечно, может заменить собой всю остальную жизнь, только хорошо ли это? Погружение с головой в работу — первый и главный симптом клинической картины одиночества. А еще в этом многограннике есть третья сторона: как только начинаешь чувствовать весь трагизм, пафос или исключительность собственной жизни, жизни одинокого, никем не понятого хозяина алхимической печки, не к добру помянутая господином Адаром судьба мгновенно превращает все сакральное, возвышенное и таинственное, весь этот иератический трепет и прочие высокодуховные волнения в площадный тупой фарс. И тогда ждать можно чего угодно. Тебя опустят на землю обоссаным полом, вшами и рваными наволочками в отделении, больные начнут хором блевать (и хорошо, если только блевать) в твою сторону при каждом твоем появлении, а в руки тебе немедленно положат случай, с которым ты даже теоретически не будешь знать, что делать, чего уж говорить о практике... Люди же продолжат умирать не потому, что ты мало умеешь и знаешь, ты всегда мало умеешь и знаешь, всю жизнь, как новый больной, так мало. Они будет это делать просто потому, что всё равно все беды и радости в этом мире заканчиваются именно смертью. И говорить им лучше не то, что им на самом деле нужно, а то, что они хотят услышать, потому что правда, по сути, никому не нужна... Короче, сидишь дурак дураком с самопишущим стилом в руке, изображаешь умного, то, что хочешь делать, тебе пока не разрешают, а то, что не хочешь, с сотой на сотую само сейчас вломится в дверь.

Но список для автоклава и дезинфекции Илан составить успел, и никто не вломился. Поглядывая на тяжелые дубовые створки, он взял следующий лист и стал писать письмо Адару. А что делать, если поговорить не получается и может дальше не получаться довольно долго? Пока принадлежишь себе, моментом нужно пользоваться. Письменный текст, по крайней мере, позволит не съезжать с темы на всякие житейские истории, которых много, и некоторые у них с господином Адаром даже могут оказаться общими, не упустить мелочи, не исказить суть. Четко и по пунктам: что надо, кто интересен, с кем связан, есть ли возможность достать копии документов или разговорить мелких подай-принеси... Сколько стоят услуги частного детектива, Илан не знал, поэтому открыл сейф, вынул стаканчик с новыми, недавно отчеканенными арданскими дянами и отсыпал добрую половину в полотняный мешочек, завязал и положил поверх письма. Если это покроет расходы целиком, хорошо, а нет — будет аванс. Потом его все-таки дернули. Но, вместо Намура, то говорящего 'лучше не ввязывайся в это, доктор', то умоляющего 'доктор, у тебя же голова варит, помоги нам думать', в кабинет заглянул Актар и попросился на перевязку. Почему не у Наджеда и не в отделении? Тот же ответ, что и у старого инспектора: да ну их под хвост. Доктор Наджед отличный хирург? Может быть. Но он слишком строго разговаривает, а доктор Актар не мальчик, чтобы его отчитывали. Конечно, он пришел туда, где гладят не ежовой рукавицей, где пожалеют и скажут ласковое слово. Не чувствуется логика в связке? Да и не надо, мы же болеем...

В лаборатории гудела открытыми поддувалами и заслонками алхимическая печка, Илан согнал Неподарка с большого стола, где тот разложился с выполнением перечня заданий, на другой стол, в угол, застелил поверхность простыней, протер спиртом руки и занялся пациентом. Намур проник в лабораторию позже, под шумок, и молча стал помогать с перевязкой. А потом неожиданно спросил:

— Скажите, доктор, фельдшерские курсы в госпитале открываются для всех?

— Образовательный ценз — грамотность, — ответил Илан. — Кого-то записать хотите?

— Не смейтесь... Сам хочу пойти. Там же по вечерам... Как раз буду успевать.

Илану сложно было сохранить вид, будто он не удивился. У Илана из руки чуть не упал лоток с использованными бинтами. У Неподарка в углу тоже что-то зазвенело. А доктор Актар хмыкнул и сказал тихо:

— Я говорил тебе: ты не ту профессию по молодости выбрал.

Впрочем, глупо было опасаться, будто Илану дадут скиснуть совсем без пациентов. Едва советник Намур раскрыл рот, чтобы поговорить не о своих фельдшерских планах на будущее, а о чем-то более важном для государства, за доктором прибежали из акушерского: с раннего утра у себя наблюдают больную, но не могут разобрать, аппендицит это или проблемы по их части, нужно подойти и посмотреть. Подошел, посмотрел, велел брать на стол и там разбираться, пока не стало поздно. Само точно не пройдет. Женщина немолодая, за тридцать, но красивая и ухоженная, из дорогого веселого дома в верхнем квартале. Живот, как доска, при этом на доктора Илана она с нелепым кокетством хлопает глазками.

Плохо стало, когда была с клиентом, клиент принял на свой счет, распереживался, что в чем-то виноват, дважды уже присылал спросить, как она. А она, услышав про операцию, в истерику и в слезы: резать?! Будет шрам на животе, как дальше жить, как работать, кому изуродованная нужна!.. Доктор Гагал заводит привычную ему песню про 'жить со шрамом или умереть без шрама прямо здесь и сейчас'. Внезапно появляется сам клиент, стучит в наборное стекло двери у входа в отделение. Седой, представительный, решительный и слегка выпивший для еще большей решительности. И с цветами. Прямо с порога на все акушерское он громко предлагает замуж хоть со шрамом, хоть с тремя малыми детьми, требует вылечить, спасти, и сыплет деньги прямо на пол. Ему втолковывают, что госпиталь бесплатный, что если случай излечимый, то непременно вылечат, он извиняется, говорит что рассыпал монеты нечаянно, пытается собрать. От происходящего беременные и недавно родившие в палатах зачарованно ахают, акушерки впадают в умиление и пытаются помочь поднять просыпанное, доктор Гагал требует прекратить шум и удалиться за пределы наборных дверей вместе с оранжерейным веником, а санитар провожает заинтересованным взглядом большой серебряный кругляш, закатившийся под бельевой шкаф и не торопится сообщить об этом. И все, наверное, будет хорошо, всем нужно только слегка образумиться, перестать размахивать руками, словами, решениями и совершать другие необдуманные жесты, и просто начать лечить и лечиться.

Илан тихо попятился от суеты и постарался исчезнуть незаметно, потому что когда у людей болезнь, несчастье и кажущиеся нерешимыми проблемы, неэтично стоять и улыбаться из-за Намура, цветов, денег на полу и цитат из доктора Арайны, который в случаях неподобающего шума в отделении громогласно произносит: 'Господа, не надо делать из психлечебницы дурдом!' Оперировать есть кому, с аппендицитом справятся, случится не аппендицит, справятся тем более. Если доктор Наджед возьмет операцию себе, у Илана появится примерно четверть стражи на обход отделения. А пока готовят стол в операционной и больную, можно пойти на ужин.

Дверной свинцовый переплет на выходе в сторону хирургии тоже был без трех стеклышек по центру, наверное, и с этой стороны кто-то настойчиво просился внутрь, да и выбил не нарочно. А в промежутке между хирургией и акушерским Илана дожидался хофрский доктор Зарен.

— Я к вам, — сказал он. — Разрешения спросить. Хотел бы поработать в операционной. Безвозмездно. Считаю, мне здесь есть, ч-чему учиться.

Я очень рад, что мы становимся пупом земли, подумал Илан. Безвозмездным. Но на учебу доктора благословил. В работе он Зарена видел, вторыми руками хофрский доктор годится, а первым пусть становится у себя после того, как научится, чему хотел. Повел знакомиться к Наджеду, про вранье насчет Палача даже не заикнулся и вида, будто что-то знает, не показал, подобной выдержкой можно гордиться. Спросил только:

— Надолго вы задержитесь в Арденне?

— До конца штормов, — отвечал Зарен.

— Не скучно будет ждать всю зиму в глухой окраинной провинции после ваших путешествий? Или вы для того и идете в госпиталь, чтобы не скучать?

— Что вы, — улыбнулся тот. — П-приятно оказаться в приличном городе после брахидских д-деревень.

Вот оно что. А по официальной версии все было наоборот. Корабль шел с острова Мемнор на юг, в столицу Брахида — Бархадар. Но, вроде бы, и не дошел... И ни то, ни другое близко не брахидские деревни. Как все запутано... Возможно, на месте Намура укрыться на фельдшерских курсах имеет смысл. Иначе башка вскипит.

Илан довел Зарена до общей палаты, где шла перевязка лежачих, включая отправленного на общее положение Палача, под локоть перевел через порог, сказал Наджеду быстро: 'Вот доктор с Хофры, он хочет у нас поработать. В акушерском аппендицит под сомнением, просили операционную, а я на ужин', — и бросил Зарена там, отступив в коридор. Возвратным 'постой-подожди' его не окликнули, и хорошо. На перевязках помогает госпожа Джума, Илан всерьез боялся, она спросит что-нибудь про Актара, а ему бы не хотелось отвечать даже на вопрос 'как здоровье?' Ты госпожа доктор? Тогда читай постовой журнал и прикроватные листки, если хочешь что-то знать, разве не так? Когда у людей настолько странная личная жизнь, лучше не быть в ней посредником и информатором. Пусть они сами. Может, Актар и на перевязку из отделения вовсе не из-за строгости Наджеда убежал. А то, что Джума за Наджедом ходит хвостом и заглядывает в лицо, ловя каждое слово, Илан еще утром заметил. Свое отношение к этому пока не определил, но ему скорей не нравилось. Впрочем, доктору Наджеду тоже не нравится Мышь, но он же ее терпит. У каждой особы царской крови должна быть свита. Хотя бы мелкие прихлебатели. Так положено.

А теперь подробнее покрутим в голове хофрское посольство. Недавно кир Хагиннор сказал про Обморока: 'Совсем сопляк зеленый, не было времени подготовиться, даже рот закрытым держать не научился', — и касается это, похоже, не только посланника Арирана. Все, что в посольстве и с посольством происходит, для всех там большая неожиданность, и никто ни к чему не подготовился, не согласовал легенду, линию поведения, общую политику и направление работы, над чем бы они ни работали. А какая-то задача на арданском берегу у них есть. Но случилось внезапное, утекла информация, свалились нежданные и неприятные приключения, — как обычно это бывает в Арденне. В голой пустыне из-за угла на нас внезапно наступил слон. Место здесь такое, заколдованное. Потом скажете спасибо, что легко отделались, что слон только наступил, а не сел. И всё посыпалось. Задача скомкана, исполнители в коме, Тайная Стража чешет мыслительную область под съехавшим набекрень колпаком и путается в версиях — задумано так было, коррективы внесли обстоятельства, или Арденна волшебный колодец со сказками и логикой объяснять здесь что-либо нельзя...

Хотя, если Рыжий и Обморок из разных кланов с изначально различной политикой, им и не согласоваться, несмотря на их довольно тесную взаимозависимость. Допустим, в посольстве две противоборствующие партии внутри, желающие разного исхода и разного благополучия для себя, своего клана и своего острова-государства. Еще и связанные какими-то договорами с Ходжером... Тогда в том, что у них кипит и подгорает периодически такая каша, и они говорят разное, не прикрывают друг друга и втыкают в соперников острые предметы, нет ничего удивительного. Поиграть на этом святое дело Тайной Стражи и заинтересованной третьей стороны — кира Хагиннора. И, если б эти игры не несли угрозу здоровью и жизни пациентов, Илан, может быть, даже позволил бы заварить очередной котел с невнятным месивом резких слов и странных провокаций. Обязан был бы позволить в интересах государя, государства и всеобщей безопасности. Но получается так, что он этого позволить не может. За воротами госпиталя — пожалуйста. Внутри — любому зачинщику по рукам, и в угол, особо буйных привязать к кровати...

Палата Рыжего закрыта, в притемненном отрезке коридора видно, что свет из-под двери не падает. Заснули, как стемнело? Или второй ушел на ужин, а первому света не оставил, тот все равно слепой?.. Приоткрыл дверь, заглянул. Рыжий лежит на боку, отвернувшись к окнам, Обморока нет. За окнами закат почти погас. Слабый оранжевый отблеск на дальних тучах и на стекле, в самой палате темно. И свет зажечь ничего с собой нет, а возвращаться на пост... лучше не будем. Ладно, Рыжий, давай без света. И без стетоскопа, руками. Пульс, температура, дыхание, жалобы... Все неплохо, не считая того, что на затылке уже вылезли пролежни, сквозь кожу двумя пятнами проступает сукровица, слиплись волосы. Трех дней хватило, и ведь подушка-то мягкая. А все потому, что рыжий. В остальных опасных местах чисто, там Обморок следил, а тут не знал или забыл...

Но вообще Рыжий лежит один в темноте и тяжело вздыхает не просто так, а потому, что 'все его бросили'.

А что такое? Где посланник Ариран?

Ушел в посольство, оставил вместо себя доктора Зарена. Доктор Зарен слишком почтителен, рядом если сидит, то в стороне, дотрагиваться до ладоней ему запрещено, и где сейчас тот доктор, неизвестно... Рыжего тошнило днем, заходил еще какой-то врач, уколы делал не в ногу, а в ягодицу, больно, поворачивал жесткими руками, щупал, перевязывал, потом поднимал, водил вокруг кровати. Пол здесь смешной, теплый, но сильно закружилась голова. Потом Рыжего ругали, что нужно вставать и ходить самому, а Рыжий сам встать не может, куда идти не видит, одежды у него нет, болеть он не умеет, но от путешествия вокруг кровати сразу заболел весь с головы до ног, и все у него плохо. И еще лежа мочиться не получается, Зарен помочь не догадывается, Арирана просить неловко, хоть и приходится, вот девушка была, она постучала ребром ладони по животу, и все пошло легко, нельзя ли вернуть девушку?..

Можно, наверное, сказал Илан. Я узнаю, что у нее с дежурствами. Сейчас нужно помочь?

Нет, пусть придет девушка. Уж лучше с девушкой, чем с Зареном и Арираном.

— Эх вы, — сказал Илан и потрепал Рыжего по макушке. — Люди с крыльями...

Хотел идти за девушкой, но Рыжий схватил его за ладонь. 'Откуда знаешь?'

— Говорил про вас с киром Хагиннором.

'Зачем?'

— По просьбе Арирана.

'Не слушай Арирана. Ему нельзя решать, его накажут'.

— Ведь он все равно влезет, ему втемяшилось, что нужен разговор. Ему нельзя решать, а тебе? Тебе можно?

'Мне можно, я не хочу'.

— Кир Хагиннор про себя сказал то же самое.

Тут Рыжий задумался. 'На самом деле это плохо'.

— А почему ты сам не хочешь с ним поговорить? Вы накрутили тут каких-то тайн. Вокруг себя, и вокруг него, по-моему, тоже. Если Арирану с ним разговаривать не по возрасту и не по чину, спаси его от наказания. Начни сам, вдруг получится. А не получится, пошлёте с киром Хагиннором друг друга подальше, Ариран успокоится и перестанет лезть.

'Тебе доверяют? Ты не просто доктор? Ты много значишь, много знаешь?'

— О чем?

'Кто Небесный Посланник на Ходжере?'

— У них тоже есть такой, как ты?

'Пятьсот лет не было. Или мы не знали. Теперь появился. Если не понял, о чем я, забудь, что я спрашивал. Клянись'.

— Не буду клясться, — сказал Илан. — Я, в первую очередь, просто доктор. Могу помочь — помогу, вредить не собираюсь. — Про себя: 'Вы и сами справляетесь'. — Тебя ужином кормили?

'Нет'.

— Наподдам я этому вашему Зарену. Ладно, не грусти, схожу за девушкой, за Зареном. И... есть у меня один приятель из Столицы. Он много знает про всё и про всех. Быть может, с ним тебе поговорить. Тебе и ему. Не Арирану с киром Хагиннором, а то подерутся. Может, так лучше будет...

Рыжий только вздохнул. Видимо, уже счёл, что, как и Обморок, наболтал лишнего.

В следующие пятнадцать сотых кое-какие проблемы Рыжего Илан сумел решить, а вот сам до ужина не добрался. Прозвучала команда мыться в операционную всем, кто не боится крови. Женщина, подобрана городской стражей в пальмовой аллее в пяти кварталах к востоку от дворца. Тринадцать ножевых — голова, шея, грудь, живот, бедра. Илан пошел. Живот — его часть работы. Голова и шея Наджеду, грудная клетка Рауру. Никто больше не вспоминает про 'в отделение ни ногой' и 'чтобы спал дома'. Вообще никаких возражений.

На дежурстве и у стола доктор Наджед, так и что? В предоперационной столько же порядка, сколько бывает в мусорном ведре перед тем, как его отнесут на помойку, у кого-то берут кровь, не разув и не переодев предварительно. В операционной на полу лужа, битое стекло и упавший инструмент, в брюшной полости озеро из кишечного содержимого и крови, зажимы сегодня у всех соскальзывают, лигатуры рвутся, но все это лечится. Не лечится другое — что работа для Илана как ниторас, следы которого доктор Наджед недавно искал у него на руках. При ней не нужны наркотики. И, наверное, это так же вредно и плохо, как ниторас, но бросить ее нельзя, да, по правде говоря, Илан и пытался один раз всего. Безуспешно.

Он сейчас понял, отчего и зачем искал Арденну. И почему не находил ее. В жизни не хватало стабильности, каких-то повторяющихся событий и циклов, чего-то устойчивого и узнаваемого. Просто этап привыкания к родному городу заново был такой. Ходжер Илана поменял, но не изменил, ерунда все это. Никакой он не другой человек. Все тот же любопытный и неосторожный Илан из Болота, которого нашли в камышах, приемный внук и неизвестно чей сын. Сейчас, когда события повторяются и патогномоничная арданская симптоматика в них отражена целиком, ему становится проще — и смотреть вокруг, и смотреть внутрь себя. И когда случается очередная внезапная и непредвиденная юхня, он уже может не говорить с досадой и страхом: 'Вот же ... ! На Ходжере такого случиться не могло!' — а заинтересованно произносит: 'Надо же, как интересно получилось! Мне здесь нравится, и я здесь нужен!'

Дальше будет проще.

А за соседним столом у Гагала после слов 'раскрываемся, поправьте свет' почти сразу матерное продолжение. Канцероматоз. Вот там неинтересно получилось. Очень жаль.

* * *

К первой ночной, когда в операционной закончили, Адар из кабинета исчез вместе с письмом и с деньгами. Письменного ответа не оставил, через Неподарка передал на словах: 'Я подумаю'. Но, если деньги взял, над чем тут думать. Назад отдать будет труднее, чем отказаться от дела. Не запил бы только на них... Намура нет, государя Аджаннара нет, Мышь, эталон примерного поведения сегодня, ушла в спальню, один Неподарок возится с заданием, говорит, любит работать ночью, днем его всё отвлекает. От пребывания доктора Актара в лаборатории остались следы — вытащен на большой стол всеми забытый микроскоп. Зачем? Доктор Актар сначала смотрел свою кровь считал в ней красные тельца, остался удовлетворен, потом объяснял Намуру, как и зачем это делать. Неподарок слушал, все пересказал. А под платформу микроскопа сбоку подсунута та самая черная папочка Намура. Ненавязчивый намек, что Илану нужно ею поинтересоваться.

Илан достал, открыл. Три листка всего. Но неожиданные. Портовые отчеты о постановке на очередь по ремонту хофрского парусника 'Гром', о том, что подвести понтоны плавучего дока к 'Грому' из-за его габаритов возможно только в одном месте порта, и место это занимал ранее парусник 'Итис', тоже габаритный и требующий ремонта, но сейчас 'Итис' отбуксировали ближе к карантину, 'Гром' провели и подготовили, а с самого 'Грома' запросили водолазный колокол и разрешение на водолазные работы, потому что утопили якорь.

С одной стороны, история совершенно арданская, и совершенно невинная, в порту никого не удивит. Прибыли нормальные люди в порт Арденны на ремонт и сразу утопили якорь. Почему нет? Все так делают. Чем еще заняться, пока ждешь ремонта? Каждый развлекает себя, как привык. Доктор Зарен хочет в операционную, водолазы просятся под воду. С другой... Где в городе или в карантине можно спрятать груз государственной важности, которого недосчитались при перевозке на госпитальные склады? Те самые два освинцованных ящика. Причем, так спрятать, чтобы не пришлось однажды отдавать их законному владельцу — Арданской Горной Коллегии? А потом еще как-то перекинуть их на 'Гром'? По сути, нигде. Заметят, найдут, сдадут, греха не оберешься. Или, не дай бог, начнут их бросать и поджигать. Или они еще раз загадочно исчезнут, теперь уже навсегда? Воры здесь талантливые, а ящики внешне многообещающие, с трафаретными надписями, блестящие и тяжелые. Сыщики, опять же, не рыбьей костью штопаны. Есть вероятность пролететь. Другое дело вода. Роняй туда, что хочешь, и не видно, склады не арендуются, карантинный налог не платится, инспектор взятку не просит, и рыбы в адмиралтейство с доносом не спешат. С 'Итис' уронили, на 'Гром' поднимут.

И снова в деле есть заковырка с продолжением. Список с именами ученых, которых с 'Итис' следовало забрать, могли подготовить и передать в нужные руки не на ишулланском берегу, а прямо на борту судна в момент нападения. И это значит, что предатели все еще здесь, нужно трясти команду и уцелевших пассажиров. Предателей не забрали вместе с похищенными учеными, они не погибли в стычке с пиратами и при пожаре, они остались в трезвом уме и добром здравии и организовали дело с потерей ящиков. А Намур, несмотря на свои причитания, что он не следователь и отпустите его на фельдшерские курсы, все соображает. Иначе бы этих листков Илану не принес. Просто хочет, чтобы его умозаключения кто-то подтвердил.

Но тогда непонятно, 'Итис' подожгли по парусам вместо трюма потому, что боялись быстрого взрыва, или потому, что так можно было создать видимость катастрофы? Или отвлечь от возможного преследования, если вдруг опомнятся, или дать возможность справиться с огнем, не погубив окончательно судно, но задержав его на неопределенный срок в пути? А смысл тогда вообще поджигать?.. Проще перебить команду и бросить без управления в бурю, дальше самотопом... Там и так не все в порядке было. Если отвлекать таким образом внимание — риск огромный. Если стараться навредить — то в чем?

Может, предатели тогда не в команде, а где-нибудь в карантине или в адмиралтействе? Этот момент остается неясным.

Илан решил переписываться с Намуром, как до этого написал письмо Адару. Взял лист, начал излагать свои соображения. Письменные консультации, пожалуй, удобнее, чем очные.

В дверь постучали. Времени четверть первой ночной, если не больше. Кому не спится?

Доктору Ифару. Еще один беглец от Наджеда.

— Вас обезболить? — спросил Илан.

— Нет, сынок, со мной поговорить. Я вижу, у тебя горит свет — ведь ты не спишь?

— Не сплю, доктор. Заходите. Что вы хотели?

Доктор Ифар, придерживая полы халата возле подвязанной руки, с готовностью прошел внутрь и уселся на кушетку.

— Пришел поблагодарить тебя, — сказал он.

Илан сложил листки в черную папочку, завязал шнурки, убрал в стол и откинулся на спинку стула.

— Через восемь-девять декад я выну вам проволоку из локтя, тогда поблагодарите, сейчас преждевременно. Руку разрабатывать вам уже пора. Занимайтесь, двигайте ею. И старайтесь не нарушать режим, раз вы остались в госпитале. Пациентам ночью нужно спать.

— Я не за себя, доктор Илан. За сыновей.

— Ну... доктора Гагала я не лечил...

— Ты меня лечил. Дурную голову мою. Я многое узнал, благодаря тебе. За это и спасибо.

Илана все это слегка смутило и насторожило. Условные благодарности за то, что кто-то что-то будто бы понял, он принимать не любил. Всё то не его заслуга, и неизвестно еще, правильно ли понимание. Завтра поссорятся, сегодняшняя благодарность сразу превратится в вину.

— Вы помирились? — вежливо поинтересовался он, глядя в сторону.

— Надеюсь, да. И просьба к тебе... Ты посмотреть меня не мог бы?

— До завтра не ждет?

— Э-э... Я сейчас готов.

-Хорошо, — пожал плечами Илан. — Что болит?

Доктор Ифар стал очень подробно рассказывать симптомы, случаи из собственной практики, результаты консультаций с коллегами и поставленный самому себе диагноз — опухоль в мочевом пузыре. А смотреть толком, чтобы по правилам и знающими руками, никто не смотрел. Страшно было правду знать. Так что только теории.

Илан слушал. В уборной клиники на Ходжере, где он работал сначала санитаром, потом медбратом, потом ночным дежурантом, потом детским хирургом, под потолком была вечная надпись, которую не трогали ни при какой уборке, покраске и даже перед приездом высоких покровителей и благотворителей. А если нечаянно трогали, она тут же появлялась вновь. Она гласила: 'Никогда не лечите родных, блатных, горбатых, рыжих и врачей'. С рыжими на Ходжере было, конечно, не увернуться, половина населения рыжей масти. Но в Арденне-то... Из этой заповеди Илан за последнюю декаду не нарушил лишь правило не лечить горбатых, как-то не сложилось у него, а по количеству врачей со счета сбился, учитывая, что кто-то из них еще и родственник, а кто-то имеет преимущество во внимании по работе или по знакомству... Остановил на середине предложения, велел поднимать рубаху и ложиться. Диагноза не подтвердил. Не опухоль. Камень изнутри врос в стенку. Если сильно беспокоит, нужно удалять. Нет, как обещал помочь доктору Актару — литотриптором без разреза — здесь сделать не получится, нужна операция.

Пока огорченный доктор Ифар лежа приходил в себя и обдумывал сказанное, Илан все же поддался на нервные шорохи за дверью, выглянул и пригласил Гагала внутрь. Сказал:

— Войдите, родственник.

— Ну, что? — спросил тот.

— Камень. Могу прооперировать, — отвечал Илан. — Решайте. Если да, поставлю в плановые дней через шесть.

