Нетерпимость

— А давай, как вернемся.

— Да мне уже долбить надо... Отвык учиться.

— Что же тогда обо мне говорить? Попробуем?

— Давай, — усмехнулся Славка.

Они дошли до своего места и уселись, как вчера, на краю обрыва.

— Смеркается. Дорогу обратно найдем? — побеспокоился Николай.

— На ощупь полезем, — улыбнулся Славка, наваливаясь на него и залезая ладонью по ноге под шорты...

Они предавались ласкам, смотрели на море, погружающееся в темноту, и ушли, когда уже с трудом можно было рассмотреть дорогу.

Наутро они попрощались с хозяйкой отеля, и паром повез их обратно в Афины. Потом был самолет, пересадка в Москве, и наконец, знакомое Пулково, встретившее дождем с холодным ветром.

— Вернулись на родину, — проворчал Славка, ежась.

— Не грусти, малыш, — подбодрил его Николай, — Еще будут теплые деньки, погуляем. А потом — зима, будем опять кататься на лыжах.

— Ты когда — в больницу? — спросил Славка.

— Послезавтра собирался.

— Я с тобой. Созвонимся?

— Договорились. Сейчас домой, ко мне?

— Домой заеду. Обрадую мать возвращением.

— Расстались нормально?

— Да. Она, кстати, о тебе очень хорошего мнения.

— Рассказал про меня?

— Рассказал про больницу и сказал, что познакомился с тобой в церкви. Подействовало. По крайней мере, когда сказал, что еду с тобой, сказала, что спокойна за меня.

— Ну, что же, — вздохнул Николай, — Пусть она действительно будет спокойна.

На Пушкинской они попрощались, условившись созвониться завтра.

На следующий день Николай заехал к крестнику, вручив заграничные подарки, а вечером уже прислуживал на всенощной. Отдых кончился, начались будни.

Со Славкой они виделись каждый день, гуляли, ходили в кино, съездили в Павловск, где успели еще покататься на лодке. Потом Славка вышел на работу и встречи стали реже, но по телефону общались постоянно. Они вместе причастились на Покров, вместе ходили к детям в больницу. Они вошли в этот привычный мир своей жизни, и казалось, что нет уже ничего такого, что могло бы омрачить его. Они с нетерпением ждали зимы, сулившей им лыжные походы.

Но зима принесла совсем другое...

9.

В тот день Николай проснулся рано. Он открыл глаза и заметил, что в комнате светлее обычного. Николай поднялся с постели, подошел к окну, посмотрел наружу и все понял. Пожухлую траву и асфальт покрывала ровная пелена выпавшего снега. Снег продолжал идти, падая крупными хлопьями.

'Вот оно что... — подумал Николай, — Вот и до зимы дожили...'

Он поежился. Николай не любил этого времени года. Как ни привык он не впадать в уныние, но наступавшая пора невольно подвергала искушению. Темные дни, холод, промозглость... Николай ловил себя на мысли, что с удовольствием впадал бы в спячку до теплых времен, если бы не жаль было бесцельно упущенных дней такой короткой человеческой жизни.

Однако сейчас картина за окном очаровала его. Он вспомнил, что в раннем детстве любил именно зиму. Снег прикрывал мусор и грязь на улицах, и казалось, что так же чисто и бело на всем белом свете. Тогда ему не приходилось толкаться по магазинам, ездить в переполненном транспорте, замерзая в ожидании на остановках, спотыкаться, идя в толпе по наледи на тротуарах, покупать зимние вещи. Для него зима была: лыжи, санки, каток, новогодняя елка и длинные зимние каникулы. Как приятно было прибежать раскрасневшемуся с морозца в теплый дом, сбросить тяжелую одежду, бултыхнуться в ванну, напиться горячего чаю.

Потом, когда стало нужно ходить на работу, уходя и возвращаясь затемно, а на лыжи и каток перестало хватать времени, любовь к зиме заметно поостыла. А как поездил по теплым странам, и появилась возможность кое-что сравнить, вовсе стал Николай теплолюбивым человеком. А особенности ленинградского климата стали, пожалуй, самой большой для него неприятностью в жизни. Не зря же говорят — все познается в сравнении.

