Непрощенные...

— Дымом тянет.

Принюхались. Действительно, несло гарью.

Раненых оставили под присмотром Коли, дальше двинулись втроем: Леша Горовцов со своим МГ, рыжий и я. Вышли на опушку и встали. Хутора не было. Вместо домика, сараев и овина перед нами лежала груда дымящихся развалин, посреди которых высилась обугленная печь. Сад не тронули, только на ближайшей к дому яблоне повесили что-то.

— Как же так? — промямлил я, оседая.

Рыжий, ругаясь, крутил колесики бинокля, всматриваясь.

— Суки.

— За что их, ее? — глупый вопрос вылез наружу. Я и сам знал, за что.

— Кто-то из селян сдал, — мрачно выдавил Горовцов. — Мы здесь примелькались. Немцы — не валенки тупые, два и два сложить могут. Раз долго по тылам катаемся, то базу имеем. Проехались по деревням, поговорили с народцем, кто-то и сболтнул. Тут, ведь, не все до советской власти охочие.

— Суки!

Хотелось рвать на себе одежду. Я догадывался, что немцы оставили на яблоне в саду. По лицам рыжего и Леши догадывался.

— Она?

Рыжий кивнул.

— Табличку на грудь повесили какую-то.

— Суки-и-и! — уже выл я.

Олег сложил бинокль.

— Уходим. Могли засаду оставить.

Он взял меня за плечо, но я вырвался.

— Я в село. Хочу по душам с местными поговорить. Если про нас сболтнули, то, возможно, знают кто. К нему и наведаюсь, — слова вылетали со свистом, шипением. Голова кружилась и, казалось, готова была взорваться.

На удивление, рыжий легко согласился.

— Хорошо. Сходим.

Я не сказал главного. Село — ключ к тому, кто сделал это. К отряду, взводу, бригаде — не важно. Я найду их и буду бить, пока смогу двигаться и нажимать спусковой крючок. Не думать, а действовать, рвать их руками, зубами — вот чего хотелось. Ненависть и ярость застилали глаза красной пеленой, от которого сводило мышцы. Слова не вылетали — выходили с хрипом.

Мы обошли хутор по дуге и потопали к селу.

— Стой! — Горовцов схватил меня за рукав и силой утянул в траву. — Там!

У окраины села на въезде появился бруствер из мешков. Вдоль струганной палки, должной изображать шлагбаум, прохаживался часовой в немецкой форме и с винтовкой на плече.

— Дальше! Туда, — Леша показал рукой на заросли кустов.

Я взял у рыжего бинокль и всмотрелся. Чуть в стороне от дороги между домами поблескивала щитом низенькая немецкая пушка. Прикрытая зарослями, она была почти незаметна.

— Это они к встрече приготовились, с нами, — Олег сплюнул и забрал бинокль. — Пойду вокруг поброжу, на улочки полюбуюсь. Вы тут побудьте.

Я рванулся, но Горовцов удержал.

— Не дури! — шепнул в ухо. — Сдохнуть за просто так — это всегда успеется.

Вернулся рыжий быстро.

— На площади перед сельсоветом тоже виселицы. Шесть штук. Двух повешенных я узнал — один из наших пареньков— из тех, что ты тренировал, и фельшер. Остальных не знаю. Стоит грузовик немецкий, но самих солдат не видно. Пулеметное гнездо вон там и танк на другой стороне деревни в кустах замаскирован.

Он сплюнул.

— Похоже, что нас ждут.

— Все равно пойду, — упрямо сипел я.

— Не дури. Толку не будет. Хочешь счеты сводить, думай, как аэродром уделать. Да и дальше, поверь, я тебе этих кровников на линии огня обеспечу. На четыре года вперед.

Рыжий уговаривал меня, как ребенка. Разжевывал и повторял. А мне хотелось обойти его и бежать в деревню. Добежать и...

— Не дури. У них вон из под той крыши бликует. Или снайпер или наблюдательный пункт. Скорее всего, все подходы просматривают. Немцы, сука, педантичные засранцы.

— Мы на танке!

