Лайф-шоу

Макс Маргин

2006-2007 г.

ЛАЙФ-ШОУ

Роман

Что — наша жизнь? ...

Часть первая

Глава 1.

Я открываю глаза.

Свет!

Все, что я вижу — это нестерпимо яркий свет, который прямо-таки вонзается в меня, врывается в меня одновременно через все органы чувств, и мгновенно пронизывает все мое существо.

И я спешу закрыть свои глаза снова.

Приятно все же с первого взгляда, узнавать то, что тебя окружает. Только что я первый раз увидел свет, и твердо знаю, что это именно свет. И понимаю, что свет этот — яркий.

Лежа с закрытыми глазами, я обнаруживаю, что в окружающем меня мире существует еще кое-что, кроме нестерпимо яркого света. Какие-то шорохи слышатся мне, и вроде бы даже некие голоса. Я стараюсь прислушаться к ним, но этого мне не удается. Звуки слишком невнятны, чтобы окончательно поверить в их реальность.

Я вновь открываю глаза, уже гораздо осторожнее, чтобы свет не смог ослепить меня, как в первый раз. И действительно, на этот раз он уже не травмирует мои органы чувств и психику — то ли он стал мягче и бережнее ко мне, то ли я терпимее к нему. И теперь я имею возможность рассмотреть еще что-нибудь, кроме света.

Первое, что я вижу — это меня, лежащего на кровати, с широко открытыми глазами, смотрящими прямо вверх, прямо мне в глаза. В глазах этих — интерес и любопытство, как будто я видит меня в первый раз в своей жизни. И все-таки я точно знаю, что я, на кого я сейчас смотрю — это я сам.

Мне кажется, это очень интересно — смотреть на себя со стороны. С удовлетворением отмечаю, что мне принадлежит, кроме вполне приятного, на мой взгляд, лица, еще и тело. И тело это обладает, по крайней мере, парой рук, парой ног, а, возможно, и еще чем-нибудь. Это открытие, как я чувствую, сулит мне самые заманчивые перспективы. Какие перспективы? Этого я еще не знаю, но твердо убежден, что они есть.

Мне хочется поприветствовать меня, и я пробую шевельнуть своей рукой. В тот же самый момент я делает в точности такое же движение, которое мыслилось мне.

Все сразу становится мне понятным. На самом деле это не тот я, которого я вижу, лежит на кровати, это я сам на ней лежу. Я лежу на кровати, лицом вверх, и смотрю вверх — на потолок. На зеркальный потолок. И на гладкой зеркальной поверхности потолка я вижу свое собственное отражение, и пытаюсь общаться с ним.

Я еще раз осторожно двигаю руками, и мое отражение в точности копирует все мои движения. Потом я поднимаю свои руки к своим глазам, и впервые рассматриваю их в непосредственной близи.

Да, я помню эти руки — это мои собственные руки! Откуда бы я мог их помнить? Вот это мне и неизвестно... Впрочем, сейчас это не так уж и важно. Главное — я их действительно помню!

Я пробую двигать ногами, и мне это удается! Потрясающе! Мое тело послушно моим мыслям и желаниям, и это вдохновляет! Очень хорошо!

Время перейти к еще более смелым экспериментам.

Я пытаюсь осторожно повернуть свою голову набок. Как и ожидалось, это движение тоже мне вполне удается. Потолок съезжает вбок моего поля зрения, и в пределах моей видимости вдруг оказывается сначала стена, а потом...

Потом я вижу дверной проем, с распахнутой настежь дверью. И в проеме этом я замечаю людей — других людей! Их несколько человек, они стоят тесной группой, на некотором почтительном от меня отдалении, и с живейшим любопытством меня рассматривают.

А я пытаюсь рассмотреть их. Я знаю, что сейчас мне следовало бы испытать какие-то чувства. Но я еще не знаю — какие, и поэтому не в состоянии что-либо испытать. Я совершенно не знаю этих людей, не знаю, откуда они взялись. Не знаю, что они испытывают по отношению ко мне, и что я должен испытывать по отношению к ним.

Я просто смотрю на этих людей, смотрю совершенно бесстрастно и безмысленно. И отмечаю, что они с явным интересом, с каким-то любопытством и удивлением наблюдают за мной. Что они как-то перемигиваются и перешептываются там между собой. Я пытаюсь прислушаться к их речам, но снова слышу только какой-то невнятный шелест и гомон. Я ничего не могу разобрать из того, что они говорят. Впрочем, надо полагать, они не со мной разговаривают, а друг с другом. Но разговаривают, вне всяких сомнений, обо мне. О чем же еще?

Даже эта мысль не вызывает у меня никаких эмоциональных реакций. Единственное, что я чувствую сейчас — это большую усталость. Она наваливается на мое сознание, вытесняя все прочие, подобающие моменту переживания и ощущения. Почему-то действия мои, а особенно рождающиеся в моей голове мысли, очень быстро меня утомили. И теперь остатки своих сил я трачу исключительно на то, чтобы снова закрыть свои глаза.

Я чувствую большую, тягучую усталость, и каждая мысль в моей голове движется с огромным трудом. Но я все же пытаюсь думать. За этот короткий период времени я уже успел совершить несколько грандиозных открытий. Мне срочно надо их систематизировать.

Я выяснил, что я существую.

Я выяснил, что мир вокруг меня существует тоже.

Я почти наверняка выяснил, что этот мир обитаем.

Что здесь существуют и другие люди, кроме меня.

А еще...

Но как раз тут я начинаю проваливаться в глубокий сон.

— Все, он спит, — произносит кто-то извне. Слова эти эхом отзываются в моей опустевшей голове, и еще до того, как последние отзвуки этого эха затихают, я проваливаюсь окончательно.

Теперь я вижу сон. Он такой яркий и реалистичный, что у меня не возникает и тени сомнения в том, что все это происходит со мной в действительности. Как будто все это возможно на самом деле!

Вроде бы, ощущаю я себя сидящим на каком-то длинном и узком, не слишком удобном сиденье. В каком-то странном, тоже весьма узком и длинном помещении. В помещении этом полно таких же мест для сидения, и они выстроились в два ряда, напротив друг друга, вдоль протяженных стен, оставляя между собой только небольшие проемы. В стенах, прямо над сидениями, располагаются почти прямоугольные окна, затянутые прозрачным стеклом, но за стеклами этими ничего нет — одна сплошная темнота. И единственное, что можно рассмотреть в этих стеклах — это неясное, неверное отражение противоположных стен помещения в приглушенном, неярком свете.

Никого нет здесь больше — в этом странном помещении я один.

И еще я ощущаю какое-то движение. Кажется мне, что помещение, в котором я нахожусь, как будто сотрясается некоей мелкой дрожью, вроде бы движется куда-то. И чернота за стеклами, если приглядеться к ней повнимательнее, обнаруживает все-таки это движение. Как будто что-то там, в этой темноте, мелькает. Хотя, может быть, это не помещение движется, а внешнее пространство?

Казалось бы, тут есть чему изумиться. Но во сне своем я не удивляюсь ничему происходящему, а напротив, мне почему-то все это почти что безразлично. И больше всего мне хочется спать. Вот так вот сплю, и вижу, как я засыпаю в своем собственном сне. И уже сквозь этот свой сон, совсем неотчетливо, я слышу чей-то приятный голос, раздающийся из ниоткуда: "Осторожно, двери закрываются, следующая станция..." И все вдруг начинает плыть перед глазами, все окружающее меня пространство начинает медленно кружиться в каком-то странном хороводе, то ли изменяясь, то ли искажаясь до неузнаваемости. Вплоть до того момента, когда прямо в сознании моем не возникает четкая, яркая, белая, просто пронзительная надпись: "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ". И больше — ничего.

Я просыпаюсь от ужаса, и с трудом могу обнаружить, где я, и что со мной. Я не могу разглядеть ничего из окружающего меня. Только спустя огромное паническое мгновение я понимаю, что лежу в полной темноте. Ощупываю руками свое лицо, убеждаясь, что я — вот он, тут, совсем рядом. И осознание этого факта меня хотя бы частично успокаивает.

Но еще долго я не могу окончательно придти в себя, а о том, чтобы снова уснуть, не может быть и речи. Так и лежу с открытыми глазами, немигающим взором уставившись в окружающую меня темноту, даже не пытаясь собрать в голове все куда-то вдруг разбежавшиеся от страха мысли.

Я не могу понять смысла своего сна, и не могу постигнуть его значения. И даже не знаю — нужно ли мне это?

И вот я вновь открываю глаза.

Надо же, после пережитого кошмара я и не думал, что мне удастся когда-нибудь заснуть, а вот ведь — заснул, и сам не заметил, когда и как. А теперь снова проснулся, и с удовлетворением отмечаю, что никаких кошмаров вроде бы не видел.

Вокруг меня снова яркий свет, и снова я вижу над собой зеркальный потолок, и снова наблюдаю на нем свое собственное отражение. И еще замечаю, что рядом с моей кроватью вроде бы находится кто-то.

И тут же ощущаю, как этот кто-то берет меня за руку. Я поворачиваю свою голову набок и вижу, что рядом с моей кроватью сидит некий человек, в странной, как мне кажется на первый взгляд, одежде зеленого цвета. У человека этого довольно приятое, доброе лицо. Седые волосы его коротко стрижены, и посредством потолочного отражения я могу наблюдать на его голове довольно внушительных размеров лысину. У меня сразу же складывается впечатление, что человек этот значительно меня старше.

С первого же взгляда, он вызывает у меня безотчетную симпатию. Возможно, из-за глаз, вернее, из-за их выражения. Эти глаза глядят на меня внимательным, добрым, каким-то участливым взглядом. И в то же время как-то выжидательно.

— Ну что, проснулся? — спрашивает меня человек, и я радостью осознаю, что понимаю, о чем он меня спрашивает. И утвердительно киваю головой в ответ.

— Добро пожаловать в мир! — сообщает он мне радостно. И улыбается мне — приветливо так!

В мир! Я — в мире! И я, как видно, только что в этот мир "пожаловал".

Я испытываю потребность сказать что-нибудь в ответ, и даже открываю для этой цели рот. Но вдруг обнаруживается, что я не способен произнести ни одного членораздельного слова — из моей гортани вырываются только какие-то отдельные, абсолютно невнятные и совершенно бессмысленные звуки.

— Ты не спеши, не спеши, — заботливо увещевает меня человек. — Ты пока просто лежи, тебе пока рано ходить, и рано разговаривать. Ты, лучше, вот так вот подними свою голову...

И он осторожно приподнимает мою голову, а в другой его руке я замечаю стакан, почти доверху наполненный какой-то белой жидкостью.

— Это — молоко, — поясняет мне человек. — Сейчас тебе надо выпить молока.

Он подносит стакан вплотную к моему рту. Я, доверившись каким-то внутренним своим инстинктам, открываю рот, закрываю глаза, и ощущаю, как внутрь меня начинает проникать что-то холодное и текучее. Я медленно глотаю это, и чувствую, как жидкость, именуемая "молоком", совершает свое неспешное путешествие внутрь моего организма. Приятно! Вкусно! Я глотаю и глотаю молоко, и только сейчас понимаю, что больше всего на свете сейчас мне хотелось именно молока! Какое блаженство!

— Вот и славненько! — приговаривает человек, убирая опустевший стакан в сторону. Он явно заботится обо мне. Вот ведь — и молоко принес, и напоил меня им, а сейчас осторожно вытирает мои губы чем-то мягким.

— А сейчас тебе полезно спать, — мягко говорит он мне, закончив эту процедуру. — Ты спи пока. Смотри свои сны. Снится ведь тебе что-нибудь?

Он смотрит на меня, ожидая моего ответа. Я не знаю, что ему ответить. Он ждет еще некоторое время, а потом продолжает:

— Вот, значит... Буду я приходить к тебе, и все тебе постепенно расскажу. Всему тебя научу. И ты мне расскажешь — о своих снах. Все-все, что тебе снилось. Договорились?

Я согласно киваю головой ему в ответ.

— Ну, вот и славно! — снова говорит он мне весьма ласково, и, продолжая держать меня за руку, начинает гладить меня по голове.

— Давай, давай, спи, — повторяет он мне тихим шепотом, и даже начинает мурлыкать что-то мелодичное себе под нос. И я, действительно, чувствую почти непреодолимое желание закрыть глаза и снова провалиться в звенящую тишину.

На этот раз я снова вижу сон.

Мне снится Женщина. Ее лицо видится мне настолько четко, что все остальные детали мое восприятие уже не может вместить. Детали размываются и пропадают. Я совсем не вижу ее фигуры, и только где-то интуитивно ощущаю, что, кажется, одежда ее белого цвета.

Женщина смотрит мне прямо в глаза, и я смотрю в глаза ей, и не в силах отвести от них свой взгляд. Глаза эти поразительные — оливкового цвета, большие и пронзительные, и взгляд этих глаз — пристальный и немигающий. Проникновенный взгляд. И чувство от этого взгляда просто какое-то непередаваемое. Магнитное какое-то чувство.

Я не знаю, что происходит со мной. Мне кажется, само время в этот момент остановилось. Только что оно шло, только что я куда-то стремился, куда-то бежал. И вот — я встретил этот взгляд, и все пропало. Пропало желание куда-то бежать. Пропало понятие о том, куда же я стремился до этого. Я просто стою и смотрю в эти глаза, и чувствую, как их взгляд вонзается прямо мне в душу, проникает куда-то сквозь нее, и не дает возможности ни двигаться, ни ощущать, ни мыслить. Мир начинает пропадать, и последнее, что в нем остается достоверным и вещественным — это невозможные оливковые глаза этой Женщины...

Есть ли в этом чувстве страх? Есть.

Есть ли в этом чувстве спокойствие? Есть.

Именно — больше всего в этом странном чувстве, пронизывающем все мое существо, именно этого — страха и спокойствия.

Вновь я открываю глаза, и вновь рядом со своей кроватью наблюдаю того же самого человека, с внимательным и доброжелательным взором. Он смотрит на меня, едва заметно улыбаясь. Он явно рад, что я проснулся, и тут же спешит продемонстрировать мне все свое дружелюбие.

— Добрый день! — говорит он мне, как можно более четко, наверное, для того, чтобы я его лучше понял. И я понимаю его.

— Как спалось? — спрашивает он меня участливо, и я начинаю лихорадочно соображать, что же можно ответить на этот вопрос.

Но он и не ждет от меня никакого определенного ответа. Хотя кое-каких слов он от меня все-таки ожидает.

— Ну-ка, произнеси хоть что-нибудь! — просит он меня, и взгляд его лучится предвосхищением знаменательного события.

Я открываю рот, и силюсь произнести что-нибудь. К примеру: "Я умею говорить". Это совсем не так просто, как могло бы показаться! Снова лишь какие-то нечленораздельные звуки извлекаю я из недр своего организма. В недоумении смотрю на своего собеседника. Он тут же спешит меня успокоить:

— Ничего, ничего! У тебя все получится! Попробуй, для начала, произнести какое-нибудь простое слово. Например: "мама". Давай, повтори!

— "Мама!" — повторяю я за ним, и слово это с легкостью выскальзывает из моих уст. И, одновременно, я с большим интересом прислушиваюсь к звучанию своего голоса. Да, это мой голос! Я узнаю его, хотя и слышу впервые!

— Молодец! — восхищению моего собеседника нет предела. И он тут же жестами своими и мимикой пытается побудить меня к дальнейшему развитию моих речевых способностей.

— Я... умею... говорить, — произношу я. У меня получилось!

Собеседник мой удовлетворенно кивает головой — он весьма доволен моим прогрессом.

— А теперь попробуй встать со своей кровати, — предлагает он мне, и, подавая наглядный пример, сам проворно вскакивает на ноги.

Я и сам ощущаю насущную потребность встать. Мне действительно хочется освоить этот новый для меня навык, которым, без сомнения, в совершенстве владеет этот человек. Лежать на кровати, может быть, и удобнее, чем ходить, но ходить — интереснее.

Я еще раз смотрю на свое отражение в зеркальном потолке. Еще раз экспериментально шевелю своими конечностями. Кажется, все готово для свершения беспримерного деяния.

Осторожно, не совершая никаких поспешных движений, я поднимаю свое тело над плоскостью своего лежбища, приводя свой торс в вертикальное положение. Теперь я уже не лежу, а сижу.

Только теперь я имею возможность по-настоящему оглядеться вокруг себя, и составить свои первые более-менее систематизированные представления об окружающем меня мире. И я с любопытством оглядываюсь по сторонам.

Я сижу на кровати, а кровать эта находится в некотором почти квадратном помещении, с длинной каждой из стен примерно метров пять. Стены этой комнаты частично выкрашены в приятный для глаза светло-зеленый цвет, а частично — такие же зеркальные, как и потолок. И в этих зеркалах я снова имею возможность наблюдать самого себя, причем в разных ракурсах. Как и своего посетителя, стоящего в данный момент в самом центре помещения.

— Ну, давай же, вставай! — тем временем призывает он меня на подвиг.

Я осторожно спускаю свои ноги на пол, и ощущаю ступнями прикосновение ворсинок какого-то мягкого покрытия, устилающего пол. Приятное ощущение!

Человек, стоя посреди комнаты, в это время совершает своими руками, и даже всем телом своим, ободряющие жесты — мол, давай же, вставай!

Я, честно говоря, немного сомневаюсь в своей способности встать в полный свой рост, но моральная поддержка седовласого человека придает мне дополнительной уверенности. И даже собственное тело мое спешит сообщить, что все у нас с ним получится, надо только решиться, и надо только попробовать. И я пробую.

Мое тело, действительно, не подвело меня! И выполнило это сложнейшее, с теоретической точки зрения, действие с изумительной легкостью. Как будто оно всегда умело это делать, как будто никогда и не забывало об этих своих умениях!

Удивительно! Мне удалось встать! Правда, почти тут же я ощущаю предательскую слабость в ногах, колени мои дрожат, и я, во избежание каких-нибудь неприятных последствий, осторожно опускаюсь обратно на кровать.

Человек, тем не менее, не вполне удовлетворен результатами произведенного мною эксперимента.

— Попробуй еще раз!— почти требует он.

Почему бы не попробовать? И я — вернее тело мое — вновь встает с кровати в полный свой рост.

— А теперь попробуй сделать шаг! — вновь напутствует меня человек, и даже, приблизившись ко мне вплотную, берет меня заботливо под локоть. — Не бойся!

Я пытаюсь сделать шаг вперед, и это мне вновь удается! Делаю второй шаг, потом третий, постепенно удаляясь от своей такой уютной кровати, перемещаясь на самую середину комнаты.

— А теперь — разворот! — объявляет человек, и помогает мне совершить поворот вокруг собственной оси и оказаться лицом к кровати.

— Идем обратно! — торжественно провозглашает человек, и в этот самый момент отпускает мой локоть, предоставив меня самому себе. Впрочем, он все так же находится рядом и, кажется, в любую секунду готов прийти на помощь, если это потребуется.

Обратные три шага до кровати я делаю самостоятельно, под его ободряющие и восхищенные возгласы.

— Вот молодец! — восклицает седой человек, когда я, наконец, достигаю цели и вновь опускаюсь на свою кровать. И взгляд его излучает неподдельную радость по поводу моих выдающихся успехов.

— Завтра ты вообще у нас человеком себя почувствуешь! — заявляет он мне бодро. — А сейчас ложись. Устал, наверное?

Я прислушиваюсь к своим внутренним ощущениям. Да, я действительно очень устал. Очень тяжело дались мне эти физические упражнения, и тело мое жаждет покоя и отдыха. Впрочем, спать мне теперь не хочется. И я просто ложусь на спину, и лежу так, глядя на своего незнакомого посетителя, который, в свою очередь, уже снова устроился на стуле возле моей кровати, и неотрывно смотрит на меня.

— Не хочешь спать? — спрашивает он меня весьма участливо.

Я отрицательно качаю головой, а потом, просто для того, чтобы еще раз продемонстрировать, в первую очередь самому себе, способность выражать свои мысли вслух, произношу:

— Не хочу.

Человек кивает головой, в знак того, что понял меня. И тут же заговаривает сам:

— Тогда просто лежи, и слушай меня. Сейчас я тебе все потихоньку начну рассказывать. Расскажу, кто ты, и где ты. Ты ведь хочешь это знать?

Я, конечно, соглашаюсь. Честно сказать, меня уже давно интересует — кто я, и где я. И я был бы благодарен любому, кто развеет густой туман недоумения, царящий сейчас в моей голове.

— Во-первых, — начинает человек. — Я представлюсь сам. Зовут меня Барон Бривгольд. Можно просто — Барон.

То-то я недоумевал, чего недостает мне в общении с ним. Оказывается, именно этого — его имени! Теперь я знаю, как мне обращаться к своему собеседнику. Это, конечно, прекрасно, но..., но я до сих пор не знаю, как мне называть себя самого! У каждого человека, я почти в этом убежден, должно быть собственное имя. А как зовут меня? В какой-то неизъяснимой душевной панике я лихорадочно стараюсь сообразить, стараюсь вспомнить свое имя, и вдруг отчетливо осознаю, что я просто не знаю его!

Зато, оказывается, Барон знает это гораздо лучше меня.

— А тебя зовут Рыцарь Макмагон! — объявляет он мне.

Лицо мое, по-видимому, самым явным образом выражает всю степень моего недоумения.

— Что, — спрашивает меня Барон. — Удивлен?

Удивлен! Не то слово! Я просто поражен таким его сообщением! Я не верю тому, что слышу.

— Как?.. меня зовут? — переспрашиваю я недоверчиво.

— Твое имя — Рыцарь Макмагон! — с готовностью, и, на всякий случай, весьма и весьма отчетливо повторяет Барон.

Нет... Не может быть... Пусть я и не могу вспомнить, кто я такой, но то, что я никакой не Рыцарь, и никакой не Макмагон — это я знаю почти достоверно... Или же?..

— А другое имя? — спрашиваю я у Барона.

Теперь уже он удивленно смотрит на меня.

— Другого имени у меня нет? — формулирую я свой вопрос более толково.

Он отрицательно качает головой. Оказывается, нет у меня никакого другого имени. Однако, мне хочется выяснить это наверняка.

— Мне кажется, — говорю я. — У меня должно быть какое-то другое имя...

— Нет, — весьма предупредительно, но категорично заявляет мне Барон. — Уверяю тебя, это тебе только кажется. У тебя одно имя. Как и у меня, как и у всех остальных.

— Это мне кажется странным, — говорю я, прислушиваясь к какому-то своему неясному внутреннему голосу.

А Барон сидит, крепко держит меня за руку, и как-то очень убедительно, хотя и печально, качает своей седой головой — да, мол, можешь мне поверить, это так и есть! А потом осторожно интересуется у меня:

— Тебе что, не нравится твое имя?

Я неопределенно пожимаю плечами. Я не знаю, что ему на это ответить. Я еще не до конца успел свыкнуться с тем, что мое имя — действительно мое, а уж о том, нравится ли оно мне, попросту пока еще не думал.

Барон решительно подводит итог моим сомнениям:

— Впрочем, так, или иначе, ты — Рыцарь Макмагон, и ничего с этим поделать уже нельзя. Так что — привыкай! Вживайся! И... Добро пожаловать в Пьесу!

Последнюю фразу он произносит с такой великой торжественностью в голосе, что меня это даже немного пугает.

— Куда? — спрашиваю я удивленно. Правильно ли я расслышал, верно ли понял своего собеседника?

Видя мое все нарастающее изумление, Барон тут же старается меня успокоить.

— Ты не волнуйся так, — увещевает он меня. — Ты просто лежи, и слушай. А я постараюсь постепенно и доходчиво все тебе объяснить.

Наверное, так, действительно, будет лучше. Барон, по всему видно, желает мне добра. И мне стоит прислушаться к любому его совету. Действительно, чего мне волноваться? Пусть он говорит дальше, пусть расскажет мне об окружающем меня мире, пусть поведает обо мне самом. А я пока буду просто лежать и слушать. Все свои вопросы можно будет задать потом.

Барон еще раз внимательнейшим взором оценивает мое душевное состояние, и, признав его вполне приемлемым для продолжения беседы, начинает свой рассказ:

— Только что ты, выражаясь фигурально, совершил первый шаг в своей жизни. Ты вступил в мир, в котором отныне тебе и предстоит обитать. Предстоит принять самое активнее участие в грандиозном процессе бытия этого мира. Тебе выпала уникальная честь творчески проявить себя в достижении великой, грандиозной цели!

Во время своего выступления Барон тщательно отслеживает мою реакцию на свои слова. Впрочем, пока мне нечего продемонстрировать, кроме недоумения. Это не смущает моего собеседника, и он продолжает:

— Наш мир, — продолжает он, — существует не просто так, не ради факта своего существования. У этого существования есть цель, и эта цель грандиозна! Величайшим смыслом жизни всякого обитателя нашего мира является активное участие в процессе стремления к этой цели. И уже очень скоро ты сам сможешь включиться в этот процесс, и сможешь лично убедиться в его увлекательности!

Барон опять делает небольшую паузу, чтобы его сообщения постепенно усваивались моим сознанием.

— Тебе предстоит большая работа, которая потребует от тебя проявления всех имеющихся у тебя талантов и способностей, всего присущего тебе трудолюбия и терпения. Но эта работа стоит того, и ее результаты способны окупить потраченные усилия! Ты еще убедишься, какое внутреннее моральное удовольствие способна будет доставить она тебе, и как сможет вознаградить за усердие!

Это звучит многообещающе, но несколько неопределенно. Барон, по-видимому, и сам это понимает, поэтому переходит к конкретике:

— Смысл существования этого мира — это Пьеса. И все в нашем мире подчинено одной цели — созиданию и воплощению Пьесы. Той самой Пьесы, идея которой однажды родилась в гениальных умах наших далеких предшественников. В написании Сценария которой проявили и продолжают проявлять себя величайшие драматурги. В постановке которой принимали и принимают участие великие режиссеры. В воплощении которой на Сцене блистали и продолжают блистать талантливые актеры! Принять участие в этом грандиозном действе — это, одновременно, и долг, и великая честь для всякого обитателя нашего мира!

Барон не забывает обращать внимание на мои ответные реакции. Заметив мое нарастающее недоумение, он меняет тон своего выступления:

— Иными словами, твое появление в нашем мире означает то, что и тебе, в самом скором времени, предстоит принять в нашей Пьесе самое непосредственное участие! Теперь ты — актер, которому доверена почетная обязанность исполнять в Пьесе роль одноименного персонажа. Вот меня, к примеру, зовут — Барон Бривгольд, и моей прямой обязанностью является сценическое воплощение роли Барона Бривгольда. Твое имя — Рыцарь Макмагон, и у твоего сценического персонажа — то же самое имя. Понятно тебе?

Осторожным кивком головы я даю Барону знак, что понятно. Хотя, признаться честно, до настоящего понимания мне пока еще далеко. Я просто надеюсь, что последующие разъяснения помогут мне в этом.

— Знай же, — торжественно провозглашает Барон, — что с этого самого момента у тебя возникает масса обязанностей самого серьезного свойства. Теперь ты тоже — участник Пьесы, и главнейшей твоей жизненной задачей отныне является забота о ее надлежащем течении. Ты просто обязан будешь добросовестно и прилежно исполнять свою роль — в этом состоит твоя ответственность перед миром, который доверил тебе это почетное право, и перед всем нашим актерским сообществом.

Вот это да! Стоило ли поздравлять меня с тем, что я, не успев еще до конца осознать самого себя, уже вынужден принять на себя еще даже неведомые мне обязательства и ответственность? И это при том, что я даже не знаю, в чем же заключается моя роль, и появится ли у меня вообще желание исполнять ее? Барон, глядя мне в глаза, просто читает мои мысли.

— Не волнуйся ты так! — снова спешит он меня успокоить. — Обязанности эти самого приятного свойства! Принять участие в величайшей театральной постановке — что может быть увлекательнее для актера? И — какое участие! Ты пока что даже представить себе не можешь, какие возможности предоставляются здесь творческому человеку! Ведь речь совершенно не идет о каком-то пассивном исполнении роли. Исполнять написанную кем-то роль, какой бы значительной она ни была — это, без сомнения, было бы довольно скучным занятием. Но ведь на самом деле все совсем не так, все гораздо интереснее и увлекательнее! Ведь именно мы, актеры, сами и являемся творцами Пьесы, творцами сценической судьбы своих персонажей! Мы сами создаем драматический облик, сценический характер своих героев! Каждому из участников Пьесы предоставлена полная возможность задумать и реализовать на Сцене сценический образ, согласно своему собственному представлению о нем! И именно в этом наиболее ярко и проявляется творческая сущность нашего человеческого существования. Понимаешь?

Это звучит гораздо интереснее! Вот теперь, кажется, в моем сознании начинает складываться какая-то более-менее цельная картина. И картина эта выглядит довольно привлекательно!

— Да! — подтверждает все мои догадки Барон. — Таким образом, сама Пьеса является продуктом нашей совместной творческой деятельности! Наших общих усилий по созданию индивидуальных сценических образов!

Мне кажется, что я начинаю понимать! И я мысленно пытаюсь составить обобщенную картину мироздания.

Итак, я — Рыцарь Макмагон. Это мое имя и, одновременно, имя некоторого персонажа в некоей Пьесе. Того самого персонажа, роль которого мне предстоит исполнить. Персонажа, основные черты которого я имею возможность сформировать самостоятельно. В обмен на ответственность надлежащим, и самым добросовестным образом представлять его в Пьесе. Заманчивая перспектива!

Вероятно, все мои эмоции просто написаны у меня на лице. Барон читает все мои мысли, как открытую книгу.

— Согласись, это чрезвычайно увлекательно! По сути, вся жизнь человека представляет собой один непрерывный и нескончаемый творческий процесс. Процесс созидания своего индивидуального сценического образа, и артистического его воплощения. Здорово, правда?

Я готов согласиться с ним — все это выглядит довольно интересно. Необычно как-то! Хотя, что такое "обычно", я не знаю.

Но в следующий же миг меня вдруг посещает некоторое сомнение — а именно, сомнение в своих силах. Все, о чем только что рассказал мне Барон, сулит, без сомнения, самые заманчивые перспективы всякому индивиду, наделенному творческими способностями и желанием их реализовать. Но я — способен ли на это? Имеются ли у меня надлежащие задатки? Сумею ли я воспользоваться предоставленными возможностями? Получится ли у меня? Мне совершенно неизвестно, чего я могу ожидать от себя самого!

Барон опять оказывается в курсе всех моих душевных метаний.

— Если ты сомневаешься, что у тебя получится, — говорит он мне. — То совершенно зря. Впрочем, всякому человеку, который никогда еще в своей жизни не пробовал заняться творчеством, присущи такого рода сомнения. Но, уверяю тебя, стоит только попробовать, стоит только раскрыть свою душу и сознание, стоит только пробудить дремлющую внутри тебя силу... В общем, не сомневайся, твои творческие способности сами проявят себя, и настоятельно заявят о необходимости своей реализации. И тогда ты в полной мере сможешь вкусить все прелести этого увлекательного процесса. Можешь мне поверить, так оно и произойдет!

Его спокойная уверенность в моих способностях немедленно передается и мне.

— Давай для начала проверим некоторые твои технические навыки, — тем временем предлагает мне Барон. — Напиши что-нибудь!

Барон подает мне листок бумаги, и какой-то огрызок карандаша. Я поудобнее устраиваюсь на кровати, и в нерешительности принимаю все эти письменные принадлежности из его рук. Знакомые ощущения, я определенно держал в руках подобного рода предметы раньше. Вот только — когда это было? Где это было? Было ли вообще какое-нибудь "раньше"? Почему Барон мне об этом ничего не говорит?

— А... — подаю я голос, все еще не до конца оформив в своем сознании такой важный, но очень непростой вопрос. — Откуда я взялся?

И, подняв взгляд на Барона, с замиранием сердца жду от него ответа. Очень важен для меня этот ответ. Он, я думаю, способен прояснить для меня гораздо больше, чем все то, что мне только что сообщили.

Но, прежде чем дать ответ, Барон вдруг отводит куда-то свой взгляд, в беспорядке блуждая им по окружающему пространству, и начинает проявлять заметную нервозность.

— Ты хочешь знать, как ты тут появился? — переиначивает он мой вопрос. — Ну... так же, как и все мы. Тебя ввели в Сценарий Пьесы. В Пьесе нашей появился новый персонаж — Рыцарь Макмагон. Персонажа этого кто-то должен исполнять, вот ты и появился!

Эта информация по-своему интересна, однако оно совершенно не способна ничего для меня прояснить. Но я вижу, что настаивать на своем вопросе бессмысленно — Барон и сам не знает на него ответа. Я лишь смутил его своим вопросом, и мне не следует настаивать на дальнейших разъяснениях.

"Откуда я взялся!" Да кто же может знать это лучше меня самого? Кто может мне ответить на это лучше, чем я сам? Следовательно, ответ на этот вопрос я смогу найти только внутри себя. Внутри своих воспоминаний.

Пока мои воспоминания о прошлой жизни очень ограничены, и вряд ли достоверны.

На лежащем передо мной листе бумаги я начинаю старательно выводить крупные буквы. Через минуту надпись готова.

"НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ".

Барон долго, и весьма задумчиво смотрит на произведенную мною надпись.

— Умеешь... — констатирует он, наконец. Но по выражению его лица видно, что мысли его не ограничиваются признанием этого очевидного факта, а блуждают где-то глубже. И озадачила его не моя несомненная способность писать, а сама начертанная мною фраза.

Я смотрю на Барона, и смиренно ожидаю, когда он оторвется от созерцания этого не вполне понятного даже мне словосочетания. Наконец, Барон медленно поднимает на меня свои глаза, и смотрит внимательно, с каким-то новым оттенком любопытства. А потом вдруг и спрашивает меня:

— Слушай, а тебе ничего такого во сне не виделось? Видишь же ты какие-нибудь сны?

Странный вопрос! Откуда он знает? Зачем ему что-то знать о моих снах?

Что ему ответить?

А он все так же сидит на краю моей кровати и внимательно, выжидательно смотрит мне прямо в глаза.

— Ты хоть что-нибудь помнишь? — спрашивает. Тихо так спрашивает, проникновенно.

И я опускаю глаза, прячась от его пытливого взгляда.

Нет, абсолютно не хочу я сейчас говорить на эту тему. Я не хочу снова возвращаться в воспоминаниях к своим странным и нелепым переживаниям. Да, я вижу сны, я помню их, но я не могу понять этих снов, и не могу их объяснить. Да и рассказать о них толково, судя по всему, не в состоянии. Если бы даже и хотел, я не смог бы найти слов для описания своих видений. Барон вряд ли сможет меня понять.

Поэтому в ответ на его такой настойчивый вопрос я просто отрицательно мотаю головой.

Он больше ни о чем меня не спрашивает. Просто сидит рядом, и смотрит на меня, теперь уже как-то жалостливо, тихо вздыхает, и произносит вполголоса:

— Такой же, как и все мы. Табула раса!

Я не понимаю этих его слов, да и не хочу понимать.

— А я когда-то видел сны, — мечтательно говорит Барон. — Странные сны, необычные... Вот только потом я их видеть перестал. И сейчас даже вспомнить не могу — что же именно я видел? Хочу вспомнить — а не могу. Не получается! Я думал, ты мне сможешь помочь...

И, помолчав задумчиво еще некоторое время, снова обращается ко мне:

— Ну, ладно. Мне уже пора идти. А ты сейчас просто лежи. Хочешь спать — спи. Не хочешь — не спи. Скоро я к тебе снова приду. Молока принесу. Договорились?

Я согласно киваю ему в ответ.

И он уходит. Закрывает за собой дверь, и я снова остаюсь в комнате один.

И вновь я начинаю ощущать большую усталость. Мне хотелось бы сейчас немного поразмыслить обо всем, что я узнал только что, но на это нет сил — ни физических, ни душевных. Я чувствую сильное утомление, и меня снова неудержимо тянет в сон. И даже воспоминание о недавно пережитом во сне кошмаре, вместе со страхом вновь очутиться в его объятиях, способно отогнать это вязкое чувство сонливости только на несколько мгновений.

Снова реальность расплывается, не давая возможности за нее зацепиться. Я снова проваливаюсь куда-то в забытье.

Глава 2.

Пробудившись ото сна, я обнаруживаю, что на этот раз Барона со мною рядом нет, и я предоставлен самому себе.

Я осторожно поднимаюсь с кровати и бережно встаю на ноги. Оглядываюсь по сторонам. Сейчас мне представилась возможность более подробно изучить свое жизненное пространство.

Комната моя представляет собой четырехугольное помещение размерами где-то пять на пять метров, или что-то около того. Зеркальный потолок. Четыре стены, две из которых выкрашены в светло-зеленый цвет, а две другие — почти полностью, от пола до потолка, затянуты зеркальными поверхностями.

Предметов мебели в комнате немного. Имеется достаточно просторная кровать, письменный стол внушительных размеров, четыре стула, тумбочка какая-то, рядом с кроватью. Изящный низенький столик, загадочный с функциональной точки зрения.

Но самый поразительный элемент обстановки занимает скромное место в самом углу комнаты. Это — рыцарские доспехи, во всем своем великолепии, включая роскошный плюмаж на макушке шлема.

Тут я вспоминаю, что я — не кто иной, как Рыцарь Макмагон. Очевидно, доспехи — это мой сценический костюм.

Пол устлан каким-то ковровым покрытием, и если ходить по нему босиком, можно ощущать, как его ворсинки приятно щекочут твои пятки. Я медленно расхаживаю по комнате, пытаясь одновременно отслеживать ощущения пяточного массажа и заниматься исследованием.

Почти сразу выясняю, что свет лучится из стеклянных матовых квадратных окошечек, располагающихся непрерывным рядом почти под самым потолком, по всему периметру помещения. Занятно!

Но самое удивительное в комнате — обилие зеркал. Более всего поражает, конечно, зеркальный потолок. Запрокинув голову вверх, ты имеешь возможность наблюдать не только себя самого, в перевернутом состоянии, но и всю свою комнату, как будто вывернутую наизнанку. И от этой неестественной вывернутости пространства тут же начинает кружиться голова.

Стены комнаты тоже чуть ли не наполовину заняты зеркальными поверхностями. Поэтому создается иллюзия, что комната моя гораздо просторнее, чем на самом деле. И еще одна иллюзия — что в комнате много тебя самого. Взглянешь направо — а там ты! Взглянешь налево — опять ты же! И прямо перед собою стоишь ты сам, внимательно вглядываясь себе прямо в глаза.

Немного погодя я обнаруживаю, что почти все стенные зеркала — это раздвижные двери, за которыми находятся сокрытые доселе недра моего жилища. Особенно кстати обнаруживается помещение санузла.

Еще в комнате моей оказывается несколько встроенных шкафов, в нишах которых имеется много чего интересного. На вешалках висит одежда, довольно странного покроя и расцветки. Обувь какая-то, в основном тоже весьма причудливых фасонов, аккуратным рядком стоит внизу. Еще что-то там находится в этих шкафах, но я решаю более подробно изучить все это немного позже.

Потому что, кроме зеркальных раздвижных дверей, в моей комнате имеется еще одна. И, в отличие от них, это самая простая, вполне нормальная дверь. Но мне уже известно ее особое предназначение. Именно эта дверь и ведет из моей комнаты во внешний мир.

Сейчас, когда мое собственное жилище вполне удовлетворило мои самые насущные порывы любопытства, именно эта дверь вызывает мой самый живой интерес. Вернее, тот мир, что скрывается за нею. Неизведанный и таинственный мир. Если уже в своем маленьком мирке я встретил столько странного и удивительного, что же может ожидать меня ТАМ?

Не лучше ли пока не соваться туда, не лучше ли сначала обжить свой собственный мирок, привыкнуть к нему? Но после минутной нерешительности я все-таки берусь за дверную ручку, и поворачиваю ее. Дверь открывается вовнутрь, предоставляя мне полную возможность покинуть пределы комнаты.

Однако, я не спешу этого сделать. Для начала я просто прислушиваюсь к внешнему миру. Тишина!

Осторожно высовываю в дверной проем голову, и так же аккуратно оглядываюсь по сторонам.

Прямо напротив дверного проема, на расстоянии в три шага — стена. Такого же нежно-зеленого цвета, в какой окрашены стены моей комнаты. Стена, уходящая влево, и так же уходящая вправо. Я пытаюсь проследить взглядом по ее направлению сначала в одну сторону, а потом и в другую.

Мир, находящийся за пределами моей комнаты, представляет собой длинный коридор, уходящий в обе стороны. В нем — такой же зеркальный потолок, а вот ковровое покрытие отсутствует.

Я высовываю в коридор свою ногу, осторожно прикасаюсь к коридорному полу пальцами своей ноги. Напольное покрытие в коридоре более жесткое, и более холодное, чем комнатный ковер.

Вот и еще одно полезное открытие — для путешествия за пределы комнаты надо что-то обуть на ноги.

Я аккуратно закрываю дверь в коридор, и снова подхожу к шкафу, в котором я чуть ранее обнаружил обувь. Вот она, в полном моем распоряжении, стоит рядком. Шесть пар различных видов обуви. В первую очередь на себя обращают внимание высокие красные сапоги с щегольскими отворотами, какими-то сверкающими бляхами и шпорами. Помпезная вещь! Далее — тоже сапоги, но не в пример попроще, зеленого цвета и без лишних изысков и вычурностей. Потом — какие-то туфли на высоком каблуке, с блестящими пряжками. Тут же примостились весьма уютные на вид тапки-шлепанцы.

Интересно, посещает меня мысль, а придется ли впору мне эта обувь? Беру, для примера, зеленые сапоги, и, усевшись на один из стульев, пытаюсь надеть их на ногу. Мои сомнения сразу же рассеиваются — сапоги весьма ловко надеваются, и моя нога чувствует себя в них достаточно уютно.

Ну, что же, вроде бы, самое время дерзнуть совершить вылазку за пределы своей комнаты, расширять свои знания об окружающем меня мире.

Сделав пару шагов по направлению к двери, я на ходу поневоле обращаю внимание на собственное отражение, сопровождающее все мои перемещения — как оно там, в сапогах? И только сейчас вдруг осознаю разительное несоответствие между своей обувью и одеждой!

Прямо скажем, одет я как-то нелепо: какие-то светло-серые подштанники до колена, какая-то такого же неопределенного цвета и фасона рубаха. И при этом — сапоги! Да, когда я дефилировал по комнате босиком, мой собственный внешний вид не вызывал во мне никакого чувства протеста. Нормальный был вид, и на одежду свою я почти не обращал внимания. Мне вполне достаточно было того, что она совсем не стесняла движений. А вот теперь, при сапогах... При сапогах — совсем другое дело!

Пока эти мысли проносятся в моей голове, раздается стук в дверь.

— Войдите! — говорю я, гадая, кого еще, кроме Барона, я могу увидеть.

Догадки не понадобились — на пороге моей комнаты возникает именно Барон. И в руках у него — стакан молока, что весьма кстати.

— Ого! — приветствует он меня. — Уже на ногах! Уже примеряешь свои сценические костюмы?

Я развожу руками — мол, что-то вроде этого. Он одобрительно кивает головой. Говорит мне:

— Рад лицезреть твою активность! Я как раз хотел тебе предложить совершить небольшую экскурсию по близлежащим окрестностям. Тебе ведь интересно увидеть мир, в котором ты очутился?

— Конечно! — отзываюсь я.

На всякий случай я решил не сообщать ему, что только что готов был предпринять самостоятельную вылазку.

У Барона, как видно, чрезвычайно приподнятое настроение, он не хочет стоять или сидеть на одном месте, и поэтому степенно вышагивает по комнате.

— Прежде чем мы с тобой отправимся на экскурсию, тебе следует уяснить себе следующее, — наставительно вещает он мне, — Мир наш сложен, и в нем существует много разных правил и порядков, тебе пока что неведомых. Среди них имеются правила простые, а есть и многосложные, но все они, без исключения, весьма древние, и весьма мудрые. И уже сейчас ты должен осознавать, что заведены эти порядки и правила не просто так, а по глубоко обоснованным причинам. Что, собственно, доказывается самим фактом их существования. И, хотя смысл некоторых из них и может показаться тебе не совсем ясным, даже это не избавит тебя от необходимости строжайшего их соблюдения. Запомни — порядки и правила существуют именно затем, чтобы свято блюстись!

Малопонятное слово "блюстись" показалось мне, тем не менее, наиболее убедительным. Со смиренным видом я выражаю свою полную готовность познавать сложные законы окружающего меня мира, с тем, чтобы привести свое существование в полное с ними соответствие.

— Перед таким мероприятием, как прогулка по миру, надо одеться соответствующим образом, — продолжает наставительно вещать Барон. — Выход в мир — это, понимаешь ли, очень ответственный шаг! А тем более — первый выход. Очень много будет зависеть от того, в каком виде ты предстанешь перед местными обитателями!

Я внимательно его слушаю. А он продолжает:

— Первый шаг во внешний мир во многом способен будет определить твое место в нем, а то и всю твою дальнейшую судьбу. Будем помнить об этом! Ведь не только ты будешь знакомиться с окружающим миром — мир тоже будет знакомиться с тобой! Мы с тобой выйдем в свет, вольемся в общество, и при этом просто необходимо будет в полной мере проявить всю свою куртуазность, а значит, соответствовать принятым в нем правилам и нормам поведения. И первейшее из этих правил — это одежда! По одежде твоей будет складываться первое впечатление о тебе. А первое впечатление, как правило, формирует и все последующие. Запомни это правило! Будь аккуратен в одежде, и половина успеха в общении с людьми тебе обеспечена! Как говориться, "так будет до скончанья века — всегда по виду судят человека!"

Вот оно что! Как хорошо, что Барон предупредил меня о таком важном обстоятельстве! И очень здорово, что не успел я решиться на самостоятельную вылазку во внешний мир! Со своей инициативой и самодеятельностью я, оказывается, рисковал непоправимо испортить все первое впечатление обитателей внешнего мира о себе! И вообще, теперь я уже точно в этом убежден, осваивать мир нужно непременно под чьим-нибудь мудрым руководством.

— Какой же костюм мне надеть? — спрашиваю я у Барона.

— Давай выберем что-нибудь!— Барон деловито суется в шкаф с одеждой. — Что-нибудь нарядное, но не слишком броское. Что на тебе за сапоги? Да, вполне сгодятся для такого случая. Вот и подберем что-нибудь им в компанию!

По-хозяйски копаясь в моем платяном шкафу, он извлекает из него, один за другим, все элементы одежды, необходимые для моего облачения.

Под бдительным присмотром Барона я начинаю осваивать предложенные мне предметы одеяния, причем для этого мне приходится сначала снять сапоги. Барон, наблюдая за моими не слишком ловкими манипуляциями, то и дело дает мне руководящие указания. С его помощью дело продвигается быстрее, но ненамного. Какая она все-таки неудобная, эта одежда! Сколько всего нужно нацепить на себя, причем строго определенным образом и в надлежащем порядке! Я чувствую, что меня это начинает несколько раздражать. Но, памятуя о строгости существующих мировых правил, я стараюсь обуздать такое неуместное внутреннее чувство.

Когда почти уже все готово, я окидываю взглядом свое отражение в зеркале. И, честное слово, мой собственный вид кажется мне весьма нелепым! Барон тут же спешит меня успокоить — ничего, мол, вполне даже прилично. А что до удобства — это с непривычки. Со временем приноровишься!

— Ну что, вроде готов? — бодро спрашивает он, последний раз оглядывая меня со всех сторон.

— Готов! — отвечаю я, стараясь подражать его бодрости.

И при этом чувствую, что грядущее свидание с миром начинает рождать у меня в душе все нарастающее волнение. Конечно, кое-что об окружающем мире мне уже известно. Я уже видел его кусочек, и мир не показался мне таким уж ко мне враждебным. Но кто знает, с чем встречусь я на просторах коридора? Как хорошо, все-таки, что в этой экскурсии меня будет сопровождать Барон!

Тем временем Барон распахивает входную дверь, первым выходит из комнаты и, эффектно развернувшись, делает мне изысканный приглашающий жест — мол, добро пожаловать, Рыцарь Макмагон, во внешний мир!

Повинуясь приглашению, я выхожу из своей комнаты на просторы коридора. Еще раз с любопытством и волнением оглядываюсь по сторонам. То, что мне виделось из двери моей комнаты, выглядит точно так же и из самого коридора. Вдали по обе стороны коридора я различаю проемы — по-видимому, это такие же двери, как и дверь в мою комнату. И за ними, надо полагать, находятся комнаты, вроде моей. И в этих комнатах, надо думать, живут люди. Вроде меня.

Я затворяю дверь собственной комнаты, не преминув обратить свое внимание на внешнюю ее сторону. Дверь деревянная, с круглой металлической ручкой желтого цвета. Самое примечательное на внешней поверхности двери — это находящаяся примерно на уровне глаз небольшая овальная табличка белого цвета, с черной надписью на ней. "Цифры!" — тут же догадываюсь я.