— Дней через шесть папенька решит иначе и сбежит, — покосился на доктора Ифара Гагал. — Завтра можешь?

— Завтра нет, послезавтра могу. Я живот намял сильно, болит. Сейчас капель в ложке намешаю, подействуют, и спускайтесь в палату. Тогда завтра готовимся, послезавтра делаем.

— В приемнике бойня, — сообщил вдруг Гагал. — В порту была драка на тридцать человек, из них половина у нас. Наджед едва держится, чтобы тебя не звать.

— А ты чего тогда здесь?

— Я завтра дежурю, мне приказано выспаться. Раур помогает. И там еще какой-то... Ты сам его, вроде, привел.

— Зарен. Ну, пусть помогает. Отведи папеньку и ко мне вернись... чаю попьем.

Держа под руку доктора Ифара, Гагал встревоженно оглянулся от дверей, но через десять сотых все же пришел.

— Выкладывай, — велел ему Илан, разливая горячий чай на три чашки — одну отнес трудяге Неподарку и плотно закрыл к нему в лабораторию дверь.

— Что выкладывать? — спросил Гагал, осторожно беря чашку за верхний ободок.

— То, что не помнит и не рассказывает мне Эшта. Ты обещал мне отдавать долги — я согласен брать их информацией, за язык тебя не я тянул, ты предложил мне сам. Давай, говори.

— Зачем такое любопытство? Я что-то сделал не так? Есть причины во мне сомневаться?

— При чем здесь ты? Я обещал префектурным помочь с расследованием. Твоего брата оставили без руки, ты чудом его спас, тебя не интересует, кто и почему? Ты сам-то как думаешь, что с ним случилось?

Гагал молчал, уставившись в чашку. Что в нем хорошо — если говорит не с пациентами, то, считай, врать он не умеет. Все сразу видно на лице. И сам знает про это, поэтому своим почти не врет.

— Это паршивые интриги в гильдии, которые слишком далеко зашли, — наконец, сказал Гагал. — Я только хотел помочь... Эшта учился у хирурга в хофрском посольстве тому же, чему я здесь у Наджеда. Там был серьезный доктор, книги свои ему дарил... очень ценные книги. Прийти сюда Эште не позволяла гордость... и папенька не позволял, ему хватало, что я для семьи и преемственности потерян, еще одну потерю он бы не перенес. Эшта уже сам делал и полостные, и тяжелую травму, у него не умирали через одного и два из трех, как у других... А я носил ему госпитальный ниторас и показывал, как пользоваться, потому что два года назад в городских аптеках торговали только дичкой, а с ней наркоз небезопасен, сам знаешь, большая побочка. Эшта стал известен в городе, только известность его подпортила, начал много о себе воображать и громко высказываться, особенно как выпьет... Кто отрубил ему руку?.. Кто угодно. Завистников и обиженных на него две трети гильдии. Еще треть рвалась к нему в ученики, а он не брал, некоторым отказывал грубо, высмеивал их за неумение. Не хотел плодить конкурентов. Выпереть из гильдии его не могли, он был хорош, даже ошибался умело, и еще с папенькой за спиной. А сейчас у него ни сил, ни, считай, папеньки... Не добили, так дожрут. Вот и думайте со своими префектурными. В городе почти триста врачей и человек пятьсот всяких недоучек и подмастерий без лицензии, мечтающих овладеть искусством удачно менять боль на деньги. Да любой мог если не сам, то заплатить, чтоб сделали, и дать для легкого выполнения флакон с грибом. С оглушенным ребенок бы справился... Какая же это отдача долга, послушай? Если ты найдешь, кто это сделал, ты меня вгонишь в долги еще глубже...

— Забудь про долг. Здесь госпиталь, всё бесплатно. Или не бросайся тогда словами 'друг', 'брат'... А то ведь я тебе поверил.

— Страшно мне, — вдруг сказал Гагал. — Темно, и выхода нет. Словно черная туча висит над Арденной, просвета не вижу. Если бы пить помогало, я бы пил. Мне не помогает, только хуже. Что делать, скажи?

— Принять снотворного и спать, — сказал Илан.

— Не могу, у меня там две со схватками. Через полстражи родят, та и другая.

Илан оглянулся на темное окно кабинета. За стеклом стеной валил снег. Густой и липкий, огромными хлопьями. Черная туча над Арденной прохудилась. Но когда-то и в этом городе будет весна.

— Не знаю, — сказал Гагалу. — Пойдем на крышу лепить снеговиков.

— Ты дурак что ли? — засмеялся Гагал. — Куда? Зачем? Каких еще снеговиков?

— Пойдем на крышу, покажу.

* * *

Подумать нормально, взвесить за и против и рассчитать свои силы господину Адару так и не удалось. Жизнь все перевернула, заставила вернуться рано утром, найти Илана 'дома', разбудить и предъявить себя. Вчера ушел, попал под снегопад, промочил ноги, хотел повернуть в кабак, но высшие силы не впустили, с порога начал икать, и вот — икает с вечера, всю ночь и утром, не может остановиться. Доктор, сделайте что-нибудь, сил нет, так мучает, руки трясутся, сердце болит, всю ночь не спал!

Таким образом деньги остались не пропитыми и не потерянными, а господин Адар на поводке, не уйти и не сорваться.

Илан отвел страдальца в хирургическое отделение, где Гагал уже принял дежурство, перевернул в стаканчик флакон инъекционной гиффы, развел пополам водой и усадил Адара в процедурной отпивать по крошечному глоточку на счет до тридцати. Отсчитал — выпил, отсчитал — выпил. Глотке на пятнадцатом мучение икотой прекратилось вместе с самой икотой. Адар хотел гиффу допить, но Илан отобрал и выплеснул.

— Сейчас понял что такое счастье, — сказал Адар, держась обеими руками за грудь повыше сердца. — Всю жизнь не знал, а сейчас понял...

— Мне встречались люди, которые икали восемь дней, — заметил Илан.

— Я бы на третий умер... — покачал головой Адар. — Сколько мне еще осталось, можешь сказать? Сколько живут с моей болезнью?

— Я могу сказать статистику, — пожал плечом Илан. — Но что она вам даст?

— Может, и так, мне ничего не даст. Тебе даст — мое решение. Брать твое дело или не брать, — отвечал Адар. — Вдруг не успею, не вытяну.

— Если не застрянем прямо сейчас на первом шаге, вытянешь, дядя Адар. Хочешь быть в движении — двигайся.

— Интересный ты стал, — сказал Адар. — Наглый. Ты таким раньше не был. Во всяком случае, я не помню. То хорошим меня назовешь, то в дяди запишешь... Умный, наверное, смотришь сверху вниз. Прямо-таки почтение начинаешь к тебе испытывать... Что ж сам в этом деле не разберешься? Просто же все.

— Я в своем деле умный и смотрю сверху вниз. Ты в своем. Давай не будем меняться делами. А станешь меня пугать, за сердце хвататься, будить по утрам криком 'доктор, помогите!', и солнышком у меня, дядя Адар, окажешься, и зайчиком. И котеночком даже. Я два года в детской хирургии отработал, из меня само выскакивает, если пугаюсь и нервничаю.

— Дети... — Адар погрустнел. — Когда дети болеют, это плохо. Я старый, мне можно. Им — нельзя... Делай свое дело, святой. Я пойду, займусь своим, пока могу. Уговорил.

Черную папочку Илан еще ночью вручил секретарю Намура. По пути на крышу нашел его на третьем этаже, бесцеремонно разбудил и сунул в руки. Теперь ждал результата. Но Намур с ответом не торопился. В отделении Илан планировал помочь Гагалу, пойти на перевязки и на выписку, потому что все пятьдесят коек в отделении утром оказались заняты, а кое-где после бурной ночи на сдвинутых по две кровати лежало трое больных. Говорили, драка пыталась продолжаться ночью коридоре, уже после обработки ран, но на помощь были призваны санитары из корпуса Арайны. После чего все недоразумения решились, все враждующие помирились, настали мир, взаимопонимание и, наконец-то, тишина. А сейчас персонал драил стены, в одном месте кровь оказалась добрызнута почти до потолка. В общем, день начинался почти пристойно, могло быть и хуже.

Но стоило закончить в перевязочной с теми, кто дополз туда сам, и нацелиться перевязывать лежачих, как снова привели девушку, глотавшую ручку от расчески. Она все-таки закончила поедание поломанного предмета, на этот раз менее безопасно для себя. Проглоченный кусок попал в желудок, имел острые края и начал причинять неприятности — рвоту с кровью и боль. На этот раз девушку сопровождала не ищущая неженатых докторов тетка, а перепуганный отец. С теткой и матерью девушки, сговоривших ее за какого-то разбойника, потому что в шестнадцать лет 'пора', он многословно обещал расправиться. Тем, кто дочь спасет, сулил золотые горы. Потом притих и стал прислушиваться к разговорам в процедурной, а потом Илан попросил его выйти. Сама девушка вела себя спокойно, несмотря на нездоровье, и улыбалась с легким оттенком торжества — то ли добилась того, чего хотела, то ли ей нравилось привлекать к себе внимание. Эзофагоскоп ничем не помог, пришлось звать доктора Раура. Попутно выяснилось, что дома девушке какой-то идиот дал рвотное, делать этого было нельзя, но спасибо, что не слабительное. Девушку отправили в дезинфекцию на обработку и оставили в госпитале до окончания действия рвотного. Если дальше будет хуже, Илан всерьез пообещал операцию. А доктор Раур сказал: 'Ну, и кого наказала? Молодец. Всегда так делай!' и показал, что будет 'вот такенный шрам через все пузо'. Преувеличил раза в четыре, но довольство всеобщим вниманием эти перспективы у глотательницы расчесок сняли, как рукой. Девушка стала рваться к отцу и кричать: 'Папа, забери меня, я больше не буду, я согласна замуж!' Согласна или не согласна, теперь роли не играет, мрачно сказал Илан. Она разревелась, нос опух, щеки покраснели, расцарапала Илану руку, в дезинфекцию санитаркам пришлось тащить ее силой. Сбитый с толку папаша обхватил руками голову и сидел на лавке в коридоре, тихой беспрерывной скороговоркой ругаясь, что бабы дуры и сами не знают, чего хотят.

Будучи студентом академии на Ходжере, Илан часто слышал от сокурсников мечты о том, что 'мне бы свою больничку на полсотни коек, чтобы ни о чем не думать и лечить в свое удовольствие'. Знали бы они, взрослые грамотные люди, не какие-то там дуры-бабы, чего хотят... Утро убито на не поймешь что. Икают, глотают всякую дрянь, царапаются, ругаются... Ночь могла бы быть веселой и беззаботной, если бы на крышу следом за докторами не увязался Неподарок. Веселиться он совершенно не умел, к снеговикам (даже к очень смешным, которых налепил Гагал — сисястым и брюхатым, с кучей детишек) относился с недоумением, долго глядел вниз через парапет, ограждающий смотровую площадку, и, в конце концов, испортил Илану настроение, задав вопрос, который, видимо, давно его интересовал: 'А что делаете вы, доктор, когда хочется перестать существовать?'

'Работаю', — ответил Илан и понял, что дорогу на крышу Неподарку показал зря. Высоко-не высоко на смотровой, а убиться хватит.

И мутная луна смотрела вниз сквозь тучи. На белый, как на севере, снег, от которого ночью светло. Наконец-то Илан ее увидел.

Теперь Илана ждали Палач и Рыжий, с которыми ему было сложно. Илан не любил свое личное отношение к больным. Каким бы оно ни было, оно было неверным. Мать права, что ругается, нельзя эмоционально вовлекаться, нельзя жалеть и нельзя испытывать отвращение. Хватит дежурного 'мой хороший' вместо выпавшего из памяти имени, достаточно видеть болезнь тела и свою работу, уважать и ценить чужое здоровье и чужую жизнь больше своих собственных. Можно даже разговаривать, как получится, иногда заумно и строго, иногда естественно и по-простому глупо. Но не относиться к личности и ее проблемам, как заинтересованное лицо. Выслушать, погладить по голове, поверить, что правда тяжело. И отправиться к следующему, кто требует внимания. Любишь оперировать — люби больных после операции, от ведения послеоперационного периода зависит девять десятых успеха. Любишь видеть результат и свою хорошо выполненную работу — ходи, лечи и говори 'мой хороший' всем подряд. Вылечил — прощайся; если встретишь снова, вспомнишь шрам и свои стежки на теле, но не вспомнишь лица.

Актар и Ифар отдельная история. Они коллеги, с ними общение возможно, и участие к ним совсем другое, и разговоры о делах общие. Но других двоих не получается обойти отношением, хоть ты тресни. К Рыжему оно неоправданно хорошее, жалко слепенького. К Палачу настороженное и заведомо плохое, зачем он 'Палач'? Хотя на самом деле неизвестно, кто из них хороший, кто плохой, и даже, может быть, кто кого уложил Илану под скальпель. Могли быть связаны, могло от одного отскочить другому в межклановом конфликте... Даже с Адаром в разы проще.

Общая палата. Палач. Состояние все еще сложное, стома начнет действовать, как только заработает кишечник, а движений никаких, хотя пора бы. На стойке капельница с тем самым желтым раствором, заканчивается. Рук на осмотре боится, потому что они причиняют боль. Не надо бояться, доктор Илан умеет осторожно. Марлю с антисептиком со вчерашнего дня в стому не закладывают, только промывают. Дренажи можно снимать, воспаления нет, чисто. В общую палату переводить не стоило, есть любопытные, кто-то повернулся, кто-то приподнялся на локте и смотрит, кто-то вообще ходил, ходил и словно бы случайно совсем близко подошел. Нужно запускать парезный кишечник, нужно вынимать трубки и зашивать прорезанные под них отверстия, а люди ходят, заглядывают через плечо, бубнят что-то под руку, и собственное отношение Илану мешает. На счастье, в дверях появился посланник Ариран. Тоже решил походить и позаглядывать, наверное. Илан быстро накинул на Палача простыню, увел Обморока в коридор и поинтересовался, почему нельзя совместить Палача и Рыжего — они из разных кланов? Тогда давайте откроем еще одну палату и перенесем отдельно, больной тяжелый, и самому ему трудно, и другим с ним рядом в общей будет некомфортно, он чужак.

Обморок опускал глаза и мялся. Боялся, кажется, что ему теперь придется быть санитаркой при обоих, он порвется пополам, не справится, и вообще выносить из-под лежачих судна, подмывать, вытирать, кормить, массировать — не его любимые занятия. Насчет разных кланов не ответил, но Илан понял, что угадал. Рыжий и Палач, может, и не прямые враги, но помирать на один огород из принципа не поползут. Илан напомнил, что Рыжему пора вставать и обслуживать себя самому, а дополнительные заботы с Палачом можно спихнуть на Зарена, тому не привыкать, и Обморок согласился.

Пока Ариран ходил на главный пост платить, пока готовили палату и готовились перенести Палача на новое место, Илан отправился к Рыжему. Тот сидел на кровати, а Кайя — как же без неё — обстукивала ему спину, чтобы кашлял. Мокроты у него почти нет, дышит чисто, обошлось, можно сильно не стараться. Лучше бы поднять его и водить. Тем более, ему выдали рубаху и подкрадухи, он чувствует себя хорошо и не размахивает как попало руками, а очень точно ловит Кайю за ладонь и плечо. Пока Илан его смотрел, Рыжий рисовал ему буквы прямо под ключицей на стороне сердца. Часть написанного Илан между делом не понял, это Арирану хоть на спине пиши, когда он спит, и до него дойдет, а у доктора привычки так общаться нету. Илан предложил переписать на ладони заново. Рыжий просил разрешения открывать окно, ему жарко, и спрашивал, когда можно будет делать 'это'... ну... которое с женщиной. Н-да, у каждого свои печали. 'Это' Илан разрешил не раньше, чем через две декады, и Рыжий заметно погрустнел. По ответам Кайя догадалась, о чем речь, и похихикивала у Рыжего за спиной. Потом сочувственно погладила его сзади по шее. А Илан задумался — Обморок ли ей синяков наставил? Похоже, Обморока прокатили, как и самого Илана, раз он рядом не трется и долгих взглядов не бросает. Ну... по крайней мере, повод перестать слепенького жалеть. Слепенький, не успев оклематься, рвется в бой. И его, кажется, уже неплохо пожалели без Илана.

— На сколько ты здесь? — спросил он Кайю.

Она повела плечом и ответила с упором на 'буду':

— Господин Мараар просит на все время, но у меня свои дежурства, не хочу их пропускать. В промежутках приходить буду.

'Я больше заплачу' — написал Рыжий Илану. Илан сказал вслух.

— Ребятишки маленькие, — снова повела плечом Кайя. — Ждут меня, скучают. Нечестно их бросать.

Рыжий повернулся к ней, будто ее видит. И он скучал. Кайя улыбнулась хитро и кокетливо, во взгляде вызов. Тоже — словно он ее видит.

Илан повесил ходжерский гибкий стетоскоп на шею, записал осмотр в бумаги, проверил, что идет по лекарствам и оставил их вдвоем. Бесенок ревности толкал под ребро, Илан давил его, вздыхал над собой и своим несбалансированным отношением к людям, но прекрасно знал, что справится. Подумаешь... Не таких видали.

На этот раз за дверью стоял и, можно сказать, подслушивал — так пристально он на дверь глядел, — сам государь Аджаннар. В своем затасканном писарском кафтанчике и с тощей черной папочкой Намура под локтем. Похоже, пример Илана из государей в самую грязь оказался заразительным. Илан приветственно кивнул, государь молча ответил и продолжил пялиться на дверь.

— Вопрос, — напомнил Илан. — Я жду вопроса. С чем к нам пожаловали? Мышь проведать?

— Нет, конечно, — сказал государь. — Советника Намура потеряли. Не попадался?

Илан глянул на окно под потолком, понять, откуда светит солнце. Примерно полдень, время к обеду, первых уже кормят.

— Можно поискать в столовой, — сказал он. И вспомнил про обед с благотворителями и городской администрацией. Еще нужно переодеться и какую-никакую официальную личину напялить, выражение лица подобрать, чтобы сразу за столом не полезли к нему лечиться. Бывало уже, желающих получить медицинскую консультацию по внезапному знакомству сложно корректно останавливать... Доктор Илан вызывает у людей безотчетное доверие, и он никогда не видел, чтобы со спонтанным рассказом 'у меня вот здесь и здесь болит' к Наджеду или Гагалу на улице, в коридоре или на лестнице приставали люди. А к Илану пристают. Бумажек со временем приема и номером кабинета написать, что ли.

— Тот Небесный Посланник, — понизив голос, сказал государь и покивал на дверь, — он там?

— Хочешь зайти? — напрямую спросил Илан. — Я разрешаю. Там, и ему откровенно нечем заняться.

— Пока нет, — отступил государь. — Может, чуть позже.

— Когда в порту с утопленными ящиками разберутся?

Государь удивился:

— Ты откуда знаешь?

Илан замялся — не подставляет ли он Намура, имел ли тот право советоваться, не догадался ли прежде сам?

— Да так... — сказал он. — Намур мне материалы показывал. Это же мой город. Имею право знать.

— Ну... да. Ты тихо об этом. Никому!

Илан пожал плечами: само собой.

Тут из-за поворота коридора появился посланник Ариран, а следом доктор Зарен. Государь поклонился Илану, как писарь высшему начальству, и побрел в сторону столовой. Запомнил, что где, смотри-ка. Не кир Хагиннор, не заблудится.

— Вас просил поспешить к операционной доктор Раур, — сообщил Обморок. — Сказал, по поводу внутреннего кровотечения.

Илан хотел бежать, но обернулся, на мгновение взял Арирана рукой под локоть и спросил:

— Скажи, а почему того зовут 'Палач'?

— Ну... — заморгал тот. — Вообще-то он в посольстве повар... Так как-то... получилось.

Илан кивнул, будто бы понял. Хотя не понял ничего. И ладно, потом. Нужно спешить.

Готовиться к официальному обеду? Ха-ха три раза. От рвоты и рыданий заворочалась проглоченная расческа, ускорила решение по поводу операции, устроила перфорацию отломком. Бледный, будто это из него вытекает в брюшную полость кровь, папаша бродил под дверьми операционной, где уже дают наркоз, мама и тетка тоже топтались неподалеку, но приближаться не рисковали. Виноваты. Дуры. Доктора бегом мыться, дежурный по отделению фельдшер — с топотом искать подходящую кровь, и вдвоем с Рауром почти на половину стражи под лампы. Достали не только расческу, еще серебряную ложечку и клок волос. Ложечка была проглочена давно, от нее в желудке образовался приличный пролежнь, перфорация случилось от него, обломок расчески послужил только дополнением. Симпатичная девушка из приличной семьи, и вот вам. Неплохо бы показать ее доктору Арайне... К официальному обеду они с Рауром едва успели, переодеваться пришлось на бегу, на лестнице. И выражение лица так и осталось неподобранным. Скорее всего, покорным и безропотным, как в те моменты, когда доктор Илан перестилает простыни больным вместо провалившихся по всему этажу в неизвестность санитаров. Ничего другого не нашлось. Этим-то позже и воспользовались те, от кого Илан меньше всего ожидал западни.

На почетных местах за столом сидел кир Хагиннор, рядом госпожа Гедора — без очков, в бархате, в фамильных драгоценностях и рубиновой тиаре, как подобает дочери царей. Гостей развели и рассадили побыстрее, поскольку ростом госпожа Гедора была кира Хагиннора на пол головы выше, и он так поглядывал на нее снизу вверх, что лучше было поскорее сесть. Часть присутствующих Илан уже видел на городском собрании. С некоторыми, например, господином Химэ, самым богатым из арданских страховщиков, был знаком еще по работе в префектуре. Илан не стал садиться ближе к матери, ушел к докторам, устроился между Гагалом и Арайной. Доктор Ифар был приглашен. Доктору Актару оставили свободный стул на случай, если он придет. А на дальнем краю длинного стола, где отведены места уважаемым людям из младшего госпитального персонала и прочим подай-помоги высокого уровня, рядом с помощником Намура Илан заметил государя. Не иначе, тот правда записался к киру Хагиннору в секретари.

Официальная часть обеда началась после первой перемены блюд. Госпожа Гедора говорила громко, четко и строго, как на ученом совете. Медицинское обслуживание населения в Арденне организовано недостаточно, на Ходжере один врач приходится на триста человек населения, а в Ардане, если считать всю его территорию, это один специалист на семь-восемь тысяч, если же брать только город с лицензированными врачами и всеми недо— и полу-медиками, практикующими по сокращенной лицензии или вовсе без таковой, получится один специалист на три-три с половиной тысячи человек. Да, население, особенно из низов, не привыкло лечиться, но постепенно начинает понимать ценность собственного здоровья и доступный способ его поправить. Раньше в госпиталь по срочным хирургическим случаям обращались один-два раза в сутки, сейчас это уже три-четыре пациента, но по статистике на городское население должно быть семь-восемь поступлений с учетом того, что еще столько же возьмут на себя вольнопрактикующие медики. Однако с таким объемом экстренной помощи госпиталь рискует не справиться, поскольку не хватает врачей и фельдшеров. Рост фельдшерского образования в городе отстает от требований жизни. Средний медперсонал не недоучки, это функционально необходимая категория работников. Поэтому, помимо курсов в самом госпитале, госпожа Гедора предлагает при Арденнском воспитательном доме открыть фельдшерскую школу и объединить ее с акушерским училищем, уже много лет существующим при женском сиротском приюте, сделав обучение совместным и расширив и углубив курс преподаваемых дисциплин. Таким образом будет решена проблема недостатка медперсонала в городе и обеспечено пристройство к делу сирот. Нужно, чтобы город и заинтересованные в поднятии уровня образования и здравоохранения, понимающие пользу оглашенного проекта люди поспособствовали финансово, а организационную сторону госпиталь может взять на себя.

Доктор Ифар ерзал все время этой речи, но, после того, как Гагал несколько раз пристально на него посмотрел, изыскал в себе силы молчать. Потом доктора говорили по очереди. Гагал рассказывал про успехи акушерского дела в последние годы, о том, что чревосечение в родах перестало быть чрезвычайной ситуацией со смертностью восемь из десяти, теперь это отработанная манипуляция, проходящая под полным обезболиванием, материнская и детская смертность сведены к минимуму, за два последних года было лишь четыре случая на более чем сто операций. Доктор Никар говорил о плачевном состоянии педиатрии, об отсутствии традиции лечить детей, пока они не повзрослеют и не начнут приносить пользу, о деревенских обычаях закапывать живого младенца вместе с матерью, если мать умерла при родах или убивать более слабого, если родилась двойня, о подвешенном состоянии детского отделения в госпитале, где он консультирующий врач, а само отделение ведется четырьмя фельдшерами, некого поставить главным, не хватает врачей. Выступил доктор Раур, призвал докторов не только в госпитале, но и в городе заниматься научным обобщением материалов по отдельным вопросам медицины и, может быть, если найдутся на такое деньги, издавать местный медицинский вестник, чтобы городские врачи могли быть в курсе новых методов и заочно учиться друг у друга.

Илан собрался с мыслями и высказал свою точку зрения на проблему малярии и необходимость нефтевания южных болот. Чем госпожу Гедору здорово удивил.

Потом на столе сменили тарелки и вино.

— В интересах населения, в интересах пациентов... — бормотал над куриным паштетом доктор Ифар. — А как же цеховая солидарность? В интересах врачей, особенно городских, ничего не предлагается?

— Мы хотим дать людям понимание, что многие болезни, которые они воспринимают неизлечимыми, поддаются лечению, — попробовал объяснить ему доктор Никар. — Увеличение численности населения, увеличение продолжительности жизни — все это не только возможно, но и в ваших финансовых интересах, доктор Ифар. Следует расширить возможности, и к вам пойдут лечиться те, кто раньше не задумывался или обращался в самом крайнем случае...