— Завалят нашу картонную тарахтелку на подходе. Броня, сам видел, крупнокалиберным пулеметом шьется. А тут пушка уже наведенная. Да еще не факт, что одна. Возможно, не все приметил.

Я помню, что скрипел зубами и ругался, а он все уговаривал и уговаривал... К вечеру ушли. В одиночку я много не навоюю, а за мою жизнь я собирался сотню чужих брать. Тут погибать надо с умом.

Так что ушли... Добрались обратно к хутору. Я залез на яблоню и срезал веревку. Спустил тело. Олег отыскал в развалинах сарая лопату.

Копал до ночи. В саду рубил коренья, выбрасывал тяжелый чернозем, выковыривал камни. Работал с исступлением, выкладываясь, не оглядываясь на завернутое в шинель тело. Когда засыпал холмик, сверху воткнул связанный из обугленных палок крест. И патрон положил.

К ночи вернулись к раненым, дошли до танка, прикинули план повторного налета на аэродром. Заметил, что говорить и смотреть на рыжего мне стало легче. У меня теперь не человек, а нация кровников появилась. Что тут старые обиды?

— Ты все понял, Илья?

— Да, командир.

— Тогда поехали.

Поехали.

* * *

Олег.

Кутепов не спросил, зачем мне в город и что я забыл в штабах. А спросил бы, пришлось бы врать. Не люблю, да и не умею толком.

Ехал же я в город, чтобы посмотреть в глаза суке, что нас на той стороне бросила. Приказ моему отряду подписал полковник Сулько. Его я и собирался искать.

Сначала думал пристрелить говнюка. Потом решил, что поговорю для начала. Постараюсь понять, как такая гнида в командиры пробралась. А потом как-то и злость прошла.

Через город ехать было тяжело. Налеты уничтожили большую часть зданий, сровняли с землей центр. По улицам бродили отряды гражданских, пытающихся откопать очередной завал, ехали телеги с добром, беженцами, ранеными. Стайки женщин с детьми пробирались к вокзалу. Их взгляды, полные безысходности, изредка вспыхивали, когда навстречу попадались организованные части. Сбитые из обозников, тыловиков, комендантских взводов маршевые роты шагали к фронту.

Мы проехали два временных госпиталя, пункт перекомплектации, где из окруженцев, дезертиров и остатков разбитых частей клепали заплатки для передовой, военкомат с молодежью у входа. Все вокруг скрипело и стонало, фронт прогибался и грозился лопнуть. Ощущение краха сковывало.

Сулько нашел у временных складов, где полковник проводил совещание. Вломился в кабинет, представился. Глаза полкана удивленно сузились, но, ни страха, ни вины я в них не увидел.

— Почему явились, если задание не выполнено?

— Выполнено, товарищ полковник! Аэродром захвачен, самолеты уничтожены. Около двадцати единиц летной техники, цистерны с горючим, зенитная батарея — все поломано.

— Как?

— Атакой в лоб.

— В лоб? Силами полувзвода?

— Неполного отделения и танка.

Сулько вскочил, расплываясь в улыбке:

— Аэродром уничтожили? Вот молодцы.

Меня аж передернуло:

— Молодцы то молодцы. Только "окно" мы на свою сторону не нашли.

Отвел глаза полкан, руками на столе бумажки передвинул, но не трухнул, ответил:

— После выполнения задания надо было сообщение послать. О выполнении. Про "окно" на передовую загодя никто не сообщает. Утечки, шпионы — сами понимаете. Дали бы знать — мы бы вам и артиллерийское прикрытие и дорогу через мины показали бы.

Врет? Или в самом деле вся промашка — наш косяк?

— У нас радистка ранена. В приказе такой инструкции не было.

— Это очевидно. Порядок такой. В радиопослании каждую деталь не прожуешь.

Теперь он смотрел уверенно. Радостная улыбка с лица не сходила.

— Молодец, лейтенант!

— Служу... трудовому народу!

— Молодец. Представим ваш экипаж к наградам. Когда немца отгоним.

Отогнал один такой. Бонапарт местечкового разлива.

— Вы пока отдыхайте, потом на перекомплектацию. Танковых соединений у нас не осталась, но как танк поддержки стрелковым частям вы пригодитесь. Где сейчас находитесь?