— Правильно! — одобрительно комментирует мои действия Барон. — Первым делом следует запомнить свой собственный адрес. То есть место твоего жительства. Чтобы случайно не потеряться на просторах мира. И чтобы не ломиться по ошибке в чужую комнату. Что это за цифры — знаешь?

И он кивает мне на блестящую табличку. Да, я определенно знаю эти цифры — "2121".

— Два, один, два, один, — отвечаю я.

— Верно! — снова хвалит он меня. — Такой простой номер легко запомнить!

Я согласно киваю головой.

— А корме этого запомни, что комната твоя находится в Зеленом Секторе. Это тоже легко себе усвоить. Видишь — стены здесь покрашены в зеленый цвет?

Я снова киваю головой в знак того, что эта информация доступна моему пониманию.

— Ну, если с этим все ясно, пошли дальше! Вот сюда! — и Барон, взяв меня бережно под руку, влечет меня куда-то вправо по коридору.

Я иду вдоль зеленых стен, с интересом оглядываясь по сторонам. Смотрюсь в настенные зеркала, услужливо отражающие пару дружно шагающих вперед путешественников. Разглядываю двери, мимо которых мы проходим. Двери, действительно, похожи одна на другую, и вся разница в них заключена в цифрах, изображенных на белых овальных табличках.

— Вот это моя комната! — сообщает мне Барон, когда мы останавливаемся перед дверью с номером "2115". — Здесь я и проживаю. В гости к себе пока не приглашаю, сейчас для тебя полезнее будет освоиться в наших коридорах. А пока просто запомни, что живу я в третьей от тебя комнате, по той же стороне. Номер мой запомни, на всякий случай. А теперь пойдем дальше!

А дальше коридор делает поворот под прямым углом налево, и этот же поворот совершаем и мы с Бароном. Наконец, я вижу какие-то изменения в монотонной однообразности коридора. Вернее, коридор остался все таким же, но уже можно догадаться, что коридор этот существует не сам по себе, а еще и ведет куда-то. Барон предваряет мои вопросы своими пояснениями:

— Сейчас мы с тобой выходим в Центральный Зал. Это — средоточие нашей общественной жизни. Если здесь, в коридоре, находятся жилища актеров, то там, в Центральном Зале и его окрестностях проходит практически вся наша общественная деятельность. Там проходит и наша работа, и наш отдых, и общение между обитателями. Сейчас мы с тобой непременно там кого-нибудь встретим. И я тебя представлю местным обитателям. И ты, в свою очередь, познакомишься с ними!

Я снова чувствую все нарастающее душевное волнение. Как меня встретят местные обитатели? И какие чувства я сам способен буду испытать при встрече с ними? Барон, тем временем, продолжает давать мне свои наставления:

— При знакомстве с местными жителями тебе очень важно вести себя соответствующе. При встрече с каждым из них тебе необходимо вежливо сказать им "здравствуйте!" А после того, как я тебе их представлю, обязательно скажи "очень приятно с вами познакомится!" Все это весьма важно! Ты понимаешь меня?

— Да, — отвечаю я, пытаясь отнестись ко его наставлениям с предельным вниманием.

Мы доходим до конца коридора, и оказываемся прямо перед входом в несравненно более обширное помещение.

С первого же взгляда Центральный Зал просто поражает меня своими размерами! В этот зал влезло бы не менее нескольких десятков моих комнат, а то и больше! Сразу видно, что он — центральный!

Стены зала — белого цвета, и покрыты какими-то весьма причудливыми рельефными узорами. Какие-то картины в деревянных рамах висят на этих стенах. Вдоль стен, под картинами, кое-где стоят деревянные лавки для сидения.

Прямо посередине зала стоит белая колонка, высотой в половину человеческого роста, внутри которой живет своей жизнью небольшой, но задорный фонтанчик воды. Пол в Центральном Зале паркетный, а кроме того, по периметру Зала постланы красные ковровые дорожки.

В Центральный Зал ведут четыре прохода, расположенных почти в самых углах этого обширного помещения. Мы с Бароном проникли сюда как раз через один из них.

Кроме того, по центру каждой из четырех стен Зала располагаются внушительных размеров проемы, закрытые большими, высотой чуть ли не в два человеческих роста, двустворчатыми дверями.

А главное — потолок! Это вообще вещь удивительная, вещь поразительная, вещь просто невозможная!

Во-первых, потолок Центрального Зала находится на какой-то умопомрачительной высоте над поверхностью пола. Во-вторых, он имеет выпуклый рельеф, располагаясь над залом неким грандиозным по своим размерам куполом. В-третьих, он не зеркальный, как везде, а черного цвета. И на этом черном фоне блестят какие-то маленькие, но яркие и сияющие разноцветные точки. Зрелище просто потрясающее!

Барон, заметив как я, запрокинув голову, смотрю вверх, осторожно пихает меня локтем в бок. Наверное, хочет мне намекнуть, что таким своим поведением я нарушаю какое-нибудь правило. Возможно, здесь так не принято. И я послушно спешу отвлечься от созерцания удивительного потолка.

И тут же замечаю, что в зале, помимо всего прочего, находятся люди. Да, по залу прогуливаются люди, человека четыре, не меньше! А то и все пять!

Мое появление не вызывает у присутствующей публики никакого повышенного ажиотажа, чему я, говоря откровенно, даже рад.

Вот один из этих людей, высокий, статный мужчина с бесстрастным лицом, чье черное одеяние по фасону весьма схоже с нашим, неспешным шагом подходит к нам с Бароном вплотную. И, как бы даже не замечая моего здесь присутствия, учтиво раскланивается с Бароном, немного приподняв рукой свою роскошную шляпу с широкими полями и белым пером. Барон отвечает ему не менее изысканным жестом.

— Позвольте представить Вам, Герцог! — обращается Барон к своему собеседнику, делая деликатный жест в мою сторону. — Рыцарь Макмагон!

— Здравствуйте! — приветствую я Герцога, пытаясь совершить как можно более учтивый поклон.

Герцог обращает на меня свой внимательный взгляд, и, немного помедлив, приподнимает край своей шляпы, демонстрируя мне свое почтение. Я же совсем снимаю свою шляпу, чтобы мое почтение выглядело еще более значительным. Еще раз кланяюсь, на всякий случай.

— Герцог Фулторк! — представляет мне человека Барон.

— Очень приятно с Вами познакомиться! — говорю я Герцогу, в полном соответствии с недавними поучениями Барона. Герцог сдержанно кивает мне в ответ и, более ничего не говоря, неспешно отходит от нас.

Такая же процедура повторяется и с остальными присутствующими. Так я последовательно познакомлен с Герцогиней Фулторк — довольно приятной, на мой взгляд, женщиной, расплывающейся в слащавой улыбке, с Герольдом — весьма надменным господином с эталонной осанкой, и с Канцлером — полноватым низеньким субъектом с беспокойным, озабоченным взором.

В промежутках между церемониями представления мы с Бароном направляемся вдоль одной из стен Центрального Зала, влево от того самого входа, через который мы в него попали.

Я разглядываю висящие на стене картины, на которых в основном изображены портреты людей — в весьма помпезных одеяниях, в импозантных позах, с гордым взглядом, и, как правило, с короной на голове. Барон дает мне некоторые пояснение по поводу картин.

— Это — портреты наиболее выдающихся актеров, когда-либо игравших в нашей Пьесе, — сообщает он мне, указывая на картины. — Только величайшие таланты, благодаря своим неоспоримым достоинствам и беспримерным деяниям удостаиваются чести быть увековеченными в назидание грядущим поколениям актеров! Быть запечатленным на картине, и получить место на Стене Славы — это величайшая честь для актера, и объект амбициозных стремлений всякого уважающего себя обитателя нашего мира! И пройдет совсем немного времени, прежде чем и ты, как и всякий другой актер, получишь полную возможность попытаться заслужить сию привилегию!

Взирая на картинные изображения и слушая речь Барона, я чувствую что-то вроде благоговения перед этими совсем неведомыми мне, но, несомненно, весьма заслуженными и уважаемыми людьми.

— Вот, обрати особое внимание! — Барон подводит меня к одной из картин. — Это — наш действующий Король! Посмотри на него внимательно, и хорошенько запомни, как он выглядит. Может случиться так, что ты встретишься с ним, когда меня не будет с тобою рядом. Так вот, запомни, что по отношению к этому человеку тебе необходимо будет проявить максимум своей почтительности!

Я прилежно изучаю черты лица изображенного на картине персонажа.

— Видишь, — комментирует Барон вполголоса. — Какой у него высокий лоб? Это потому, что Король наш очень мудрый. А глаза — замечаешь? С искринкой глаза! Это потому что Король у нас добрый и великодушный.

Честно говоря, ничего такого я на картине не вижу, но на всякий случай соглашаюсь с Бароном. Да, высокий лоб. Да, глаза с искринкой. На этом изучение образа действующего Короля заканчивается. Барон влечет меня дальше, на ходу снабжая инструкциями на предмет моей возможной личной встречи с Королем:

— Как увидишь его, так сразу замри на месте, никуда не двигайся. Если Король соблаговолит приблизиться к тебе, ты должен будешь совершить глубокий поклон. В разговор с ним первым не лезь! Если на то будет его желание, он сам заговорит с тобой. Тогда тебе необходимо будет представиться, и отвечать на его вопросы. И ни в коем случае не задавать вопросы ему самому! Понятно?

Я уверяю Барона, что мне понятно.

Сложен, ох как сложен окружающий меня мир! Сколько тут всяких правил поведения, и как тщательно их нужно придерживаться! Да, без пояснений Барона, без его поддержки я бы пропал на просторах этого мира, затерявшись среди хитросплетений существующих здесь правил и установлений!

Я пытаюсь прикинуть, сколько же всего портретов находится в зале. По моим расчетам, выходит — не менее двадцати. И это — только наиболее выдающиеся актеры!

— Сколько же всего участников в Пьесе? — интересуюсь я.

Барон серьезно задумывается над ответом.

— Ну, эти-то, что на портретах, в большинстве своем, роли-то свои уже отыграли... А сейчас тут у нас... Человек сорок, надо полагать, — говорит он, наконец. И, видя мое неподдельное изумление, успокаивает. — Но значимых действующих лиц из них не более полутора десятков. Остальные — это персонажи второстепенные, эпизодические.

— А те, которых мы встретили? — спрашиваю я его далее. — Что это за персонажи?

— Давай-ка, сейчас не будем об этом, — предлагает Барон. — На эту тему мы с тобой позже поговорим. Сейчас для тебя важнее всего понять, как наш мир устроен, из чего он состоит, и для чего это все. Вот, к примеру...

В это самое время он подводит меня к внушительного вида двустворчатым дверям, находящимся посередине одной из стен Центрального Зала. Открывает одну из створок дверей, и приглашает меня вовнутрь. Заглянув туда, я имею возможность наблюдать достаточно просторное, немного вытянутое в длину помещение. Посредине помещения расположен весьма длинный стол, покрытый белой скатертью. Вдоль стола, по обе его стороны, стоит множество стульев. Кроме этого мебельного гарнитура здесь еще много других предметов мебели, расположенных вдоль стен помещения. Предназначение большинства из них для меня загадочно.

— Это наш Обеденный Зал, — сообщает мне Барон. — Здесь мы принимаем пищу, три раза в день. И уже сегодня ты посетишь этот Зал, и будешь обедать вместе со всеми остальными актерами. Как и подобает любому полноправному члену нашего актерского сообщества!

Барон явно рассчитывал польстить мне, и это у него вполне получилось. Да, в обмен на исполнение мною таких многочисленных общественных правил, я ведь, наверное, уже вправе считать себя членом общества. Не правда ли? Барон полностью подтверждает верность моих умозаключений.

— Сейчас я покажу тебе твое место за столом, — сообщает он мне. — Какое подтверждение твоего общественного статуса может быть убедительнее, чем твое персональное место у общественного стола? Быть в обществе — это, в первую очередь, есть в обществе!

Провозгласив этот лозунг, Барон увлекает меня вглубь Обеденного Зала, огибая стол с левой стороны. Затем останавливается у некоторого стула с высокой спинкой, стоящего в общем ряду.

— Вот! — говорит он мне, указывая на этот предмет меблировки. — Запомни свое место хорошенько. Впрочем, вот и надпись на спинке стула соответствующая!

Читая надпись, я впервые имею возможность узреть, как пишется мое собственное имя. "Рыцарь Макмагон"! Внушительно! Мне определенно начинает нравиться собственное имя!

— А где твое место? — спрашиваю я Барона.

Барон указывает мне рукой направление, и я понимаю, что место это находится весьма далеко от моего. Он тут же пытается меня успокоить:

— Не волнуйся, в этом нет ничего страшного! Твои соседи по столу — весьма милые люди, и вполне достойные персонажи! Вдобавок, я научу тебя, как следует вести себя за обеденным столом! Не так уж и сложны эти правила, если регулярно в них практиковаться.

Мне, конечно, было бы желательно, чтобы Барон сидел рядом со мной. Мне так было бы спокойнее. Но вслух свои протесты я не высказываю. Вряд ли они могут что-нибудь изменить.

Тем временем, Барон выводит меня обратно на просторы Центрального Зала. И ведет меня кратчайшим путем к соседнему дверному проему, расположенному левее от нас.

— Сейчас мы направляемся в Гостиную, — разъясняет мне смысл наших перемещений Барон. — Это то самое место, где обитатели собираются для препровождения свободного времени. Место общественного отдыха, так сказать.

Двери в Гостиную приветливо распахнуты, и оттуда доносится какая-то музыка и чей-то беззаботный смех. Я осторожно заглядываю внутрь. Перед моим взором предстает достаточно просторное помещение, обстановка которого производит весьма благоприятное впечатление. Пол устлан ковром, вдоль стен стоят мягкие и удобные на вид диваны. На стенах, почти лишенных зеркал, висят какие-то зеленого цвета доски, испещренные белыми, сделанными от руки письменами.

Здесь, в Гостиной находятся несколько человек, и они весьма увлечены каким-то неведомым мне занятием. Они расположились вокруг стоящего посреди помещения небольшого стола, и все их внимание устремлено куда-то в центр их круга. Нашего с Бароном присутствия никто из них попросту не замечает.

— Не будем им мешать, — предлагает мне Барон. — Они сейчас чрезвычайно заняты, и отвлекать их внимание мы не станем. Я просто покажу тебе, кто есть кто.

Так я заочно знакомлюсь с Менестрелем — субтильным человеком с сенью вдохновенной печали на лице, с Генералом — крепким, краснощеким, жизнерадостным и прямо-таки пышущим здоровьем субъектом, с толстым низеньким напыщенным Судьей, и его полнейшим антиподом — высоким, плечистым, подтянутым Гвардейцем, в мундире, украшенном многочисленными блестящими знаками отличия. А так же — с величественного вида Королевой, и веселой пышной Придворной Дамой.

После этого Барон спешит увлечь меня из Гостиной обратно в Центральный Зал.

— В Гостиной зачастую бывает слишком людно, — рассказывает он мне. — И слишком шумно. Лично я люблю досуг другого рода. И сейчас я покажу тебе свое любимое место для отдыха!

И он ведет меня через весь Зал, к еще одному проему, который выглядит поскромнее остальных.

За этими дверями обнаруживается помещение неопределенных размеров. Замечательно оно тем, что здесь повсюду стоят в больших и маленьких горшках и кадках зеленые растения. Некоторые из них достигают ростом зеркального потолка, другие скромно ютятся у самого пола. И еще какие-то вьющиеся зеленые стебли обвивают стволы, живописно свисают с ветвей и листьев. Живая зеленая стена совершенно заслоняет дальние стены, оставляя меня в неведении относительно истинных размеров этого помещения.

— Нравится? — спрашивает меня Барон.

— Очень! — отвечаю я честно.

— Ты вдохни! — предлагает мне Барон. — Чувствуешь, какой здесь необычный воздух?

Я делаю глубокий вдох. Действительно, здесь дышится легче и как-то приятнее.

— Как называется это место? — спрашиваю я у своего спутника.

— По-разному. Взять нашего Священника — он называет это помещение "парадиз". Магистр же именует его "климатроном". Но лично мне нравится называть это место Рекреацией. Это и есть мое излюбленное место отдыха. Здесь почти никто и никогда не бывает, и, честно говоря, я этому только рад. Там, — Барон указывает рукой куда-то в самую гущу зарослей. — У меня есть заветное местечко, где приятно просто посидеть, в одиночестве и тишине. Отдохнуть от суеты и толчеи.

И, постояв в молчании еще немного, он выводит меня из этого зеленого уголка.

— А теперь, — говорит Барон. — Я покажу тебе самую главную нашу достопримечательность!

В высшей степени заинтригованный, я следую за ним, и мы подходим к последнему, еще не обследованному мною дверному проему. К высоким красивым деревянным резным, узорчатым, двустворчатым дверям. По одному только внешнему виду этих дверей можно догадаться, что за ними скрывается что-то поистине особенное! Тем более, что, как будто для пущей убедительности, прямо над самыми дверями можно наблюдать таинственную позолоченную надпись, исполненную довольно большими, но совершенно непонятными мне буквенными символами:

MAGNAM REM PUTA UNUM HOMINEM AGERE !

— Что это? — спрашиваю я у Барона, указывая на надпись.

— Это — высказывание одного великого человека! — назидательно отвечает мне он. — Это лозунг, и, можно даже сказать, девиз всего нашего мира!

— И что он означает? — выражаю я свое недоумение. — Я не могу его понять!

— Это и не удивительно! — ответствует мне Барон. — Сия сентенция поистине есть квинтэссенция человеческой мудрости. И начертана она на языке мудрости, ибо в переложении на наш обыденный язык неминуемо потеряла бы весьма существенную долю своей назидательности... А сказал это... не помню, кто... не помню, что... Но главное, что в тему! Что-то вроде того, что роль в Пьесе актеру дается только один раз, и сыграть ее надо достойно. Чтобы не было, мол, впоследствии мучительно стыдно за бездарно сыгранную роль... Или что-то в этом же духе... Ты лучше потом у Магистра поинтересуйся, он тебе все это более толково объяснит.

Спеша прервать этот не вполне удачный теоретический экскурс, Барон, открывает передо мною одну из створок дверей, и жестом приглашает меня вовнутрь. Я не заставляю себя долго упрашивать.

Войдя в помещение, я останавливаюсь в самых его дверях. То, что я вижу здесь, поистине поразительно.

Просторное, малоосвещенное помещение с высоким потолком, почти целиком уставленное ровными рядами мягких кресел. Все сиденья обращены в одну сторону, а именно — по направлению к некоторой возвышенной по отношению к залу площадке. Сама площадка эта теряется в густой тени, и почти недоступна моему взору.

— Вот это и есть самая главная святыня нашего мира! — торжественным, почти благоговейным шепотом объявляет Барон. — Это — Актовый Зал, и Сцена! Именно тут, именно на этой Сцене, происходят все Акты нашей великой Пьесы! Именно здесь и происходят все сколько-нибудь значительные события нашего мира! Именно здесь материализуются все наши творческие замыслы, и находят свое применение наши актерские таланты! Подумать только, сколько поколений актеров видела эта Сцена! Какие драмы разыгрывались на ней! Какие трагедии! Какое кипение страстей!

Немного помолчав, и дав мне в полной мере вкусить величие места и момента, он продолжает свой рассказ.

— Сейчас все здесь выглядит безжизненно, но, уверяю тебя, увидев Актовый Зал в День Спектакля, ты испытаешь совсем другие впечатления! Сейчас это место надежно скрывает всю свою значимость. Но в знаменательный день очередного представления оно будет готово явить себя в своем истинном блеске!

И, для пущей убедительности, Барон многообещающе качает головой.

Я пытаюсь проникнуться возвышенными чувствами, приличествующими месту и моменту. И мне это в какой-то мере удается, тем более что Барон всячески спешит мне поспособствовать.

— Вот и ты, — говорит он мне весьма торжественно. — В самое ближайшее же время выйдешь на эту Сцену, чтобы принять участие в Пьесе. И должен будешь показать все, на что ты только способен! Тебе предстоит проявить все свои умения и таланты, на благо общего дела, на удовольствие зрителям, и к своему же собственному удовлетворению!

Снова на меня снисходит ощущение своей великой ответственности, и опять оно неразрывно сопряжено с некоторыми сомнениями в собственных силах.

Смогу ли я оправдать такие смелые надежды и чаяния Барона? Но, вполне вероятно, никакого другого варианта у меня попросту нет. Если я очутился здесь, это значит, что я просто обязан оправдать все возлагаемые на меня надежды.

Глава 3.

В конце нашей экскурсии по Центральному Залу и ближайшим его окрестностям Барон подводит меня к еще одной, весьма неприметной на первый взгляд двери.

— Сюда нам обязательно следует заглянуть! — говорит он со значением. — Это наша Библиотека!

И, распахнув жалобно пискнувшую при этом дверь, приглашает меня войти внутрь. Я захожу в Библиотеку — довольно тесную комнатенку, довольно плотно заставленную книжными стеллажами, высотой до самого потолка. Сколько пыли на этих полках, и на этих книгах! Зачем мы только сюда зашли? С первого же взгляда видно, что здесь не бывает никто и никогда.

— Это наш кладезь мудрости, — тем не менее, сообщает мне Барон с гордостью. — Приобщившись к нему, ты сможешь обрести те самые навыки, что потребуются тебе в жизни. Изучив творчество классиков, ты сможешь понять все их многообразие, всю их широту и глубину. Чтобы затем уже сформировать свои собственные художественные приемы...

Пыли в этом кладезе мудрости даже больше, чем мне показалось на первый взгляд. По-видимому, здесь мудрость предпочитают хранить в законсервированном состоянии.

Однако, сколько книг здесь собрано! Я хожу вдоль книжных полок и пытаюсь прочесть названия книг. Одно это может занять немало времени, — что уж тут говорить о том, чтобы прочесть сами книги!

— Ну, что? — спрашивает Барон, созерцая мой откровенно растерянный вид. — Чувствуешь, как рядом с такими шедеврами становишься чище? Чувствуешь, как духовно растешь?

Я не знаю, что ему и ответить. И вообще, не шутка ли это?

— Давай-ка тебе сразу же что-нибудь подберем! Для повышения твоей образованности, — деловито предлагает Барон, протискиваясь между мной и пыльными книжными полками куда-то вглубь помещения.

А я все так же продолжаю разглядывать пыльные корешки книг, пытаюсь получше рассмотреть письмена, выгравированные на их корешках. "Мольер", "Бомарше", "Теренций". Странные, непонятные мне слова.

Барон в это время шуршит где-то в близлежащем сумраке, что-то тихо приговаривая себе под нос. Потом, не прекращая своих загадочных поисков, повышает свой голос, обращаясь ко мне:

— Я тебе тут Шекспира хочу отыскать... Вот, кстати, и он! Так, что тут у нас? Сонеты... Нет, Сонеты мы пока отложим. Отвлеченно говоря, тебе бы с комедийного жанра начать. "Укрощение строптивой", к примеру, или там... Однако, комедии на практике у нас случаются редко. Начать с трагедий будет практичнее. Хотя, пожалуй, возьмем и то, и это!

И с этими словами Барон, наконец, появляется из сумрачных недр Библиотеки с тремя книгами подмышкой. И спешит продемонстрировать мне свою добычу. "Комедии Шекспира", "Трагедии Шекспира" и "Шекспир. Хроники".

— А теперь пойдем отсюда, — говорит он мне. — Дышать пылью вредно!

Мы выходим из помещения Библиотеки, и Барон старательно закрывает за нами скрипучую дверь.

— Ну, что, нагулялся? — спрашивает он меня. — Хватит с тебя, пожалуй, впечатлений. Пойдем уже обратно. Может, попробуешь самостоятельно обратный путь отыскать?

Я оглядываюсь по сторонам. Нет, совсем мне еще непросто сориентироваться в пространстве окружающего мира! Мало того, что он сам по себе имеет такие впечатляющие размеры. Вдобавок к этому везде — и на стенах, и на потолке — повсюду зеркала! Зеркала, отражающие мир, и создающие иллюзию, что окружающий мир еще больше, чем на самом деле.

После минутного замешательства, я почти уверенно указываю на один из четырех выходов из Центрального Зала.

— Правильно! — удовлетворенно хвалит меня Барон. — Пошли!

Почти уверенно я веду Барона обратно до своей комнаты. Вполне самостоятельно открываю входную дверь, и вхожу внутрь. Каким родным и уютным мне кажется этот мой маленький мирок! Каким понятным и объяснимым! Не в пример тем пространствам, на которых мне довелось побывать только что.

Барон с живейшим любопытством интересуется моими первыми впечатлениями.

— Большой мир! — говорю я ему. — И людей в нем много!

— Ты не видел еще и половины из того, что есть в мире! Именно поэтому он тебе и кажется таким необъятным. Вот узнаешь его получше, обойдешь его от края и до края — и вот он уже весь у тебя, как на ладони! Но это, впрочем, тебе еще только предстоит.

Я молча слушаю его.

— Сейчас положи свои книги на стол, — распоряжается тем временем Барон. — А сам присядь куда-нибудь. Устал, небось? И голоден, наверное?

Да, действительно, я чувствую большую усталость. И голод тоже чувствую.

— Придется немного потерпеть! Скоро обедать пойдем, в Обеденный Зал. Там принимают трапезу все более-менее значительные персонажи Пьесы. Вся наша "артистократия", так сказать. И мы с тобой тоже туда пойдем. Там ты увидишь всех тех, с кем уже знаком, а также и остальных, доселе тебе неизвестных. И, таким вот образом, войдешь в наш творческий коллектив, вольешься в наши сплоченные актерские ряды!

— Выходит, я тоже значительный персонаж? — задаю я вопрос.

Барон как-то неопределенно качает головой. А потом и говорит мне:

— Вот как раз на эту тему я и хочу с тобой поговорить. Сейчас мне необходимо объяснить тебе очень важные вещи, поэтому ты пока просто помолчи и послушай. Вопросы будешь задавать потом. Хорошо?

Я киваю головой, выражая свою полную свою готовность внимать его речам. Барон, сидя напротив меня, смотрит мне прямо в глаза, и начинает говорить:

— Ты правильно понимаешь, что обедать в такой славной компании — само по себе уже большая честь. Не каждому предоставляется такая возможность. Многие из местных обитателей дорого бы дали за право сидеть за этим столом, но для них путь в Обеденный Зал закрыт. А тебе это почетное право предоставляется с самых первых дней твоего здесь пребывания. Но именно это и налагает на тебя дополнительную ответственность!

Я продолжаю слушать его, не проронив ни слова, и Барон продолжает:

— Как я уже говорил тебе, всякий местный обитатель является, в той или иной степени, участником нашей Пьесы. Но участие это, как тебе должно быть понятно, никак не может быть равнозначным. В Пьесе нашей имеется множество персонажей, и каждому из актеров найдется в ней место. Но значение персонажей для Пьесы различно. Есть главные действующие лица, есть заглавные. Одни персонажи обладают глубокой индивидуальностью своего сценического образа, своим собственным неповторимым характером и колоритом. А есть персонажи другого типа — второстепенные, эпизодические, безликие. Массовка, одним словом. Такое разделение ролей в Пьесе носит объективный характер. И вытекает из самой глубинной сущности, из логики нашей Пьесы. По другому сценическая наша жизнь просто не может быть устроена. Понимаешь?

Я понимающе киваю.

— В то же время сценическая жизнь наша, являясь важнейшей нашей жизненной ипостасью, имеет самое непосредственное влияние и на несценические отношения между актерами. К примеру, исполнители наиболее значительных ролей в Пьесе проживают исключительно в Зеленом Секторе. И Обеденный Зал служит местом для принятия пищи обитателями Зеленого Сектора. Система эта проста, объективна, и ее целесообразность никто не оспаривает.

Я тоже не берусь вступать по этому поводу в спор. Барон продолжает:

— Но тебе обязательно следует знать, что высокий статус обитателя Зеленого Сектора надо еще заслужить! И заработать его можно лишь соответствующей значительностью своей роли в Пьесе!

Видя некоторое мое недоумение, Барон спешит пояснить свою мысль:

— Мы с тобой уже говорили на эту тему. Каждый из нас, актеров, является создателем своего сценического персонажа. Мы сами формируем его образ. Сами пишем Сценарий Пьесы, и самостоятельно творчески воплощаем образ собственного персонажа на Сцене. И поэтому сценическая судьба всякого актера целиком и полностью находится в его собственных руках! Ты ведь понимаешь это?

Я слышу это уже не в первый раз, но не прочь еще разок выслушать все эти пояснения.

— Конечно, это намного сложнее, чем исполнять роль, написанную кем-то за тебя. — продолжает Барон. — Но, в то же время, гораздо интереснее!

Я спешу с ним согласиться.

— Это очень большая ответственность — писать свою собственную роль! — вещает Барон. — Ответственность, в первую очередь, перед самим собой! Ибо, твои сценические успехи или неуспехи напрямую отражаются на твоем социальном статусе и вне Сцены. Тот, кто играет в Пьесе более значительную роль, тот и за Сценой в глазах окружающих его людей выглядит значительно. Возьмем, к примеру, Короля. На Сцене он — Король, но и за Сценой — тоже! И это звание позволяет ему восседать во главе обеденного стола, а все остальные актеры обязаны дожидаться его появления в Обеденном Зале, прежде чем займут свои места за столом.

Барон удачно сочетает свою лекцию с объяснением мне правил хорошего тона.

— И такое положение дел следует признать в высшей степени объективным! Потому что значительность роли не приходит к актеру просто так! Для этого, в первую очередь, сам актер должен приложить максимум своих усилий. Активно и творчески участвовать в написании Сценария Пьесы, и в воплощении его на Сцене. Для этого, в свою очередь, просто необходимо постоянно развивать и совершенствовать свои драматургические, режиссерские, артистические навыки, все свои способности и таланты. Кроме того, как я тебе уже говорил, всякий участник Пьесы несет ответственность перед всем остальным актерским сообществом. И степень этой ответственности прямо пропорциональна значительности того или иного персонажа. Что же может быть удивительного в том, что у значительных действующих лиц, кроме повышенной ответственности, оказывается больше прав? В том, что именно таким выдающимся участникам Пьесы и принадлежат и успех, и слава, и авторитет, и влияние, и уважение окружающих?

Мне совершенно нечего возразить в ответ. Но Барон и не ожидает от меня никаких возражений.

— Тот, кто талантливее, кто настойчивее, кто упорнее — тот и пробивается в этой жизни на ведущие роли! — продолжает Барон. — Конечно, не у всех участников Пьесы таланты и способности присутствуют в одинаковой степени. Но при этом условия для реализации этих своих талантов для всех одинаковы, и возможности равны! Все дело в том, кто и как этими возможностями пользуется. Иной актерский талант может в корне загубить сам себя, если не будет развиваться. Талантливый драматург может не состояться из-за своей же собственной лени. А в это самое время какая-нибудь убогая серость, исключительно за счет своего упорства, может выйти на авансцену, на передний план, оттесняя всех других действующих лиц куда-то в кордебалет!

Барон взыскательно смотрит на меня, ища подтверждение тому, что речь его проникла в мое сознание.

— Тебе просто необходимо отдавать себе отчет в этом еще до начала своей сценической деятельности! — вещает он весьма назидательно. — Само первое появление твоего персонажа на Сцене должно явиться достойным этого события актом! Но для этого ты с самых ранних пор должен проявить себя с самой лучшей стороны! Я имею в виду то, что уже сейчас ты должен посвятить все свое время развитию своих собственных творческих талантов и способностей. Только так ты сможешь обеспечить своему персонажу достойное место в Пьесе, а себе самому — на Сцене, и, соответственно, в жизни вообще!

Очень убедительно прозвучало это выступление Барона. Но снова тягостные думы накатывают на меня. Имеются ли вообще у меня таланты, о которых говорит Барон? Хватит ли мне настойчивости и упорства?

— Раз ты очутился здесь, — веско замечает Барон в ответ на все мои сомнения, — значит, ты обладаешь всеми необходимыми задатками. Иначе и быть не может! Раз ты появился в мире — значит, ты достоин участия в Пьесе! Иное дело, в какой роли... И вот тут уже все зависит только от тебя! Мир готов предоставить тебе все возможности для реализации твоего творческого потенциала. Твоя задача — в полной мере воспользоваться этими возможностями. Реализовать себя, проявить себя в Пьесе. И, если тебе это удастся, ты сможешь сполна вкусить все прелести своей творческой самореализации! Лично я и представить себе не могу, при каких других обстоятельствах мог бы иметь человек подобную возможность раскрыть и реализовать весь присущий ему творческий потенциал, весь спектр своих способностей и талантов!

Все это звучит довольно вдохновляюще! И Барон с удовлетворением отмечает мою восхищенную реакцию.

— Это хорошо, что ты все понимаешь, как оно есть, — говорит он мне. — Тебе просто необходимо с самого начала усвоить правила игры. Именно тебе, поскольку жребий твой поистине достоин зависти. Ведь Рыцарь Макмагон, чью роль ты призван исполнять на Сцене, задуман в этой Пьесе именно как один из значительных ее персонажей!

— Кем задуман? — я не смог удержать этот вопрос внутри себя, и он, трепеща, вырывается наружу.

Барон бросает на меня строгий взгляд, безмолвно укоряя за несдержанность. Потом отводит свой взгляд, блуждает им по стенам комнаты, как бы размышляя, стоит ли отвечать на этот мой вопрос. И, наконец, решается ответить:

— Мной задуман!

Не знаю, чего я ожидал, но такой ответ меня обескуражил. Барон же, как видно, не собирается давать мне более обширных пояснений. Он возвращается к утерянной, было, нити своего монолога.

— Так вот, слушай дальше. Все эти звучные имена, что носят здешние обитатели — не просто так. Даются они нам как бы авансом, за то, что мы принимаем на себя великую обязанность исполнять роль того самого персонажа, имя которого и носим. Но чем больше значительность исполняемой роли, тем больше дополнительных обязанностей возникает у ее исполнителя. И каждый актер Пьесы несет великое обязательство соответствовать степени величия собственной роли! Обязательство оправдать доверие Пьесы, предоставившей ему право участия в ней!

Барон, для пущей назидательности, устремляет к потолку указательный палец левой руки.

— Чем чаще ты появляешься на Сцене, тем больший объем работы тебе необходимо выполнять. Активное участие в Пьесе требует от тебя столь же больших усилий! И речь идет не о том даже, что ты вынужден выходить на Сцену в каждом из Актов Пьесы. Не о том, что каждому такому выходу предшествуют несколько дней изнурительных репетиций. Самое важное — это то, что такое активное участие в Пьесе совершенно обязательно требует от тебя работы над собственным вариантом Сценария Пьесы! Никоим образом нельзя позволить кому-нибудь написать Сценарий твоей роли за тебя! Ибо в этом случае ты будешь вынужден разыгрывать на Сцене чужой Сценарий! Хотел бы ты играть чей-нибудь Сценарий, где кто-то уже заботливо определил для твоего персонажа все его реплики и действия, его характер и судьбу?

Я отрицательно мотаю головой. Как я понимаю, именно этого от меня и ждет Барон.

— Вот! — с большим значением говорит Барон, благожелательно на меня взирая. — В Спектакле нашем много всяких персонажей. Конечно же, не всем из нас дано играть Королей, но не всякий актер и стремится к такой роли. Многие исполнители играют в нашей Пьесе роли второстепенные, эпизодические, не требующие больших творческих усилий. Кто-то вообще кроме как в массовке на Сцену не выходит. Про таких персонажей, равно как и актеров, их воплощающих, можно сказать, что и в Пьесе-то они не участвуют. Не будь их — любой другой актер мог бы сыграть на Сцене какую-нибудь сходную роль. Но даже при всем при этом имеются у нас немало таких исполнителей, кого такое положение на Сцене, в Пьесе, и в жизни вполне устраивает. Другие, может быть, и хотели бы что-то изменить в своем амплуа, но уже слишком поздно. Все более-менее значительные роли уже разобраны, а твоему персонажу уготовано вечное пребывание на третьем плане. Ты, я надеюсь, не желаешь себе подобной участи?

— Нет, конечно! — горячо отзываюсь я.

— Правильно! — поддерживает меня Барон, — Всякий амбициозный артист должен стремиться к повышению значительности своей роли! Ты думаешь, что твое появление на Сцене будет ознаменовано звуком фанфар? Может быть, и будет, но для этого, прежде всего, тебе самому нужно будет приложить очень большие усилия. Для этого ты должен сразу же взять инициативу в свои руки. С самых первых своих шагов на Сцене следует заявить о себе! Надо создать своему персонажу достойный сценический образ, а потом уже его всячески поддерживать и развивать. Никто за тебя этого делать не будет! Если и будут, то, скорее, с целью всячески принизить значительность твоего сценического персонажа, оттереть на задний план, запихнуть в массовку!

— Вот как? — выражаю я свое неподдельное изумление. Окружающий меня мир начинает поворачиваться ко мне своей недружественной стороной.

— А как ты думал? — восклицает Барон. — Амбициозных актеров у нас тут достаточно, и каждый из них старается выдвинуть своего персонажа на первые роли! Конкурентов не очень-то жалуют, а ты — как раз такой конкурент! Многие будут стараться написать твою роль за тебя! И, как ты понимаешь, их варианты Сценария не будут сулить тебе ничего хорошего! Конечно, вполне можно предоставить другим решать за тебя твою сценическую судьбу. Жизнь тогда будет казаться легкой и прекрасной, и не надо будет делать практически ничего, чтобы обеспечить себе в ней место. Все будет делаться за тебя. Но тогда приготовься к тому, что в Пьесе тебе будут уготованы самые неприглядные партии. Приготовься к тому, чтобы всю Пьесу, из Акта в Акт, прилежно плясать под чужую дудку. Ты хочешь этого?

Я снова отрицательно мотаю головой.

— Тогда уразумей, что сейчас пока еще вся твоя будущая судьба находится в твоих собственных руках! И твое будущее пока что предоставляет тебе все возможности, чтобы ты сам определил его! А для этого тебе, в первую очередь, следует научиться писать Сценарий своей роли самому! От начала и до конца. Понимаешь?

Я активно даю понять, что еще как понимаю.

— Именно поэтому мы с тобой и запаслись вот этими вот книгами, — Барон обращает мое внимание на томики Шекспира, лежащие на столе. — Все это тебе надлежит прочесть, и отнюдь не для развлечений! Ты должен изучить их профессионально! Помни — перед тобой стоит цель научиться самому создавать нечто подобное. Ты должен овладеть навыками творческой работы! Без этого и речи быть не может, чтобы ты смог достойно заявить о себе в нашей Пьесе!

Вид у Барона достаточно грозный. Но, как я понимаю, сейчас он вещает мне именно те истины, что просто необходимо мне усвоить. И я снова демонстрирую свою полную готовность сверять свою жизнь с преподанными мне мудрыми советами.

— Читать классиков — это и будет твоим основным занятием на ближайшие несколько дней. Читай вдумчиво, представляй себе действие, развивай свое воображение. Следи за сюжетной линией. Пытайся проникнуть во внутренний мир отдельных персонажей. Все это, я знаю, покажется тебе весьма трудной задачей. Главное помнить, что это совершенно необходимый этап твоего творческого развития. Я, со своей стороны, буду всячески тебе помогать. Если что-то будет непонятно — за разъяснениями обращайся ко мне. Договорились?

— Хорошо! — отзываюсь я. — А что потом?

— Когда ты освоишь основные навыки, ты немедленно приступишь к написанию своей роли. Для этого ты уже должен будешь определить, в общих чертах, чего ты сам хочешь от своего персонажа, каков будет его сценический образ. Может быть, он будет похож на какого-нибудь уже известного персонажа. А может быть, он будет обладать какими-нибудь своими, уникальными характеристиками! Вот тут тебе и пригодится вся твоя фантазия!

— Но ведь... Ведь ты же меня придумал, а значит, уже определил за меня мою роль?

— О, нет! — Барон лукаво улыбается. — С одной стороны, ты, конечно же, прав. Да, это именно я придумал такого персонажа, как Рыцарь Макмагон. Это я ввел его в Сценарий Пьесы. Более того, я имею некоторую возможность определить сценическую судьбу этого персонажа. Но совсем не затем я вводил его в наше театральное действо. Вообще все это — не ради самого персонажа. Я хотел появления в мире еще одного актера, хотел воспитать из него самостоятельную личность, достойную самых главных ролей! И именно поэтому я хочу, чтобы ты обрел возможность самостоятельно определять свою сценическую судьбу. И хочу, чтобы ты сполна воспользовался этой возможностью.

— Но ведь какие-то черты моего персонажа уже определены? — спрашиваю.

— О твоем персонаже практически ничего неизвестно, — говорит он мне, извлекая из своего кармана сложенный вчетверо листок бумаги и разворачивая его. — Вот, я захватил с собой отрывок из Сценария прошлого Акта Пьесы. Читай — вот, отсюда!

Барон сует мне под нос свой листок бумаги. Я погружаю свой взгляд в текст, и читаю следующее:

"БАРОН:

Известно ль вам, достойнейшие сэры,

Что наш геройский рыцарь Макмагон,

Отсутствовавший пропасть сколько лет,

На родину в обратный путь собрался?

КОРОЛЬ:

Что ж Вам, Барон, он письма посылает?

ГЕРЦОГ:

О том судачат свежие газеты.

Но, думаю, он будет возвращаться

Не спешнее, чем ездил до сих пор.

МАРКИЗА:

Вы, Герцог, шутите чрезвычайно едко"

На этом текст Сценария обрывается — видимо, беседа продолжалась на других страницах.

Я вопросительно смотрю на Барона.

— И что? — спрашиваю.

— Такова твоя экспозиция в Пьесе, — объясняет мне Барон, и тут же задает мне встречный вопрос. — Что ты из нее можешь для себя извлечь?

Я только лишь пожимаю плечами. Глядя на мою реакцию, Барон в великой скорби качает своей головой.

— Да, — говорит он, немного помолчав, — работы с тобой предстоит много. Но что уж тут поделаешь — я ввел тебя в Сценарий Пьесы, и мне же придется приложить все усилия к тому, чтобы ты стал обладателем достойного в ней персонажа! Давай-ка, я сам тебе все объясню. Но ты мотай на ус — еще немного времени, и тебе просто необходимо будет самому ориентироваться в текстах!

Высказав эту сентенцию, Барон снова смотрит на меня, ожидая понимания. А потом переходит к делу:

— Как видно из текста Сценария, персонаж по имени Барон пытается представить персонажа по имени Рыцарь Макмагон, как доблестного воителя, отважного и смелого, как непримиримого борца со всякими проявлениями зла и несправедливости. На основании его же сообщения можно предположить, что этот самый Рыцарь когда-то давным-давно отправился искоренять эти самые проявления по всему миру. И вот теперь, с успехом выполнив свою миссию, он спешит вернуться домой, где о его существовании уже почти никто не помнит. Ну, как тебе, устраивает такой образ?

— Вроде неплохо, — пожимаю я плечами. — Вот только — я ведь нигде не был?

— Это неважно! Как раз — таки это не имеет абсолютно никакого значения! Известное дело, никаких подвигов ты не совершал, тебе и не придется их совершать, тебе надо будет их всего-навсего придумать!

Я вновь потрясен, и снова мало что понимаю. Барон, тем временем, продолжает:

— Переходя в практическую плоскость, тебе сейчас наиболее важно продумать свою презентацию. Представь — вот Рыцарь Макмагон, храбрый и доблестный воин, возвращается, наконец, из своего долгого похода, и скоро уже должен появиться в нашем Королевстве. Когда это произойдет — не знает никто, но рано или поздно, этот момент настанет. Это и будет моментом твоего первого появления на Сцене! И к этому моменту ты уже должен быть готов — готов сыграть роль своего персонажа! И, конечно же, сыграть эту роль по своему Сценарию!

— То есть, для этого я должен сам написать Сценарий своей роли?

— Именно так! Ты не только имеешь право, но ты просто обязан это сделать! Иначе, может так случиться, кто-нибудь напишет Сценарий твоей роли за тебя!

Барон снова пытается увидеть в моих глазах искру понимания, и на этот раз это ему удается.

— Как видно из того же текста Сценария, — продолжает Барон. — Такие сценические персонажи, как, к примеру, Король и Герцог, по крайней мере, к твоему грядущему появлению испытывают весьма прохладные чувства. А это, в свою очередь, означает, что они, возможно, попытаются либо принизить роль твоего персонажа в Пьесе, либо даже создать его образ по своему собственному усмотрению. Именно этого ты ни в коем случае не должен допустить!

— А Маркиза? — спрашиваю я его, вспоминая еще одно действующее лицо, фигурировавшее в Сценарии.

— Маркиза? Ну, Маркиза, судя по всему, к твоему персонажу настроена более благожелательно. И, как ты сам понимаешь, Барон — тоже.

— А нельзя ли было написать такой Сценарий, где к моему появлению положительно отнеслись бы все? — спросил я Барона напрямую.

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

— Не так все просто, — ответил он мне, наконец. — Пьеса — штука весьма сложная, и у нее есть свои законы. И законы эти, во имя поддержания драматичности театрального действа, практически не допускают такого беспечального положения дел. Впрочем, сейчас тебе все это будет достаточно сложно объяснить. А впоследствии ты будешь способен осознать все это самостоятельно. Для этого тебе и требуется изучить классические произведения.

И Барон снова со значением указывает мне на книги, лежащие на письменном столе.

— Так вот, — продолжает он. — Тебя, в сущности, еще и нет в Пьесе, зато в ней уже имеется ряд персонажей, потенциально к тебе недружелюбно настроенных. И с самых первых твоих шагов на Сцене они, весьма вероятно, постараются оказать на тебя свое влияние. И на тебя непосредственно, и на твоего персонажа. Всякому захочется использовать свежее, неопытное действующее лицо в каких-то своих целях, для своей выгоды. И если тебе не удастся сразу же заявить о своей самостоятельности, тебе останется только принять сторону кого-нибудь из них. Подпасть под чью-то зависимость, и тогда уже целиком и полностью положиться на его честность и порядочность. Ну, что ты предпочтешь?

— Я бы попытался заявить о независимости! — решительно высказываюсь я.

— Правильно! — не скрывает своего восхищения Барон. — Независимость, она такая штука — ее потерять не сложно, а вот приобрести ее обратно в свою собственность шанса уже может и не представиться! Так вот, я о том и говорю, что первый твой выход на Сцену должен явиться твоим заявлением на достойное место в Пьесе! Понимаешь?

Я утвердительно киваю головой. Барон продолжает:

— На данном этапе твоя основная задача видится мне именно в том, чтобы ты смог подготовить какой-нибудь впечатляющий рассказ о своих похождениях. Представь — ты, наконец, появляешься при дворе, где тебя давно уже ожидают. И, конечно, все присутствующие персонажи с живейшим интересом готовы выслушать твой рассказ о дальних странствиях. Хотят узнать, где ты был, что видел, чем отличился и прославился.

— Но я ведь и не был нигде, и если бы знал, чем я знаменит...

— Это совсем даже неважно! Ясное дело, что ты нигде не был. Понятно, что играть ты будешь свое появление перед теми самыми людьми, с которыми до этого встречался ежедневно за обеденным столом. Но, по законам Пьесы, и ты, и они будут разыгрывать неподдельную сцену первой встречи. Это же Спектакль! И, соответственно, рассказ о твоих "приключениях" — будет являться одной сплошной фикцией, о чем всем и каждому будет доподлинно известно. Но по Сценарию, даже если кто-то в него и не поверит, то ничем свой правоты доказать не сможет. Таковы законы жанра, и нарушить их нельзя! Понимаешь?

— Наверное...

Такой ответ не способен удовлетворить разгорячившегося Барона.

— Тогда скажи мне своими словами, что ты понял из моего монолога? — требует он от меня.

Я, помявшись немного, пытаюсь составить некоторое резюме. У меня получается следующее:

— Я должен сам определять свою роль в Пьесе. Для этого мне надо четко определиться, что я хочу от этой своей роли, и гнуть свою линию. Самому писать Сценарий своей роли. Причем самые первые шаги — самые важные и ответственные. От того, как это у меня получится, зависит вся моя дальнейшая сценическая судьба.

— Верно! — Барон немного успокаивается. — Теперь я вижу, что ты смог уловить самое главное! Именно, ты сам должен заботиться о том, чем наполнять свою роль. На первых порах ты вправе рассчитывать и на мою помощь, но впоследствии должен будешь приобрести полную самостоятельность. И чем раньше, тем лучше!

— Это значит, что мне самому надо будет придумывать свои "подвиги"?

Барон с большим значением утвердительно кивает.

— Да, самому! Я мог бы написать твою роль за тебя, но мне бы не хотелось этого делать. Я мог бы ввернуть в Пьесу, со стороны своего персонажа, некую реляцию в адрес твоего персонажа, но и это я сделаю только в самом крайнем случае. Свою задачу по отношению к тебе я вижу в том, чтобы научить тебя самостоятельной работе. Понимаешь?

Я снова понятливо киваю головой.

— Ты должен попробовать самостоятельно определить свою роль в этой Пьесе! — продолжает увещевать меня Барон. — И сделать это с самого начала, с самого первого своего выхода на Сцену!

