Пёс имперского значения

Тот, который снимал пробу, сплюнул ещё раз.

— А я думаю, что её уже ни чем не возможно испортить. На вкус — будто собаки нагадили.

— Лучше бы они это сделали с твоей тупой шотландской башкой, — обиделся напарник. — Овсянка с солониной — любимое блюдо экипажа. Не только офицеры, но и сам господин адмирал ест с удовольствием.

— Я разве спорю, — пошёл на попятную шотландец.

— И не спорь. Тем более сейчас твоя очередь идти к артиллеристам.

— Да схожу. Только тебе не кажется, что два шиллинга за пинту дрянного виски — это грабёж?

— А что делать? Они догадались сделать запасы, а мы нет. Но ничего, говорят, что в России водка чертовски дешёвая.

Шотландец ушёл, покачиваясь по морской привычке, а тот, кого он называл Чипом, опять присел на мешок, откинулся поудобнее и прикрыл глаза. И поэтому не увидел как Такс забрался на стол. Собачий нос смешно зашевелился, принюхиваясь к ароматам, исходящим от стоящего внизу котла. Вот оно, спасение! А что, другим собакам можно было? Можно, вот же он, запах… Но всё таки странные тут люди. Мало того, что спрятали, так ещё и варят это. Зачем? На "Челюскине" так не делали.

Когда через десять долгих минут пёс наконец-то вышел из камбуза, каждый встречный казался ему добрым и красивым, дождливая погода за бортом виделась прекрасной, а оставшийся в каюте толстяк — идеалом мудрости и совершенства.

— Нагулялся? — адмирал Каннингхэм открыл дверь требовательно залаявшему Таксу. — Какой он у вас упитанный, сэр Уинстон.

— Я и сам не мелкий, — коротко хохотнул Черчилль, вставая с кресла. — Нам пора, Эрвин.

— Вы разве не останетесь на обед?

— Нет, не могу… Дела. Но если что, я буду в гостинице. Но не думаю, что возникнут вопросы, решение которых нельзя отложить до утра.

Командующий объединённой эскадрой лично проводил гостя до трапа, мысленно поклявшись себе не беспокоить премьер-министра даже в том случае, если небо упадёт в море.

Грэйт Ярмут. Ночь.

— Боже, что я скажу Его Величеству? — сэр Уинстон стоял на балконе "Марин-отеля", куда выскочил в одних только фиолетовых подштанниках, расписанных розовыми чёртиками, и колотился головой об стену.

А Такс нетерпеливо подпрыгивал, пытаясь рассмотреть через перила источник страшного грохота. Да, и почему небо такое красное… Наконец сообразил протиснуться между завитушками кованного ограждения, выбрался на широкий карниз, поглядел в сторону моря и застыл, заворожённый красотой и ужасающей мощью открывшейся картины. Ух ты, как здорово люди развлекаются! Эх и весело, наверное, у них! Да, жалко что собаки так не умеют. И правильно сделали, что подожгли дома у воды — очень уж от них рыбой нехорошо пахло.

Вдали вдруг возник столб воды, подсвеченный огнём, огромный даже по сравнению с другими, постоянно вырастающими то тут, то там. Такс восхищённо зажмурился — вот это бабахнули! А когда открыл глаза и не обнаружил на месте взрыва сразу два больших плавучих острова, возмущённо рявкнул. Трусы! Жалкие трусы, даже хуже кошек — испугались что заругают, и спрятались. И ещё один пропал… И ещё…

А этот…, смех да и только — залез под воду и думает что его не найдут. Обознатушки-перепрятушки, кончики мачт сверху остались, даже отсюда видно! Хитрый, но глупый. Самый же главный весельчак на празднике, это тот плавучий остров, на котором сегодня днём были. Он единственный, кто не стоит на месте, всё кружится, танцует, огненные языки из башенных труб всем показывает, чёрным дымом окутался, а кое-где уже и костры развели. Хорошо им…, сейчас напляшутся и пойдут шашлыки жарить. А то что за веселье без жареного мяса?