— Кутепов под крыло взял. Там воевать собирались.

Полкан согласился.

— Хороший командир. И место ответственное. Добро. Там и оставайтесь.

Он поднял подбородок и замолчал. Ждет, что поблагодарю и уйду? Видимо, да.

— У меня просьба.

— Какая?

— Радистку нашу раненую, пока немцы авиацию не подтянули, самолетом в тыл отправить.

Сулько кивнул:

— Это можно. Сейчас черкну записку авиаторам. Где они, знаете?

— Найду.

— Вот и ладно, — он набросал карандашом несколько слов на листке блокнота, вырвал и протянул. — Можете идти, товарищ лейтенант.

Козырнул и вышел. Как-то у меня неправильно мордобой с разборками вышел... Зато Любу на большую землю переправлю. И то хлеб!

Эмка доставила меня до позиций, записку отдал шоферу. Водитель у Кутепова был смышленый, пробивной, под стать шефу. Справится. Еще одно расставание с Любой переживать не хотелось.

— Найдешь, завезешь на аэродром и проследишь, чтобы улетела. Понял?

Шоферюга ухмыльнулся:

— Обижаете. Все сделаю в лучшем виде.

Ну и ладно. Хоть этот камень с души снял.

Остаток дня прошел в хлопотах. Следовало подготовить к бою танк: проверить работу механизмов, загрузить боеприпасы, "поиграть" с трофейными рациями. Сам разобрался в них быстро, но местного связиста следовало научить. Заодно проверить качество связи. Немецкое превосходство в этой отрасли было налицо; я только вздохнул, вспомнив, что подобных раций Красной Армии еще долго не видать. Коля с Ильей помогали. Готовились и Горовцов с уцелевшими бойцами. Прослышав, что их забирают в пехоту, пулеметчик пришел с флягой трофейного шнапса и одной просьбой: не отдавайте! Расставаться не хотелось и мне: привык к мужикам. Охранение моему отдельному танковому взводу требуется, и всегда лучше, когда с тобой свои, привыкшие к танку люди. Попросил за Алексея — не отказали. Горовцов сдал немецкий "МГ" — патроны к нему кончились, и обзавелся Дегтяревым. Весь вечер он с бойцами чистил новое оружие, выбивал и распределял боеприпасы и продукты.

Илья выглядел смуро: переживал гибель Али. Понять нетрудно: в нашем времени такую бабу поискать! Красивая, работящая, преданная... Нет ее, а Любу в тыл увезли... Вот ведь жизнь! Как мирное время, так бабы поганые, а как встретишь хороших, тут тебе и война! Не понос, так золотуха...

Коля с бойцами притащили из леса еловых лапок, побросали на них шинели и улеглись. Ребята сразу захрапели — умаялись, а мне сон не шел. Потому даже обрадовался, когда за мной пришли.

В блиндаже Кутепова оказалось не протолкнуться. Вошел, попытался доложить, но мне сделали знак молчать. Присмотревшись, понял причину. Кутепов допрашивал "языка". Худой, долговязый немец с нашивками гефрайтера, то есть ефрейтора, явно трусил: отвечал торопливо, подобострастно заглядывая в лицо полковнику. Под глазом немца темнел здоровенный синяк: видимо, разведчики, когда брали в плен, приложили.

Кутепов допрашивал без переводчика. По-немецки говорил бегло, уверенно, я аж обзавидовался. Умеют же люди! А мне языки давались плохо — как школе, так и в училище. Да и зачем танкисту иностранный язык? Из-за брони переговоры вести? Ответы пленного полковник сам же и переводил. Командиры, сидевшие на нарах, внимательно слушали и помечали карандашами в блокнотах.

Допрос не затянулся. Пленного увели. Уходя, тот оборачивался, пытаясь заглянуть в глаза полковнику, но Кутепов на него не смотрел. "Каюк немцу! — подумал я. — Куда его в окружении пристроить? Отведут в кусты и..."

— Всем понятна диспозиция противника?

Офицеры закивали.

— Тогда на сегодня все. Свободны, товарищи! — сказал Кутепов.

Командиры встали и направились к выходу. Я двинулся следом, но полковник остановил.

