Кордон

Водичка заработал локтями, пополз поглубже. Граничары, сволота, вычистили округу от упавших деревьев. Тут бы бурелом какой — замерзшее дерево не каждый снаряд берет. Пули перестали крошить лес, начали взбивать фонтанчики по дороге. Стрелок снова сменил прицел — высадил чуть ли не сотню патронов по тому месту, где до этого видел унтера.

Стрельба вдруг прекратилась. Опустилась тишина.

Кто-то стонал — со своего места Водичка не видел, кому так сомнительно 'повезло'. Мучительно плакал раненый конь Гюнтера.

Будто раскаленной кочергой пырнуло в бок. И начало дергать, накручивая ливер. Ох...

Унтер сунул руку под бушлат, поднес к глазам. С пальцев капала кровь. С нехорошей такой зеленцой.

— Ну ничего, ничего... — одними губами произнес Водичка.

Ландфебель стянул с плеча винтовку. Беззвучно выругался — не бывает чудес. Шальная пуля расколотила затвор, и барабанка годилась исключительно на роль дубинки.

Замерзшие пальцы слушались плохо, но и кобуру расстегнули, и револьвер взвели. Жаль, бомбу у прапорщика так и не выпросил...

Ландфебель скорчил мучительную гримасу. Ох, как бы та бомба на заставе не пригодилась... Ну, хоть мальчишку-прапора не пришибло. Хороший парень, правильный. А ведь думал Цмок его с собой захватить, думал...

Заскрипел снег. Водичка высунулся одним глазом. На дорогу вышло с десяток орков. Бодро переругиваясь, побежали к убитым, вытаскивая кинжалы. Трофейное время, паскудное. Скальпы снимать начнут, да карманы перетряхивать. Ландфебелю захотелось перекреститься. Чисто на всякий случай. Орки и пулемет, ох... Это же, если они такому делу обучились, совсем жизни на Кордоне не будет.

Но тут же, следом за зелеными, из кустов показалось несколько человек. Из своего положения ландфебель особо деталей не видел, но не граничары, нет. И спины ровные, будто доски привязали, и усики эти, крысиными хвостиками. Водичку от таких усиков всегда тошнило. Да и вообще, усатая морда казалась смутно знакомой. Видел ее где-то. И не раз. В баталионе, что ли?..

Люди подходили безбоязненно. По сторонам не зыркали. То ли наглые, то ли глупые. Видели же, что не всех на дороге положили. На месте старшего, он послал бы зеленых все обшарить вокруг. Раз уж наняты, чего их жалеть.По первости туда загнать, где пулемет пограничника со снегом смешал — проверить, вдруг хитрый попался, да выскользнул...

Впрочем, каждый сейчас на своем месте. И играть надо теми картами, какие есть на руках. Жаль, один 'жир'...

Унтер положил руку на снег, чуть придавил, чтобы снег не холодил голые пальцы

Вдруг да повезет, а?

Оба выстрела слились в один.

Бужаку показалось, словно его по ноге со всего размаху ударили ломом. И тут же огрели по руке.

Рядовой опустил глаза.

Из дыры на штанах толчками выплескивалась кровь. Третий удар пришелся по касательной, сорвал шапку.

Нога подкосилась и часовой упал, стукнувшись затылком. Вытоптанный до земли снег удара нисколько не смягчил падения, и у рядового потемнело в глазах.

Когда тьма рассеялась, Бужак потянулся было за слетевшей с плеча винтовкой. И обомлел. К нему, от далекого вроде бы леса — почти шестьсот метров, как положено, вырубали с пристрастием, бежали орки. Очень много орков. Пара сотен — аж позеленело все!

Рядовой перевернулся на живот, из последних сил пополз к воротам, к заветному лазу...

Там его и настигли. Ударили раз, другой, третий. Широкое копейное жало с мерзким скрипом перерубило позвоночник.

В дежурке, напротив раскрытой двери — чтобы проветривалось, сидело три человека, Подолянский, Вацлав и пан Ежи. Каштелян чуть ли не силком вытащил граничара из паровика на перекус — увлекся человек, время не заметил. Гренадер от перекуса, впрочем, отказываться не стал, но паровик не глушил — голем остался на заднем дворе, изредка вздыхая-посвистывая клапанами.

