— Неужели нельзя отказаться от роли, если она тебе не нравится?
— Нет, нельзя! И этому есть тоже много самых весомых причин. Если говорить о второстепенных персонажах, то основная причина для этого — "понты". Возможность заработать, не прикладывая к этому практически никаких усилий. Особенно ценятся ими смертные роли. За них "понтов" дают больше.
— Какие роли?
— Такие роли, где персонаж умирает на Сцене. И тут, надо признать, у мелких актеров имеется одно неоспоримое преимущество — они могут умирать на Сцене по нескольку раз.
— Как это? — опять не могу я взять себе в толк.
— Очень просто. В Пьесе, как ты знаешь, есть роли главные, заглавные, второстепенные. Если кому-нибудь из значительных персонажей по Сценарию уготована смерть, то это автоматически означает конец выступления и для актера, играющего эту роль. Ведь ни в каком другом качестве он в Пьесе уже появиться не может! Другое дело — эпизодическая роль. Это лицо мелькает на Сцене не чаще, чем раз в месяц, и то в течение всего лишь нескольких мгновений, где-то в толпе на заднем плане. Соответственно, ни его присутствия, ни его отсутствия на Сцене никто заметить не может.
— И что?
— Поэтому ничего удивительного не будет, если такой персонаж сначала погибнет в кровопролитном сражении, через пару Актов его выведут на виселицу с мешком на голове, а чуть попозже — ликвидируют как вражеского шпиона в маске. Эпизодический персонаж погибает, а актер по-прежнему жив, здоров, и ждет своего очередного воплощения! Ну, не прелесть ли? Сколько тебя ни убивают, а ты все жив! Они, эпизодические актеры, мастера играть мелких трагических персонажей. Иногда так и клянчат — мол, напишите какой-нибудь Сценарий с эпизодическим убийством! А еще лучше — с массовыми какими-нибудь смертями. Любят они это дело, а некоторые до того наловчились умирать на Сцене, что за одну минуту своих талантливых предсмертных мук могут заработать "понтов" на целый месяц жизни!
— Вот, значит, как, — высказываюсь я. Но уже другая тема занимает мои мысли. Хотя я не знаю, как удачнее сформулировать свой вопрос.
— А что случается с актером, персонаж которого умирает? Если это значительный для Пьесы персонаж? — решившись, спрашиваю я.
— Если персонаж актера навсегда покидает Сценарий Пьесы, актер тоже уходит.
— Куда уходит?
— Кто его знает — куда... По крайней мере, он уходит отсюда, — и Барон одним своим жестом объемлет весь окружающий нас мир, от края и до края.
А я вдруг вспоминаю свой порядковый номер в списке Судьи — девяносто второй, хотя в самом списке значилось не более сорока человек. Следовательно, можно предположить...
Но Барон уже отвлекает меня от этих мыслей, предлагая опять сыграть в шахматы. Нет, играть в шахматы сегодня у меня совсем нет никакого настроения. Я отказываюсь, ссылаясь на то, что собирался почитать Сценарий Пьесы. Барон, как я и думал, целиком поддерживает эту идею, и оставляет меня одного.
Да, только сегодня я, наконец, принес из Библиотеки пару папок с текстами уже сыгранного Сценария Пьесы, и сейчас они лежат на моем столе, на самом видном месте. Я смотрю на них, и чувствую, что и приступать к их изучению никакого настроения у меня нет.
Снова меня начинают одолевать какие-то тягостные думы. Куда же от них можно деться в этом мире?
В конце концов, я чувствую, что мне просто необходимо, по крайней мере, покинуть пределы своей комнаты. Мысль о том, что мне снова предстоит выйти в мир, полный самых загадочных и, зачастую, не самых благоприятных для меня перспектив, меня несколько настораживает. Но мысль остаться один на один со своими внутренними переживаниями нравится мне еще меньше.
