Гром и Молния

— А не ставить — это жизнь! Отнятая у летчика жизнь...

— Да поймите, Виктор Ми...

— Нет, это вы поймите, товарищ генерал! Я слышал, как пули по бронеспинке бьют. А вот снаряда я бы не услышал...

Мы, отходя от вспышки раздражения, замолчали. Яковлев нажал на кнопку.

— Чаю нам! И коньяка!

— Так что вы предлагаете, майор? Мы вас недослушали.

— Не знаю я! Не знаю! Если бы я знал... Но вот, крутится в голове... Нельзя ставить броню — может, поставим дополнительный алюминиевый лист? А? На внутреннюю поверхность? А то, были случаи, когда бронеспинку не пробивало, но отлетевшие осколки ранили летчика в спину. А порой — и убивали.

— Хм-м... Лист алюминия? А толщина листа?

— А я знаю? Я не математик, не конструктор. Я бы сделал так — на внутреннюю поверхность бронеспинки — достаточно толстый лист сырой резины. Или чего-нибудь еще, такого же вязкого. А на резину — лист алюминия. А вот какой толщины? Это надо считать. А потом еще и отстреливать на полигоне, метров со ста, например. Но это сделать надо!

Последнее слово я подчеркнул особо.

— Надо!

Ответа "Надо — сделаем!" я пока не услышал...

— А чтобы не увеличивать вес.. — я горько вздохнул и обреченно махнул рукой, — ...можно две подкапотные пушки заменить на Березинские, 20 мм. Только мотор-пушку в 23 мм оставьте!

Это был крик души! Оба конструктора переглянулись и — рассмеялись!

Ага, смешно вам...

А мне плакать хочется.

* * *

Вечером, когда мы уже вернулись домой, во дворе я увидел знакомую машину. Перед ней, трогательно держа Капу за руку, стоял полковник Степанов.

— Иван Артемович! Здравствуйте!

— Здравствуйте, Виктор Михайлович, здравствуйте! Вот, прощаться приехал... Убываю на фронт, дивизию принимать. А "Молния" наша скоро поедет в Саратов, самолеты получать. Вот так-то. А тут приехал — а вас нет... Так я — к Капитолине Сергеевне... попрощаться.

Степанов робко глянул на Капу. Она смотрела на него, напрочь убитая неожиданной новостью. Эка, что творится-то! Полковник, Капа... Ну, дай-то бог...

— Прощайте, Иван Артемович! Удачи вам в делах, и — быть живым! Еще увидимся, надеюсь.

Я улыбался, а на душе было тяжело. Еще одно расставание... еще одно.

Полковник обернулся к Капе и, склонившись, поцеловал ей руку. Потом посмотрел ей в глаза и резко обнял свою женщину, покрывая ее мокрые щеки поцелуями... В конце концов, Капа совсем разрыдалась и убежала.

Уже открыв дверцу машины, Степанов обернулся ко мне.

— Да, не хотел говорить... В общем так, Виктор. Наше представление на тебя, ну, наградной лист... нам завернули. Не прошел он. Вот так-то!

Я опешил, а он, довольный, улыбнулся.

— Не понимаешь? Ты представлен к награде вышестоящей инстанцией... и — к более высокой награде, Виктор! Ну — прощай! Удачи тебе!

Фыркнув клубом выхлопа, машина выкатилась со двора, я все стоял и стоял, глядя ей в след...

Глава 9.

Памятуя о том, что краткость — сестра таланта, но мачеха авторского гонорара, перейду сразу к следующей картине нашей эпопеи.

Как пишут в титрах голливудских блокбастеров — "Прошло несколько дней... Авиабаза "Dust & Pepper", 08.15 АM. Поднималась кровавая заря... Старина Шварц подтянул подтяжки и проверил ширинку. В ней что-то торчало... Это был ствол его любимого "сорокапятикалиберного..."

Тут кто-то дал мне подзатыльник, я очнулся, увидел этот бред, ужаснулся, и начал вновь...

Итак!

Прошло несколько дней. Точнее — полторы недели. На бетонке аэродрома "парадно-придворного" авиаполка, расположенного в Люберцах, стояла весьма куцая шеренга летного и наземного состава моей могучей воинской части. Начальник штаба эскадрильи капитан Рыбкин, увидев меня, подал команду "Смир-р-рна! Равнение — на-а леву! Товарищ майор..."

Далее пошли обычные армейские заклинания, грохот бубна, песни и пляски. Это называется "развод". Нет, не Пугачева уходит от своего мальчика... Развод — это... В общем — кто служил, тот знает, а кто не служил — тому и не надо...

Да-да, вы не ошиблись. За это время эскадрилья пополнилась кадрами, выросла в объеме л/состава и вверенной ему техники, получила в свое распоряжение целый этаж в казарме (с паровым отоплением, между прочим!), два автомобиля (один из них — знаменитый "Додж — три четверти") и целых два истребителя "Як-3"! Которые, как вы, наверное, и догадались, пригнали асы-орденоносцы и капитаны — т.т. Извольский и Кузьмичев. Да, Кузе недавно дали еще одну звездочку на погоны.

— ...Сейчас, — я взглянул на часы, — ...08.30. Инженер! Забирай свою "темную силу" и веди их к самолетам. Продолжайте изучать вверенную вам технику... Летный состав — в учебный класс! Проверьте все, что надо взять с собой — тетради, карандаши, наставления. Учиться будем... Пятнадцать минут вам на перекур. Смир-р-рно! Вольно! Разойдись...

Я обернулся к НШ. Да-да, и начальник штаба у нас вот появился. Как он появился — это отдельный разговор, и речь в нем пойдет о полковнике В. Сталине... Не удалось мне, в общем, избежать этого приятного знакомства. Как мы познакомились? А дело было так...

* * *

С товарищем Сталиным, джуниором конечно, я буквально столкнулся, когда осматривал помещения, выделенные нашей эскадрилье под проживание. Пока на этаже еще крутились люди из службы материально-технического снабжения полка, которых мы, собственно, и выжили с насиженного места. Но они уже заканчивали суетливо таскать свои бебехи на другой этаж. Было пыльно и мусорно, настроение было никакое... Терпеть не могу переезды! Я вспомнил про оставленную в Москве студию и горько вздохнул.

В это время я открывал дверь кабинета, чтобы выйти в коридор.

"Бамс!"

Кто-то успел "поздороваться" с дверью. Точнее — не успел уклониться. По коридору понесся громкий мат. Ничего особенного — вдохновения маловато... Так и я могу, но стараюсь не прибегать...

— Что, "бо-бо"? — спросил я невысоко щуплого офицера, закрывая дверь.

— Майор!! Трах-тарарах, тибидох, там-там! Да я тебя... (второй куплет, аналогично первому). Да ты... (припев). Да в душу твою мать!!

Настроение было, как вы помните, никакое... Хамов я не люблю, совсем не люблю. Лишнюю матерщину — тоже. А когда все это выплескивается в мой адрес! Про мать я слушать далее не стал, оглянулся — коридор был пустой, сказал: "А ну, полковник, подвинься...", вновь открыл дверь в большое, пустое помещение и... дал этому щуплому такого леща, что он просто впорхнул в комнату.

Когда я увидел удивленное лицо полковника и его выпученные глаза, меня стали "терзать смутные подозрения", как прошепелявил когда-то актер Яковлев... Знакомое мальчишеское, нет, точнее — детское лицо... глаза... нос, припухшие губы. Вася! Вася-Василек! Полковник Сталин, битте-дритте! В памяти вдруг всплыла подсмотренная где-то в сети фраза из служебной характеристики на Василия Сталина — "...имели место случаи рукоприкладства к подчиненным..." К подчиненным, значит... Ну-ну! А если к тебе, а? Рукоприкладство? Ну, будем знакомиться...

— Что замолчал, дристун? — я наступил Васе на носок лакированного сапога и несильно толкнул его в грудь. Васек качнулся и сел на "пятую точку". Отрогами Гималаев я навис над командиром 32-го, что ли, полка. Хотя — нет... Он же проштрафился. Сейчас он, по-моему, летчик-инструктор. — Ты на кого поскуливаешь, щенок, а? На боевого летчика? Героя Советского Союза?

Пацан, не ожидая такого мощного "наезда" испуганно молчал.

— Да у меня сбитых больше, чем у тебя зубов! А их у тебя сейчас станет намного меньше... — я сжал кулак, резко поднес его к Васиному носу. Он откинулся и обреченно закрыл глаза. Но молчал... Я подождал, пока он их откроет, и щелкнул пальцем, сбивая у него с погона несуществующую пылинку.