— Ох, и чаек у тебя вышел сегодня, — отдуваясь, отставил чашку Маслопуп, кивнул каштеляну одобрительно.

— Так ведь августовский сбор! — многозначительно ответил Вацлав, подливая гренадеру.

— За очередным хитрым номером? — уточнил Подолянский.

— Естественно! Как же мы, и без нумерации-то? Глупости какие говорите, пан начальник...

Анджей улыбнулся. Страсть Вацлава к систематизации и обнумеровании всего, до чего дотянется, известна была хорошо. Пару раз прапорщику хотелось уточнить, под какой он цифрой проходит... Но не рисковал. Что Ярослава в постели с мужиками не раз была, это понятно. Но вдруг, не второй, а десятый? Многие знания, они, как древние говорили, ко многим печалям. Осадок останется, все отравлять будет. Нет уж, лучше чай пить!

... — И мы выскакиваем из парка, — рассказывал очередную байку Маслопуп. Пан Ежи вообще оказался человеком интересным и не по-граничарски разносторонним. — На каждом вьюки — одни ноги големичьи видны. Смотровые по-боевому, ничего толком не видно — брезентуха сползла. Юнкер тут в спину орет, мол, щас кердык настанет, стой, старый, стой, мать твою за ногу! А паровик если разгон набрал — ты еще останови, чистый ведь паровоз! Но встал. И мне в спину Кержич на своем пушечнике — бух, чуть юнкера не раздавил.

Отставной големогренадер вытер пот, сделал пару глотков обжигающе-горячего чаю (пар так и валил — холодно в дежурке, все же, холодно!).

— Оказалось, на воротах командор стоит. Стоять, мол, соколы мои, заклепкожопные! Тревога учебная. Посмотреть, мол, желаю, как скоро вы в бой ринетесь. И с чем. Вьюки к осмотру!

— И как, пронесло? — Подолянский подался вперед — в Академии учебные тревоги и последующие строевые смотры были чуть ли не еженедельным развлечением.

— Так пронесло, что, пардон, месяц срать не мог, — махнул рукой Маслопуп. — У меня во вьюке восемь пузырей горелки лежало. Командор такой, это что такое?! Отвечаю, вдруг война долго продержится, до зимы там, до холодов. Вдруг под лед провалимся, отогреваться надо. Можно сказать, средство первой необходимости.

— Поверил? — засмеялся Вацлав, откинувшись на спинку старого стула — судя по подпалинам, бывшего на заставе еще до пожара.

— Ну как сказать... Морда покраснела, глаза кровью налились... Под лед, кричит, в августе, кричит. Да ты, унтер, под трибунал пойдешь! И юнкер твой нескладушный тоже!

— Трибунал — это паршиво. Трибунал на каторгу отправить может, — кивнул Вацлав, чуть заметно покосившись на Подолянского.

— Не успели, — хмыкнул граничар. — Пока говно по трубам текло, как раз йормландцы и решили перейти границу у реки. Там и командор остался, и юнкеру хватило. Да и со мной не особо, — Ветеран задрал рубашку — через живот, уходя на грудь и на пах, тянулся жуткого вида шрам, — еле откачали. Кому оно надо стало ту горелку вспоминать...

— Рудык, — крикнул Вацлав второму часовому, который медленно шел от кухни, ковыряясь в зубах, — шевелись хоть немного, на ходу замерзнешь.

— Да куда там спешить! — Ответил рядовой, выплюнув измочаленную былинку. — До смены еще полдня, нехай Бужак сам стоит, ему, физкультурнику сраному полезно в одиночестве. А то достал уже отжиманиями своими, да приседаниями.

Сдвоено громыхнули близкие выстрелы...

Кочерга в боку стала вовсе уж нетерпимой. Водичка из-зо всех сил стиснул зубы. Нельзя стонать. Нельзя. И вообще, нет тебя тут, ландфебель, нет! Тебя пулемет в землю мороженную вбил.