— Понимаю, вот только... Кажется мне, что я не сумею.

Барон с драматическим вздохом воздевает свои руки и взор куда-то вверх.

— О, Потолок! Да об этом и речь! Именно об этом — тебе как можно скорее нужно этому научиться! Сейчас у тебя имеется вполне достаточно времени, чтобы овладеть некоторыми первичными навыками.

— И что потом?

— А потом — за работу! Пойми, я не собираюсь требовать от тебя невозможного. Для начала ты должен будешь написать Сценарий только для своей собственной роли. От тебя не потребуется создание полноценного Сценария Акта Пьесы. Для тебя пока что это искусство вообще непостижимое. Но свой собственный монолог ты должен написать для себя сам!

Он ненадолго прерывается, переводя дух, а потом продолжает:

— Итак, самым для тебя важным сейчас является что?

Это он у меня спрашивает!

— Что? — вместо ответа переспрашиваю я у него.

— Самое важное для тебя — это создание собственного имиджа! Эффектный выход на Сцену! На первом этапе тебе, как я мыслю, следует попытаться должным образом себя позиционировать. Засветиться, так сказать, произвести первое впечатление. Конечно, это само по себе весьма трудная задача. Твой рассказ о себе, с одной стороны, должен быть достаточно продолжительным, но, в то же время, не чрезмерно. Он должен быть увлекательным, и, в то же время, выглядеть достоверным. Разумеется, он должен характеризовать тебя с самой лучшей стороны. Но, в то же время, без каких-либо претензий на твою исключительность.

Я слушаю Барона, смотря ему прямо в глаза, и утвердительно киваю головой. Он отвечает мне взглядом, преисполненным великого сомнения в моих способностях постичь излагаемые истины, но продолжает:

— Выходить на главные роли при этом совершенно излишне. Во-первых, ты пока и сам не способен сыграть такую роль. Ну, а потом, этого тебе никто и не позволит. Помни, что главной твоей задачей является просто заявить о себе, придать себе вес, заявить свое достоинство. От этого в большой степени зависит последующее направление твоей роли! Ты, возможно, еще сам не можешь до конца понять, насколько это важно. Я просто прошу тебя поверить мне на слово.

Мне хочется верить ему на слово.

— Так, и что же мне для этого предпринять? — спрашиваю я, демонстрируя свое рвение.

— Хорошо, что у тебя появился энтузиазм! — откликается Барон. — Он тебе поможет. А предпринять тебе нужно много чего. Пока у тебя есть время, ты не должен терять его попусту. Во-первых, мы должны развить у тебя художественный вкус. Для этого тебе потребуется тщательное изучение классиков. При этом тебе нужно будет не просто понять общий смысл произведений, а овладеть имеющимися там художественными приемами. Попытаться вникнуть в самый дух произведения, почувствовать его внутреннюю энергию. Постараться войти во внутренний мир персонажей. Попробуй представить себя на месте того или иного действующего лица. Все это, несомненно, пригодится тебе впоследствии!

Я слушаю Барона со всем возможным вниманием. А он продолжает:

— Затем тебе будет полезно изучить Сценарии уже сыгранных Актов Пьесы. Вникнуть в ход сценического действа, в логику происходящих на Сцене событий. Определить значение и место действующих в Пьесе лиц, и попытаться найти среди них и свое место! Это, пожалуй, еще важнее, ведь тебе и твоему персонажу придется вписаться в общий ход событий, которые уже произошли или происходят.

— А где достать этот Сценарий? — задаю я вопрос.

— Все там же, в Библиотеке, — отвечает Барон. — Я тебе потом помогу там его найти. Хотя, ты и сам сможешь это сделать. И вообще, захаживай в Библиотеку почаще, там много чего полезного можно обнаружить.

Видя некоторые обуреваемые меня сомнения, он говорит:

— Что и говорить, работа тебе предстоит сложная. Но знай — я верю в тебя! Ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. И, вполне вероятно, на поддержку других актеров. Ведь ты же вольешься в наш круг общения, обретешь некоторые социальные связи. И это, само по себе, для тебя будет являться одной из главнейших задач! Залогом твоего успешного выступления в Пьесе будут являться твои хорошие отношения с задействованными в ней актерами! Об этом тебе также необходимо помнить!

Я всячески пытаюсь показать, что принял к сведению все поучения Барона.

— Овладев такой теоретической базой, — продолжает он. — Ты, наконец, сможешь приступить к формированию своего собственного сценического образа. И, одновременно, подыскать наиболее удачные приемы для его воплощения. Ведь недостаточно просто придумать свою роль, надо еще уметь ее красиво подать! А для этого совершенно необходимо самому войти в свой сценический образ, вжиться в свою собственную роль! И этому ты тоже должен будешь научиться!

Я машинально продолжаю кивать головой в такт баронским речам, ощущая, как она тяжелеет с каждой его новой фразой.

Глава 4.

— На этом пока хватит! — провозглашает Барон, всем своим видом знаменуя конец этой пропедевтической беседы. — Мне еще многое нужно будет объяснить тебе, но не все сразу. На первое время у тебя, я полагаю, вполне достаточно пищи для размышлений.

— Да, уж! — только и могу вымолвить я в ответ.

Барон здорово озадачил меня своими речами. Много в его словах было и привлекательного, но еще больше — каких-то пока неясно мне представимых трудностей.

— А между тем, — продолжает Барон, стремительно теряя назидательное выражение лица, — пища человеку нужна не только для размышлений! Ты ведь голоден?

Да, я действительно голоден.

— Тогда пошли обедать!

Я с готовностью принимаю такое предложение, и мы снова выходим в коридор. И вновь идем уже знакомым мне маршрутом — в Обеденный Зал. Меня не может покинуть чувство некоторой подавленности, после всего сообщенного мне Бароном. Подумать только, человек только начинает осваиваться в новом для него мире, а этот мир уже спешит предъявить ему столько самых разнообразных условий и требований!

А сейчас мне предстоит и вовсе ответственное мероприятие! Сейчас, судя по всему, меня ждет встреча с сообществом актеров, и кто знает, как я выдержу подобное испытание? Смогу ли оказать на них должное впечатление? Справлюсь ли со своим все нарастающим волнением?

Барон чутко реагирует на весь комплекс моих внутренних переживаний.

— Не волнуйся! — подбадривает он меня, влача за руку вслед за собой по коридору. — Вот увидишь, в этом нет ничего страшного! К новичкам у нас всегда относятся доброжелательно. Все мы появились в этой Пьесе в надлежащее время, все были дебютантами, и всем приходилось вливаться в окружающую действительность, как тебе сейчас.

Я пытаюсь приободриться, и мне это частично удается. И даже не столько увещевания Барона придают мне уверенности, сколько само его присутствие рядом со мной. В его компании мне намного спокойнее. Без него мне бы было совсем неловко, совсем неуютно на просторах этого практически незнакомого мне мира.

Барон тем временем снова начинает давать мне наставления, наиболее необходимые в данный момент.

— Общими навыками вежества ты уже владеешь, — для начала удовлетворенно констатирует он. — И, хотя до настоящей куртуазности тебе еще далеко, но и требования к тебе в данный момент предъявляются самые простые. Во-первых, конечно, здоровайся со всеми. Но излишней инициативы не проявляй. Кто из актеров захочет с тобой познакомиться — сам к тебе обратится. Кто мимо пройдет, пусть проходит. Если скажут тебе какой-нибудь комплимент — в ответ скажи "спасибо"! Сам ничего лишнего не говори, чтобы какую-нибудь глупость не ляпнуть. А за столом соблюдай следующее простое правило — не торопись, последи, для начала, как другие поступают, как себя ведут, и делай так же! Не ошибешься!

Я жадно впитываю получаемую информацию. К ней следует отнестись со всей серьезностью. Этот мир полон всяческих правил, и мне просто необходимо овладеть ими в скорейшее же время. Как хорошо, что Барон принял на себя обязанность обучить меня им! Разве смог бы я постичь их самостоятельно?

По пути нашего следования нам встречается уже знакомый мне Герцог. Он только что вышел из дверей одной из комнат — видимо, своей собственной. Он, как я замечаю, успел переменить свое одеяние, при этом оставшись все таким же элегантным. И выражение лица его ничуть не изменилось с того времени, как мы расстались — оно осталось таким же уверенным и бесстрастным.

Герцог и Барон вновь подчеркнуто вежливо кланяются друг другу, после чего Герцог находит уместным завязать с Бароном беседу.

— Ведете нового персонажа обедать? — осведомляется он у Барона, оглядывая меня с ног до головы. Мне от этого взгляда становится немного не по себе. Никакой особой доброжелательности я в нем не ощущаю.

— Именно так, — ответствует Барон Герцогу на его вопрос.

Герцог скорбно качает головой:

— И как Вам, уважаемый Барон, нести такое бремя дополнительных расходов?

По выражению лица Барона я заключаю, что разговор этот ему малоприятен. Но он, тем не менее, достаточно учтиво отвечает Герцогу:

— Я, любезный Герцог, склонен высоко ценить Вашу заботу. Но, уверяю Вас, что я в ней не нуждаюсь.

— Да Вы, Барон, как видно, при "понтах"! — вдруг восклицает Герцог, с заметной долей иронии в голосе.

"Понты!" Доселе я не слышал подобного слова! Любопытно, что бы оно могло означать?

— Хватает, в самый раз! — поспешно отвечает Барон на возглас Герцога.

Герцог только пожимает плечами и с сомнением качает головой.

— Удивляюсь я Вам, все-таки, — говорит он. — Вы, Барон, иногда просто обескураживаете своей непрактичностью!

— Не всем, Герцог, суждено иметь столь трезвый ум, как Ваш, — отвечает Барон, к вящему удовольствию Герцога.

Барон замедляет темп своих шагов. Я вижу, что признаки раздражения на его лице начинают проступать все более явственно. Барон хочет, чтобы Герцог ушел вперед, покинув, таким образом, нашу компанию и прекратив этот неприятный ему разговор.

Но Герцог покидать наше общество не спешит. Он еще раз оценивающе оглядывает меня и, с некоей ехидной улыбкой на губах, снова обращается к Барону.

— А как наш новый персонаж? — вопрошает он слащавым голосом. — Как наш новоиспеченный Рыцарь, уже готов стать полноправным членом общества?

Вид Барона тоже не излучает никакой доброжелательности, однако он отвечает:

— Вполне готов, и скоро Вы, Герцог, в этом убедитесь!

В ответ на это Герцог как бы удивленно вскидывает брови:

— О, как интересно! Надеюсь, Вы еще не успели забить его голову своими вздорными принципами? Есть ли надежда, что он поймет свою роль в Пьесе лучше, нежели Вы, уважаемый Барон?

Тот уже ничего не отвечает, и даже предпринимает попытку отвернуться от Герцога. Барону явно неприятно его общество. У меня, как я чувствую, тоже начинает возникать по отношению к Герцогу некоторая неприязнь.

Но Герцог, по-видимому, уже вполне удовлетворен беседой, и не настаивает на продолжении разговора. Повернувшись напоследок персонально ко мне, он произносит:

— Я бы на Вашем месте, Рыцарь Макмагон, выбрал бы себе другого наставника...

Высказав эту сентенцию, Герцог грациозно поворачивается к нам спиной, и неспешной походкой, полной видимого изящества и чувства собственного достоинства, начинает удаляться от нас с Бароном.

Барон, остановившись посреди коридора, уже с совершенно нескрываемой антипатией смотрит вслед удаляющейся фигуре Герцога. С Бароном вместе стою и я. Стою, и ничего не могу понять. Смысл недавнего разговора во многом для меня остался неясным, и только чувствуется какой-то неприятный осадок в душе. Мне хочется задать Барону несколько пояснительных вопросов, но в данный момент это вряд ли следует считать уместным.

Свое движение мы с Бароном продолжаем только тогда, когда фигура Герцога совсем исчезает из вида.

Как только мы появляемся на просторах Центрального Зала, в поле моего зрения неожиданно оказывается просто невообразимое количество народа — не менее дюжины! Шумная, разнопестрая толпа располагается от меня шагах в пятнадцати, как раз у входа в Обеденный Зал. Люди, в занятных фасонов и цветов одеяниях, похожих на те, в какие облачены и мы с Бароном. Стоят небольшими группами — кто-то молча, кто-то оживленно беседуя о чем-то друг с другом. Жестикулируют, смеются.

Вот они, обитатели здешнего мира! Вот оно — сообщество актеров, участников таинственной Пьесы! Люди, которых я совсем не знаю, и которые не знают меня! Чего мне ждать от этой встречи? И чего они ждут от меня?

Не давая мне опомнится, Барон решительно направляется прямо к этому людскому скопищу. И я вынужден последовать за ним, хотя внутри у меня снова царит крайняя степень смятения и неуверенности в себе.

— Не волнуйся, — не забывает подбодрить меня Барон. — Держи себя уверенно! Подумай над тем, как символично это событие! Вот перед тобой стоят актеры, и уже через несколько секунд ты вольешься в их ряды!

Никто из присутствующих не обращает на нас с Бароном особого пристального внимания. Я отмечаю этот факт как безусловно положительный. Меньше всего мне хотелось бы оказаться сейчас объектом всеобщего повышенного интереса.

Еще до того момента, как нам удалось вплотную приблизиться к кучно стоящим людям, в этой толпе происходят какие-то эволюции. Как-то все зашевелились, в один момент прекратив свои разговоры. Но вызвано все это отнюдь не моим скромным появлением. На меня здесь вовсе никто не смотрит — все, как один, повернули свои головы в прямо противоположную сторону.

— Чуть не опоздали! — шепчет мне на ухо Барон. — Король уже идет!

Король! До этого я видел его только на картине. И мне очень любопытно было бы узреть его воочию. Выглядывая из-за чужих спин, я обращаю свой взор в направлении всеобщего внимания.

С другой стороны Центрального Зала к актерскому собранию неспешно приближается группа из трех человек. Один мужчина, и две женщины. Мне не представляет труда сразу же понять, кто главный в этой величественной процессии. Посередине и чуть впереди этой примечательной группы важно вышагивает представительного вида человек. Весь внешний вид его выражает одно сплошное достоинство. Облачен этот человек в пурпурный камзол, зеленые панталоны и такого же цвета туфли с блестящими, золотыми пряжками. Явно обозначающийся под одеждой живот, пожалуй, даже идет ему, как бы лишний раз подчеркивая всю значительность этой фигуры. И на голове у этого персонажа сияет корона — такая же, какой она изображена на его же собственном портрете. Не вызывает никаких сомнений, что это и есть Король.

Двигаясь чуть позади и с флангов, Короля сопровождают две дамы. Одну из них я сразу же узнал — это была Королева, которую я совсем недавно уже имел возможность видеть издали, в Гостиной.

А вот вторая... Другая женщина явно моложе, чем Король и Королева. А еще — она ослепительно красива! И уже с первого своего взгляда я не могу оторвать от нее своих глаз!

Эта женщина просто прекрасна! Такие правильные, такие тонкие черты лица! Густые черные брови, яркие тонкие губы! Красивые черные длинные волосы! И цвет кожи какой-то удивительный — с золотистым оттенком! Удивительная женщина! Восхитительная женщина! Волшебная!

А какие у нее выразительные глаза! Правда, совершенно непонятно мне, что эти глаза выражают. Взгляд ее устремлен вперед, но как будто и не видит ничего и никого перед собою. Как будто смотрит она на то, чего никто другой не видит, и видеть не может. И — никаких эмоций в этом взгляде. Сплошная холодная уверенность в себе.

Походка ее тоже ярче всего демонстрирует именно это — уверенность в себе. В длинном красном платье, она просто плывет вслед за Королем. Величественно плывет! И как будто затмевает своей изысканной красотой все королевское величие. По крайней мере, так кажется мне.

— Вот это и есть наш Король! — вполголоса сообщает мне Барон. — Как только он подойдет поближе, поклонись ему как можно учтивее!

Тем временем, королевская процессия уже вплотную приближается к собранию остальных актеров, и в толпе уже заранее образовался некий коридор, ведущий прямо к гостеприимно распахнутым дверям. Не глядя ни на кого из присутствующих, Король и обе его спутницы шествуют по направлению к Обеденному Залу.

Я замечаю момент, когда все присутствующие начинают вежливо кланяться Королю. Слышен многоголосый шепот: "Шевеличество! Шевеличество!" Немного замешкавшись, я и сам пытаюсь изобразить что-то вроде вежливого поклона. И тут же понимаю, что выходит у меня это как-то неказисто. Ах, какая незадача! Хорошо еще, что сейчас я нахожусь в самых последних рядах приветствующих Короля лиц. Да и сам Король, как мне кажется, не обращает особого своего внимания на выражения почтительности со стороны присутствующих.

Как бы то ни было, мне нужно скорейшим же образом научиться совершать поклоны! Что-то подсказывает мне, что это один из самых полезных навыков!

Король и его свита первыми входят в Обеденный Зал. И уже через секунду после этого в толпе актеров начинается шевеление. Все спешат проследовать вслед за Королем. Впрочем, весьма вежливо пропуская друг друга вперед. Пользуясь заминкой, я задаю Барону вопрос, откладывать который просто не могу:

— А кто это был рядом с Королем?

— Королева и Принцесса, — отвечает мне Барон. — С этими тремя персонажами тебе надлежит проявлять особую вежливость, особую учтивость! Демонстрировать по отношению к ним максимум своего пиетета! Понял?

В ответ я утвердительно киваю головой. Да, я чувствую, что Принцесса вправе требовать такого к себе отношения! Какая она, все-таки...

Тем временем, толпа актеров постепенно втягивается в Обеденный Зал, и Барон делает мне знак, что нужно последовать этому примеру. И вновь, в который уже раз, я чувствую приступ душевного волнения! Пусть мое присутствие до этого момента оставалось незамеченным, но вот сейчас все сядут за обеденный стол. И я вместе с остальными! И вот тут уже обязательно окажусь у всех на виду! Окажусь на виду у Принцессы! Что-то необъяснимое, невыразимое и противоречивое чувствую я в своей душе, вспоминая ее едва промелькнувший у меня перед глазами образ.

Как бы то ни было, пути назад у меня нет! Я делаю шаг по направлению к приветливо распахнутым дверям Обеденного Зала. И тут случается еще одна заминка.

— Барон! — неожиданно раздается за нашей спиной мелодичный женский голос. — Барон, здравствуйте!

Барон оборачивается на голос, оборачиваюсь и я. И вижу, как по направлению к нам спешит некая девушка в ярко-синем платье. Короткая стрижка ее светлых волос забавно развевается в потоке встречного воздуха.

— Барон, Вы обещали меня познакомить с Рыцарем при первой же возможности!

С этими словами она приближается к нам, и вовсю смотрит на меня своими широко распахнутыми голубыми глазами. Эти глаза просто лучатся интересом и любопытством, и где-то в их глубине мелькают загадочные искорки. Под этим взглядом я обнаруживаю свое заметное смущение.

— Ах, да, Маркиза! — лепечет Барон как-то растерянно.

А мне становится вдруг еще более неловко под ее пронзительным взглядом. Чего это она так внимательно на меня смотрит? И я хочу отвести от нее свой взгляд, но не могу — мне кажется, это невежливо. Хотя, с другой стороны, вот так вот в упор смотреть на человека — вежливо ли?

В это время Барон спешит взять ситуацию в свои руки.

— Маркиза! — торжественно объявляет он, обращаясь к светловолосой девушке. — Разрешите Вам представить нашего нового персонажа! Перед Вами Рыцарь Макмагон! Рыцарь Макмагон, перед Вами — Маркиза!

Девушка совершает грациозный реверанс, на который я спешу ответить своим поклоном, снова досадуя на свою очевидную неуклюжесть.

— Очень приятно с Вами познакомиться, Рыцарь Макмагон! — мелодично звенит своим голосом девушка, не отрывая от меня своего взгляда. — Я с нетерпением жду рассказа о Ваших невероятных подвигах!

Я уже готов изумиться этой фразе, а Барон моментально проявляет заметную суетливость.

— Уважаемая Маркиза! — спешит обратиться он к девушке. — О подвигах доблестного Рыцаря Макмагона Вы, несомненно, услышите, но несколько позже. Все в свое время!

— О, конечно! — щебечет Маркиза, улыбаясь персонально мне. — Прошу меня извинить!

И, совершив еще один изящный книксен, грациозно исчезает в дверях Обеденного Зала. Я оторопело смотрю ей вслед. Какая странная!

— Вот, — говорит мне Барон. — Это Маркиза! Славная девушка! Тебе стоило бы с ней подружиться!

Славная? Н-не знаю... Но времени разобраться в своих впечатлениях у меня не остается — мы с Бароном входим в Обеденный Зал.

Тот самый зал, который я видел совсем еще недавно безлюдным, преобразился. Моим глазам предстает картина большого людского столпотворения. Вокруг внушительных размеров обеденного стола, по обеим его сторонам, неспешно перемещаются люди. Негромко о чем-то переговариваясь между собой, они рассаживаются, занимая места. Король со своими спутницами уже восседает во главе стола. Возможно, это и служит знаком, что и всем остальным дозволено занять свое место.

Обеденный стол также претерпел фантастические изменения. Некогда безжизненный, сейчас он застелен огромной белой скатертью, поверх которой кучно расположились многочисленные блестящие предметы, пробуждающие во мне неясные, но приятные ассоциации.

По всему помещению Обеденного Зала распространяется аппетитный запах, в ответ на который мой голод вновь напоминает о себе.

В сопровождении Барона я пробираюсь к своему месту. И достаточно быстро отыскиваю его, между двух уже сидящих за столом людей.

— Познакомься со своими соседями по столу! — бодро предлагает мне Барон, а потом обращается к человеку, сидящему на стуле слева от моего. — Господин Магистр, позвольте Вам представить Рыцаря Макмагона!

Я рассматриваю человека, к которому обратился Барон, облаченного в некоторую свободную накидку, черного цвета, по всей поверхности своей расшитую сверкающими звездами. Он, в свою очередь, бросает на меня свой внимательный взгляд, и отвечает на мой поклон своим сдержанным кивком.

— Весьма польщен знакомством, — произносит Магистр достаточно дружелюбным тоном, при этом сохраняя на своем лице невозмутимое выражение. Я еще раз ему кланяюсь.

Магистр — это, как я припоминаю из бесед с Бароном, тот самый человек, который знает тайну загадочного лозунга над входом в Актовый Зал. И, вероятно, еще много чего. С таким персонажем следовало бы поддерживать самые хорошие отношения!

Первым моим порывом было тут же задать Магистру столь интересующий меня вопрос. Но я вовремя удерживаю себя от этого. "Не приставай к другим по всяким пустякам!" — вспоминаю я завет Барона. Да и вообще, не стоит торопиться обнаруживать перед столь знающим человеком свое очевидное невежество.

Справа от меня, как оказалось, занимал место уже знакомый мне заочно Менестрель. Барон, тем не менее, совершает обряд нашего взаимного представления. После обязательного обмена любезностями с Менестрелем, я, наконец, занимаю свое место за общим обеденным столом. После чего осторожно поднимаю глаза и оглядываюсь по сторонам.

Сколько здесь совершенно незнакомых мне людей! На противоположной стороне стола, немного поодаль, я замечаю Генерала, Канцлера, и Герцога с Герцогиней. А еще дальше сидит она — Принцесса! Она открыта для моих взоров, а значит, и я для нее.

Вот чье внимание к себе я воспринял бы сейчас с радостью! Однако Принцесса как будто и не подозревает о моем существовании. Сколько, все-таки, народу за столом! Я совсем затерялся среди них!

Не знаю, проявил ли кто-нибудь из присутствующих ко мне интерес. Я, со своей стороны, посчитал невежливым демонстрировать излишнее свое любопытство. Тем более, что большинство сидящих за столом уже приступили к трапезе, и я сосредотачиваю все свое внимание на том, как же происходит этот процесс. И почти тут же с удовлетворением обнаруживаю, что владею всеми необходимыми для этого навыками.

Я быстро осваиваю приемы владения ложкой, и тут же с ее помощью приступаю к поглощению некоего кушанья из находящейся прямо напротив меня тарелки.

И даже какие-то смутные то ли догадки, то ли воспоминания начинают всплывать в моем сознании. Я почти уверен, что знаю названия блюд на обеденном столе. Вот, у Магистра, по-моему, кушанье называется "рыба". А у сидящей напротив меня незнакомой мне женщины — я почти в этом уверен — "тушеные овощи". Интересно, откуда я все это знаю?

Тем временем, Магистр замечает мой явный интерес и к его блюду, и к его манере держаться за столом. Он поворачивается ко мне всем своим корпусом, и вопрошающе на меня смотрит.

— Что, любопытно? — задает он мне вопрос.

Я машинально киваю головой — да, любопытно.

— Что тебя интересует? — снова спрашивает он меня, демонстрируя свою готовность к моему немедленному просвещению.

— А... Как называется Ваше блюдо? — выдавливаю я из себя вопрос.

— Мое блюдо называется "жареная рыба", — отвечает он.

Потрясающе! А он смотрит на меня, как будто ожидает моего следующего вопроса.

— А мое блюдо как называется? — спрашиваю я.

— Твое блюдо называется "манная каша", — отвечает он мне. — Нравится тебе?

Я отвечаю ему утвердительно.

— Вот и ешь! — напутствует он меня, а потом назидательно поднимает к потолку свой палец. — И помни, что первейшая твоя обязанность по отношению к обществу — это тщательно пережевывать пищу! Понял?

Я понятливо киваю в ответ. И углубляюсь в свою манную кашу, стремясь со всей ответственностью исполнить этот его завет. Приятно, все-таки, быть полезным обществу, тем более, когда это сочетается с явным удовольствием для себя самого!

С большим аппетитом я съедаю свою порцию, и теперь копошусь, подбирая с тарелки остатки каши.

— Ну, как? — снова спрашивает меня Магистр.

— Здорово! — не скрываю я своего восторга.

— Хочешь еще?

Немного помявшись, я утвердительно киваю. Магистр поднимает свою руку вверх, и тут же я замечаю, как за его спиной оказывается непонятно откуда взявшийся человек в черном обтягивающем одеянии, в каком-то смешном на мой взгляд завитом парике, и в белых перчатках. Выражение лица этого человека прямо-таки излучает предупредительное внимание.

— Еще каши нашему молодому другу! — отдает распоряжение Магистр, и человек за его спиной, отвесив затылку Магистра почтительный поклон, бесшумно исчезает.

— Это Слуга, — поясняет мне Магистр, небрежным кивком указывая себе за спину. — Его обязанность — прислуживать всем нам за столом. Если что, обращайся к его услугам, он всегда к ним готов.

Я спешу поблагодарить Магистра за такие ценные сведения, и почти тут же замечаю, что с другой стороны стола, за спинами обедающих, стоит женщина, одетая в такое же черное, как и у Слуги, платье, с белым фартуком, и в белых же перчатках.

— А это, соответственно, Служанка, — поясняет мне Магистр.

Буквально через несколько мгновений руки в белых перчатках, появившиеся откуда-то из за моей спины, бережно ставят передо мной новую порцию каши. Я смотрю на нее, и в голове моей рождается новый вопрос. И обращаю я его, конечно же, снова к Магистру.

— А откуда берется эта каша? — спрашиваю я его.

Мне мой вопрос кажется вполне невинным. И даже вполне естественным. Действительно, мне очень бы хотелось знать, откуда взялось на столе то самое блюдо, которое я только что с таким аппетитом поглотил.

Но на Магистра вопрос мой производит какое-то странное воздействие. Он вдруг откладывает в сторону вилку и нож, которыми весьма ловко орудовал до этого. А потом снова поворачивается ко мне всем своим корпусом, и с нескрываемым интересом молча начинает меня рассматривать. Может быть, я ляпнул-таки какую-то глупость?

— Значит, ты хочешь знать, откуда взялась твоя каша, — то ли спрашивает, то ли утверждает Магистр, продолжая меня в упор разглядывать. И мне начинает казаться, что я уже совершенно не хочу знать этого. Я просто молчу ему в ответ.

— Ты, я вижу, любознательный малый! — как мне кажется, с некоторым даже уважением ко мне отзывается на мое молчание Магистр. — Хочешь все знать, во все вникнуть...

Я, на всякий случай, сохраняю на своем лице некоторое неопределенное выражение.

— В таком случае, — продолжает Магистр. — Тебе будет полезно съесть яблоко!

Я непонимающе смотрю на него.

— Почему? — спрашиваю.

— Если хочешь все знать, съешь яблоко.

— Правда?

Но Магистр уже отвернулся к своей тарелке, и всем своим видом показывает, что поддерживать разговоры со мной он больше не намерен.

Я оглядываю стол в поисках яблок. В этом мне услужливо помогает сидящий рядом Менестрель. С весьма любезной улыбкой пододвигает ко мне небольшую тарелку, на которой лежат три круглых зеленых, ароматно пахнущих фрукта.

— Вот они, яблоки! — сообщает мне Менестрель. — Бери и ешь! Только не спрашивай, пожалуйста, откуда они берутся!

Ну уж нет! Этого я спрашивать не буду. А лучше я... И я осторожно беру с тарелки одно из яблок.

— Спасибо! — говорю, обращаясь к Менестрелю. Он отвечает мне учтивым наклоном головы.

Неужели, правда? Стоит только съесть это вот яблоко, и ответы на все мои вопросы придут сами по себе? Верится с трудом, но ведь... Но ведь в это так хочется верить!

Во всяком случае, стоит попробовать! Но только не здесь. Лучше всего — унести яблоко с собой, в свою комнату. А еще лучше сначала поговорить на эту тему с Бароном — что он на это скажет?

Едва скрывая свое нетерпение, я дожидаюсь конца трапезы. Дожидаюсь того момента, когда актеры, побросав на стол салфетки, уже начинают вставать из-за стола и неспешно перемещаться в направлении выхода из Обеденного Зала.

В этот момент ко мне подходит Барон. Но оказывается, только лишь для того, чтобы сообщить, что дальше компанию мне он составить не может. Что ему срочно нужно идти по каким-то своим делам.

Видя мое почти возмущение таким поворотом событий, Барон считает уместным проявить некоторую строгость.

— Я тебе уже объяснял, — сообщает он мне назидательно, — что этот мир не состоит из одних развлечений. У каждого обитателя здесь много различных обязанностей. Здесь каждому находится дело, и тебе в том числе! Сейчас я настоятельно тебе рекомендую заняться тем, о чем мы совсем недавно с тобой говорили!

И смотрит на меня взором, не допускающим никаких возражений. Мне остается только молча внимать ему.

Барон уже спешит куда-то, по каким-то своим, неведомым мне делам. Полностью предоставив меня самому себе. И мне не остается ничего другого, как, взяв со стола свое яблоко, зажав его в руке, покинуть Обеденный Зал и направиться прямиком в свою комнату.

Там, не откладывая дела, я приступаю к эксперименту с яблоком. Пробую его, потом съедаю его целиком, оставляя один лишь несъедобный огрызок. Потом ложусь на кровать, в ожидании познания окружающего мира. Лежу так некоторое время, но никакого познания ко мне не приходит. А вместо него приходит некоторое недоумение. В чем дело? Где обещанный эффект?

Видимо, что-то я сделал неправильно. Возможно, как-то не так я ел это самое яблоко. А может быть, одного яблока мало? А может, это какое-то неправильное яблоко? Может быть, его надо было есть именно в Обеденном Зале? Вдруг за его пределами оно непостижимым образом утратило все свои полезные свойства?

Горькая истина все явственнее пытается обнаружить себя.

Как это ни печально, следует констатировать, что не так уж все просто в этом мире! Что ответы на все его загадки и тайны, скорее всего, не кроются в яблоках. Мало ли, что сказал Магистр! Барон, к примеру, ничего не упоминал о таких простых способах познания мира. Он говорил совершенно о других способах.

Я встаю с кровати, и смотрю на книги, что лежат на моем столе. Потом беру одну из них, и раскрываю на первой попавшейся странице.

Глава 5.

Барон не стал оставлять меня в одиночестве надолго. Вскоре он, предварительно постучав в дверь, входит в мою комнату. Как я рад его видеть! Он же, увидев меня с книгой в руках, весьма одобрительно качает своей головой.

— Занимаешься? — участливо интересуется он у меня. — Читаешь классиков? Молодец!

Я не стал скрывать от него правды.

— Честно сказать, — отвечаю ему. — Я только начал. Еще ничего толком не понял.

— Чем же ты до этого занимался? — спрашивает он меня.

И тут я, безо всяких предисловий, выдаю ему бесхитростную историю про яблоко.

Мой рассказ Барон находит чрезвычайно занимательным. Сидя на кровати, он довольно продолжительное время не смеется даже, а просто тихо стонет в каком-то изнеможении, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом пытается приобрести обычный свой серьезный вид, но это ему удается лишь на краткий миг, после чего его снова постигает приступ безудержного веселья.

Сейчас, уже в полной мере осознав всю степень своей наивности, я и сам готов улыбнуться над собой.

Отсмеявшись, Барон, сочувственно хлопает меня рукой по плечу и говорит:

— Ничего, бывает! Народ у нас здесь с юмором. Что и говорить — артисты! Тебя разыграли, в лучшем виде! И ты, наивная душа, попался на эту уловку! Запомни — нельзя верить всему тому, что тебе говорят! Надо быть осмотрительнее. Могло ведь быть еще хуже! Я представляю, что бы было, если бы тебе намекнули про "гранит науки"!

Про "гранит науки" я ничего не понял, да и не хотел понимать. И вообще на тему собственного легковерия и наивности мне не очень хочется разговаривать. Гораздо интереснее для меня другой вопрос. На который мне никто так до сих пор не смог дать внятного ответа.

— Барон, скажи мне, откуда все это берется?

С Барона моментально слетает благодушный вид.

— Что берется? — переспрашивает он меня, хотя по его глазам я вижу, что он уже понял, что я имею в виду.

— Все берется! — уточняю я. — Откуда? Откуда берется еда?

— Почему тебя это интересует? — спрашивает он меня, в свою очередь.

Я неопределенно пожимаю плечами.

— Это весьма сложный вопрос, — говорит Барон, приобретая несколько задумчивый вид. — Я попытаюсь тебе это объяснить, если у меня получится.

Он глубоко вздыхает, собираясь с мыслями, и, наконец, приступает к изложению темы.

— Ты правильно заметил, что все в нашем мире существует не просто так. Как тебе уже известно, у нашего повседневного существования имеется великая цель — создания и воплощения Пьесы. И, во имя этой великой цели, для актеров должны быть созданы все необходимые условия. Эти условия включают много чего — сценические костюмы, декорации, реквизит и иная бутафория. Актеры в процессе своего жизненного творчества должны где-то жить, и чем-то питаться. А в свободные от творчества минуты обитатели мира должны иметь возможность проведения досуга в соответствии со своими личными предпочтениями. И мир наш устроен именно таким образом — предоставляя своим обитателям все желаемое, взамен он требует лишь одного — добросовестного участия в Пьесе.

— Как это — требует?

Признаться, это мне не совсем понятно. Барона, глядя на меня, продолжает:

— Дело в том, что все материальные блага, в частности, та же самая еда, дается нам не просто так. А только в обмен на наше участие в Пьесе.

Я внимательно слушаю.

— В принципе, такую систему следует признать совершенно обоснованной, и даже мудрой. Ведь, кое у кого из участников нашего театрального действа может оказаться недостаточным чувство личной ответственности за исполняемую им роль. Не все готовы беззаветно отдаться служению Сцене. Кое-кто может заявить, что лично он участвовать в этом Спектакле не намерен, и ему не интересно играть какую-то там заштатную роль. Но, в интересах Пьесы, этого ведь никак нельзя допустить! Пьеса, во имя своего продолжения, требует одинаковой отдачи и от главных действующих лиц, и от второстепенных. А значит, требуются действенные методы воспитания у актеров чувства ответственности за наше общее дело. Как ты полагаешь?

Он обращается с этим вопросом ко мне, но мне абсолютно нечего ему ответить. У меня еще нет никакого мнения на этот счет. Честно говоря, я вообще с трудом могу понять, о чем сейчас толкует Барон.

— А разве есть такие актеры, которые недовольны своим участием в Пьесе? — спрашиваю я удивленно.

Все то, что я слышал до сих пор, вселяло в меня уверенность, что участие в Пьесе — это весьма почетная обязанность местных обитателей. Мне как-то непривычно думать, что кто-то может добровольно отказаться от такого участия. Но Барон печальным кивком головы подтверждает свои слова — бывает!

— Но на этот случай, — продолжает Барон. — Существует весьма действенный принцип. Специально для того, чтобы простимулировать таких вот потенциально нерадивых актеров. А так же для того, чтобы поощрить более радивых участников Пьесы. Для этого и существуют в нашем мире так называемые "понты".

— Как? — переспросил я, снова услышав это незнакомое мне пока еще слово.

— "Понты"! — повторил Барон со значением. — "Понтами" все меряется в нашем мире. Написал хороший Сценарий Акта Пьесы — получаешь "понты". Чем лучше написал, тем больше получил. Потом, сыграл на Сцене свою роль — снова получаешь "понты". Чем лучше сыграл, тем больше получил. Таким образом, всякий обитатель этого мира зарабатывает "понты", в количестве, соответствующем своему творческому вкладу в дело Пьесы.

— А зачем? — интересуюсь я, не улавливая пока никакой логической связи.

— Затем, что заработанные тобой "понты" можно тратить. На ту же самую еду, на разные другие полезные и бесполезные предметы. На развлечения и иные удовольствия. Да мало ли на что! "Понты" — эта такая хитрая штука, что всегда найдет себе применение. Сколько бы ни было их у тебя, всегда найдется, куда их потратить.

— А какая тогда разница? — не понимаю я.

— Потом сам поймешь, — уверяет меня Барон. — Тот, у кого "понтов" больше, он и ест, что повкуснее, и носит, что покрасивее, и спит, на чем помягче. Понимаешь?

Мне кажется, что я начинаю понимать.

— Да и вообще, — продолжает Барон, — Так уж повелось, что тот, кто "на "понтах", пользуется в нашем обществе повышенным уважением. Иные из здешних обитателей вообще видят смысл своего существования в том, чтобы копить "понты", и откровенно этим кичатся. Иначе говоря, "понтуются". В-общем, "понты" имеют большое значение в этом мире. Но главная их роль, все же — это создание действенных стимулов для наших творческих проявлений. А значит — служить на благо нашей всеобщей великой идее!

Да, снова мир открыл мне одну из своих основополагающих тайн! Оказывается, кроме Пьесы, здесь существуют еще какие-то "понты", со своим собственным великим значением! Но только до сих пор остается непонятным, что же они из себя представляют.

— А у меня, — спрашиваю я у Барона. — "Понтов" этих нет?

— Нет, конечно. Ты же их еще не заработал! — отвечает мне Барон. — Вот, гляди!

И он, проворно вскочив на ноги, подходит к моему письменному столу, выдвигает один из его ящиков, и предлагает мне заглянуть внутрь. Я заглядываю в нутро ящика, и моему взору предстает некоторое непонятное устройство, о существовании которого в моей комнате я до сих пор и не подозревал. Черного цвета, с темным экраном, какими-то кнопками и непонятного предназначения прорезью сбоку.

— Это — "понтомат", — поясняет мне Барон. — С его помощью можно тратить свои "понты".

Он извлекает из этого же ящика некую плоскую прямоугольную карточку, и торжественно вручает ее мне.

— А это, — говорит он мне с торжественностью, — твоя персональная "понтовая" карточка!

Я с любопытством рассматриваю этот предмет. Первое, что бросается в глаза, это выгравированные на карточке цифры — "092".

— Давай-ка проверим твой "понтовый" баланс! — предлагает мне Барон.

После чего деловито берет карточку из моих рук и, соблюдая принцип наглядности, вставляет ее в щель устройства, именуемого "понтоматом". Тут же экран "понтомата" озаряется приятным зеленым светом, и я имею возможность наблюдать следующую возникшую на нем надпись:

"Счет N 092.

0 points"

— Видишь? — спрашивает меня Барон. — У тебя на счету ноль "понтов".

И, видя мое смятение и расстройство, спешит успокоить:

— Ты по этому поводу не беспокойся, тебе пока "понты" и не понадобятся. Пока я за тебя буду оплачивать твои расходы. До тех пор, пока ты сам зарабатывать не сможешь.

Вот, значит, как! Оказывается, все мое текущее существание Барон полностью обеспечивает за счет своих "понтов"! Правда, мне непонятно, что заставляет его так поступать. И я осторожно пытаюсь выяснить этот вопрос.

— Можешь считать, что это просто желание кого-то облагодетельствовать, — отвечает Барон на мой вопрос. — Никакого подвоха здесь нет. Просто я искренне хочу тебе помочь. Все-таки, я некоторым образом причастен к твоему здесь появлению. Есть такое не писаное правило — тот, кто вводит в Сценарий Пьесы нового персонажа, тот и обязан о нем заботиться на первых порах. Такая вот существует личная моральная ответственность. И моим долгом является удовлетворить все твои самые насущные жизненные потребности. А вместе с этим — воспитать из тебя творческую личность, передать тебе весь имеющийся у меня опыт и знания. Вот так!

Я чувствую большую признательность Барону за то, что он взял на себя заботу о моем существовании в этом мире. Без него я бы просто пропал! Подумать только, я бы не смог даже пообедать!

— Со временем ты научишься зарабатывать себе "понты" самостоятельно, — продолжает Барон. — Вот тогда, глядишь, мое к тебе доброе отношение мне еще положительным образом вернется. Вспомнишь, может быть, мои старания, поможешь в тяжелый час... Я, конечно, этого от тебя не требую, ты не думай. Но просто в этом мире все так устроено — люди должны помогать друг другу, и доброе отношение к человеку к тебе еще вернется таким же его участием. Понял?

— Понял. А что, может настать этот "тяжелый час"?

— Конечно, может. Жизнь полна неожиданностей. Сегодня ты при "понтах", а завтра — нет. Сегодня ты на первых ролях в Пьесе, а завтра тебя вытесняют со Сцены. Сегодня ты пишешь гениальный Сценарий, а завтра — не можешь выдавить из себя ни строчки. Это же творчество, и предсказать его заранее нельзя. Может случиться и кризис. Что делать в такой критической ситуации? Только и останется, что надеяться на выплаты из Общественной Кассы.

— А это еще что такое?

— Есть у нас такая Общественная Касса. Создана она, вообще-то, для оплаты различных общественных нужд. Каждый из участников Пьесы обязательным образом отчисляет туда часть со своих заработанных "понтов". А взамен можно надеяться на то, что в "беспонтовой" ситуации тебе из нее какие-нибудь субсидии выплатят. Так сказать, за былые заслуги!

Эх, были бы у меня эти самые "понты"! Впрочем, я до сих пор не знаю, на что их можно потратить. Чем я тут же интересуюсь у Барона.

— На что можно потратить "понты"? — переспрашивает он. — Да на все, что угодно! Например, на всякие развлечения.

— Какие развлечения?

— У нас их хватает! И развлечения эти — самые разнообразные, на любой вкус! Видишь ли, Пьеса сама по себе — интересная штука, и сам факт в ней участия, вне сомнения, доставляет ее участникам огромное удовольствие. Но всю жизнь свою посвятить лишь тому, чтобы играть свою роль на Сцене — это не достаточное предназначение человека. Актер — он не просто актер, а при этом еще и личность! И личность эта требует своей реализации, и не только в Пьесе. В повседневной своей жизни актер, если он настоящая личность, тоже стремится себя реализовать.

— И как же?

— О, для этого у нас созданы все условия! Помимо Пьесы есть много поприщ для своей реализации!

— И какие же?

— Да всех сразу и не перечислишь. Допустим, спорт. Тут многие у нас участвуют в различного рода спортивных состязаниях, соревнуются друг с другом. В Бильярд, например, или еще там во что-то... И победитель этих соревнований окружается всеобщим уважением и почетом. Много, конечно, азартных развлечений — бинго, к примеру. Потом, есть у нас целый комплекс интеллектуальных занятий — буриме, например. Так что и мыслящему человеку открыта дорога в плане общественного признания.

Помолчав немного, Барон продолжает перечисление возможных применений "понтов":

— Вот еще одна хорошая штука — Компьютер! Не каждый его имеет, и сам по себе факт обладания им — уже показатель определенного социального статуса человека. Компьютер еще нужно суметь заработать, он больших "понтов" стоит. Но очень уж полезная штука! Во-первых, для работы. Это, можно сказать, средство труда. Ну, а потом, на Компьютере можно в игры всякие играть.

— Какие игры?

— Да самые разнообразные! Я, правда, этим не занимаюсь, но многие увлекаются. Я несколько раз наблюдал со стороны — любопытное, скажу я тебе, зрелище!

— А у тебя есть Компьютер? — интересуюсь я.

— Конечно, есть! — с достоинством отвечает мне Барон. — Я все-таки в этой Пьесе играю более-менее значительную роль, и могу себе это позволить. Я тебе его обязательно покажу.

Видя мое оживление, Барон считает уместным строго меня предупредить:

— Только, еще раз скажу — в игры я на своем Компьютере не играю! И тебе не позволю. Я к своему Компьютеру отношусь серьезно. И использую только для работы. Я Сценарий на нем печатаю!

Мой энтузиазм тут же улетучивается. Видя это, Барон спешит продолжить свой рассказ о местных развлечениях:

— А для культурного развития сколько условий! Я уж не говорю про чтение книг — оно бесплатное. Я говорю о Телевизоре!

Это слово он сказал с огромным уважением, с волнением в голосе, из чего можно было заключить, что Телевизор — едва ли не самое уважаемое в этом мире развлечение. А Барон тем временем продолжает:

— Да, имеется у нас такое незаурядное явление, как Телевизор! Он у нас помещается в отдельной комнате, и за вход в нее нужно платить приличные "понты".

— Платить "понты"?

— Конечно! Будь это развлечение бесплатным, никто бы из здешних обитателей и не выходил бы оттуда! Да, за возможность посмотреть Телевизор, нужно платить "понты"! Но, поверь, это развлечение стоит того! Если где-то в нашем мире и можно увидеть своими глазами нечто поистине волшебное — то только в Телевизоре! Такого, конечно, в реальной жизни не бывает, но какая при этом возникает иллюзия реальности! Такое удивительное чувство испытываешь, волшебное просто! Кажется тебе, как будто ты попал в какой-то другой мир, в иную реальность! Бывает, мало что понятно, но не это главное! Главное — внутренние ощущения! Захватывающее чувство! Фантастика, да и только!

Барон увлеченно размахивает руками, пытаясь продемонстрировать мне эту фантастику. Барон блестит глазами, и старается передать мне свое возбуждение. Но у меня, видимо, пока действительно плохо с воображением — я, при всем своем старании, никак не могу понять, — о чем это он говорит? Другой мир? Какой еще может быть другой мир?

Барон замечает мое замешательство, и сочувственно на меня смотрит.

— Это, конечно, надо ощутить самому, — поясняет он мне. — Описывать это словами бессмысленно. Как-нибудь мы с тобой туда обязательно сходим! Увидишь все своими глазами!

Я молча внимаю. А Барон продолжает:

— А если накопить много-много "понтов"... То тогда можно вообще удалиться далеко-далеко отсюда. Уехать на Отдых! А уж там!..

И Барон зажмуривает свои глаза, и, надо полагать, уже готов погрузиться в мысленное созерцание этого таинственного "там".

— Там — все эти удовольствия вместе взятые! Представь себе — огромный Бассейн с чистой, изумрудной водой! Ты знаешь, что такое Бассейн?

— Нет...

— Эх! Есть же у тебя в комнате ванна? А Бассейн, представь себе, — это та же ванна, только в тысячу раз больше! Да что там! Больше, чем в тысячу! Теперь представляешь?

Я неопределенно пожимаю плечами. Честно говоря, мне сложно это вообразить. Я хотел бы поверить в существование Бассейна, но пока не могу.

Но Барон, чрезвычайно увлеченный своими собственными эмоциями, не обращает никакого внимания на мой скепсис. Он продолжает свой рассказ, при этом возбужденно подпрыгивая на стуле и размахивая руками:

— И тут же тебе — сауна! И тут же — Телевизор! И Компьютер под рукой! И кровать такая широкая, застелена белоснежным бельем! И в холодильнике всегда — бутылка шампанского, ананас, и всякая другая фруктовая прелесть! И свет-то там какой-то другой — не то, что здесь! Если полежать под этим светом достаточно времени, то можно заметить, как твоя кожа начинает менять оттенок. Это называется — загорать!

— А для чего это?

— Считается, что для здоровья это очень полезно. И потом — красиво! Ты же Принцессу видел? Заметил, наверное, какая у нее кожа? Это потому, что очень она любит на Отдыхе бывать. Регулярно туда отправляется, и загорает в свое удовольствие. Опять же, потому, что может себе это позволить...

О, да! Вновь мне вспомнилась прекрасная Принцесса. Я еще раз с удовольствием воссоздаю в своей памяти ее неповторимый облик, и, кажется, понимаю, что имеет в виду Барон. Принцесса любит загорать! Мне кажется, что я и сам готов полюбить это занятие, в чем бы оно не заключалось...

