"Уходи, перестань меня мучить", — и Эйхарт просыпался в холодной постели, дрожа от бешеного возбуждения. Мария уехала, уехала далеко, непонятно зачем, и только жуткие сцены ее соединения с другим, видения подлой измены плескались и менялись в темноте спальни, сводя его с ума.

Плохо стал спать и Максимилиан. Он часто просыпался в слезах, крича что-то о маме и об отце, но потом не мог вспомнить, что же за кошмар ему приснился. Когда Эйхарт, разбуженный тревогой и тоской, в халате сидел на кухне и курил сигару за сигарой, из спаленки сына доносился отчаянный плач. Эйхарт бросал все свои мысли о том, что бы он сделал, окажись все это правдой, и бросался утешать Макса, на бегу попадая ногами в шлепанцы. Что бы он сделал, окажись все это правдой...

Жену он очень любил. Если бы она и впрямь его бросила, он испытал бы очень сильную боль, но ему бы и в голову не пришло причинить ей хоть какой-нибудь вред. Ударить Марию? Принести ей боль? Да легче отрубить собственную руку топором!

Я просто хочу знать правду, думал он, возвращаясь в смятую беспокойным сном постель. Я хочу знать, Мария. Хочу разобраться. Я ни в чем не подозреваю тебя, но если бы это было так, зачем ты мне лгала?.. Зачем ты лжешь мне, как смеешь ты так оскорблять меня?..

Эйхарт был человеком благородным, из тех, кого называют "сильными личностями". Идиотские сны, шептал он, заворачиваясь во влажное одеяло. Я должен сходить ко врачу. Если будет так продолжаться, пожалуй, можно сойти с ума. Потом ему вдруг ясно представилось, как он хватает подлую жену за волосы, отдирая ее от любовника — совсем хилого и жалкого типа, который испуганно съеживается — о, какое наслаждение врезать по его поганой семинарской роже!.. И Эйхарт впервые ужаснулся себе самому, почувствовав на этом месте что-то вроде радости. Удовлетворения. Он не видел, как черный рыцарь его сна отступает в тень, и белые губы его смеются, смеются, смеются...

Темна душа человеческая; не всякому дано знать, какие глубоководные чудовища таятся в омуте его существа. Пришел день — недели через две после начала снов — когда Эйхарт сам стал хозяином своего сна и вошел в него, и разбил на части, схватив свою жену и силой возвращая себе свое. Я верну ее, беззвучно крикнул он, просыпаясь. Сердце его билось часто, как после тяжкого боя. Я верну тебя, Мария. Я узнаю правду про тебя и заберу тебя оттуда. Но если ты не верна мне, Мария, я... я не знаю, что мне останется делать.

— С этим нужно разобраться, — сказал он своему отражению в мариином трюмо.

— И я помогу тебе, если будешь слушать меня, — ответило отражение, оправляя черную котту с белым гербом на груди. — Я укажу тебе дорогу. Ты только мне поверь. Доверься.

В эту ночь Макс проснулся в страшной истерике. Заснуть он после этого так и не смог, и только утром, тихонько всхлипывая в кругу взволнованных взрослых, забылся непрочной дремой. Консилиум из бабушки, дедушки и еще одной бабушки — Марииной мамы, которую вызвонили по телефону — порешил показать ребенка детскому психиатру и в случае чего отправить его в больницу-санаторий на обследование.

Так на следующую ночь Эйхарт Юлий оказался в квартире один. Он уже не боялся черного рыцаря, спокойно попил чаю на пустой кухне и собрался идти смотреть свои сны, как вдруг в квартиру позвонили. Дивясь позднему визиту — было без малого три часа ночи — он пошел открывать. За дверью было тихо и очень темно. Там ждал Повелитель Мух.

На этот раз герб его оказался внятен — большая муха, прикрытая плащом слюдяных крыльев. Крылья все время слегка трепетали, слоились и вздрагивали, отчего изображение расплывалось и делалось почти нечитаемым. "Ну, здравствуй", — сказал Эйхарт, не удивляясь уже ничему. Какая-то часть его сознания печально констатировала: "Вот ты и сошел с ума окончательно", но это было уже все равно. Он посторонился и дал ночному гостю войти.