— Сомнительно... Весьма условно... — качал головой доктор Ифар. — Не знаю, будет ли от этого финансовая выгода, если будет, то когда. Люди относятся к медицине, как обезьяна к огню — с ужасом. Многие никогда лечиться не пойдут, какие возможности им ни предложи... Одно несомненно — вы в вашем госпитале плохо на меня влияете. Мне остро захотелось пойти и поработать за так. В интересах пациентов. Надеюсь, к утру пройдет...

Между тем, под третью смену блюд, когда подготовленные речами и подогретые вином благотворители уже заговорили вслух, кто о своих делах, кто о госпитальных, и готовились пойти смотреть госпиталь, в зал просочились доктор Актар и доктор Эшта. Эшта был слаб, одет в госпитальное, к столу не пошел, сел возле стены, придерживая здоровой рукой пустой рукав, а доктор Актар, накинувший кафтан поверх больничной рубахи, смело прошагал в начало стола, встал слева от кира Хагиннора и лекторским, хорошо поставленным голосом вдруг произнес:

— Господа, я хотел бы попросить немного внимания!.. Простите, я не занял своего места за столом, поскольку настоящее мое место в госпитале пока не определено — я еще не врач, я пациент, хоть контракт мной и подписан... Но мне очень нужно сказать несколько важных слов, и я, с позволения госпожи Гедоры и господина генерал-губернатора, воспользуюсь моментом, когда все в сборе. Прежде всего я хотел бы попросить прощения у двух людей. У своей жены госпожи Джумы за то, что никогда не просил у нее прощения и за то, что она верила в меня, а я ее подвел, не оказался тем человеком, которым она хотела бы и могла бы гордиться...

Госпожа Джума, сидевшая на углу стола, возле госпожи Гедоры, уткнулась взглядом в скатерть. Общее внимание, которое она в других условиях любила, тут ей не польстило почему-то. Вид у нее был такой, словно она хочет спрятаться под стол.

— ...И у доктора Илана за свой скверный характер и за то, что вел себя с ним временами очень плохо, не доверял ему, не хотел лечиться, спорил, сопротивлялся, заставлял его волноваться за меня. Я хочу рассказать о том, что было со мной, чтобы служащие и гости госпиталя понимали, какие прекрасные и бескорыстные люди здесь работают. Так получилось, что я приехал в Арденну, в город моих предков, умирать. Я осознавал свое состояние и ни на что не рассчитывал. Был рад, что пережил дорогу, добрался живым, увидел эту землю. Я приготовился к смерти. Вокруг себя всех разозлил, распугал, никому не позволял себе помочь, чтобы не жалели, чтобы не было пустых слов и слез, мне так было бы легче уйти. Спасибо, доктору Наджеду, что он не стал слушать меня, и не спрашивал, согласен ли я лечиться, на самом деле я не понимал тогда, что делаю и куда иду. Спасибо доктору Арайне, что заставил согласиться на операцию, и отдельно — за его лекарство. Спасибо доктору Рауру за ассистенцию и поддержку. Спасибо доктору Никару за сильные и добрые руки. Спасибо доктору Гагалу... за то, что смог найти нужные слова и успокоить меня вовремя. Доктора Илана поблагодарить... не знаю, хватит ли мне слов, чтобы выразить мои чувства... — Тут доктор Актар, начавший свою речь спокойно, заволновался, расчувствовался и начал запинаться. — Мне очень стыдно, что вначале я испугался его молодости и кажущейся из-за этого неопытности, наговорил ему плохого... Бывали моменты, когда у меня кончались силы, и я больше не мог, не хотел жить, как в день, когда мы с ним встретились на лестнице перед дворцом... Опыта у него оказалось достаточно, а молодость... Я никогда не думал, что чужой человек может относиться с таким терпением и таким теплом к моей боли и моим страхам, что я смогу с кем-то чувствовать себя спокойно и надежно, как было в детстве с родителями, когда можно прийти с любой бедой и тебя обнимут, пожалеют, укроют от всех страхов и разочарований этого мира. Самое сильное впечатление всей моей жизни... закончилась операция, погас свет, и мой доктор не ушел и не оставил меня лежать в темноте, он сел рядом со мной и держал меня за руку. Я никогда этого не забуду. Я пережил тогда потрясение, которое перевернуло всю мою жизнь. И, очень надеюсь, исправило ее не только в здоровье... Мне... Я... Я безмерно благодарен ему за все... простите великодушно, мне... мне нужно выйти...

Повернулся и сбежал. Сейчас расплачется за дверью. Лекарство доктора Арайны, хоть и спасибо за него, но действует странновато. Будем надеяться, доктор Актар станет сдержаннее, когда курс закончится.

Первым внезапно поднялся и поспешил за Актаром Гагал. А Илан, пока вставал, пока осторожно отодвигал тяжелый стул так, чтобы тот не привлек к нему еще больше внимания скрежетом по паркету, пока складывал столовую салфетку, перехватил два очень примечательных взгляда. Кир Хагиннор через весь стол смотрел на собственного сына с выражением: 'Ну? Я же тебе говорил! Давай?' Государь Аджаннар взглянул на генерал-губернатора мельком, потом опустил взгляд в пустую тарелку и покачал головой: 'Нет'.

Илан не любил восхвалений. Очень не любил. Ему было неловко и досадно, словно его благодарили за чужие заслуги, несмотря на искренность прозвучавшей благодарности. Когда врача возносят на пьедестал, с него и спрашивают не по-человечески. А он всего лишь врач, делает только то, что умеет, пусть многое из его умений и лежит за гранью понимания простого обывателя. И всё равно на него обернулись все. Илан сказал, вслед за Актаром:

— Прошу меня извинить, господа. Мой пациент действительно не совсем здоров...

Актара догнал в холодном и пустом танцевальном зале, предварявшем протопленную к приему столовую. Хотел ему объяснить, что обычная работа не стоит публичных благодарностей, но, похоже, говорить что-либо сейчас было бесполезно. Актар сильно распереживался, сидел на банкетке у темного, закрытого ставнями окна. Уткнулся в растерянного Гагала, который похлопывал его по спине и пытался утешить, и, прерываясь шумными всхлипами, бормотал: 'Все меня боялись, сторонились, никто не брался лечить, я чувствовал себя чудовищем, но я же был не заразный, я просто умирал... А они боялись этого, они не хотели... я так благодарен всем здесь, так благодарен, что живу, что буду жить...' Илан взял его за плечи, чуть потряс. Без какого-либо эффекта. Потом пришел доктор Ифар, положил Актару ладонь на загривок. Вскоре широко распахнулись двери и с обеда стали выходить остальные, включая благотворителей, и обступили — кто с сочувствием, кто с любопытством, кто с интересом к доктору Илану. Среди всех — нацепившая на нос очки госпожа Гедора, вернее, уже доктор Наджед, поскольку в очках. Она волокла за руку упирающуюся Джуму и говорила: 'Не знаете, что делать — разводитесь, не знаете, как жить друг без друга, играйте новую свадьбу, начинайте с начала, раз у вас сломалась прежняя жизнь...' А сзади Джуму подталкивал советник Намур. Илан освободил Джуме место возле мужа и помог матери и Намуру — обхватил руками Джумы доктора Актара, придержал их друг возле друга. И так оставил.

Сам постарался побыстрее выбраться из этой кучи, где все всех обнимают, жалеют и того гляди сползут с банкетки, потому что места на ней не хватает. Сядут на пол и разрыдаются. Типично арданское действо, финал-апофеоз из пьесы бродячего театра. Жаль, Джениша нет, посмотреть и поучиться, как легко растрогать публику... Участвовать в сценах сочувственного единения Илан сегодня был не в настроении. Сделал несколько шагов в сторону, поправил выбившийся шейный платок и расстегнувшуюся пуговицу на рукаве, приготовился идти прочь, к себе в хирургическое, и почти споткнулся о кира Хагиннора. Тот держал своего сына под локоть и вдруг едва заметным движением подтолкнул того к Илану. Государь, не поднимая глаз, забрал у отца руку, повернулся и исчез в темном коридоре, ведущем к приемным кабинетам врачей и к чугунной лестнице. Выражение досады и беспомощности мелькнуло на лице кира Хагиннора меньше, чем на мгновение. Он проводил сына взглядом: не слушается. Не поддается на уговоры.

— И ты нас извини, доктор, — сказал кир Хагиннор. — Я иногда даю дурацкие обещания, которым потом сам не рад. Спасибо тебе за то, что для всех нас делаешь. А больше я тебе ничего не говорю.

За темным промежутком коридора отдаленно и глухо загрохотали металлические ступени. Бегом по ним вниз — не лучший знак. Илан от всех неожиданностей последних нескольких сотых поклонился генерал-губернатору ниже обычного. День был путаный, чувствовал себя Илан неспокойно. Внезапно проникся страхами Мыши: что, если правда начнется война?.. У него самого были вопросы к киру Хагиннору, и про Небесных Посланников, и про то, что делает на арданском берегу император Таргена, и что не поделили между собой хофрские кланы, но... Доктор Эшта шел из столовой вдоль дальней стены и что-то прятал за спиной. Вероятней всего, бутылку.

Ах ты ж... лучший городской врач! Не забыл про свою надобность напиться. Посмотреть бы хоть, что ты увел со стола, если вино — неси. Виноградную водку нужно будет отобрать.

— Если я могу чем-то помочь, — краем глаза следя за Эштой, проговорил Илан, — пожалуйста, не тратьте время на вежливость. Об этом нужно говорить прямо. Я никогда не откажу.

Кир Хагиннор смотрел, не мигая.

— Тебя, скорее всего, ждут, — сказал он. — И ты вряд ли имеешь роскошь тратить время на вежливость, свою или мою... Последний вопрос: что ты делаешь в случае, когда помочь нельзя?

— Не бывает так, чтобы совсем и ничем помочь было нельзя. — Доктор Эшта скрылся в направлении к чугунной лестнице. — Если нельзя помочь остаться, можно помочь прожить дольше и уйти спокойно, без страха и без боли. Можно помочь тем, кто провожает, понять, что так устроена жизнь — раньше или позже она заканчивается у всех. Многое можно сделать, чтобы не было так тяжело. Зависит от случая, но все равно можно, если не быть равнодушным.

— Я тебя понял. Что ж... Учту.

Кивок, позволяющий Илану идти. Не по-хозяйски, вполне вежливо: не смею вас задерживать, доктор. Эшта на чугунной лестнице, стоит в самом начале и с верхней ступеньки смотрит вниз. Крутой витой спуск, скользкие металлические перила — под правую руку, а нет правой руки. В глазах рябит от ажурной ковки, конечно, он не пройдет по ней сам. Взять аккуратно за бок и под локоть, чтобы не потревожить культю. Бутылка ни в рукаве, ни под халатом не прощупывается. Куда дел? А была ли?.. Может, уже мерещится... Вот горе ты, доктор Эшта, а не доктор. Чего ты сюда забрался? Официальной болтовни послушать? Теперь голова кружится. Держись, и я тебя держу, переставляй ноги, сейчас спустимся, все будет хорошо.

* * *

Илан забрал Мышь с дежурства по дезинфекции. Она возила там шваброй по полу, размазывая дезраствор и разгоняя его по углам, пока Илан переодевался. Карман на фартуке у Мыши топырился, глаза сияли, в кармане лежало что-то необычное. Мышь показала: механическая певчая птичка на подвижных лапках, которые могут обхватывать подставленный палец, и птичка держится, не падает. Подарок из хофрского посольства, от дочери Палача. То ли в благодарность за отличную драку, то ли в извинение за нее. Или просто подружиться по общности интересов, сформировать боевое братство хулиганок. При птичке корявая записочка на хофрском — придет вечером навестить отца.

— Пойдем, — сказал Илан. — Поможешь мне с больным и помоешь потом полы в платных палатах. Запоминай, что сейчас нужно будет взять с собой...

Сунул Мыши дян в кармашек к птичке. Раз так денег не берет, придется ей придумывать дела. Мышь зыркнула подозрительно, но приняла монету. Других помощников сейчас нет. Перед приемом лишних попросили уйти по домам или в спальни, кого-то пригласили к столу, остальные заняты по палатам.

А вот и повар, названный Палачом. Или назначенный палачом. Почему? Курице голову срубил, свинью зарезал или человека? Лучше не спрашивать, чтоб не узнать случайно какой-нибудь очередной правды, которая снова все перекосит. Стало Илану легче от того, что Палач всего лишь повар? Стало. Значит, лечим молча. Душевное равновесие и спокойствие... Нужно спасать хофрское посольство, плохо им без повара, наверное. Голодно.

То есть, это Илан Так решил. Палач решил иначе.

— Пусть тот священник больше не приходит!.. — сиплым шепотом проговорил он, ухватив Илана за руку, когда тот уже обколол жидкой гиффой контрапертуры и ждал, пока гиффа подействует, чтобы их зашить.

— Который из двоих? — решил уточнить Илан. Наверно, зря. Не нужно в таких случаях разговаривать. Мешает.

— Оба... Мне было страшно, стало страшно еще больше.

— Ничего не бойся, — сказал Илан. — Все будет хорошо, нужно только чуть-чуть потерпеть... Мышь, влей в ложку пять капель, разведи водой, дай выпить дядечке, ему будет поспокойнее.

Но Палача уже понесло. Еле внятная вначале речь стала громче и увереннее. Палач хотел, чтобы его выслушали.

— Они неверно говорят, они неверно меня поняли, — стонал он, уворачиваясь от ложки с лекарством и снова цепляя Илана за одежду. — Страх лишает не силы, страх лишает правды... Только смелый может быть открыто правдив, а правда — это жизнь... Я не могу служить тому, кому не верю, тому, во что не верю!.. Умереть не боюсь, предать себя боюсь... Я предавал себя, что мне теперь делать?.. Я не могу с этим бороться, мне нужна помощь...

Мышь расплескала первую порцию лекарства и теперь, сопя, считала новые пять капель. Илан пригляделся к Палачу, потрогал ему лоб. Бред или не бред? Лихорадки нет, лапаротомная рана сухая, сердце хорошо себя ведет. Вот здесь и здесь болит, но после операции не может не болеть. Опять лекарство доктора Арайны? Оно, как сказочное зелье правды, выводит на чистую воду всех, кто притворялся не собой. Или же превращает человека в полную противоположность. Строгого и высокомерного Актара сделало плаксивым и чувствительным, эгоистичного и самовлюбленного Эшту чуть не заставило совершить самоубийство, а жестокого и беспринципного повара из посольства превратило в правдоискателя и палача самому себе.

— Лежать спокойно, вот что делать, — вздохнул Илан. — Я думаю, дергаться тебе, родной, в любом случае ни к чему, поэтому давай осторожно, у меня в руках иголка.

— Боялся умереть, теперь боюсь жить, — не слушая Илана, твердил Палач. — Неправильные поступки, неверные решения, мои грехи, хочется сбросить их с себя, но они мои, они приросли... С этим умирать страшно, и жить страшно. А ты притащил меня обратно, заставил... Ты даже не спросил, кто я...

Мышь, звякнув Палачу ложкой по зубам, все же исхитрилась выбрать паузу в словах и влить в него лекарство.

— Вечером, — сказал Илан, — придет твоя дочь посмотреть, как ты. Хочешь огорчить ее? Когда я вижу, что плохо, тащу обратно, не спрашивая. Может, не для тебя, для нее. Спросить, кто ты? Ты так говоришь, будто кто-то из нас понимает, кто он. Зачем он должен жить. Сначала сам это пойми и стань собой, лет через сто расскажешь...

Мышь зажгла и поставила лампу, и Палач примолк. Может, вынутый из лотка хирургический инструмент выглядел неприятно, может, свет в лицо мешал, а, может, Илану удалось сказать что-то такое, на что Палач не нашел ответа. Жаль, много успокоительного сейчас нельзя. Пора запускать кишечник, а успокоительные и обезболивающие снижают перистальтику. Мышь, вскрывай укладку, дай перчатки и придержи больного за руки, чтоб не хватался...

Готово. Дренажи сброшены в тазик, дыры зашиты. Пациент то откроет глаза и посмотрит, то снова закроет. Энленский розовый на кожу. Пластырь лепить не будем, и отдирать на перевязках больно, и пусть швы побудут на виду. Попить дать?.. Хорошо, молодец. Умничка, не подавись. Мышь показывает Палачу птичку. Сознание у того плывет от капель, но он вдруг улыбается. Теперь Мыши — собрать инструмент, себе на руки масло и, там, где нет швов, хоть и трудно выбрать такие места, массировать живот. Никто не будет этим заниматься, чужой человек Палач, кому он нужен. Будут просто ждать, что стома заработает сама собой. Когда и если. Разве что Арирану есть дело, так он не умеет, и, наверное, не будет. Разные сословные и иерархические ступени, у Обморока не тот статус. Он знать из знати и избранный из избранных, он даже не знает, почему Палач — Палач. Такие мелочи жизни вне его интересов. Впрочем, бедняга и Рыжему-то боялся до живота дотронуться, судно подложить, и до сих пор манипуляции по гигиене сопровождает покраснением ушей. Смешные избранные люди, как будто родились не от человека, а в стеклянной мутной колбе...

Легкий шорох у входа в палату, вот и Обморок собственной персоной. Инспектор Джата говорил: вспомнишь дурака — он появится. Рыжего бросил с девушкой, сам слоняется по госпиталю. Может, ревнует, может, наоборот, полностью уверен в надежности ухода и благополучном исходе после ранения. При девушке-то. Если же ищет случайной встречи с киром Хагиннором, то место выбрал неверно. На испачканные салфетки, тазик с трубками, лотки с инструментом и хвостики ниток, торчащие из человеческого тела смотрит чуть обеспокоенно и морщится, но к стеночке, чтобы по ней сползти, уже не отступает. Начинает привыкать. Илану тоже особо оглядываться некогда, так что каждый тут сам за себя.

— Если что-то нужно, я слушаю, — не отвлекаясь от дела, сказал Илан.

— Мы приняли решение, — с готовностью откликнулся Обморок. — Мы хотим поговорить.

Илан кивнул.

— Кир Хагиннор сейчас в госпитале. Лови его по коридорам. Я, извини, но помогать не буду, у меня работа.

— Мар сказал, можно говорить с тобой, кир Хагиннор не обязателен...

Илан чуть задержал руку. Собрал салфеткой масло, чтобы не подтекало к швам, продолжил массировать.

— Ну, ты забросил, — сказал он после паузы. — Что знает кир Хагиннор, и что знаю я... Я сам к нему все время обращаюсь за разъяснениями.

— Мы здесь не просто так.

— Да я уж понял.

— Мы с Марааром не относимся к торговому посольству.

Не то, чтоб новость. Илан знает, что эти двое не интересуются ни торговлей, ни финансами, и деньги им, что рыбе зонтик. Обморок замолчал.

— Мне сейчас сказать: 'так-так, поподробнее'? — спросил Илан. — Вы двое не торговое представительство. Политическое? Опять нет? А какое?

— Никакое. Мы следим за мировым равновесием.

Ариран ждал реакции на свои слова. Вероятно, считал, что произнес что-то значительное. Илан не знал, как ответить. 'Хреново следите' не подошло бы. А лучшую оценку он затруднялся дать. Разговор так и шел через паузы.

— Надо же, — вздохнул Илан. — Жаль, это ничего не объясняет. Если ты, солнце, думаешь, я понял, о чем речь, то я не понял. Может, все же попробовать к киру Хагиннору?

Но по виду Обморока было ясно, что за кира Хагиннора он в самом деле получит в лоб, а поговорить с кем-то посторонним нужно. Вовлечь в свои дела или перегрузить их с собственной шеи на чью-нибудь чужую.

— Ладно-ладно, — остановил его возможный ответ Илан. — Послушай, Ариран... — чуть не сказал 'Обморок', но вовремя заменил обращение на имя. — Если вы с Марааром за равновесие, то я за правду. Мне постоянно врут. Я спрашиваю, одно, мне говорят про другое, я спрашиваю, что болит, мне отвечают 'всё' или, еще хуже, 'ничего', я спрашиваю, что случилось, мне говорят, это стена напилась и ударила по голове. Я делаю вид, что верю, складываю одно вранье с другим и все же получаю нужную мне правду, но мне так неудобно жить. А знаешь что будет, если врач во время лечения начнет в рассказанное верить? Вы все останетесь калеками или умрете. За вас же боюсь, для вас стараюсь. Вот ты — ты совсем не знаешь, кто бросил в Мараара ножичек, и, главное, почему? Прямо ни капли не догадываешься, старательно делаешь невинное и честное лицо?

Обморок немедленно сделал невинное и честное лицо, но предательски покраснел ушами. Илан продолжил:

— И с точно таким же лицом ты стоишь, когда мне в уши льют про то, что вот этого господина, — он кивнул на Палача, — доставили с корабля, где он будто бы офицер и там был несчастный случай? Потом сам проговариваешься, что он в посольстве повар и ты знаешь его имя... Мне все равно, кто, кого, чем и за что. Я полечу любого, без рассуждений. Но вы не создавайте мне условия, в которых вопросы у меня возникают сами собой, причем, такие, что без кира Хагиннора в них не разобраться. Погружаться вместе с вами в ваши дипломатические или денежные дела у меня нет желания. Лезть в это значит делить ответственность — за ваше вранье, в том числе. За то, что корабль ваш шел не с севера на юг, а строго наоборот, что раненый у вас с берега и из вашего посольства, а доктор Зарен, наоборот, с корабля и оперировал не он, что заняты вы вовсе не торговыми делами... Не делай вот такие глаза, мне все равно, кто он, кто вы, зачем и почему. Мне не все равно, что мне врут. Поэтому сто раз подумай сейчас прежде, чем начать со мной очередной разговор. Либо вы говорите мне правду. Либо вы не говорите со мной вообще. Ни о чем, кроме лечения. Мне, лично мне, ничего от вас не нужно, ни оправданий, ни объяснений, ни обещаний, ни политики, ни денег. Держи салфетку...

С ушей краска стала переходить посланнику Арирану на щеки и на лоб. Но он подошел ближе и салфетку взял. Дрогнувшей рукой.

— Да, я хозяин берега, — продолжал Илан. — Да, я, наверное, могу помочь. Меня выслушает кир Хагиннор и ответит на заданные мной вопросы. Думаю, что правду. Думаю, почти на любые. Но то, что вы пытаетесь меня водить за шиворот и вслепую использовать в своем хороводе, меня раздражает и печалит. Я немало для вас сделал, я стараюсь относиться с пониманием и снисхождением. Не хочу ни на кого злиться из-за вранья. Могу стерпеть ложь и даже понять, что ей есть объяснение, и всем так будет лучше... Но делать вид, что всем вам верю, я могу однажды перестать. Я устаю, не всегда есть силы притворяться. Поэтому либо попробуй простыми словами объяснить, что происходит, и я, может быть, пойму, снизойду и войду в положение. Либо пошел вон и не мешай работать.

Посланника Арирана едва заметно трясло. Честное и невинное выражение текло с него, как плавящийся воск. Под маской были возмущение и уязвленная гордость. Что Обморок сейчас сдерживает в себе, Илану было все равно. Если помощь правда нужна, Обморок стерпит. И останется. Если не очень-то и хотелось — дверь у него за спиной. И это доктор Илан еще молчит про похищенных ученых и нанятых для похищения пиратов, про переписку рыжими голубями с Ишулланом, про ящики из порта и водолазный колокол, и про то, что покрывать враньем свои ошибки — свидетельство глубокого кризиса и наличия неразрешимых внутренних противоречий.

Палач приоткрыл глаза и смотрел на Илана удивленно. Чтобы так говорили с избранными, он, видимо, никогда еще не видал и не слыхал.

— Мой отец, — заявил, справившись с эмоциями в голосе, посланник Ариран, — вождь и великий человек. Меня нельзя выгнать вон, если я не уйду сам.

— Я хозяин арданского берега, — напомнил Илан. — Я мигну — тебя казнят.

— И тем начнешь войну!

— Как интересно, мой хороший. Война и без тебя того гляди начнется. Не на Хофре потеряют терпение, так на Ходжере. Провокаций с обеих сторон было достаточно. А твой отец — он за войну или против нее?

— Он единственный из нашего клана, кто по-настоящему против! Он государственный человек и видит дальше многих из вас!

'Не единственный', — прошептал Палач, но Ариран его, наверное, не слышал. Из кого 'из вас' Илан уточнять не стал.

— А ты не думал, что кинуть ножичек в твоего наставника и означало начать войну?

— Бессмысленно, — скривился Обморок. — Клан Серых не поддержит внешний конфликт. Они с Ходжером друзья.

— Убить его — убить тебя. Убить тебя — начать войну. Кинуть нож сразу в тебя — пойти против клана. Ты же знаешь, что виноваты ваши же. Хотели свалить на ходжерцев? Не смогли замахнуться на тебя? Или не посмели? Ну?.. Ты тупой или опять прикидываешься? Думай!

Обморок бросил на пол салфетку. Да-да, дружок, выйди из себя. Наступи на нее и растопчи. Накажи всех.

— Подними, — спокойно сказал Илан. — Положи в таз к использованным и приготовь чистую.

Брошенную салфетку посланник Ариран поднял и с брезгливым видом перекинул к трубкам в таз. Но свежую брать не стал, выскочил из палаты, не потрудившись даже прикрыть за собой дверь. Причиной, впрочем, могли быть не слова Илана, а то, что он как раз в этот момент приставил лоток Палачу к боку, массаж дал результаты, по стоме пошло содержимое.

— Обиделся, — шепнул Палач и, чуть подняв голову, скосил глаза на свой живот. — Ох...

— Нечего обижаться, не оценю, у меня не тот характер, — отвечал Илан, придерживая влажной салфеткой брюшную стенку и обтирая Палачу живот и бок. — Вот. Все в порядке. Не охай, это не страшно. Я уберу кишку через три месяца, сошью внутри, кишечная проходимость восстановится, и организм будет очищаться естественным путем. Не бойся себя в этом месте. Тут можно трогать, можно мыть. Дам мазь, чтобы вокруг не сохло от мыла, дам мешки для сбора и пластырь их прикрепить. Привыкнешь, научишься, ничего смертельно ужасного... Принести зеркало — рассмотреть?