Вынырнув из своих мечтаний, я замечаю, что Барон увлеченно продолжает свой рассказ об Отдыхе.

— Но главное в Отдыхе — это даже не развлечения. И даже не Бассейн! Главное — ты там один, и можешь делать все, что хочешь! И никто не пристает к тебе с вздорными какими-нибудь проблемами. Никого рядом нет из этих лиц, которые тут вынужден видеть ежедневно. Натурально, отдыхаешь от них! Тебе это тоже неведомо, и, наверное, сложно представить, но иногда так надоедает все время крутиться здесь, среди одних и тех же людей. Среди этих стен, среди коридоров. Все время наблюдать самого себя в эти зеркала. И только за то, чтобы хоть изредка испытать полный покой, совершенное одиночество — просто за это, ты готов отдать любые "понты". Так уж получается в нашем мире, что такие моменты, когда до тебя никому нет дела, а тебе нет дела ни до кого, в человеческой жизни чрезвычайно редки, и следует ценить каждый из них. Но, впрочем, весьма вероятно, что ты сам это когда-нибудь поймешь...

Я слушаю Барона с удивлением, и мало что понимаю из его речей. А он и не заботится о том, чтобы что-то мне пояснять. И вообще похоже на то, что он разговаривает больше сам с собой.

— Вот так пару-тройку дней там проболтаешься, потом выходишь — свежий, отдохнувший! Как будто новую жизнь начал! И главное — смотришь снова в эти лица, и уже не чувствуешь к ним былой неприязни. В общем, по возвращении с Отдыха тоже испытываешь массу самых разнообразных эмоций.

Он замолкает ненадолго, как бы заново переживая в своей памяти все то, о чем только что рассказывал. А после продолжает:

— Кроме этого существуют у нас развлечения не столь массовой популярности. Тут уже можно выбирать на свой личный вкус. Завести свое собственное хобби. Я, к примеру, люблю в шахматы играть. И тебя могу научить, если пожелаешь.

С неожиданной, даже для себя самого, поспешностью я выражаю свое активное желание научиться играть в шахматы. Барону такое мое рвение явно по душе.

— Ну, вот и славно! — говорит он мне. — А то в последнее время и играть-то не с кем стало! Тогда пойдем ко мне в комнату! Заодно посмотришь на мое обиталище!

И я, не мешкая, отправляюсь в гости к Барону. Уже через пару десятков шагов вдоль по коридору мы оказываемся у двери его комнаты. Барон распахивает ее передо мной, и делает приглашающий жест. Я вхожу внутрь.

Комната Барона по размерам точно такая же, как и моя. Стены того же цвета, такие же зеркала. Только вид у нее более обжитый. Сразу видно, что живет тут человек давно, и уже успел обрасти вещами и привычками.

В частности, на столе у Барона стоит Компьютер. И я сразу же проявляю к нему свой интерес. Но Барон этот мой интерес спешит погасить на корню.

— Рано тебе еще Компьютером интересоваться! Как и вообще всякими развлечениями. Тебе учиться надо, классиков читать! Развивать полезные навыки, которые могут тебе пригодиться в будущей твоей сценической жизни.

— Какие это навыки?

Барон на секунду задумывается:

— Всякие, — отвечает он несколько уклончиво. — Например, память... Внимание... Общее чувство композиции, стратегическое мышление... В-общем, для того и существуют шахматы!

И Барон, усадив меня на стул перед кроватью, устремляется к шкафу, и достает оттуда некую продолговатую коробку, разукрашенную в черные и белые клетки. Он бережно кладет ее на кровать, раскрывает и высыпает на покрывало фигурки белого и черного цветов.

Коробка превращается в плоское игровое поле с перемежающимися черными и белыми квадратами.

— Смотри, — начинает давать пояснения Барон. — Это называется "доска". Здесь шестьдесят четыре "клетки" — восемь рядов по горизонтали, и восемь по вертикали. На это поле выставляются шахматные фигуры. С одного края — белые, с другого — черные.

И он берет для примера одну из лежащих рядом с ним фигурок.

— Это — Король! Самая значительная на доске фигура. В начале игры его место вот тут...

Барон устанавливает шахматного Короля на приличествующее этой фигуре место, и начинает объяснять его главные тактико-технические характеристики. Я внимательно слушаю, пытаясь понять и усвоить все наилучшим образом.

Барон продолжает объяснять мне все многосложные правила этой загадочной игры. Терпеливо выслушивает мои вопросы, дает самые обстоятельные разъяснения. Иногда сам спрашивает меня, все ли я понял, или заставляет повторить все то, что он мне только что объяснил.

Я с интересом изучаю эту премудрость, и чем больше осознаю всю сложность этой игры, тем сильнее растет во мне желание овладеть всеми возможными знаниями, которые позволили бы мне принять в ней участие. Тем более, если это действительно поможет мне получить полезные в жизни навыки.

Обучение заканчивается тем, что я, по требованию своего наставника, расставляю фигуры в том порядке, в котором они должны находиться в самом начале игры. Практически не совершив ошибок, и лишь чуть-чуть замешкавшись, я выполняю это задание, за что удостаиваюсь похвалы Барона.

— Молодец! — говорит он мне, и тут же заявляет. — Все, на сегодня хватит!

— Как? — проявляю я недовольное удивление. — А играть?

Барон отрицательно качает головой.

— Сегодня играть не будем. Во-первых, и так много времени потратили. А мне сегодня еще работа предстоит. Нужно свой вариант Сценария доработать. Да и тебе есть, чем занять себя! Это во-первых. Во-вторых, проверим твою память. В следующий раз ты повторишь все то, что я тебе сегодня объяснил. После этого продолжим обучение.

Видя мое разочарование, он ободряюще хлопает меня по плечу.

— Шахматы — штука почти такая же сложная, как и сама наша жизнь. И понять все премудрости этой игры нельзя, просто съев яблоко!

В ответ я только хмыкаю. Наверное, Барон прав. Во всяком случае, у меня нет никаких оснований думать иначе.

Я помогаю ему собрать шахматные фигуры обратно в коробку, в которую снова превращается "доска". Барон прячет шахматную доску обратно в недра своего шкафа, и поворачивается ко мне.

— В следующий раз мы обязательно с тобой сыграем! Буду рад, если у меня появится достойный партнер. А сейчас мне надо работать, да и тебе — тоже!

После такого назидания мне ничего больше не остается, как вернуться в свою комнату.

Зайдя в свое жилище, я бросаю взгляд на лежащие на столе книги. Да, мне действительно есть, чем занять себя, однако мысль о шахматах никак не хочет покидать моей головы. Я ложусь на кровать, и начинаю размышлять над словами Барона — о том, что шахматы похожи на жизнь. И действительно, если вдуматься, то можно разглядеть реальные параллели! К примеру, в шахматах есть такая фигура, как Король. И у нас, в реальной жизни, есть Король! В шахматах нет Герцогов, Баронов и Рыцарей, зато имеются другие фигуры, которые обладают своей определенной уникальностью, и которые, вне сомнения, играют свою роль в шахматной партии. Прямо как в маленькой Пьесе! Жаль, что я еще так мало знаю об этой удивительной игре. И, в сущности, еще ничего не знаю о Пьесе, в которой мне предстоит принять участие. Интересно, что я за фигура? Кто я на этой шахматной доске?

А еще мне интересно думать про Принцессу — кто же она в этой шахматной композиции? Мне кажется, ее можно сравнить с королевской Пешкой. Такой прекрасной Пешкой, атаковать которую у неприятеля не поднимется рука.

Подошло время ужина, и я отправляюсь в Обеденный Зал. Вполне самостоятельно, и уже не испытывая былой робости перед этим событием. Как-никак, а с большей частью актерского сообщества я уже знаком, а с некоторыми его отдельными представителями уже успел завязать какие-никакие отношения. Уже и мои соседи по столу позволяют в мой адрес милые, незлобивые шутки. Все говорит о том, что я постепенно начинаю вливаться в общество, и близок к тому, чтобы в самом ближайшем будущем заслужить честь считать себя его полноправным членом.

За вечерней трапезой, в общем-то, ничего примечательного не происходит. Магистр с Менестрелем проявляют полнейшую невозмутимость, как будто и не было за обедом никакого эпизода с яблоком. Я отвечаю тем же, сохраняя свое достоинство и, на всякий случай, не задавая никаких вопросов.

Принцесса опять не обращает на меня никакого внимания. Но, как мне кажется, я уже знаю, по какой причине.

Впрочем, возможность додумать эту мысль мне представляется только тогда, когда после ужина я возвращаюсь в свою комнату. Когда я, улегшись на свою кровать и закрыв глаза, смог медленно, не спеша вспомнить все события этого дня — от начала и до конца.

Как много мне пришлось узнать сегодня! Узнать об окружающем меня мире, о его обитателях. Да что там — сколько я смог узнать о себе самом!

Оказывается, я не просто существую, у этого существования имеется смысл! И не простой какой-нибудь отвлеченный, ни к чему не обязывающий смысл, а весьма определенный. И этот самый смысл моего персонального существования тесным образом переплетается со смыслом существования окружающих меня людей. Со смыслом существования всего этого мира! Какое захватывающее открытие!

Этот мир, и все в этом мире существует не просто так. И я, разумеется, тоже! И мне надлежит, влившись в сообщество местных обитателей, участвовать в некотором великом, грандиозном деле! Двигать наш общий мир к его великой цели! Пусть мне пока и непонятна эта цель — но это только доказывает всю грандиозность ее масштаба. Понять эту цель — само по себе непростая задача, но я во что бы то ни стало должен это сделать!

И еще — я должен занять в этом мире свое место. Достойное место! И у меня есть к этому все предпосылки. Теперь моя задача — использовать свой шанс. Заявить о себе. Самому написать свою роль. Самому взять в руки судьбу своего сценического персонажа. Ведь только тогда я смогу рассчитывать, в том числе, и на внимание со стороны Принцессы!

Ведь отныне все становится понятным! Вполне объяснимо, почему Принцесса не обращает на меня ровным счетом никакого внимания! Она в этом мире — очень важная особа. А я? А я пока что никто. Пусть я и считаюсь Рыцарем — это как бы авансом. Еще ничего по-настоящему рыцарского я не совершил. Я, в сущности, совсем еще не знаю, в чем же заключается моя роль. Единственное, что я знаю о своей роли — что определять ее должен я сам!

Да, скорейшим же образом мне нужно овладеть нужными знаниями и умениями! Я должен сделать все от меня зависящее, чтобы научиться создавать свою собственную роль!

Барон убежден, что первым делом мне помогут в этом книги. Наверняка он знает, о чем говорит. Вполне вероятно, что именно книги откроют мне доступ к мудрости этого мира, и сделают возможным, чтобы я приобщился к ней. Возможно, именно в книгах скрываются ответы на вопрос, что должен сделать человек, чтобы стать достойным членом общества. Чтобы сделать себя человеком!

Я беру в свои руки одну из книг, что лежат на моем столе. Открываю ее на первой попавшейся странице. Читаю:

"Блистательный Пирам, чей лик, белей лилей

И алых роз алей, предивно расцветает!

Юнейший юноша, всех миленьких милей,

Верней, чем верный конь, что устали не знает..."

Хоть и непонятно, но занимательно! И я продолжаю читать дальше.

Оказывается, нелегкое это дело — разбирать мелкие буквы, формируя из них слова и предложения. Сначала большую часть усилий мне приходится тратить на сам процесс распознавания текста, чем на постижение заключенного в нем смысла. Но я продолжаю свое занятие.

Со временем мое упорство вознаграждается — с каждой новой страницей читать становится легче, и все большая часть моего сознания занята постижением смысла написанного. Правда, понять этот смысл оказывается не так-то просто. Я, как могу, стараюсь представить себе описываемые в книге события, и что-то у меня уже начинает получаться...

Но тут я начинаю замечать, как освещение начинает слабеть. Комната медленно погружается в легкий сумрак, который все продолжает сгущаться.

"Ночь наступает", — появляется у меня в голове мысль.

С некоторым сожалением я откладываю книгу на стол, и ложусь в кровать.

Лежу с открытыми глазами. Спать мне совсем не хочется. Я просто наблюдаю, как тени, растущие из углов, сливаясь между собой, заполняют все пространство комнаты. Как гаснут отблески в зеркалах, и комната все больше погружается во мрак.

Я стараюсь прислушаться к звукам из коридора, но там и нет никаких звуков — наверное, все обитатели этого мира уже приготовились ко сну. Завтра все они снова займутся своим таким интересным делом, они будут сами создавать, и сами разыгрывать Пьесу. Как хотелось бы и мне принять участие в этом увлекательном процессе!

Вот с такими мыслями я и засыпаю.

Глава 6.

Утром следующего дня меня будит Барон. Он тормошит он меня за плечо, и призывает пробудиться, встать с кровати, умыться, одеться и поспешить в Обеденный Зал, на завтрак.

Я развиваю большую свою активность. Неловко пытаюсь натянуть на себя панталоны, под аккомпанемент беззлобных шуток Барона. Одевание все еще дается мне с трудом, хотя Барон, оставив свои шутки, отмечает, что прогресс налицо.

Наконец, я готов к появлению в культурном обществе, и мы с Бароном совместно отправляемся в Обеденный Зал.

— Имей в виду, — Барон, размеренно шагая по коридору, не теряет времени даром. — Сегодня четверг. Это день очень ответственный, особенно для тех из актеров, кто занят в предстоящем Акте Пьесы. Сегодня весь день у нас посвящен репетициям Спектакля. Я тоже в них участвую!

— Вот как? — восхищаюсь я, но Барон решительным жестом прерывает все мои восторженные излияния чувств.

— В первую очередь я хочу тебе сказать этим, что сегодня я буду чрезвычайно занят. И, соответственно, не смогу заняться твоим воспитанием. Репетиции начнутся сразу же после завтрака, и продлятся весь день. Так что поговорить мы с тобой сможем только после ужина. Но ты, надеюсь, уже знаешь, чем занять себя сегодня?

— Читать книги, — отвечаю я.

Барон удовлетворенно кивает головой.

— Правильно, читать книги! — веско повторяет он. — Попытайся вникнуть в суть произведений. Попытайся понять слова и поступки действующих там персонажей. В общем, не только читай, но и мысли, мысли! Знай, что в каждом драматическом произведении, кроме поверхностного изложения, существуют еще и целые пласты потаенного смысла. Твоя задача — попытаться разглядеть этот смысл. Вечером встретимся, и ты мне расскажешь, что ты из всего прочитанного понял. Хорошо?

Я утвердительно киваю головой в ответ. Но один вопрос мне задать Барону все-таки хочется.

— А нельзя ли мне поглядеть на репетицию? — спрашиваю я.

Барон энергично, но отрицательно мотает своей головой:

— Нет, нельзя! — заявляет он тоном, не допускающим возражений. — Никто не может присутствовать на репетиции, кроме актеров, в ней участвующих! Никто кроме них не может знать содержания грядущего Акта Пьесы, пока он не будет представлен на Сцене!

И, видя мое нескрываемое разочарование, мягко мне поясняет:

— Пойми, не я это придумал. Просто так уж устроена Пьеса! Таковы ее законы! И когда-нибудь ты поймешь, насколько они мудры.

Мне ничего не остается, как посетовать на такую вот непонятную мудрость неведомых мне законов Пьесы.

В Центральном Зале, у входа в Зал Обеденный, среди актеров царит некоторое нервное возбуждение. Чуть погодя появляется Король, почему-то без свиты.

Сегодня он ведет себя не так степенно. Немного не дойдя до почтительно ожидающей его толпы, он вдруг останавливается, и как-то по-актерски всплескивает своими руками.

— Ну, что же вы! — восклицает он. — Сегодня можно и без этикета! Садились бы за стол, меня не дожидаясь!

Сборище актеров дружно отвечает ему сдержанным, понимающим смехом. Похоже, только для меня смысл происходящего остается скрытым, и я оборачиваюсь за разъяснениями к Барону. Но тут обнаруживаю, что Барона рядом со мной нет. Он стоит немного поодаль, да к тому же увлечен разговором с каким-то актером — Графом, если я не ошибаюсь. До меня доносятся только жалкие обрывки их разговора:

— На Сцене все это будет выглядеть слишком глупо, — втолковывает Барон Графу.

— Ах, оставьте! — отмахивается Граф. — Все будет выглядеть просто замечательно! Скажу больше — великолепно будет выглядеть!

Барону явно не до меня.

Между тем, начинается общее шевеление народа возле дверей Обеденного Зала. Впрочем, особой спешки не наблюдается, и никто не торопится занять свои места за общим столом. Актеры неспешно проходят в Обеденный Зал, почтительно пропуская друг друга вперед. В результате этого я оказываюсь на своем месте едва ли не первым.

Но вот, наконец-то, все сели за стол, и чего-то ждут. И даже движений стараются лишних не делать. Мои соседи по столу тоже весьма скупы в своих проявлениях. Магистр сидит совершенно неподвижно, и даже глаза закрыл. Со стороны кажется, что он спит прямо тут, за столом. Менестрель же проявляет больше жизни, но только в том, что как-то странно, выжидательно поглядывает на окружающих его людей. И вообще, все в основном смотрят друг на друга. И больше всего вопрошающих взглядов, как я замечаю, адресовано Герольду, который сидит почти в самом центре стола.

Герольд, с видом самым независимым и неприступным, в свою очередь, величаво обозревает всех собравшихся — то справа налево, то в обратном направлении.

Очень странно!

На всякий случай, я решаю ничем не выделяться из общей массы собравшихся за столом актеров. Смиренно сижу, слегка сбитый с толку, решительно не зная, что мне надлежит в этой ситуации делать. Единственно зная, чего мне делать не следует — задавать вопросов.

Между тем, молчание за столом явно затягивается, и, я вижу, что не один только я испытываю по этому поводу неловкость и неудобство. Кто-то нервно ерзает на стуле, или проявляет другие, не менее очевидные признаки нетерпения. Но при всем при этом никто к трапезе приступить не пытается.

Наконец, Король подает свой авторитетный голос:

— Ну, так что? Долго мы будем так сидеть?

Эта его фраза, вопреки моим ожиданиям, не служит сигналом к началу активных действий, хотя явным образом способствует усилению нервозности у присутствующих. Герцогиня, сидящая прямо напротив меня, смущенно прокашлявшись, и почему-то отводя глаза в сторону, обращается ко мне, весьма, и я бы даже сказал, чересчур благожелательно:

— Уважаемый Рыцарь! Не желаете ли отведать бутерброд с маслом?

Будучи произнесенным в относительной тишине, это предложение мгновенно водрузило над околостольным пространством тишину абсолютную. Я поражен подобным предложением, и совершенно не знаю, как мне на него следует реагировать. Спустя какую-то секунду меня вдруг посещает мысль — неужели все за столом все это время ждут именно меня? Неужели какие-то таинственные здешние правила что-то на этот счет предписывают? А я, по нелепой случайности оказавшись в неведении этих самых правил, и злостным образом их нарушив, заставляю все сборище этих уважаемых людей томиться ожиданием?

В общем, за какую-то секунду мне приходится испытать целую гамму сложных чувств. И основными из них оказываются чувство некоей собственной вины, и острое желание скорейшим образом исправить свою очевидную оплошность.

— Конечно! — промедлив секунду, отзываюсь я на приглашение Герцогини. И поспешно тянусь за куском хлеба. Затаенное молчание всего сборища сопровождает каждое мое действие.

Я беру из хлебницы кусок хлеба, и кладу его на свою тарелку.

Я тянусь к стоящей невдалеке от меня масленке, беру ее в левую руку и придвигаю поближе к себе.

Левой рукой я беру со стола нож, и...

... и тут царящую за столом тишину нарушает взрыв всеобщего ликования! Нож от неожиданности выпадает у меня из рук и со звоном падает на стол. Я недоуменно оглядываюсь.

Еще недавно так нетерпеливо и напряженно ожидавшие чего-то люди теперь расслаблены и беззаботны. Они откровенно веселятся, не скрывая своих радостных чувств. Кое-кто из персонажей откровенно тычет в меня пальцем и смеется, кажется, прямо мне в лицо.

Что случилось, что произошло?

И тут на первый план выходит Герольд. Неспешно, с достоинством, встает со своего места, поднимая руку, как знак к всеобщему вниманию. Тут же спокойствие за обеденным столом восстанавливается.

Герольд, явно наслаждаясь торжественностью момента, еще некоторое время возвышается над столом, держа многозначительную паузу. Наконец, торжественно произносит:

— Уважаемые дамы! Досточтимые господа! Сегодняшний штраф получает тот, кто первым возьмет в руки нож!

Это сообщение вновь вызывает у присутствующих бурю самых положительных эмоций. Которые, впрочем, скоро гаснут по той простой причине, что завтрак, начало которого и так было отложено чуть ли не на четверть часа, продолжает стремительно остывать.

Все с заметным оживлением набрасываются на еду, и только я сижу со знакомым мне уже ощущением полной растерянности и недоумения. Что бы это могло все значить? Что за "штраф"? По всему видно, что этот самый "штраф" достался мне. И, насколько я могу судить, ничего почетного в этом факте нет. Опять я попал в какое-то неприятное положение, и все из-за незнания здешних установлений!

После завтрака ко мне подходит Барон. Подходит с довольно смущенным видом, и тут же начинает передо мной извиняться. Проклинает свою рассеянность, по причине которой он, оказывается, просто забыл предупредить меня о такой штуке, как "застольный конкурс".

И тут же, хотя бы и с очевидным опозданием, разъясняет мне его суть.

Как оказалось, только что я стал участником одного из популярных местных развлечений, именуемого "застольным конкурсом". Традиции этого мероприятия, по словам Барона, уходили в самую глубь времен. Начало проведению этих конкурсов было положено чуть ли не в самом начале Пьесы.

Тогда они, эти "конкурсы", носили сугубо практическую направленность. Актеры тех далеких времен, оказывается, были куда как менее просвещены в вопросах этикета, в том числе и застольного. Во внесценной жизни это, конечно, было не особенно важно, если бы актеры не тащили свои невежественные манеры прямо туда, на Сцену. На Сцене же все должны были вести себя более, как выразился Барон, "куртуазно".

Герольд — один из тех самых, доживших до наших времен, актеров, собственно говоря, чуть ли не единственный во всем мире знал, как подобает вести себя за столом, и вообще в приличной компании. Он и возглавил движение культурного просвещения остального миронаселения. Преподавал актерам культуру поведения, основы общественного этикета, обучал изящным манерам и разным другим важным правилам маньеризма. А для пущей эффективности такого рода мероприятий было внедрено такое мероприятие, как "застольные конкурсы".

На таких "конкурсах" всякое отступление его участников от строгих требований застольного этикета каралось системой так называемых "штрафов". За каждое неверное движение или жест виновник должен был расплатиться известным количеством принадлежащих ему "понтов".

— Из этих-то штрафных "понтов" и возникла Общественная Касса! — ввернул Барон.

За короткое время "застольные конкурсы" снискали себе всеобщую популярность. Оно и не удивительно, если учесть, что тогда у актеров и не было, по сути, никаких других развлечений. Обидно, конечно, было платить "понты" за свои неловкие действия, зато как весело было наблюдать чужие промахи!

Да и с практической стороны идея "застольных конкурсов" себя полностью оправдала. За довольно непродолжительное время их существования были достигнуты впечатляющие результаты. Актеры в короткое время оказались способными в совершенстве овладеть многочисленными и многосложными правилами столового этикета. Научились виртуозно владеть вилками, держа при этом нож в надлежащей руке. Штрафовать стало некого, и пополнение Общественной Кассы заметно снизилось.

Самое время было прекращать всю эту кампанию, однако большинство актеров высказались за сохранение такой славной и веселой традиции. Теперь "конкурсы" существовали уже не для воспитательных целей, и не для пополнения Общественной Кассы, а просто ради развлечения.

Правила "конкурса" с тех пор тоже заметно изменились, и ныне заключаются в следующем. Раз в неделю Герольд, выступающий как хранитель этой самой древней из существующих местных традиций, загадывает про себя условие очередного "конкурса". Обычно условием этим является не совершать за столом какого-либо действия. Соответственно, первый из участников общей трапезы, который это "запретное" действие произведет, объявляется проигравшим и обязан уплатить "штраф".

— К примеру, сегодня, — поясняет мне Барон на конкретном примере, — таким условием было не брать в руку нож. В былые бы времена тебя оштрафовали бы за то, что ты взял нож в левую руку. Но сейчас на это уже никто не смотрит. Сейчас оказалось важным то, что ты взял нож первым!

Теперь мне становится понятным странное поведение актеров за столом, их неестественная неподвижность. Но тут же возникает вопрос — неужели так происходит всегда? В таком случае, завтрак вообще рискует быть сорванным!

— Сегодня, конечно же, было не так, как обычно, — разъясняет Барон. — Сегодня за столом присутствовал новичок — то есть ты! И, конечно, все остальные ждали проигрыша именно от тебя! Ты же совсем еще не искушен в этих конкурсах — кому же было проигрывать, кроме тебя? Не советую тебе слишком сильно переживать по этому поводу. Считай, что ты совершил еще один важный шаг в процессе своего вхождения в наш актерский социум!

Эти разъяснения по-своему интересны, но настроения поднять мне не могут. Подобного рода развлечения не кажутся мне такими уж веселыми. Снова окружающий меня мир продемонстрировал мне, что он вовсе не наполнен по отношению ко мне сплошной доброжелательностью. В мире этом полно скрытых коварств и каверз. И, что характерно, я с завидной регулярностью попадаюсь на них. Ну, ладно, этот розыгрыш с яблоком — пусть! Но сегодняшний конкурс... Ведь я, проиграв его, заработал некий "штраф"! Теперь я должен в эту самую Общественную Кассу какое-то количество "понтов", которых у меня еще и нет!

— Не расстраивайся! — продолжает успокаивать меня Барон. — Не переживай! Ничего страшного не произошло! Да и "штраф" этот смехотворный.

— Совершенно справедливое замечание! — подтверждает его слова неожиданно оказавшийся рядом Канцлер. — Тем более что мы склонны гибко подходить к этой проблеме! Никто не покушается на Ваши еще не заработанные "понты". Вполне можно дождаться, когда они у Вас появятся!

И, оставив меня наедине с моими внутренними переживаниями, Барон и Канцлер покидают мое общество, чтобы присоединиться к другому, находящемуся у противоположной стены Центрального Зала, возле входа в Актовый Зал. "Репетиция!" — вспоминаю я.

Все чего-то стоящие в этом мире актеры начинают свой рабочий день. Подняв свой жизненный тонус за завтраком, от души повеселившись над незадачливым новичком, в бодром расположении духа, они уже готовятся приступить к священному акту своего участия в таинстве подготовки нового Акта Пьесы.

А что остается делать незадачливому новичку?

В моем лице незадачливый новичок не находит ничего лучше, чем удалиться в свою комнату, чтобы там, в тишине и одиночестве, продолжить острое переживание своего недавнего позора.

Подумать только, я только появился в этом мире, не успел еще освоиться в нем по-настоящему, еще не принял участие в Пьесе, и даже не знаю толком, что она собой представляет, — а уже выступаю в роли всеобщего посмешища, и, кроме того, уже всем вокруг должен!

Неприятное ощущение! Кажется, что я тут специально для того, чтобы служить объектом для чьих-то глупых шуток и публичных издевательств!

И как это Барон забыл меня предупредить о существовании "застольных конкурсов"? Рассеянность, видите ли...

Вот так я лежу на своей кровати, и гляжу в зеркальный потолок, с обидой на окружающий меня мир, и жалостью к самому себе. Переживаю.

И вдруг, слышу — в дверь мою кто-то стучит. Тихонько так стучит — едва слышно.

Мне не хочется, чтобы сейчас кто-то меня беспокоил. Мне не хочется делиться ни с кем своими обидами и переживаниями.

А кто-то там за дверью, деликатно, но настойчиво, просится вовнутрь.

Сев на кровати и придав, по возможности, своему лицу беспечальное выражение, я приготовился к приему нежданного и незваного посетителя.

— Войдите! — приглашаю я того, кто находится за дверью.

Дверь открывается, и на пороге своей комнаты я вижу Маркизу. Она стоит, не решаясь сделать шаг вперед, и просто с любопытством заглядывает в мою комнату.

— Мне можно войти? — наконец, спрашивает она.

— Можно, — отвечаю я Маркизе.

Она входит в комнату, аккуратно закрывает за собою дверь, и останавливается все там же, на пороге. И просто смотрит — то на меня, то на обстановку моей комнаты.

Я предлагаю Маркизе сесть на стул, и она садится, продолжая участливо смотреть на меня своими сияющими, пронзительными глазами. А потом осторожно берет меня за руку.

— Мне очень жаль, что Вы, Рыцарь Макмагон, попались на этот жестокий розыгрыш! — говорит она мне проникновенным таким голосом. — Вы не слишком расстроились?

Как бы то ни было на самом деле, своего расстройства я не намерен демонстрировать никому.

— Нет, не слишком, — отвечаю я Маркизе, стараясь придать своему голосу побольше беспечности.

— А я первый раз так переживала! — весело рассмеялась она, всплеснув руками. — Глупо, конечно, но, верите ли, плакала целый день напролет! На обед не пошла. Мне даже казалось тогда, что у меня уже никогда аппетита не появится!

Говоря все это, она смотрит прямо мне в глаза, и весело, искристо улыбается. И я просто не могу удержаться от того, чтобы не улыбнуться ей в ответ.

— А потом, — продолжает свой рассказ Маркиза. — Ко мне в комнату пришли, меня успокоили, и даже извинились!

Я продолжаю ее слушать. Чудесный у нее голос, у этой девушки. И глаза — необычайные какие-то...

— Вот и я решила прийти к вам, специально за тем, чтобы успокоить! — звенит голос Маркизы, и глаза ее продолжают искристо блестеть. — Так всех новичков разыгрывают! Но Вы поверьте, ничего страшного в этом нет — посмеются, и забудут! Сильно переживать не стоит!

И я смотрю на ее такое задорное лицо, и действительно чувствую, что переживать по такому, в сущности, пустячному поводу — не надо!

— Обещаете? — почти серьезно спрашивает меня Маркиза.

— Обещаю! — почти торжественно объявляю я.

Славная какая девушка — эта Маркиза! Такая она приветливая, участливая, добрая. И уходить она явно не хочет. Мне, может быть, тоже хотелось бы с ней еще поболтать о чем-нибудь. Однако тут (не знаю, вовремя ли) я вспоминаю о том, что обещал Барону вплотную приступить к изучению классической литературы. Мельком мой взгляд падает на книги, лежащие на письменном столе. Маркиза, проследив направление моего взгляда, тоже обращает на них свое внимание.

— Ах, так Вы занимаетесь! — восклицает она. — Читаете пьесы? Шекспира?

— Да, — отвечаю я. — Занимаюсь. Читаю пьесы.

Она издает возглас восхищения. И тут же восторженно добавляет:

— Шекспир мне тоже очень нравится! Вы читали "Ромео и Джульетта"?

— Нет, — отвечаю я ей. — Еще не читал.

— Обязательно прочтите! — настоятельно рекомендует мне она. — Я уверена, что и Вам очень понравится!

Я обещаю ей, что обязательно прочту.

— Хорошо! — говорит она. — Тогда я не буду Вам мешать!

И, мило улыбнувшись мне на прощание, уже спешит к двери, чтобы покинуть мою комнату и оставить меня в одиночестве.

И я, разумеется, остаюсь. Наедине с книгами.

Честное слово, пережив такое неприятное утреннее приключение, мне казалось, что у меня никакого настроения не будет взяться за изучение этих самых книг. Но обещание, данное мною Барону, а еще больше — посещение Маркизы, внесло свой позитивный вклад в дело обеспечения моего душевного равновесия.

И даже обижаться на Барона теперь мне представляется глупым. Главным образом, потому, что тогда весь окружающий меня мир вообще будет выглядеть сплошным издевательством. А я не хочу в это верить.

Вполне даже Барон мог забыть сообщить мне об этом самом "застольном конкурсе"! Ведь для него такого рода развлечения являются обыденными. Может быть, пока он преподавал мне гораздо более важные премудрости, он просто в нужный момент времени не сообразил, что для меня-то этот самый "конкурс" — вещь абсолютно неожиданная. Может быть, и я на его месте бы просто не посчитал бы это за какое-то важное событие.

"Ну и пусть!" — подумал я про всякие конкурсы. Вполне вероятно, что подобного рода розыгрыши ждут меня тут на каждом шагу. И, вполне возможно, что если я решу расстраиваться по поводу каждого из них, мне не хватит времени ни на что остальное.

С такими мыслями я берусь за книги.

Вчера я пытался прочесть одну пьесу, которая называлась "Сон в летнюю ночь". Мне понравилось, несмотря на то, что я так ничего в ней и не смог понять. Может быть, стоит начать сначала?

После минутного раздумья, именно так я и решаю поступить.

Только ближе у вечеру ко мне в комнату приходит Барон. И прямо с порога меня спрашивает:

— Ну, что же ты на обед-то не ходил?

Что ему на это ответить?

— Занят был, — отвечаю ему, демонстрируя книгу, которую держу в руках. — Увлекся.

— А я думал, обиделся на всех по поводу утреннего розыгрыша.

Вообще-то это правда, я действительно обиделся на местных обитателей. Вернее, хотя и решил не обижаться, но все-таки немного обиделся. К тому же, аппетит у меня, действительно, на какое-то время и впрямь пропал. Поэтому и на обед не пошел. "Пускай, — подумал я, — заметят мое отсутствие, пускай придут ко мне с извинениями, как к той же Маркизе!" Но никто ко мне так и не пришел, хотя я долго лежал, прислушиваясь к шумам в коридоре и к урчанию собственного желудка.

Барон извлекает меня из воспоминаний о прожитом дне.

— Пошли ужинать! Не бойся, на этот раз никаких розыгрышей за столом не будет!

Только сейчас я, наконец, осознаю, что я действительно голоден. В этой связи, даже опасения по поводу возможности снова стать объектом чьего-то розыгрыша, можно отодвинуть на второй план.

Мы выходим в коридор. По пути Барон задает мне вопрос, который я и ожидал от него услышать:

— Много сегодня прочел?

— Прочел "Сон в летнюю ночь", — сообщаю я ему. — Три раза.

Он с нескрываемым любопытством смотрит на меня.

— Ну, и как? — проявляет интерес. — Понял что-нибудь?

Я мнусь с ответом.

— Не все, — говорю я честно. — Много непонятного.

— Я так и думал! — констатирует Барон. — В таком случае, отложим обсуждение на потом.

Ужин прошел, как и заверял меня Барон, без каких-либо неожиданностей. Похоже было, что все присутствующие уже давно забыли утренний инцидент. Или очень старательно делали вид, как будто ничего и не произошло, и все идет своим чередом.

Да так оно, по всей видимости, и было на самом деле. Что этим людям до моих внутренних переживаний? Для меня мой утренний провал был событием грандиозного значения, а для них? А для них это был только незначительный жизненный эпизод, причем ничем примечательным так и не закончившийся — ведь в конкурсе проиграли не они!

Вечером, после ужина, мы с Бароном беседуем у него в комнате. Он живо интересуется, что я понял из прочитанного сегодня. В ответ я сразу же начинаю рассказывать о том, чего не понял. И спрашиваю Барона, что такое "лес", что такое "лунный свет", и что такое "ослиная голова".

Он слушает меня внимательно, но не спешит отвечать на все мои вопросы. Только улыбается загадочно. А потом и заявляет:

— В том, что ты ничего не понял из прочитанного, нет ничего удивительного. Потому что все, что ты читал сегодня — это такая сказка!

— Сказка? — переспрашиваю я непонимающе.

— Да, сказка! То есть то, чего на самом деле не бывает. Понимаешь? Есть в мире так называемые нормальные вещи, процессы и явления. Их можно увидеть, их можно пощупать, и их можно понять. Вот, к примеру, мы с тобой, или этот вот стул, или стол, или "застольный конкурс". Все это существует в реальности — вот в чем их основная схожесть.

Я старательно пытаюсь вникнуть в смысл речей Барона.

— Но, кроме этого, существуют другие вещи и явления, которых нельзя увидеть, — продолжает он. — Есть в мире такие вещи, которых на самом деле нет, и быть не может!

Вот тут-то и рождается мой протест.

— Как же они существуют, если их на самом деле нет?

— В воображении, друг мой, в воображении! — с готовностью поясняет мне Барон. — Есть много самых разных вещей в реальном мире, но еще больше их в мире воображаемом! Гораздо больше!

Я, пораженный, слушаю. Барон продолжает:

— Сказано ведь классиком — "и снится мудрецам, чего и нет на свете!" Как ты это понимаешь?

Я только неопределенно пожимаю плечами.

— Очень это глубокая фраза! — вещает Барон. — Она разъясняет весь потаенный смысл человеческого творчества!

И он делает глубокую паузу, призванную послужить мне для лучшего усвоения сказанного.

— Здесь-то мы и можем наблюдать настоящий смысл и цель нашего человеческого существования! Ведь что еще может так способствовать развитию наших творческих способностей, что еще может быть объектом нашей творческой самореализации, что еще может быть тем самым продуктом нашего творчества, как не Пьеса?

Задав мне этот вопрос, Барон не требует от меня никакого ответа, а увлеченно продолжает:

— Что есть наша повседневная жизнь? Череда бесконечно повторяющихся, абсолютно предсказуемых действий. Цепь обыденных, совершенно тривиальных событий. По сути дела, они несут в себе совсем немного смысла, и этого смысла не было бы совсем, если бы не существовала в нашей жизни она — Пьеса! Ибо именно в Пьесе становится возможным гораздо больше, чем в обыденной нашей жизни. По сути дела, в Пьесе становится возможным все! Все, что есть на свете, и, сверх того, все, чего на свете нет и быть не может!

Я захвачен возбужденными речами Барона, хотя и не слишком понимаю всего их смысла.

— Ты только посмотри, как тебе повезло! — продолжает Барон увлеченно. — Тебе выпала счастливая судьба лично поучаствовать в действе, где все становится возможным, где любой вымысел становится реальностью! Более того, ты имеешь полную возможность самому участвовать в создании этого действа! Неужели тебя не захватывает такая перспектива?

Мне кажется, что захватывает.

— Наш мир как будто специально создан для творческой личности! Человеку с развитым воображением здесь предоставляются исключительные возможности для воплощения всех плодов своего воображения в реальность! Возьмем, к примеру, ту же самую "ослиную голову"! Казалось бы, в нашей реальности никакой такой "ослиной головы" нет, и быть не может! Но вот, понимаешь, выдумал ее гениальный драматург, и — все, она уже существует! Становится частью реальности! Вот как!

— Да, но... — я готов поверить Барону, но этому мешают гнетущие мое сознание возражения. — Что же из себя эта "ослиная голова" представляет?

Барон задумчиво на меня смотрит. Печально качает головой.

— Твое воображение надо срочно развивать, — наконец, говорит он. — Тебя надо к Телевизору сводить. Там ты много чего увидишь из того, чего в реальной жизни не бывает. Тогда, возможно, научишься смотреть на вещи гораздо шире. По крайней мере, я на это надеюсь.

Я вспоминаю все то, что Барон мне рассказывал про Телевизор. И ощущаю большое желание увидеть его воочию. Ведь, не говоря о прочем, я до сих пор не могу представить, что он представляет из себя. Что уж тут говорить об "ослиной голове"?

— И когда же ты мне покажешь Телевизор? — спрашиваю я у Барона. — Завтра?

— Нет, завтра не получится, — отвечает мне Барон категоричным тоном. — Завтра я буду очень занят. А для тебя завтрашний день станет и вовсе эпохальным!

Меня весьма интригует подобное пророчество, но Барон не спешит рассеять загадочный туман над моим будущим. Вместо этого он задает мне вопрос:

— Лучше поделись со мной, как ты выстраиваешь отношения с окружающими. Как вливаешься в социум?

Этот вопрос ставит меня в тупик. Вообще-то, никак я свои отношения еще не выстраиваю. И даже не знаю, как к этому делу ловчее приступить. На этот счет, кстати говоря, и у меня есть свои вопросы к Барону...

Да, в конце концов, я решаю поделиться с Бароном своими душевными переживаниями. Настолько они сложны и запутаны, что самостоятельно в них разобраться мне не представляется возможным.

И я выкладываю Барону все свои душевные тайны.

— Тебе Принцесса понравилась? — крайне изумляется Барон. — Вот уж не думал!

— Почему? — теперь уже удивляюсь я.

Барон выглядит немного расстроенным. Как-то странно смотрит на меня, и не спешит давать ответ на мой вопрос. Но я проявляю упорство в своем желании получить его.

— Удивляюсь! — приговаривает Барон, скорбно качая головой. — Удивляюсь я твоему выбору!

По его внешнему виду можно догадаться, что удивление это носит негативный характер.

— Извини, если я травмирую твои светлые чувства, — говорит он мне для начала. — Но все, что я тебе сейчас скажу должно пойти тебе только на пользу.

И снова молчит, как бы что-то обдумывая.

— Принцесса, конечно, весьма эффектная особа, — начинает он снова. — К тому же, она не замужем. Но именно в этом и заключается первейшая для тебя опасность. Потому как охотников снискать ее расположения у нас тут немало. Посуди сам, и Граф, и Канцлер, и Генерал — все они, тайным или явным образом, претендуют на ее руку. И, честно говоря, мне было бы неприятно видеть тебя в подобной компании. Я уж не говорю об их отношении к еще одному совершенно незапланированному конкуренту!

Вот как! Я и не подумал о том, что на пути к осуществлению своих самых сокровенных желаний могут возникнуть такие сложности. Не подумал, а надо было бы!

— Далее, — продолжает тем временем Барон. — Рассмотрим роль Принцессы в Сценарии Пьесы. Сценария этого ты, конечно же, не читал, поэтому я дам тебе свои пояснения. По Пьесе, Принцесса является дочерью нашего Короля. По воле Сценария, ей уготована роль весьма послушной королевской дочки. В любом своем сценическом поступке она руководствуется указаниями воли своего "родителя". Да и сам Король ей лишней воли не дает. Из этого следует вывод, что у Принцессы в Пьесе роль, хотя и заметная, но не самостоятельная. Вообще вся ее сценическая судьба находится во власти ее сценического "отца". И Король вовсю этим пользуется!

— Как пользуется?

— Беззастенчиво! Хотя, действительно, чего ему стесняться? Всякий актер знает, что жениться на Принцессе — это хороший ход для укрепления своих позиций и на Сцене, и в засценной жизни. Быть зятем Короля — это, скажу тебе...

— Могу себе представить!

— Ну, так вот. Король это тоже прекрасно знает, и вовсю использует такое обстоятельство для своих собственных целей. То одному кандидату намек подаст, то другого обнадежит. Себя, правда, он обещаниями не стесняет, зато от "артистократических" персонажей-кандидатов требует разных услуг, как бы авансом.

Он замолкает, снова смотрит на меня, а потом продолжает.

— Теперь отвлечемся от ее роли, и взглянем на Принцессу, как на человека, — предлагает Барон.

Я демонстрирую полное свое согласие.

— Ну, что мы можем сказать о женщине, которая никогда не выходит из своей комнаты, предварительно не накрасив свои глаза, губы, щеки и всякое такое? У которой прическа всегда в безупречном порядке? Которая всегда пахнет каким-то приторным, дурманящим запахом?

Я пытаюсь что-то возразить, но Барон останавливает меня предупредительным жестом. И правильно, потому что возражения мои сплошь эмоциональны, и вряд ли могут быть облечены в словесную форму. Барон сам помогает мне оппонировать ему.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Что может быть осудительного в том, что красивая женщина заботится о своей внешности, и с помощью косметики подчеркивает свою красоту? Так?

Я утвердительно киваю — так!

— Тогда зададимся вопросом — что, ей больше нечего у себя подчеркивать? Если красота у женщины имеется, то маскировке следует подвергать какие-нибудь другие свойства ее натуры. Не так ли?

В ответ я только неопределенно пожимаю плечами. Барон продолжает:

— С одной стороны, можно, сказать, что она следит за своим внешним видом. Но с той же справедливостью можно заметить, что тем самым она скрывает свое истинное обличие. Ведь таким образом получается, что никто и никогда в общественном месте не мог наблюдать ее настоящего лица! А значит, никто толком не знает, как же она выглядит на самом деле. Все видят только ее нарисованный образ, а что скрывается за слоем краски — остается неведомым. Эдакая ходячая картина! Любоваться этой картиной можно — для этого она и рисуется. Но влюбиться в такую картину... Да что там говорить о лице — никто не знает толком, какого она роста! Это только так кажется, что ноги у нее такие длинные, а на самом деле она на каблуках ходит! В общем, не человек, а сплошная фикция и надувательство!

И Барон снова со значением смотрит на меня. Я же пребываю в полном замешательстве.

— А Принцессе нашей нечего больше подчеркивать! Да и мысль такая ей в голову, скорей всего, не придет. Для нее есть только ее собственная фальшивая красота, и больше ничего. Ничто не волнует ее так сильно, как собственный внешний вид, позволяющий ей выглядеть привлекательно в глазах мужчин. Ничто она не ценит так, как восхищенные мужские взгляды, и завистливые женские.

— Пишет ли она сама Сценарий своей роли? — продолжает Барон свою обличительную речь. — Ответственно тебе заявляю — нет! Принцессе нашей это не нужно, поскольку ее роль давно уже определена за нее. Более того, такая роль целиком ее устраивает! Может быть, ты думаешь, что она хотя бы талантливо исполняет свою роль на Сцене? Снова тебе отвечу — нет! Ничего выдающегося Принцесса наша на Сцене не демонстрирует, да от нее этого и не требуется. Может быть, в засценной, общественной жизни она проявляет хоть какую-нибудь активность? Опять же — нет! Ей это совершенно не нужно и не интересно. В свободное время, — а его у нее много! — она изучает Каталоги. Ты не знаешь, что такое Каталоги? Нет? Ну, и хорошо, что не знаешь!

Сложно описать всю гамму переживаемых мною чувств. На моих же глазах мою едва-едва созревшую мечту, мой идеал развеивают в пух и прах. И кто делает это? Человек, которому я доверяю больше всего в этом мире!

Барон смотрит на меня, теперь уже более участливо. Стремится проникнуть в глубину моих мыслей и переживаний.

— Ты что, — спрашивает. — Обиделся, что ли? На меня обиделся? И совершенно напрасно! Я уж не говорю про себя, а вообще — глупо обижаться на людей. Глупо обижаться на того, кто не хотел тебя обидеть. А еще глупее — на того, кто хотел!

На этом наша беседа и заканчивается. Я удаляюсь в свою комнату, чтобы вновь оказаться во власти собственных душевных метаний.

Снова внутри у меня — душевная драма. Снова — какие-то страшной силы переживания. И сон не идет ко мне, и тяжелые думы гнетут меня. Почему мир такой сложный? Почему все выглядит не так, как на самом деле? Как во всем этом разобраться? Как могут жить в этом мире столько людей? И как мне жить вместе с ними? Получится ли у меня? Хочу ли я этого?

Глава 7.

На следующий день Барон снова с самого утра тормошит меня, стряхивая остатки моего беспокойного сна.

— Просыпайся! — подвигает он меня на активные действия. — Сегодня — один из величайших дней в твоей жизни!

Я удивлен, и требую разъяснений.

— Сегодня ты увидишь Акт Пьесы! — объявляет мне Барон торжественно. — Сегодня ты, наконец, поймешь, ради чего существует мир, и ради чего существуем мы в этом мире!

Акт Пьесы! До сих пор я мог только догадываться, что же представляет собой эта самая Пьеса. А сегодня, оказывается, я смогу лицезреть ее воочию!

— Да! — удовлетворенно говорит Барон. — Вчера весь день был посвящен репетициям, и теперь все готово для того, чтобы представить плоды нашего творчества на Сцене!

Выступление на Сцене! Он произносит эту фразу так, что сразу становится понятно — нет в этом мире ничего более почетного, ничего более достойного, ничего более увлекательного и приятного! Выступление на Сцене!

— А ты там будешь играть главную роль? — спрашиваю я Барона со скрытой надеждой.

— Нет, — качает он головой, смеясь. — Не главную! По крайней мере, в этом Акте Пьесы — не самую главную.

Я немного опечален тем, что Барон, такой представительный, умный, и вообще замечательный человек, почему-то исполняет не главную роль. Он, со свойственной ему наблюдательностью, замечает это.

— Это не страшно, — объясняет мне он. — Не так важно, какую по значению роль ты исполняешь на Сцене. Гораздо важнее сам факт, что тебе доверена эта роль. Всякая роль в Пьесе почетна! Всякую роль важно играть с полной самоотдачей! И тогда, быть может, в один прекрасный день она станет главной в Пьесе! Понял?

Я киваю головой.

— Тогда пошли завтракать!

И мы идем завтракать.

В коридорах царит небольшое, но ощутимое волнение. Насколько я понимаю, связано это именно с сегодняшним событием. Все актеры подчеркнуто вежливы друг с другом, все улыбаются друг другу, и желают хорошего дня. И даже на меня, не имеющего к грядущему событию никакого непосредственного отношения, распространяется всеобщая атмосфера благожелательности.

У дверей в Обеденный Зал я снова издали смотрю на Принцессу. На ту самую женщину, что так взволновала мой душевный покой пару дней назад. Но после вчерашних речей Барона я уже не могу смотреть на нее так же, как раньше. Вроде бы, ничего в ее внешности не изменилось. Но как будто какой-то ореол очарования спал с нее. И теперь перед моими глазами предстает существо надменное, самоуверенное и преисполненное гордыни. Я как будто вижу, что все мысли этого существа замкнуты на своей собственной персоне. И мне становится немного печально оттого, что Барон, судя по всему, опять оказался прав.

В Обеденном Зале общее оживление не утихает, все присутствующие несколько возбуждены. Сегодня, по всему видно, необычный день — не только для меня, но и для всякого видавшего виды обитателя мира.

После завтрака я выхожу в Центральный Зал. Ко мне подходит Барон.

— Спектакль будет после обеда, — сообщает мне он. — Сейчас у нас последний прогон, потом гримировка. К выступлению на Сцене нужно хорошенько подготовиться. Ты пока займись своими делами. Хорошо?

Что тут ответишь? Мне уже не терпится стать зрителем Спектакля, но не мне устанавливать здесь порядки. И возмущаться существующими порядками — тоже.

— А когда пойдешь на представление, — продолжает наставлять меня Барон. — Оденься поприличнее. Событие, все-таки!

И, ободряюще подмигнув мне, Барон уже спешит присоединиться к группе актеров, собравшихся в самой середине Центрального Зала, у фонтана.

Вернувшись в свою комнату, я хотел было вновь сесть за книгу, но какое-то подхваченное у здешних обитателей возбуждение не позволяет мне это сделать. Вместо этого, прямо лежа на своей кровати, я пытаюсь вообразить себе, на что может быть похожа Пьеса, когда она разыгрывается вживую.

Ничего, надо сказать, у меня не получается. То есть получаются какие-то сцены из уже прочитанных мной произведений. Нет, сегодня меня наверняка ждет зрелище совсем иного рода, о содержании которого я пока что даже не могу иметь никакого представления.

Можно было бы спросить Барона, о чем пойдет сегодняшняя Пьеса, думаю я про себя. А он наверняка ничего бы мне не сообщил. "Сам увидишь!" — вот как бы он мне сказал.

И теперь я мечусь в неизвестности. В нетерпеливом ожидании, и в неясном предвкушении чего-то грандиозного.

В назначенный час я появляюсь в Актовом Зале. Не без робости я вхожу в его широко распахнутые двери — и попадаю в удивительный мир!

В прошлый раз я видел зрительный зал едва освещенным, но даже тогда он смог меня впечатлить. Теперь же он выглядит просто великолепно! Теперь, в ярком свете огромной, ослепительно блистающей люстры, можно наблюдать, как уходят ввысь, к потолку, белые лепные стены, украшенные затейливыми барельефами. Теперь я отмечаю, что сиденья выстроившихся в несколько рядов перед Сценой кресел обиты бархатистой материей. Что проходы между креслами устелены нарядными ковровыми дорожками.

А Сцена в этот момент закрыта огромным занавесом. И что творится там, за этой завесой — совершенно непонятно.

Чтобы не маячить на фоне окружающего великолепия, я тихонько присаживаюсь на скромное место в одном из последних рядов. Ближе к Сцене я сесть не решился. Зато теперь мне видно и саму Сцену, и зрительный зал.

Вот я смотрю в зрительный зал, и отмечаю, как много в нем людей! Чуть ли не три десятка зрителей удается насчитать мне в зале!

Далеко не все из них мне знакомы. Я вижу Королеву и Принцессу, Баронессу и Герцогиню, Магистра и Менестреля. Все они сидят с довольно торжественным видом, обратив все свое внимание в сторону Сцены. Они явно не планируют своего участия в сегодняшнем Спектакле. Они, как и я, являются его зрителями.

Это довольно-таки неожиданно! Одно дело — я, не имеющий еще ни прав, ни возможности принять участие в Спектакле. Но что в зрительном зале делают остальные актеры? Играют роль зрителей?

Эту свою мысль я не успеваю додумать до конца. Свет в зале неожиданно начинает тускнеть, и я понимаю, что театральное действо уже готово начаться.

Зрительный зал еще не успел окончательно погрузиться в темноту, как занавес разъезжается в стороны, обнажая нутро Сцены. Спектакль начинается! И я уже готов внимать ему всеми своими органами чувств!

На ярко освещенной Сцене восседает Король — на высоком, богато украшенном троне. Да и сама фигура Короля выглядит весьма импозантно! Одет он в роскошную пурпурную мантию, усыпанную какой-то блестящей мишурой. На голове у Короля — корона, тоже весьма сияющая. "Вот, что значит выражение "блистать на Сцене!", — посещает меня неожиданная догадка.

Король сидит и смотрит прямо в зрительный зал, с самым, что ни на есть величественным видом. В-общем, сидит, и прямо-таки излучает величие! И в блеске этого величия я не сразу могу разглядеть неподвижно стоящего чуть позади трона Гвардейца, вооруженного алебардой. Впрочем, этот персонаж и сам мало чем обнаруживает свое присутствие.

На рассмотрение остальных многочисленных деталей сценического антуража у меня нет времени, поскольку на Сцене практически сразу начинаются активные действия.

Откуда-то сбоку на Сцену выходит Герольд. Сделав три церемониальных шага по направлению к королевскому трону, он останавливается, и склоняется перед Королем в изящном поклоне.

— "Спешу узнать немедля я

Распоряженья Короля!" — объявляет Герольд звучным голосом.

Король, милостиво обратив свое внимание на застывшую у края Сцены фигуру Герольда, изрекает:

— "Хочу я знать аспекты жизни,

Какой живет сейчас Отчизна,

Без помпы, лести и парада.

Зовите Канцлера с докладом!"

В ответ на это Герольд склоняется в еще более почтительном поклоне, после чего исчезает со Сцены. Канцлер, как оказалось, был уже готов появиться перед Королем по первому же его требованию. Он тут же возникает на Сцене, облаченный в костюм строгих цветов, без излишеств.

— "По порученью Вашего Величества, — начинает Канцлер. —

Представлю я доклад, страниц количеством

Не менее чем двадцати пяти!"

— "Подробности, пожалуй, опусти! — высказывается Король. —

Скажи мне емко, веско, кратко -

Насколько все у нас в порядке?"

Канцлер всем своим видом демонстрирует компетентность и превосходную ориентацию в ситуации.

— "Есть краткий вариант доклада!" — сообщает он Королю, извлекая из своего кармана некий свиток.

— "Вот это мне как раз и надо!" — отзывается Король, делая в сторону Канцлера некий благоволительный жест.

Я с затаенным дыханием внимаю всему происходящему.

Действие продолжается. Канцлер, не без эффекта развернув свой свиток и встав в весьма убедительную позу, начинает свой доклад.

Из доклада всем присутствующим на Сцене и в зрительном зале становится известно, что "все в Королевстве очень славно, и жизнь людей проходит плавно". Со слов Канцлера, все текущие дела идут своим чередом, и "доселе жизни не было у подданных прелестней, и люди славят Короля во всех краях и весях".

Это сообщение явно приходится Королю по душе.

Но вот среди зрителей, как я замечаю, оно не вызывает такого уж восторга. Прямо где-то поблизости, в темноте зрительного зала, слышу я какой-то недовольный шепот и ропот. Судя по всему, не всем тут нравится такое плавное течение событий. Я пытаюсь прислушаться к этим разговорам, но мало что долетает до моих ушей. Разве что, одна отрывочная фраза, вроде того, что "погоди, погоди, сейчас чего-нибудь произойдет!"

Таинственный шепот оказался поистине пророческим!

В завершение своего доклада, Канцлер, с легкой заминкой, все же сообщает Королю, что, оказывается, "кое-где не так спокойно". И что "кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет". Король считает уместным проявить к этому сообщению свой повышенный интерес. Далее, он, путем дополнительных вопросов и уклончивых ответов Канцлера, выясняет, что в окрестностях некоторой отдаленной деревни Королевства завелись некие разбойники, единственной целью которых является воспрепятствование простому люду возносить Королю надлежащие почести. И простой люд, вследствие этих обстоятельств, вынужден скрывать свои верноподданнические настроения.

Неожиданно этот оборот событий кажется мне логичным.

"В сущности, так и должно было случиться, — думается мне. — Действительно, в Пьесе не может не происходить совсем ничего, и драматическое разрешение всяких неизбежно возникающих обстоятельств наполняет ее действием, и внутренней эмоциональной жизнью".

Между тем, события на Сцене продолжают стремительно разворачиваться, а драматизм — нарастать. Канцлер удаляется со Сцены, зато пред королевскими очами, по его же распоряжению, предстают Граф, Барон, Герцог и Генерал.

Король сообщает им полученные от Канцлера сведения, после чего взыскательно просит каждого из приглашенных персонажей высказать что-либо в качестве своих соображений.

Изложить свою точку зрения на предмет обсуждения первым выпадает очередь Генерала.

Генерал высказывается в том смысле, что поймать и обезвредить злоумышленников он бы мог в два счета, вот только привлекать армию для этого, в сущности, пустячного дела он не видит большого смысла. Мол, такого рода акция может иметь некоторые негативные политические последствия. Что, мол, в народе могут пойти необоснованные слухи о жестоких подавлениях мятежей со стороны верховной власти.

— " А мы ведь знаем, как народ доверчив

к нелепицам, что делают из мухи

слона!" — завершает ход своих рассуждений Генерал.

Король достаточно благосклонно принимает это мнение к своему сведению. После чего предлагает высказаться Герцогу.

Герцог тоже не испытывает никакого своего смущения перед этим требованием. И с ходу заявляет, что ему не составило бы особого труда обуздать негодяев. Однако ему просто жалко времени, которое, без сомнения, придется потратить на эту кампанию.

— "А Вы же знаете тот груз забот,

который я несу в столице,

наполняемости оплот

королевской сокровищницы!"

Высказав эту загадочную фразу, Герцог посчитал нужным раскрыть ее подробнее, из чего мне становится понятным, что отвлечение Герцога на такое мелкое по своим масштабам мероприятие грозит самым серьезным образом пошатнуть устои государства почти во всех областях общественной жизни.

Король вынужден согласиться с приведенными доводами. После чего просит высказаться Барона.

Внешний облик Барона поражает меня! В жизни он выглядит куда как менее импозантно — и осанка у него не такая гордая, и движения не такие эффектные. Но здесь, на Сцене, он буквально преобразился, и теперь ни в чем не уступает своим коллегам. Даже лицо его приобрело какую-то дополнительную мужественность, а весь облик несомненно свидетельствует о большом жизненном опыте и мудрости. И голос — голос его звучит над Сценой весьма раскатисто и звучно.

Барон выказывает глубокую скорбь в связи со сложившейся ситуацией. Но, ссылаясь на свои "преклонные года и немощность", вынужден отклонить свое возможное участие в этом деле. И тут же, кстати, высказывает фразу следующего содержания:

— "Вот если б прибыл Макмагон,

Известный доблестью и силой,

И Вы его бы попросили,

Все б в лучшем виде сделал он!"

Эти слова, относящиеся к моему сценическому персонажу, вызывают у меня чувство внутренней неловкости. Ведь я, Рыцарь Макмагон, сижу в зрительном зале, в тот самый момент, когда мое присутствие так настоятельно требуется на Сцене. Более того, и другие зрители на краткий миг обращают свое внимание на мою скромную персону. Я не вижу этого, а, скорее, чувствую. Как чувствую и то, что начинаю неумолимо краснеть.

Тем временем, Спектакль продолжается.

Король и слышать ничего не хочет о том, чтобы дожидаться появления моего персонажа. Он высказывает уверенность, что герои найдутся и в его теперешнем ближайшем окружении. И обращает свое внимание на Графа, который на протяжении всего этого военного совета стоял несколько в стороне, с весьма независимым видом.

— "Ведь Вы, Граф, подвигов искали,

так что откажетесь едва ли!" — с явственной поддевкой обращается Король к этому персонажу.

Граф, как видно, не горит излишним энтузиазмом. Из его речей я узнаю, что он, конечно, не возражает выступить в роли героя и спасителя Отечества, но при этом желал бы деликатно осведомиться, может ли он, после успешного выполнения своей миссии, рассчитывать на давно обещанную ему награду.

"Это он о Принцессе!" — самостоятельно догадываюсь я.

Король, в ответ на прозрачные намеки Графа, считает уместным проявить всю свою непреклонность. Тоном, не допускающим возражений, он заявляет Графу, что в данный момент времени речь не идет ни о какой награде, а только лишь о том, окажется ли достоин Граф получить ее когда-нибудь впоследствии.

В своей ответной речи Граф начинает вспоминать какие-то неведомые мне эпизоды Пьесы, в которых он, по его собственному мнению, уже неоднократно смог продемонстрировать все свои выдающиеся достоинства.

На это Король весьма, по моему мнению, тонко отвечает, что, коли так, то исполнение этого непыльного дела и не тянет на подвиг, зато отказ от его выполнения способен возбудить некоторые подозрения относительно Графа, как благородного человека и верного подданного Его Величества.

Граф вынужден согласиться принять на себя обязательство восстановить в Королевстве порядок и спокойствие, после чего действие заканчивается.

На Сцену падает занавес. Света в зрительном зале прибавляется. Я с интересом оглядываюсь вокруг. Никто из присутствующих не поднимается со своего места, никто не собирается покидать зрительный зал, и все с живейшим нетерпением ожидают продолжения представления. До меня доносятся обрывки каких-то рассуждений, по поводу того, способен ли Граф в одиночку справится с неведомыми, но, судя по всему, многочисленными негодяями.

А мне предоставляется момент систематизировать все свои впечатления о происходящем.

Какие все красивые на Сцене! Какие у них роскошные наряды, и в ярком освещении блещут их аксессуары, украшающие их шею, грудь и даже рукоятки шпаг. Величавая осанка, эффектные жесты, хорошо поставленный голос. Взвешенные речи, глубокие суждения, да еще высказанные в рифмованной форме!

Поразительное зрелище! Оно захватывает настолько, что кажется, как будто там, на Сцене, и идет настоящая жизнь, что это и есть самая, что ни на есть, настоящая реальность! И всякая действительность иного рода безнадежно проигрывает сценической. Но в этой новой, захватывающей реальности находится место не только тем, кто творит ее. Не только актерам, блистающим на Сцене. Зритель также целиком погружается в нее, сам становится частью этой реальности. Вернее даже, эта реальность становится частью его самого!

Ждать продолжения Спектакля не приходится слишком долго. Снова гаснет свет, занавес опять разъезжается в стороны, и перед глазами возбужденной ожиданием публики предстает новый антураж Сцены. Правда, сначала я совершенно не понимаю, что изображают из себя размещенные на ней декорации. И вынужден обратиться за разъяснениями к какому-то незнакомому мне человеку, сидящему невдалеке от меня.

— Это лес! — охотно поясняет мне зритель шепотом. — Вон там, в глубине Сцены, стоят деревья!

Я смотрю на эти загадочные "деревья", и пытаюсь построить собственные догадки, что же такое "лес". На это, правда, у меня совсем нет времени, поскольку буквально через несколько мгновений слева на Сцену выходит Граф. Находясь на Сцене в полном одиночестве, он некоторое время просто бродит по всему ее пространству, во всеуслышание объявляя, что вызывает разбойников на честный бой. Видимо, при этом он полагает, что разбойники находятся где-то поблизости, и смогут ответить на его вызов.

Ожидания Графа не оказываются напрасными, однако "честному бою" так и не суждено было состояться. В то время, когда Граф очередной раз повторял свое превыспреннее воззвание, почему-то обратившись лицом к зрительному залу, разбойники наконец-то обнаруживают свое присутствие. Как оказалось, они все это время прятались за теми самыми "деревьями", что стояли в глубине Сцены. Воспользовавшись тем обстоятельством, что Граф повернулся к ним спиной, они организованно выбегают из своих укрытий.

— Обернись! — слышится чей-то взволнованный выкрик из зала.

Какой-то возбужденный происходящим действом зритель пытается предупредить Графа о грозящей ему опасности, но Граф не обращает на это предупреждение никакого своего внимания. Тем временем трое человек в серой одежде, в масках, которые, впрочем, никак не могут скрыть всю неприятность выражения их физиономий, коварно подбираются к Графу сзади, и набрасывают на него какую-то сеть. Выходит это у них, правда, не слишком удачно — сеть едва не слетела с Графа, если бы он сам ловким движением не запутался в ней.

— Ага! — разражаются разбойники дружным возгласом.

Граф отвечает им выразительным взглядом, преисполненным презрения.

— "Смотрите-ка, братцы, кого мы поймали!

Смотрите-ка братцы, кто в наших сетях!" — восклицает один из негодяев, демонстрируя зрителям всю степень своего восторженного удивления.

— "Вы подло втроем мне на спину напали,

не смея решить сей вопрос на мечах!" — так ответствует Граф, обличая трусость и коварство своих пленителей.

Эта в высшей степени благородная реплика встречена общим драматическим злодейским смехом. После чего Графу объявляется, что живым ему из этой переделки не выпутаться.

В зрительном зале такой поворот сюжета вызывает заметное оживление. Мои собственные ощущения весьма противоречивы, но все же представляется, что осуществление замыслов злодеев было бы несправедливой развязкой. Так или иначе, приходится мириться с тем, что на ситуацию я, при всем своем желании, повлиять никак не могу. Мне, как и остальным зрителям, остается надеяться только на самого Графа, или какой-нибудь счастливый случай.

Граф же вновь начинает вещать из недр накинутой на него сети. Он гневно обличает разбойников в их тяжких злодеяниях, на что сценические злодеи отвечают ему все тем же своим неприятным презрительным смехом.

Однако не все упреки Графа оказываются бесцельными. Графу удается завязать диспут с одним из негодяев, в ходе которого последний предпринимает попытку подвести под свои неприглядные деяния некую теоретическую базу. Согласно собственному мнению, пленитель Графа являлся ярким представителем движения за социальную справедливость.

— "Сокровища, нажитые неправедным путем,

Мы тем, кто в них нуждается, всегда передаем!", — провозглашает он со Сцены весьма патетически.

Граф неожиданно проявляет свое уважение к подобного рода общественной позиции:

— "Благая ваша цель, согласен я признать.

Готов в процессе этом участие принять!"

Такое заявление Графа и на Сцене, и в зрительном зале, вызывает легкое замешательство. Воспользовавшись этим, Граф продолжает свой монолог:

— "За лесом свой сундук оставил я,

Там золото хранится Короля,

Которое Король со мной послал,

Чтоб я его народу передал!"

Разбойники выражают свое приятное изумление таким известием, и тут же выказывают полную свою готовность взять бремя распределения социальных материальных компенсаций на себя. Граф почему-то не возражает против этого, и даже соглашается проводить всю компанию к этому самому сундуку.

После того, как вся группа актеров с воодушевленными воплями покидает Сцену, ее снова заволакивает занавес.

Зрители, оживившись, громким шепотом принимаются обсуждать сложившуюся на Сцене коллизию. Правда, пауза между сценическими действиями оказывается совсем непродолжительной. Занавес снова раздвигается, открывая Сцену для всеобщего обозрения. На ней практически ничего не изменилось — деревья все так же стоят на своих местах, и только у самого левого края Сцены возник поистине чудовищных размеров сундук.

— Ого! — комментирует это явление кто-то из зрителей. — Это сколько всего туда запихнуть можно!

Это высказывание сопровождается дружным гулом уважительного согласия с этим мнением.

Тем временем, с противоположного края Сцены появляется четверо уже знакомых фигур. Хотя двигаются они прямо к сундуку, но при этом отчаянно крутят головами по сторонам, по очереди восклицая: "Да где же, где же, где же он?" И только когда вся группа достигает примерно середины сценического пространства, сундук наконец-то попадает в поле их зрения.

— "Граф нас не обманул, сундук и вправду здесь!" — восклицает главарь шайки.

И тут же обращается теперь уже к Графу лично, и весьма цинично:

— Теперь отдать приказ почту за честь,

тебя твоей же шпагой заколоть!"

Дружный злодейский хохот вновь оглашает просторы зрительного зала.

— "Ну что, доволен, Ваша сковородь?" — вторит своему главарю один из второстепенных злодеев, весьма глумливо при этом ухмыляясь.

Граф при всем при этом держится достойно. Ничем не выдает он своего волнения по поводу своего совершенно безнадежного положения. Впрочем, он тут же спешит объявить некоторые дополнительные обстоятельства сложившейся ситуации:

— "Сундук исполнен из крепчайшей стали,

Замок смогу открыть лишь я один.

И чтобы золото вы из него достали,

Мне нужно применить секретный пин!"

Честно говоря, я не до конца понял, что такое "секретный пин", но общий смысл фразы, как я думаю, дошел до меня без искажений. Граф подтверждает это на Сцене, убедительно доказывая бандитам, что доступ к сокровищам может быть им предоставлен только тогда, когда самому Графу предоставят некоторую свободу действий.

Весьма для меня неожиданно, разбойники соглашаются на выдвинутые Графом условия. Убедительно пригрозив ему еще раз лютой смертью, разбойники освобождают Графа от сети и предоставляют ему полную свободу движений.

Я, было, подумал, что сейчас мне представится возможность узнать, что же такое "пин". Но Граф, подойдя к огромному сундуку, без всяких видимых затруднений просто распахивает его крышку.

И тут на Сцене происходит что-то, на мой взгляд, нелепое. Все три разбойника, как по команде, дружно суются в открытый Графом сундук, скрывшись в его поместительном нутре практически по пояс. О существовании Графа они, вероятно, просто забыли. Потом происходит следующее. Граф, без особой на то спешки, поочередно берет каждого из злодеев за ноги, и опрокидывает внутрь сундука. При этом разбойники не проявляют никакого сопротивления, а кротко предоставляют возможность весьма нерасторопному Графу эффектным жестом захлопнуть крышку сундука. После чего этот персонаж с торжествующим видом взгромождается поверх нее.

— "Вот алчности достойные плоды!" — сидя на крышке сундука, объявляет Граф, обращаясь непосредственно к зрительному залу. — "Вот истинный итог злонравья!"

И, вскинув руку куда-то в сторону потолка, застывает в этой патетической позе.

Овации потрясают зал! Все три десятка зрителей дружно, в едином порыве, стоя рукоплещут Графу.

— Браво! Браво! — несутся на сцену восторженные восклицания свидетелей графского триумфа. Я с большим воодушевлением спешу присоединиться к всеобщему восторженному порыву.

Немного погодя Сцену снова заволакивает занавес. Однако при этом аплодисменты не прекращаются. И, как оказалось, не напрасно, ибо через какое-то время занавес вновь разъезжается в стороны, обнаружив на Сцене всех актеров — и Короля, и Графа, и Генерала, и Герцога, и даже трех разбойников, которые, как видно, были очень даже довольны той незавидной участью, что постигла их совсем еще недавно.

Овации зрительного зала усиливаются, и восторженные возгласы звучат с новой силой.

Артисты на Сцене, выстроившись в ряд лицом к публике, берутся за руки и кланяются зрителям. Потом, сделав по Сцене несколько шагов вперед, и остановившись у самого ее края, вновь совершают общий поклон.

— Молодцы! — кричит им кто-то из зрителей.

— Спасибо! — вторит ему чей-то женский возглас.

— Браво!! — почти хором выкрикивают сразу несколько голосов.

Артисты в ответ машут нам со Сцены руками, и шлют своим восторженным поклонникам воздушные поцелуи. Всеобщая атмосфера ликования наполняет Актовый Зал!

Занавес, наконец, полностью скрывает и Сцену, и находящихся на ней актеров. В зрительном зале вновь зажигается свет. Я наблюдаю, как зрители неспешно начинают покидать зрительный зал. Я гляжу в их лица, и замечаю там явные признаки тех же самых переживаний, что испытываю сам. Я вижу в блеске их глаз еще не угасшее возбуждение, и готов разделить их острое сожаление, что такое увлекательное и яркое театральное действо закончилось.

С большой неохотой покинув Актовый Зал, я обнаруживаю, что публика не торопится разойтись. Все стоят где-то тут же, в непосредственной близости от массивных двустворчатых дверей с загадочной надписью над ними. Зрители не спешат покинуть созданную на Сцене реальность, не спешат вернуться в обыденную свою жизнь. Они живо обмениваются своими впечатлениями от только что увиденного на Сцене.

Мне тоже хотелось бы с кем-нибудь поделиться своими впечатлениями. Но еще больше — выслушать впечатления сторонние.

Я скромно занимаю место немного в стороне от скопища недавних зрителей, среди которых мне почти никто не известен. Я получаю возможность наблюдать обсуждение Пьесы со стороны. Правда, из всего многоголосия этих знатоков театрального искусства, я могу уловить лишь некоторые фрагменты высказываний.

— А Граф-то, того! Молодец! — восхищенно приговаривает какой-то усач представительного вида. — Не растерялся! Эк он их всех!

— Да это все было специально подстроено! — то ли возражает, то ли развивает далее эту мысль его худощавый собеседник.

— Какая разница! — миролюбиво заявляет молодая, привлекательная дама в яркой и пестрой одежде. — Главное, красиво! Высокохудожественно!

— Да уж! — замечает саркастически еще кто-то, скрытый от моего взора. — Только вот тебя зря на Сцене не было! Для повышения высокохудожественности!

Это высказывание служит сигналом к взрыву всеобщего веселья.

— Теперь уж Король, как честный человек, просто обязан дочку свою замуж за Графа отдать! — высказывает свое мнение какая-то женщина, стоящая ко мне спиной.

— Э, не скажи! — тут же возражают ей. — Все не так просто! Король еще устроит потеху! Вот, говорят, в Пьесе скоро новый персонаж появится, тоже героического типа... Как знать...

Женщина, не настаивая на своем мнении, только пожимает плечами.

Как раз в этот момент из Актового Зала начинают появляться давешние герои Сцены. И среди них — Барон. Теперь он вновь, как и все остальные в этой компании, в своей обычной одежде, в которой смотрится совсем не так импозантно, как на Сцене. Но такой его облик мне привычнее, ближе и роднее.

— Ну, как? — спрашивает он меня, отводя несколько в сторону от скопления людей. — Наблюдал зрелище? Каковы твои впечатления?

— Фантастика! — перед Бароном я не могу скрыть накопившиеся свои эмоции. — Это просто восхитительно! Великолепно!

— Да? — интересуется у меня Барон несколько скептически. — Тебе действительно понравилось?

Я горячо уверяю его в этом. Он только печально качает головой. А потом снова спрашивает:

— И у тебя не возникло никаких критических замечаний?

Мои восторги заметно тухнут. Я задумываюсь. Барон неумолимо ждет моего ответа.

— Ну... — наконец, молвлю я, растягивая и слова, и фразы. — Разве что... Как-то неестественно все это...

— Вот именно! — горячим шепотом отзывается на эту мою реплику Барон. — Вот именно! Совершенно неестественно!

Я пожимаю плечами.

— Возможно, так и должно быть, — высказываю я осторожное мнение. — Это ведь Пьеса...

Барон меряет меня каким-то своим недоверчивым взглядом, и я сразу понимаю, что сказал что-то не то.

— Ладно, — тут же смягчается Барон. — На эту тему мы с тобой когда-нибудь позже поговорим!

— Когда — позже? — переспрашиваю я. Неужели сейчас у нас снова не будет времени на беседу?

— Позже — это значит, потом! А сейчас нам предстоит праздничный ужин! Традиционная торжественная трапеза по случаю успешно сыгранного очередного Акта Пьесы.

— А бывают и неудачно сыгранные Акты? — спрашиваю я у Барона первое, что мне сразу же пришло на ум.

— Нет! — отвечает он, глядя мне прямо в глаза. — У нас все Акты неизменно играются удачно!

Я тоже смотрю ему в глаза, и вижу их странное выражение. Почему-то нет в этом выражении особой гордости за свой и чужой профессионализм. Впрочем, вполне может быть, что мне это просто кажется.

А ведь Барон устал, думаю я. Это ведь я сидел в удобном кресле, и смотрел на Спектакль со стороны. В то время, как он принимал в этом представлении самое живое участие. Творил эту Пьесу. Пусть его роль была сегодня совсем даже незначительная — но она была, и даже к такой роли нужно было тщательно подготовиться, отнестись к ней со всей ответственностью!

А ведь еще — переживания за своих коллег. Чтобы и у них все получилось так, как надо. Чтобы никто не споткнулся, не запнулся, не забыл свои слова. Переживания за само плавное и плановое течение Пьесы!

— Идем! — тем временем говорит мне Барон. — Уже все собираются!

Я обращаю внимание, что достаточно шумная толпа недавних актеров уже пересекла все пространство Центрального Зала и приближается к входу в Обеденный Зал.

— Поторопимся! — подбадривает меня Барон, и мы с ним устремляемся вслед за остальными.

— Только вот что, — спешно инструктирует меня Барон по пути. — Там сейчас будут пить всякие напитки, прямо скажем, специфические. Моя тебе настоятельная рекомендация — не злоупотреблять!

Снова какие-то загадки, вновь какие-то правила! Барон продолжает:

— Поверь мне, от чрезмерного употребления этих напитков тебе будет один сплошной вред!

— Почему? — спрашиваю я его простодушно.

— Потому что ты к ним привычки не имеешь, — ответствует Барон, а потом добавляет. — Попробовать можешь, но не слишком много. А то последствия могут быть самыми печальными. Но я надеюсь на твое благоразумие!

С такими вот словами он входит в двери Обеденного Зала, а я — за ним.

В Обеденном Зале на столах нельзя не заметить присутствия изящной посуды. Также обращают на себя внимание и большое количество разнообразных, изысканно расставленных на столе, аппетитно пахнущих и выглядевших блюд. Таких кушаний я еще не видел, и, конечно же, еще не пробовал.

И еще на столе стоят бутылки. Их предназначение до некоторого времени оставалось мне неизвестным.

Одежда Слуги и Служанки сияет ослепительной белизной. Все указывает на большую торжественность предстоящего мероприятия.

Мы успеваем занять свои места как раз вовремя, потому что непосредственно после этого гул возбужденного оживления за столом прерывается поднятием королевской руки. Повинуясь монаршему жесту, шум немедленно утихает, после чего Король вальяжно произносит:

— Святой Отец, начинайте!

Я вижу, как со своего места поднимается неприметный доселе человек, облаченный чуть ли не с головой в длинные черные одежды.

Человек в черном облачении некоторое время просто стоит со смиренным видом, прижав обе свои руки к груди, а потом вдруг простирает их вверх — прямо к зеркальному потолку. В том же направлении устремляется и его взгляд.

Все застольное сообщество тут же дружно поднимается со своих мест. Не исключая и Короля. Не исключая и меня, поскольку я очень боюсь вновь прилюдно совершить какую-нибудь глупость.

— Воздадим хвалу Создателям! — провозглашает человек, обращаясь как будто бы к своему собственному потолочному отражению.

— Хвала Создателям! — вторит ему несколько нестройный хор остальных персонажей, к которому спешу присоединиться и я, пытаясь тщательно копировать движения своих соседей. И даже открываю рот, чтобы со стороны могло показаться, что я тоже что-то произношу.

— Хвала Создателям за ниспосланную нам днесь пищу! — продолжает вещать человек в черных одеяниях.

— Хвала! — отзывается многоголосый хор.

— Хвала Создателям за мир, в коем обитать нам счастливится!

— Хвала!

— Хвала Создателям за Пьесу, в которой проявить себя нам надлежит!

И в очередной раз все, находящиеся в помещении дружно провозглашают хвалу неведомым мне Создателям.

— Пусть же примут Создатели плоды потуг наших скромных, и да будет нам судьею Их воля! — возвещает человек с великой торжественностью.

— Воля Их! — отзывается на его призыв хор собравшихся.

Нечего и сказать, вся эта церемония выглядит весьма торжественно и загадочно! Я вдруг ощущаю все происходящее как акт моего личного приобщения к некоей Великой Тайне. В мире, оказывается, существуют какие-то неведомые Создатели! Которые, надо полагать, и создали этот мир. Которые и придумали эту самую идею Пьесы. Которые и уполномочили всех находящихся со мною рядом людей играть в ней роли! Не исключено, что своим появлением в этом мире я тоже обязан именно им! Это они посчитали меня достойным участия в Пьесе, и предоставили мне такую возможность!

И еще я подумал, что, может быть, эти самые Создатели и являются самыми главными зрителями разыгрываемой Пьесы. По-моему, в этом была изрядная доля логики.

Тем временем, церемония восхваления Создателей подходит к концу. Святой Отец опускает свои руки и отрывает свой взор от потолка. Все присутствующие немедленно вслед за ним начинают садиться на свои места.

И тут же, как по команде, их руки тянутся к бутылкам. Магистр, сначала с сомнением на меня посмотрев, все-таки наливает мне полфужера прозрачной желтоватой жидкости.

И тут же кто-то с другого края стола произносит:

— Предлагаю тост за успешно сыгранный очередной Акт Пьесы!

Эта инициатива встречается общим бурным одобрением. Присутствующие, вооружившись бокалами, начинают чокаться ими со своими соседями, после чего приступают к употреблению находящейся в бокалах жидкости внутрь.

Я тоже чокаюсь со своими соседями по столу — Магистром и Менестрелем, а потом, осторожно вдохнув аромат напитка, пробую его на вкус. И запах, и вкус напитка кажется мне приятным, и я выпиваю содержимое своего фужера до дна. И почти тут же ощущаю легкое головокружение. Непередаваемое чувство! Как будто окружающая меня действительность потихоньку теряет все свои реальные черты, и черты эти постепенно начинают размываться.

— Что это за напиток? — спрашиваю я у Магистра.

— Это вино, — авторитетно разъясняет мне Магистр. — Ты давай, давай, закусывай!

И, схватив мою тарелку, быстро наполняет ее едой разного вида из блюд, расположенных на столе. Я благодарю его, и в этот самый момент из-за стола поднимается один из тех самых мелких персонажей, принявших участие в сегодняшнем Спектакле в роли разбойника. В руке у него наполненный вином бокал. Все присутствующие спешат наполнить свои, причем Магистр наливает мне в бокал совсем немного.

— Тебе вредно пить много, — поясняет он мне убедительным шепотом. — Опьянеешь!

Я с сожалением взираю на скромное содержимое своего бокала. Жалко! Почему это — вредно? Барон сказал — потому что нет привычки. А откуда возьмется у меня эта самая привычка, если ее не воспитывать? Но все же спорить с Магистром я не решаюсь.

Тем временем, мелкий персонаж, призвав всеобщее внимание, провозглашает тост за здравие Короля. Это предложение встречает большой общественный энтузиазм.

Праздник продолжается.

Что было потом, я помню слабо. Помню весьма расплывчато и неясно. Вроде бы, кто-то вел меня под локоть в мою комнату, а я все порывался идти самостоятельно.

— Эх, — говорил мне этот таинственный кто-то. — Говорили же тебе!

И больше никаких воспоминаний.

Глава 8.

На следующее утро я просыпаюсь в состоянии крайне неудовлетворительном. И чувствую, что организм мой не готов к активной жизни. Что требует он от меня отдохновения и покоя.

Я решаю не вылезать из постели ни при каких обстоятельствах, и даже зарываюсь в одеяло с головой. Но тут, как обычно, в комнате моей появляется Барон. Он, по обыкновению, бодр, и требует того же от меня.

— Вставай, вставай! — взывает он ко мне, а потом прибавляет. — Алкоголик начинающий!

Я вылезаю из-под одеяла и с недоумением смотрю на него. А он смотрит на меня — так как-то безжалостно весело. И говорит мне с упреком в голосе:

— Что я тебе вчера советовал? Предупреждал ведь! А ты не внял, не послушал!

Я отворачиваю свой взгляд в сторону. Мне стыдно. Барон продолжает:

— Помнишь, мы говорили с тобой о твоих подвигах? Так вот, я совсем не такие подвиги имел в виду! Если ты продолжишь в таком духе, то, рискну предположить, в Пьесе ты можешь и совсем не появиться!

Как это — не появиться в Пьесе?

— А как ты думаешь? Кому будет интересно иметь дело на Сцене с подобным неприятным типом? Который даже контролировать себя не умеет?

— И что тогда? — спрашиваю я Барона, холодя.

Барон пожимает плечами, как будто говорит о чем-то незначительном.

— Тогда ты из Рыцаря Макмагона превратишься в какого-нибудь второстепенного персонажа. К примеру, будешь играть какого-нибудь бродягу-пьяницу. Как тебе такие сценические перспективы?

Я энергично протестую. Тогда Барон берет меня за плечо, глядит мне прямо в глаза, и проникновенно произносит:

— Тогда запомни следующее! Запомни, если тебе дорога твоя судьба, репутация и жизнь. Алкоголь, да и всякая другая дурь, губит человека. Алкоголь погубил немало актеров, и среди их числа случались и самые настоящие таланты! И некоторые из них играли в Пьесе весьма перспективные роли. Но загубили свою актерскую карьеру своими же руками, и все из-за своих вредных пристрастий. Будет очень печально, если ты повторишь их судьбу.

Я слушаю этот монолог молча, потупив свой взор, а Барон продолжает:

— И, если взглянуть, чего достигли подобного рода актеры в результате своих пагубных привычек, то можно испытать лишь чувство скорби. Они оказались на самом дне. Их роли из главных перешли в разряд второстепенных, потом — эпизодических. А сейчас у них и вообще никаких ролей нет! Очень, очень прискорбно будет, если ты пойдешь по их стопам!

И Барон, выражая всю глубину своей печали, скорбно качает своей головой. Я чувствую, что у меня горят уши. И я ощущаю, что сейчас мне следует что-нибудь сказать. И я говорю, через силу:

— Мне стыдно, — говорю. — Я больше не буду!

Барон с сомнением оглядывает меня, и отвечает:

— Верю. Если ты не совсем дурак, то лучше им и не становится!

А потом, помолчав немного, говорит мне:

— Ну, ладно, будем считать, что поговорили! А теперь давай, вставай и умывайся! Сегодня у нас суббота, выходной день. Сейчас мы с тобой идем на завтрак, а после завтрака отправляемся смотреть Телевизор!

Смотреть Телевизор! На такое предложение я, конечно же, немедленно соглашаюсь.

Завтрак проходит без каких-либо эксцессов. Я отмечаю, что присутствуют на нем далеко не все актеры, принимавшие участие во вчерашнем торжестве. Королевские места во главе стола пустуют, отсутствует и добрая половина остальной "артистократии".

После завтрака я с удовлетворением констатирую явные улучшения своего самочувствия, и даже некоторый прилив бодрости.

По выходу из Обеденного Зала, Барон влечет меня в неизвестном направлении. Центральный Зал мы покидаем через некоторый коридор, в котором я ни разу не бывал. Впрочем, по этому коридору идем мы совсем даже не долго, прежде чем останавливаемся перед некоей металлической дверью.

— Вот это, — указывая на дверь, поясняет мне Барон. — И есть наша Телевизионная Комната!

По одному только внешнему виду двери можно понять, что попасть за нее не так то просто. И действительно, Барон, прежде чем открыть ее, извлекает из кармана свою "понтовую" карточку и вставляет ее в некую щель, расположенную сбоку от двери.

Где-то в недрах двери раздается щелчок, после чего Барон уверенно толкает ее рукой вперед. Дверь немедленно открывается, предоставив моему взору не слишком просторное, затемненное помещение, вдоль одной из стен которого располагаются удобные на вид диваны.

— Заходи! — приглашает меня Барон внутрь. — Сейчас мы тебя культивировать будем!

— Что? — спрашиваю я, в который уже раз услышав непонятное мне слово. — Что это значит — "культивировать"?

— Это значит — культурно развивать! — поясняет Барон. — Воображение твое будем расширять! Раздвигать рамки сознания! Здесь ты увидишь, что могут существовать вещи, которых в мире, казалось бы, и быть не может!

Интригует!

Я захожу внутрь комнаты. Барон следует за мной, закрывает дверь, и в двери опять что-то щелкает.

— Не пугайся, — успокаивает меня Барон, заметив, что этот звук вызвал у меня легкую тревогу. — Телевизор — удовольствие дорогое, поэтому никто нас тут задерживать дольше положенного не будет.

Я оглядываюсь по сторонам. Из предметов меблировки здесь присутствуют только диваны, расположенные вдоль одной из стен комнаты. А на противоположной от диванов стене висит что-то похожее на картину — большое, прямоугольное и плоское. Но сразу понятно, что никакая это не картина — на поверхности этого прямоугольника ничего не изображено, она вся абсолютно черная. Это и есть пресловутый Телевизор, догадываюсь я методом исключения. Ничто другое в этой комнате не может претендовать на это звание.

Однако для меня до сих пор остается непонятным, на что же тут можно смотреть? Если на той же картине обязательно что-то изображено, то тут — сплошная непроглядная чернота!

Мое недоумение Барон скорейшим образом пытается развеять.

— Не удивляйся! — говорит он мне. — Рано еще удивляться. Садись вот сюда, на диван! Сейчас сам все увидишь!

Я смиренно сажусь на предложенное мне место, и жду неизвестно чего. Барон садится рядом со мной, и демонстрирует мне непонятно откуда взявшийся у него в руках небольшой продолговатый черный предмет.

— Это пульт! — радостно объявляет он. — С его помощью Телевизор начинает показывать! Видишь эту кнопку? Нажимаем на нее, и...

И тут Телевизор оживает! Черная его поверхность вдруг вспыхивает яркими красками, и я с удивлением наблюдаю, как Телевизор превращается в картину! На нем вдруг появляется какое-то изображение! А уже через мгновение я понимаю, что картина эта — живая! Изображение движется!

Фантастика! Чудо! Я сижу, мгновенно и полностью пораженный.

А в это самое время картина в Телевизоре живет собственной жизнью! Да еще, откуда ни возьмись, до моих ушей начинают доноситься звуки, явно связанные с происходящим действием. Какая-то музыка, а затем — и вполне человеческие голоса!

— Правда, здорово? — спрашивает меня Барон шепотом. Я даже не смотрю на него, однако по тону его голоса догадываюсь, что он испытывает точно такие же эмоции, что и я сам. А ведь он, в отличие от меня, видел подобное раньше!

Я киваю головой Барону в ответ, не отдавая себе отчета, что этот мой жест вряд ли станет ему ведом. Надо полагать, все его внимание, как и мое, в этот момент целиком приковано к Телевизору.

— Сказка! — продолжает давать мне пояснения Барон.

Ну да, конечно, это же Сказка! Фантастическое действие несуществующих в реальном мире персонажей, в специально выдуманном для них мире! Много слышал я об этом, но до сего момента мне еще никогда не доводилось увидеть это воочию. Вот только теперь...

Персонажи в Телевизоре действительно, присутствуют. И то, что в реальной жизни для них не нашлось бы места, представляется столь же очевидным. Мало того, что это были какие-то странные на вид существа, они и выглядели какими-то нарисованными. Что, впрочем, никак не мешало им двигаться, и даже разговаривать!

"Привет, Винни!" — пропищал неестественным голосом один странный персонаж другому.

"Привет, Пятачок!" — отозвался тот хриплым голосом.

При виде этой сцены я поражен несказанно. Барон считает обязательным снабдить происходящее своими пояснениями.

— Тот, который побольше и коричневый — это Медведь! А зовут этого медведя Винни Пух. А рядом с ним — Поросенок. Поросенка зовут Пятачок!

Я принимаю это к своему сведению, одновременно продолжая заворожено следить за развитием сюжета. Однако непонятного на Телевизоре остается еще очень много.

— А это что такое? — то и дело спрашиваю я у Барона, тыча пальцем в изображение.

Барон, как может, разъясняет мне смысл вещей. Таким образом, всего за несколько минут я познаю, что такое "воздушный шарик", "пчелы", "зонт" и "ружье". Ружье меня особенно поразило своими феноменальными свойствами. Хотя, я уже начал догадываться, что в Сказке может быть все, что угодно, — даже такая нелепость. Единственное, что остается мне непонятным, что из себя представляет "дождь". Внятного ответа на этот вопрос мне не может дать даже Барон.

Но вот Сказка кончается, хотя чей-то неведомый голос сообщил напоследок, что это еще не конец, и что персонажам, которых мы только что лицезрели, предстоят и другие, столь же невероятные приключения.

Вслед за этим интригующим сообщением Телевизор гаснет. Столь же неожиданно, как до этого он превратился в живую картину. Он снова принимает вид черного прямоугольного предмета, одиноко висящего на стене. И выглядит при этом так, как будто и не заключено в нем никакого волшебства!

Неужели это все?

— Да, это все! — со вздохом и с явным сожалением в голосе отвечает на мой немой вопрос Барон.

— Пойдем! — говорит он мне, сам с явной неохотой поднимаясь с дивана.

Нет, мне совершенно не хочется никуда уходить! Я хочу еще!

В двери опять что-то щелкает, как некий, довольно явственный намек, что нам следует покинуть помещение.

Идя по коридору в направлении наших комнат, я задаю Барону вопрос, который взволновал меня еще в процессе просмотра двигающихся картинок:

— А мед, который делали эти "пчелы", — это тот самый мед, который мы едим?

— Нет, конечно, — отвечает мне Барон. — Это сказочный мед. К тому же, ты сам слышал, как Медведь сказал, что это мед неправильный!

Этот ответ меня полностью удовлетворяет. Сказка — это то, чего в реальной жизни не бывает. И весьма глупо было с моей стороны предположить, что тот самый мед, который иногда появляется на нашем столе, делается какими-то абсолютно нереальными "пчелами".

— Чем сейчас планируешь заняться? — тем временем интересуется у меня Барон.

Я недолго раздумываю над ответом:

— Книги почитаю, классиков.

— Правильно! Молодец! Используй каждую свободную минуту для своего образования! — Барон ободряюще треплет меня по плечу. — Это полезнее, чем предаваться всяким сомнительным развлечениям!

— Что это за сомнительные развлечения такие?— спрашиваю я у него.

Барон явно смущен таким моим вопросом. Но отвечает:

— Есть тут всякие... Но мой тебе совет — ты в них не лезь! Тебе работать надо, учиться! Помни, что скоро тебе в Пьесе дебютировать! С каждым днем этот самый ответственный момент в твоей жизни становится все ближе! Когда он наступит, ты должен будешь быть к нему готов!

Барон смотрит на меня, и видит, что этот набор превыспренних речей меня трогает мало.

— В общем, — говорит он мне. — Иди в свою комнату, бери книги, и читай! Так надо!

Я послушно выполняю его категорическое указание. Прихожу в свою комнату, и честно пытаюсь снова взяться за свои книжки. Но чувствую, что просто не могу этого сделать. Ну, совершенно отсутствует всякое желание что-то там читать! А хочется, наоборот, каких-то активных действий.

И я решаю пойти погулять. Пройтись по миру, посмотреть, что в нем такого интересного происходит. Ведь еще так много в нем разных мест, где еще не ступала моя нога! Неведомых, неизвестных, скрывающих тайны!

Да и сам Барон призывал меня учиться принимать самостоятельные решения. Чем это не решение — плюнуть на всякие там вздорные указания, и сделать то, что тебе самому хочется?

Таким образом, самостоятельное решение принято, и я выхожу из своей комнаты и оглядываюсь по сторонам. Пустынно в коридоре, и только я один отражаюсь в его зеркалах.

Свою прогулку я решаю направить в правую сторону коридора. Во-первых, я еще там не бывал, а во-вторых, так мне удастся миновать комнату Барона.

В этой части коридора обнаруживаются такие же стены, такие же двери, те же зеркала. Единственное разнообразие — коридор поворачивает не влево, а вправо. Послушно следуя по этому направлению, я выхожу во все тот же Центральный Зал, оказываясь между Обеденным Залом и Гостиной.

В Центральном Зале безлюдно, зато из открытых дверей Гостиной доносится какой-то многоголосый шум, то и дело прерываемый чьими-то громкими выкриками.

Войдя в помещение Гостиной, я наблюдаю в самом ее центре внушительную по численности группу персонажей, причем исключительно мужчин. Они сгрудились тесной толпой, и их внимание целиком приковано к тому, что находится где-то в центре этого скопища.

Охваченный любопытством, я подхожу поближе, и пытаюсь заглянуть через плечо стоящего тут Гвардейца. И наблюдаю, что всеобщее напряженное внимание приковано к стоящему посреди Гостиной небольшому столику, на котором располагается настольная игра — площадка, со всех сторон ограниченная невысоким бортиком. И по этой площадке, по заранее определенным траекториям, перемещаются пластмассовые фигурки, изображающие людей с клюшками. Фигурки раскрашены в два цвета, и, судя по всему, принадлежат разным игрокам.

По разным сторонам площадки, напротив друг друга, сидят Генерал и Граф, которые, не обращая внимания ни на что окружающее, ожесточенно дергают и вращают какие-то рычаги, каждый со своей стороны. Разноцветные фигурки на площадке, повинуясь этим энергичным манипуляциям, стремительно перемещаются по игровому полю. Но не просто так, а с целью привести в движение некий круглый приплюснутый предмет черного цвета.

Пока я силюсь построить собственные догадки о смысле этой игры, все сборище дружно взрывается эмоциями — окружающее пространство наполняется чьими-то восторженными восклицаниями, на фоне таких же бурных проявлений чьей-то досады и разочарования. Что случилось?

Оказывается, круглый черный предмет, до этих пор неистово метавшийся по площадке, нашел, наконец, свое успокоение в некоторой специально огороженной нише. И именно этот факт стал причиной столь бурных эмоциональных проявлений всех присутствующих.

Как только самые яркие шумовые проявления несколько смолкают, Судья, степенно восседавший сбоку от площадки, по самому ее центру, официальным образом объявляет:

— Шайбу забросил Генерал! Счет — три — один в пользу Генерала!

Это объявление тоже служит катализатором общих переживаний.

— Давай, армейцы! — кричит возбужденный Гвардеец, почти что в самое мое ухо.

Черный предмет, который был назван "шайбой", вручную извлекается из ниши. Судья берет его в свою руку, которую простирает над центром площадки и, помедлив мгновение, отпускает его. Это действие приводит неподвижные до этого момента пластмассовые фигурки в неистовое движение. Едва успев коснуться поверхности игрового поля, шайба уже приобретает какую-то иную, замысловатую траекторию. Она снова начинает метаться по площадке, ударяясь о борт и отскакивая в самых неожиданных направлениях.

Пластмассовые фигурки то стоят совершенно неподвижно, то мечутся по площадке с фантастической скоростью, то начинают вдруг головокружительно вращаться вокруг собственной оси. За перемещениями шайбы вообще уследить невозможно.

Суть игры, насколько я понимаю через некоторое время созерцания, заключается в том, чтобы закинуть шайбу в противоположные ворота.

Я пытаюсь разглядеть лица игроков, сражающихся при содействии пластмассовых фигурок друг с другом. Лицо Генерала выражает, помимо предельной сосредоточенности, спокойную уверенность. Физиономия Графа демонстрирует что то вроде отчаянной решимости. Всем своим телом он подался вперед, как будто желая усилием своей воли заставить свои фигурки совершать на площадке еще более фантастические действия.

И это почти магическое воздействие производит-таки должный эффект! Шайба каким-то непостижимым для меня образом, отскочив от борта, вонзается в сетку генеральских ворот!

Буря эмоций снова потрясает помещение Гостиной! Никто не может удержаться от того, чтобы не выплеснуть бушующие в нем эмоции наружу. "Ура!" — кричит кто-то, в то самое время, как Гвардеец не менее явственно демонстрирует свою досаду. Даже я, подвергшись всеобщему ажиотажу, не могу удержаться от того, чтобы не издать некий неопределенный возглас.

Лишь бесстрастный Судья не выказывает ровным счетом никакого своего личного отношения к происходящему. Вместо этого он занят делом — вынимает шайбу из ворот. Дождавшись, когда публика более-менее успокоится, он опять делает официальное объявление:

— Шайбу забросил Граф! Счет — три — два в пользу Генерала!

И снова шайба вброшена на площадку. И вновь начинают мелькать в своем стремительном танце пластмассовые фигурки, и вновь черный плоский предмет, вокруг которого и вертятся все события, ни на секунду не оставаясь неподвижным, стремительно витает из одного угла площадки в противоположный.

— Последняя минута матча! — объявляет Судья, и это объявление как будто придает игрокам новый импульс, и фигурки на площадке, как мне кажется, начинают двигаться еще быстрее!

Напряжение, повисшее над игровой площадкой, ощущается почти физически.

И тут Графу удается забросить шайбу еще раз!

Что тут начинается! Настоящий взрыв эмоций и страстей! Крики, аплодисменты, свист и еще какие-то неопознаваемые звуки заполняют просторное помещение Гостиной без остатка! Граф, вскочив со своего места, совершает серию жестов, красноречивее всего свидетельствующих о его ликовании.

На Генерала в этот самый момент страшно смотреть. Недавно еще выражавшее спокойную уверенность лицо заметно посерело, на скулах играют желваки, а его испепеляющий взгляд, адресованный пластмассовым фигуркам, растерянно замершим на игровом поле, кажется, готов расплавить их.

И опять Судья демонстрирует полную свою невозмутимость. Он поднимает руку вверх, водворяя спокойствие. Сгрудившиеся вокруг игрового поля зрители нехотя замолкают, хотя еще слышны приглушенные возгласы — что-то вроде "Вот это да!" и "Ты видел?" Граф тоже заканчивает свою эскападу, вновь основательно помещается на своем стуле, и всем своим видом демонстрирует полную готовность немедленно продолжить игру.

Судья еще раз взывает к абсолютной тишине в аудитории, после чего произносит свою дежурную фразу:

— Шайбу забросил Граф! Счет ничейный — три — три!

Над столом снова повисает напряженная тишина.

— До конца матча осталось двенадцать секунд! — делает еще одно объявление Судья.

— Вбрасывай скорее! — хрипит Генерал, чья наружность приобрела черты, свойственные до этого облику Графа.

Напряжение вокруг игровой площадки достигает максимума.

Судья производит вбрасывание шайбы, и опять она начинает мелькать, как кажется, в разных углах площадки одновременно. Случается момент, когда шайба, казалось, уже залетела в ворота Графа, но каким-то непостижимым чудом миновала попадания туда.

— Штанга! — почти стройным хором выдыхает несколько голосов. Кто-то просто тихо стонет.

И тут Судья берет в свою руку небольшой колокольчик, стоявший на столе прямо напротив него и, выждав еще пару мгновений, извлекает из него мелодичный звук.

— Матч закончен! — провозглашает он совершенно бесстрастно.

Это объявление вызывает новую порцию эмоций у зрителей матча, правда, уже гораздо менее бурную. Только Генерал не может удержаться от того, чтобы не стукнуть досадливо своим кулаком по столу.

Судья тем временем степенно поднимается со своего места. И снова все внимание присутствующих устремлено на него.

— Матч между Генералом и Графом закончился вничью, — торжественно констатирует Судья. — Счет матча — три — три!

И делает в адрес обоих игроков некий приглашающий жест. Игроки встают, и пожимают друг другу руки. Непосредственно после этого возле каждого из недавних героев сражения образовывается некоторый кружок, где, как я понял, происходит живой обмен мнениями и суждениями о прошедшей игре. Никто, как я замечаю, не торопится покинуть Гостиную.

Судья еще раз привлекает к себе всеобщее внимание.

— Через десять минут начало матча Герцога и Канцлера! — объявляет он под гул всеобщего одобрения.

Через непродолжительный промежуток времени мне представляется возможность стать свидетелем игры от самого ее начала и до конца. Герцог и Канцлер, обнаружив свое присутствие, усаживаются с разных концов игровой площадки, друг против друга. Судья занимает свое почетное место сбоку, а все остальные обступают небольшой столик со всех сторон. Все готово к началу игры.

Снова в центр всеобщего внимания извлекается шайба, и снова Судья запускает ее в игру, и опять по игровому полю начинают метаться пластмассовые фигурки, стремясь угнаться за ее стремительными перемещениями.

Правда, в этой игре большой интриги не получается. Герцог достаточно быстро закидывает шайбу в ворота Канцлера, да и потом, на протяжении всего матча, имеет явное преимущество. Канцлер явно проигрывает, не теряя, впрочем, вида внешней невозмутимости. Матч заканчивается уверенной победой Герцога, с чем его, одним из первых, и поздравляет проигравший Канцлер.

Потом за столик усаживаются Гвардеец и Магистр, доселе исполнявшие роль зрителей. И снова я становлюсь свидетелем состязания, где его исход можно предсказать с первых же минут после его начала.

— Шесть — ноль в пользу Гвардейца! — торжественно объявляет Судья, возвестив мелодичным звоном своего колокольчика об окончании этого матча. И тут же добавляет. — Сегодняшняя программа соревнований завершена, следующий тур первенства — через неделю! А сейчас подведем итоги игрового дня! Прошу к таблице!

Неспешно Судья подходит к стене комнаты, к висящей на ней доске для письма, поверхность которой разлинована вертикальными и горизонтальными линиями. Внимание всех присутствующих немедленно переносится туда же, и плотная толпа недавних игроков и зрителей толпится уже вокруг этой самой "таблицы".

Воспользовавшись тем обстоятельством, что все отошли от игрового поля, я пытаюсь познакомиться с ним поближе. Трогаю фигурки игроков, пробую привести их в действие при помощи рычагов. Как, должно быть, увлекательно принять участие в подобной игре!

— Интересуетесь? — слышу я вопрос над своей головой.

Подняв голову, я замечаю рядом Герцога. Он почему-то не обращает особого внимания на происходящее "подведение итогов", ему более интересно наблюдать за моими манипуляциями.

— Интересуюсь, — отвечаю я Герцогу.

— Это весьма популярное у нас развлечение. Всякий уважающий себя персонаж мужского пола должен попробовать себя в нем.

— Почему? — спрашиваю я.

— Это — спорт! — отвечает Герцог весьма значительно. — Это — противостояние, конкуренция, соперничество! Это жажда борьбы, это жажда победы! Это мастерство и выдержка, это упорство и воля, это риск и везение! Это способ доказать всем, что ты лучший! В-общем, все то, что и нужно проявить и испытать любому уважающему себя мужчине — чтобы доказать, что он настоящий мужчина!

Речь Герцога звучит вдохновенно, и я просто захвачен острым желанием поучаствовать в этом состязании для настоящих мужчин.

— Я тоже, — вырывается, кажется, из самых глубин моей души. — Я тоже хочу попробовать!

— Не вижу препятствий! — провозглашает свое мнение Герцог. — Рад видеть, что эта игра вызывает у Вас такой интерес. Я с удовольствием возьмусь обучить Вас основным азам этого искусства. И даже безвозмездно!

И он со значением поднимает вверх свой указательный палец, как бы особо подчеркивая смысл своей последней фразы.

Но тут я спохватываюсь. Чуть было не забыл я, что все в этом мире стоит "понтов"! Что за всякий приобретенный жизненный навык в этом мире приходится платить! Что я, мало того, что живу за чужой счет, а еще, в добавок к этому, успел уже накопить долгов! В свете таких обстоятельств, я не имею никакого права пользоваться еще и любезностью Герцога.

Скромно опустив глаза в пол, я отказываюсь от предложения Герцога, и спешу прервать все его увещевания и уверения в своем бескорыстии.

Я спешно покидаю Гостиную, и направляюсь к себе в комнату. "Работать надо, работать!" — бьется мысль у меня в голове, — "Мне срочно нужно научиться добывать собственные "понты"!"

И изнутри мою душу гложет совесть, гложет внутренний стыд за те полдня, которые я провел очень увлекательно, но абсолютно непродуктивно.

В своей комнате я беру первую подвернувшуюся мне под руку книгу, и яростно начинаю ее изучать.

Глава 9.

Утром следующего дня, после завтрака, Барон приглашает меня к себе в гости, под предлогом продолжения моего обучения шахматному искусству.

— Сегодня воскресенье, день свободный, — поясняет он. — И я специально хочу посвятить свое время, чтобы еще чему-нибудь тебя научить. Ответить на вопросы, которые у тебя, как я думаю, накопились.

Я с энтузиазмом откликаюсь на подобную инициативу.

Расставляя на шахматной доске фигуры, я допускаю всего лишь одну ошибку, за что подвергаюсь мягкому порицанию Барона. И тут же задаю ему вопрос:

— Если шахматы так похожи на настоящую жизнь, то, наверное, каждый персонаж в этой жизни соответствует какой-нибудь фигуре?

Барон уважительно смотрит на меня.

— Хороший вопрос! — говорит он. — Но отвечать тебе на него я пока не буду. Для тебя окажется полезнее, если ты сам поразмыслишь на эту тему. И выскажешь мне плоды своих раздумий. Вот тогда и поспорим! Идет?

— Идет! — соглашаюсь я.

— А теперь перейдем, собственно говоря, к игре!

И мы переходим к игре. И сразу же я понимаю, как все в ней сложно, и какой Барон в ней мастер, и какой никудышный игрок из меня.

— Не расстраивайся! — подбадривает меня Барон. — Мастерство приходит с опытом, а опыт — со временем! Если регулярно упражняться, все у тебя будет получаться гораздо лучше. Упорный труд — он всегда приносит свои плоды. И в шахматах, и в Пьесе!

Мы играем еще пару партий — вернее, Барон играет сам с собой, терпеливо объясняя мне смысл перемещений пешек и фигур. После чего решительно отодвигает шахматную доску в сторону.

— Потом продолжим, — говорит он мне. — А сейчас расскажи-ка мне, что ты вчера из классики усвоил?

Этого вопроса я и боялся, хотя и предвидел всю его неминуемость. И вчера, наспех читая книгу, я отнюдь не стремился что-то из нее усвоить. Наоборот, я стремился встретить там как можно больше непонятного, чтобы хотя бы создать видимость того, что я отнесся к наставлениям Барона самым серьезным образом.

— Да, читал я классика, — сообщаю я. — И есть у меня по этому поводу определенные вопросы.

Барон всем своим видом показывает всю свою готовность выслушать их.

— Что такое — Датское Королевство? — спрашиваю я у него.

В ответ Барон улыбается и удовлетворенно качает головой.

— Да, — говорит он. — Вижу, что к своим занятиям ты относишься серьезно! А насчет Датского Королевства — такого королевства, конечно же, на самом деле нет. Просто автор прочитанной тобою пьесы выдумал его, и назвал его Датским. Вот и все!

— А что обозначает это название? — снова задаю я вопрос.

Барон неопределенно пожимает плечами.

— Ничего особенного оно не означает. Просто название — и все! Чтобы с другими королевствами не путать. С нашим, например.

— Значит, и наше Королевство тоже как-то называется? — продолжаю я череду вопросов.

— Конечно! — отвечает Барон, — И наше Королевство имеет собственное название. И называется оно — Братское!

— А это что-то означает?

— Да нет, — отвечает Барон, — ничего не означает. Что Королевство Датское, что Королевство Братское — все это ничего не значащие обозначения.

Я некоторое время молчу, созидая в своем сознании новый вопрос.

— А еще есть какие-нибудь Королевства? — спрашиваю я, наконец.

Вместо ответа Барон досадливо хлопает своей ладонью по своей же голове.

— Ну, конечно! — восклицает он. — Ты же еще не читал Сценария Пьесы! Ты же еще и понятия не имеешь, что и как устроено в нашем мире, и что тут делается! Классиков изучать, конечно, хорошо, но ведь надо же знать и реалии!

Он вскакивает со своего места и начинает беспорядочно метаться по комнате, на ходу что-то соображая.

— У меня имеется, конечно, экземпляр Сценария, — говорит он мне, наконец. — Но его я тебе надолго дать не смогу, он мне и самому нужен. А тебе необходим свой собственный экземпляр.

Он вдруг останавливается посреди комнаты, и объявляет:

— Идем в Библиотеку! Вот только сейчас оденусь немного поприличнее... Подожди немного!

— Не надо, — говорю я веско. — Я и сам могу в Библиотеку сходить.

— Можешь? — Барон оказывается не против такой моей инициативы. — Ну, тогда ты сможешь обнаружить там на ближайшей полке, слева от входа, вот такого вида фолиант...

И Барон извлекает из недр своего письменного стола внушительных размеров папку, в которой заключена толстая кипа печатных листов. Папка эта одним своим видом внушает к себе уважение. А если знать, что в ее недрах сокрыты записи о всех деяниях целых поколений актеров... Очень солидная папка!

— Прямо сейчас же и отправлюсь! — объявляю я.

— Ну, вот и хорошо! — поддерживает мое решение Барон. — А то, как же это — без Сценария-то?

Сопровождаемый такими напутствиями, я покидаю комнату Барона. И направляюсь прямиком к Центральному Залу, куда в этом мире ведут все дороги.

И почти сразу же встречаю в коридоре Графа.

— Ба! — громко приветствует он меня. — Кого я вижу! Рыцарь Макмагон, собственной персоной!

Вроде бы, каждый день мы с Графом имеем возможность видеть друг друга, но особых восторгов по этому поводу из уст этого персонажа доселе мне слышать не приходилось!

— Что поделываешь? — деловито, и совершенно по-приятельски осведомляется у меня Граф.

Почему-то я ограничиваюсь только тем, что просто неопределенно пожимаю плечами.

— Ничего? — вздымает вверх свои брови Граф. — Скучно тебе, быть может? А? Я как раз могу предложить кое-что увлекательное! Идем со мной!

И, ловко подхватив меня за локоть, он влечет меня весьма настойчиво куда-то вдаль. Я пытаюсь сделать робкие попытки выяснить, куда же мы направляемся, но Граф лишь загадочно ухмыляется и таинственно подмигивает мне свои правым глазом.

Внезапно мы сворачиваем из коридора в какой-то узкий проход, которого я раньше почему-то не замечал. Вроде бы, регулярно прохаживаюсь я по этому коридору, и всегда полагал, что в этом месте находится тупик. И вдруг обнаруживается, что нет! Оказывается, и из этого тупика существует какой-то таинственный выход. Но чтобы обнаружить этот выход нужно подойти к "тупиковой" стене вплотную.

Таинственный и темный, проход этот гораздо уже привычной ширины коридора, так что пройти по нему бок о бок не представляется возможным. Граф еще раз загадочно мне подмигивает, и ныряет в сумрак. Помедлив секунду, я следую за ним.

Вот чем может обернуться банальный поход в Библиотеку! Но мне начинает нравиться некоторая таинственность происходящего. Не говоря уже о том, что это, без сомнения, еще один мой шаг в познании удивительного и многоликого окружающего меня мира!

В этом узком, темном проходе я шагаю практически на ощупь, едва различая спину идущего впереди Графа. Но наше путешествие продолжается совсем недолго — Граф вдруг останавливается, берет меня за руку, и подается куда-то влево, увлекая меня за собой.

Я оказываюсь в достаточно тесной комнатенке, скупо освещенной одной лишь настольной лампой. Лампа стоит на квадратном столе, покрытом зеленой скатертью. Стол, в свою очередь, стоит посередине комнаты. Сразу заметно, что никаких зеркал в этой комнате нет — свет лампы не отражается нигде, и углы комнаты окутаны густым, непроглядным мраком.

Вокруг стола, как можно заметить, расставлены стулья — по одному с каждой стороны четырехугольника, и на двух из этих стульев уже кто-то сидит. Кто это — сразу и не поймешь, поскольку лица сидящих персонажей не попадают в область света. Видна только часть туловища и руки. Одна из пар рук медленно тасует карты.

— Вот! — радостно объявляет Граф, по всей видимости, лучше меня осведомленный о личности присутствующих. — Привел новичка! Решил приобщить, так сказать, к нашим культурным достижениям! Вовлечь в игру!

Ага, вот оно что! Не об этом ли говорил мне Барон? Что-то об интеллектуальных состязаниях... Весьма интересно!

— Новичка, говоришь? — отзывается один из сидящих за столом, и по голосу я узнаю в нем Герцога.

— Присаживайся, Рыцарь, — хриплым голосом приветствует меня второй, указывая мне приглашающим жестом на один из свободных стульев. Одновременно на краткий миг его лицо появляется в луче света и, таким образом, собеседник предоставляет мне возможность удостоверить его личность. Это — Генерал.

Славная, однако, компания! Не знаю, почему, но с первых дней моей осмысленной жизни, пожалуй, именно эти люди из всех собравшихся вызывали во мне наименьшие симпатии. И до сих пор мне казалось, что и я не пользуюсь у них особым расположением. Впрочем, может быть, я ошибался? Вот ведь, пригласили же они меня в свою компанию! Возможно, они хотят познакомиться со мною поближе, а заодно дать возможность и мне узнать их получше?

А, быть может, все это время они просто взыскательно оценивали мои личностные качества, и теперь, убедившись в моих несомненных достоинствах, посчитали меня достойным того, чтобы включить в свой круг общения? Герцог — он ведь очень влиятельная в мире фигура, да и Граф с Генералом — более чем достойные персонажи! И, как мне кажется, не всякий мог бы рассчитывать быть приглашенным в такую компанию!

Испытывая целый спектр совершенно неописуемых переживаний, я присаживаюсь на предложенное мне место по правую руку от Генерала, напротив Герцога. Граф занимает место напротив Генерала.

— Знаете ли Вы, Рыцарь, что это такое? — спрашивает меня Герцог, эффектным движением раскладывая на столе игральные карты.

— Конечно, — отвечаю я, стараясь придать своему голосу небрежный тон.

— И Вы умеете играть в какие-нибудь карточные игры? — интересуется он у меня.

— А в какие игры играете вы? — вместо ответа спрашиваю я. Какое-то интуитивное чувство подсказывает мне, что игр с этим набором цветных картинок может быть великое множество. Но ни одной из них я не знаю.

— Мы в разные играем, — отвечает мне Герцог. — Но Вам, Рыцарь, для начала, я хотел бы предложить что-нибудь попроще.

Герцог, вероятно, хорошо понимает, что ни в какие игры я играть не умею, и деликатно пытается мне предложить изучить правила какой-нибудь из них.

— Давайте начнем с самой простой, — предлагает мне Герцог.

— А как она называется? — тут же интересуюсь я.

Герцог пожимает плечами:

— Она такая простая, что никак и не называется. Проще не придумаешь! Смотрите, я раздаю карты, одну — Вам, а другую — себе. Теперь нам надлежит открыть их, чтобы сравнить, какая из них старше. У кого старше карта, тот и выиграл. Вот и все правила!

Герцог переворачивает свою карту и бросает ее на стол, для демонстрации всему собранию.

— Девять пик! — громко комментирует Граф.

Герцог знаками приглашает меня открыть свою карту. Я послушно переворачиваю ее картинкой вверх. Там — красная десятка.

— Десять бубен! — объявляет во всеуслышание Граф. — Вы выиграли, Рыцарь!

— Везунчик! — с долей зависти отзывается Генерал.

Мне лестны их высказывания, хотя я все еще не могу понять, где же в этой игре упражнение для интеллекта.

— Еще раз? — предлагает мне Герцог, тасуя колоду. И, не дожидаясь моего ответа, швыряет передо мною карту, после чего другую кладет себе. Он снова первым открывает свою карту, и двое зрителей удивленно присвистывают. У Герцога — король!

— Держу пари, что на этот раз я выиграл! — говорит Герцог.

Честно говоря, я тоже в этом практически уверен, и переворачиваю свою карту безо всякого энтузиазма. Я даже не смотрю на нее, ибо, во-первых, не верю в свой выигрыш, а во-вторых, мне такая игра совершенно не интересна. Я-то думал, здесь можно будет пошевелить мозгами, а тут — такой примитив! Мысленно я уже начинаю выдумывать благовидный предлог, чтобы покинуть это благородное сборище.

— Гляди-ка! — слышу я восклицание Графа. — Вот это да!

Я смотрю на стол. На столе картинкой вверх лежит моя карта. И карта эта — пиковый туз!

— Везет! — ревниво восклицает Генерал.

Герцог хранит невозмутимость, хотя эту невозмутимость тут же пытается атаковать Граф:

— Что же это Вы, Герцог? Вам, по всему видно, сегодня не фартит!

— Случайность! — сухо отвечает Герцог. — Я готов поставить "понт", что в следующий раз я выиграю!

Граф и Генерал вопросительно смотрят на меня. Герцог, хотя выражения его лица мне не видно, судя по всему, тоже ожидает моего ответа.

— Не стоит, господа, — говорю я. Случай с неожиданным тузом меня, конечно, весьма удивил, но все равно — дурацкая какая-то игра! — Я больше играть не буду!

И даже привстаю со своего места, прежде, чем меня пытаются остановить. А остановить меня стремятся сразу все.

— Ну, куда же вы! — простирает руки в стороны Граф.

— При таком везении — и отказываться от игры... — неодобрительно покачивает головой Генерал.

— Вы должны дать шанс мне отыграться! — настоятельно убеждает меня Герцог. — Согласитесь, невежливо вот так, прийти, всех обыграть, и оставить компанию!

— Это какая-то глупая игра, — высказываю я честно свое мнение. — В ней я не вижу никакого смысла!

В ответ Герцог только разводит руками:

— Мы же договорились, что начнем с самого простого! На свете существует много увлекательных карточных игр, и я Вам торжественно обещаю, в присутствии этих вот уважаемых господ, что берусь обучить Вас всему, что знаю сам! Оставайтесь!

И действительно, думаю я, как-то невежливо уходить вот так сразу. И присаживаюсь к столу снова.

— Но для начала, — весомо высказывается Герцог, тасуя карты. — Я хочу взять у вас реванш в ЭТОЙ игре!

Честно говоря, мне не хочется продолжать эту игру, но что делать? Герцог, наклоняясь над столом, смотрит мне прямо в глаза, и произносит, придавая максимум значительности собственным словам:

— Если я Вам проиграю и на этот раз, то с меня "понт"!

— Ага! — азартно восклицает Граф. — Смотрите-ка, до чего Герцога довели!

— А если проиграю я? — задаю я Герцогу встречный вопрос.

— Тогда я просто останусь удовлетворен своим выигрышем, — отвечает мне Герцог. — Идет?

Я колеблюсь в своих раздумьях недолго. Я ведь и так уже согласился на еще один кон игры. А тут мне предлагают "понт" в случае моего выигрыша, причем в случае своего проигрыша я ничем не рискую!

Я медленно, но утвердительно киваю. И снова две карты ложатся на стол.

— Одновременно! — предлагает мне Герцог, и мы с ним в один и тот же момент вскрываем каждый свою карту. У него — валет, у меня — дама! Я снова выиграл!

— Ага! — снова увлеченно восклицает Граф, а Генерал только бурчит себе что-то под нос, однако тоже весьма эмоционально. Герцог, стиснув зубы, изо всех сил старается сохранить невозмутимое выражение лица.

— Я выиграл? — спрашиваю я, обращаясь ко всем присутствующим. Их бурный отклик окончательно уверяет меня в том, что только что я заработал свой первый в жизни "понт"! Причем, как легко, и насколько непринужденно! Для этого мне, в буквальном смысле слова, потребовалось лишь пальцем шевельнуть!

— Еще! — скрипит зубами Герцог. — На тех же условиях!

— Погодите! — вдруг вступает в разговор Граф. — Минуточку! Я решительно протестую! Я, конечно, понимаю, что господину Герцогу чрезвычайно обидно проигрывать три раза подряд человеку, который видит карты чуть ли не первый раз в жизни. Но прошу понять и нас с Генералом! Нам было чрезвычайно увлекательно наблюдать за вашим состязанием, но теперь и мы с превеликим удовольствием приняли бы самое активное участие в игре!

Генерал самым категорическим образом поддерживает этот протест.

— Сдавайте-ка на всех! — рокочет он. — Я тоже ставлю "понт" на то, что мне достанется старшая!

— И я! — восторженно восклицает Граф. — Я тоже ставлю "понт"!

— И Вы? — спрашивает меня в упор Герцог. Я в замешательстве оглядываю всю собравшуюся компанию. Они выглядят весьма возбужденными, их жесты выражают крайнее нетерпение, а глаза сверкают даже в том сумраке, что окутывает их лица. Да я и сам чувствую неведомое мне доселе возбуждение! И я снова согласно киваю головой.

— Скажите это вслух, — предлагает мне Герцог, и я не стал заставлять его ждать.

— Ставлю "понт"! — объявляю я во всеуслышание, одновременно прислушиваясь к бушующим внутри меня чувствам. Сердце бешено колотится в груди, легким не хватает воздуха, в ушах звенит. И даже та мысль, что только что поставленный мной на кон "понт", по сути дела, является не моим, не может меня отрезвить.

На стол ложится четыре карты, и каждый из игроков тут же вскрывает свою.

— Ну, вы посмотрите только! — всплескивает руками Граф.

— Везет новичку! — раскатисто грохочет Генерал.

Я снова выиграл!

Неописуемое чувство! Сама удача привела меня в эту таинственную комнату, свела с этим сборищем азартных игроков! И вот теперь каждый из них уже проиграл мне, а значит, у меня в распоряжении уже четыре "понта"! Еще немного, и я смогу самостоятельно оплатить штраф, присужденный мне за злополучный "застольный" конкурс!

И снова — карты на столе, и снова мне везет! Кровь приливает к моим щекам, а то, что уши мои пылают, как факелы, я ощущаю, даже не видя, и не дотрагиваясь до них...

И лишь много позже, самым уже вечером, я лежу в своей комнате, на своей кровати, и смотрю в потолок, на свое отражение. Мне противно смотреть на него, но я все равно лежу и смотрю сам себе прямо в глаза, высказывая о себе самом самые нелестные мнения.

Как я позволил себе попасть в такую переделку? Какая непростительная глупость с моей стороны!

А ведь как хорошо все начиналось! Так было легко и приятно выигрывать "понты", не прилагая к этому ровным счетом никаких усилий! Удача сопутствовала мне, и я ощущал себя покорителем этого мира!

Я и не заметил, как все вдруг переменилось. Как вдруг мне перестало везти, и как быстро я проиграл все те "понты", что только что с такой легкостью заработал!

И как стыдно вспоминать теперь, что в пылу азарта я согласился на предложение Герцога сыграть "в долг", в счет будущего выигрыша. И как снова не случилось этого самого выигрыша. И как великодушные игроки позволили мне попытаться отыграться. И как у меня не получилось и этого, а долг мой все продолжал неумолимо расти...

Когда я, наконец, нашел в себе силы завершить игру, когда был подведен неутешительный для меня итог, Герцог милостиво согласился взять на себя оплату всех моих долгов перед Графом и Генералом. Но не просто так...

И вот теперь — я лежу на кровати в своей комнате, и мне стыдно смотреть самому себе в глаза. Какая незадача! Еще с утра ничто не предвещало беды! А вот теперь — я весь в долгах, и срок уплаты этих долгов — завтрашний день... Ужасно!

Впрочем, великодушный Герцог выдвинул и альтернативное условие. Правда, высказался как-то туманно. Что-то вроде того, что завтра и поговорим. Намекнул, что вместо "понтов" он согласен принять от меня некую неведомую мне пока услугу.

Герцог взял меня на крючок, и теперь, как я понимаю, был намерен использовать в каких-то своих, мне неведомых целях. И, кто знает, не было ли это все подстроено заранее?

Так это, или нет, но что мне теперь делать? Где и как раздобыть "понтов"?

Я чувствую, что рассказать все, что со мной случилось, Барону я не смогу — стыдно!

А кто у меня есть еще в этом мире, кроме Барона?

Подумать только, как я одинок в этом мире! Как беззащитен! И как несчастен!

И вот, в самый разгар этих моих переживаний, ко мне в комнату, предварительно постучав, входит Маркиза! Я рад ее появлению чрезвычайно, и первое мое побуждение — сейчас же выложить ей все то, что скопилось у меня на душе. Правда, второе, более осознанное побуждение — прямо противоположно первому.

Впрочем, она и сама замечает мое душевное состояние.

— Вы грустите, Рыцарь Макмагон? — спрашивает она меня участливо. — Возможно, я зашла не вовремя?

— Нет, нет! — поспешно отзываюсь я. Меньше всего мне хочется, чтобы она уходила, оставив меня наедине с собственными душевными терзаниями.

— Но, я вижу, что Вам плохо? — осведомляется она, присаживаясь рядом и беря меня за руку.

Я неопределенно мотаю головой. Мне страшно хочется все рассказать ей тут же, и я снова еле удерживаю себя от этого.

Но Маркиза неожиданно сама проявляет решительность.

— Расскажите! — требует она у меня. — Немедленно расскажите, что с Вами случилось!

И я, скрепя сердце, рассказываю ей все. От начала и до конца. Она внимательно слушает мой рассказ, глядя прямо мне в глаза. В то время, как мой взгляд устремлен в основном в направлении пола. Мне очень стыдно за собственную глупость.

Я жду реакции Маркизы, жду с затаенным сердцем. И эта реакция, в какой-то мере неожиданно, оказывается как нельзя более целительной для моей истерзанной страданиями души.

— О, Герцог превосходно умеет устроить подобную пакость! — с нескрываемым возмущением восклицает Маркиза по окончании моего повествования. Я чувствую, что она преисполнена ко мне жалости и сочувствия, и от этого в душе у меня как будто проходит теплая волна.

— Какой подлец! — продолжает Маркиза. А потом вдруг, и опять совершенно для меня неожиданно, обнимает меня своими руками, и, приблизив свои губы к моему уху, шепчет:

— Не беспокойся, мой милый, мы обязательно выпутаемся! Мы справимся! Моих "понтов" должно хватить...

Я обескуражен! Я вновь морально раздавлен — второй раз за вечер! Это выходит, что я...

Но додумать свою мысль мне не хватает времени. Губы Маркизы вдруг соприкасаются с моими губами, и я, как мне кажется, начинаю терять сознание...

...А потом мы просто лежим в постели, совсем рядом друг с другом, и ее голова покоится у меня на плече. И мне приятна ее близость, хотя все и произошло так неожиданно. И совершенно непонятно, о чем сейчас можно было бы говорить. Но надо. И именно о том, что я не могу принять от нее тех жертв, что она предлагает. Она совсем не обязана расставаться со своими "понтами" из-за моей глупости.

Я пытаюсь высказать ей все это, но она, улыбнувшись, закрывает мне рот своей рукой.

— Молчи, — говорит она мне тихонько. — Не говори ничего, не надо!

Как же так? Как это — не надо?

— Это ведь я тебя оживила! — горячо и таинственно шепчет она мне на ухо. — Я всегда верила, что судьбою мне предназначен Рыцарь, и я загадала тебя! Как давно я мечтала ввести тебя в Сценарий Пьесы, и вот, наконец, моя мечта сбылась! И мы будем счастливы, вместе — ты и я!

Я молчу, не зная, что и думать. У меня просто не получается думать. А она уже снова нежно целует меня в губы, и рука ее обнимает меня за шею. Честное слово, все это очень приятно, но все же... Все же...

А она все шепчет мне:

— Я полюбила тебя еще задолго до того, как ты появился. Я знала, что ты есть, и что наша встреча — это лишь вопрос времени! Я верила в тебя, в твое существование...

Мне весьма неловко. Весь скромный мой опыт способен доказать лишь то, что я вряд ли могу оправдать такую страстную веру в меня.

— Но пойми, что я сам еще не знаю, кто я такой! — мягко протестую я, неуверенно пытаясь отстраниться от ее объятий. — Как же ты можешь знать это обо мне?

— Я чувствую! Я это чувствую своим сердцем! Ты — мой сказочный Рыцарь! И раз уж ты появился, как я того и ждала, значит, ты именно такой, каким я тебя видела в своих снах!

И вновь у меня нет, и не может быть никакого внятного ответа...

А еще потом она, снова склонив голову на мое плечо, просит меня:

— Расскажи мне о своих подвигах! Расскажи мне о том, какой ты смелый и мужественный!

Мое смятение трудно описать. Я молчу в недоумении. О каких подвигах идет речь? И я бы задал ей этот вопрос, если бы не чувствовал, что в данной ситуации он будет звучать совсем неуместно. Сама она только что совершила поступок, который, вполне возможно, следовало бы назвать подвигом.

Я просто молчу.

— Ну, что же ты? — снова просит она. — Услади слух своей дамы рассказами о своих дальних походах и завоеваниях. Поведай о трудностях, которые ты преодолел на своем пути к победе!

Я полностью потерян. Я совершенно не знаю, как вести себя в подобной ситуации. Все это так неожиданно, и так странно... Рядом со мной — женщина, которая признается мне в любви. Что я могу ответить ей на это? Какие чувства я сам испытываю к ней? Способен ли я вообще на какие-нибудь чувства?

Она, наконец, уходит к себе, а я все еще лежу в постели, и не могу уснуть. И ничего не могу обнаружить в своих мыслях, кроме очевидной сумятицы! Лишь вся та череда невероятных событий и впечатлений прошедшего дня яркими всполохами мелькает в моем мозгу.

И, при всей своей чудовищности, ощущение дневного моего позора все же отходит на второй план. А на первый выходит она — Маркиза! Какая она странная, и какая удивительная! Я совершенно не могу понять ни ее, ни своего собственного отношения к ней.

Мне кажется, что она сама вообразила про меня много такого, чему я совершенно не готов, чему просто не могу соответствовать. Мне кажется, что она сама могла бы рассказать о моих "подвигах" гораздо больше, чем я сам.

"Завтра будет новый день" — думаю я, и снова ощущаю полное смятение своих чувств. Я даже не знаю, жду ли я его — этот завтрашний день — с надеждой, или же боюсь его неминуемого наступления?

Глава 10.

— Хватит прохлаждаться! — заявляет мне Барон на следующий же день. — Пора приниматься за настоящую работу!

Я старательно пытаюсь изобразить на своем лице энтузиазм.

— Сегодня у нас понедельник — день весьма ответственный. Начало рабочей недели. Все достойные уважения персонажи сегодня начинают работу над новым Актом Пьесы. Сегодня каждый из них пишет собственный вариант Сценария Пьесы! И я предлагаю тебе безотлагательно заняться тем же!

Таким сообщением я немного обескуражен. Как это — уже сегодня? Честно говоря, я думал, что у меня еще есть некоторый запас времени. Ведь я даже еще не заглядывал в уже написанный и сыгранный Сценарий Пьесы... Правда, Барон этого не знает. Ох, много же чего не знает обо мне Барон!

— Пойми, — начинает объяснять мне Барон, — вся наша жизнь происходит по установленному графику. Если ты стремишься стать полноценным членом общества, у тебя нет иного способа, как следовать установленному расписанию его жизнедеятельности. Сегодня понедельник — день творчества. Все пишут свои варианты Сценария Пьесы, ее следующего Акта. Эта работа продолжается и во вторник, но еще до завтрашнего ужина вариант Сценария должен быть уже надлежащим образом оформлен. Кто опоздал, тот не успел. Понимаешь?

Я старательно делаю вид, что понимаю. Барон продолжает:

— Не сделав эту работу, или сделав ее позже установленного срока, ты рискуешь столкнуться сразу с целым рядом крайне негативных последствий. Во-первых, ты, что очевидно, не получишь "понтов" за свою творческую работу. Но не это главное. Еще важнее то, что ты уже не участвуешь в определении дальнейшего развития сюжета Пьесы! А значит — это кто-то делает за тебя. И в лучшем для тебя случае в следующем акте Пьесы ты просто не появишься на Сцене! При этом ты, что столь же очевидно, не сможешь заработать "понтов" за актерскую игру. Будешь сидеть в зрительном зале, и смотреть, как эти самые "понты" зарабатывает кто-то другой!

— А в худшем? — спрашиваю я у Барона.

— Самое плохое — это то, что, не создав собственного варианта Сценария Пьесы, ты предоставляешь возможность любому другому определить за тебя твою роль на Сцене! Возможность написать партию твоего сценического персонажа, совершенно не считаясь с твоим собственным мнением! И ты, выйдя на Сцену, будешь вынужден играть роль, написанную кем-то за тебя...

Барон выразительно смотрит на меня.

— А если ты представишь, что Сценарий этого Акта Пьесы плавно перетекает в следующий, то сможешь понять, чего может стоить для тебя потеря этих двух дней! Вполне вероятно, что ситуация, которую ты всего лишь на краткий миг выпустил из-под своего контроля, уже не предоставит тебе второго шанса. Быть может, уже не окажется у тебя никакой возможности что-то изменить в сценической судьбе своего персонажа! И единственное, что тебе останется — это исполнение роли, где все твои действия, поступки, мысли будут определяться чьей-то сторонней волей!

Зловеще ухмыляющийся мысленный образ Герцога начинает витать где-то рядом.

— Так вот, — продолжает Барон назидательным тоном, — считай, что с этого дня у тебя начинается настоящая жизнь, настоящее твое участие в Пьесе! Надеюсь, ты прочел Сценарий предыдущих Актов Пьесы?

Что ему ответить? Я решаю сказать ему правду.

— Нет, — отвечаю.

Барон в отчаянии хватается за голову.

— Чем же ты все это время занимался? — стонет он.

Теперь я решаю правды не говорить.

— Классиков читал, — говорю.

Это несколько успокаивает Барона.

— Ну, и то хорошо! Да и последний Акт Пьесы ты, в общем-то, наблюдал своими глазами. А о позапрошлом Акте я тебе тоже кое-что рассказывал, — вспоминает Барон.

Я убедительно киваю в ответ.

— Ну, хорошо, — говорит мне Барон. — Для начала тебе теоретической базы хватит. А насчет практических навыков...

И с некоторым сомнением смотрит на меня.

— Как сам думаешь, — спрашивает он меня, — сможешь самостоятельно написать собственный вариант Сценария Акта Пьесы?

Я неуверенно пожимаю плечами.

— Надо попробовать... — говорю неуверенно.

Этот ответ Барона явно не удовлетворяет. Он открывает рот, чтобы мне что-то сказать, но так и молчит с открытым ртом, о чем-то про себя размышляя.

— Ладно, — говорит он мне, наконец. — Попробуй, хотя бы. А я вечером посмотрю, что у тебя получилось, и если что — помогу.

И уходит. А я остаюсь. Остаюсь один на один с задачей, к решению которой не знаю, как и приступить.

Я ложусь на кровать, и закрываю глаза. Пытаюсь вспомнить все нравоучительные наставления Барона, касающиеся этой темы.

Первое — мой вариант Сценария должен вписываться в общий контекст Пьесы. А каков у Пьесы этот самый общий контекст? Этого я не знаю. Может быть, и знал бы, если бы вовремя изучил предыдущий Сценарий Пьесы.

Может, отложить появление моего персонажа на Сцене до следующей недели? За это время я уж точно смогу подготовиться! Но именно от этого меня только что остерег Барон. Если я не напишу Сценария своей собственной роли, это еще не значит, что я не появлюсь на Сцене. Весь вопрос, что за роль будет мне на ней уготована... И, быть может, тот же Герцог в этот самый момент уже пишет за меня партию моего сценического персонажа!

Я просто обязан написать Сценарий своей роли самостоятельно! Мне надо срочно придумать своему персонажу "подвиги", великие и удивительные!

И тут в дверь мою кто-то стучит. На пороге стоит Герольд, с видом весьма важным и официальным.

— Рыцарь Макмагон! Вас желает видеть Его Величество! — провозглашает он прямо с порога. Я удивлен.

— Зачем? — спрашиваю первое попавшееся.

Герольд меряет меня своим высокомерным взглядом. Потом отвечает:

— Никогда не задавайте таких вопросов. Во-первых, это неприлично. Если Его Величество изъявляет желание Вас видеть, значит, таково его желание, вот и весь ответ на вопрос "зачем?". Если же Вас интересует, о чем Его Величество хочет с Вами побеседовать, то я об этом не уведомлен. Я тоже не задаю Его Величеству вопросов. Я только исполняю указания Его Величества!

— Ладно! — соглашаюсь я, не собираясь вступать с Герольдом в споры. — И что дальше?

— Его Величество желает видеть Вас немедленно! — торжественно произносит Герольд, продолжая смотреть на меня, абсолютно не мигая.

— Прямо сейчас? Но я занят! — пытаюсь я протестовать.

— Его Величество не любит, когда его желания исполняются ненадлежащим образом! — официальным тоном вещает Герольд. — Его Величество будет очень недоволен таким Вашим поведением! В Ваших интересах исполнить волю Его Величества!

Что мне остается делать? Приглашение выглядит чрезвычайно настоятельным, и, как видно, отклонить его я никак не могу. Я поднимаюсь с кровати, на которой только что лежал.

— Форма одежды — парадная! — сообщает мне в виде пояснения Герольд. После чего объявляет, что он будет ожидать меня в коридоре. Проявив все-таки хоть какую-то деликатность, он выходит из моей комнаты. А я начинаю одеваться.

Ох уж мне эта "парадная форма одежды"! Кто только придумал эту самую форму, и почему, скажите мне, из всех видов одежды она самая неудобная? Из каких таких соображений ее изобрели именно такой?

Все эти мысли проносятся у меня в голове, покуда я натягиваю на себя узкие панталоны, пытаюсь втиснуться в туфли с большими золочеными пряжками, и расправляю кружевные манжеты. Оглядываю себя в зеркало, и наблюдаю там расфуфыренного типа с весьма недовольным выражением лица и не слишком опрятной прической. Наскоро причесавшись, я все равно никак не могу понравиться себе.

На голову я надеваю шляпу с длинным белым пером. Снова смотрю на себя в зеркало. Поля шляпы скрывают половину моего лица, что от нее и требуется.

Выхожу в коридор. Герольд, как и обещал, стоит в позе торжественной статуи прямо возле моих дверей. При моем появлении Герольд критическим взглядом проходится по моему одеянию сверху донизу, и остается им очень недоволен.

Безо всякого предупреждения, он быстро начинает что-то в моей одежде поправлять, одергивать, заправлять и выпускать. Я стою, слегка расставив руки, чувствуя себя весьма глупо.

— Примерно вот так! — говорит, наконец, Герольд, хотя в его интонации явственно читается, что идеала ему достичь не удалось. Подведя меня к ближайшему зеркалу в коридоре, он демонстрирует мне меня самого, как бы заново знакомя нас — вот, мол, ознакомьтесь, Рыцарь, с внешним видом, достойным аудиенции у Короля!

— А теперь, — объявляет Герольд не терпящим возражений тоном. — Я препровожу Вас на аудиенцию с Его Величеством!

И, приняв вид еще более важный и торжественный, повернувшись в нужном направлении, начинает степенно вышагивать вдоль коридора. Причем шествует ровно по его середине, что вынуждает меня следовать несколько сбоку и сзади от этого официального представителя монаршей воли.

Не смотря на заявление Герольда о большой срочности дела, наша с ним процессия двигается не слишком спешно. Со стороны она выглядит весьма торжественно, однако никаких сторонних наблюдателей, способных дать ей такую оценку, мы не встречаем.

Но я уже привык, что существующие порядки и правила зачастую бывают труднопостижимы. Прежде, чем вникать в глубинную сущность каких-либо категорических требований, следует безусловно принять сам факт их существования, и беспрекословно им подчиниться. Поэтому я, не пускаясь в дальнейшие умствования, пытаюсь подстроить свой шаг под мерный метроном Герольда, мысленно силясь проникнуть в свое ближайшее будущее.

Что я знаю о Короле? Знаю только то, что он здесь самый главный. Главный персонаж в Пьесе, и, соответственно, главная фигура в межсценной жизни. Следовательно, мне с ним следует держаться по возможности почтительно, всячески выказывать свое к нему уважение — уважение к его роли в Пьесе и общественной жизни. Вполне вероятно, что этот человек заслужил право на главную роль своими выдающимися личностными качествами. Возможно, что он — самый талантливый из актеров. Возможно, что никто, кроме него, просто не справился бы с той ролью, что вынужден исполнять он.

Короля до этого я имел счастье видеть за общей трапезой, да еще на Сцене, в недавнем Акте Пьесы. Пару раз мы сталкивались с ним почти нос к носу, но каждый раз он проходил мимо меня, как будто в упор не замечая. Памятуя наставления Барона, я не предпринимал никаких самостоятельных попыток завладеть его вниманием. До сегодняшнего дня Король старательно делал вид, что факт моего существования ему неизвестен, и это ему блестяще удавалось.

И вдруг — он приглашает меня на аудиенцию! Возможно, мне следует гордиться подобного рода приглашением. Весьма вероятно, такая честь выпадает далеко не каждому актеру. Какому-нибудь второстепенному персонажу вряд ли приходится даже мечтать удостоиться личной аудиенции Короля!

Я все больше склоняюсь к мысли, что предстоящая аудиенция — знак высочайшего ко мне расположения. Наверное, я должен испытывать глубокую благодарность за оказанную мне честь. И, наверное, мне сразу же надлежит высказать свою признательность в его адрес!

Тем временем, мы с Герольдом выходим на просторы Центрального Зала, и торжественно пересекаем его по направлению к дверям в Актовый Зал. У этих дверей мы и останавливаемся. Герольд поворачивается ко мне и еще раз взыскательно осматривает мой наряд. Едва заметно морщится.

— Вам следовало бы посетить мои занятия по теории и практике куртуазного маньеризма! — говорит он мне. — У Вас, Рыцарь, я замечаю практически полное отсутствие хороших манер. Это способно сказаться на Вашей судьбе самым печальным образом!

Я поспешно киваю, давая понять, что принял его рекомендации к сведению и уделю им значение, какого они заслуживают.

— А сейчас я дам Вам бесплатные рекомендации, — далее говорит мне Герольд. — Тем более, что Вы в них отчаянно нуждаетесь. Сейчас я войду в зал, и объявлю Его Величеству о Вашем прибытии. Вы в это время стоите у двери, ни в коем случае не обнаруживая своего присутствия. Вы наблюдаете за мной. Когда я сделаю такой вот жест, — Герольд демонстрирует мне сложную конфигурацию своего тела и рук, — вы прошествуете в зал. С порога Вы обязаны сделать такой вот поклон. Смотрите!