Начало темнеть в глазах. Сердце застучало с перебоями. А враги были еще далеко. Слишком далеко, чтобы дрожащая рука не подвела. Водичка беззвучно, одними губами, зашептал старый наговор. Даже не старый, древний. Его, наверное, еще мазуры с кашубами знали... Ландфебель просил у Смерти маленькой отсрочки. Крохотной! Две-три минуты, не больше. Лишь бы поближе подошли, лишь бы достать смог. Уронить рядом с ребятами. Убитыми не в честном бою, а из засады, по подлому, как не положено...

То ли услышала Старая, то ли ландфебель просто отвлекся, но когда он снова высунулся над сугробом, враги были совсем рядом. Шагах в двадцати.

Еще б выждать чутка...

Темнота начала укутывать непроницаемым пологом. Что ж, время начинать, а то можно и не успеть. Водичка усмехнулся, прицелился, вдохнул, выдохнул...

Унтер уже ничего не видел. Даже темноты. Зато слышал. Топали. Стучали ботинками по промерзшей земле. Целеустремленно и нагло. И в этот звук он шарахнул второй барабан. Щелкнул седьмым разом вхолостую, уронил револьвер.

Топтуны заорали. Кто-то завыл смертно, как воют, получив пулю в живот.

'Попал...' — и с той хорошей мыслью, ландфебель умер.

Подолянский ухватил винтовку, стоящую у стены, сразу за дверью, зацепил патронташ, перекинул через плечо. Окинул взглядом комнату, разворошенную ночью постель, книги, кучей сваленные на пол. Подскочил к окну, забранному толстой металлической решеткой — как раз для таких случаев. Через стену уже перелезали первые нападающие. Азартно вопили, размахивая ружьями... Прапорщик потянул на себя ставни, накинул тяжелую кованую полосу засова — хоть ненадолго, а задержит. Нестройно загремели выстрелы. На втором этаже со звоном начали вылетать стекла.

Выскочил в коридор, до хруста провернул ключ в замке, стукнул резко, обламывая кончик, заклинивая внутренности. Выживем — личинку поменять недолго...

Чуть не сбив прапорщика дверью, вывалился из своей комнаты Байда. Поручик источал жуткий перегар, но был буквально обвешан оружием — одних винтовок три штуки — так и пригибали, и без того, невысокого и худощавого офицера.

— Анджей, проверьте заднюю дверь, и ко мне. Я наверх!

— Ну! — не стал разглагольствовать Подолянский и кинулся к черному входу, грохоча сапогами по половицам.

Дверь на задний двор обычно затворяли на три засова — массивных металлических штыря. Вверх, вниз и поперек. Но сейчас дверь была распахнута настежь.

Анджей взвел винтовку, осторожно выглянул — никого. Ни единой вражьей морды. Только голем Маслопупа, безжизненно уронивший руки-клешни, посвистывает. Со стороны фронта снова захлопали выстрелы, зазвенело битое стекло. Прапорщик захлопнул тяжелую дверь, звякнул засовами. Для пущей гарантии, уронил одежный шкаф, что стоял у самого входа — в нем хранились караульные тулупы и валенки с ушанками.

У лестницы, которая вела на второй этаж, Анджей наткнулся на Яру.

— В подвал, бегом! — рявкнул на нее Подолянский.

Девушка упрямо замотала головой.

— Не пойду никуда! Я стрелять умею!

— И не иди.

Она была не как пушинка, конечно, но для разозленного прапорщика оказалось не тяжелее котенка. Да и до хода в подвал шагов десять...

От дежурки раздался отборный мат и стрельба. Рудык через амбразуру зачастил, что твоя картечница. Со двора что-то грозно-оскорбленное рычали орки. Все же, пять снаряженных барабанок — это весьма убедительно.

— Вниз, мать твою! — гаркнул прапорщик, и, ухватив ладонью за шею, хотел вкинуть девушку в черный подвальный провал.

— Не зашиби! — Раздался оттуда голос. Через пару секунд, на свет появился каштелян.

За пояс заткнуто три револьвера, патронташи крест-накрест, две винтовки в руках, тесак на длинной перевязи. И усы торчком, будто пики. Подолянский, не удержавшись, фыркнул:

— Вацлав, мимо зеркала не ходи, обсерешься!

Каштелян дернул подбородком в сторону лестницы, сам бросился к дежурке, где вовсе уж лихорадочно замолотил Рудык, азартно вопя. Орки отвечали не менее азартно.