Испуг был искренним. Он ничего не понимал — как это? Кто это с ним так? Почему? Зачем? Ребенок, избалованный, взбалмошный, капризный до "не хочу" ребенок, с расшатанными алкоголем нервами. То-то его все время тянуло к обществу нормальных, крепких мужиков с твердым характером. К военным. Он старался подтянуться до их уровня, соответствовать им. Стать своим. Отсюда — и мат, и водка, дикие, но "истинно мужские" в его понимании, поступки. А так — человек он был мягкий, слабовольный. Как говорят — когда злой, когда добрый. Щедрый — готов снять и отдать понравившемуся ему человеку золотые часы. Любит принимать гостей, стол у него никогда не пустует, всегда народу полно. Опять же — воевал, старался. Как говорили потом летчики с кем он служил, Василий безоглядно бросался в бой, изо всех сил старался сбить противника. Летчики, летавшие в ним на боевые задания, частенько снимали у него с хвоста немцев, стрелявших по его самолету в то время, когда он увлеченно преследовал и обстреливал очередного фашиста. И еще говорили, что помня о Якове, он в боевые вылеты не брал парашют. А это, знаете ли, поступок! Могу ли я его судить? Да и хочу ли? Не мое это дело, у него есть отец. Отец народов.

— Та-а-а-к, разговор, как я вижу, не получается... Ну, давай попробуем начать сначала. Майор Туровцев, Виктор. Командир отдельной эскадрильи асов-охотников. А ты кто таков?

Тут я, конечно, немного преувеличил, асов-охотников в эскадрилье было раз-два, и обчелся, но он-то об этом не знал!

— С-сталин, Василий... Из-звините...

— Вася! — я разулыбался, источая небывалую радость от встречи, — да ты что! Не ожидал, не ожидал! Так что ты мне хотел сказать-то, Васек, а?

— Я-я...

— Вот и хорошо! Вот и здорово! Вставай давай, экий ты неловкий! Да что мы тут пылью дышим! Пойдем-ка ко мне... тут рядом... Пойдем, пойдем! Там себя в порядок приведешь. Не к лицу полковнику ВВС в пыльных штанах рассекать.

В общем, не стал я злодействовать и изгаляться над мальцом. Не прошло и грамм двухсот, как все разъяснилось. Конечно! Об оскорблении ГСС В. Туровцева словами, нечаянно вырвавшимися у Васи, когда он саданулся об проклятую дверь (трах-тарарах!) и речи быть не могло! Наоборот! Вася всегда с большим уважением относился именно к ГСС В. Туровцеву и его славному боевому пути! А уж как он рад личной встрече и знакомству!

— Ну, будем! — Звяк стакана...

— Так вот, Виктор, о чем это я... А-а, вспомнил! Давай за встречу! — бульк...

— Вот ты, Виктор, мужик боевой, вся грудь в орденах, Герой-летчик, а пить, как летчики, не умеешь... — хитренько прищурился Василий. — У нас в авиации знаешь, как пьют? А вот так — первая рюмка пьется за взлеты, вторая — за посадки и за то, чтобы эти показатели совпадали. Третья, всегда, — стоя и не чокаясь — за тех, у кого они не совпали... Служба у нас опасная, сам знаешь — смерть рядышком ходит... Четвертая — конечно, за женщин! Наливай!

— Ф-фух... А что ты тут делаешь? Подбираешь личный состав? Слу-у-шай! А давай я тебе помогу! Я таких людей знаю! Да я в авиации знаю всех!

В этом Вася был абсолютно прав. Он знал очень многих. Поэтому я к нему стал прислушиваться. Вот в этом разговоре и всплыла впервые эта фамилия — Рыбкин. Скромная такая фамилия... И человек, ее носящий, был скромный... Орденоносец, полковник, командир истребительной авиадивизии. А всего-то тридцать второй год ему тогда пошел. Перед самой войной по доносу был арестован. Ага, очередной эквадорский шпион... Но — следствие обломилось. Он ничего не признал, как его ни пытались сломать, а громкого дела, куда бы его можно было "вмонтировать", под рукой у энкаведешников не случилось. Так что расстрела он не заработал, а потерял все свои "шпалы", ордена, был понижен и задвинут... Взамен он приобрел седину на полголовы и легкую сутулость.