Герольд изображает сложную пластическую композицию, в которой участвуют все части человеческого тела, причудливо изгибаясь и прогибаясь. После чего требует от меня, чтобы я воспроизвел изображенный им этюд с возможно большей точностью. Я честно пытаюсь это сделать, но результаты моих упражнений Герольда не впечатляют.

Еще раз он повторяет свою пантомиму, и еще раз я старательно пытаюсь ее воспроизвести. После чего вопросительно смотрю на Герольда. Его взгляд, даже сквозь все его напускное бесстрастие, сверкает отчаянием.

Интересно, думаю я, неужели из-за этого моя аудиенция с Королем может не состояться?

По-видимому, та же дилемма терзает и сознание Герольда. Мне становится его жалко.

Я нахожу единственный возможный в этой ситуации выход. Я еще раз изображаю церемониальное приветствие, пытаясь исполнить его максимально униженно и раболепно. Выражение лица Герольда неожиданно светлеет.

— Вот! — отмечает он почти радостно, и, на секунду отдав должное моей старательности, готов продолжить объяснение сложных правил дворцового этикета.

— На Сцене Вы увидите сидение, специально предназначенное для Вас. Дойдя до него, Вы должны еще раз засвидетельствовать свое почтение Его Величеству. Соблаговолите еще раз показать мне, как это у Вас получается.

Я снова совершаю весь комплекс надлежащих физических упражнений. При этом мысленно отмечая, что от раза к разу это удается мне все непринужденнее. Герольд разделяет мое удовлетворение результатом собственных усилий.

— Шляпу в присутствии Его Величества не надевать! — дает он мне дальнейшие инструкции.

— Наверное, я вообще зря взял ее с собой? — задаю я ему вопрос.

Герольд смотрит на меня почти с возмущением.

— Шляпа обязательно должна быть у Вас в руках! — говорит он мне тоном, не допускающим никаких в этом сомнений. И я безусловно принимаю в свое сознание эту непреложную истину. Герольд продолжает:

— Без соизволения Его Величества на стул не садиться! Беседу первым не начинать! Вопросы не задавать! Обращаться к Его Величеству только "Ваше Величество"! Можно — "Ваше Королевское Величество". Такой экспромт допускается. Вести себя сдержанно, вызывающих поз не принимать! Его Величество сам соизволит определить, когда начать аудиенцию, а когда ее закончить. Безусловно следовать его пожеланиям! По окончанию аудиенции немедленно покинуть помещение! Перед этим — два раза поклонившись! Один раз — встав со стула, второй раз — у дверей. Движение к дверям осуществлять спиной вперед, чтобы не показывать Его Величеству свою спину! Это считается ярким признаком дурного тона! Все усвоили?

Я киваю головой, при этом Герольд снова меряет меня взглядом, исполненным великого сомнения. В конце концов, он решительно отставляет в сторону все свои душевные тревоги и терзания. Подходит к двустворчатой двери в Актовый Зал, и медленно, торжественно, распахивает их. Застыв на мгновение в проеме, он начинает свое движение вглубь, размеренно и четко печатая шаги своими туфлями. Звук его шагов раздается под сводами Актового Зала, придавая всему образу Герольда какую-то дополнительную торжественность. Совершив ровно три шага, Герольд останавливается, застывает на целую секунду в совершенно неподвижной позе, после чего совершает не лишенный изящества поворот в направлении, где, по-видимому, и находится Король.

— Рыцарь Макмагон! — объявляет он звучным, хорошо поставленным голосом, что даже я сам поневоле залюбовался, как красиво и внушительно может звучать мое собственное имя, — Просит аудиенции Его Величества!

"Просит!" Кто кого просит об аудиенции? Впрочем, совсем не эти вопросы меня должны заботить в этот момент. Оказавшись в атмосфере высокого официоза, я подвергаюсь едва ли описуемому волнению. Я мысленно еще раз повторяю все полученные от Герольда инструкции касательно правил поведения в присутствии Короля, и уже отнюдь не так уверен, что столь хорошо их усвоил.

Тем временем Герольд, находящийся в зоне моей видимости, делает, наконец, тот самый жест, который и должен был предварить мое появление в помещении актового Зала. Сняв шляпу, я, стараясь по возможности подражать манере поведения Герольда, вхожу в Актовый Зал, поворачиваюсь, и, даже толком не видя кому, совершаю тот самый отрепетированный заранее поклон-реверанс.

Подняв глаза, я, наконец, могу лицезреть Короля во всем блеске его величия.

Его Величество восседает на троне, стоящем на возвышении Сцены. В ореоле света, льющегося откуда-то сверху, его золоченые одежды просто ослепляют своим ярким блеском. Потрясающее зрелище!

— Идите к Его Величеству, — не шевеля губами, шепчет мне Герольд. — Стул видите?

Я вижу стул, стоящий у самого подножия трона, и выглядевший на фоне всего окружающего великолепия довольно сиротливо. Как видно, это место и предназначается мне.

Я двигаюсь по направлению к Сцене, а дойдя до нее, восхожу на нее по боковой лестнице.

Я впервые вступаю на Сцену! На то самое место, где разыгрываются все главные мировые события, где и происходит вся настоящая жизнь. Где плоды каждодневной работы всего многочисленного сообщества актеров выливаются в полнозвучный заключительный аккорд Спектакля!

Подойдя к предназначенному мне стулу, я вовремя вспоминаю наставления Герольда, и поспешно совершаю поклон в сторону человека, восседающего на троне. Поклон выходит не таким уж изящным, и я панически соображаю, не сделать ли еще один? Или же именно этим я нарушу еще какое-нибудь правило?

— Садись! — обращается ко мне Король, избавляя от нарастающей мысленной паники.

— Спасибо, Ваше Величество! — произношу я, и присаживаюсь на стул. И поднимаю глаза на Короля.

Вблизи Король смотрится еще более эффектно, чем издали. Я смотрю на него снизу вверх, и яркий свет бьет мне прямо в глаза. И от этого кажется, как будто сам Король излучает сияние.

Король молчит, наверное, для того, чтобы я мог полностью проникнуться величественностью его образа.

— Ну, что? — обращается он ко мне по прошествии некоторого времени. — Нравится тебе тут у нас?

Тон его речи не кажется мне таким уж официальным. Вроде бы даже некоторое дружелюбие чудится мне.

— Да, Ваше Величество! — поспешно отвечаю я, и замечаю, что Король удовлетворенно кивает мне в ответ головой.

— Так я и думал, — замечает он. И тут же задает следующий вопрос. — А что ты знаешь о нашем мире? Какое представление ты имеешь о Пьесе, в которой тебе предстоит принять участие?

Такого вопроса следовало ожидать! Но стройный ответ на него мне дать очень сложно. Ведь каждый день я узнаю об окружающем меня мире так много нового, и каждый раз мое представление о нем меняется до неузнаваемости. Вместе с тем, я ощущаю, что сейчас не время, и не место для излияния своих собственных, крайне невнятных и сумбурных впечатлений. Сейчас от меня требуется ответ совсем иного рода. И тут, как мне кажется, уместнее всего было бы просто пересказать все то, что сообщал мне о мире и о Пьесе Барон.

И я начинаю старательно, по памяти, пересказывать баронские лекции. И одновременно отмечаю, что Король вполне доволен тем, что слышит из моих уст.

— Так, так, — приговаривает он на протяжении всего моего рассказа. А потом задает вопрос. — Кто преподал тебе сию мудрость?

Я честно отвечаю на этот вопрос.

— Понятно, — снова говорит Король. — А теперь слушай, что я тебе скажу!

Он делает многозначительную паузу и, как мне кажется, смотрит мне прямо в глаза.

— Барон, конечно, прав. Мир наш прямо-таки пропитан творчеством, и каждый его обитатель имеет полную и безусловную свободу творческой самореализации в той роли, что ему досталась в нашей Пьесе. Причем не только в качестве актера, но и сценариста, и, я бы даже сказал, драматурга! Особо одаренные личности могут проявить и свои режиссерские способности! Да, это и есть настоящая, истинная свобода творчества! Как сказано у классика — "Театр — это жизнь, и в нем актеры — люди"!

Цитата неожиданно оказывается мне знакомой, что я и спешу продемонстрировать своему собеседнику серией мелких утвердительных кивков. Король, между тем, продолжает:

— Именно в условиях Пьесы всякая личность, способная к творчеству, имеет полную возможность проявить себя, раскрыть весь спектр присущих ей талантов и способностей. И в этой связи я спрашиваю тебя — как видишь ты свою собственную роль в нашей общей Пьесе?

Этот вопрос снова ставит меня в тупик. Я совершенно не знаю, как я вижу свою роль. Король, судя по всему, догадывается об этом обстоятельстве. Поэтому он и не ждет от меня никакого ответа, а продолжает свою речь:

— Пьеса — это плод коллективного творчества. Каждый Акт Пьесы — это плод совместных усилий участвующих в нем актеров. От слаженности их действий зависит успешное исполнение Спектакля, и, в конечном счете, всей Пьесы!

Я считаю необходимым высказать свое полное согласие с этой мыслью. Король весьма благодушно принимает мой ответ, и продолжает развивать свою мысль дальше:

— Отсюда следует логичный вывод, что, хотя для способного человека в мире нашем всегда найдется место индивидуальному творчеству, однако реализоваться оно может лишь при условии позитивного своего влияния на общие наши цели и задачи. Таким образом, сообщество творческих личностей выступает как единый творческий организм, который и называется Обществом.

Я продолжаю внимать Королю, изобразив на своем лице самую крайнюю степень заинтересованности.

— Право считать себя членом Общества — это величайшая привилегия, которую может заслужить каждый отдельно взятый актер! Право участвовать в общем для всех нас деле, право внести в него свой личный вклад! Право выступать на Сцене, право участвовать в Пьесе! Нет ничего в этом мире, что было бы столь же ценно! Понимаешь ли ты это?

Вопросив, Король замолкает, в ожидании моего ответа.

— Понимаю, Ваше Величество! — спешу ответить я тоном, не оставляющих никаких в этом сомнений.

— Да, это величайшая честь! — продолжает Король, и его интонации приобретают все большую и большую торжественность. — Но эта честь, эта привилегия не может быть дарована всем и каждому. Ее нужно еще заслужить! Участие в Пьесе не может быть доверено тому, кто не достоин этого! Ответь мне, что, по твоему мнению, является самым важным условием, которому должен соответствовать всякий актер, для того, чтобы ему было доверено исполнение в Пьесе значительной роли?

Такой вопрос на секунду повергает меня в замешательство. Но уже через мгновение спасительная мысль озаряет мое сознание.

— Актерский талант! — спешу ответить я, нисколько не задумываясь.

А зря. Я гляжу на Короля, и вижу, как он морщится от такого моего ответа. Он ему явно не по вкусу.

— Талант... — произносит Король пренебрежительно, и даже с какой-то досадой в голосе. — Все мы тут — таланты... Целое сборище гениальностей...

Я молчу, переживая свой явный промах, и сознавая полную свою неспособность хоть как-то его исправить.

— Я скажу тебе, что самое главное, — сообщает мне Король.

Я готов внимать всему тому, что он мне сейчас сообщит.

— Права не даются просто так, — назидательно вещает Король. — Прежде, чем заработать свое право на достойное участие в Пьесе, всякий актер должен добровольно и безусловно принять на себя и некие обязанности. Обязанности по отношению к Обществу. Принять те нормы поведения, что предписывает ему Общество. Соответствовать требованиям, что предъявляет ему Общество. Доказать тем самым, что он может и хочет стать полноправным членом Общества! Только тогда Общество сможет предоставить ему достойное место в своих рядах! Только тогда оно сможет доверить ему великое право участия в реализации своих грандиозных задач, своей великой цели!

Я медленно, со значительностью в жесте, киваю своей головой. Всем своим видом хочу я показать, что высказываемые Королем идеи находят у меня поддержку, основанную на глубоком их осмыслении.

— А индивидуальные наши таланты и способности, — говорит Король далее, — они и существуют только затем, чтобы мы достойно могли реализовать заслуженное нами право. Наш талант, безусловно, нужен Обществу, и мы с готовностью и благодарностью должны отдавать его на благо Пьесы! И тогда, и только тогда Общество само поможет тебе в реализации всех твоих амбициозных творческих замыслов! Всякий член Общества, доказавший свою приверженность общественным идеалам, взамен получает возможность своего творческого самовыражения. Понимаешь, о чем я говорю?

Я поспешно соглашаюсь с очередными доводами Короля.

— И совсем не то получает актер, стремящийся в первую очередь проявить свою собственную творческую индивидуальность. В итоге он лишь способен добиться совсем обратного! Противопоставлять свои личные интересы интересам Общества — по меньшей мере, неразумно. Глупо полагать, что мир создан для отдельной творческой индивидуальности, что бы она собой ни представляла. Пьеса не может быть исполнена одним актером, каким бы гениальным он ни был. Нелепо протестовать против общественных устоев. Такая достойная сожаления ситуация демонстрирует социальную незрелость индивида, который не в состоянии понять той простой истины, что и окружающий его мир, и Общество, и сама Пьеса гораздо старше и мудрее его самого. Что все общественные установления имеют смысл гораздо более глубокий, чем может постичь любой индивидуальный разум. Что, зачастую, дело даже не в самих требованиях и нормах — смысл еще глубже! Общество, таким образом, строго и взыскательно вопрошает у всякого кандидата в его члены — чем он готов пожертвовать ради него? От каких таких своих мелких частных интересов и личных представлений готов отречься он во имя общего дела, во имя пути к единой, грандиозной цели? Всякий достойный член Общества обязан безусловным образом принимать Его интересы, и подчинять этим интересам свои собственные! И только тогда он способен будет постичь ту поистине мудрую мысль, что цель, к которой стремится Общество — это и есть его собственная, личная цель!

Эта вдохновенная речь захватывает меня. Я чувствую, что меня начинают наполнять неведомые мне доселе эмоции — ведь мне так хочется стать достойным членом Общества!

Король снова умолкает, пристально глядя на меня. И, по-видимому, снова ждет от меня какого-то ответа.

— Да, Ваше Величество! — отвечаю я ему, и сам удивляюсь, насколько энергично у меня это выходит.

Король смотрит мне прямо в глаза, и, судя по всему, удовлетворен тем, что видит там. Потом он откидывается назад, на спинку своего трона, и снова задает мне вопрос:

— А знаешь ли ты, в чем состоят интересы Общества?

И я опять совершенно теряюсь с ответом. Более того, я чувствую, что любой ответ, который я смогу дать, рискует быть неудачным. К моему счастью, Король снова снисходителен к отсутствию у меня четко выраженной личной позиции. Он высказывает свои собственные соображения:

— Обществу нужно, чтобы каждый актер, принимающий участие в Пьесе, четко понимал свою сценическую роль. А это означает, в первую очередь, что он должен правильным образом осознавать пределы своей компетенции. И ни в коем случае не пытаться переступить через эти пределы. Не стремился бы к чрезмерному возвеличиванию своей степени участия в общем для всех для нас деле. Ибо такое гипертрофированное самомнение может привести к весьма нежелательным для Общества социальным потрясениям. А Обществу не нужны такие потрясения, Общество заинтересовано в стабильности. Ты, я уверен, уже познакомился со Сценарием Пьесы, а значит, уже имел возможность извлечь из этого некоторые выводы...

Вот он — очередной момент, когда мне остается лишь досадовать на себя за то, что я так до сих пор и не взялся за этот самый Сценарий! Но признаваться в этой своей очевидной оплошности сейчас я не считаю целесообразным. Вместо этого я со значением подтверждающее киваю головой. Король продолжает вещать:

— Я, как Король, в полном соответствии со своими должностными обязанностями, являюсь единоличным законным, уполномоченным представителем всего нашего Общества. Являюсь гарантом соблюдения общественных интересов, и неукоснительного исполнения личных обязательств каждого актера по отношению к Обществу. Такова уж моя роль — как бы я к ней не относился!

Всем своим внешним видом я спешу высказать всю степень своего уважения к роли Короля.

— Я вижу, — продолжает Король, — что в твоем лице Общество может получить еще одного своего достойного члена. Я вижу, что ты готов принять свое посильное участие в решении задач, и в достижении цели, что стоит перед Обществом и Пьесой. И я вижу, что ты способен полностью осознать груз личной, персональной своей ответственности за наше общее дело.

Говоря это, Король опять смотрит мне прямо в глаза, и после каждой из фраз делает паузу, которую я вынужден заполнять своими согласливыми восклицаниями.

— Мне нравится твоя социальная позиция, — комментирует Король мое поведение. — Активная личностная платформа должна быть у каждого, и я рад, что у тебя ее можно обнаружить. Обществу нужны такие члены, и оно, со своей стороны, готово будет оказать им всяческую поддержку! Что ты на это скажешь?

Что я могу на это сказать?

— Благодарю Вас, Ваше Величество!

Король снова кивает мне, весьма благосклонно. И, снова откинувшись на своем сиденье, говорит мне:

— Право, не стоит благодарности. Это моя роль, моя обязанность, мой долг перед Обществом. Теперь ты знаешь, что к чему в этом мире. Это обязательно должен знать каждый, и еще прежде, чем начнет свою активную сценическую жизнь. Такое знание способно принести лишь пользу. А незнание, напротив, способно будет только повредить. Никто, конечно, не собирается покушаться на твою личную свободу творчества — Потолок тому свидетель! Но и ты, в свою очередь, должен осознавать, чем чревата чрезмерная, так скажем, свобода... Поспешная, скажем так, свобода...

Позабыв все правила вежества, я сижу с раскрытым ртом. До этого момента я воспринимал нашу с Королем беседу как череду нравоучительных нотаций. Но вот сейчас мне начинает казаться, что смысл этой беседы кроется несколько глубже, чем я себе это представлял...

Король имеет возможность наблюдать все мое замешательство.

— Ладно! — говорит он мне, весьма миролюбиво. — Предлагаю тебе серьезно подумать над всем тем, что я тебе сейчас говорил. Ибо разговор наш не окончен. Мы продолжим его чуть позже.

Я вижу, что Король улыбается мне оттуда, с сияющих вершин своего величия. И я в ответ вымучиваю из себя какое-то подобие улыбки.

— Аудиенция окончена! — объявляет Король, всем своим видом демонстрируя, что так оно и есть.

Облегчение, испытываемое мной, невозможно описать! Я вскакиваю со своего стула, едва ощущая, как затекли мои ноги. Совершаю поклон в сторону Короля. И, не поворачиваясь к Королю спиной, начинаю пятиться задом, по возможности прикрывая свое лицо шляпой. Король замечает всю неловкость моих движений.

— Да ладно уж! — говорит он мне. — Брось эти политесы! Ступай!

Это пожелание я готов воспринять, как высочайшее разрешение идти лицом вперед, что с радостью и исполняю. У дверей, ведущих в Центральный Зал, я еще раз останавливаюсь, вновь поворачиваюсь к Королю, и совершаю еще один поклон. После чего, наконец, покидаю пределы Актового Зала.

Только сейчас я замечаю, как взволновано мое дыхание, как учащенно бьется мое сердце, как горячи мои щеки и уши. Только сейчас я имею возможность утереть свое совершенно мокрое от пота лицо.

В свою комнату я возвращаюсь с большой поспешностью, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркальных стенах коридоров. И мысли... Мысли возникают и путаются у меня в голове, и даже под ногами.

Наверное, это и есть то самое, о чем предупреждал меня Барон! Чуть только я появился в этом мире, как тут же совершенно разные его обитатели уже начали строить на моего сценического персонажа свои планы! Вчерашнее поведение Герцога возбудило во мне такие подозрения. А сегодня и Король начал делать мне довольно двусмысленные, но все же явственные намеки...

Что мне делать в этой ситуации, что предпринять? Как я должен лавировать между своими пожеланиями и чужими туманными интересами? Какой выбор мне следует сделать?

Главное, что следует помнить, совершая выбор — это не лишить себя свободы выбора впоследствии! Об этом и говорил Барон — свою свободу можно продать за бесценок, но выкупить ее потом обратно, может так статься, нельзя уже будет ни за какие "понты"!

Совсем еще недавно я размышлял, стоит ли мне вообще приниматься за написание своего варианта Сценария Пьесы, но недавние события резко подтолкнули меня к определенному решению. Теперь я четко осознаю, что должен сделать все возможное, чтобы самостоятельно написать свой собственный вариант Сценария! Прямо сейчас, не откладывая!

Эта идея неожиданно придает моим мыслям и действиям какой-то мощный внутренний импульс. И куда-то девается прежняя моя неуверенность в собственных силах, и куда-то уходит страх возможной моей неудачи. Теперь я чувствую, что все смогу сделать самостоятельно. Просто обязан сделать!

Я решительно сажусь за письменный стол, пододвигаю к себе кипу белоснежной бумаги, беру авторучку, и...

И так замираю, с занесенной над бумагой рукой, на несколько минут.

Ничего не пишется! Ну, как тут быть? Были бы мои подвиги настоящими, мне, наверное, не составило бы большого труда описать их. А выдумать подвиги... Это может оказаться сложнее, чем свершить их на самом деле!

Я начинаю просто рисовать на бумаге — вот рыцарь, а вот, скажем... кто? Разбойники? И я морщусь — как это все напоминает давешние похождения Графа! Не то, не то... Ну, кто еще может попасться одинокому странствующему рыцарю на его пути? Да кто угодно! Да, если хотите, что угодно!

И тут мое доселе дремавшее воображение начинает, наконец, просыпаться.

Вечером Барон внимательно просматривает мои черновики, проявляя при этом некоторое изумление. Но, похоже, в итоге остается доволен плодами моего творчества.

— Неплохо! — высказывается он в адрес моего "произведения". — В целом — очень даже неплохо! С воображением, я вижу, у тебя полный порядок!

После такой лестной оценки Барон предлагает мне убрать пару наиболее фантастических моих "приключения".

— В трехголового Дракона точно никто не поверит, — экспертно сообщает мне Барон.

Я вынужден согласиться с его доводами. И все равно ощущаю вполне заслуженную гордость собой. Барон спешит подкрепить мою самооценку.

— Молодец! — торжественно объявляет он мне. — Завтра прямо с утра перепиши все это начисто, по возможности без орфографических ошибок и помарок. И тут же передай рукопись мне. Твой вариант Сценария я продублирую в своем варианте. Тогда больше шансов, что он будет утвержден именно в такой редакции!

Я заверяю Барона, что в точности выполню все его указания.

Да что там, я бы сделал это еще сегодня! Поразительно, но после многочасового кропотливого труда я совершенно не чувствую усталости, а плоды моих сегодняшних творческих усилий, да еще так высоко оцененные Бароном, лишь придают мне дополнительные силы!

Но в комнате моей, как бывает всегда в преддверии наступления ночи, уже начинает гаснуть свет. Уже поздно, и пора ложиться спать.

Глава 11.

На следующий день я поднимаюсь со своей кровати с твердой решимостью беспрекословно следовать рекомендациям Барона. Еще до завтрака я основательно сажусь за письменный стол, раскладываю свои вчерашние черновые записи и рисунки, кладу перед собой лист чистой бумаги, и вооружаюсь шариковой ручкой. И принимаюсь за работу.

И тут же начинаю ощущать, как здорово, что занялся я этим делом именно сегодня, а не вчера. Утром я уже как-то по-новому гляжу на свое собственное "произведение". Как будто моя работа над ним продолжалась даже тогда, когда я спал! И вот сейчас я неожиданно решаю внести новые изменения в свой вариант Сценария Акта Пьесы — кое-что в него добавить, а кое-что подправить.

Какая увлекательная работа! Она стоит того, чтобы ради нее пожертвовать своим завтраком! И в порыве творческого энтузиазма я, вместо утренней трапезы, начинаю переписывать свой вариант Сценария еще раз.

Через три часа работы все готово. Я еще раз перечитываю свое "творение", и остаюсь им вполне доволен. Встаю из-за стола, и торжественно несу свою рукопись к Барону в комнату.

Барона я застаю, как и ожидал, за работой. Барон сидит за Компьютером, увлеченно тыча пальцы в лежащую прямо перед ним клавиатуру. На экране Компьютера я наблюдаю убористый текст — чьи-то монологи и диалоги.

Я здороваюсь с Бароном у него из-за спины. Он на краткий миг отрывается от своей работы, для того лишь только, чтобы осведомиться у меня:

— У тебя все готово?

— Готово! — с гордостью сообщаю я, кладя образец своего творчества ему на стол. Он ничего не говорит мне, только удовлетворенно кивает головой. Я еще некоторое время стою у него за спиной. Наблюдаю, как он работает, шлепая пальцами по клавиатуре. Пытаюсь даже вникнуть в текст на мониторе. Но Барон неожиданно выражает мне свое недовольство:

— Знаешь, терпеть не могу, когда мне мешают работать!

Это я, что ли, мешаю? Мне даже становится несколько обидно. А Барон продолжает:

— Ты не обижайся, но я сейчас очень занят. Я, между прочим, за нас двоих стараюсь. Так что ты лучше иди, погуляй где-нибудь. Сделал дело — другим не мешай!

Я стараюсь угасить возникшее внутри меня чувство обиды. Действительно, чего обижаться? Барон занят делом, весьма важным, и я должен это понять.

Я выхожу из его комнаты, пытаясь представить себе, что же мне предпринять дальше. Подумать только, вчера в это же самое время я терзался душевными муками, и просто не представлял себе, что у меня может получиться, а теперь — все получилось, все вышло у меня! Мой вариант Сценария готов, и значительно раньше отведенных на это дело сроков!

Сейчас мир кажется практически безлюдным. Все его обитатели, как я понимаю, в настоящий момент целиком погружены в творческую работу. Все артисты заняты тем, что усиленно пишут свои варианты Сценария очередного Акта Пьесы. Куют основу своего положения на Сцене. Определяют будущую судьбу своих сценических персонажей. Возможно, при этом покушаясь на судьбу иных действующих лиц — скажем, на судьбу моего героя.

Подобная мысль не может не вызвать в душе моей определенного беспокойства. Хотя, впрочем, тревожное чувство имеет весьма умеренные масштабы. По крайней мере, я сделал все, от меня зависящее, чтобы попытаться определить судьбу своего персонажа самостоятельно! Сделать что-то большее в данный момент не представляется возможным.

Поэтому мне остается лишь два концептуальных варианта моих дальнейших действий. Первый — удалиться в свою комнату, и остаток дня посвятить переживаниям относительно успехов моих творческих потуг. Второй — по возможности, отвлечься от подобного рода переживаний.

Возвращаться в свою комнату у меня нет никакого желания. Прошли те времена, когда она казалась мне уютным, безопасным мирком, надежно хранящим меня от опасностей внешнего мира. Теперь я понял, что в мире этом, при всех его явных и скрытых угрозах, таится столько всяких заманчивых возможностей! А сколько еще разного рода неожиданных открытий может подстерегать меня на его неведомых просторах!

И я решаю просто послоняться по окрестностям, пользуясь представившейся мне возможностью увидеть мир, временно покинутый его постоянными обитателями. Кто знает, когда еще мне сможет выпасть такой случай?

Вполне вероятно, столь удобный момент у меня возник в первый и последний раз в жизни! Если мне повезет, то уже завтра меня захватит новая жизнь, и я буду без остатка отдавать себя Пьесе. Мне доверят выход на Сцену, а это значит — репетиции, Спектакли. И работа над созданием нового Сценария! Вполне возможно, что уже через неделю мне предстоит два дня напролет что-то сочинять и выдумывать. Что-то писать и тут же править.

Я иду по пустым, безлюдным коридорам, по пути прислушиваясь, что творится там, за закрытыми дверями жилых комнат. Но там стоит поразительная тишина, и как раз — таки эта тишина и говорит о том, что весь мир сейчас с головой погружен в творческую работу.

Я неспешно достигаю просторов Центрального Зала. Как я и ожидал, здесь тоже никого нет. Прогулявшись бесцельно вдоль его стен, полюбовавшись без особого интереса на висящие на них портреты, я, наконец, принимаю решение направиться в коридор напротив. Там я еще не бывал, и мне любопытно, что я смогу там обнаружить?

С некоторым волнением я вступаю под своды коридора. Впрочем, мои ожидания чего-то необычного почти сразу же развенчаны. Оказывается, коридор этот почти ничем не отличается от нашего. Та же планировка, что и в привычном мне Зеленом секторе. Такие же зеркала на стенах, такие же двери комнат. Только стены коридора выкрашены в желтый цвет.

Что еще? Пожалуй, здесь менее чисто, чем у нас. И запах какой-то... Непонятный запах, и, прямо скажем, не слишком приятный. На одном из зеркал я замечаю полузатертую надпись: "... — дурак!".

И еще — из-за дверей явно слышны чьи-то голоса, и доносятся другие громкие звуки. Шумно, прямо скажем, в этом коридоре, особенно по сравнению с той тишиной, что царит в это самое время в нашем секторе. По-видимому, местные обитатели совсем иначе представляют себе работу над Сценарием Пьесы!

Я слышу, как где-то за углом коридора с шумом хлопает дверь, и чей-то женский голос громко, с подвизгиванием, произносит:

— Мотай отсюда, пухлая рожа!

— А, чтоб тебя!.. — отвечает хриплый мужской голос.

Как-то странно тут, в Желтом секторе! Пожалуй, мне не слишком приятно здесь находиться. И искать встречи с обитателями этого уголка мира мне почему-то не хочется. Я решаю немедленно вернуться в Центральный Зал.

Странно! Всего-то несколько минут, как я его покинул, а здесь уже произошли какие-то изменения! Я чувствую это еще на самых подходах к Центральному Залу! Казалось бы, только что здесь царила величественная тишина, а сейчас я вдруг слышу музыку!

Выйдя в Центральный Зал, я снова отмечаю, что тут абсолютно безлюдно. А музыка, оказывается, доносится откуда-то из-за дверей Актового зала! Она как будто течет под сводами Центрального Зала плавным потоком, с легкими завихрениями.

Мне очень любопытно, что же происходит сейчас там, в Актовом Зале? Что там вообще может происходить, если сегодня нет никакого Спектакля, и даже репетиции? Я осторожно подхожу к внушительным резным дверям. Так и есть, музыка доносится именно оттуда.

Я осторожно открываю дверь в Актовый Зал и, просунув внутрь помещения одну только свою голову, оглядываю его.

В полутемном Зале освещена лишь сама Сцена, а на ней находится лишь одна человеческая фигура. Это женщина, и одета она в легкое, полупрозрачное белое платье. Музыка доносится именно оттуда, со Сцены. А женщина в белом платье под эту музыку танцует. Да что там, "танцует" — какое-то слишком неподходящее слово! Эта женщина плывет, она летает по Сцене, и всякое движение ее легко, плавно и грациозно! И складки сверкающих одежд чарующе развеваются при ее стремительном и плавном движении, волнующе трепещут в воздухе! Вся эта картина, совершенно неожиданно представшая перед моими глазами, выглядит поистине впечатляюще, и просто захватывающе!

Я так и остаюсь стоять, совсем не осознавая всей нелепости своей позиции — весь где-то там, снаружи, лишь голова просунута в проем между чуть приоткрытыми створками двери. Забыв обо всем, я продолжаю во все глаза заворожено наблюдать за открывшемся моему взору восхитительным зрелищем.

Тем временем эта удивительная женщина совершает на Сцене новые па, вот она с места прыгает высоко вверх, и при этом совершает поворот вокруг своей оси. И приземление ее ничем не напоминает о том, что в этот момент происходит совсем неромантическое столкновение человеческого тела с полом. Поразительно, как ей это удается?

Вот она застыла вдруг на месте, грациозно отставив одну свою ногу несколько в сторону, и вдруг медленно и пластично как будто складывается пополам, вдоль этой отставленной ноги. А потом так же плавно, упруго распрямляет свое тело, и вновь начинается серия легких шагов, теперь уже едва-едва семенящих, на самых цыпочках! И при этом она еще делает некие плавные, волнообразные движения руками! Волшебно!

Я наблюдаю за происходящим действом с открытым ртом. Какое искусство, какое зрелище! Какая женщина! Необъяснимые, еще никогда не испытываемые чувства накатывают на меня, и только немного позже я начинаю осознавать свое собственное присутствие. И тут же чувствую некоторую неловкость за себя самого. Праздно шатающийся лоботряс стоит здесь, рот раззявив, и наблюдает за интимным творческим процессом. А, может быть, сейчас этой женщине совсем не нужны никакие зрители? Быть может, мое присутствие ей не покажется приятным? Быть может, заметив меня, она прекратит свой волшебный танец, да еще, чего доброго, вслух выразит все свое неудовольствие по поводу такого моего бестактного поведения?

С некоторым сожалением я снова втягиваю свою голову обратно в Центральный Зал, и очень осторожно закрываю за собой дверь. Пусть эта восхитительная женщина продолжает свой волшебный танец, я не буду ей мешать!

Однако, хоть я и покинул Актовый Зал, поразившие меня впечатления не торопятся оставить меня. Медленно добредя до своей комнаты, я пытаюсь вспомнить, чем же еще полезным я планировал заполнить этот день.

Вспомнить это мне, хотя и с большим трудом, удается. Конечно же, можно было посвятить свое свободное время чтению классиков. А еще полезнее — заняться, наконец, изучением Сценария Пьесы. Но одновременно с этим я понимаю, что мне решительно не хочется заниматься ни тем, ни этим.

Нет, сегодня мое душевное спокойствие снова подорвано самым кардинальным образом! Этот танец, эта неповторимая, невиданная мною прежде грация! Эта восхитительная, просто какая-то необыкновенная женщина — только ее образ стоит до сих пор перед моими глазами. И я не могу, и не хочу прогонять этот волшебный образ! Я ложусь на кровать, закрываю глаза, и как будто снова слышу музыку, а главное, я вижу Ее, — это удивительное, воздушное создание, способное каким-то непостижимым образом воплотить музыку в изящные, чарующие движения собственного тела...

Только перед самым ужином в моей комнате снова появляется Барон. В руках у него — два больших белых конверта.

— Пойдем! — говорит он мне. — Настала пора сдавать наши варианты Сценария!

По одному только виду Барона можно понять, что момент сдачи Сценария очередного Акта Пьесы является весьма значительным событием в жизни мира. Я спешно начинаю собираться на выход.

Сейчас центром общественного внимания является Гостиная. Не менее десятка человек толпятся возле ее дверей. И мы с Бароном направляемся прямиком к этому сборищу. Барон пролагает себе дорогу сквозь группу актеров, а мне остается только неотступно следовать за ним. Мы проникаем внутрь помещения Гостиной.

Здесь, вопреки моим ожиданиям, почти что никого и нет. Там находится только Судья, сидящий у небольшого столика, покрытого красным бархатным покрывалом. На столике стоит какой-то средних размеров деревянный ящик, выкрашенный в черный цвет.

— Вот, — объявляет Барон Судье, — наши варианты Сценария Акта Пьесы!

И подает оба белых конверта Судье. Судья чинно принимает конверты, тщательно осматривает их со всех сторон. Удовлетворив свое любопытство, по очереди опускает конверты внутрь черного ящика, через специальную прорезь на его крышке.

— Распишитесь в ведомости! — требует Судья, предоставляя нашему вниманию лист бумаги. Взглянув поближе, я понимаю, что это список актеров, и я даже успеваю заметить в нем некоторые знакомые мне имена и звания. Напротив некоторых из имен в списке стоят синие подписи от руки.

Барон, приняв от Судьи авторучку, быстро находит в списке свое имя и выводит напротив него некую витиеватую подпись. Судья удовлетворенно кивает головой, и передает ручку мне.

— В конце списка! — поясняет мне он, с таким видом, словно делает одолжение.

Впрочем, и действительно, рекомендация оказывается весьма ценной, поскольку я все еще не могу найти в предложенном мне списке свое имя. Следуя указаниям Судьи, я обнаруживаю имя моего сценического персонажа в последней строке списка, под номером 92. И ставлю напротив своего имени какой-то неопределенный штрих.

— Благодарю Вас! — произносит Судья, одновременно давая понять, что нашего присутствия в Гостиной более не требуется. Барон берет меня за руку и тянет к выходу из помещения.

Мы выходим из Гостиной в Центральный Зал, и снова все собравшиеся у дверей услужливо пропускают нас. Барон отводит меня немного в сторону.

— И это все? — спрашиваю я его. — Процедура завершена?

— Не совсем, — отвечает Барон. — Сейчас все, кто написал Сценарий, сдадут его Судье. После этого начнется Церемония Закрытия.

У меня возникает вполне естественное желание расспросить Барона поподробней об этой самой церемонии, но в это время в пределах нашей видимости неожиданно появляется Менестрель, который забавной спешной походкой направляется к дверям Гостиной. Из толпы, собравшейся возле дверей, доносятся ободряющие возгласы: "Давай, скорей!", "Чуть не опоздал!" Менестрель прибавляет ходу и скрывается в недрах Гостиной. Барон комментирует:

— Все, похоже, это последний автор на сегодня!

Я вопросительно гляжу на него. Он поясняет:

— Время приема Сценариев заканчивается. Сейчас начнется Церемония Закрытия!

И тут толпа, почти неподвижно стоявшая у дверей в Гостиную, приходит в движение и начинает постепенно втягиваться внутрь Гостиной.

— Идем, — приглашает меня Барон. — Сам все увидишь!

Я, захваченный любопытством, следую за Бароном. Мы снова входим в Гостиную, где уже находится человек не менее двадцати актеров. Они выстроились некоторым полукругом, в почтительном отдалении от Судьи. А Судья уже приступил к некоторому торжественному ритуалу. Он пробегает глазами свой список, и делает следующее объявление:

— Поступило десять вариантов Сценария следующего Акта Пьесы!

Потом Судья открывает крышку стоящего на столе черного ящика, запускает руку в его недра, и извлекает для всеобщего обозрения кипу одинаковых белых конвертов. Конверты он торжественно кладет на стол, после чего не менее торжественно берет ящик двумя руками, и наклоняет его по направлению к собравшейся публике, демонстрируя, что внутри него ничего не осталось. Потом он оставляет ящик в покое, снова переходя к конвертам. Берет их по одиночке, и опускает обратно в нутро ящика. Толпа при этом начинает хором произносить:

— Один! Два! Три!... Пять! Шесть!... Восемь! Девять! Десять!

Все конверты, в конце концов, опять оказываются в черном ящике. В довершении этого, Судья помещает туда же и сам список с подписями актеров. Ни на секунду не теряя торжественности, он закрывает крышку черного ящика, и даже защелкивает ее на какой-то специальный замок. Потом берет ящик в руки, и несет его куда-то к стене помещения. И только тут я замечаю, что направляется он к некоторой распахнутой дверце, открывающей в стене комнаты небольшую нишу, как раз под размер этого самого Черного Ящика. Судья все так же церемониально помещает Ящик в пустую нишу, после чего закрывает за ним массивную по виду металлическую дверцу. В наступившей тишине я слышу щелчок — тот самый характерный щелчок, с каким закрывалась дверь в Телевизионную Комнату.

Вслед за этим все присутствующие разражаются аплодисментами, к которым тут же спешу присоединиться и я.

— На этом, — важно произносит Судья, — Церемония Закрытия окончена!

Больше уже никто из присутствующих ничего не говорит, и все начинают организованно двигаться к выходу из Гостиной. Я же, поймав Барона за рукав, спешу задать ему новые свои вопросы.

— А почему вариантов Сценария всего десять? — вот был первый из них.

— Не все актеры пишут Сценарии, — ответил мне Барон.

Для меня это не очень понятно. Помнится, он сам же говорил мне, что писать свой вариант Сценария — это святая обязанность каждого местного обитателя.

— Право, а не обязанность, — мягко поправляет меня Барон. — Никто не может заставить тебя писать Сценарий Пьесы, никто и не будет этого делать! Соответственно, находятся среди местных обитателей и те, кто не хочет пользоваться этим своим правом.

— А куда это закрыли Черный Ящик? — задаю я новый вопрос.

— Это устройство называется Внешним Сейфом, — авторитетно разъясняет мне Барон. — Сегодня ты стал свидетелем Церемонии Закрытия Черного Ящика. А завтра, после ужина, состоится Церемония Открытия. Ящик будет извлечен из Внешнего Сейфа, и мы сможем обнаружить в нем утвержденный Сценарий очередного Акта Пьесы. Это и определит весь распорядок нашей жизни на ближайшие два дня, вплоть до очередного Спектакля. Понятно?

Нет, мне многое еще непонятно.

— А кто утверждает Сценарий Пьесы? — спрашиваю я.

Барон важно смотрит на меня, но молчит. А потом отвечает веско:

— Этого тебе пока что знать не положено!

Вот как! "Не положено знать!"

Но мне не остается ничего больше, как спешно следовать за ним и другими актерами из Гостиной, через Центральный Зал, в Зал Обеденный.

После ужина, казалось бы, совсем не время для каких-то приключений, из ряда вон выходящих событий. Но мою в этом уверенность жизнь рассеивает самым решительным образом.

Вечером, уже практически ночью, сижу я у себя в комнате, перед открытой книгой. Впрочем, я не стремлюсь проникнуть в смысл написанного в ней. Мои мысли далеки от этой книги, хотя где они конкретно, не могу указать и я сам — настолько они сумбурны и противоречивы.

И тут — стук в дверь. Осторожный такой стук.

Первым делом я думаю, что это Маркиза. И спешу открыть дверь.

Но на пороге своей комнаты я вдруг обнаруживаю другую женщину... И кажется мне, что где-то я ее уже видел... Да ведь это Она! Это та самая женщина, поразившая меня своим чарующим танцем!

Этот невероятное событие внезапно учащает мое сердцебиение. Может ли быть такое? Рядом со мной — Та Самая, что так решительно и бесповоротно нарушила мой душевный покой! Та Самая, увидев которую во всем блеске ее чарующего искусства, больше не можешь думать ни о ком и ни о чем, кроме! Мог ли я помыслить, мог ли я мечтать о том, что вот сейчас она вдруг явится передо мной во плоти?

Но вот она здесь, совсем рядом, и широко распахнутые глаза ее смотрят прямо на меня. И какие удивительные это глаза! Они блестят каким-то загадочным, таинственным светом. Так много можно разглядеть в этом взгляде... В эти глаза можно смотреть целую вечность! Их взгляд завораживает, он говорит тебе о чем-то, и так хочется понять, куда он зовет тебя, и что обещает...

— Вы позволите? — слышу я ее серебряный голос. — Вы можете предложить мне посетить Вас?

Какие удивительные, какие длинные у нее ресницы! И как чудно она взмахивает ими, когда произносит свои слова... А голос у нее...

— Вы что же, Рыцарь Макмагон, так и заставите даму стоять на пороге вашей комнаты?

Эта фраза, и этот голос возвращают меня к жизни, хотя лишь частично. Все же, окончательно поверить, что может случиться в мире такое чудо — возможно ли?

А она уже, изгибисто так, вплывает в мою комнату, и грациозно присаживается на мою кровать. Ноги свои, длинные и стройные, вытягивает чуть ли не на середину комнаты, и сидит, по сторонам смотрит. А я смотрю на нее, и чувствую что-то, чего сам пока что понять не могу.

Она, наконец, обращает внимание на меня самого, окидывает меня оценивающим своим взглядом, и при этом опять так восхитительно трепещет своими удивительными ресницами! Она жестом предлагает мне присесть с ней рядом. Совсем рядом!

— Я заметила, как Вы сегодня на меня смотрели, — говорит Она, и взгляд ее, в одно только неуловимое мгновение, уже становится полон лукавства.

Какой, однако же, у нее чарующий голос! Тут я спохватываюсь, что мне дано уже нужно хоть что-нибудь ей ответить.

— Да, — признаюсь я. — Я смотрел... Я наблюдал... Я видел... Я... Я в восхищении!

Всю полноту своих чувств мне оказывается очень непросто выразить вслух.

— Правда? — теперь Ее взгляд сверкает наивной доверчивостью. — Вам в самом деле понравился мой танец?

— Правда! — горячо начинаю убеждать я Ее. — Никогда прежде я не видел ничего подобного! Это просто...

И снова я замолкаю, не в силах выразить все пережитые мною чувства и эмоции. А Она все продолжает смотреть на меня, и в ее взгляде я явственно читаю вопрос: "Как?"

— Это просто... — я все еще пытаюсь подобрать слова. — Это просто... Бесподобно!

Она вдруг отворачивается, и скромно тупит свой взор.

— Так танцевать сможет всякий, стоит ему лишь чуть-чуть порепетировать! — говорит Она с некоторой грустью, и даже разочарованием в голосе, слегка подернув своими обнаженными плечами и продолжая смотреть прямо в пол.

— Нет! — начинаю я горячо протестовать. — Вы танцуете так, как не суметь никому другому!

— Правда? — спрашивает Она меня каким-то особенно жалостливым голоском, и вдруг, грациозно подавшись вся ко мне, утыкается своим лицом в мое плечо. И я слышу, как она всхлипывает там, и чувствую, как трепещет все Ее тело. — Скажите мне это еще раз, Рыцарь!

О, Потолок, что делает со мной эта женщина!

Я осторожно пытаюсь обнять Ее, и рука моя касается ее плеча. И я ощущаю это легкое прикосновение к ее нежной коже, и чувствую, как сердце мое стучит в груди уже в совершенно бешенном ритме. Я...

Но в этот самый момент Она, совершенно для меня неожиданно, вдруг отталкивает меня своими руками, и вскакивает с кровати.

— Нет! — кричит она. — Ни за что!

И отбегает к двери комнаты, и прижимается к ней спиной. И снова сверкает ее взгляд из под невероятных ресниц! И мне теперь кажется, что я уже успел чуть-чуть научиться читать этот взгляд... Теперь я так много могу прочесть в нем!

Как прекрасна эта женщина! И даже тогда, когда я сам вскочил с кровати, и когда начал медленно приближаться к ней, протягивая руки к ее такому восхитительному, такому желанному телу — я смотрел в ее глаза...

— Нет, ни за что! — вдруг громко восклицает она. — Ни за что я не отдамся Вам!

Пожалуй, такое восклицание даже слишком громко! Воспользовавшись моим замешательством, Она продолжает громко восклицать:

— Не знаешь ты моей судьбы жестокой, Рыцарь! Моя судьба — всех восхищать, и, пламенем любви сгорая, быть одинокой, ибо я — кумир и восхищенье многих!

Я слышу в коридоре какие-то неопределенные шорохи и невнятный шум.

Она же, после такой своей драматической декламации, как бы нехотя, распахивает дверь и, задержавшись в дверном проеме на краткое мгновение, одаряет меня своим молниеносным жгучим взглядом, и шлет воздушный поцелуй!

Новый фонтан чувств и эмоций рождается в моей душе! Но Ее уже нет — она исчезла за дверью!

После своего такого неуместного замешательства я бросаюсь вслед за Ней, и оказываюсь в полутемном уже коридоре. И вдруг обнаруживаю тут, вместо внезапно исчезнувшей куда-то таинственной своей гостьи, довольно представительное количество других актеров. Тут и Канцлер, и Герольд, и Генерал, еще кто-то. А Ее уже нет — как будто и не было, как будто меня посетило одно лишь только Ее видение.

Впрочем, на все эти впечатления у меня в распоряжении оказывается ровно полсекунды, по истечению которой я совершенно неожиданно подвергаюсь какому-то малоприятному физическому воздействию. В сгустившемся уже сумраке коридора кто-то наваливается на меня со спины, и с силой впечатывает меня лицом в стену. И я понимаю, что сейчас мне придется отчаянно сопротивляться этому нападению.

— Стой! — слышу я приглушенные голоса, чье-то недовольное сопение, и еще какие-то малопонятные звуки. — Оттаскивай его! Руку, руку держи! Вот так!

Наконец, хватка нападавшего ослабевает, и я обретаю свободу движений и возможность разглядеть происходящее. Перед моими глазами возникает следующая картина: Генерал и Судья держат под руки Гвардейца, которого я с трудом узнал из-за отсутствия на нем его примечательного повседневного мундира с аксельбантами, эполетами, яркими ленточками и блестящими значками. Обезвреженный Гвардеец вынужден теперь только хрипеть от избытка бессильной ярости и изрыгать проклятия куда-то в пол.

— Что, Рыцарь, ты тоже попался? — восклицает Генерал, обращаясь ко мне. — Тебя она тоже охомутала!

— Что такое? — я совершенно ничего не могу понять в происходящем. — Что тут происходит? И где...

— Упорхнула! — с готовностью отвечает на мой еще не заданный вопрос Генерал. — Считай, что и не было ее!

И при этом разражается неестественным каким-то хохотом.

— Но как же! — пытаюсь возразить я.

Канцлер, который появляется откуда-то сбоку от меня, важно берет меня под локоть.

— Уважаемый Рыцарь Макмагон! Спешу уведомить Вас, что наше появление здесь в столь поздний час отнюдь не случайно. Оно вызвано насущной необходимостью оградить Вас, некоторым образом, от опасности, которой Вы, как можно понять, все-таки успели подвергнуться!

Я ничего не понимаю из этих витиеватых речей Канцлера. Опасность? Мне грозила опасность? От Гвардейца?