В конце концов, если я хочу выжить в этом мире, я не должен бояться всяких неведомых опасностей! Наоборот, я должен идти им навстречу. Чтобы скорее познать их, и приобрести столь нужный мне жизненный опыт. Как говорил Барон, нужно научиться извлекать пользу из неприятностей!
И я с решительным видом покидаю пределы своей комнаты.
Идти, в общем-то некуда, кроме как в Центральный Зал. Туда я и направляюсь. Вернее, путь мой лежит в Гостиную.
В Гостиной на этот раз снова достаточно людно — здесь находится до десятка человек, а то и более, и не только мужчин. Центром притяжения внимания всего собравшегося общества является большой стол, выдвинутый на самую середину помещения. Все присутствующие располагаются вплотную вокруг стола, и мне очень даже непросто разглядеть, что же там, на этом столе, происходит. Единственное, что я понимаю — это не хоккейные состязания, это что-то совсем другое.
Как обычно, все присутствующие крайне увлечены каким-то общим занятием. Моего присутствия никто из них не замечает, да я и сам не хочу привлекать никакого внимания. Я просто хочу рассмотреть происходящее поближе, и попытаться самостоятельно вникнуть в его смысл.
Насколько я могу рассмотреть, на столе расположен какой-то внушительных размеров картонный лист, занимающий чуть ли не всю его поверхность. Этот лист, как я замечаю, расчерчен на какие-то разноцветные квадраты, и смутно напоминает мне шахматную доску. Но это только на первый взгляд. Различий, пожалуй, больше, чем сходств.
Клетки на листе, в отличие от шахматной доски, раскрашены в самые разнообразные цвета, да еще внутри них вроде бы даже написаны какие-то непонятные мне обозначения. И вместо шахматных фигур на этом разноцветном игровом поле стоит одинокая вычурная фигурка.
Вокруг стола кипит активная жизнь. Между участниками этого малопонятного мероприятия идет оживленное общение.
— Кто ходит? — деловито осведомляется чей-то голос. — Вы, Граф? Ну, так давайте, чего тянете?
— Прошу прощения! — вставляет Граф свою реплику в общий шум. — Перед своим ходом я хочу купить четыре черных фишки!
За столом возникает дополнительное оживление, вызванное, этим объявлением.
— Я тоже хочу купить черных! — заявляет Баронесса.
— Свободных черных нет! — объявляет Герольд официальным тоном. — Все черные фишки на руках у игроков!
Это сообщение вызывает заметное возмущение присутствующих.
— Как это — нет? — выражает общее недоумение Граф. — Должны быть!
— Свободных черных фишек нет! — настаивает на своем Герольд.
— У кого это они, интересно знать?
Вопрос опять обращен к Герольду, который, как я начинаю догадываться, исполняет роль официального распорядителя. Впрочем, на заданный Графом вопрос Герольд хранит непроницаемое выражение лица. Гул недовольства снова проносится над столом.
— Кто-нибудь продает черные фишки? — вопрошает Граф, обращаясь, кажется, сразу ко всем присутствующим. Но его вопрос уходит в пустоту.
— Ходите, Граф! — настоятельно предлагает Герольд.
Граф досадливо мотает головой, и берет в свою руку лежавшие на клетчатом листе пару игровых кубиков. Зажав их между двух своих ладоней, он несколько раз трясет ими в воздухе, после чего выпускает кубики на свободу. Тотчас же это самое игровое поле плотно скрывается от моих глаз человеческими фигурами, проявляющими к результатам действа самый живой свой интерес.
— Одиннадцать! — объявляет Герольд и начинает совершать какие-то манипуляции на игровом поле. Судя по всему, он передвигает по нему ту самую одинокую фигурку.
— Черные плюс два, белые минус один, желтые минус три! — объявляет Герольд во всеуслышание.