— Вас, товарищ Волков, я попрошу остаться.

Сухо так сказал, официально. Внутри кольнуло — не к добру. Замер у двери. Кутепов сделал знак подойти и указал на нары. Присел. Тускло светила керосиновая лампа. Возникший из-за спины сержант притащил закопченный чайник и две кружки, после чего исчез. Кутепов бросил в чайник щепоть заварки, подождал немного и разлил дымящийся чай по кружкам. Одну, присовокупив кусок сахару, придвинул мне. Ложечек, чтоб размешать сахар не было, и я поступил по примеру полковника: бросил кусок в рот и стал глотать кипяток. Пили молча, обжигаясь и хукая. Если пригласили пить чай, то бить или по мозгам ездить явно не будут — уже хорошо. Чуть отлегло, расслабился, на стену облокотился.

Чай кончился быстрее, чем сахар; оставшийся кусок я разгрыз и проглотил. Кутепов, заметив, укоризненно покачал головой и снова наполнил мне кружку. Пришлось пить несладкий.

— Хороший чай, — сказал полковник, когда мы закончили, — довоенный.

Лично мне чай хорошим не показался — веник-веником, но спорить не стал.

— О вашем выходе из немецкого тыла я доложил в штаб корпуса и получил разрешение оставить группу в полку.

Ну, неплохо: ожидал что-то подобное. Можно даже порадоваться: воевать с умным командиром — удача.

— Это хорошая новость, — продолжил Кутепов, — но есть и плохая. НКВД не подтвердил присвоение званий вам и Палянице. Вот эти петлицы, — полковник указал на мой воротник, — вам придется снять.

Ну, суки! Гэбня поганая! Чувствовал... Что ж это такое! Там разжаловали, теперь — и здесь? Так там хоть было за что!

— Известно это стало не сегодня, — полковник смотрел на меня, и глаза его почему-то искрились. — За разгром аэродрома вашу группу представили к наградам. Всех. Немцы прекратили налеты на Могилев — весь день по всем каналам координировали поиски диверсионной группы. В штабе армии стали заполнять представления, обратились в НКВД, а те отворот выдали. Нет представления к званиям, нет приказа, нет удостоверений.

А, ведь, точно. Не привозил гэбешник корочек. Сказал, что к званиям представлены, формальности решатся в течение недели, и исчез.

Полковник продолжил:

— Ваши довоенные звания были известны, но в штабе армии сочли неудобным писать представление на сержанта, который командовал вместо младшего лейтенанта. Словом, товарищ Волков, вы больше не лейтенант госбезопасности. Можете, конечно, пройтись по инстанциям, поискать правду? — он сделал паузу. — Желаете?

— Да ну их! — буркнул я. — Не больно-то хотелось! В гэб... в штабе сидеть.

— Это кому как, — не согласился он. — Ладно, не буду томить. Представления на вас с Паляницей все же послали. Только перед этим подписали один приказ. Отныне вы и Паляница — лейтенанты Красной Армии, самые обыкновенные. Доволен?

Отлегло... Вскочил и зарычал:

— Служу России!

— Что?!

— То есть... Трудовому народу!

Полковник смотрел хмуро, постукивая пальцами по столу. Я обливался потом: в блиндаже было душно. Это же надо так ляпнуть!

— Вот что, Василий Кузьмич! — он встал. — У меня есть привычка: гулять перед сном. Свежий воздух здоровью полезен, да и спится после хорошо. Врачи рекомендуют. Не желаете составить компанию?

Попробовал бы я не пожелать! Мы вышли на поляну. Полковник завел меня в самый центр. В лунном свете было видно: вокруг — никого. Умно. В блиндаже не посекретничаешь: люди кругом. Кто-нибудь да услышит.

— Ну? — спросил Кутепов.

— Что?

— Не хочешь мне рассказать?

— Что?

— Правду.

— Какую?

— Кто вы и откуда.

— А есть сомнения?

Он поджал губы:

— Я не могу доверять командиру, который что-то скрывает.

Чего он от меня хочет? Полковник, заметив сомнения, чуть отступил, руку на пояс сдвинул. А кобура то у него расстегнута.