Палач помотал головой и откинулся на подушку.

— Если... через три месяца меня не будет в Арденне?.. — спросил он.

— До года можно делать реконструкцию с хорошим прогнозом на восстановление.

— А если...

— Если за год не получится? Может, кто-нибудь возьмется на Хофре. Или она останется такой навсегда. Будет работать, как сейчас. При правильном уходе это только дело привычки. На длительность жизни не влияет. На качество... тут ничем не смогу помочь. Сейчас все идет, как должно, и я за тебя спокоен. Лежи, выздоравливай. Мышь принесет протертый суп.

Мышь в это время, аристократически сморщив нос и откинув голову, отправилась выносить лоток.

— Хорошая у тебя девочка, доктор, — вздохнул ей вслед Палач.

— Не все с этим согласны. Но я тоже считаю, что хорошая.

Илан подвинул стойку капельницы и подвесил на крючок новый желтый флакон.

— Муторно от этого лекарства, — пожаловался Палач. — Кошмары, стоит глаза закрыть...

— Зато не больно и раны не воспалены. — Илан подсоединил систему к вене, убавил скорость подачи, пусть капает медленнее. — Придется потерпеть.

— Что будешь делать, если наши с вашими вконец рассорятся? — спросил вдруг Палач.

— Пойду полевым хирургом в военный госпиталь. Или на корабль, — пожал плечами Илан. — На корабль бы не хотелось. В шторм от меня мало проку, укачивает. Но придется, так придется.

Да, я не моряк, тут я не в отца, — это про себя.

Палач вдруг свободной рукой поймал Илана за запястье:

— Такая наша жизнь. Нам приказывают, мы выполняем. Не держи зла при любом исходе. Самому бывает тошно, но придется воевать — значит, придется.

Илан похлопал его по тыльной стороне ладони и пошел звать фельдшера на присмотр и дальнейший уход, пока Палач не освоился со своими новыми физиологическими особенностями.

Обморок сидел невдалеке, на лавке возле предоперационной. Точно, как в ночь, когда оперировали Рыжего. Локти на коленях, побелевшие пальцы сжимают виски, волосы всклокочены. Мучается Обморок, плохо ему. Тошнит или опять очнулся на полу? Головой не ударился? Что опять случилось? Обморок отмахнулся от пальцев на пульсе — он не слабак, он сын своего отца, в конце концов! Он справится. Воды попить? Не надо, и без воды того гляди вырвет. На что реакция? На весь весь ваш госпиталь — его непрекращающийся страх и повсеместный ужас. Куда ни сунься, или увидишь жуть, или унюхаешь, или кто-то что-то безумное скажет... Как можно быть хозяином берега и делать такую страшную работу? Как вообще можно выдерживать все это, как согласиться делать эти ужасные вещи с людьми? Сам Обморок под страхом смертной казни не полез бы к человеку копаться в кишках или иголки в тело втыкать, нет, никогда, и ничего не говорите про долг, пользу и необходимость. Он наелся и необходимостью, и долгом! Да, он теперь понимает отца, почему тот против войны. Обморок тоже против всего, чего успел насмотреться в госпитале. Никогда с ним такого не было, чтобы он сознание терял. Здесь началось. Как только можно будет бросить все и убежать отсюда, он побежит впереди всех, хоть он и не слабак...

— Помолчи-ка, не мешай, — сказал Илан, силой отнял Обмороку прижатый к боку локоть, разогнул руку и больше сотой сидел и слушал пульс, сначала на одной руке, потом на двух одновременно. Прощупал шею и затылок, подсунул ладонь под рубаху на сердце.

Обморок сначала и тут был против, потом смирился и стал нехотя отвечать на вопросы: не болел ли недавно с жаром и лихорадкой, не принимал ли дахскую горечь от малярии, какие-то другие лекарства, особенно, сердечные, нет ли металлического привкуса во рту, озноба, болей в желудке, часто ли кружится голова и действительно ли никогда не падал в обмороки, или про то, что началось все только в госпитале, была бравада. На это Обморок сначала раздраженно пожимал плечами, потом подробность расспросов и пристальное внимание начали его пугать. Не мог толком вспомнить ничего полезного. Разве что в ночь, когда его, на виду у всех напоенного успокоительным из рук доктора, отвели в посольство, и он пожаловался там, что потерял сознание от вида развороченных ребер и вынутого из груди сердца, ему подсунули коробочку с мятными конфетками от волнений и бессонницы. Он ел их иногда. Потому что здесь все ему дико. Ну, да, тошнит в последние дни, если переволноваться, и в груди, где сердце, неприятные ощущения бывают, но не боль. А что с ним неправильно?

А то, что отдай-ка конфетки, сказал Илан. Пусть в аптеке изучат, из чего они сделаны. Мышьяк выявлять там натасканы, и не только мышьяк, но и все остальное, чем люди друг друга привыкли убирать с дороги. И пойдем в смотровую, надо как следует послушать сердце, пропальпировать внутренности, выяснить, нет ли на ногах отеков, не началось ли уже кишечное кровотечение и что с сосудам, и не бледнеть сейчас еще больше, и так бледный. Доктор-то тебя не обидит. А кто тебя хотел незаметно и ненавязчиво обидеть, постепенно подтравливая ядом — вспоминай. Можешь вслух не называть, для себя вспомни, учтешь на будущее. Ну, да, потом свалили бы на госпиталь. Быть может, даже на коварство ходжерцев. На доктора, который у ходжерцев учился. Практически ясно уже, что это. Традиции в этом деле у человечества не слишком широкие, фантазия тоже, обычно утыкается в первый же доступный вариант крысиного яда из лавки ста мелочей. На него больше всего и похоже. Нужно лишь убедиться и выяснить степень воздействия. Лекарства есть, не бойся, фатально далеко не зашло, все поправимо. Увы, не глотать. Пока каждые полторы стражи на уколы, но ничего, переживешь. Ты же воин. Сын своего отца. Жить-то хочется? Тогда вставай, пошли.

И больше не оставляй Рыжего одного. Даже наедине с девушкой. Зарену ты доверяешь? Лучше и с ним не оставляй, и сам не оставайся, ничего из его рук не бери. Сейчас позовем с собой дежурного врача на всякий случай, пусть и он свое мнение скажет. Но миокардит ты уже заработал, брадикардия откровенная, возможно, в кишечнике подтекает кровь, проще говоря, еще чуть-чуть, и ты стал бы падать сам по себе и где угодно, без помощи госпитальных кошмаров. Хорошо, что ты молодой, сильный, и конфетки свои от волнения ел редко. Что говорил тебе Рыжий? Конечно, он тебя предупреждал. Только у нас вы никому об этом не сказали. Умнички. Солнышки. Можно сказать, котятки даже. И врать не нужно, достаточно просто сидеть молча, скрывать свои тайны. Мать вашу, люди с крыльями, ведь плохо же, ненормально, неправильно, нужна помощь, почему вы сидите молча? Зачем терпеть, чего ждать?.. Нет, ходжерский Небесный Посланник это не доктор Илан. Не все так просто в жизни. Это кто-то другой, если у них действительно такой есть и вам не померещилось. Потом его поищешь. Снимай с себя все, лезь на смотровой стол. Ты молодец, ты не расстраиваешься, ты злишься, так и надо. Воин. Выживешь. Ну, где у нас доктор Гагал? У него две левые ноги, что он так долго сюда идет?..

* * *

Вместе с Гагалом приплелся доктор Эшта. Трезвый и очень задумчивый. Поучаствовал в консилиуме, Илан был не против, Эште полезно. С тоской поглядел на шкафы с инструментом и препаратами — одной рукой ни с чем тут не управиться. Обидно и горько. Попереживал, но взял себя в руки... в руку... черт, даже сказать о нем необидно для него самого не получается. Во мнениях сошлись и без исследования конфеток, Обморока укололи противоядием, уложили капаться солевым раствором и сердечными препаратами, пилюль отсыпали, в стакане порошок развели, дали баночку для мочи, укрыли одеялом и велели не дергаться. Помирать отменяется, остальное подождет. А Обморок боец. Испугался, конечно. И в целом за себя, и по мелочам. Это очень страшные слова: 'Раздевайся и ложись'. И еще страшнее: 'Сейчас придется немного потерпеть, дыши глубоко и старайся не шевелиться'. Но он и разозлился не на шутку. Как он ни старался не шевелиться, а кулаки у него сжимались сами собой.

Прояви выдержку, посоветовал ему тогда Илан. Не гони волну и не хлопай крыльями. Допустим, ты был не в себе, все вокруг шумели, кружились, делали вид, что в трауре, и кто конкретно подсунул ту коробочку с леденцами, ты не помнишь. Не обратил внимания. Не надо сейчас ругаться, не надо воевать, не надо выяснять ничего. Тихонько приляг и делай вид, что конфетки работают, ты умираешь. Чтобы те, кто это затеял, успокоились на достигнутом и не сделали новых резких движений. Новые движения могут быть непредсказуемы. Нож в спину, топор в голову и прочее похожее. Пусть думают, будто все удалось. Терпи, тяни время, наблюдай. Сами себя выдадут.

Дождался разжатых кулаков, похлопал по плечу.

Эшта поднялся идти и передать на пост пару поручений, Гагал остался следить за капельницей, сказал, потом отведет Обморока в палату.

Илан нацарапал своим хронически засохшим стилом несколько прописей в аптеку, добавил пожелания к исследованию, приложил конфетки. Проводил Эшту, обещал вечером его сам перевязать, заглянул проверить Рыжего. Рыжий сидел на кровати рядом с Кайей, рук не распускал, 'смотрел' в окно. И Кайя смотрела. Илан лишь приоткрыл дверь и отступил, разговор с Рыжим потом. А вот и доктор Зарен. Идет со стороны поста как раз сюда, к Рыжему в гости. Нужен здесь, как слепому краски, еще и со своей почтительность, которая не позволяет даже ночной горшок подать...

— Постойте, доктор, — сказал Илан. — За этой дверью помощь не требуется. Вы не могли бы переключиться на другого больного? В палате рядом нашему повторному нужны присмотр и забота. По-моему, посланник Ариран понадеялся на вас. Или забыл оплатить сиделку.

На выдубленном солнцем и морскими ветрами лице доктора Зарена происходила какая-то борьба. Он, как и Обморок, и как Илан вначале, не хотел идти к Палачу.

— Простите, — ответил Зарен, тряхнув головой. — Мне нужно обсудить очень важное дело. Могу я встретиться с р... руководителем госпиталя?

Что за новости, удивился Илан. И еще подумал: как странно Зарен заикается. Обычно заики не могут начать фразу, договорить им легче. Или, когда волнуются, у них совсем ни слова не разберешь. А этот на эмоциональном подъеме говорит хорошо, начала произносит четко, и лишь к концу предложения, когда интонация падает, а выдох кончается, он начинает спотыкаться. Видимо, раньше дело было хуже, он много над собой работал. Либо он не заика вовсе, а прерывистая речь — следствие недавнего ушиба легких или давней спинальной травмы, поэтому зависит от ровности дыхания.

— Хорошо, — сказал Илан. — Пойдемте со мной, попробуем найти доктора Наджеда.

Привел Зарена на второй этаж к начальственному кабинету, стукнул в дверь — мать там, улыбается благотворителям и подписывает бумаги. На столе печати, документы и поднос с ликёрными рюмочками.

— Я освобожусь — зайди обязательно, — сказала Илану. — Есть к тебе вопрос.

Илан посадил Зарена под дверь дожидаться у моря погоды, но сам ничего хорошего для себя ждать не стал. У матери был не тот тон, который обещал бы хорошее. И очки не убраны и не надеты — в руках. Ни два, ни полтора. Илан решил пройтись по второму этажу. Но кира Хагиннора здесь нет, государя нет, других гостей нет, в столовой собирают тарелки, звенят стеклом и серебром. К себе не попасть, седьмой кабинет заперт. Вот здорово, а у кого ключ? Илан оставлял его Неподарку. Закрылся внутри и спит? Или опять сбежал в город, благо понял, что теперь творит, что хочет, безнаказанно?.. Постучал — не открывают, внутри тишина.

Странный и непонятный день сегодня. Очень много суеты. Необычной для госпиталя суеты. И обычной больничной суеты. Хирургической суеты, терапевтической суеты. А ведь настоящие проблемы суетой не решаются. Хотя, если вспомнить, с чего этот день начался... так и должно быть. Хуже дня, начавшегося со странного больного, бывает только меняное дежурство.

Чтобы объяснить запертые двери и исчезнувшие ключи, нужна всезнающая Мышь. Илан оставил Зарена — тот сидел на скамье для посетителей с серьезным и решительным видом, — и отправился в дезинфекцию на розыск. Мышь с первого захода не нашел, зато сам был вынужден малодушно сбежать из дезинфекции прочь.

Оказывается, Обморок, лежа в смотровой под присмотром доктора Гагала, решил повспоминать, когда в последний раз ел свои конфетки, и получилось у него, что сегодня в обед. Гагал скорее отцепил от него систему и потащил в дезинфекцию, созывая по пути своих акушерок на помощь. Там Обморок, хорошенько промытый с обеих сторон холодной, чтобы не обострить возможное кровотечение, водой, окончательно потерял душевное и телесное равновесие, наступил на край одеяла, в которое его, замерзшего и голого, завернули, чтоб не был совсем синий и не трясся, поскользнулся на кафеле, ушиб локоть и подвернул ногу. Из приемника вызвали Никара бинтовать, вроде, обошлось без переломов и вывихов, но все равно приятного мало.

Вмешиваться и наводить тем лишнюю панику необходимость не просматривалась, и Илан решил предупредить Рыжего, чтобы тот с Арираном сегодня был поделикатнее, себе на помощь не звал и не расспрашивал (хотя как без расспросов, в госпитале скучно, а тут событие, человек упал в дезинфекции на пол). Но и до Рыжего не дошел, наткнулся на половине пути на свою Мышь, волочившую швабру и по края налитое грязной водой ведро от палаты Палача в направлении выхода. Остановил, отругал, что наливать, сколько поднять не можешь, нельзя, отобрал ведро, сам понес выливать. Освобожденная от ноши, Мышь вприпрыжку скакала со шваброй, как тот сумасшедший — от стены к стене. В коридорном промежутке Илана с поломойным ведром и в сопровождении развеселившейся Мыши увидели с лестницы городские благотворители, направились прямиком к нему. Ведро за спину не спрячешь, Мышь тем более. Остановился, поклонился, ему стали жать руки, брать за пуговицу на груди и говорить: 'Как приятно видеть, что хорошие люди одновременно хорошие врачи!' А рядом, скосив глаза, стоит Мышь со шваброй наперевес и не догадывается забрать ведро и унести швабру, хотя до хирургии она это ведро все ж как-то дотащила.

Но вырвался. Ведро донес, куда положено, увидел уборные, в которые обещали столкнуть Неподарка дуроловы, вспомнил про этого чесоточного, спросил у Мыши: а где химик? Спит или снова в город смылся?

— Помогает в женской палате, — махнула рукой Мышь, будто дело это обычное. — Его попросили больную повернуть, он и влип, у тёток же вечно что-то не в порядке.

— Сходи, забери у него ключ от лаборатории и отомкни там дверь, позапирали, как в тюрьме... — сказал Илан, кое-как собрал разбегающиеся мысли обратно в голову и поспешил наверх.

Зарен так и сидел под кабинетом: 'Жду, когда п-позовут...'

Да это же Арденна, доктор. Здесь вламываются без стука и приглашения. Тут даже в душевых можно мыться по-человечески, а можно по-ардански: не проверив, занято, или нет, раздеваешься и заходишь. Если занято мужчинами, тебя поймут. Если женщинами... возможны варианты. Поторопил Зарена — давай, будь наглее, это экономит уйму времени. Сам входить не хотел, но госпожа Гедора позвала:

— Зайди, зайди. Скажи-ка, что за милые уроды населяют нашу крышу? — и взяла со стола очки. На плечи, поверх бархатного платья и драгоценностей, у нее был накинут суконный докторский кафтан.

К такому вопросу Илан оказался не готов.

— Ну... я... мы же... я не знал, что ты поведешь гостей на смотровую. Мы думали, там все к утру растает...

Очки опустились на нос и теперь уже доктор Наджед строго глядел сквозь них на Илана:

— Совсем со своей Мышью в детство скатился, — сказал он. — Не надумал еще ее выгнать?

— Не надумал. А что?

— Ее в детское просят в младшие сестры. Она хорошо говорит с детьми.

— Нет, — сказал Илан. — Не отдам.

— Позвольте, — выступил вперед доктор Зарен. — Я по важному делу, госпо... жа.

Он вынул из рукава госпитальную салфетку с меткой прачечной и мял ее в руках, в холоде второго этажа вытирая вдруг выступивший на лбу пот.

— Доктор Наджед, — тихим голосом поправил Илан.

— Да, доктор Н-наджед. Я должен сделать признание. Я п-предатель. Преступник.

Очки сползли у Наджеда на самый кончик носа.

— Я предал свой клан, — продолжил Зарен. — Но вы должны меня п-понять. Пусть я буду трижды предатель, и пусть меня казнят, разрежут на куски и ск... скормят рыбам, но я давал клятву лечить людей, я не убийца. Я не могу убить человека. Не могу и не с-смогу.

Доктор Наджед потер ладонью лоб. Илан нечаянно сделал то же самое в тот же момент. Со стороны, наверное, они вдвоем хорошо смотрелись. В голове крутилось разное — Рыжий, Обморок, кир Хагиннор, доктор Наджед, он сам, как сын адмирала Римерида и наследник царства, или никому неизвестный ходжерский Небесный Посланник, кто еще?.. Кого Зарену нужно убить?

— На операции, — опустил голову Зарен, — у меня был шанс. Я планировал совершить намеренную ош... шибку. Я не сам так решил. Мне приказали. Потом тоже были возможности... Я врач. Я обращаюсь к вам, как врач к врачу. Я ничего не сделал, я не смог.

— Убить Палача? — спросил Илан.

Зарен кивнул и умолк.

— Он и так умирал. Достаточно было просто не трогать.

— Девочка плакала. Береговые его собрались везти к вам. А вы же... в-волшебник.

Фокусник, хмыкнул про себя Илан. Оживляю мнимо умерших для изумления толпы. И выпрямленными пальцами ткнул Зарена в спину.

Зарен подался вперед и закинул голову, как лошадь от кнута.

— Ребра сломаны? — спросил Илан.

— Почти з-зажили. Да, согласие с меня брали т-так. Все равно не могу. Отдайте меня им, с-скажите, что поймали, пусть убьют. Или в Тайную Стражу, как ш-шпиона... Лучше, чем ходить и думать, что должен, обязан, д-дал клятву повиноваться, но не сделаю...

Очки легли обратно на стол. Госпожа Гедора глядела прямо перед собой с невеселой улыбкой доктора Наджеда и ничего не отвечала. В политику она не играет, к насилию относится болезненно, решений принимать не будет. Госпожа Гедора и доктор Наджед два разных человека, к сожалению. Это выглядит странно, это выглядит глупо, а для Илана еще и страшно, он боится этих переключений туда-сюда, иногда закономерных, иногда немотивированных, и не считает их нормальными. Посторонним такое лучше не показывать, а про количество разного рода безумцев в роду, перенимающих патологию по наследству, забывать нельзя... Это не со стороны адмирала. Царская семья. Но решения принимает только доктор Наджед и только в области медицины или организации госпиталя. Сняла и положила очки — решения нет. Нужно уводить хофрского доктора.

— Иди, доктор, вниз, там работы море и маленькая плошка, — сказал Илан. — Ребра, если хочешь, перемотаю, будет легче.

— А как же... приказ? Клан, честь к-клана?..

— А никак. Ты его не выполнил. Не знаю, как у вас, а у нас за несделанное не судят. Что нам твой клан и его честь? Их бы в Тайную Стражу, всех, за такие приказы. Но нам, по-хорошему говоря, и Тайная Стража никто.

— Неповиновение воле клана — п-преступление.

Илан взял Зарена за плечи и повернул к двери.

— Ты в какой стране сейчас, доктор? Заблудился? Иди с миром. То, что у вас плохо, у нас подвиг, и пусть ваш клан считает, что мы неправильно живем. Не по приказам, а по совести. А с Палачом... Ну, хочешь, вместе подойдем к нему. Попросишь прощения за умыслы, и хватит. Что-то мне подсказывает, что он тебя простит. Пойдем, пойдем. Извини, мам.

— Уродов с крыши уберите, — раздалось вслед.

От лекарств, осмотра и перевязки доктор Зарен отказался. Тогда Илан сделал ему другое доброе дело — пошел в столовую, где на подносе с бирочкой стояли сосчитанными непочатые бутылки с вином и виноградной водкой, а рядом открытые, выпитые или надпитые, которым учет никто не вел, взял одну, в которой была половина, и отдал. Флотское лекарство. Пусть хоть так полечится.

Сам ушел в кабинет, открытый для него Мышью, и заперся изнутри. Все надоели, чувствовал себя измотанным. Не столько сделанными полезными и не очень делами, их немного было сегодня, сколько людьми. Бывают дни, когда тысяча встреч, но они ни к чему не обязывают. Идешь мимо пациентов, кого-то смотришь, трогаешь, интересуешься, даешь рекомендации, пишешь в лист, чтобы не держать в голове, и сразу забываешь. Улыбаешься посторонним, что-то говоришь своим. Улыбки и слова в ответ проходят мимо. А бывают дни, когда каждый встреченный цепляется. Не руками и не словами, а изнутри, семечком безвременника прямо в сердце. На Ходжере говорят — прожалеть пациента. Такого, зацепившегося, прожалеть очень легко. Скольких Илан жалеет? Обморока, Рыжего, уже и Палача. Докторов Ифара и Актара. Теперь еще и Зарена. И даже девочку, проглотившую расческу, она зацепилась, нужно пойти посмотреть, как она. И Адара. И Неподарка, хоть он и не особо чем-то болен, так, дурь по спине высыпала... Скоро ему жалелки на всех не хватит. Бестолковых встреч сегодня тоже было достаточно — с хвоста ли гости понаехали? Уроды на крыше им не нравятся? А Илану нравятся. Он не будет убивать уродов, не хочет, жалеет, пусть стоят.

Еще одна встреча — Хофра. Не прямая, заочное знакомство с кланом Белых. Что там творится? Одни там с крыльями, другие с крысиным ядом, третьи избивают до ушиба легких и сломанных ребер хорошего, совсем не криворукого доктора. Лишают людей выбора — приказано, и все тут. Умри, но сделай. Или не сделай, и умри.

В Арденне все настолько проще... Не любишь изюм в булках — выковыривай. Не хочешь убивать уродов — пусть живут. Все зависит от тебя. Абсолютного подчинения не требовал даже черный адмирал. Несмотря на все свои... особенности. Позволял людям иметь собственное мнение, ценил сильных, кто не пресмыкается. Может, потерял царство оттого, что, если не жалеешь — не жалей никого, а не только некоторых. И поэтому отшельник из храма феникса не отшатнулся в ужасе от Илана, хотя и был знаком с его отцом. Не мог не быть знаком, узнал, служили вместе. Он, кажется, просто не считает Римерида плохим человеком. В Арденне нет полюсов, как у магнита, притягиваются — расходятся, если расходятся, никакими силами не заставишь их быть рядом. Нет однозначного добра и зла. Есть инструменты, которые можно повернуть так и эдак — власть, талант, знания, круг знакомств... Кровавые следы оставили на земле его предки. У Илана тоже руки в крови. Бывает и лицо забрызгано кровью. Он идет по кровавому следу и оставляет за собой кровавый след. Но идет в свою собственную сторону. У него свое мнение и свой взгляд на вещи. Он тоже пытается не жалеть никого, но... у него точно так же не получается.

Так что невезучие люди в Арденне, конечно, есть, но разочаровавшихся мало. А на Хофре?.. Не разочарованные дети, а взрослые дубленые шкуры, видавшие виды и имеющие опыт, который какому-нибудь доктору Илану, живущему относительно свободно и даже относительно спокойно, в кошмарном сне не приснится, выходят из повиновения и заявляют: лучше пусть меня казнят, но я не желаю жить неправильно, лучше я предам клан и данные мной клятвы, но поперек своих личных убеждений и врачебной клятвы не пойду. Кто-то или что-то мнет этих людей под нехорошую для них цель, а они не мнутся. Они, благодаря своему опыту, очень пружинистые люди. Пригнуть их сложно, а, может, и нельзя. Если перестараться с нажимом, их внутренние пружины, когда развернутся обратно, могут нанести идее, под которую их гнут, травмы, несовместимые с жизнью. И вдохновители идеи не останутся незадетыми. А, значит, что? Поиск внешнего противника, чтобы стравить внутреннее напряжение. Выбран Ходжер, а за что, видимо, не важно. За комплекс достоинств и смелость. Такого не победишь сразу, он помотает время и силы, отвлечет от внутренних проблем всерьез и надолго. Значит, действительно война.

Что будет делать доктор? Правда. Хороший вопрос задал Палач. Сам Палач, понятное дело, будет казнить. Или варить кашу в огромном котле полевой кухни. Каждый должен заниматься своим делом, на войне все строго. Дисциплина. Лекари лечат, хворые кричат. Доктор, например, умеет писать рецепты непонятным почерком. Если эти строки попадут в руки неприятелю, тот не сможет ничего разобрать. Такое оно... 'свое дело'. Быть благостным, снисходительным, терпеливым, добрым, выполнять врачебный долг, казаться от этого людям немного святым и много занудой, ковыряться в чужих телах, в чужих делах, по мелочи, кого обидели ядовитой конфеткой, кому отрезать ненужное, кому пришить. Все это можно делать по кругу до тех пор, пока не кончится мир. Мелочи не иссякают.

Многое ли так изменишь в жизни и в мире, декадами не выходя на улицу и вырезая кисты с аппендицитами? Понятно, что путь к лучшему начал с себя, но надо ведь и продолжать. Одно дело устраивать себя, но люди-то хотят другого. Что может врач, и что может царь?.. Нужно что-то решать с этим наследством, тетя Мира права. Тетя Мира мудра. Нужно с ним что-то делать, как-то использовать.

Илан огляделся. Наследство. Серые стены, подкопченый над печью потолок, окна, стеклёные через одно, потому что на все не хватило стекла, разномастная мебель, попона вместо одеяла. Столько всего, и все это мне. Спасибо...

В лаборатории холодно, печь и автоклав давно остыли, на столе три подноса флаконов, запечатанных и простерилизованных Неподарком за прошлую ночь. За окнами снежные стылые сумерки. Со стороны прачечной через облезлую позолоту на коньке крыши плывет дым. Все, день закончился. Хочется подняться на смотровую, проведать уродов, на прощание посмотреть на краешек солнца, на бронзу закатных облаков над морем, на укрытый редким в Арденне снегом город. Но мало ли что хочется. Нужно — не вверх, а вниз, смотреть больных, делать перевязки, найти Неподарка, — он что-то распомогался сегодня против собственного обыкновения, еще и в женской палате. Это не к добру. Дождаться Адара, тот обещал первые результаты вечером. Проверить, как готовят к завтрашнему операционному дню доктора Ифара. Достать сделанные записи, додумать план операции, может, даже посоветоваться с матерью.

Доктор Ифар, конечно, сегодня в столовой отличился. Имеющий жесткий и корыстных характер человек захотел поработать бесплатно, на благо пациентов. Или Илан в нем ошибался, судил с чужих слов, слова те были неверными. Кому-то Ифар перешел дорогу как конкурент, и его не хвалили, а в докторе Гагале говорила обида. Или доктор Ифар тоже решил работать над собой и нарушать собственные правила. Неясная и странная история.

Стук в дверь. Желанию уйти туда, где тебя никто не найдет еще хотя бы четверть стражи, сбыться не суждено. Ладно. Пусть все будет, как получится.

За дверью ожидал увидеть Адара. Там стояла Мышь, держа в руках огромный торт на блюде, плетёном из лозы. Подумал про выданный дян за мытье полов — хватит дяна на такой торт? Наверное, не хватит. Сказал строго:

— Мышь!

— А я что, — хихикнула Мышь, внося торт в кабинет, — я ничего! Меня спросили, что пьет доктор, я ответила — доктор не пьет, он любит сладкое!

— Мышь, — чуть менее строго проговорил Илан. — Тебе не следует говорить за докторов.

— Отказываться от подарков неправильно. А я ведь правильная девушка! Смотрите, какой красивый, в розочках!

Сама его едва держит, еле дотащила до второго этажа. Тяжелый. Просеменила вперед, плюхнула ношу на письменный стол. Розочка на самом верху покосилась.

— Как мы его есть будем? — слегка растерянно сказал Илан. — Доктор любит сладкое, но не настолько...

— Гостей позовем, я чай заварю! — Мышь затанцевала в предвкушении праздника.

Гостей мне только не хватало, подумал Илан. Сам пару сотых назад хотел уйти на крышу, спрятаться, чтобы никто на глаза не попадался. Или запереть все двери на все замки. Хотя и понимал, что взрослому человеку прятаться от трудностей жизни, как в детстве, стыдно. Придется нести торт по отделениям, пихать в тех, кому можно не держать больничную диету. Или всех ходячих звать сюда. Куда еще деть такое сокровище?..

— Зови, Мышь, кого хочешь, — вздохнул Илан. — Собирай своих гостей, раз уж выпросила себе кусок счастья. Я разрешаю.

— А вы?

А мне кажется, что мне ничего не хочется, подумал Илан. Или хочется. Сбрить по-брахидски волосы, уехать куда-нибудь в джунгли, в шаманскую общину детей природы, и плохо там себя вести. Не иметь обязательств, долгов и клятв, спать под открытым небом. Чтобы некоторые сны, приличные и не очень, наконец, сбылись. Иначе не оставляет чувство, будто прожил сто лет и уже ничего не можешь сделать.

— Мышь... мне некогда устраивать праздники. И, если честно, настроения нет.

— Вы уходите? — всерьез огорчилась Мышь.

— Я проверю, что творится в отделении и, может быть, вернусь, — сжалился Илан. — Пить чай и есть торт можешь без меня. Просто оставь мне маленький кусочек.

Мышь неуверенно улыбнулась.

* * *

Илан вернулся с полдороги. Развернулся на чугунной лестнице и пошел обратно. Мышь возилась с печью и чайником, ничего пока не ела и никого не звала.

— Кто покупал этот торт? — спросил Илан.

— Ну... дядька один.

— Это не ответ. Кто точно? Кто-то из родственников пациентов?

— Да... наверное.

— Откуда его принесли?

— Из кондитерской на спуске. Я сама с ним ходила выбирать. Я выбрала, он оплатил!

У Илана слегка отлегло. Верить в плохое не хочется. Он уже привык, что госпиталь — это как остров в море житейских бед. Скала с неприступными берегами, о которые в мелкую пыль разбиваются боль и зло. Он так чувствовал это место. Для себя самого и для других. Самое безопасное, самое надежное место на земле. Место, где все будет хорошо. И, даже если не будет, то все равно — к лучшему. Чего испугался? Травить тортом дело, конечно, не совсем бесполезное, но многие всем известные яды подействуют слабо, а то и вообще не подействуют. Травить всех в госпитале, судя по размерам торта, совсем идиотизм.

— Вспомни, Мышь, за что мне такая благодарность? За какого пациента?

— Та дурочка из женской палаты, возле которой приклеился Неподарок, — сказала она. — Родственники сначала его даже приняли за доктора, но я их развернула. Что такого-то? Тащить Неподарка сюда, заставить сожрать половину, которую заработал?

Илан взялся за лоб. Все будет хорошо. Все, конечно же, будет хорошо. Все спокойно. Никто не хотел отравить волшебного доктора, который вылечил всех, кого хотели убить. Но нужно пойти и отклеить Неподарка, к кому бы тот ни приклеился. Он пока живет в госпитале и находится под следствием Тайной Стражи, ему незачем заводить знакомства на стороне. Он уже как-то приклеивался к девушке с бабушкой, давал им подержать своих голубей, отчего потом пострадал парусник 'Итис', репутация имперского тайного сыска и мировая политика в целом.

— Дурочка, умная, не тебе оценивать, — выговорил он Мыши. — Торт ты выбрала, конечно же, самый большой?

— Ну...

— Как нескромно, Мышь. Правильные девушки так не поступают. Они выбирают средний, если жадность мешает им указать на маленький. Впредь без моего разрешения подарков не бери. И хорошо запоминай, кто их предлагает, если вдруг что-то принесут.

— Вы чего боитесь? — вдруг догадалась Мышь. — Что подстава какая-то будет? Кто-то наступит вам на хвост?

— Вроде того, Мышь. Есть причины для беспокойства. Поняла меня?

Мышь скривила мордочку и передернула плечами: 'замётано, доктор, но, по мне, так это глупость'. Илан улыбнулся, погладил ее по пиратскому платку на голове и настроение у него немного исправилось.

На этом подъеме он добежал сначала до столовой, чтобы не портить себе тортом и без того плохой аппетит, потом до перевязочной в хирургии. Гагал уже перевязывал, кого-то обрабатывал, перематывал бинты, менял салфетки, пациенты у него охали, ойкали, ахали. Доктор Гагал нервничал. Или торопился. Илан подвинул его в сторону, взялся за работу сам. Дверь оставил приоткрытой, чтобы вновь подошедшие не ломились и не заглядывали каждые десять ударов сердца, постоянно отвлекая, а понимали, что доктор занят, предыдущего отпустит — следующий войдёт. Гагал принципиально подошел и закрыл дверь поплотнее. Думал о чем-то своем, то вдруг словно хотел что-то сказать, то встряхивал головой. Илан заподозрил неладное. При очередной смене пациентов, когда Гагал в третий раз подошел и захлопнул дверь, спросил его:

— Что происходит?

Гагал махнул рукой. Мол, тебе лучше не знать. Илан открыл дверь и выглянул в коридор. Все спокойно. Чисто, тихо, фельдшер на посту считает пилюли и раскладывает по бумажкам с назначениями, трое подранков из ночной портовой драки сидят на лавке в очереди перед перевязочной. И только очень издали, на грани слуха, то ли вой, то ли стон, то ли... пение.

— Не ходите туда, доктор Илан, — сказал ему Гагал в спину. — Вам не понравится.

Разумеется, Илан сразу пошел.

— Тогда не ходите туда без успокоительного, — негромко напутствовал его Гагал.

Воющие звуки действительно были пением и разносились они из промежутка между акушерским и хирургией. Там, в полумраке, под единственной тусклой лампой, освещавшей переход из одной арки в другую, на выдвинутой от стены в центр резной скамье, обнявшись сидели три доктора — Ифар, Актар и Зарен, и нестройно скулили какую-то грустную песню. Негромко, но в промежутке была отличная акустика. А перед ними на полу стояли две тыквы из-под пальмового вина и пустая бутылка от арданской водки, которую собственноручно выдал Зарену Илан. Актар был еще ничего. Выпил, но капельку. Просто песня оказалась унылая, как раз по его состоянию, и он растрогался, поэтому подвывал. Зато два других персонажа отлично демонстрировали, что игристое пальмовое вино, принятое после виноградной водки (равно как и в обратном порядке), уносит на ура любого далеко и вскачь. Вернее, сначала вскачь, потом ползком. При виде Илана доктор Актар предусмотрительно подвинулся, освободил рядом с доктором Ифаром место, и на всякий случай сделал виноватое лицо.

Илан встряхнул Ифара за плечи. Спросил:

— Ну? И зачем? Как мне завтра оперировать похмельного пациента?

— Никак, — сокрушенно подтвердил доктор Ифар. — Операция... Страшно ведь... ездец как...

Илан готов был подвыть песне или завыть новую. С рукой своей доктор Ифар совершенно спокойно лежал на столе и терпел, пока ее сверлят, а тут, надо же, испугался. Кто или что нагнало на него такой страх? Или просто выпить захотелось и вовремя остановиться не сумел?.. Зато теперь завтрашний день свободен. Давно не было гостей из префектуры. Интересующихся, как он распоряжается наследством. Не зайти ли туда самому? Вот искушение. На самом деле нужно выпросить в аптеке двухтомник Цереца и засесть за чтение фармакологии. Южная школа отличается от северной, следует выучить, как.

Ничего не сказал докторам. И тыквы, и бутылка были пустые, что уже говорить. Поздно. Взял Актара за рукав халата и повел в перевязочную. Молча. Гагал еще был там, собирал инструмент, чтобы идти по палатам, где его ждали лежачие. У Актара хватило ума не оправдываться. Но помолчать вместе с Иланом он не догадался.

— Знаете, доктор Ифар вас так хвалит, — поделился Актар, сидя с поднятыми руками на столе в перевязочной и заглядывая себе под локоть на шов. — Говорит, у вас лучшие руки в городе, даже лучше, чем у доктора Наджеда. Сегодня к нему приходили ученики, он рассказывал им про вас. Я полностью с ним согласен...

Я тоже ценю корпоративную солидарность, подумал Илан, но вслух попросил:

— Не нужно его выгораживать. Он напился не из страха перед операцией, и не от неуверенности во мне. Он прекрасно понимает, что люди узнают про место, где оперировался он сам, и это окончательно переметнет во Дворец-На-Холме многих его пациентов.

Гагал усмехнулся над биксом с бинтами.

— Господа, не принимайте всерьез, — сказал он. — Доктор Ифар любит изображать из себя нищего. Доктора делятся на богатых и безруких. Он не безрукий. Говорить про него станут: доктор Ифар пошел лечиться бесплатно, чтобы сэкономить деньги. Мы-то понимаем, не в деньгах дело. А остальные — пусть говорят...

— Где лучше в Арденне купить хороший дом? — неожиданно спросил доктор Актар.

— Где лучше или где дешевле? — уточнил Гагал.

— Где лучше.

Илан это понял, как намек, что тот тоже не безрукий, и, видимо, помирился с женой. Хотя госпожу Джуму на горизонте по-прежнему не видно. Гагал стал рассказывать про особенности городских кварталов. Илан быстро закончил обработку, затянул узлы на повязке и выставил задумавшегося над выбором места для жительства Актара из перевязочной. В приоткрытую дверь никто больше не входил.

— Где его жена, не знаешь? — спросил Илан у Гагала.

— На втором этаже, возится с книжками. Их после пожара неправильно высушили, она пытается привести учебники в порядок. Зачем она тебе?

— Дурные они какие-то. Оба. Не понимаю.

— Был бы ты на их месте, ты тоже бы был дурной. Ты разве не видишь причину?

— Что я должен видеть?

— Она беременна.

— Приходила к тебе, что ли?

— Зачем? И так понятно. Декад шесть-семь. Муж ее, как я понимаю, был сильно болен на время зачатия, так что не от него. Не лезь между ними, пусть сами разгребают. Начнешь мирить, еще виноватым останешься.

Илан поднял руку потереть лоб, донес до плеча и опустил. Слабый жест, нужно отвыкать, если решил становиться царем. Люди удивляют своими дурацкими выходками и не перестанут этого делать никогда. Нужно привыкать. Побарабанил пальцами по столику для инструментов. Пожал плечами. Сказал:

— Папеньку забери куда-нибудь отдельно, пусть проспится. Как с ним так вышло-то?

— Не уследили, — развел руками Гагал и подхватил завернутые в чистое полотенце биксы. — Пришли проведать доктора из города, приличные, как я думал, люди. Не стану же я проверять, что у каждого под плащом. Просто велел им в верхней одежде в отделение не входить... Поможешь мне по палатам или фельдшера звать? Поступлений у нас нет, всех знаешь, все стабильные. Лежат, лечатся... Всё просто, кроме папеньки.

— Пойдем, — сказал Илан.

— Я думал, ты будешь ругаться, — слегка расслабил напряженные плечи Гагал.

— Я же не Наджед. По шее могу дать, а ругаться... не умею. Эшта хоть трезвый?

Гагал вздохнул:

— Давай зайдем, посмотрим.

Доктор Эшта сидел на своей кровати и перебирал пальцами левой руки пустой рукав халата. Он был трезв и ясен, как ишулланское стеклышко, хотя вынесенное из столовой сокровище стояло тут же, на полу. Бутылка парфенорского красного, полная на две трети. При виде входящих Эшта еще и подвинул ее от себя ногой.

— Я бросил пить, — сообщил он. — Не хочу больше. Мерзко мне, чувствую, что сам дурак. Все, что со мной случилось — из-за вина. Мне нельзя, а то стану, как мать. И сдохну так же, под чужим забором, потеряв человеческий облик. Кто-то должен был меня остановить.

Илан даже поискал по палате глазами — нет ли где следов от желтого флакона? Не увидел, и в назначениях ничего душеспасительного не обозначено.

— А память? — спросил Илан, раскрывая полотенце. Помог Эште спустить с плеч халат и рубашку. — Вино в разумном количестве могло бы помочь восстановить события.

Гагал просто сел рядом со сводным братом и положил ему ладонь на плечо.

— На кой мне такая память? — поднял голову Эшта. — Не хочу и знать.

— Ко мне приходил человек, — проговорил Илан, осторожно распуская вязки и стараясь безболезненно снять с культи бинты, — который утверждал, будто это сделал он. Но я ему не верю.

— Значит, это был не он, — мгновенно согласился Эшта, причем без малейшего признака вранья или лицемерия.

В следующее мгновение все же дернулся. Совсем без боли, к сожалению, невозможно. Илан аккуратно нанес на кожу энленский розовый, присыпал салфетку сульфидином. Рана выглядела неплохо, хотя до заживления ей было далеко.

— Совсем не хочешь знать, кто это сделал? — удивился Гагал. — Неужели?

— Не хочу. Я понял, что так мне будет спокойнее. У меня теперь другая жизнь... Я... не знаю, что я буду в ней делать, но в прошлом для меня больше нет нужды. Оно было плохое, мое прошлое... Большинство путей ведет в никуда. Не хочу снова попасть на бесплодный путь.

— Мне все равно, по какому пути иду я или кто-то, — сказал Илан. — Пути извилисты и вывернуть могут неожиданно. Мне не все равно, когда мне врут. Зачем? Кого и что хотят прикрыть своим враньем, доктор Эшта? На что ты согласился или от чего отказался, что с тобой поступили так?

— Тебе бы быть следователем, а не врачом, — Эшта хмыкнул. — Сходи, постучись в префектуру.

— Стучался, прогнали, — Илан улыбнулся в ответ. — Сказали, им арданский царь не нужен.

— Арданский царь никому не нужен.

Гагал нажал Эште на плечо ногтями — чтоб выбирал слова. Илан качнул головой: не нужно, пусть говорит, что хочет.

— В то утро я отказался от пациента, — сказал вдруг Эшта. — Спешил к другому, в посольство. Тут был хронический кашель, там — смертельное, если б не в моих руках, ранение. Дело не в том даже, что в посольстве платили бы больше, и эти за свой кашель предлагали достаточно денег. Но кашель мне неинтересен, я хотел побыть один на один со смертью... Расставил приоритеты и предпочел то, что важнее для меня, для опыта, для работы, для будущего. Случай меня захватил, у меня все отлично получалось... Ты бы выбрал по-другому? Нет?.. И я такой же. Был. Меня уговаривали. Очень. Хоть на сотую зайти, я сказал — извольте, но приду потом. Им нужно было срочно, вот или сейчас или никогда, хоть умри. Но я уже шел в другую сторону. Они мне не оставили адреса на потом, обиделись. Еще жалоба эта... Захотел стакан вина, остановился возле трактира на спуске в порт, у большой лестницы под аркой, там летом ещё всё в цветах, красиво... Не помню дальше, бестолку меня пытать.

— 'Им'? — переспросил Илан. — 'Они'? Их было много?

— Ну... Скорее всего. Меня звал не сам пациент, кто-то из его молодых родственников, сын, племянник... Думаю, военный. Прямой и высокий, лица не помню, я не смотрел на него, спешил в посольство, был занят мыслями. Он привык приказывать. А мне приказывать нельзя, я человек свободный, я оскорбил его настойчивость словами и неповиновением... Не мог же это сделать он?.. Других причин не могу подобрать. До этого я был на родах, но... судейские выбирают другие способы для мести, с мертвеца или однорукого денег не получишь...

Илан кивал на рассказ Эшты. Какая-то хофрская прямо история: не сделай и умри. Если Илан понял ее правильно.

Потом случилась неприятная вещь. При полном безветрии снаружи и без сквозняков внутри вдруг открылось окно. Одной створкой, но на всю ширину. И совершенно беззвучно. Ну, все, жди покойника. Суеверие, или нет, но случай такой не обманул Илана еще ни разу. Впервые, когда по молодости он посмеялся над серьезностью старших коллег, нерационально верящих в случайности, в большой послеоперационной, где он ночью дежурил, умер больной, который не должен был. Тихо-тихо, незаметно. Гагал подошел и закрыл окно, кулаком вбив на место раму, запер на защелку, оглянулся — он тоже знает. Илану стало холодно, несмотря на теплый пол.

— Разделимся, — предложил Илан, когда они вышли. — Ты в женскую и за папенькой, а я пробегусь по платным. Фельдшера бери с собой, я справлюсь один. Если увидишь недотепу из моей лаборатории, гони его наверх работать, у него там есть дела.

Но папенька уже сам брел с Зареном под руку где-то в начале коридора, Илан услышал его голос:

— Как получается, что люди претворяют в жизнь мои мечты? Своих у них нет, что ли?..

Гагал быстро повернул туда. Илан покачал головой и пошел к Палачу. Там вместо сиделки один из операционных медбратьев, рану Илан смотрел недавно, парез кишечника благополучно разрешился, состояние стабильное. Больной поел и спит. Все хорошо, все спокойно. Обещавшая прийти и навестить дочка не пришла. Или пока не пришла, учитывая, что прошлый ее визит состоялся в начале первой ночной стражи. Подписать обход, проверить назначения. Дальше.

Теперь люди с крыльями.

Девушка их бросила. Рыжий царапает на плече во время обработки и перевязки — отпустил на ночь, вернется утром, так будет лучше для Арирана. Обморок — в состоянии мрачной ожесточенности и глухой тоски, физически плотно ощущаемых над ним в воздухе, лежит на своей кровати, отвернувшись к стене. Накрылся двумя одеялами и не шевелится. Тяжело ему так, что лучше бы закатил истерику, побил кулаками в стену, проорался и перестал, чем переживать в себе. Но он не будет. Положение, воспитание, аристократизм. Избранность, в конце концов. Нельзя же, чтобы кто-то знал, что ты тоже человек, что умеешь сходить с ума, беситься или маяться в бесконечных мыслях. Аристократ всегда лицемерно благопристоен и не показывает другим, что у него на душе.

Упасть в обморок это же совсем другое. Это не когда тебя предали свои, родные или почти родные, и за тобой теперь ответный ход. Это организм подвел, а не душа. А еще чертов госпиталь, что с Обмороком делали, лучше даже Рыжему не рассказывать. Обморок очень зол и разочарован в людях и в жизни. Даже подходить страшно, настолько он не в себе. Илан показал на него глазами и кивнул Рыжему: как? Рыжий вздохнул, безнадежно махнул рукой и отвернулся.

Тогда Илан взял Рыжего за ладонь и сам написал ему: 'Вы не посольство, вы сами по себе. Ищете ходжерского Небесного Посланника. Расскажи, зачем?' Что с вами не так и почему вы вместо цели попали в неприятности, спрашивать не стал. 'Как ты видишь, что я тебе киваю?' — тоже не поинтересовался. Если закрыть глаза... Угадывать жесты можно по движению воздуха. Угадывать взгляд сложнее, но можно понимать людей и их предсказывать. Илан сам закрывает глаза, когда слушает чужое сердце. Чтобы в деталях себе его представить. Чтобы не отвлекаться на то, что видит.

Посланник Мараар долго 'смотрел' мимо Илана в стену. Наконец, ответил: 'Остановить войну'.

'Клан Белых хочет войны, — ответил Илан. — А твой?'

'Небесные Посланники не принадлежат к кланам, снята обязанность повиноваться. Мы выше. Посольство состоит из Белых. Я здесь один'.

— Я догадывался, — сказал вслух Илан. — А дальше?

Чуть пошевелился Обморок, чувствуя, что за спиной его начался серьезный разговор. Заинтересовался, не его ли тайком обсуждают, но ничего для того, чтобы быть ближе, не сделал.

Рыжий хлопнул ладонью по постели, решился и начал свой 'рассказ'. То, что Илан понял из сокращенных для удобства и скорости написания слов, ему нравилось с каждой законченной фразой все меньше и меньше. Суть он угадал правильно. Внешний конфликт должен был вызвать консолидацию внутри самой Хофры, единение сил и умов перед общим врагом. Но причины напасть на Ходжер были несколько иными. Не демонстративные и не декоративные. Прежде всего, они, если смотреть с хофрской точки зрения, действительно были.

В основе лежало расхождение мировосприятия кланов, понимания ими целей и задач цивилизации в целом. Когда-то, очень давно, Хофра и Ходжер были единым народом, делившимся на три клана: Белых, Серых, Зеленых. Их народ пришел издалека, из другого мира, откуда его выбросили некие трагические обстоятельства. И путь назад был не то, чтобы закрыт, но зависел от терпения, умения ждать и хранить традиции. Местом нового жительства избраны были острова. Не случайно. Это делалось, чтобы оградить свою цивилизацию от слияния с местной. Аборигены обитали и на Ходжере, и на Хофре, но никогда ни клан Белых, ни клан Серых не позволяли им взять от себя что-либо важное, не делились с ними, не смешивались, не подпускали к себе близко. Местные на Хофре оставались примитивными дикарями, жили в хижинах на берегу, ловили рыбу, добывали жемчуг и молились своим деревянным богам. И так веками.

Совсем иначе поступили ходжерцы. Во-первых, они поселились не в таких уж диких и недоступных местах. На Ходжерском архипелаге и до них была развитая цивилизация. Во-вторых, они ассимилировались с местным населением и, хотя не несли ему поначалу свет научного прогресса, соблюдая договор о нераспространении иномировых знаний, тем не менее, влияние их на развитие островов и ближайшего к архипелагу Ходжер берега оказалось намного более значительным, чем это возможно допустить. В их жизнь пришло много материального, вопреки поддержанию духовных ценностей, которыми, в первую очередь, дорожили на Хофре. Закономерным стал и результат — Ходжер утратил духовную связь с родным миром, с другими кланами. Зеленые потеряли чистоту крови, чистоту традиций, прижились здесь и стали не кланом Зеленых, они стали кланом Других. Чужих. Более того, они утратили преемственность знаний и даже своего Небесного Посланника. Говорят, он однажды у них просто исчез. Сказал 'хватит', ушел и не вернулся. Небесные Посланники такие, они могут. А это значит, что путь назад переселенцам с Ходжера закрыт. Им не хватило терпения, умения ждать. Тем не менее, крупицы знаний у них остались, и теперь они с их помощью еще и занялись соседним государством всерьез, поднимая в нем науку, промышленность, образование. Это отступление не только от древних клятв, но и от современных договорных обязательств, согласно которым научные и технические знания остаются внутри. Каждая цивилизация должна пройти свой путь сама. И это значило, что Ходжер никуда отсюда возвращаться не собирается, Другим и здесь хорошо. Поэтому для Хофры они теперь никто. Просто конкуренты, довольно наглые соседи, которые кое-где мешают, а кое-где вредят. Отступники, к тому же, заслуживающие наказания. Одно слово — Другие. А, значит, с ними можно воевать. Кое-кто на Хофре считает, даже нужно.

Тут Рыжий сделал перерыв и попил воды, словно речь свою не выводил пальцем Илану по ладони, а проговаривал вслух, и у него пересохло в горле.