Но сейчас, завороженный красотой первой в этом году зимней ночи, он вдруг ощутил такое желание оказаться там, за окном, причем именно сейчас, когда еще улицы пустынны, что, помолившись, начал собираться в храм.

Улица встретила его влажной прохладой и безветрием. Снежинки кружились в воздухе, и хотелось, как в детстве, ловить их налету губами.

Николай вспомнил, как когда-то давно, лет в шесть, наверное, он впервые увидел снег...

Конечно, он видел его и раньше, но в тот вечер действительно УВИДЕЛ. Это бывает у каждого. У кого-то это был зимний лес, у кого-то заснеженные горы. Пусть у него это был Каменноостровский проспект, называвшийся тогда Кировским, вереница снегочистелок и купающиеся под летящими из под их металлических метелок струями снега двое маленьких сорванцов — Колька и Димка. А потом дорога домой под порхающими в воздухе снежинками. Как сейчас...

Николай вдруг ощутил горячее желание исповедоваться, придя в храм. Вокруг было все так чисто, что невольно хотелось очистить душу.

Он пришел очень рано и двери были на замке. Николай позвонил и довольно долго ждал, пока пожилая сторожиха Елена откроет.

— Принесло тебя такую рань, — проворчала она заспанным голосом.

— Елена, с зимой тебя, — улыбнулся в ответ Николай, — Посмотри, какая красота вокруг.

Старуха выглянула в дверь.

— Вот те на, — протянула она, — То-то всю ночь спину ломило.

— Ладно, не ворчи, — сказал Николай, заходя в храм, — Иди, досыпай, если хочешь, я пригляжу.

— Доспишь тут. Олег отпросился на два дня. Хоть сказал бы кто. А теперь двое суток дежурить. Завтра Витька придет за него, а сегодня придется мне.

— Значит, с тобой весь день будем, — Николай приобнял ее, — а ты не рада!

— Да ну тебя, Коль, — улыбнулась та, — Чайник поставить?

— Одна попьешь, я причащаюсь.

Решение пришло спонтанно, но Николай решил, что успеет подготовиться — до службы еще было два часа.

Он разделся, вошел в алтарь, сотворил поклоны перед престолом, привычно посмотрел чтения, заложил Апостол, зажег семисвечник и лампады на солее, приготовил жертвенник, и встав лицом к горнему месту, стал читать каноны. Состояние духа, возникшее, когда он выглянул в окно и увидел первый снег, не покидало его.

В храме стояла тишина, нарушаемая лишь шаркающими шагами Елены, да слабым шумом от проезжающих машин с улицы. Николай молился, а его душу наполнял сладостный покой и утешение.

'Что, какие светские радости и удовольствия могут заменить это состояние духа? — подумал он, — Как ты милостив ко мне, Господи'.

Скоро в алтаре появился отец Валентин.

Николай прервался после очередной молитвы и подошел за благословением:

— Поисповедуешь меня, отче?

— Конечно, — улыбнулся тот.

К исповеди Николай не готовился, но это не смущало его.

'А надо ли вообще превращать это в ритуал? — неожиданно подумалось ему, — Разве Господь не видит, какие мы есть?'

К жертвеннику подошел отец Валентин, положил на край крест и Евангелие, и прочтя молитву, склонил голову, приготовившись слушать.

Николай не перечислял грехи, как всегда, а просто рассказывал... Об унынии, навеянном жизненными обстоятельствами, о своем неумении противостоять обидам, о невнимании к ближнему, о том, сколько времени растратил впустую. Он говорил и говорил, никого не обвиняя, ничего не обобщая и не стремясь оправдать себя. Он просто говорил о том, без чего бы его жизнь не была омраченной, что в его собственных силах было не делать.

Отец Валентин бросил на Николая внимательный взгляд. В том, что исповедь была искренней, он не сомневался, но она была непохожей. Это был именно голос совести, и он остро почувствовал это.