Они долго пили на кухне крепкий чай, а потом водку, припасенную в холодильнике "на всякий случай", а потом — под утро — случилось нечто, чего Эйхарт не помнил, не понимал и не мог объяснить. Известно одно — что поутру он вышел из дома, захватив с собой много денег и немного необходимых вещей, и направился в сторону центрального вокзала. До самого последнего момента, пока Эйхарт себя еще осознавал, он не собирался никого убивать. Он хотел разобраться, а что это значило — неважно. Разобраться значит разобраться. Все исправить и всех покарать.

На этом месте рассказа Мария выскочила за дверь и долго пропадала в лесу. Что она там делала — непонятно: вроде бы не плакала, а просто гуляла. Потом она вернулась и попросила мужа продолжать, но история уже почти закончилась.

Файт он проехал на поезде, а дальше шел по указаниям Черного Рыцаря, но как — Эйхарт не помнил. Он вообще больше ничего не помнил до того момента, когда очнулся на полу грязной избушки и увидел над собой смутно знакомые лица — при этом вызывавшие только воспоминания о снах. Йосефа он узнал сразу — и сердце его чуть не разорвалось.

— ...Давайте прощаться, — нарушил Марк затянувшееся молчание. — Стоять и смотреть нам все равно не поможет...

Мария с белыми дорожками на щеках, дорожками, которые прочертили постоянно текущие слезы, нетвердой походкой подошла к нему. Они с минуту постояли друг напротив друга, а потом неожиданно единым порывом обнялись. Мария поцеловала сурового солдата в щеку, для чего ему пришлось слегка наклониться.

— Марк... Ты смотри там за Кларой. Береги ее...

— Я буду. Ты... Слушай, прости, если что не так.

— Все так, — покачала головой Мария. Слезы опять начали течь, но она не обращала на них внимания. — Все хорошо. И все будет хорошо, потому что ты очень хороший. Я люблю тебя, Марк.

Следующим был Гай, под чью ответственность оставалась аптечка вместе со званием "полкового лекаря". Он сам шагнул навстречу к маленькой даме, рыцарю Грааля, раненому в сердце.

— Счастливо тебе, Мария. Удачной дороги. Я тебя люблю.

— И тебе... Я на тебя надеюсь. Я тоже люблю тебя, Гай.

Аллена она слегка встряхнула за плечи и притянула к себе. Он тоже имел потенцию разреветься, отчего и стоял как столб в ее обьятьях.

— Эй... храбрый рыцарь Персиваль! Держись. Я в тебя верю... с самого первого дня, и с каждым днем все крепче. Я тебя очень люблю, если ты не знаешь и сам.

— И я тебя, — прошептал Аллен, вдыхая аромат ее теплых волос. — Я буду помнить про каштан... Пусть он цветет, правда же, он будет цвести?..

Мария теперь обнимала Клару. С ней она простояла дольше всего, держа ее за руки. Беречь себя, изо всех сил беречь себя — вот было ее прощальное напутствие.

— Слушай, может быть, все же... — попросила Клара почти без надежды, просто как отголосок недавнего разговора. — Не разрывай наш круг. Пожалуйста.

— Я не разрываю, — Мария улыбнулась какой-то предсмертной улыбкой. — Я пытаюсь его сохранить. Помнишь: мыслью, словом, делом, неисполнением долга... Все это надо смывать. А тебя я люблю.

— Но...

— Т-с-с. Не говори ничего. Ведь ты веришь Йосефу, когда он говорит, что невозможно расстаться с тем, с кем не хочешь расставаться?..

— Верю, — и Клара отпустила руки Марии, навек отпуская ее от себя.

Последним был Йосеф, и Мария просто стояла напротив него, не решаясь его обнять и вообще к нему прикоснуться. Наконец он сам прижал ее к себе и поцеловал в лоб, как ребенка или мертвеца. Им не нужно было говорить.

— Да хранит тебя Господь, друг мой.

Она не смогла ответить, только смотрела. Какие у нее большие глаза, подумал Аллен, и эта мысль смутно напомнила ему что-то из прошлого, но оно ускользнуло, и Аллен не стал возвращать.

Мария оторвалась от священника и отошла от них всех на несколько шагов. Отбежала, как от прокаженных, и Аллен вновь увидел эту прозрачную стену, отделяющую их от нее — ту же, что когда-то отрезала его от Роберта. И не имело значения, что Эйхарт поочередно пожимал им руки, что ладони их соприкасались — он тоже был по ту сторону стены.

— Я чувствую, что больше никогда вас не увижу. Никого из вас, — голос Марии стал так тих, что слова скорее угадывались по движению губ. Слезы текли по губам и падали на мягкий дерн. Муж встал рядом с ней, возвышаясь над маленькой дамой, как башня, и хотел положить ей руку на плечо. Но не положил. — Я буду молиться. Все время. И когда вы... те из вас, кто сможет... найдете его, то вспомните обо мне. Получится, будто и я с вами. Я это почувствую.

— Каштан, — так же тихо ответил Аллен, будто ничего более ценного он не мог ей дать. — Пусть он цветет, и все будет хорошо.

Мария кивнула. По ним обоим нельзя было сказать, что хоть что-нибудь, хоть когда-нибудь будет с ними хорошо, но они надеялись. И это — все, чем они владели.

— Только не оглядывайтесь, иначе я не смогу не броситься за вами следом, — так предупредила Мария, и потому пятеро Граалеискателей пошли вперед без оглядки, один за другим — по натоптанной тропинке к роднику. Аллен вспомнил жену Лота, и хотя за ним шумели тяжелые шаги Марка, он словно бы спиной видел Марию — маленькую и худую, с осунувшимся острым лицом. Как она стоит и смотрит. И будет так смотреть, покуда есть время. Набирать в себя их образов на всю оставшуюся жизнь. Господь, вот мы спускаемся с гор. О, дай нам вернуться домой. А что до тех, кто остался в горах...

Где-то, наверное, цвели каштаны. Спал в могиле Роберт Рой, единственный Алленский брат. "Они были хорошие люди, и с ними все кончилось хорошо". Откуда это, из какой книжки? Почему, когда сердце мое умирает, ум готов преподнести сотни дурацких цитат на все случаи жизни? Роберт, я хочу посадить тебе каштан на могиле, когда вернусь. Если вернусь...

5 июля, пятница.

Аллен стоял на палубе теплохода и смотрел, как за бортом клубится пенная полоса. Море было изумительно красивым, и небо тоже — с этим клонящимся к закату огненным шаром солнца. Белые острокрылые птицы — чайки, наверное — резали крылами сине-золотой соленый воздух. Интересно, почему самые красивые вещи настолько просты, что описывать их — чуть ли не дурной тон? Попробуй скажи кому-нибудь: "Как прекрасно закатное небо над зеленой толщей океана, когда величавую тишину нарушают только возгласы белых чаек"! За такую речь тебя тут же обзовут неоригинальным, а то и еще хуже. А что ж делать-то, если оно все так и есть? И море, и небосклон, и эти тоскливые прекрасные птицы...

К счастью, морской болезнью Аллен не страдал, и ему ничего не стоило так вот постоять, глядя на воду, обдуваемому легким ветерком, и поразмышлять о поэзии. Этого нельзя было сказать о бедняге Марке — плавание продолжалось вторые сутки, и все это время Марк пролежал в каюте с пачкой бумажных пакетов в руках, чувствуя, как желудок вольно странствует по его телу до горла от самого низа живота. И это при том, что на море был почти полный штиль.

— С...с...стихия хренова, тьфу на нее, — выругался он, когда сердобольный Аллен навестил его в последний раз. — Я знаю, почему оно такое большое... Потому что никому оно нафиг не нужно. Ни попить его, ни супчик сварить... Чума его побери, так и хочется ему назло вывернуть свой обед прямо в иллюминатор!

— Не пробуй, — испугался было суеверный Аллен, — нельзя так... Да и ругать море нельзя, оно может обидеться...