Илан думал: если все это правда, то, не будь твой, Рыжий, доктор обучен на Ходжере, и не будь в Арденне госпиталя, открытого другим доктором, обученным на Ходжере, Хофра тоже потеряла бы уже своего Небесного Посланника. И, глядишь, поколений через пять-семь одичала бы и ассимилировалась с дикарями. Как оно случается без чтения традиций и памяти родства. Так что польза от прогресса на Ходжере несомненна. А вот претензии весьма спорные. Хотя, быть может, у каждого клана Посланник свой, и Белые выиграли бы на потере Серых дважды. Интересно, что обо всем этом расскажет другая сторона. Кир Хагиннор. Илан думал, это всё, хотел подняться, сделать Обмороку укол, и уходить, потому что информации ему сдали много, следовало ее обдумать, время идет, а работа в отделении есть всегда, и думать можно на ходу. Но у Рыжего оказалось продолжение.

Из-за того, считать ли Ходжер отступниками и мишенью для агрессии, или продолжать думать, что они по-прежнему свои, на самой Хофре произошел раскол. Клан Белых, более многочисленный, считал, что списать Ходжер во враги пора давным-давно. Серые оказались против. Споры об этом вяло шли и раньше, чуть ли не несколько столетий, но прежде общество до столь серьезных разногласий не доводили. Семь лет назад случилось некое неназываемое событие, которое дало Хофре новую надежду и позволило Белым считать, будто пора навести порядок в рядах и либо добиться от Ходжера соблюдения договоренностей и поставить его в общий строй, то есть, принудить подчиниться, либо окончательно поссориться и попробовать пригнуть архипелаг под свою власть вместе с набирающей силу береговой империей.

Но и Ходжер не дремал. Все думали, они живут в свое удовольствие, а они, оказывается, готовились. Причем, все с той же империей вместе. Более того, своего Небесного Посланника они, как считают Серые, несколько веков скрывали. Возможно, из соблазна выйти из договоров — сказать, мы теперь совсем местные, находимся под юрисдикцией империи Тарген Тау Тарсис, перемешались с ней, все своё потеряли, и делаем, что хотим. Возможно, и по другим подозрительным и вероломным мотивам.

Никто не ожидал, что Посланник на Ходжере действительно есть. Как об этом узнали наверняка, Рыжий пояснить не может, тайна. Но существуют точные данные, что Небесный Посланник, не имеющий отношения к Хофре, время от времени посещает Ардан и разные соседние области, в которых можно его отследить. Нет, не везде его видно и не всегда понятно, откуда берется, куда исчезает, но, когда он появляется недалеко от Арденны, это контролируют. Теперь клан Серых хочет доказательств, что ходжерцы все еще свои и трогать их нельзя. А клан Белых таких доказательств не хочет. И на предупреждение, что воевать с кланом, у которого есть собственный Небесный Посланник, может оказаться невероятно опасной авантюрой, не реагирует. Там тоже забыли кое-какие древние клятвы с традициями и, главное, предостережение не делать того, что запрещено изначально. Это может быть опасно и приведет к потере и традиций, и самой цивилизации.

— Спасибо за историю, — сказал Илан и пошел все же шевелить Обморока.

Рыжие острее чувствуют боль. Им положено вводить обезболивающих на пятую часть, а то и на четверть больше, чем другим людям. Неудивительно, что уколов они оба боятся. А вот первоначальный страх смерти отошел, полегче, видимо стало. Волшебная клизма в руках доктора Гагала опять сотворила чудо. Вид Обморок имел зелененький, общаться ни с кем не хотел. И начались чудовые рыдания. Делаем — не делаем, отстаньте все. Дружочек, повернись — нет, это принципиальная позиция. Ты невовремя показываешь свою принципиальность — зато мне очень обидно. Так доктор-то не виноват, что ты шел исповедоваться, а попал в бордель. Уколы у тебя по времени, раньше сядешь — моложе выйдешь. Сколько всего сыновей у твоего великого отца?

Обморок повернулся, хоть и не тем местом, которым просили.

— Двадцать два.

— Какой ты по счету?

Пауза.

— Двадцать первый. А ты?

— Единственный. У тебя это слабое место? У меня тоже. С таким слабым местом трудно быть сильнее остальных, но в сословном обществе у нас с тобой выбора нет. Повернись и терпи, не маленький. Я постараюсь не больно. Глубоко вдохни и выдохни. Ну? Переживём?..

С тупыми иглами и очень едким лекарством это сложно... но можно. Зря боялся, правда? Подожди, куда пополз, второй — сердечное. А еще доктору трудно быть добрым. Вернее, добрым как раз быть нетрудно. Трудно не быть злым. И обрати внимание, я не называю тебя ни миленьким, ни солнышком, раз тебе не нравится, хотя ведешь себя ты как ребенок...

Илан поправил одеяло, положил Арирану руку на спину. Чуть-чуть добавил тепла в ладонь. Все быстро становится хорошо, вместе с ознобом уходит напряжение и пропадает угрюмая недоверчивость. Успокаивается сердцебиение. Зря прогнали девушку. Не нужно бояться перед кем-то быть живым. Она сейчас была бы кстати, она профессионально умеет пожалеть.

— Пришла бумажка из аптеки. Белый мышьяк и немного ртути. В мелкой концентрации. Яд небыстрый, но опасный. И от него... очень больно умирать. Так что ты пока всерьез на положении пациента, не капризничай. Нужно выполнять назначения, подставляться под уколы, глотать пилюли и пить разведенный с сахаром порошок. Это внешнее. Внутренне... Забудь про всех, дыши для себя. Выспись. Терморегуляция гуляет из-за яда и лекарства, то холодно, то жарко, то холодный пот, то лихорадка. Так пока будет, это дня на два или больше. Но я тебя избавлю от капельниц, если перестанешь чуть что отворачиваться к стенке и будешь больше пить. Поменяемся?

Выглядывает, сдвигая вместе с одеялом чужую руку со спины (думает, что незаметно), кивает.

— Извини за перепады настроения, доктор.

— Ничего. Когда есть настроение, есть и перепады.

Нормальные перепады болеющего человека. Из плохого настроения в очень плохое. Но лучше уж больно, чем никак. Когда тебе никак, ты не успокоился. Ты умер. Интересно, что на все это скажет папа двадцати двух сыновей. Если соблаговолят ему доложить. Потому что, если не доложить немедленно, продолжение так же немедленно последует. Лежать и делать вид, что помираешь, паллиатив. Папе будет больно или никак? И, будем надеяться, это не папа приказал.

— У вас есть почтовые голуби? Возможность сообщить на Хофру?

В ответ скрипит кроватью Рыжий. У него свое мнение и ответы на вопросы, заданные и незаданные, но он не способен поведать их на расстоянии. А быстро подойти не может. Внутренним зрением он чувствует людей, предметы не чувствует. Уже набил себе синяк на ноге о тумбочку. Сейчас ищет подкрадухи и пинает табурет. Можно и не отвечать, все есть, но в посольстве и через посольство. Папа, вождь и великий воин, башку снимет за такие своевольства, если ему настучать. Так что сообщения пойдут исправно, да не туда. Значит, будем жаловаться киру Хагиннору. Кир Хагиннор на месте того папы сказал бы: 'Вырожденцы. Идиоты! Ду-ра-ки!' Но, может, пожалел бы Обморока. Как-никак, одно гнездо. И мальчик хороший, и пострадал, можно считать, за Ходжер. За мир на морских горизонтах. Хватит подковерных секретов. Пора выворачивать на свет карманы, тайны, душу и грехи. Настало время — завтра у хозяина арданского берега свободный день.

Илан отвел Рыжего к Обмороку и оставил отдавать долги. Пусть Обморок не так уж серьезно болен, он может и сесть, и встать, и самостоятельно ходить, пусть и хромает, но поговорить с ним и успокоить его должен кто-то понимающий, умный, и не настолько сраженный собственными обидами, чтобы лежать тряпкой и огрызаться из-под одеяла на всех подряд. Побудь, Рыжий, рядом. У Обморока сейчас никого, кроме тебя, нет. И напряжение последних дней у него будет выходить. Пока неизвестно, как.

Напоследок спросил Рыжего: как они надеялись найти Небесного Посланника с Ходжера? Встретить на улице?

Ответили ему, что у самих Небесных Посланников особые методы (кто бы сомневался). Но человек этот должен быть как минимум слеп. Потому что Небесный Посланник видит не глазами. А безъязык, спросил Илан, невежливо, но... Для чего и почему? А это уже хофрская традиция. Небесный Посланник не говорит с толпой. Для разговора с Небом язык не нужен, слова не нужны, там мыслится иначе, сложнее и проще, трудно объяснить.

Ну, не так уж и трудно. Например, сам Илан на операции тоже обходится без слов и четко оформленных мыслей. Схемами и действиями. Ему это понятно. Значит, минимум, слеп. Есть у Намура в Адмиралтействе слепые? Если спросить, тот скажет: разумеется, ибо большая часть в упор не видит, как им в карман попадают чужие деньги. В других смыслах — вряд ли. Все бы знали. Зайти с религиозной стороны, попробовать узнать у отшельника в храме феникса? Тот, если и знает, то вряд ли расскажет вот так и сразу. Религиозное сообщество закрыто для светских интересов. За это их в свое время Черный Адмирал и проредил серьезно. Чтоб не возились по-тихому за занавеской, не действовали на нервы своими шорохами. Кир Хагиннор? Бесполезно, скорее всего. Да, ответит. Возможно, правду, но так, что лучше бы не отвечал. Там, где речь не о сиюминутных выгодах, а о большой политике, о внутренних интересах Ходжера, спрашивать не его, Илана, дело. Разве что жаловаться от имени рыжих, и то, захочет кир Хагиннор — услышит, не захочет... Сделает вид, что это не к нему, это к доктору. Болеют? Пусть лечатся. Одно дело, когда проблема касается Арденны и арданского берега, и совсем другое — Ходжер и его противники-союзники. Как же искать?

А надо ли.

Под сомнением сама правдивость рассказанного. Вдруг это желание использовать Илана, а то и вовсе государя Шаджаракту, в качестве игровой фигуры на своей стороне. Практически в темную для него самого. Он, конечно, как-то раз сам предложил им помощь. Но он тогда не думал, что дело настолько серьезно. А рыжие довольно быстро разобрались, что он из себя представляет и кем является и, значит. как можно им воспользоваться.

Предположим, Илан им поверил. Пожалел их, а они сейчас всерьез заслуживают жалости. Хромые, слепые, немые. Цирк инвалидов в отдельной палате. Но фактически они занимались на арданском берегу шпионажем. Следили за киром Хагиннором, адмиралтейством, и неизвестным фактором опасности для Хофры в виде здешнего посланника. Цель? Кто сказал, что просто найти и поговорить о необходимых доказательствах?

Может, им убить его нужно. Гости с Хофры так лихо друг друга режут, протыкают, травят. Пусть эти двое вне кланов, но они не вне интересов кланов и не вне общей политики. Не вне породившего их общества. Любопытно было бы проанализировать, зачем отрезают еще и язык. И ученика дают из другого клана. Возможно, чтобы человек с крыльями не увлек за собой народ, не соблазнил недовольных, не смог ни сам, ни через переводящего его вслух помощника показать силу личности на публике и позвать людей куда-нибудь в сторону от намеченного вождями и прочими великими воинами пути. Любая долговременная традиция возникает не просто так, она базируется на прецедентах, часто негативных. Как нужно делать, чтобы избежать тех и вот тех осложнений. Найден удачный метод? Отлично, закрепим. И запишем в историю болезни, чтоб больше не повторилось.

Доктор Илан путался. Он знал, что путается. В людях, в событиях, в собственном положении, в своих обязанностях и долговых обязательствах. Эшта поменял в его глазах несколько ипостасей, и доктор Ифар был сегодня не тем человеком, которым казался вначале, и с доктором Наджедом — госпожой Гедорой не все так ясно и однозначно, как было три декады назад, и Гагал сейчас другой, и Неподарок какой-то не тот, одна Мышь гвоздь гвоздем, и то не без неожиданностей... Да и сам хорош. Был доктором Иланом, а стал... Недогосударь Шаджаракта. На государя пока не тянет. Тем не менее, это все равно два разных человека. Доктор Илан и недогосударь Арденны.

И что делать? И почему ты, Илан, вообще решил, что должен, просто обязан что-то делать? Потому что тебе мешает оставленное предками наследство? Это не так. Ты даже официально в права наследования еще не вступил. Ты пока доктор Илан. Который принимает решения по медицинским вопросам и по устройству госпиталя. И печать у тебя простая, камушек с инициалами. Государственную не брал в руки ни разу, хоть и знаешь, где лежит. Все твои недорешения просто неуверенная проба сил и неспокойная душа.

Доктору все это лишнее. Это у недогосударя зудит. Одно, другое, пятое, десятое. Только ему, в отличие от доктора, проще решить, чем сделать. Государи редко сами делают что-то. За них отдуваются другие.

* * *

Но едва Илан оказался в коридоре с твердым намерением начать принимать хоть какие-нибудь решения, к нему в ноги бросились две женщины и стали прикладывать к его рукам и подолу рубахи бумажки с молитвами. Он сначала ничего не понял, потом испугался, потом удивился, потом он поднимал их с колен. По коридору уже бежал дежурный фельдшер и две санитарки, Илан накричал на них, кто, мол, пустил, что за безобразие, потом пытался объяснить, что он врач, обычный врач, лечит, как все врачи, лекарством и скальпелем, а не молитвой и заговоренными бумажками, и приложиться к его руке вовсе не равно исцелению... Поняли женщины что-либо из его слов или не поняли, осталось неясно. Кажется, не поняли, да и не очень слушали. Их увели. Он привалился спиной к стене. Унял неприятную, почти брезгливую дрожь. Думал о том, что не только в профессии доктора, но и в занятиях государя есть что-то такое, что нельзя профанировать. И ниже чего нельзя опускаться. Если начнут так ходить и падать под ноги, придется придумывать контроль на входе в госпиталь, ограничивать доступ в отделение, прятаться и находить пути незаметного отхода самому. Не хочется. Плохо это. И вранье плохо, и своя собственная правда при глухоте к встречным объяснениям тоже плохо. А правда у каждого ожидаемо своя. Но есть нюанс. Своя правда есть и у недогосударя Шаджаракты. Это доктор Илан всех понимает, прощает и забывает с миром. Государь обязан делить свой зуд деятельности на собственные интересы и чьи-то еще. На свою правду и чужую.

Ладно. Пусть недогосударь Шаджаракта в своей области почти ничего не умеет. Зато умеет доктор. Собрать анамнез. Исключить ненужные варианты, неважные детали, субъективные взгляды, заведомую ложь. Поставить диагноз. Доверять себе. Не вставать на чью-то точку зрения, даже если ее убедительно обоснуют. Никому не верить до конца. Никому не подчиняться. Никому не помогать вне собственных целей. У него одна сторона — арданская. Все, что для Ардана болезнь, следует лечить. Для этого не нужно делиться надвое, отдельно доктор, отдельно государь. Он должен сохранить Арденну. От Хофры и Ходжера вместе взятых, если придется. От всех людей с крыльями и без крыльев, которые вот-вот сцепятся здесь поблизости, в прибрежных водах.

Кто из трех сторон поддержит его? Да никто. Как ни поверни, Ардан заложник чужой клановой политики. Он удобная военная база на перекрестке торговых путей, из него можно контролировать и берег, и море, он стратегически важная территория. Сейчас он под влиянием Ходжера. Потенциал которого неизвестен. И который будет использовать Ардан просто потому, что глупо не использовать. А дальше как масть ляжет. И Ардану, и клану Других. Государь Шаджаракта в таком раскладе вообще никто. Мельче разменной монеты. Участь незавидная, выбор решений скудный, назначение — никакое. Сколько угодно можно говорить одиночкам 'я мигну — тебя казнят' или изображать гордого дурака, который не кланяется. Для Хофры, целиком или половинками, тем более, для Ходжера, его слова, его права, его семья не значат ничегошеньки. Зарвется — его просто уберут. Илан посмотрел уже, как это делается на Хофре. Никто не стесняется ни в выборе средств, ни в выборе фигур на роль жертвы. Мешаешь — в расход. Смерть твоя политически выгодна — в расход. На Ходжере что, какие-то лучшие идеалы и стандарты? В медицине, может быть. Но не в политике.

В общем, горе у тебя, государь Шаджаракта, а не наследство. С ним надо что-то делать, но что ни сделай, хорошего не получишь. Делать ты хочешь просто ради делания, чтоб не сгнило, и чтоб не сгнить вместе с ним. Поджечь его и сгореть к хвостам, зато ярко, вот для чего оно годится. Госпожа Гедора отличается от доктора Наджеда не просто так и не в силу психических отклонений. А потому, что тоже не знает, что с таким наследством делать. Черный Адмирал пытался. Не дали ему. Не только извне, но и изнутри. Те, кто понимал, к чему его задумки приведут. Вспышка, дым, искры, и нету. Недогосударь Шаджаракта, тебя ждет та же судьба. Либо раздваиваться, как мать. Либо погибнуть, как отец. Ты не сможешь быть третьей или четвертой стороной между серьезными силами, ты не сможешь сочетать в одной личности доктора и государя. Даже если сможешь, как ты будешь жить?..

'По совести...' — раздалось откуда-то со стороны сестринской и закрытых палат. До Илана не вдруг дошло,что это не его внутренний голос. Это интендант с помощником измеряют что-то в коридоре веревкой с узелками и 'по совести говоря, здесь нужно перекладывать нижние трубы и одну вон там' — так целиком звучат его слова. Просто сознание выделило ответ на внутренний вопрос. Поставь и себе диагноз, доктор Илан. Чем ты болен — Дворцом-На-Холме, врачебным долгом, совестью, или всем вместе? Какая твоя позиция, какое решение выведет тебя и тех, кто с тобой рядом, из опасного тупика?.. Ты не знаешь.

Вот, вроде... Не выходил из госпиталя даже. А оказался в такой гуще событий и завязан в такой узел вопросов, что хоть ножом их режь. Или скальпелем. Дурацкое место. Все время у кого-то что-то не так.

Кажется, у Илана было намерение выслушать другую сторону прежде, чем принимать какие-либо решения. Но сторон-то три. Гарантий, что каждая станет рассказывать правду, никаких. Хотя...

Есть одна гарантия. Желтый флакон. Доктор Илан больше не станет заказывать это лекарство в аптеке. И сам его делать не станет. Это именно то, до чего опускаться не стоит, если есть хоть малейшая альтернатива. Он даже Цереца подождет читать (ну, некогда же). Но оставшиеся два употребит с максимальной пользой не только для пациентов, но и для собственного душевного равновесия. И как врач, и как государь. Не зря же доктор Актар выстрадал эти флаконы, через что, не будем и вспоминать, а они ему даже не достались.

Стать ровно. Встряхнуться. Как пес после дождя... У Палача в гостях дочь. Поторопить с завершением визита, проверить время с окончания прошлой капельницы. Подвесить и приготовить новую. Пока не запускать. Рано. И самому нужна пауза проветрить голову и перевести дух. Все-таки, государем он быть не привык. И круг задач у него не определен. Есть примерно четверть стражи. Для начала пойти проведать подданных — уродов на крыше.

Которых там на одного больше. Неподарок перевесился через ограждение. Сердце у Илана провалилось так, будто он сам чуть не упал вниз. Но Неподарок не падает. Он зачерпывает горсть снега с каменного карниза, потому что на смотровой площадке все либо перетоптано гостями, либо истрачено на уродов, и сует ее себе за шиворот на спину. Чтобы не чесалось. И стоит, не шевелясь.

Илан подошел. Встал рядом, оперся на парапет. Было темно и холодно, и луна еще не взошла. Неподарок чуть пригнулся, отступил в сторону. Рефлекторная реакция раба перед хозяином. Согнуться, съежиться, стать мельче, незаметнее. Не стоять на линии возможного удара.

— Я не твой хозяин, — напомнил Илан. — От меня можно не шарахаться.

— Нельзя, — в Неподарке тоже два человека: боязливый раб и тот, кто говорит дерзкие слова.

— Можно.

— Вы даже лечите через насилие. Приказываете. Разденься, ляг, встань, повернись... Берете руками так, что хочется вырваться и убежать. С вами людям больно и страшно.

— Было бы тебе со мной больно и страшно, ты бы описался, когда я тебя лечил, — сказал Илан. — А ты ничего. Стерпел, выжил. Даже вот глупости сейчас говоришь.

— Это не глупости. Это — честно.

— Про третьего хозяина ты мне тоже честно рассказал? Просто так, от душевной простоты и чтоб я на всякий случай знал, сколько на тебя налипло всяких мерзостей и грязи прежде, чем ты оказался в Арденне? Ты не похож на простака. Мог бы и промолчать. Зачем выкладывал?.. Давай, сознайся. Ты сам сейчас замахнулся на честность.

Неподарок молчал.

— Очень нужно было остаться в Арденне, правда? — продолжил за него Илан. — Сменить хозяина для тебя ерунда, но ты удачно попал, и необходимо было держаться за место и положение. Поэтому предложил сразу самое дорогое, что у тебя есть. Вообще всё выложил, что умеешь, не одно пригодится, так другое.

— Зачем вы так говорите... — Неподарок наклонил голову. — Не я выбираю, что меня заставят делать. Вы не понимаете. Совсем не понимаете. Я пытаюсь выжить... как могу.

— Можешь ты неплохо. Ты опять выжил, тебе удалось. Что дальше? Прыгнуть с крыши? Что ты туда смотришь? Поломаешься, соберу тебя обратно, но будет больно и страшно. Да и не хочешь ты этого. Ты хочешь выжить. Все хотят выжить.

— Можно я спущусь обратно в палату?

— Зачем? Кому ты там помогал так, что за тебя мне прислали благодарность?

— Девушка... очень несчастная. Ее тоже никто не понимает и заставляют делать то, чего она не хочет. Ей после вашего лечения было очень плохо. Я ей нужен.

— Нашел родственную душу, — кивнул Илан. — А в лаборатории есть работа и горячий чай. Иди, хотя бы чаю попей, хватит мерзнуть. Никто не любит, когда его лечат насильно, но все любят постоять без плаща на снегу, пострадать и пожалеть себя и тех, кто будто бы еще несчастнее. Наркоз отходил у твоей девушки. Лекарственный сон, при котором она не чувствовала боли, пока я спасал ее жизнь. Не бойся, она тоже выжила. Пусть и через насилие с моей стороны. А без этого бы умерла. Я иногда задаюсь вопросом: как вообще можно делать то, что вы с собой делаете? Вены режете, ложки глотаете, с крыши прыгаете... Я же не знаю. Вас ко мне уже готовеньких приносят. С сожалением о сделанным, со страхом умереть, с просьбами помочь. Я, по-твоему, должен на это просто смотреть? Я не способен радоваться чужому несчастью. Я пытаюсь сделать, чтобы вы выжили. Пусть насилием. Как могу.

— Можно мне идти? — упрямо нагнул шею Неподарок.

Илан махнул рукой: ничего ты не понял, делай, что хочешь. Никто никого не понимает, у каждого своя правда, свою не донести до них даже насилием. Постоял на холоде, пока внизу не хлопнула сначала одна дверь, потом другая. Нужно возвращаться.

В лаборатории у Мыши были гости — половина мужской спальни для персонала и почти вся женская. Разумеется, из тех, кто сейчас не на работе. Хотя... за это Илан бы не поручился. Дезинфекция точно гуляла в полном составе. Трех четвертей торта уже не существовало. Оставшуюся четверть бойко делили на части.

В общей шумной компании сидит на кушетке господин Адар, прихлебывает из лабораторной чашки крепкий чай и недоверчиво смотрит на кусок торта, завернутый в обрывок писчей бумаги, которым одарила его Мышь, видимо, в знак примирения. Ни Намура, ни мышиного друга-волшебника, ни инспекторов из префектуры нет, не было и не спрашивали. Впрочем, были бы, Адар бы тут, скорее всего, не сидел. Мышь подпрыгнула, увидев Илана, пискнула:

— Я отнесла вашу тарелку в лабораторию! — и прикрыла юбкой ненадежно спрятанную за ножку стола винную бутылку из тех, что днем выставлены были на приеме для благотворителей.

Илан сдержанно сказал: 'Спасибо', — сделал вид, что бутылку не заметил, и поманил с собой Адара. Даже закрывшись в лаборатории вести разговор здесь невозможно. В любой момент кто-нибудь придет. Лучше спуститься в отделение. С некоторых пор кабинет и лаборатория перестали быть норой и стали открытой приемной.

Торт господин Адар есть не стал, оставил, допил чай и молча последовал за Иланом. Ходил он довольно бодро для своего состояния. Кровопотеря при кашле пока была небольшая, а про боли сам говорил: 'Пока работаю — не чувствую, как лягу и решу отдохнуть, так становится плохо'. Внизу, в процедурной он раскинул на канцелярском столе пасьянс из нескольких обрезанных, чтобы помещались в кармане, листков бумаги. Три адреса трех контор. В разных домах, но все на Судной.

— Я должен знать, доктор, — сказал Адар, — твой интерес частный или простирается несколько дальше?

— Сугубо частный, — соврал Илан. — Дело в том, что мне привели и... не могу сказать, что подарили, но оставили раба со скверной репутацией и бунтарским характером. У раба этого были родственники на Арданском берегу. Выяснилось, что кое-кто из них умер, и я рад был бы сбыть его в свободную жизнь, если ему причитается достаточное наследство. Он занимался розыском родных, родные занимались розыском его, и все через Судную площадь. Но встретиться им так и не довелось. Меня обязанность контроля над человеком, который с трудом способен повиноваться, тяготит.

— Его проще продать, — пожал плечами Адар. — Пусть другие мучаются.

— Он мне не принадлежит, я не могу его ни продать, ни освободить, как своего, его хозяин пропал без вести в море.

— ...на 'Итис', — закончил за Илана фразу Адар и посмотрел испытующе.