Ему приходилось несколько раз принимать у Николая исповеди, хотя тот предпочитал причащаться не в своем храме. У них был когда-то разговор об этом.

'Отче, ты живой человек, мы бок о бок с тобой каждый день, зачем мне тебя искушать? Я очень грешный, — с улыбкой сказал тогда Николай и добавил серьезно, — Мы же Господу исповедуемся, а не священнику. Пусть это будет другой, который меня не знает. И мне будет легче и ему. К тому же, когда участвуешь в службе, нет возможности сосредоточиться на молитве, ты сам знаешь'.

Отец Валентин сам часто думал об этом и вспоминал слова Иоанна Кронштадтского, что у священника практически нет шансов на спасение.

Он накрыл голову Николая епитрахилью и прочитал разрешительную молитву.

— Экспромтом решил? — спросил он, благословив Николая.

— Да. По наитию, — улыбнулся тот.

— Будешь причащаться?

— Благословляешь? Хотелось бы.

— Да, конечно, — улыбнулся в ответ священник, — Взгляни, много там исповедников?

Николай выглянул из алтаря.

— Двенадцать человек, если еще не набегут. Я тринадцатый. Мое любимое число.

— Серьезно? — опять улыбнувшись, спросил отец Валентин, — Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Николай, — Наверное, в пику суевериям.

Он разогрел кадило, постоял у жертвенника, прихватив его рукавом стихаря, чтобы не обжигало руку, пока отец Валентин покрывал дары, и приняв после каждения, спросил:

— Начнем, помолясь?

— Да, иди, читай, — ответил тот, беря в руки крест и Евангелие, — Пойду выслушивать блудные страсти.

Николай сотворил поклон на горнем месте, вышел на солею, подождал, пока отец Валентин прочтет молитвы к исповеди, и после возгласа начал читать.

За много лет служения, тексты он знал на память. Поглядывая в часослов, чтобы ненароком не сбиться, Николай окидывал взглядом храм, с которым успел сродниться душой, выделял знакомых прихожан. Он любил эти будничные службы, когда народу мало, но казалось, приходили именно те, кто ощущал потребность в каждодневном общении с Богом, а не только 'ради праздника'. Встречаясь глазами с некоторыми, он обменивался короткими поклонами, не отрываясь от чтения. Матрена, Клавдея, Василий, Тамара... Одна сегодня, а где же неразлучная Анна? Неожиданно он вспомнил, что давно не звонила Надежда Сергеевна.

'Позвоню ей после службы, — подумал он, — и к крестнику зайти вторую неделю обещаю. Валентина хотела посоветоваться о чем-то...'

У Николая вдруг возникло ощущение, что он может чего-то не успеть. Кстати, сегодня пятница, нужно в больницу заглянуть. Он вспомнил глаза детей, озарявшихся при его появлении, и невольно заулыбался предстоящей встрече. Это даже отразилось на дикции. Николай поднял взгляд на хор и встретился улыбкой с певчей Ниной. Она, как всегда, пришла раньше всех...

Вот и молитва шестого часа. Отец Валентин, исповедовав последнего, вошел в алтарь.

— Благословенно царство Отца и Сына и Святого духа...

Начиналась литургия.

Служба прошла четко и усердно, как бывало всегда, когда они служили с отцом Валентином. За годы, проведенные рядом, они научились понимать друг друга с полуслова. На его службах Николай делал все четко и никогда не допускал погрешностей, как бывало всякий раз, когда прислуживал настоятелю, вызывая постоянные нарекания.