— Это конец…, прохрипел сэр Уинстон, хватаясь за сердце и сползая по стене.

Такс оглянулся на него с одобрением и помахал хвостом. Какой толстяк молодец, однако! Первым догадался, что весёлый остров — самец. Вот как всех под себя подминает, аж завидно становится.

— Почему? — Черчилль дрожащими руками ухватился за витые прутья балконного ограждения и привстал на подгибающихся ногах. — За что мне это?

И опять сел, когда пятнадцатидюймовый снаряд прошелестел где-то в вышине и упал на город. Только после этого премьер-министр вышел из оцепенения и обратил внимание на взрывы и пожары в Ярмуте. Города как такового больше не существовало. Единственно только здание гостиницы да два дома по обе стороны от неё стояли нетронутыми, будто прикрытые крыльями невидимого в ночи ангела-хранителя.

Со своего балкона сэру Уинстону был хорошо виден линейный крейсер "Ринаун", избивающий стоящие на якорях корабли. Не совсем безнаказанно — многие огрызались. Вот только большинство снарядов ложилось с перелётом, накрывая своих же.

Дальнейшее отложилось в памяти отдельными, плохо связанными между собой картинками. Вот узнаваемый силуэт линкора "Худ", осевшего на корму и подсвеченного горящими за ним транспортами, вдруг разламывается и исчезает… Взрыв во внутреннем дворике городской тюрьмы… Чья-то оторванная голова, прилетевшая неизвестно откуда и упавшая на колени премьер-министру… Стук осколков по черепичной крыше… Всё тот же взбесившийся "Ринаун", пропавший из виду после яркой вспышки на нём…

Когда два офицера Восточно-Йоркширского полка, каким-то чудом пробравшиеся через разрушенный город, вынесли бьющегося в истерике Черчилля и осторожно положили его на заднее сиденье машины, Такс успел прошмыгнуть следом. Открытый армейский автомобиль рванул с места так, что пса вжало в спинку. А когда получилось встать на задние лапы и поглядеть назад, единственное, что удалось увидеть, — падающий фасад гостиницы. Падающий вместе с балконом, украшенным коваными завитушками. Да, славно повеселились. Люди такие выдумщики!

Лондон. Вестминстерский дворец. Десять дней спустя.

— И что вы на этот раз придумаете в своё оправдание, сэр Уинстон?

Черчилль, которому врачи только сегодня разрешили встать с постели, вздрогнул от прямого оскорбления, нанесённого королём, потемнел лицом, но сдержался. Может причиной тому стала рота автоматчиков, присутствующая на заседании Верхней Палаты?

— Но Ваше Величество…

— Я не желаю ничего слышать, — перебил его Георг Шестой. — И вообще, ваша деятельность слишком дорого обходится Великобритании. Или, сэр Уинстон, вы не считаете потерю половины нашего флота такой уж большой утратой? Этого мало? Три адмирала, семь генералов, две гвардейские дивизии, одиннадцать линейных пехотных полков… Где они? Где?

Король перевёл дух и выругался, почему-то по-русски.

— Да, я спрашиваю — где они? За всю свою историю Англия не несла таких потерь и не испытывала большего позора. И не говорите мне — у короля много! У короля нет ничего. А то, что по счастливому недоразумению ещё осталось на плаву, не отобьётся даже от папуасов, если те приплывут на своих челнах.

— Но я возглавлял Адмиралтейство всего только…, — Черчилль попытался вставить оправдание.

— Пытаетесь свалить вину на лорда Клизмсборна? — перебил Георг. — Кстати, покойник просил передать вам вот это.

Такс, до того удачно стащивший у какого-то растяпы большой мешок с мягкой овечьей шерстью и успешно отразивший две попытки отнять добычу, наслаждался комфортом и звуками перебранки. А когда бородатый дядька с орденами ругался и топал ногами, так вообще повеяло чем-то родным и близким. Но потом он вытащил блестящую стреляющую штуковину, и пёс серьёзно обеспокоился.

Это же не игрушка! Знаешь как больно от неё бывает? На своей шкуре испытано. Дяденька, брось… Выкинь, кому говорят… Да не маши ей так… И не пинайся, кошак ты лишайный… Ах так? Укушу… Опять непонятно? Брось немедленно… Опять? На тебе… Ой! Ты что, самка барсука, натворил? Не знал, что оттуда злые кусачие осы вылетают? И как теперь толстяк будет жить с дыркой в голове? Что? А почему он не дышит? Ну и сволочи вы все… И злые… Уйду я от вас.

Глава 18

Граждане, по курсу нету айсбергов,

Только Ивановы на пути.

Правда, если вдруг какая каверза,

Айсбергов легко всегда найти.

Сергей Трофимов.

"Из писем и воспоминаний вице-адмирала Королевского Флота Иосифа Бродского.

Большая энциклопедия Корсиканского королевства. Издание 1998 года. Париж.

Письмо первое.

Здравствуйте, дорогая мама, сестра Соня, и тётя Роза. Я вас всех люблю и очень таки вспоминаю. А Моне, что из пятой квартиры, скажите, что про него нет ни одного словечка, особенно про те сто рублей, которые был должен ему с прошлого года.

Ай, мама, я таки прекрасно знаю, что вы скажете при прочтении этого письма. Вот только ваш Ося не такой уж бестолковый, как представляет себе тётя Роза. Она всё так же не умеет готовить? Так передайте — её будущий зять уже привык кушать много и вкусно, а не то, что она по ошибке считает едой.

Но теперь по порядку… Как вы помните, наш корабль вышел из Одессы в страшный шторм, и со мной случилась такая морская болезнь, что я пролежал до самой Греции, где мы бросили якорь в видимости берега. Причиной остановки послужило то обстоятельство, благодаря которому я и сделал первый шаг по карьерной лестнице, получив звание старшего матроса будучи ещё новобранцем.

Капитан наш, почтенный реб Андрий Остапович Оноприенко, углядел на берегу бесхозное стадо свиней, охраняемое всего лишь четырьмя пастухами. Я в числе прочих был послан препроводить брошенных под открытым небом животных на борт, и во время спасательной операции успешно заменил командира, покусанного собаками и побитого посохами туземцев. Именно за этот подвиг мной и получено повышение в чине.

Но вы, мама, не беспокойтесь, и тёте Розе передайте, что её будущий зять гневно отказался от нежных, тающих во рту шкварок. Прямо от большой шипящей сковородки, в которую можно макать восхитительный свежеиспечённый хлеб, хрустящей корочкой собирая со дна золотистые колечки лука. И с негодованием отверг предложение попробовать вкуснейшие отбивные, зажаренные в белых сухарях и яйцах, взбитых с козьим молоком. А на сало, розовое, с мясными прослойками в палец толщиной, даже смотреть не стал. К тому же оно получилось жестковато, видимо из-за особенностей местного климата, и ещё наш кок злоупотребляет специями. Но у меня, вы же помните, от красного перца всегда изжога, которой и маялся до самой Корсики. Но об этом в следующем письме.

PS. Спешу поделиться новостью, которую по большому секрету узнал от старшего лейтенанта Королевской госбезопасности Степана Генриховича Наливайко. Оказывается для нас, природных корсиканцев, сало, которое нельзя перепродать, автоматически становится кошерным.

Письмо четвёртое.

Как я уже сообщал ранее, учёба наша подходит к завершению, и к маю мы должны выйти в море, покинув этот райский остров, чем-то напоминающий родную Одессу. Может быть тем, что аборигены, жившие здесь до появления настоящих корсиканцев, похожи на наших молдаван, продающих на Привозе брынзу, вино и мамалыгу. Всегда такие же пьяные и не понимающие ни одного языка, кроме матерного. Вот только штукатурным искусством не владеют, а потому дома у них сложены преимущественно из дикого камня, кое-как обтёсанного, да так и оставлены.

Но в отличии от молдаван народ сей, хоть так же тёмен и необразован, но весьма умён и живостью природной восполняет недостатки воспитания. Основное их занятие, кроме вендетты и виноделия — гордиться двумя великими монархами, которых остров подарил миру. Имеются ввиду покойный Наполеон и король нынешний, фамилией тоже Буонапартий

Самого Его Величества мы так и не увидели. По сообщениям газет, он после взятия Марселя с армией штурмует Тулузу. Как сообщил на политзанятиях товарищ Наливайко — мэрия города уже обсудила условия почётной сдачи, но правила приличия требуют выдержать месячную осаду. А пока идёт бомбардировка предместий ручными гранатами по заранее оговорённым целям. Королевской авиацией командует какой-то граф, всё никак не могу запомнить его фамилию. Но человек премилейший, и в редкие часы наших увольнений в город, его всегда можно застать в таверне под странным названием "У весёлого шушпанчика", где он за стаканчиком хорошего анжуйского рассказывает удивительные истории о маленьких планетах, растущих на них больших баобабах, и рисует на салфетках шляпу, съевшую слона.

Но прошу вас, мама, не рассказывайте об этом тёте Розе. Потому что этот рисунок напомнил именно её, загорающую на пляже. Да… а нас ждёт море. Но подробности в следующем письме.

Письмо шестое.

Как я уже предупреждал, в Первомай, который празднуется и на Корсике, состоялся наш выпуск. Итогом его стали лычки старшины второй статьи на моих плечах, а потому, мама, можете обрадовать тётю Розу очередным повышением её будущего зятя. После торжественного построения и распределения в экипажи состоялся праздничный обед, который заключался в трёх блюдах — олла-потрида по-гишпански, пельмени по-пролетарски, и борщ с пампушками по-корсикански. Особенно порадовал последний, приготовленный по старинному рецепту того, ещё первого Буонапартия.

И вот наша подводная лодка вышла в Средиземное море. Не буду описывать его красоты, всё равно с перископной глубины мало что видно, но скажу одно — оно почти такое же красивое как Чёрное в Аркадии или Крыму, но самую чуточку побольше.

Капитан наш опасался вездесущих англичан, чьи корабли шныряют туда-сюда совершенно свободно, как пьяница шарит в собственных карманах в поисках завалявшегося рубля. И потому к Гибралтарскому проливу подошли ночью, дождавшись тумана. Мне, как отличнику боевой и политической подготовки, было разрешено посмотреть в поднятый перископ на знаменитые Геркулесовы Столпы. Но в темноте их было не разглядеть, чему я немало огорчился.

Само название города, горы и пролива, восходит своими корнями в глубокую древность. Сами британцы, незаконно оккупировавшие территорию ещё в тысяча семьсот четвёртом году, называют какого-то Тарифа Абензакка, проходимца мавританского происхождения, давшего этому месту своё имя. Но совсем недавно прогрессивный испанский историк дон Алехандро Санчес Шантаринос установил, что название переводится с одного из забытых языков как "Гиббон, сбежавший от Лара с Талара" Тому подтверждением служит гора Абилла, что означает "Обезьянная", расположенная на африканском берегу и фигурой почти что повторяющая Гибралтар.

Но слава Всевышнему, который снова есть по приказу партии, пролив миновали без происшествий и мы, пройдя узость, обогнули мыс Спартель и скоро пришли на вид Кадикса, а там уже всплыли для зарядки аккумуляторов. Мама, передайте тёте Розе, чтобы она не беспокоилась, так как прелестных испанок невозможно было разглядеть даже в мощный бинокль производства Нижегородского завода имени покойного господина Цейса, хотя я очень напрягал зрение. Единственная женская фигура на берегу, в течении долгих двадцати минут вызывавшая интерес экипажа, при тщательном рассмотрении оказалась католическим монахом.