Это в высшей степени загадочное объявление вызывает у игроков целый приступ самых неподдельных эмоций. Граф так просто нечеловеческими усилиями пытается скрыть свою досаду — видимо, ход игры не укладывается в его сценарий.
— Продаю черные! — вдруг раздается над столом голос, принадлежащий Герцогу. Это сообщение на краткий миг воцаряет за столом недоуменную тишину. Даже я подвергаюсь некоторой степени общественного недоумения. Как же так — только что черных фишек как будто вовсе не было в игре, и вот они вдруг появились!
Однако, всеобщее замешательство длится весьма недолго.
— Покупаю! — складным хором восклицают Граф и Баронесса, и тут же все остальные игроки приходят в неописуемое возбуждение. Как я понимаю из тут же возникшего шума, черные фишки желают приобрести буквально все.
— Четыре черных по тридцать два за штуку! — объявляет Герцог.
— Тридцать один с половиной! — практически тут же отзывается Граф.
— Беру! — почти кричит Баронесса.
— Продано! — объявляет Герольд, вооружившись неким деревянным молоточком, которым тут же несильно ударяет по какой-то специальной подставке. Всплеск эмоций сопровождает это событие.
— Шесть черных по тридцать два с половиной! — снова делает заявление Герцог.
— Беру! — кричит возбужденный Граф, и по выражению его лица уже решительно нельзя понять ни его чувств, ни мыслей. Да и всех остальных, как я вижу, захватывает какой-то совершенно неестественный ажиотаж.
Но Герцог, по-видимому, не собирается больше ничего предпринимать. И именно эта его позиция вызывает новый приступ общественной эпилепсии.
— Покупаю по тридцать две с половиной! — кричит кто-то. — Покупаю все черные по тридцать две с половиной!
— Тридцать три! — слышится мне чей-то слабый писк, впрочем, настолько неуверенный, что вряд ли его кто-то принял всерьез.
Тем временем Герольд, поняв, что все значимые события уже состоялись, вновь вооружается молоточком и начинает часто колотить им по подставке, производя громкий, ответственный стук. Страсти за столом постепенно начинают стихать.
— Желает ли кто-нибудь еще что-нибудь продать или купить? — официальным тоном спрашивает Герольд, когда относительную тишину за столом можно уже считать восстановленной.
Но никто из присутствующих никаких желаний уже не высказывает.
— Ход Герцога! — объявляет Герольд, и я вижу, как Герцог хватает с игрового поля кубики и совершает ту же самую процедуру, что и Граф. Кубики вновь летят на стол.
— Четыре! — объявляет Герольд, и опять совершает на игровом поле какие-то перемещения. — Синие плюс два, желтые плюс один, черные минус три!
И снова за столом всплеск эмоций! На Графа в этот момент просто страшно смотреть — судя по всему, он готов рвать на себе волосы. Но всем остальным, как я вижу, нет никакого дела до его личных переживаний. Игроки весьма дружно поднимают новую тему для общения.
— Желтые! — кричит кто-то, — покупаю желтые!
— Есть свободные желтые фишки! — объявляет Герольд официальным тоном. — По курсу сто сорок четыре за штуку!
Это объявление неожиданно охлаждает пыл желающих приобрести желтые фишки, и за столом возникает немая драматическая пауза. Впрочем, длится она совсем недолго, поскольку в наступившей тишине Герцог вдруг объявляет бесстрастным голосом:
— Беру десять желтых!
И снова шум, сопровождающий это заявление, чуть было не заглушает объявление Герольда о том, что сделка признана состоявшейся.
— Четыре желтых! — кричит Принцесса.
— Пять желтых! — кричит Герцогиня.
— Беру! — выкрикивает еще кто-то.
Не скоро удается Герольду погасить всеобщий ажиотаж вокруг желтых фишек.
И снова чей-то ход, и вновь куда-то движется фигурка. Герольд делает свое очередное объявление:
— Белые плюс три, красные минус два, голубые минус четыре!