Илан пожал плечами.

— Послушай, доктор... — Адар наклонил голову и стал перекладывать свои бумажки, хотя от их порядка на столе ничего не менялось. — Все, что связано с 'Итис', связано с опасностью. Даже со смертью. Не ищи причастных. Этим делом отказалась заниматься префектура, такие люди в нем завязаны.

Илан снова пожал плечами.

— Я понимаю, что ты и сам птица не низкого полета в нашем городе, — продолжил Адар. — Но я для тебя сделал все, что мог. Денег на это ушло немного, оставшиеся возвращаю.

Мешочек с деньгами лег поверх бумажек. Отсутствовало в нем от силы три-четыре дяна.

— Я поплатился жизнью племянника за то, что хотел ему помочь в этом деле, — после некоторого молчания медленно проговорил Адар. — Ты знаешь, как все было.

— Я знаю, как, дядя Адар. Я не знаю, почему.

— Выброси из головы свое 'почему'. Пусть им занимаются те, кому нечего терять. Пришельцы из Таргена, не вросшие корнями в нашу жизнь. А у меня есть еще сын, дочь и внуки.

— Когда чего-то боится префектура, я понимаю, — сказал Илан. — Она боится уронить свой вес в обществе. Она боится делить дела с другим имперским ведомством, с которым ей не нужен конфликт приоритетов, иначе она потеряет репутацию. У госпожи Мирир завышенное самомнение. Поэтому ей проще сделать вид, что такого дела нет, а Тайная Стража на то и тайная, чтобы действовать тайком. Но, если боишься даже ты, дядя Адар, то я недоумеваю, что это может быть за дело.

— Не наше с тобой, — покачал головой Адар.

— Ты простишь смерть Номо?

Адар вздохнул:

— Я сам одной ногой в могиле. Встречусь с ним, там и поговорим. Быть может, я не прав, но священники единобожцев велят нам прощать.

— Зачем ты взял на себя преступление, которого не совершал? Сказал, будто отрубил руку доктору Эште?

— Затем, что у меня есть еще сын, дочь и внуки. Затем, что я одной ногой в могиле. Так всем будет спокойнее, поверь. Если у тебя тоже начнутся трудности, вали все на меня. Моя репутация и вес в обществе мне не дороги так, как нашей префектуре.

Адар встал, чтобы идти. Отказался от предложения остаться на ночь или хотя бы сходить поужинать, пока не закрылась на ночь кухня. Черт с тобой ногу сломит, дядя Адар. Когда ты стал смиренным и всепрощающим? Когда начал защищать других в ущерб собственной репутации? Неужели когда Илан сказал, что смертельная болезнь, не убивающая сразу, дает возможность навести порядок в делах и примириться со всеми, с кем отношения были нарушены? А ведь Илан и тогда соврал Адару, чтобы утешить, унять беспокойство. Умереть тот может в любой момент, не обязательно от основного заболевания, долго и мучительно. При любой серьезной хрони возможна тромбоэболия в ствол, мгновенная смерть, и никаких отложенных на завтра дел. На Адара и правда удобно валить все непроверенное, непонятное, опасное для репутации тех, кто своей репутацией дорожит. Госпожа Мирир, например. Если тот высокий военный, про которого говорил Эшта, был Аюром, сыном Адара, то и тёте Мире он точно такой же сын. Окажись он замешан в неблаговидном поступке, Адару-то все равно, зато по репутации тети Миры это нанесет удар. А она так непросто взбиралась наверх...

* * *

Перед палатой Палача стоял, слегка покачиваясь на нетвердых после выпитого ногах, доктор Зарен. Проблема 'войти или не войти? если войти, то что сказать?' была печатью отмечена у него на лбу. Если он даже пьяный не может набраться решимости, трезвый ни за что не вошел бы, решил Илан, крепко взял хофрского доктора под руку и в одно движение переместил внутрь. Девочки рядом с Палачом не было, ходит она с провожатым или снова одна, Илан не знал. Нужно будет спросить на главном посту, не сообразил ли кто проводить. Но сейчас не до девочки. Доктор Зарен в подпитии — то что нужно. Давайте сличим показания, господа. Один под желтым флаконом, второй под муками совести за несодеянное и волшебной смесью 'пьяное утро', которую делают в кабаках из виноградной водки и пальмового вина, когда кому-то душевно плохо или, наоборот, неприлично хорошо и нужно убиться с одного стакана. Врать и уворачиваться им будет трудновато.

Доктор Зарен даже немного протрезвел от сложности стоящей перед ним задачи. Он присел на незастеленную вторую кровать в палате, сцепил длинные узловатые пальцы перед собой и притих. Палач повернул к нему голову без особого интереса. Или же без особых сил выслушивать что-либо еще после визита дочери. Илан велел медбрату, задремавшему на табурете у изголовья, прогуляться и кивнул Зарену.

— Давайте, доктор, говорите, что вы хотели сказать, — подбодрил его Илан.

Сам он обошел кровать, пустил желтый флакон медленно капать, а сам встал у стены и в ожидании скрестил руки.

— Я... мне... — нерешительно затянул доктор Зарен, — они...

Затем словно перешагнул в себе порог и выговорил разом:

— Они придут за нами всеми, за вами, за мной, за высшими! Они не прощают ошибок и ослушания!..

— Знаю, — тихо сказал Палач.

— Зачем меня прислали, тоже... знаете?

— Знаю. И что не выполнил, знаю. Не могу поблагодарить вслух, ты ослушался приказа. Просто молча пожму руку. Ради моей дочери... — И протянул ладонь.

С шеи доктора Зарена словно сняли мельничный жернов — не нужно сознаваться. Он рванулся вперед, схватился за ладонь Палача двумя руками, споткнулся при этом (Илан испугался за тумбочку с выставленными поверх лекарствами и за бутыль мочеприемника под кроватью), бухнулся на колени, и даже вставать не стал. Забормотал быстро:

— Я вам благодарен, я так вам благодарен... Вы сняли с души моей огромную т-тяжесть! Ведь вы же понимали с самого начала, что не во мне причина? Скажите, усп... покойте мою совесть!..

Палач только высвободил свою руку из цепких пальцев Зарена и молча похлопал того по голове, как утешают виновато виляющую хвостом собаку, не со зла погрызшую хозяйский башмак.

Илан наблюдал. А Палач-то не так прост, думал он. В своем клане он человек не последний. Совесть совестью и хмель хмелем, но сгибает перед Палачом, словно слугу перед вельможей, и заставляет пресмыкаться Зарена что-то другое, нежели чувство вины. Он даже с высокорожденным Обмороком вел себя почти по-отечески и в чем-то покровительственно. А тут лбом в пол готов биться и руки целовать. Разве что Илан его смущает, а то прямо сейчас начал бы. Что же за идея, в которую Палач не верит, и что за планы, которым не желает следовать?

— Вы руководили посольством до прибытия посланника Мараара, верно? — сказал Илан, дотрагиваясь Палачу до руки, в которую капало лекарство, и осторожно увеличивая скорость подачи. — У вас должен быть дипломатический паспорт и грамота о неприкосновенности.

— Почему ты решил, — ровным голосом, без удивления и без вопросительной интонации сказал Палач. Ему было трудно вести беседу, тем более, на две стороны кровати.

— Иначе бы вы не сделали то, что сделали — не убили гражданина Арданского протектората, то есть, гражданина Таргской империи. Обращайтесь ко мне на 'вы' в присутствии других докторов, пожалуйста.

Палач посмотрел на Илана, прищурившись. Медленно произнес:

— Некем было дорожить. Он вас предал и продал.

— А предавший нас предал бы и вас, если бы денег в другом месте дали больше, такова предательская натура, рассудили вы. Он мог вас выдать.

— Я сомневаюсь, следует ли мне служить моему клану, — сказал Палач, — но не сомневаюсь, что не стану служить против него. Я вам ничего определенного не говорил и никогда не скажу об этом. Зря у вас дрогнула рука, доктор Зарен. Зря. Сомнения это скверно.

— Я клялся сохранять человеческую жизнь и никогда не пойду на убийство, — отчеканил без запинки Зарен давно заготовленную для объяснения своих поступков фразу.

— Вы можете ничего мне не говорить, — согласился Илан, — но позвольте я порассуждаю сам. Вы пришли в Старый квартал убрать вашего свидетеля и нашего предателя. Никого из посторонних, по счастью, не застали, поэтому быстро сделали дело, забрали арбалетный наконечник, вынутый врачом из раны, и приготовились уйти. Но неожиданно для всех больного зашел проведать его двоюродный брат, офицер береговой охраны, человек неробкого десятки и не обиженный ни силой, ни искусством сделать кому-то больно. Он вас ранил, по его представлениям, смертельно. Вы ранили его, более легко, думаю, в руку, что вызвало кровотечение, с которым он справился, но вас был вынужден оставить. Кто-то, видимо, ждал вас на улице, забеспокоился из-за долгого отсутствия и помог добраться до врача или до посольства. Поскольку клан ваш открыто ищет поводов погрызться с Ходжером, из происшедшего можно было бы сделать немаленький дипломатический скандал, извлеки вы на свет ваши грамоты о неприкосновенности и предъяви их. Но вы первый совершили преступление, поэтому о нападении на вас пришлось молчать, а для меня сочинять историю про несчастный случай. Брат убитого каким-то образом знал, кто вы. Достать вас в посольстве и добить оказалось для него невозможно, по дипломатическим причинам, в том числе. Поэтому он, как человек, во что бы то ни стало решивший отомстить, попытался не пустить к вам доктора, который лечил вас. Доктор был резок на словах и упрям, так что его не удалось ни зазвать в другой дом и запереть там на время, ни даже опоить пьяным грибом в трактире по пути к посольству — эту отраву нельзя смешивать с вином, она тогда не действует. Что уж сказал тот доктор и чем взбесил нашего мстителя, я не знаю, но в итоге доктору отрубили руку на задворках портового трактира. Цель была почти достигнута, если бы не я. И если бы не доктор Зарен. Вас вытащили с того света в третий раз. Знаете, когда так везет, это не просто случай. Это зачем-то.

Палач кривился в кислой улыбке, не подтверждая напрямую слова Илана, но и не опровергая их.

— А вы, доктор Зарен, — обратился Илан к так и замершему на коленях у кровати раненого хофрскому доктору, — вы честный и прямой человек, вы даже лгать не умеете. Мне очень жаль вас. Жаль, что вы оказались в заложниках у большого обмана. Не знаю, насколько он затронул ваши кланы, но этот обман распространился уже и на половину Арденны. Скажите правду, что искали люди с парусника 'Гром' на борту 'Итис'?

— Мой ранг посвящения не позволяет мне знать об этом, — опустил голову Зарен. — Мне не позволено. Я всего лишь с-судовой вр..рач.

— И при этом вы настолько недогадливы, — ласково продолжил Илан, — что даже я, посторонний человек, запертый в стенах госпиталя, знаю о происходящем больше вас?.. 'Гром' искал доказательства, что на Ходжере есть Небесный Посланник. Нужны были люди для допроса, их взяли на 'Итис'. Для чего нужны эти доказательства? Чтобы можно было начать войну?

— Войну можно начать без доказательств, — внезапно окрепшим голосом проговорил Палач. — Искали самого Небесного Посланника. Или того дармоеда, который им назвался!..

Палача прорвало. Практически неконтролируемо и с откровенной злостью, причем, не к Ходжеру или клану Серых, или даже собственному клану, прописавшему ему вместо лечения смерть, а почему-то к институту Небесных Посланников в хофрском или любом другом обществе в целом.

Дескать, это сейчас все построено на лжи и увертках. Прежде, в стародавние правдивые времена все было иначе, и трава зеленее, и девушки моложе. У Посланников тогда была задача, оправдывающая как смысл их существования, так и тяжесть принесенной ими жертвы. Цель, заслуживающая всеобщее уважение. Но потом само собой оказалось, что и задачу они не выполняют, и назначение их — похвальба кланов друг перед другом, кто больше чтит традиции. Посланники имели средства действовать, но никуда и никогда их не употребляли, забыли свое предназначение настолько, что потеряли саму способность что-либо делать и решать. А общество, в прошлом основанное на принципах равенства, товарищества и общей цели, расслоилось, внутри кланов образовались семьи влиятельные и семьи подчиненные, все занялись презренной торговлей, равенство исчезло, идеалы были попраны, цели подменены, и Небесные Посланники стали нужны лишь затем, чтобы сынки многодетных богатеньких фамилий могли вознести амбиции своих семей еще выше в обществе, и даже над обществом. Чтобы семьи и кланы могли хвалиться этими прижизненными героями, принесшими себя якобы в жертву. А на самом деле приобретшими блага, о которых без этой жертвы и помечтать бы не смели. Все это фарс и ширма, жалкая пародия на героев былых времен, ведь когда ты двадцать первый в очереди на высокое положение, ты поневоле задумаешься, куда себя деть, чтобы не лизать сапоги тем, кто постарше и устроен в жизни основательнее. И если ходжерский Посланник действительно есть и исполнил Предназначение, то так Хофре и надо. Следовало делать, а не выставляться друг перед другом, кто глубже зароется в исполнение бессмысленных ритуалов!..

Тут Палач выдохся, заворочался тяжело, Илан остановил капельницу на половине перелитого и сменил желтый флакон на обычный солевой раствор с несколькими каплями брахского ягодника. А доктор Зарен со всей возможной деликатностью, которая плохо давалась ему в пьяном виде, попросил:

— Можно мне сходить... п-попить?

Илану было смешно. То, что для одних надежда, для других, оказывается, фарс. То, что для одних важные доказательства, для других пустой звук. То, что для одних герои, принесшие себя в жертву, для других шуты и выскочки. Хотя, последнее более-менее понятно. Многочисленный клан Белых делает ставку на собственные силы, а Серых обстоятельства вынуждают ценить собственного Посланника, что бы он на самом деле ни значил. Кому больше веры? По-прежнему никому. Наверняка, и у клана Других нарисуется не менее убедительная третья картина мира и позиция, согласно которой Хофру нужно будет либо посадить на место ровно, либо нагреть и обобрать, либо еще что-нибудь с ней сделать, поскольку там все неправы. И неизвестно, как сделать, чтобы мелкий интерес Илана — не трогать Ардан во всей этой кутерьме — не потонул в водовороте идей, страстей и событий.

За дверью в коридоре никого, медбрат-сиделка исчез куда-то. Палата рыжих напротив чуть приотворена и внутри никого нет. Для столовой поздно. Похоже, побрели в уборную. Оба. С тем количеством выпитого, которое принесли Обмороку на сегодня, объяснимое явление. Зарен припал к кувшину на коридорном посту. За стойкой там никого, на свече с отметками времени без восьмой части полночь. Дальше по коридору вдруг открывается дверь женской послеоперационной, под высоким потолком прокатывается клок шума, звона, суеты. Никто не выходит. Дверь снова закрывается — тихо. Илан прихватил из полупустой коробки на посту перчатки и поспешил туда. Все пропавшие из коридора — там во главе с Гагалом. Реанимация полным ходом, женщина с тринадцатью ножевыми, которую шили накануне в шесть рук, не считая ассистенции. Некогда сердиться, что сразу не позвали, нужно включаться и работать. Качать, дышать, вливать, но... Недостающая до полуночи восьмая стражи тщетных усилий. И, когда все отходят, в повисшей тишине можно услышать как в порту отбивают склянки. Полночь. Сестры складывают покойнице руки, подвязывают челюсть, подписывают бирку для морга. Гагал садится на подоконник, по протоколу нужно ждать прежде, чем констатировать смерть. Он устал, а дежурство еще не окончено. И ему, как дежурному, писать посмертный листок. Гаснут яркие лампы. Рядом с Иланом стоит Неподарок. Он тоже был тут и помогал по мере сил. Держал, подавал, забирал. Неподарок растрепан, бледен, у него лицо в красных брызгах и бледно-серая казенная рубаха, которая висит на нем, как на огородном пугале, потому что сильно велика, на правом плече пропиталась кровью. Девушке, из-за которой он тут оказался, вовремя сделали укол снотворного, и она ничего этого не видела, спала.

— Побыл в моей шкуре? — спросил его вполголоса Илан. — И каково тебе?

— Извините, — сказал Неподарок.

— Иди в дезинфекцию, переодевайся и мойся.

Неподарок кивнул, посмотрел еще раз на уже укрытое простыней тело, вздохнул, подобрал с пола у входа свою робу и пошаркал подкрадухами, куда сказали. Гагал махнул Илану: иди, я сам. Илан кивнул и вышел следом.

С кем встретился в полутемном коридоре в полночь Неподарок, Илану рассмотреть не удалось. Какой-то укутанный в серую тряпку человек бесшумно, словно тень, выскользнул перед их появлением из палаты рыжих, обернулся, увидел в десяти шагах от себя Неподарка — такого, как есть: руки, лицо и одежда в крови, бледный, волосы дыбом, подкрадухи издают по коридорному полу зловещий звук, потусторонним шелестом отражающийся в сводах, — и окаменел на пару мгновений. Губы его зашевелились, он замахал перед собой руками, чертя в воздухе охранные знаки, и бросился наутек с такой скоростью, что через три удара сердца оглушительно грохнула входная дверь отделения. Спасибо, что не заорал на весь госпиталь, а ведь мог бы. Неподарок встал столбом и ничего не понял. Илан догнал его, взял за плечо:

— Ты его знаешь?

— Первый раз вижу, — удивленно произнес Неподарок. — Я так на привидение похож?

— Так похож. Иди.

Ты его не знаешь, а он тебя знает, думал Илан. Он тебя, возможно, разок уже убил, а ты опять к нему навстречу. Да в полночь. В белом балахоне и весь в крови. Тут кто угодно испугается.

А в голове слова Зарена о том, что 'они' за всеми придут. Рыжие... от души отлегло слегка. В палате у них по-прежнему пусто. За дверью напротив, рядом с Палачом, клюет носом доктор Зарен. К ним гости не наведывались, иначе б разбудили. Или, наоборот, усыпили навсегда. Кому-то здесь везет, как никогда и никому не везло.

Неподарок пожал плечами и побрел в свою дезинфекцию. Илан повернул к уборным. Эти двое — невезучие, за ними глаз да глаз. Но ничего, тоже живы. Нащупали кран с теплой водой, горячая в хирургию не доходит, остывает по пути, зато кое-кто не ошпарится сослепу. У Обморока мокрая голова и полотенце на шее, а Рыжий уже обсох и курит свернутую в трубочку морскую траву, присев на пустой ящик в нише с заколоченным окном. Причем, делать это ему лучше бы не надо.

— Быстро спать, — только и сказал Илан. — Завтра разбужу до рассвета!

* * *

Того, что придет кир Хагиннор, государь Аджаннар или хотя бы советник Намур, Илан ждал тщетно. Наверное, он не был им нужен. Зачем они были нужны ему? В какой-то мере избавить его от необходимости самому делать первый шаг, показывать свою заинтересованность в сложившейся ситуации. Илан боялся, что, если он будет чрезмерно настойчив, поиск им выгод для Ардана окажется обнаружен и понят. Неверно понят. Если перед Намуром еще можно было прикинуться гончей, по префектурной привычке вставшей на след и в азарте не способной бросить охоту, то кир Хагиннор, казалось Илану, слишком хорошо его понимает. Не из тяги к распутыванию тайн или к жизни с приключениями доктор сунул свой острый нос в историю с Небесными Посланниками и ходжерским кораблем.

Слишком серьезного груза ответственности Илан тоже предпочел бы избежать. Ответственности ему хватает в каждом отдельном случае за каждую отдельную человеческую жизнь. Как прекрасно было бы посоветоваться с госпожой Гедорой. Но это, к сожалению, невозможно. От доктора Наджеда Илан, признайся он в своих мыслях о наследстве, скорее всего, заработал бы либо пощечину, либо еще один успокоительно-снотворный укол. Там, где госпожа Гедора понимает государственные интересы, но молчит о них, доктор Наджед просто боится за госпиталь, за сына и не хочет никому неприятностей.

Илану тоже было страшно. Правда, опасался он вовсе не той глубины, в какую могли бы его увлечь интриги вокруг власти, и не тех чисто физических опасностей, которые власть рядом с собой таила — чего-нибудь вроде веревочной удавки, кинжала или яда. Даже не бунта толпы, которая при определенных обстоятельствах способна была бы потребовать его смерти, как наследника преступлений. Нет. Страшно ему было от того, в кого он может превратиться, кем может стать. Он уже ловил себя на мысли, что оправдывает Черного Адмирала. Подбирает аргументы, будто бы тот, вообще-то, был неплохим парнем, которого многие любили, были преданы и повиновались ему не за страх. Просто царская семья, принявшая его как мужа дочери и наследницы, развращенная вседозволенностью, отягченная многовековыми врожденными пороками (что и неудивительно при традициях брака между ближайшими родственниками на протяжении многих поколений) и, как следствие, психической и нравственной неустойчивостью, исказила его личность и его таланты, показала ему, как можно использовать власть и силу в привыкшей к рабскому повиновению стране. И как не только нести за содеянное ответственность, но и получать от власти удовольствие. Царская семья тоже оказалась наказана, она пустила в свой дом почти чужака, не близкого родственника, а очень дальнего, и попробовала сделать его таким, как принято в семье. Но он оказался куда более смел и не стеснен традициями. Он родился и вырос не во дворце а на воле. Так что на царской семье эта наука отразилась чуть ли не раньше, чем на остальных арданских подданных.

Для оправданий Илану годилось все — и раздвоение госпожи Гедоры на арданскую царевну и доктора Наджеда, и дружелюбное расположение к Илану отшельника с офицерской выправкой, и внезапная ненависть брата Неподарка, назвавшего Илана 'черной кровью' — это было от узнавания, царская семья считалась кровью золотой, но не в глазах рабов. Соблюдала чистоту этой крови, как принято даже на Хофре. А на Ходжере кровь Илана, которую можно было без страха и без проверки на совместимость переливать кому угодно, тоже называли золотой. Разумеется, по другим причинам. Но Илан-то знал, что черного в нем, как в сыне Черного Адмирала и внуке Черного Адмирала больше. Черная наследственность была для него определяющей. Черная порода. Черная кровь. Не кровь семьи из Дворца-На-Холме.

Он может наследовать. Да не то. Может стать преемником, да не тем. Интересно только, откуда взялись слухи о будто бы данной им клятве. Что он должен спасти столько человек, сколько его отец казнил. Кто распустил эту сплетню, в чьей голове и с какой целью она зародилась. Что вообще все это значит, и как выдумавший предполагал ее исполнение. Если Илан будет делать по четыреста операций в год, как раз на сто лет ему этой задачи хватит.

Илан всерьез стал думать, а не обменять ли ему завтрашний свободный день на дежурство доктора Раура. Поставленная на завтра в план операция все равно не состоится. Останавливало его лишь то, что меняное дежурство — плохая примета. Но зачем этот пустой день Илану нужен — одичать без больных, разучиться читать и писать, потеряться в городе, в адмиралтействе, в префектуре и собственных страхах? Куда он пойдет и что будет делать? В этих делах он не доктор, он не знает, как поступить правильно и безопасно, опереться ему не на что и не на кого, его решение действовать пока что ничего не значит. Это просто мысль. Как и мысль, что адмирал Римерид мог быть хорошим человеком, пусть и не все делал правильно. Возможно, ошибочная. Вот он, Илан, наверное, тоже хороший человек, но он ясно видит, как можно стать плохим, и как он найдет тому веские оправдания...

В таком раздрае , когда он ходил в тускло освещенной единственной лампой процедурке от окна к двери и обратно, его застала Мышь.

— Доктор, ночь уже, почти четверть первой, — укоризненно сказала она. — Вы торт свой есть пойдете? Испортится в тепле, растает.

Илан остановился. Опустил сжатые перед грудью руки. Все же хлопотное и трудное занятие постоянно успокаивать других. На это тратятся силы, необходимые, чтобы успокоиться самому, и на себя уже не хватает. Разнервничался на пустом месте. Нехорошо. Илан долго смотрел на Мышь, от слов 'поехали со мной в Адмиралтейство' его удерживало лишь то, что сейчас первая ночная.

— Что-то случилось? — встревоженно спросила Мышь.

— Не у нас, не бойся, — покачал головой Илан. — На вопрос о разрешении разговаривать ты еще утром хвост положила, да, Мышь?

Она пожала плечами, чуть повернувшись на каблуках, и Илан подумал, что этим жестом она копирует его самого, просто получается у нее более резко и картинно.

— О вас же забочусь, — недовольно проговорила она. — В конце концов, я спать хочу, а не караулить вашу тарелку.

Илан не знал, что ответить. Она права. И меняные дежурства — плохая примета. Торта Илан не хочет, и меняться дежурствами, видимо, не стоит. Стоит сесть к столу и спокойно составить список. На плюсы и минусы всего происходящего. И написать письмо Намуру. И письмо киру Хагиннору. Может, даже самому государю Аджаннару, если он все еще в Арденне. Днем на север уходил длинный-предлинный караван. Пол города видело его из окон. А когда последние всадники скрылись между холмов, ветер, вывший в трубах, задохнулся дымом из прачечной и внезапно затих. Словно что-то важное оборвалось в жизни Арденны, и теперь лучше скорбно помолчать.

В приоткрытую дверь сначала заглянул, потом вошел доктор Гагал.

— А, — сказал он. — Вы здесь. О чем страдаете?

Неужели так заметно, подумал Илан и пожал плечами.

— Мне надоела собственная голова, — объяснил он. — Никак не могу отучиться думать.

— Надо было идти в терапевты.

С этими словами он сел на смотровую кушетку и устало привалился спиной к стене.

— Заскрёбся, — сообщил Гагал. — С той стороны рожают, — он махнул в сторону акушерского, — с этой наоборот. Если меня порвать пополам, получается максимум пара фельдшеров. Качество работы от этого страдает. Если на четыре части, будет вовсе неграмотная санитарка. Вообще никакого толку. Уставший я хуже пьяного.