— Я на вход, вы на второй!

Прапорщик развернулся на месте и кинулся к лестнице. По стене, выходящей на задний двор, заколотили пули.

Все, обошли со всех сторон...

Анджей взлетел по ступенькам, слыша, как за спиной стучат каблучки Яры — так и не отстала, не спряталась. Центральный кубрик, в котором жили рядовые объездчики был затянут дымом. Хорошо, хоть через разбитые окна немного вытягивало...

В дыму, меж поваленных коек и опрокинутых тумбочек со стульями, метался Байда. Поручик отчаянно сквернословил и расстреливал барабан за барабаном.

Услышав шаги, обернулся. Оскалился радостно — желтые зубы показались белыми на фоне закопченного лица.

— Пополнение, курва мать! Андж, твой задник, мой фронт!

Тут же упал, уронив винтовку, схватился за плечо. Вытертое сукно старого мундира с отстегнутыми погонами тут же помокрело, набрало темности... Барабанка упала на скомканный матрас, по которому поручик не раз прошелся — следы сапог виднелись в количестве.

— Займись, — не оборачиваясь, бросил Подолянский. Сдернул винтовку, шагнул к окну, стараясь не подставиться под пулю. Еще одного раненного оборона не перенесет, схлопнется.

Из дежурки, что была как раз под ногами, начали стрелять. Уже не как взбесившаяся картечница, а редкими, похоже, прицельными.

— Вацлав вразумил, — сам себе сказал Анджей. Упал на колени, на четвереньках, будто царь зверей, подобрался к окну, глянул вниз. Перед заставой сгрудилось орков под сотню, а то и больше. На снегу лежало от силы с дюжину.

— Рубай! — взлетел над зеленой массой рык. Орки, заметив, что стрельба сейчас ведется только с первого этажа, в узком секторе амбразуры, перешли к решительным действиям. Расступились, не попадая под выстрелы пограничников. К каждому окну на первом этаже кинулось по нескольку орков, с кинжалами в руках. Подолянский себя мысленно похвалил за закрытые ставни. Интересно будет посмотреть, как зеленорылые будут выламывать решетки... Анджей высунул руку над подоконником, не целясь, расстрелял все патроны из револьвера. В его окно тут же прилетело несколько залпов. Запорошило глаза штукатуркой с потолка...

Проморгавшись, прапорщик огляделся. Яны с Байдой не было. Цепочка кровавых капель тянулась к спуску на первый этаж. Уволокла, значит, поручика-подранка. И молодец, и правильно. Хорошая девочка. Выживем, замуж возьму.

Все так же, на четвереньках, пополз к противоположной стене — надо было глянуть, что на заднем дворе творится. Там же и конюшня, и кухня, где кашеварил пан Бигус. И домик гостевой...

Дрогнула земля, застучало, запыхтело, будто за стеной проснулся живой паровоз. Удар, еще удар и зачем частый-частый механический перестук, как от цепной передачи или якорной цепи, что протягивают через храповик. Раздался душераздирающий визг, перекрывший даже звуки выстрелов. Забыв об осторожности, Анджей поднялся, кинулся к окну.

Из-за угла заставы, на полном ходу вылетел голем Маслопупа. Сияли гладкие, полированные цилиндры гидравлических приводов, вырывались из клапанов струйки пара. Со списанного паровика было снято все вооружение и часть бронирования, которое не являлось частью несущего корпуса — Вацлав как-то рассказывал. Но осталась масса, руки-захваты, и опыт ветерана, помноженный на ярость пополам с ненавистью. У граничаров с орками счеты давние.

Вся конструкция скрежетала, гудела и свистела, будто собиралась вот-вот развалиться. Однако боевой механизм передвигался удивительно быстро, и пушечным ядром врубился в нестройную орочью толпу, не ждавшую такого афронта. Маслопуп в начале схватки даже не пытался хватать противника или как-то действовать стальными клешнями, ему и не нужно было — орков убивали, калечили вес голема, помноженный на скорость движения. В тяжелом воздухе, насыщенном запахом гари и дыма, задрожали свист перегретого пара, вопли умирающих...