— А мужик он золотой! Умница, и опыт у него еще с Испании... Я у него одно время учился. Помоги ему, Виктор! Тебе ведь начштаба нужен? Вот и возьми Тимофеича — не прогадаешь!

Мы с Васей хлопнули по рукам, потом еще по пятьдесят грамм, и, лучшими друзьями, расстались до новых встреч... Век бы тебя не видать...

А капитана Федора Тимофеевича Рыбкина я все-таки нашел. Поговорил с ним и с удовольствием взял к себе. И ни разу потом не пожалел! Мужик был — золото!

* * *

Вот сейчас этот "золотой" мужик и начал занятие по тактике истребительного боя. Я скромно сидел за передней партой.

— Открыли тетради, товарищи офицеры... записываем... "Тактическая схема боя истребительного звена"... звена. Записали? Пошли дальше...

Учить капитан Рыбкин умел. Еще бы! Совсем недавно полковником был, комдивом. Научился, поди... Кстати, надо бы нашего контрика озадачить. Капитана Петракова. Да-да! Плюнул Дима Петраков на роскошную усадьбу и санаторно-курортные условия службы в госпитале, на обилие молодых девушек-медичек вокруг, и прибился он к нам — к суровому мужскому коллективу. И рад, что удивительно! Так вот, надо бы ему намекнуть — пусть пошуршит по своим каналам насчет Рыбкина. Если не звание, так пусть хоть ордена вернут, гады!

— Вопросы, товарищи? — это Рыбкин закончил первую часть своей лекции.

— Товарищ капитан! А расскажите, как вы эти приемы в Испании разрабатывали? Ну расскажите! — заканючила аудитория. Я заерзал на месте в предвкушении интересного рассказа. Федор Тимофеевич был по этому вопросу мастак.

— Ну, что вам рассказать, товарищи офицеры? Такие же мы были, как и вы сейчас... Я имею в виду — молодые раздолбаи без единой мысли в голове! — аудитория восхищенно засопела, готовясь слушать дальше. Некоторые летчики гордо, как орлы-стервятники, поводили вокруг головами, мол, вот мы какие! Орлы!

...за задними столами молча, огромными и недвижимыми кондорами с седых вершин Анд, сидели три битых жизнью птаха — Извольский, Кузьмичев и мой Вася. Почти прикрыв веки, то ли от излишней мудрости, то ли от презрения к пищащим в учебном классе теплым, желтым цыплятам, в которых, призывно пульсируя и волнуя сердце хищников, гуляла молодая и такая вкусная кровь, мои асы внимали старому боевому соколу...

— Я прибыл в Испанию, когда уже нам дали И-16... — помолчав, капитан Рыбкин продолжил, — хотите — верьте, хотите — нет, но первые бои наши летчики вели знаете, на чем? Не догадаетесь! На "Ньюпорах"!

Класс недоверчиво забурлил.

— Да-да, товарищи офицеры! На "Ньюпорах"... — Рыбкин примолк, припоминая...

— Мне Прокофьев потом рассказывал... Они тогда на бомбардировщиках "Бреге-19" летали. Скорость — аж 120 километров в час! Представляете? Да, 36-й год... А их на возврате, они уже к аэродрому подошли, атаковала пара "хейнкелей"...

Но тут неожиданно появилась четверка "Ньюпоров". Триплан "Ньюпор", с пулеметом, стрелявшим поверх винта, скорость всего 150-160 км/ч, слышали, небось? Ему место было — в музее. Первой мировой войны... Правда, эти "Ньюпоры" были поновее, конца двадцатых годов, "Ньюпор-52" называется, но все равно — старье и хлам! Однако летчики на нем сражались, и благодаря беспредельному мужеству одерживали победы. Так вот. Отбили "Ньюпоры" нападение на наших бомберов. Сели — глядь! А из "Ньюпоров" лезут Иван Копец и Ковалевский, еще чех и серб какой-то. Ну, да... Тот самый Копец, командующий авиацией Западного Особого военного округа, который застрелился в своем кабинете после облёта разбитых немцами аэродромов в первый же день войны... А на самолеты-то было страшно смотреть — сплошное решето, настолько они были повреждены. Вот, так-то. На "Ньюпорах", х-ха! — капитан Рыбкин недоуменно покачал головой, как бы и сам не верил в им же сказанное.