Отслужили молебен, панихиду. После службы было отпевание. Как ни странно, Николай из всех треб любил именно отпевание. На крещении его донимал плач младенцев, не понимающих, зачем их сюда принесли, зачем проделывают какие-то манипуляции и подвергают окунанию в воду? Тем неприятнее было оттого, что, зачастую, вряд ли это понимали и взрослые, принесшие их. Один раз, на слова батюшки о том, что завтра младенца надо причастить, крестная задала вопрос, а где это можно сделать, сколько будет стоить и можно ли прямо сейчас записаться? Прибегала восприемница к этому хоть раз в жизни сама? Возникало ощущение бесполезности всего происходящего, даже глумления над святым. То же чувство бывало у Николая и на венчаниях, когда он шел со свечой под вспышками фотокамер и перед толпой гостей, взирающих на все происходящее, как на театральное действо. На отпевании этого не было. Перед лицом смерти все становятся серьезными. Николай читал апостол, стоя над усопшим и остро чувствовал душой каждое слово. Он верил в то, что читал. Верил бесконечно и непоколебимо.

После службы Николай прибрался в алтаре, пропылесосил коврики, сожалея, что опять не дошли руки соскрести со ступеней на солее капли воска — отец Валентин приглашал пообедать.

Они пообедали, обсудив, как всегда, церковные новости. Подошли певчие, и в трапезной сразу стало оживленно. Хор был молодой, и отец Валентин был их всеобщим любимцем.

Николай оставил их, поблагодарив хлопотавшую на кухне Серафиму. До вечерней службы предстояло еще много дел, но сначала он позвонил на мобильник Славке.

— Да.. Привет.. — послышался его отрывистый голос.

'В пути, наверное', — догадался Николай.

Когда тот отвечал за рулем, он всегда говорил так.

— Привет, Славеныш. Едешь?

— Да.. В пробке проторчал у Московской... Разворот получил... Погода — мрак...

— Для тебя — конечно. Придешь сегодня?

— В четыре откатать должен... Ты — как всегда?

— После службы. На ужин купим чего?

— Я забегу... Поваляюсь до твоего прихода.

— Отдыхай. Я приду — приготовлю.

— Вместе приготовим... Ну давай, до вечера...

В трубке послышался отбой.

Несмотря на отрывистость фраз, голос Славки был радостным.

'Ангела хранителя тебе', — мысленно произнес Николай.

Он представил сейчас Славку. Не выспавшегося, рулящего по пробкам на скользких мостовых на своем троллейбусе, принимающего брань и за погоду, и за долгое ожидание, и за свое собственное существование в придачу, от раздраженных пассажиров. Своего худенького, столько выстрадавшего любимого Славку... И его сердце сжалось.

Николай набрал другой номер:

— Надежда Сергеевна?

— Коленька, — отозвалась та.

— Как ваши дела, как здоровье?

— Да хорошо, дорогой, спасибо тебе. Приболела вот только малость...

— А говорите — хорошо. Что с вами? Простудились? Давление?

— Да не знаю, Коля. Ломит все тело и температура. Грипп, похоже. Кто сейчас разберет, чем мы болеем?

— Скорее всего, грипп. Лечитесь чем?

— Лечусь. Малинки попила на ночь...

— Ну, какая малинка, Надежда Сергеевна? — перебил Николай, — Лекарства у вас есть?

— Да... Есть.

— Надежда Сергеевна, — твердо сказал Николай, уловив замешательство в голосе, — говорите, что вам нужно из продуктов, из дому ни ногой, а я привезу вам лекарство.

— Коленька, не надо, у меня все есть, — запричитала та, — Заразишься еще...

— Перестаньте, — не терпящим возражений голосом сказал Николай, — Я записываю. Хлеб, молоко, как всегда, сыр ваш любимый, творог. Что еще? Первое есть у вас?

— Коля, я прошу — не надо... — попыталась опять возразить Надежда Сергеевна.

— Это я вас прошу, — перебил Николай, — Значит, борщ сварим, что еще?

— Ох, Коля, Коля... — протянула она потеплевшим голосом, — Ну откуда ты такой?

— Надежда Сергеевна, теряем время...

Он записал требуемые продукты, и перекрестившись на алтарь, вышел из храма.

Погода и впрямь была отвратной. Падавший ночью снег начал таять, перейдя в мелкий дождь, к тому же подул холодный ветер, и на дорогах образовалась наледь. Николай вспомнил сказочное очарование ночи и вздохнул.