Но Марк и не собирался исполнять свою угрозу — от запаха моря его тошнило еще сильнее. Алленские слова он обозвал вайкингскими предрассудками и попросил его молиться своему покровителю, Хальену Святому, чтобы тот пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста вытащил их из этой передряги и вернул на твердую землю.

Спорить с ним Аллен не стал — порезанные губы еще слегка болели; к тому же Марку опять стало плохо, и он со стоном потянулся к пакету, цветом лица напоминая молодой огурец...

Зная себя и свои взаимоотношения с великой стихией, Марк еще в Прайдери скромно поинтересовался, нет ли иного способа добраться до Островов. Но денег на самолет им явно не хватало, по воде ходить никто не умел — и потому были куплены билеты во второй класс на фирменный теплоход "Инюсвитрин", названный в честь древней островной столицы. Теплоход, пожалуй, был слишком шикарный, но другой почему-то начинал ходить только через месяц, так что пришлось сэкономить на классе кают и, конечно же, на еде. Запасы у Граалеискателей таяли просто на глазах.

Вольный портовой город Прайдери, названный в честь своего легендарного героя-основателя, оказался столь же красив, сколь и негостеприимен. Население его было самое разное — от горцев до потомков пресловутых вайкингов, когда-то осевших на этом побережье. Основным языком считался англский, но в городе можно было услышать как горский говор, так и чисто местные диалекты. Только одного языка здесь не слышалось совсем — ни на улицах, ни в порту, ни даже в кабаке возле пристани. И это был язык Республики.

По-англски изо всей компании кое-как изъяснялся Аллен, этому обученный в Университете, и, как ни странно, Йосеф. Причем говорил Йосеф чисто, без тягучего республиканского акцента, и это его умение пригодилось в Прайдери необычайно, если не сказать — спасло ситуацию.

Когда далекие от политики пятеро друзей только что вошли в город и пошли по улицам, вовсю вслух восхищаясь его белыми островерхими башенками и красными крышами — на родном, разумеется, наречии — они не сразу поняли, что за ними на улицах сразу образуется странная пустота. Они попытались — вернее, Аллен попытался — спросить у дружелюбного на вид "аборигена", где здесь дорога на пристань, но тот в ответ скривился и ускорил шаги. Несколько мальчишек бежало за ними следом, стараясь, однако, держаться в отдалении; один из них, расхрабрившись, выкрикнул длинную фразу, из которой Аллен понял только слово "Президент".

— Что он сказал? — заинтересовался Марк, безошибочно узнав хамские интонации парня.

— Н-не знаю, гадость какую-то, — беззаботно отозвался Аллен, — у него ужасный акцент...

— Он сказал, что мы — республиканские крысы, — объяснил образованный Йосеф, — ну, и еще пару слов... Про Президента. Можно их не переводить?..

Марк обернулся и погрозил хулиганам кулаком, после чего едва увернулся от увесистого камня, пущенного детской рукой. Друзьям пришлось спасаться бегством в какую-то подворотню, притворяясь, что они именно сюда и шли, потому что количество мальчишек неожиданно выросло до шести, и они осыпали их просто-таки градом булыжников. "Ратс републикана!" — наперебой вопили те, и более всего Клару поразил полицейский, который при виде этого демонстративно отвернулся и перешел на другую сторону улицы. В подворотне друзья устроили военный совет, после которого умный Гай в обход вывел их на ту же улицу, но далеко от места мальчишечьей засады.

В процессе совета Марк, наиболее изо всех сведущий в политике, припомнил и рассказал товарищам ситуацию с портовым городом Прайдери, всего пять лет назад завоевавшим статус вольного города. Сам по себе он особой ценности не представлял, но являлся важным узлом связи, и поэтому из-за него все время ссорились вайкингское мелкое, но злющее государство на одном из Стеклянных Островов, собственно Республика и коренное население Прайдери, не хотевшее объединяться ни с кем. Еще чего-то от кого-то хотели горцы, но в подобных тонкостях Марк уже точно не разбирался, и друзьям так и не пришлось узнать, чего и от кого они все же хотят.