Надо ли упоминать о том, какой шквал эмоций встречает это сообщение! Опять кто-то что-то продает, и тут же обнаруживается толпа желающих приобрести это неведомое нечто. Кто-то что-то покупает, и это объявление так же никого не может оставить равнодушным.
Какая драма, какое кипение страстей! Я смотрю на эти разгоряченные, раскрасневшиеся лица, наблюдаю судорожные жесты и движения, слушаю срывающиеся от волнения возгласы, и просто физически ощущаю повисшее в воздухе напряжение! И, возможно, именно оно как будто притягивает меня к себе, манит меня принять самоличное участие в этом малопонятном, но таком увлекательном действе!
— Дамы, Господа, торги закончены! — объявляет вдруг Герольд, к всеобщему неудовольствию.
— Прошу желающих ознакомиться с итоговыми результатами! — продолжает Герольд свою дежурную речь. — Следующие торги начнутся с показателей, установленных на этот момент!
Но его уже практически никто не слушает, все потихоньку отходят от стола. Кто-то продолжая переговариваться между собой, но в основном — поодиночке, унося глубоко в себе весь груз своих переживаний.
Граф проходит мимо меня, даже не заметив, весь погруженный в свои невеселые думы. Баронесса, не пытаясь скрыть кислое выражение своего лица, коротко кивает мне, но так же, не задерживаясь, спешит удалиться из помещения Гостиной.
Герцог, напротив, всем своим видом выказывает хорошее расположение духа — как видно, игра ему сегодня определенно удалась. Он так же замечает мое присутствие, и удостаивает меня своим бурным приветствием.
— Ого! — восклицает он громко. — Рыцарь Макмагон! И Вы тут? Хотите приобщиться к нашим игрищам?
Герцог как будто и не помнит о том совсем еще недавнем прискорбном случае, с моим ему проигрышем в карты, и последующими его туманными ко мне намеками. Как будто и не было всего этого, или же случилось с кем-то совершенно посторонним. Я почти убежден, что если я сейчас затрону в разговоре с ним эту тему, Герцог выразит свое крайнее удивление и непонимание, о чем идет речь.
Во всяком случае, при всем моем желании постичь все тонкости неведомой мне пока что игры, обращаться к помощи Герцога мне хочется менее всего.
Во время вечерней трапезы становится заметным какое-то повышенное волнение всех присутствующих, какая-то их нервозность и нетерпение.
И причины этого едва скрываемого волнения становятся ясны немного позже.
После ужина все актеры торжественно направляются из Обеденного Зала прямиком в Гостиную, где уже достаточно людно. Мне кажется, что тут собрались все без исключения обитатели этого мира, включая так называемых "мелких" персонажей. Эти персонажи уже подсуетились, откуда-то притащив в Гостиную мебель для сидения, и разместившись на ней. Иные сидят на корточках, прислонившись спиной к стене. Самые удобные места — в мягких креслах и на удобных диванах — остаются незанятыми, и предназначены, несомненно, "артистократическим" персонажам. В том числе и мне!
Появление пестрой толпы "артистократов" вызывает со стороны персонажей второстепенных некоторое оживление, и каждый из них встает со своего места для почтительного приветствия. Впрочем, возможно, такого уважения удостаивается лишь появление Короля, а все остальные попали просто так, за компанию.
Я занимаю место на длинном диване рядом с Бароном, а с другой стороны ко мне прижимается Маркиза. Что и говорить, тесновато в Гостиной при таком невиданном стечении народа. Пожалуй, один только Король может чувствовать себя весьма комфортно, восседая в почетном кожаном кресле.
Стол, еще недавно служивший ареной страстной игры, все так же стоит посередине Гостиной, теперь накрытый красным бархатным покрывалом.
Наконец, все рассаживаются, и стоять остается один лишь Герольд. Он еще некоторое время ждет, пока всякий шум и шепот утихнут, а потом величественно произносит:
