Еще слева в рыло — попал! — голова Исая мотнулась назад, он коротко хрюкнул, словно захлебнулся чем-то, но устоял на ногах и даже попытался отмахнуться... да как-то уже не в дугу, словно сослепу... Мик, к тому времени обретший уверенность и хладнокровие, ударил опять слева, но уже с тактическим расчетом: Исай качнется башкой чуть вправо, и тогда он его встретит правой же, только по полной программе, с разворотом корпуса, с доворотом бедра, в челюсть... или куда там повезет...
Но Исай вдруг присел от последнего, не самого сильного, удара и выставил над головой растопыренные пальцы обеих рук: "Всё, всё, хорош!.."
Микула в первый момент даже не понял смысла происшедшего:
— Чё?.. Чё — хорош!? Ещё надо?
— Харэ, завязываем! — пробулькал Исай, находясь все в той же позе: в полуприседе, растопыренные ладони над головой...
Лук первый понял победу, он чуть не запрыгал от восторга... но тут же задумался: что дальше-то. Если по понятиям — не должно бы худому быть, но...
Микула глубоко вздохнул и вдруг понял, что только теперь к нему вернулись обычные краски этого мира: легким мало воздуха, они горят, сумерки вот-вот разродятся дождем, он победил, пальцам больно, рот словно порезан... Эти все смотрят на них... Надо постоять над противником... одну секунду, не больше... и выйти вон с веранды... Если эти на него кинутся — он помашется и с ними!.. Да хоть с кем!.. Лук-то поможет... наверное?..
Однако, драться больше не пришлось.
К Исаю, видимо, вернулась большая часть сознания, утраченного от кошмарных ударов этого... этого... Ой, стыдоба!.. Камиль Исай, признанный шишкарь среди уличных сверстников, выпрямил ноги и, не разгибая спины, брякнулся худым задом на грязную верандную лавочку. Изо рта сама собой выхаркнулась густая струя кровавой слюны с пузырями. В башке шумело, жить не хотелось, на корешков глаза не поднять... Исай утерся рукавом и еще раз сплюнул... со стоном... похоже зуба-то нет. А кровь из носа так и лезет, не унять. Все чисто: сам пощады попросил. Он ему, конечно, тоже настучал по тыкве... Но все корешки-сволочи другое запомнят об этой драке.
— Кома, ты там жив, в порядке? Платок дать, нос утереть?.. Не надо? Ладно, отдыхай покудова. А ты, Мик через два кэ!.. Не, ну, ты четкий пацан, молоток! Все по чесноку, я очевидец. Горжусь знакомством. Меня Татарин здесь зовут. Может, слышал?
— Еще бы! — соврал Микула. — И не раз, тебя многие знают. Рад знакомству.
Он с готовностью пожал — ой, больно руке! — протянутую Кузей руку и стрельнул глазами в Лука: тот должен понимать, что к чему...
— Это точно. И у нас в кубике тоже про тебя знают, я не один раз слыхал. Ну, мы с Микой пойдем тогда? — Лук сгоряча даже не сообразил, что эти его слова не очень гладко стыкуются с недавними расспросами о Кузе... Но сошло.
— Хиляйте крупным хилем друзья, наш с вами раут завершен. Но... можно было бы и мировую с юношей Исаем раздавить, нам всем, для знакомства, а? Вы как? По водочке, а? Вместо шампанского? Я проставляюсь.
Лук отрицательно покачал ушами (только этого им еще не хватало!), а Микула, на правах триумфатора, основную часть отказа взял на себя:
— Нет, мерси. Рады бы, но уж не сегодня, меня и так мама заругает, что поздно домой приду.
Маленькая толпа зайсанских неуверенно загыгыкала услышанному от борзого незнакомца Мика.
"Полудурки, мля... чего смеются?.. Да сегодня хрен бы с вами со всеми, вместе с Комой идиотом! Всё, всё на свете пустая чешуя в такой а-фигительный день! Чумовой день! Петь и плясать! Эх, выпить бы, выпить, под эдакий-то повод!.. Завтра, например. Но не правильно — квасить-праздновать, покудова он порученного дела не сделает, покуда обещанного "подхода" не дождется... разве что нынче вечером, одного стопаря — можно, с сеструхой. Все остальное на свете не важно... рядом с этой новостью! Завтра же надо будет больничный взять, вместо гульбы, и в Свердловск ночным скорым... Или межгород заказать? Нет, лучше в личняк. Посоветоваться, типа, дальше Васины слова передать..."
Кузя-Татарин поднял глаза на лицо Микулы, на его окровавленный рот и усмехнулся добродушно.
— Не, ну, тогда конечно, тут без базара, маму надо слушаться. Пока парни, до новых встреч.
Друзья уже вырулили на улицу Ленина, когда, наконец, их отпустило достаточно, чтобы общаться в привычном режиме. Кровь с лица стерли, общими усилиями, у Микулы даже носовой платок нашелся, но...
— Мика, встань сюда, поближе к фонарю и витрине, я еще раз гляну... Вот же черт!..
— Что такое?
— Да, похоже, у тебя щербинка образовалась на переднем зубе. Небольшая, но есть.
— Где, где?.. Здесь?.. Точно, ощущаю. Вот гадство! Теперь мамочка мне весь мозг проклюет!..
— Может, не заметит? Мало ли, по телефону говорит, а ты сразу в ванну, а потом вроде бы как спать...
— Мама не заметит? Ха, Лук, ты чего!? Маму мою не знаешь, что ли? Да она уже, небось, чувствует... материнским сердцем... как в книгах пишут...
Микула матерно выругался, ударил кулаком в ладонь и тут же охнул: костяшки пальцев на правой руке аж скрипнули жалобно. Черт бы с нею, с щербинкой, но маму огорчать он не любил, мама — она добрая, она очень и очень хорошая!.. С отцом-то полегче: пока-а-а он еще из командировки вернется...
— Больно, Мика?
— Да ерунда. Сейчас домой вернусь — начнется основное.
— Может, мне с тобой?
— Ага, сейчас!.. Нет уж, лучше я один... Скажу, что какой-то пьяный идиот дверью... на выходе из магазина, типа, а я как раз входил...
— Не похоже по лицу, не поверит.
— А я, типа, от боли в драку полез. Дракой залакирую: сначала, дескать, дверь, потом в драке увяз... Короче, отоврусь как-нибудь. Ладно, давай лапу, и пока. Ой, мля... осторожнее, я, кажется, костяшки все расшиб! Надеюсь, я тебя не подставил своими этими... ну...
Лук правильно оценил деликатную вежливость друга, совесть опять куснула его в самое сердце... за свое бездействие в драке...
— Нет, не подставил. Все, что надо было, я передал, минутное дело, хоть и важное. Потом расскажу, что к чему. И... ты был крут, Мика, я бы, наверное... да точняк бы так не сумел. Надо будет мне тоже потренироваться, а то ленюсь, ленюсь...
— Не ленись. Вдвоем бы мы тогда кого хочешь отметелили!
— Да, это да... Но это потом, а сейчас давай по домам, пока!
— Пока!
И они разбежались, подгоняемые проснувшимся дождем.
Родители смотрели по телевизору КВН, и Лук отделался половинной порцией раздраженных нравоучений, прошмыгнул на кухню, к бабушке. Бабушка привычно повела носом, думая, что делает это исподволь, но — нет, от внука не пахнет ни табаком, ни вином... Раньше она к старшему этак принюхивалась, и не однажды уличала, теперь малый подрос...
— Не промок? Борщеца налить?
— Налейте, бабушка, только чуть-чуть. И с мясом!..
Мама с порога, через зеркало-трюмо — телефонная трубка в одной руке, записная книжка в другой, — увидела изменения в Микулином лице. Она почти мгновенно, даже не меняя интонации, все тем же щебечущим тоном, свернула беседу с подружкой, и помчалась к сыну. Мик сумел соврать вполне убедительно: мама поверила почти всему услышанному, усомнилась только насчет "все в порядке, абсолютно ничего не болит", но в итоге, сквозь слезы, высказала вслух выстраданную, до поры затаенную мысль: хватит папе в этой забытой богом дыре сидеть, хватит! Ему надо в Москву переводиться, как можно быстрее, ну, сколько еще терпеть и ждать обещанное!..
— В общем, Вася, готовься. Нет, ну всякое может случиться, ты же понимаешь, если, к примеру, по линии ЦК возьмут и сковырнут старика, со всеми нами, грешными... Косыгин-то за него горой, но не он один решает, что лучше для обороны и народного хозяйства, а что нет. Но если по без случайностей — в мае уже у нас будешь. Полгода у тебя на раскачку есть, готовься. Квартиру подберем, то, се... Ребят наших ты знаешь, не один год... Скоро не ты Соколову, а он тебе докладывать будет. Так что... Сын-то оболтусом растет, или в папу?
— В маму. Хороший парень, думать любит и умеет, учится хорошо. Подрался на днях... сообщили тут мне...
— В папу. Ну... пацанам сам бог велел. Сколько ему — тринадцать?
— Шестнадцать в апреле исполнилось, выпускник.
— Ой, мамочка дорогая! Как время бежит!.. С тебя уже ростом, небось?
— Догоняет, уже вот-вот.
— Тоже, значит, верзила. Еще вопросы по теме есть?
— По Соколову нюанс, Валериан Дмитриевич. Хорошо бы нас как-то развести по будущей деятельности?.. Ну... дабы избежать ненужных неловкостей... как бы перемены в служебных отношениях...
Замминистра подошел вплотную к Тимофееву и задрал голову, словно бы вглядываясь снизу вверх туда, вглубь, сквозь зрачки...
— Ерунда. Все живем, как в бардаке на вулкане, сидя на гнилых качелях: сегодня ты, потом тебя. Погоди, еще мной командовать будешь, если, конечно, от инфарктов-инсультов до этого не загнешься. Соколов мужик башковитый, свой воз тянет не хуже нас с тобой. Но его время подходит к концу: директор вашего ТЗМ — это его потолок. Вася, мне, нам — такие как ты нужны, чтобы наперед думали, за себя и за других. Чтобы в небеса башку задирать умели, а не только по-бурлацки под ноги смотреть, в лямку грудью упираться. Газеты читаешь? Телевизор смотришь? Врага по радио слушаешь?
Василий Тимофеев ухмыльнулся на шутку замминистра, но в меру, без развязности.
— Стараюсь, по мере сил. Вы насчет евреев с арабами?
— Нет. Хотя и нас с тобой коснется, когда все там накроется медным тазом. Арабов, после первой эйфории, уже совершенно явно евреи раком ставят, третий день подряд, и от одного от этого нам в скором времени хлопот не обобраться, с нашими профильными поставками, будущими чужими трофеями! Впрочем, я ошибся, эта область вооружений — как раз не твоя забота, считай, что тебе повезло. Но я про нобелевских лауреатов говорю. Следишь?
— Ну... так, между прочим, — соврал Тимофеев, соврал без ясной цели, просто из осторожности, чтобы не показывать посторонним вектор своих внеслужебных интересов, хотя именно Валериану нет особого смысла врать, он тоже из "ПрВр", да еще на первых ролях. — Что-то там с прорывами по медицине.
— Может быть, и по медицине, и по физике с химией. Но с некоторых пор, к традиционной скамейке нобелевских лауреатов приставной стульчик прикрепили, за экономику теперь дают. Про тезку своего слышал, Василия Леонтьева?
— Конечно, известная личность, головастик! Главный плановик капиталистической экономики! — Василий Тимофеев не только слышал, он, через своих единомышленников, умудрился раздобыть главный труд этого "русского американца": оригинал плюс "самопальный" перевод, и не жалел остатков, свободных от работы, времени и сил на изучение... Да наверняка Валериан Дмитриевич в курсе его интересов, но изображает из себя простоватого... может, тоже прослушки боится у себя в кабинете? Впрочем, все боятся, это нормально.
— Вот. В прошлый четверг объявили нобелевского лауреата по экономике, нашего бывшего соотечественника, а с двадцатых годов эмигранта, Василия Васильевича Леонтьева. Интернационалисты-мыслители в ЦК считают, что он наполовину еврей, то есть, как бы чужой, а я считаю, что они козлы, а он наполовину русский, то есть, наш. Но это так, к слову...
Ох, уж этот пятый пункт, графа национальность. Василий Тимофеев, там, глубоко внутри себя, старается не поддаваться на всех этих "чучмеков", "жидов", "хохлов", "пшендей", "хачиков"... Как правило удается, хотя рудименты пещерного мышления... увы... Нет, он, конечно, старается и дальше выращивать в себе человеческое... и в любимом сыне тоже, но.... Но спорить публично перестал, а начальству иной раз и поддакнуть может, соблюдая меру и такт, разумеется. Тем более, что начальство, равно партийное и производственное, очень уж ушлое на сей счет: вечером за бутылкой анекдоты про чукчей и армяшек, а в дневное время, на свету и с трибуны — махровое такое братство всех народов и национальностей!.. Кроме китайцев, разумеется. И не дай бог тебе перепутать время суток! В любом раскладе, лично ему глубоко по хрену, кто там была мама у Василия Леонтьева, поскольку отнюдь не мама и не папа его придумали межотраслевой анализ, за который он "нобелевку" получил.
— Да, наполовину русский, но на остальные сто процентов — американец. И когда он для войны, для наших поставок по лендлизу циферки считал, он, прежде всего, заботился о показателях американского народного хозяйства, своего нового отечества. И правильно делал, если по чести рассудить. Советую тебе почитать его труд, весьма советую.
— Хорошо, Валериан Дмитриевич! Обязательно достану! — Тимофееву и в голову бы не пришло доложить ВэДэ, что оригинал и перевод монографии Леонтьева давно уже в домашнем кабинете на столе "безвылазно" поселились, а также, в дополнение и расширение горизонтов, труды Шатилова, статьи Глушкова... Начальство любит, когда его советам и рекомендациям бережно следуют, а не пропускают мимо ушей, или, того хуже, осваивают в опережающем режиме.
— Вот, достань. При случае обсудим, поворожим над идеями, авось и нам пригодится. Хотя, не уверен, что пригодится. Понимаешь, Вася!.. Вот ты, предположим, занес мне папку с расчетами — чего там и сколько необходимо для выполнения плана вашего предприятия.
— Да, Валериан Дмитриевич. Все расчеты лично...
Василий Тимофеев тотчас подобрался внутренне. Он не мальчик-дошколенок, он не раз и не два наблюдал чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, то есть, с очень близкой дистанции, как мирный, чуть ли не семейный, или вот-вот наградной разговор на ковре у начальства оборачивался вдруг немилостью или крушением карьеры. Но — ошибся в этот раз Тимофеев, разговор остался разговором, безо всякого коварства.
— Не сомневаюсь в тебе, сиди, не суетись. Все знают, что в своевременном серийном запуске обеих ступеней "Темпа" прежде всего твоя инженерная заслуга. Но твои расчеты на моем столе расположились аккурат рядом с папкой от смежников твоих. Наша обсчитывающая "бухгалтерия" тыкс-мыкс — не бьются балансы, не совпадают объемы и расчетные величины, пришедшие с обоих ведомств, да оно и понятно, поскольку ты, со своими расчетами, от смежников засекречен, они от тебя. Но на то и я есть, Родиной поставлен, чтобы узлы распутывать, неровности разглаживать. Засыпал и разгладил, применив изобретательность и смекалку, не хуже еще одного твоего тезки, бойца Василия Тёркина!.. Разгладил, в единую кучу собрал, наверх понес. А у них, в Совмине, та же петрушка: половина сведений — вилами на воде, потому как министерство обороны секретничает, а вторая половина тоже... того... даже хуже! Потому как на Старой площади зырят, зырят в цифры мои, а потом вдруг их осеняет идея!.. Дескать, не худо бы к пятидесятипятилетию со дня рождения Красной Армии взять... — Тут Валериан Дмитриевич не выдержал и заматерился взахлеб. Начал, было, шарить правой ладонью по столу (ишь, как вены-то у него набрякли, валидол, похоже, ищет!), кинул искоса взгляд в Тимофеева и руку шарящую остановил, в кулак стиснул.
— Не смотри на меня так, Василий батькович. Если прослушивают — пусть слушают, пусть правду знают! На чем я остановился?..