— Давай помогу, — предложил Илан.

— Давай, — сразу согласился Гагал. — В операционной разворачиваются. Сейчас дезинфекция обработает и подвезут. Я тогда к себе. А ты, Мышь... пойдешь со мной?

— Ни! За! Что! — Мышь отступила в темноту угла между канцелярским столом и шкафом с бельем и инструментами.

— Ты неверно поняла в прошлый раз, Мышь, — со вздохом проговорил Гагал. — Это нужно исправить. Ты ушла невовремя, за сотую до чуда. Пойдем со мной еще раз, ты увидишь, я покажу тебе момент, когда ангел ставит ямочку на верхней губе. Пойдем?

Мышь молчала, но в темноте чувствовалось, что она сомневается.

— Иди, — сказал Илан. — Во-первых, настоящий доктор должен уметь и посмотреть всё, если хочешь когда-нибудь стать доктором. Во-вторых, может, увидишь еще одно чудо — как ангел некоторым смазывает при рождении попку скипидаром, и им это потом всю жизнь не дает покоя. Эти вещи нужно знать.

Мышь пошевелилась и вышла из темноты, недоверчиво глядя на Гагала.

— А приемник под что заказал операционную? — спросил Илан.

— Сказали, жопа, — Гагал встал и потянулся. — Нет, нет. Не вообще, не пугайся. Всего лишь ножевое ягодицы.

* * *

Чутье Гагала не подвело, он сбежал вовремя. Еще и Мышь с собой забрал. Стоило Илану встать к операционному столу, началось именно то, чего доктор Гагал велел не опасаться, причем, ножевое ягодицы было самой эстетически приятной и медицински простой частью ночной эпопеи. Ранена оказалась молодая симпатичная служанка из кондитерской на спуске, на вопрос: 'Как так случилось?', — она сквозь всхлипы отвечала: 'Сучка ревнивая!', — причем, плакала не из-за того, что больно, а оттого, что боялась потерять привлекательность поврежденной части тела. Илан больше успокаивал, чем занимался делом, говорил, что ранка небольшая, что шов он положит незаметный и, если за раной ухаживать правильно, ходить на перевязки, красота не пострадает. Но, кажется, так до конца и не убедил. Времени все это, впрочем, заняло немного.

Зато потом позвали в приемник посмотреть дедушку, приведенного под руки внуками. Тоже из соседнего квартала, иначе бы и с посторонней помощью не дошел. Дед был худой и древний, словно мумия, жировой клетчатки совсем нет. Илан из приемника велел его сразу на стол. Считается, что в старческом возрасте деструктивных форм аппендицита не бывает, это редкость. Но не в ночь, начавшуюся с жопы. Потом... Илан был в почечном на острой колике, которую не могли снять своими силами, и в легочном на серьезном кровотечении. Потом зашивал раны ребенку, покусанному маленькой, но зубастой собачкой. Покусала она вечером, но в госпиталь родители отчего-то собрались лишь во вторую ночную. Чего ждали?.. И уже на рассвете из вилл на дальнем холме доставили такой подарок, от которого проще было убежать, чем ввязываться в лечение. Прогрессирующая гангрена сразу обеих ног, нужна одномоментная ампутация, чем быстрее, тем лучше, а, значит, и вторая бригада. Хорошо, что не хозяин виллы, всего лишь управляющий. Показательный случай, что стойкость и терпение, когда не надо, у людей в душе присутствуют необыкновенные. Закрывать глаза они могут на что угодно, пока совсем не упадут и не завоют от боли. Жаль, когда надо, они эти качества проявляют редко. А самый слабый момент в их терпении — неизменно либо глухая ночь, когда доктор на несколько сотых прилёг отдохнуть, либо раннее утро, когда он после ночной беготни и работы валится с ног от усталости.

По пути из смотровой Илан заглянул в акушерское — один ребенок уже есть, но родился с тройным обвитием и еле дышит, роженица порвалась, надо шить, на соседней койке за занавеской из простыни еще и вторая на подходе, Мышь, как наскипидаренная, скачет с лотками то под кровь, то под инструмент, рубашка перепачкана, платок сбился к затылку, того гляди свалится с головы на пол. Личико у нее немного озадаченное, однако, когда глядит в сторону новорожденного в руках акушерки, мельком улыбается. Рубеж ею преодолен. Но помощи здесь просить не у кого.

В сером утреннем свете можно было различить белые и серые ровные клетки мрамора на полу между отделениями, темнела так и оставленная посередине скамья под выгоревшей лампой, а возле нее валялась раздавленная тыквенная бутылка — кто-то спешил, поскользнулся на ней или споткнулся. И хищный отблеск возле резной ножки, видный даже в полутьме. Илан помнил, кто и почему бегал тут недавно, не глядя под ноги и не разбирая дороги. Он наклонился, поднял старого знакомого, ощупал и даже, приподняв к блеклому свету из припотолочных окон, рассмотрел в подробностях, чего при первой встрече сделать не мог. Золоченый метательный ножичек с рубином. Приходили не за Палачом и не за доктором Зареном, не выполнившим приказ. Видимо, дело более серьезное.

'Надо же, как интересно получилось', — с расстановкой проговорил Илан вслух, на самом деле подразумевая под этими словами трущобный лексикон Мыши. Нужно не забыть спросить на главном посту, у кого ночной посетитель узнал, где дверь палаты Рыжего — в госпитале или от своих? И почему его впустили ночью. Но потом, не сейчас.

А сейчас делать было нечего, Илан велел будить доктора Наджеда. И только после отданного распоряжения сообразил, что операция, пожалуй, из-за состояния больного превратится в цирк с отпиливанием на время, как ты ни старайся чего-то подобного избежать. Кроме того, что это работа мясника, заведомо превращающая человека в калеку, и он до чертиков такого не любит. С кем-нибудь другим и в чем-нибудь другом Илан бы посоревновался в скорости и точности, но...

Доктор Наджед имел талант молчать так, что лучше бы обругал последними словами или даже ударил. В операционной переставили удобнее стол, уложили больного, закинули на валики ноги, обработались, обложились, начали, — ни слова мимо дела. Ассистировали Наджеду два фельдшера из дежурных по дезинфекции и сонная операционная сестра, найденная в спальне, никого толковее в начале первой утренней собрать не удалось, один из его ассистентов помылся на операцию впервые в жизни и ему было плоховато, он пошатывался, медлил, не успевал сушить, а набранная им в руку гроздь зажимов, чтобы цеплять их на кровоточащие сосуды при пересечении мышц, чуть слышно позвякивала от дрожи. Поэтому Илан с хорошо подготовленной и абсолютно равнодушной бригадой Гагала пришел к финишу первым, уложившись едва ли больше, чем в восьмую часть стражи. Оставил операционных накладывать повязку на культю, наощупь нашел тесемки на спине, распустил их и сбросил балахон и фартук возле стены прямо на завернутую в мешковину только что отрезанную ногу. Поговорить... нет, спасибо, не нужно. Хватило тех взглядов, которыми они с Наджедом обменялись до операции и во время. Илан не хотел учиться жить ни у доктора Наджеда, ни у госпожи Гедоры. Их образцы поведения его больше не устраивали. И доктору Наджеду следовало это принять. Не нравится, что Илан снова в отделении? Он сейчас уйдет с глаз долой, может быть, даже спать. Но сначала в палату к рыжим.

Рыжие умаялись за вчерашний день. Мараар вообще не проснулся на манипуляции. Обморок спросонья попробовал рычать из-под одеяла, что он здоров и может за себя постоять, но Илан его быстро образумил. Посмотрел, пощупал, уколол, вручил большую кружку кипяченой воды и заставил выпить до дна. Ножик, завернутый в госпитальную салфетку, положил в тумбочку, где хранились лекарства, ничего про него не сказал пока. В руки Обмороку вложил снабженный биркой ключ от дверей и повторил про то, что тот не должен оставлять Рыжего одного. В столовую его можно брать с собой, посланник Мараар уже достаточно окреп, а, если Ариран уходит ненадолго, пусть запирает дверь. Сам проверил щеколды на окнах. Там, где стеклёная рама, окно надежно. Второй ставень хлипкий. Задумай кто-то влезть снаружи, ему это, скорее всего, удастся. Обморок полусонно похлопал глазами, сунул ключ под подушку и с головой укрылся одеялом. Илан подписал дежурный лист, пошел дальше. В палате Палача тоже спокойно. Доктор Зарен раздобыл где-то подушку и спит рядом на стуле, ночь прошла хорошо, капельницы и прочее пусть ставит новая смена после утреннего обхода. Доктор Илан всё. Больше не может. Да особо и не должен. У него же начинается свободный день. Вроде бы и как бы.

Он вышел из хирургии но, вместо второго этажа, где ждали чай, алхимическая печь и лавка с попоной, опять пошел на крышу. Захотелось, как делал Неподарок, засунуть себе за шиворот горсть снега, если еще не растаял, не смыло дождем и не смело ветром. Проветриться после больничных запахов. По узкой лестнице он поднимался со стойким ощущением, что свободный день свой уже пролюбил, не начав, ничего полезного сегодня не совершит, и великие дела, пусть и весьма условно им задуманные, с мертвой точки не сдвинутся. Боялся, что не знает, с какой стороны за них взяться? Ни с какой не возьмется. Это не высокие намерения и государственные мысли, это всего лишь натянутые нервы и попытка побега от изматывающей нагрузки. Лекарство от занятости, забот и суеты. Кто на что учился, как говорят на Ходжере. Одни заботы хотел лечить другими. Глупо. Нужно было просто отдохнуть.

Смотровая площадка оказалась занята. В окружении подтаявших уродов стоял советник Намур с большой подзорной трубой, а на каменной приступке сидел его секретарь и, придерживая рукой от ветра лист, лежащий поверх кожаной сумки, что-то быстро царапал грифельным карандашом. Сейчас Илан понял, зачем Намур поселился в госпитале. Обзор порта отсюда намного лучше и полнее, чем из расположенной на береговой линии адмиралтейской башни. Пространство не застилают постоянно перемещающиеся суда и суденышки, и, как на блюдечке, виден дальний мол, возле которого высится мачтами, на треть превосходящими по высоте военный флот Ардана, хофрский 'Гром'. Именно туда советник государя сейчас смотрит.

При звуке шагов Намур опустил трубу и, быстро сложил, уперев линзой в бедро, три её колена из пяти.

— А, это вы, — сказал он с некоторым облегчением, словно боялся, что за тайным наблюдением его застигнут какие-то другие люди, которым его занятие не понравится. Он снова раздвинул трубу. — Почти вовремя. Посмотрите, доктор, пока они не спустили находку в трюм.

Привычки пользоваться морским оптическим инструментом у Илана не было. Намур поманил секретаря, и тот, молча повинуясь, подошел и подставил Илану под трубу плечо, чтобы тому не приходилось ее держать на весу. Увеличение было великолепное, но Илан не очень хорошо понимал, на что следует смотреть. Он оглядел корпус 'Грома', мачты с плотной паутиной такелажа, надстройку на корме, постоянное движение людей, происходящее на большом корабле круглосуточно, и, на взгляд человека непосвященного в корабельные дела, беспорядочно, словно в муравейнике. Наконец, Намур подсказал:

— Палубный груз между грот и бизань-мачтами.

Илан переместил фокус. В указанном месте, накрытые брезентом, стояли крупные предметы прямоугольной формы. Из-под брезента, судя по суете двух матросов, постоянно подтирающих швабрами потёки, сочилась вода.

— Это и есть их находка и ваша потеря? — спросил Илан.

— Надеюсь, что да, — сказал Намур.

— Насколько она опасна?

— Мокрая — ни на сколько. Ящики негерметичны, думаю, груз внутри безнадежно испорчен. Вряд ли они даже поймут, что там было, когда вскроют, если только у них нет своей такой... такого... таких вещей. А вы что обо всем этом думаете, доктор?

— Что пловцы, которые ныряли за такой тяжестью в холодную воду зимой и при северном ветре, наверняка простудятся, — пожал плечами Илан. — Причем, зря.

Намур хмыкнул:

— Само собой. Но, как вы считает, что они рассчитывают найти внутри?

— Видимо, то, что написано на самих ящиках. Огнеопасно, взрывоопасно, что еще там было... Краска от воды не портится так же безнадежно?

— Краска — нет. А вот я думаю, что их ждет большое разочарование. Даже если они действительно поймут, что было внутри, 'Гром' шел в поход не за этим. Если не поймут — тем более.

— Вы предлагаете мне отгадывать вашу загадку? — Илан снял подзорную трубу с плеча секретаря и протянул Намуру.

— Как угодно, доктор, как угодно, — с усмешкой отвечал советник. — Если догадаетесь или узнаете наверняка, напишите мне об этом!

С этими словами он ловко схлопнул трубу в коротенький обрубок, бросил ее в футляр и, махнув секретарю, с довольной улыбкой сбежал вниз по лестнице.

Илан отломил от оплывшего уродца кусок и держал в плотно сжатых руках, пока тот не растаял, потом приложил ледяные мокрые ладони к шее и затылку. Тенденция ему не нравилась. Нужно было признать, что робкая попытка смириться с происходящим, списать свое состояние на усталость и остаться просто доктором, не удалась. Нет, беспокойство происходит не от усталости. Если не считать того, что Намур, хофрские неудачники и везунчики вместе с государем огромной империи, в потертом писарском кафтанчике гуляющем по далекому южному городу, отстоящему от имперской Столицы на тысячи лиг, постоянно подогревают ощущение близкого шторма, Илану было не по себе оттого, что он не мог сказать 'я поступаю правильно'. Не было правильным оставаться только доктором, не было правильным принимать черное наследство и браться за родительские недоделки. А среднего пути он не видел. Он не понимал, куда ведет его жизнь. Нужно что-то предпринять. Но что? Тошно, когда не знаешь, как изменить сложную ситуацию, еще хуже, когда не знаешь, что именно изменить ты должен. Разберись сначала с этим, доктор. Как лечить, ты поймешь. Прежде ты должен определить, что именно лечишь. Диагноз исключения: сиди и исключай.

От этого все сомнения и метания — от неуверенности в диагнозе. От смутных опасений, что некая болезнь приближается к терминальной стадии, что случай исподволь становится некурабельным. А ты не понимаешь, в чем причина ухудшения состояния. Когда поймешь, все сразу станет просто. Хотя бы только в твоей голове. Или поздно, уже на вскрытии, но все равно понятно и просто. Ведь внешние обстоятельства выглядят благопристойно. И как будто бы ничего ненормального не происходит. Люди болеют, с людьми приключаются несчастные случаи и дурацкие происшествия, для того и госпиталь, в нем все это сконцентрировано и крепко заварено, словно в экстракторе. Так должно быть. А что неблагопристойно, должно быть от посторонних глаз скрыто.

Зачем Небесных Посланников лишают зрения? Может быть, существует и еще какая-то объективная причина. Но, возможно, затем, что обманывает человека чаще всего не шестое чувство, а глаза. Парадокс — в некоторых ситуациях, закрыв глаза, увидеть и понять можно больше, чем глядя на благопристойную картинку, старательно выставленную на вид.

Илан спустился в лабораторию. Печь была горяча, тарелка из-под оставленного ему торта начисто вылизана, на всех столах стопки грязных чашек, на полу — горы промасленой бумаги. Еще щедро выпачканные кремом госпитальные салфетки в корзине под мусор и пустой насухо чайник. Мышь спит в попоне на смотровой кушетке, Неподарок возле печи на лавке. Оба поцарапаны, у Неподарка свежий фингал. К гадалке не ходи — подрались.

Илан стал подбирать бумагу с пола.

— Доктор, — не открывая глаз, пробормотала Мышь, — этот туползень съел ваш торт!

— Упрись под хвост, подсирала, — отвечал из лаборатории Неподарок, уже кое-чему от Мыши научившийся.

— Чо?! — подскочила Мышь, с которой при перспективе драки сошла вся сонливость. Отвечать ей ее же собственными словами было нечестно и оскорбительно.

— 'Чо' по-брахидски 'жопа'! — уверенно заявил ее оппонент.

Мышь сбросила попону, попыталась проскользнуть мимо Илана и решительно разобраться со всеми нарушениями госпитального устава разом, но Илан поймал ее за шиворот, тряхнул и сказал:

— Еще хоть слово, и выпорю обоих. Оба встали и убрались здесь. Что за свинарник! Быстро!

Мышь сникла и с изрядно угасшей энергией поползла исполнять распоряжение, собирать грязные чашки, бумажки и бутылки со столов, подоконников и пола.

— Я работала всю ночь с доктором Гагалом, а этот жёваный енот, видите ли, влюбился и вздыхал до утра в женской послеоперационной, — едва слышно ворчала Мышь, — пока его не выперли на обходе. А потом сожрал чужое. Несправедливо!..

На последнее замечание взвился уже Неподарок, и с криком: 'Стукачка!' — сквозь дверной проем запустил в Мышь первым попавшимся под руку предметом — подшивкой ходжерского 'Медицинского вестника', судя по пятнам, ночью отлично послужившей кому-то подставкой под торт и горячий чай. Подшивка, пролетев перед носом у Илана, хлопнулась рядом с Мышью в стену, а Неподарок, кинувшийся следом, напоролся на хорошую оплеуху от доктора, выданную практически рефлекторно. Так получалось, когда обижали Мышь, даже если она была не вполне права. Неподарка отбросило назад в лабораторию, и он сел на пол. Кажется, он испугался.

Илан встряхнул рукой, о которую ударился Неподарок.

— В определенной обстановке и при стечении обстоятельств, — медленно проговорил Илан, — от доброго доктора Илана можно выхватить. Сложно, но можно. Успокоились оба, заткнулись и убрались молча! Мышь, ты тоже будешь наказана. Сегодня ты уходишь младшей сестрой в детское отделение. Когда тебя забрать обратно, я решу позже. Приступаешь с вечерней стражи. Не обсуждается! — И вышел из кабинета, грохнув дверью.

Отдохнул. Выспался. Да.

Ушел, впрочем, недалеко. Нога болела туда-сюда таскаться, особенно по ступенькам. Немного опасаясь встречи, заглянул в кабинет доктора Наджеда, расположенный через один пустовавший от седьмого. Дверь не заперта, петли образцово смазаны, на потертом паркете рассыпан песок из чернильного сита — следствие многих составленных документов, служебных распоряжений, квитанций, расписок и неусердности уборщиков. В приемной за письменным столом было пусто, однако, за следующей дверкой, ведущей в комнату с диванчиком, где доктор отдыхал в напряженное время, знакомый голос произносил вслух: 'Джума, прекрати унижаться, ты жалкая курица, возьми себя в руки и начни жить. Заново!'

Илан, подойдя бесшумно, легко стукнул согнутым пальцем в притолку. Дверь приоткрылась ему навстречу. Госпожа Джума была в комнатке одна и разговаривала, похоже, сама с собой.

— Здравствуйте, — проговорил Илан. — Вы здоровы? Вы хорошо себя чувствуете?

Госпожа Джума отчетливо покраснела и на мгновение смутилась, но быстро справилась с собой и подняла голову. Она поняла, что он слышал ее слова. Ответила:

— Благодарю вас за заботу, доктор. Уверяю, вам не о чем беспокоится.

'Скоро меня поймают и вздернут за блядство, — было написано на ее лице, — но так вообще все отлично, новая жизнь'.

Сочувствую доктору Актару, думал Илан, наверняка он имел причины не хотеть жить в день, когда его брали в операционную. Вслух произнес:

— Вы не подскажете, где моя мать хранит чай, чайник и чашки? В моем кабинете погром после разгула младшего персонала, а учинять обыск на начальственных полках было бы невежливо.

Госпожа Джума быстро раскрыла шкафчик, в котором в обычных канцелярских кабинетах хранятся бумаги, достала тончайшую чашечку из фарфора, начищенный медный чайник и спиртовку с подставкой под него. В чайник вылила холодную воду из графина со стола и ловко подожгла фитиль. Илан устало опустился на полосатую банкетку с кручеными ножками, стоявшую в том месте, где в кабинете Илана располагалась смотровая кушетка. Выпрямил больную ногу и потер ее над коленом. Убедившись, что до ее личной жизни доктору Илану нет никакого дела, госпожа Джума немного успокоилась.

— Как дела на курсах? — спросил Илан.

— Не совсем так, как я ожидала. Много совсем взрослых людей, поэтому дисциплина хромает. Я рассчитывала, что буду работать с детьми. Хотя бы с молодежью. Воды немного, чай скоро вскипит, — сказала она. — Простите, мне пора уходить.

— Доктор Наджед знает, что вы ждете ребенка? — спросил неожиданно для самого себя Илан.

Она от вопроса переступила с ноги на ногу, сначала вжала голову в плечи, а потом как-то смешно подпрыгнула. Так делают белые утки на пожарном пруду, когда им попадаешь по голове кусочком хлеба.

— А вы... знаете? — спросила она.

— Я вижу, — легко присвоил себе итог чужой наблюдательности Илан. — Я же доктор.

— Значит, знает, если тоже видит, — госпожа Джума сложила руки поверх незаметного еще живота. — Ваша матушка имеет широкие взгляды и наверняка сможет понять меня. Ведь в браке она никогда не состояла.

Если в эту фразу был вложен какой-то иной смысл, Илан его не уловил. Зато понял прямой и грубый намек на то, что сам он незаконнорожденный, поэтому лучше бы молчал. То ли он посочувствовал не с той стороны, неполноценно и неудачно, то ли Джума на любое любопытство в свой адрес, как дворовая сука, кусалась в ответ.

— Вы не представляете себе особенностей семейных отношений в этом дворце, — искусственно ровным голосом медленно произнес он. — Ребенок, рожденный внутри семьи, от родителей, которые уже состоят в родстве, не может быть незаконнорожденным. Никогда не сравнивайте себя с моей матерью и свой разврат с чужой, изуродованной дикими правилами жизнью.

На самом деле он едва удержался от того, чтобы вытолкать ее из кабинета взашей. Останавливала его разболевшаяся нога и несколько сотых назад пережитый стыд за то, что стал часто распускать руки.

Джума, к его удивлению, не возмутилась.

— Да, — сказала госпожа Джума, опустив глаза. — Я молодая здоровая женщина, хочу детей, и это не изменить. Я не вижу, что во мне плохо. Как будет время, смирюсь с этим. — Взяла со стеллажа какую-то книгу, и, с гордо поднятой головой, вышла из кабинета.

'Морализаторы грёбаные', — донеслось из коридора. Во множественном числе. Действительно, доктор Наджед знает.

Илан погасил спиртовку под вскипающим чайником и залил заварку прямо в фарфоровой чашке, добавляя воду понемногу, чтобы чашка не треснула. Сел к хозяйскому столу, подул на всплывшие чаинки. Думать ни о чем больше не хотел. Полно людей, которым живется не проще, чем ему, и они не утруждают себя раздумьями, иначе у них заболит и отвалится думалка. Двое суток он скитался по дворцу без особых намерений, выполняя что-то по мелочи, помогая, мешая, мозоля глаза, грыз себя, и результат? Нагрыз мигрень, симптомы начинающегося гастрита, осталось, как лисе в капкане, отгрызть больную ногу, и можно будет свалиться и вообще больше ничего не делать и ни за что не отвечать. Все к тому идет. 'Как будет время, смирюсь с этим', — какая прекрасная фраза. Намного более пригодная для использования в жизни, чем постоянное внутреннее нытье от неуверенности и страхов. Давайте же, доктор, не нойте. Займитесь диагнозом.

Ожидая, пока немного остынет чай, Илан открыл чернильницу и песочное сито, очинил старенькое, погрызенное с тупой стороны стило на чистый лист бумаги. Стружку беззастенчиво ссыпал на пол, благо там уже было намусорено. Быстро и неразборчиво написал:

'Насколько численно Белые превосходят Серых?' Подумал: с чего бы мне интересоваться этим?

'Что за конфликт между прежним руководством берегового посольства и командованием парусника 'Гром'?' Никакой связи с первым вопросом. Но они пытались убрать Палача.

'Хочу подзорную трубу'. А еще барабан, коня и саблю. Где взять? Купить. Впрочем, в префектуре был телескоп, интересно, какова его судьба.

'Чем дольше думаешь, тем меньше вероятность, что на что-то решишься'.

Дурацкий получился план. Госпожа Джума похожа на неуклюжую вредную утку. На пожарном пруду возле префектуры раньше жили лебеди. Люди с окрестных улиц прикармливали их хлебом, а гадкие птицы щипались, шипели и загадили весь берег так, что не подойти к воде. Может быть, пруд был маловат для них, а, может, они обнаглели. Потом пришла лиса и передушила ожиревших и обнаглевших красавцев всех за одну ночь. Они даже не смогли улететь. Вот что значит аристократическое самомнение и восприятие всего происходящего, как должного. Пусть уж будет уткой. Чем меньше вокруг лебедей, тем чище и спокойнее жизнь.

Пятая строчка: 'Чего я не понимаю?' Опустил стило. Совсем потерял ту нить, за которую держался. Думал: ни в чем не вижу взаимосвязи. Например, Неподарок. Я знал, что когда-нибудь у меня все же поднимется на него рука. А Мышь? В ее представлении хорошая правильная девочка — та, которая моет посуду после еды, а не перед, и этого достаточно. И то не всегда. Разводить по разным сторонам их все-таки придется, и причина будет иная, нежели предполагал Гагал.

'...привести доску с расписанием дежурств в надлежащее состояние!' — с этими словами на пороге появился доктор Наджед, а следом за ним господин интендант в обнимку с огромной инвентарной книгой, которую таскал следом.

Илан встал из-за стола, складывая свой список и безбожно смазывая на нем чернила.

— Мы закончим позже, господин интендант, — сказал Наджед, рукой преграждая интенданту вход в кабинет и почти отталкивая его назад.

— Я уже иду спать, — сказал Илан и отхлебнул чай.

Доктор Наджед кивнул.

— Не спеши, — сказал он. — Допей и объясни мне, что все они от тебя хотят.