— Сейчас я дам Вам все необходимые пояснения, — торопливо обещает мне Канцлер, а потом уже обращается к стоящей напротив нас живописной композиции из трех актеров. — Генерал, перестаньте же Вы так глумливо хохотать! Это становится совсем уж неприличным! К тому же, я вижу, что наш молодой друг нуждается в том, чтобы его привели, наконец, в чувство, и придали ему приличествующий человеку вид!

При этом Канцлер указывает на Гвардейца. Генерал, погасив порывы своей бурной веселости, при активном содействии Судьи, волочит упирающегося Гвардейца куда-то вдоль по коридору. Тем временем, Канцлер вновь обращается ко мне:

— Вы, разумеется, интересуетесь причинами нашего здесь появления. Не стану скрывать, всех нас привлек сюда некий шум, а именно — слишком громкие восклицания известной Вам особы.

Мне становится как-то неловко.

— Не тревожьтесь, здесь нет ничего неловкого, если Вы соблаговолите принять к своему сведению все то, что я имею желание Вам сообщить.

Я готов слушать. Канцлер делает приглашающий жест в сторону моей же комнаты. Мне ничего не остается, как принять его приглашение. Войдя вслед за мною в комнату и плотно закрыв за собою дверь, Канцлер смотрит мне прямо в глаза, а потом заговаривает снова:

— Хочу сообщить Вам, Рыцарь, что Вы в данном случае стали жертвой обычной у нас истории. Наверное, Вас забыли предупредить, или же... впрочем, не важно. Важно разъяснить для Вас суть произошедшего.

Я согласно киваю головой — мне очень бы хотелось вникнуть в суть происходящих событий.

— Так вот, одна теперь уже известная Вам особа, обладая, некоторой внешней привлекательностью, и, без сомнения, выдающимся артистическим талантом, как это ни прискорбно, имеет достойное всяческого сожаления пристрастие использовать все свои актерские дарования не только, так сказать, ради всеобщего дела, а еще и в своих собственных интересах. Проще говоря, для собственной своей забавы. Вы, как я вижу, уже успели попасть под действие ее чар?

Я, кажется, начинаю понимать, что хочет сказать мне Канцлер, и это мне уже заранее перестает нравиться.

— Что Вы хотите этим сказать? — сурово вопрошаю я его, смутно подозревая, что он, из каких-то своих соображений и интересов, хочет бросить тень на восхитительную женщину. Канцлер, со свойственной ему сметливостью, немедленно обнаруживает это мое настроение.

— Возможно, Вам кажется, что я хочу ввести Вас в заблуждение. Я не буду убеждать Вас в обратном. Все, о чем я прошу Вас, уважаемый Рыцарь, это попытаться оценить только что произошедший инцидент с взвешенных позиций, — предлагает мне Канцлер. — Та сцена, которую вы совсем недавно имели возможность наблюдать в своей комнате, отнюдь не уникальна! Участником, а вернее сказать... к-хм... свидетелем подобного рода спектакля в свое время оказывался и я, и тот же Генерал, и даже наш невозмутимый Герольд! И, смею вас уверить, каждый из нас при этом испытал спектр эмоций и переживаний, сходных с теми, что испытали и Вы! Да-да, Ваш опыт отнюдь не уникален! Она проделывает такую штуку с каждым, и уж она-то умеет навести свои чары так, что с этим становится очень трудно справиться!

Справиться? О чем он говорит? К чему сопротивляться такому волшебному чувству? Но Канцлер опять словно бы читает мои мысли.

— А справиться обязательно надо, потому что если Вы, паче чаяния, воспылаете к известной Вам особе романтическими чувствами, это будет поистине достойно сожаления! Ибо ответных чувств от нее Вы, вопреки своим надеждам, не добьетесь! Заклинаю Вас, Рыцарь, не поддавайтесь на уловки этой женщины, иначе вы всерьез рискуете ввергнуть свою душу в самую пучину отчаяния и тоски! Вы видели Гвардейца? Нагляднейший, живой пример воздействия на человеческую психику ее коварных чар! Этот тип совсем потерял разум, и отныне готов чуть ли не убить всякого, на кого эта женщина посмотрит более-менее благожелательно. Вот, кстати, Вам и вторая опасность от этой женщины! Но, смею Вас уверить, не самая большая.

Канцлер все еще продолжает держать меня за локоть, хотя уже перестал говорить, и только смотрит мне прямо в глаза, как бы удостоверяясь, в надлежащем ли порядке усваиваются мною все высказанные им соображения.

— Собственно, это все, что я хотел Вам высказать! — наконец, заканчивает Канцлер программу своего визита. — Засим, позвольте мне откланяться, препоручив заботу о Вас Вашему же рассудку и здравому разумению. Надеюсь, Вас они не подведут!

И Канцлер, отвесив в мой адрес сдержанный поклон, покидает мою комнату, оставляя меня один на один со своими совершенно растрепанными мыслями, чувствами и переживаниями.

Глава 12.

Промаявшись всю ночь, наутро я решаю сходить и посоветоваться обо всем случившемся со мной с Бароном. Он, как обычно, принимает меня весьма радушно, и выражает свою готовность выслушать меня со всем своим вниманием. Конечно же, он понимает, что я прибежал к нему только затем, чтобы озадачить его новой какой-нибудь проблемой. Но, как и раньше, демонстрирует полную готовность оказать мне всякую посильную ему помощь и содействие.

Как могу, я пытаюсь передать Барону все события минувшего вечера. Рассказ у меня получается сбивчивым и бестолковым, но Барон все равно ухитряется понять его суть.

— Да, — говорит он мне в ответ на мой немой вопрос. — Такое бывает! Женщины вообще достаточно своеобразные существа. Ведущую роль в их жизни играют всякого рода эмоциональные переживания, и они готовы пойти на все, лишь бы наполнить свою жизнь ими. Они смотрят тебе в глаза, и говорят тебе о любви, но в глазах твоих для них важнее всего разглядеть лишь свое собственное отражение. Им достаточно того, что они могут любоваться этим своим отражением в твоих глазах.

— Но кто эта женщина? — задаю я ему вопрос, мучающий меня.

Он некоторое время задумчиво молчит, а потом продолжает:

— Это — Актриса! Это такая актриса, которая играет в нашей Пьесе роль Актрисы.

— Разве может быть такое?

— Не только может быть, оно так и есть! Представь себе только — актриса в роли Актрисы! И тебе сразу все станет ясно. Если кто-то из нас еще способен отделять себя от своего сценического персонажа, то уж она точно — нет. Так она и живет, каждое мгновение своей жизни играя собственную роль, и вполне этим счастлива! Вчера ты стал зрителем, или уместнее даже сказать, участником ее очередного спектакля. В отличие от других актеров, ей для этого совсем не обязательно выходить на Сцену. Вся жизнь ее — один большой спектакль, в котором она играет главную роль.

После небольшого молчания Барон продолжает:

— Иногда мне кажется, что мир наш, действительно, создан как будто специально для нее — Актрисы. Ведь создан он по тем самым законам, по которым наиболее удобно жить именно ей. Возможно, не Король, не Герцог, и не Канцлер главные персонажи в нашем мире, а именно она!

— Ты правда так считаешь? — выражаю я свое неподдельное удивление.

— Нет, конечно же, — с легкостью отрекается от своих слов Барон. — Но, вероятно, так считает сама Актриса. Ведь для нее нет других главных персонажей, во всем мире только она и играет значительную роль. Тебя в ее спектакле нет — есть лишь твоя эпизодическая роль. И если сегодня ты попробуешь подойти к Актрисе с тем, чтобы объясниться по поводу всего случившегося, у тебя просто ничего не получится. Она сделает удивленное лицо, и заявит тебе, что вчера ничего не было! И, обрати внимание, это совсем не будет значить, что она тебе врет. Просто вчерашний акт ее спектакля уже сыгран и забыт, а сегодня ей предстоит новый выход на сцену!

Все произошло именно так, как и предсказывал Барон! Уже после завтрака я имею неожиданное счастье встретить Актрису в Центральном Зале. Проходя мимо, она не удостаивает меня даже взглядом, не говоря уже о том, чтобы просто поздороваться. Мне хочется самому подойти к ней, и все-таки потребовать от нее хоть каких-то объяснений всему произошедшему. Но в воображении моем вдруг вполне отчетливо представляется эта сцена — я как будто вживую вижу искусно исполненное удивленное выражение ее лица, и широко распахнутые глаза в обрамлении длинных ресниц, в которых читается искреннее недоумение: "О чем это Вы? Какое происшествие Вы имеете в виду? В чем Вы хотите обвинить слабую, беззащитную женщину?"

От желания объясняться с Актрисой я отказываюсь сразу, тем более, что уже через минуту нос к носу сталкиваюсь с Гвардейцем. Тот уже не проявляет давешней своей такой необузданной агрессивности, но его пламенный взгляд не сулит мне ничего доброго. Объясняться с ним у меня тоже нет никакого желания.

После завтрака я уединяюсь в своей комнате, и на душе у меня довольно-таки тошно.

Очередной раз я попал в крайне неприятную ситуацию! Вроде бы, ничего плохого никому я не сделал. Однако, не смотря на это, теперь ощущаю острую потребность чуть ли не каждому лично доказывать, что я ни в чем не виноват, и что все подозрения в мой адрес беспочвенны. А хуже всего осознание того, что чем больше и активнее ты будешь защищать свою невиновность, тем более сомнительными окажутся плоды твоих усилий.

Ведь я нахожусь в сообществе актеров! В сообществе профессиональных театральных лицедеев, где каждый знает толк в сценических интригах. И при таких обстоятельствах любое мое заявление будет прочитано не буквально, а контекстно. А так как никакого контекста я в него вкладывать не собираюсь, контекст моих слов будет неминуемо создан за меня. И кто знает, чем мне это потом обернется?

Неужели весь мир такой — многослойный? Есть Пьеса, в которой действуют персонажи. Есть Сценарий этой Пьесы, и есть те, кто этот Сценарий создает. Есть актеры, которые играют этот Сценарий. И есть люди, которые являются актерами. До чего же, все-таки, сложно разобраться, кто есть кто на самом деле, и кого он в данный момент из себя изображает!

Чуть погодя ко мне в комнату заглядывает Барон.

— Что, грустишь? — спрашивает он.

Пожалуй, что так.

— Не расстраивайся! — пытается он меня утешить. — Чего только в жизни не бывает!

Я молчу, глядя в пол. Барон не торопится уходить. Немного подумав, он говорит:

— Причудлива, весьма причудлива бывает у нас система отношений между персонажами, и между актерами, которые играют этих самых персонажей. В основном, конечно, Пьеса проецируется на всю нашу жизнь без заметных искажений. К примеру, если сценические персонажи в Пьесе являются врагами, то и в засценной жизни они такие же неприятели. Если по Сценарию они друзья, то и в промежутках между Спектаклями поддерживают дружеские отношения. Но случаются и прямо противоположные ситуации.

Я смотрю на Барона с некоторым недопониманием. Он замечает это.

— Тебе, возможно, на первых порах будет трудно понять, и нелегко во всем этом разобраться, — продолжает он. — Пьеса, конечно, это наша жизнь. Мы пишем ее Сценарий, мы ее репетируем, и мы же ее играем. Но это не значит, что она и есть ВСЯ наша жизнь. И, зачастую, личная, персональная судьба актера сложнее любой Пьесы. И происходить в ней могут разные, на первый взгляд, парадоксальные вещи.

— Например? — спрашиваю я.

— Вот, допустим — есть в Пьесе Герцог, и есть Герцогиня. По Сценарию Пьесы, они являются супругами. И в данном случае мы имеем возможность наблюдать вполне естественную проекцию Пьесы на личную жизнь играющих ее актеров. Потому что Герцог и Герцогиня, действительно, в засценной своей жизни проживают совместно. Теперь возьмем другой пример. И для примера этого возьмем меня, Барона. У меня, по Сценарию Пьесы тоже есть жена — Баронесса. И на Сцене мы с ней действительно играем роль мужа и жены. Но в засценной жизни мы давно уже не являемся супругами.

— Как так?

— Вроде, непонятно, да? А таких примеров у нас достаточно. Этот я тебе привел для пущей наглядности, чтобы объяснить все наиболее подробно. Хотя лично мне это и неприятно.

Он еще раз печально вздыхает, и продолжает:

— Когда-то мы с Баронессой действительно были близки. Как и предписано нам Пьесой, считали друг друга мужем и женой. Пожалуй, мы даже любили друг друга! И роли свои сценические мы исполняли легко, и вне Сцены, казалось, жили душа в душу. Прелестное было время!

Барон опять разражается нелегким вздохом.

— А потом стал я замечать, как будто что-то неуловимо в наших отношениях изменилось. Нельзя даже сказать — заметил, скорее — почувствовал. И хуже всего то, что, как оказалось, не без оснований. Сам представляешь, мир-то тесен, живем все друг у друга под боком, боками друг о друга тремся. И, что бы ни произошло в этом мире, всем это рано или поздно становится известно. Вот и мне известно стало, что Король — и Барон многозначительно помахал пальцем, как бы подчеркивая, какого именно короля он имеет в виду. — положил глаз на мою дорогую Баронессу. И, между прочим, она ему взаимностью отвечает! Я, конечно, слухам не очень-то поверил. В нашем Королевстве, знаешь ли, интриганы те еще живут — никому на слово верить нельзя! Я — к Баронессе. Некогда мне было там разводить канитель в духе шекспировских трагедий, да и не любитель я этих дел... В общем, подступил к ней с прямым вопросом — было, или не было? А она — в слезы! В общем, выясняется в конце концов, что да. Факт, словом, имел место. Представь себе мое состояние! "Да как же так можно?" — спрашиваю я у нее. И ты знаешь, что она мне ответила? Можешь себе это представить? "Ну, а как же иначе, — говорит она мне, — Он же — Король!" Вообрази себе только!

Барон смотрит на меня, ища в моих глазах сочувствия. Надеюсь, что находит.

— Но, каждый жизненный удар, каким бы неприятным он ни был, имеет то неоценимое свойство, что кует наш жизненный опыт. Из всякой неприятности можно извлечь для себя пользу — нужно только этому научиться. Хотя, впрочем, это совсем другая тема. Рассказать-то я тебе хотел только то, по какой такой причине нам пришлось расстаться с Баронессой. Расстаться в жизни, но не на Сцене. Вот так мы теперь и существуем — в Пьесе одно, а вне Пьесы — совсем другое.

— И это никак нельзя поправить? — решаю я принять свое участие в разговоре.

Барон только неопределенно пожимает плечами.

— А кому это нужно? Теперь у нас с ней разная жизнь, у меня — своя, у нее — своя. Пусть я уже, за давностью времени, и не испытываю к ней никакой обиды, но и любви былой уже не вернешь! Пусть уж все идет так, как идет!

— Тогда, может, наоборот, внести изменения в Сценарий! — предлагаю я.

Барон качает своей головой:

— Не все настолько просто! В жизни человеческой одни законы, а в Пьесе — другие. И, как правило, Пьеса с пожеланиями отдельного человека не намерена считаться.

Что я слышу! Вроде бы, совсем еще недавно Барон говорил мне совсем другие слова!

— А как же тогда, — не могу удержаться я. — Понять ту твою мысль, что каждый актер имеет право определять судьбу своего персонажа самостоятельно?

Барон как-то странно на меня смотрит, и только потом отвечает:

— Одно дело — иметь такое право. И совсем другое — иметь возможность это право реализовать. Не все то, что нам хочется, попадает в Сценарий Пьесы. Иногда, и даже чаще, чем ты думаешь, все твое творчество пропадает зазря, а ты вынужден исполнять на Сцене Сценарий, написанный кем-то другим.

— Вот поэтому так мало актеров пишут свой вариант Сценария? — задаю я вопрос, который продолжает меня волновать с самой вчерашней Церемонии Закрытия.

— Не только поэтому, — отвечает мне Барон. — Тому могут быть разные причины. Те, кто в Пьесе участвует на незначительных ролях — те, конечно, своих вариантов Сценария, как правило, не пишут. Зачем? Смешно, считают они, какому-нибудь Дворнику придумывать за Короля его мысли и речи. А про свою роль что могут они написать? "Кушать подано?" Эту реплику и без них в Сценарий вставят! В общем, мелкие персонажи эти потому и являются ими, что нет у них настоящих творческих амбиций. Они играют свои эпизодические роли, и вполне этим довольны!

— Неужели? — я несколько удивлен.

— Именно так! — подтверждает свои слова Барон. — И в этом своем положении они находят немало преимуществ!

— Каких же это преимуществ? — интересуюсь я.

— Самое главное преимущество — это как раз то, что не нужно писать своего варианта Сценария Пьесы. Не нужно знать основ искусства драматургии, и его тонкостей. Соответственно, не требуется регулярно изучать ни классическую литературу, ни уже сыгранный Сценарий Пьесы. Кроме того, вполне можно обойтись и без работы по повышению уровня своего актерского мастерства. Становится ненужным тренировка дикции, хореография и многое, многое другое. В каком-то смысле быть мелким персонажем Пьесы просто удобнее!

Вот это да! А я-то думал, что всякий актер только и мечтает о ведущих ролях!

— А чем же они тогда занимаются? Какую цель преследуют в своей жизни?

— Точно не знаю. Возможно, они и сами не знают этого. Живут одним днем. На Сцену они не рвутся. И в засценной общественной жизни они такие же пассивные. Довольствуются тем, что получают крохи за самую нудную, никому не нужную работу — ремонтируют декорации, чистят и гладят костюмы, накрывают на стол, моют полы и посуду. Опять же, должен же кто-то накладывать актерам грим перед выступлением, и раздвигать занавес? Вот они этим всем и занимаются. И вполне довольны таким своим существованием! Хотя, по крайней мере, каждый второй из них имел реальную возможность попытаться занять на Сцене достойную роль. Но либо не смог, либо не захотел.

— Так что же это за актеры, которые никогда не появляются на Сцене?

— Ну, все-таки каждый из них имеет этот теоретический шанс. Возможно, втайне они мечтают именно об этом. Но, к сожалению, ничего не хотят, или не могут сделать для осуществления этой своей мечты. Вот так и получается, что эти номинальные актеры присутствуют на каждом из спектаклей, но только лишь в роли зрителей. И лишь изредка, да и то не каждому из них, выпадает на их долю возможность появиться на Сцене. Это случается нечасто — тогда, когда в очередном каком-нибудь Акте Пьесы на Сцене понадобится массовка. Тогда из этих личностей сколачивают какой-нибудь временный творческий коллектив, наскоро объясняют им, что они должны хором кричать, или куда бежать — направо, или налево. Вот на такое участие в Пьесе все эти мелкие персонажи с удовольствием соглашаются. Ведь при этом не надо проявлять никакой своей творческой индивидуальности, никто не требует от тебя ничего из себя представлять. Но при этом, слившись с аморфною толпой таких же персонажей неопределенного характера, можно крикнуть из-за чужих спин что-нибудь со Сцены. Это, поистине, их удел — играть, что им укажут — то факельное шествие, то базарную толпу, то батальные сцены.

Переводя дух, Барон чувствует момент для нравоучительной вставки:

— Вот так и ты — рискуешь с самого начала упустить инициативу, и затеряться на задворках Пьесы. Где и будешь прозябать ровно до того момента, пока главные действующие лица не сочтут нужным извлечь тебя на Сцену, и то лишь затем, чтобы ты плясал под их дудку. Чтобы потом так же сойти со Сцены именно тогда, когда тебе укажут это сделать.

— Но ведь это какой-то... позор? — я не сразу могу подобрать нужное слово.

— Я рад услышать от тебя подобного рода оценку! — хвалит меня Барон.

Нет, я совсем не желаю себе такой сценической судьбы! И сделаю все, чтобы не удостоиться подобной участи! Но...

— Но как же они относятся к такой своей роли в Пьесе? По-моему, тогда вообще не стоит на Сцену выходить!

Барон смотрит на меня сверху вниз.

— Эх, молод ты еще, и совсем еще не разбираешься ни в жизни, ни в Пьесе! Такая уж штука эта Пьеса, что требует от каждого участия в ней. Не важно, в какой роли, но если ты живешь в этом мире, то участие в Пьесе — это твоя главная жизненная обязанность!

— Неужели нельзя отказаться от роли, если она тебе не нравится?

— Нет, нельзя! И этому есть тоже много самых весомых причин. Если говорить о второстепенных персонажах, то основная причина для этого — "понты". Возможность заработать, не прикладывая к этому практически никаких усилий. Особенно ценятся ими смертные роли. За них "понтов" дают больше.

— Какие роли?

— Такие роли, где персонаж умирает на Сцене. И тут, надо признать, у мелких актеров имеется одно неоспоримое преимущество — они могут умирать на Сцене по нескольку раз.

— Как это? — опять не могу я взять себе в толк.

— Очень просто. В Пьесе, как ты знаешь, есть роли главные, заглавные, второстепенные. Если кому-нибудь из значительных персонажей по Сценарию уготована смерть, то это автоматически означает конец выступления и для актера, играющего эту роль. Ведь ни в каком другом качестве он в Пьесе уже появиться не может! Другое дело — эпизодическая роль. Это лицо мелькает на Сцене не чаще, чем раз в месяц, и то в течение всего лишь нескольких мгновений, где-то в толпе на заднем плане. Соответственно, ни его присутствия, ни его отсутствия на Сцене никто заметить не может.

— И что?

— Поэтому ничего удивительного не будет, если такой персонаж сначала погибнет в кровопролитном сражении, через пару Актов его выведут на виселицу с мешком на голове, а чуть попозже — ликвидируют как вражеского шпиона в маске. Эпизодический персонаж погибает, а актер по-прежнему жив, здоров, и ждет своего очередного воплощения! Ну, не прелесть ли? Сколько тебя ни убивают, а ты все жив! Они, эпизодические актеры, мастера играть мелких трагических персонажей. Иногда так и клянчат — мол, напишите какой-нибудь Сценарий с эпизодическим убийством! А еще лучше — с массовыми какими-нибудь смертями. Любят они это дело, а некоторые до того наловчились умирать на Сцене, что за одну минуту своих талантливых предсмертных мук могут заработать "понтов" на целый месяц жизни!

— Вот, значит, как, — высказываюсь я. Но уже другая тема занимает мои мысли. Хотя я не знаю, как удачнее сформулировать свой вопрос.

— А что случается с актером, персонаж которого умирает? Если это значительный для Пьесы персонаж? — решившись, спрашиваю я.

— Если персонаж актера навсегда покидает Сценарий Пьесы, актер тоже уходит.

— Куда уходит?

— Кто его знает — куда... По крайней мере, он уходит отсюда, — и Барон одним своим жестом объемлет весь окружающий нас мир, от края и до края.

А я вдруг вспоминаю свой порядковый номер в списке Судьи — девяносто второй, хотя в самом списке значилось не более сорока человек. Следовательно, можно предположить...

Но Барон уже отвлекает меня от этих мыслей, предлагая опять сыграть в шахматы. Нет, играть в шахматы сегодня у меня совсем нет никакого настроения. Я отказываюсь, ссылаясь на то, что собирался почитать Сценарий Пьесы. Барон, как я и думал, целиком поддерживает эту идею, и оставляет меня одного.

Да, только сегодня я, наконец, принес из Библиотеки пару папок с текстами уже сыгранного Сценария Пьесы, и сейчас они лежат на моем столе, на самом видном месте. Я смотрю на них, и чувствую, что и приступать к их изучению никакого настроения у меня нет.

Снова меня начинают одолевать какие-то тягостные думы. Куда же от них можно деться в этом мире?

В конце концов, я чувствую, что мне просто необходимо, по крайней мере, покинуть пределы своей комнаты. Мысль о том, что мне снова предстоит выйти в мир, полный самых загадочных и, зачастую, не самых благоприятных для меня перспектив, меня несколько настораживает. Но мысль остаться один на один со своими внутренними переживаниями нравится мне еще меньше.

В конце концов, если я хочу выжить в этом мире, я не должен бояться всяких неведомых опасностей! Наоборот, я должен идти им навстречу. Чтобы скорее познать их, и приобрести столь нужный мне жизненный опыт. Как говорил Барон, нужно научиться извлекать пользу из неприятностей!

И я с решительным видом покидаю пределы своей комнаты.

Идти, в общем-то некуда, кроме как в Центральный Зал. Туда я и направляюсь. Вернее, путь мой лежит в Гостиную.

В Гостиной на этот раз снова достаточно людно — здесь находится до десятка человек, а то и более, и не только мужчин. Центром притяжения внимания всего собравшегося общества является большой стол, выдвинутый на самую середину помещения. Все присутствующие располагаются вплотную вокруг стола, и мне очень даже непросто разглядеть, что же там, на этом столе, происходит. Единственное, что я понимаю — это не хоккейные состязания, это что-то совсем другое.

Как обычно, все присутствующие крайне увлечены каким-то общим занятием. Моего присутствия никто из них не замечает, да я и сам не хочу привлекать никакого внимания. Я просто хочу рассмотреть происходящее поближе, и попытаться самостоятельно вникнуть в его смысл.

Насколько я могу рассмотреть, на столе расположен какой-то внушительных размеров картонный лист, занимающий чуть ли не всю его поверхность. Этот лист, как я замечаю, расчерчен на какие-то разноцветные квадраты, и смутно напоминает мне шахматную доску. Но это только на первый взгляд. Различий, пожалуй, больше, чем сходств.

Клетки на листе, в отличие от шахматной доски, раскрашены в самые разнообразные цвета, да еще внутри них вроде бы даже написаны какие-то непонятные мне обозначения. И вместо шахматных фигур на этом разноцветном игровом поле стоит одинокая вычурная фигурка.

Вокруг стола кипит активная жизнь. Между участниками этого малопонятного мероприятия идет оживленное общение.

— Кто ходит? — деловито осведомляется чей-то голос. — Вы, Граф? Ну, так давайте, чего тянете?

— Прошу прощения! — вставляет Граф свою реплику в общий шум. — Перед своим ходом я хочу купить четыре черных фишки!

За столом возникает дополнительное оживление, вызванное, этим объявлением.

— Я тоже хочу купить черных! — заявляет Баронесса.

— Свободных черных нет! — объявляет Герольд официальным тоном. — Все черные фишки на руках у игроков!

Это сообщение вызывает заметное возмущение присутствующих.

— Как это — нет? — выражает общее недоумение Граф. — Должны быть!

— Свободных черных фишек нет! — настаивает на своем Герольд.

— У кого это они, интересно знать?

Вопрос опять обращен к Герольду, который, как я начинаю догадываться, исполняет роль официального распорядителя. Впрочем, на заданный Графом вопрос Герольд хранит непроницаемое выражение лица. Гул недовольства снова проносится над столом.

— Кто-нибудь продает черные фишки? — вопрошает Граф, обращаясь, кажется, сразу ко всем присутствующим. Но его вопрос уходит в пустоту.

— Ходите, Граф! — настоятельно предлагает Герольд.

Граф досадливо мотает головой, и берет в свою руку лежавшие на клетчатом листе пару игровых кубиков. Зажав их между двух своих ладоней, он несколько раз трясет ими в воздухе, после чего выпускает кубики на свободу. Тотчас же это самое игровое поле плотно скрывается от моих глаз человеческими фигурами, проявляющими к результатам действа самый живой свой интерес.

— Одиннадцать! — объявляет Герольд и начинает совершать какие-то манипуляции на игровом поле. Судя по всему, он передвигает по нему ту самую одинокую фигурку.

— Черные плюс два, белые минус один, желтые минус три! — объявляет Герольд во всеуслышание.

Это в высшей степени загадочное объявление вызывает у игроков целый приступ самых неподдельных эмоций. Граф так просто нечеловеческими усилиями пытается скрыть свою досаду — видимо, ход игры не укладывается в его сценарий.

— Продаю черные! — вдруг раздается над столом голос, принадлежащий Герцогу. Это сообщение на краткий миг воцаряет за столом недоуменную тишину. Даже я подвергаюсь некоторой степени общественного недоумения. Как же так — только что черных фишек как будто вовсе не было в игре, и вот они вдруг появились!

Однако, всеобщее замешательство длится весьма недолго.

— Покупаю! — складным хором восклицают Граф и Баронесса, и тут же все остальные игроки приходят в неописуемое возбуждение. Как я понимаю из тут же возникшего шума, черные фишки желают приобрести буквально все.

— Четыре черных по тридцать два за штуку! — объявляет Герцог.

— Тридцать один с половиной! — практически тут же отзывается Граф.

— Беру! — почти кричит Баронесса.

— Продано! — объявляет Герольд, вооружившись неким деревянным молоточком, которым тут же несильно ударяет по какой-то специальной подставке. Всплеск эмоций сопровождает это событие.

— Шесть черных по тридцать два с половиной! — снова делает заявление Герцог.

— Беру! — кричит возбужденный Граф, и по выражению его лица уже решительно нельзя понять ни его чувств, ни мыслей. Да и всех остальных, как я вижу, захватывает какой-то совершенно неестественный ажиотаж.

Но Герцог, по-видимому, не собирается больше ничего предпринимать. И именно эта его позиция вызывает новый приступ общественной эпилепсии.

— Покупаю по тридцать две с половиной! — кричит кто-то. — Покупаю все черные по тридцать две с половиной!

— Тридцать три! — слышится мне чей-то слабый писк, впрочем, настолько неуверенный, что вряд ли его кто-то принял всерьез.

Тем временем Герольд, поняв, что все значимые события уже состоялись, вновь вооружается молоточком и начинает часто колотить им по подставке, производя громкий, ответственный стук. Страсти за столом постепенно начинают стихать.

— Желает ли кто-нибудь еще что-нибудь продать или купить? — официальным тоном спрашивает Герольд, когда относительную тишину за столом можно уже считать восстановленной.

Но никто из присутствующих никаких желаний уже не высказывает.

— Ход Герцога! — объявляет Герольд, и я вижу, как Герцог хватает с игрового поля кубики и совершает ту же самую процедуру, что и Граф. Кубики вновь летят на стол.

— Четыре! — объявляет Герольд, и опять совершает на игровом поле какие-то перемещения. — Синие плюс два, желтые плюс один, черные минус три!

И снова за столом всплеск эмоций! На Графа в этот момент просто страшно смотреть — судя по всему, он готов рвать на себе волосы. Но всем остальным, как я вижу, нет никакого дела до его личных переживаний. Игроки весьма дружно поднимают новую тему для общения.

— Желтые! — кричит кто-то, — покупаю желтые!

— Есть свободные желтые фишки! — объявляет Герольд официальным тоном. — По курсу сто сорок четыре за штуку!

Это объявление неожиданно охлаждает пыл желающих приобрести желтые фишки, и за столом возникает немая драматическая пауза. Впрочем, длится она совсем недолго, поскольку в наступившей тишине Герцог вдруг объявляет бесстрастным голосом:

— Беру десять желтых!

И снова шум, сопровождающий это заявление, чуть было не заглушает объявление Герольда о том, что сделка признана состоявшейся.

— Четыре желтых! — кричит Принцесса.

— Пять желтых! — кричит Герцогиня.

— Беру! — выкрикивает еще кто-то.

Не скоро удается Герольду погасить всеобщий ажиотаж вокруг желтых фишек.

И снова чей-то ход, и вновь куда-то движется фигурка. Герольд делает свое очередное объявление:

— Белые плюс три, красные минус два, голубые минус четыре!

Надо ли упоминать о том, какой шквал эмоций встречает это сообщение! Опять кто-то что-то продает, и тут же обнаруживается толпа желающих приобрести это неведомое нечто. Кто-то что-то покупает, и это объявление так же никого не может оставить равнодушным.

Какая драма, какое кипение страстей! Я смотрю на эти разгоряченные, раскрасневшиеся лица, наблюдаю судорожные жесты и движения, слушаю срывающиеся от волнения возгласы, и просто физически ощущаю повисшее в воздухе напряжение! И, возможно, именно оно как будто притягивает меня к себе, манит меня принять самоличное участие в этом малопонятном, но таком увлекательном действе!

— Дамы, Господа, торги закончены! — объявляет вдруг Герольд, к всеобщему неудовольствию.

— Прошу желающих ознакомиться с итоговыми результатами! — продолжает Герольд свою дежурную речь. — Следующие торги начнутся с показателей, установленных на этот момент!

Но его уже практически никто не слушает, все потихоньку отходят от стола. Кто-то продолжая переговариваться между собой, но в основном — поодиночке, унося глубоко в себе весь груз своих переживаний.

Граф проходит мимо меня, даже не заметив, весь погруженный в свои невеселые думы. Баронесса, не пытаясь скрыть кислое выражение своего лица, коротко кивает мне, но так же, не задерживаясь, спешит удалиться из помещения Гостиной.

Герцог, напротив, всем своим видом выказывает хорошее расположение духа — как видно, игра ему сегодня определенно удалась. Он так же замечает мое присутствие, и удостаивает меня своим бурным приветствием.

— Ого! — восклицает он громко. — Рыцарь Макмагон! И Вы тут? Хотите приобщиться к нашим игрищам?

Герцог как будто и не помнит о том совсем еще недавнем прискорбном случае, с моим ему проигрышем в карты, и последующими его туманными ко мне намеками. Как будто и не было всего этого, или же случилось с кем-то совершенно посторонним. Я почти убежден, что если я сейчас затрону в разговоре с ним эту тему, Герцог выразит свое крайнее удивление и непонимание, о чем идет речь.

Во всяком случае, при всем моем желании постичь все тонкости неведомой мне пока что игры, обращаться к помощи Герцога мне хочется менее всего.

Во время вечерней трапезы становится заметным какое-то повышенное волнение всех присутствующих, какая-то их нервозность и нетерпение.

И причины этого едва скрываемого волнения становятся ясны немного позже.

После ужина все актеры торжественно направляются из Обеденного Зала прямиком в Гостиную, где уже достаточно людно. Мне кажется, что тут собрались все без исключения обитатели этого мира, включая так называемых "мелких" персонажей. Эти персонажи уже подсуетились, откуда-то притащив в Гостиную мебель для сидения, и разместившись на ней. Иные сидят на корточках, прислонившись спиной к стене. Самые удобные места — в мягких креслах и на удобных диванах — остаются незанятыми, и предназначены, несомненно, "артистократическим" персонажам. В том числе и мне!

Появление пестрой толпы "артистократов" вызывает со стороны персонажей второстепенных некоторое оживление, и каждый из них встает со своего места для почтительного приветствия. Впрочем, возможно, такого уважения удостаивается лишь появление Короля, а все остальные попали просто так, за компанию.

Я занимаю место на длинном диване рядом с Бароном, а с другой стороны ко мне прижимается Маркиза. Что и говорить, тесновато в Гостиной при таком невиданном стечении народа. Пожалуй, один только Король может чувствовать себя весьма комфортно, восседая в почетном кожаном кресле.

Стол, еще недавно служивший ареной страстной игры, все так же стоит посередине Гостиной, теперь накрытый красным бархатным покрывалом.

Наконец, все рассаживаются, и стоять остается один лишь Герольд. Он еще некоторое время ждет, пока всякий шум и шепот утихнут, а потом величественно произносит:

— Начинаем Церемонию Открытия!

В ответ на эту торжественную фразу весь зал разражается аплодисментами! В достаточно тесном для собравшегося количества народа помещении Гостиной они звучат поистине оглушительно! Впрочем, рукоплескания длятся совсем даже не долго, и после них, собственно, начинается главное действо, которое я наблюдаю с большим интересом.

Герольд, проявляя характерное для него изящество движений, направляется к той самой металлической дверце в стене, в которую накануне Судья поместил Черный Ящик. Эффектным движением руки он распахивает дверцу Внешнего Сейфа, и перед взором всех присутствующих предстает тот же самый Черный Ящик. Ничего удивительного в этом, конечно же, нет. Как вчера его туда поместили, так он там, по моим представлениям, и должен был находиться. Однако, как только Герольд извлекает из ниши этот Ящик и демонстрирует его всем собравшимся, публика разражается новым шквалом аплодисментов.

Сохраняя всю присущую ему размеренность движений, Герольд шествует вместе с Ящиком к столу, и торжественно водружает его на самую его середину. Потом эффектно щелкает замочком, откидывает крышку Ящика, и, немного наклонив его, демонстрирует всем собравшимся его содержимое. В Ящике, как я вижу, находится большой белый конверт, причем формат у этого конверта значительно больше тех, что вчера в него клали.

Вот это уже становится интересным! Вчера, прямо на моих глазах, в Черный Ящик поместили десять конвертов, а сегодня там обнаруживается всего один, да и тот — не тот! Я, честно признаюсь, изумлен и обескуражен. В отличие от всех остальных присутствующих.

Герольд тем временем не без внешнего эффекта извлекает из Ящика находящийся там конверт, и снова торжественно демонстрирует его всему собранию. На этот раз собрание опять отвечает ему восторженными рукоплесканиями.

— Видишь Печать? — сквозь общий шум шепчет мне на ухо Барон.

И я, действительно, вижу, что на конверте в руках Герольда, на самом видном месте, красуется какая-то внушительных размеров синяя отметина круглой формы.

Дождавшись окончания оваций, с конвертом на вытянутых вперед руках, Герольд направляется к Судье, который сидит в весьма доступном для этого месте. Судья торжественно встает ему навстречу, извлекает из складок своей судейской мантии очки в золоченой оправе, и не спеша, с достоинством, водружает их себе на переносицу. Герольд останавливается от Судьи в полутора шагах, и тот, чуть наклонившись, тщательно изучает ту самую Печать на конверте. После некоторой драматической паузы Судья отстраняется от конверта, снимает очки и торжественно объявляет:

— Подтверждаю подлинность Печати!

Ну, уж это объявление никак не может остаться вне общественного внимания, что и подтверждается тут же общими аплодисментами всех присутствующих.

Торжественная церемония продолжается. Герольд возвращается к столу, кладет на него конверт, и, вооружившись изящным ножом для разрезания бумаг, торжественно и эффектно вскрывает его. А потом извлекает из конверта все его содержимое. Содержимым оказывается кипа бумаги, которую Герольд кладет прямо перед собой на бархатную поверхность стола.

В помещении Гостиной в этот момент устанавливается полнейшая тишина. Собрание актеров замерло в ожидании, устремив все свое внимание на величественную фигуру Герольда в центре помещения. Герольд не спешит заговорить, выдерживая долгую, томящую паузу. А потом вдруг объявляет:

— Оглашаю список действующих лиц очередного Акта Пьесы!

После этого тишина, и до этого весьма полная, становится абсолютной. Герольд держит в этой тишине еще одну драматическую паузу, и только после этого начинает называть имена персонажей:

— Король! Королева! Принцесса! Герцог! Герцогиня! Барон! Баронесса! Граф! Рыцарь!...

Перечисление действующих лиц акта Пьесы продолжается довольно долго, благодаря Герольду, который произносит имена персонажей с неестественной расстановкой. В общем, оказалось, что в грядущем Акте Пьесы задействованы практически все сколько-нибудь значительные персонажи, не исключая Маркизы, Менестреля, и Магистра. А так же кое-кто из персонажей, так сказать, второго плана. В частности, Актриса, Шут, и давешние Разбойники. Общий список участников будущего представления превышает двадцать человек.

— Прошу всех участников Спектакля получить свой экземпляр утвержденного Сценария очередного Акта Пьесы! — объявляет Герольд.

Тут же гостиная оглашается шумом собравшихся, наконец-то имеющих возможность выразить все обуревающие их чувства. Кто-то из персонажей, попавших в Сценарий очередного Акта Пьесы, начинает радостно поздравлять других таких же счастливцев. Актеры, не удостоенные такой чести, сдержанно выказывают свое недовольство. Но и те, и другие уже поднимаются со своих мест. Одни — чтобы подойти к Герольду и получить от него свой экземпляр Сценария. Другие — чтобы покинуть помещение Гостиной, избегнув этой процедуры.

В числе других, не скрывающих своего радостного возбуждения актеров, я тоже получаю свой экземпляр утвержденного Сценария Акта Пьесы — шесть страниц печатного текста.

— Ну, вот! — спешит со своими поздравлениями Барон. — Поздравляю тебя с первым успехом!

Глава 13.

Покидаю я Центральный Зал в обществе Маркизы. Она восторженно смотрит на меня, и щебечет мне на ухо, какой это большой для меня успех — практически тут же попасть в Сценарий Акта Пьесы. И радуется за меня, пожалуй, еще больше, чем Барон.

Дойдя до дверей своей комнаты, я хочу, было, распрощаться с Маркизой, но, взглянув в ее глаза, вынужден переменить решение. Она явно не хочет уходить в свою комнату. Помедлив несколько мгновений, я приглашаю ее в гости, и она с радостью принимает мое приглашение.

Едва закрыв за собой дверь, она вдруг подходит ко мне, обвивает своими руками мою шею, и целует прямо в губы. Поцелуй выходит долгим, сладким, пьянящим... А Маркиза прижимается ко мне все сильнее и сильнее, я чувствую нежную упругость ее гибкого тела, и мысли мои улетучиваются, вытесняемые ощущениями. Я чувствую, как пусто становится в моей голове, и как область напряжения перемещается куда-то вниз по телу...

А потом я просто лежу в своей постели, и мне просто приятно от того, что сейчас рядом со мной лежит нежная, милая девушка, которая обнимает меня своими руками, которая никуда не хочет ни отпускать меня, ни исчезать сама. Она тесно прижимается ко мне, и она полна восхищения мной. А я — я полон восхищения ей...

А еще потом я лежу просто с пустой головой, и мне совершенно не хочется думать о каких-то там сложных вещах. Где они? Они остались где-то там, на просторах мира, но меня сейчас там нет. Сейчас я здесь, под одеялом, надежно им укрытый от волнений и тревог. И рядом со мною — женщина, которая избавляет меня от тягостных дум и сомнений. Не это ли главное в жизни — суметь укрыться от нее, от этой самой жизни? Уютно укутаться в свой собственный маленький мир, полный сладостного удовольствия и самых чудесных переживаний!

Может быть, совсем не главное, что мой вариант Сценария понравился Тому, Кто Утверждает Сценарий. И уж совсем не имеет никакого значения, что он, мой Сценарий, понравился Барону и мне самому. Может быть, главное — чтобы он понравился этой женщине, что лежит сейчас со мною рядом. Ведь именно теперь я могу с чистой совестью рассказать ей, наконец, о своих "подвигах".

И я рассказываю ей о них, и просто чувствую, как она тихонько млеет от удовольствия, когда я рассказываю ей очередной эпизод из своей "героической эпопеи". Она смотрит на меня восхищенно, и, буквально на полуслове, опять прерывает мой рассказ своим горячим, страстным поцелуем...

Наутро, ворвавшийся безо всякого предупреждения в мою комнату Барон, обнаруживает там двух мирно спящих в обнимку актеров. Бормоча какие-то невнятные извинения, он вновь исчезает в коридоре.

Маркиза испуганно смотрит на меня своими большими голубыми глазами, и я читаю в ее глазах тревогу — не за себя, а за меня. И вновь я чувствую к этой девушке неизъяснимый прилив душевной нежности.

Но, как бы то ни было, с постели нужно срочно вставать. По одному только виду Барона совершенно понятно, что у него ко мне весьма неотложное дело.

Одеяло отброшено, и теплый, уютный, наполненный любовью и нежностью мирок рассыпается под натиском вторжения Большого Мира. В спешном порядке мы одеваемся. Чуть только приведя себя в порядок, Маркиза дарит мне быстрый, легкий поцелуй, и, одарив на прощание нежным взглядом, исчезает за дверью.

А я, совершив символическую процедуру умывания, мчусь в комнату к Барону. Где он уже давно ждет меня, нервно вышагивая по комнате.

Я опасаюсь, что темой нашего разговора станет именно недавнее деликатное утреннее происшествие, но Барон, кажется, совсем пропускает его мимо своего внимания.

— Ты уже читал утвержденный Сценарий? — без всяких предисловий спрашивает меня Барон. Выглядит он весьма возбужденным.

— Нет, — честно признаюсь я.

Барон констатирующе кивает головой. И в этом жесте можно прочесть все — и осуждение моей лености и безалаберности, и сожаление о том, что я так несерьезно отношусь к своей жизни.

— А зря! — говорит мне Барон с явственным упреком в голосе. — Следовало бы прочесть! Еще вчера вечером!

Его озабоченный вид совершенно мне не нравится, и в душу мою тут же начинают проникать предощущения каких-то новых неприятностей. Похоже, это чувство становится для меня привычным!

— Прочти прямо сейчас! — требует Барон, и сует мне под нос листы бумаги, испещренные мелкими буквами печатного текста. — Хотя бы вот это, начиная с третьей страницы!

Я недоуменно, с непонятно откуда взявшейся дрожью в руках, беру предложенные мне бумажные листы и пытаюсь проникнуть в содержание текста, отпечатанного не них.

— Садись, садись! — запоздало предлагает мне Барон, и я, не глядя, опускаюсь на какое-то сидение.

Некоторое время мне попросту не удается вникнуть в печатный текст. Наверное, из-за утреннего сумбура мыслей. Да еще и читать приходится почему-то не с самого начала, а с третьей страницы. Ага, теперь начинаю понимать — здесь впервые упоминается имя моего сценического персонажа! А сам персонаж появляется в Пьесе уже на следующей странице!

Вот тут-то я, наконец, начинаю вникать в суть текста, и мне становится понятной причина беспокойства Барона. В утвержденном варианте Сценария очередного Акта Пьесы, оказывается, все не совсем так, как я это себе представлял. Если не сказать — совсем не так!

В целом утвержденный вариант Сценария предписывает следующий ход сценического действия:

Король устраивает дворцовый прием, приуроченный к успешному завершению Графом своей миссии, нашедшей отражение в прошлом Акте Пьесы. На званый обед является множество народа, весь цвет "артистократического" общества.

На этом празднике центральной фигурой является, конечно же, Граф. Все присутствующие воздают ему заслуженные почести. Менестрель, в частности, разражается по этому поводу чуть ли не балладой. Король произносит в честь Графа некий хвалебный тост, изысканный и витиеватый. Даже плененные разбойники, выступающие как живое доказательство графской удали, воздают должное его отваге, находчивости и смекалке.

В самый разгар праздника Королю сообщают, что во дворец явился Рыцарь Макмагон, только что прибывший из дальних странствий. Король распоряжается немедленно препроводить его в общую залу.

И тут на Сцене должен появиться я. Явиться пред взорами всех присутствующих значительных персонажей Пьесы, чтобы немедленно попасть в центр всеобщего внимания. Оказывается, всякий из присутствующих что-то да слышал о моих удивительных зарубежных приключениях, и вот теперь всех живо интересуют рассказы о моих подвигах, да еще из уст непосредственного их участника.

Далее, конечно, следует мой рассказ о своих беспримерных "деяниях", правда, в весьма и весьма усеченном виде. Прямо скажем, от героичности в этих подвигах мало что осталось. Тем не менее, рассказ мой вызывает повышенный интерес собравшихся, и служит предметом всеобщего обсуждения. Отдельные персонажи сопровождают мой рассказ различного рода комментариями, но особенно ядовитые реплики принадлежат, по Сценарию, Графу, так неожиданно лишившемуся внимания присутствующих из-за моего внезапного появления. К финалу действия Граф во всеуслышание заявляет, что не признает подлинности моих подвигов, и ставит под сомнение мою доблесть, смелость, отвагу и честность.

По ходу действия мой персонаж, как и персонаж Графа, проявляют чрезмерную вспыльчивость, обидчивость и нежелание идти на компромисс. А действия других персонажей, при всех их декларациях о заинтересованности в мирном исходе конфликта, достигают прямо противоположного эффекта. Драка на мечах чуть не возникает прямо в присутствии Короля, но именно этот влиятельный персонаж в последний момент гасит разыгравшиеся страсти, безапелляционно заявляя, что Тронный Зал — совсем не то место, где уместно упражняться в боевых искусствах.

Вот на этой-то драматической ноте и надлежит закончиться очередному Акт Пьесы.

Даже мне понятно, что, хотя кровопролитный поединок меня и Графа не состоялся в этом Акте Пьесы, ничто не мешает ему произойти уже в следующем. Более того, развитие событий прямо указывает на неминуемость этого события.

Я поднимаю глаза на Барона. Глядя на мое недоуменное лицо, Барон в своих чертах приобретает еще большую суровость.

— Вот! — говорит он мне таким тоном, как будто во всем виноват именно я.

— Не понимаю! — срывается с моих уст какой-то неубедительный лепет. — Но я же сам писал свою роль! Как же можно было так ее исказить?

Барон всем своим видом демонстрирует мне наивность моих представлений.

— Я тебя об этом предупреждал! — сурово замечает он. — Не все наши пожелания находят себе место в Сценарии Пьесы!

Не все! Но почему? Неужели все-таки кто-то из актеров покусился на судьбу моего персонажа? Неужели мою роль кто-то написал за меня? Выходит, я не смог определить сценическую судьбу своего персонажа. Выходит, я не оправдал надежд Барона. Да и своих собственных надежд — тоже. Подвел самого себя!

— И что теперь делать? — вопрошаю я безнадежно. Мне кажется, что я и сам знаю ответ на этот вопрос.

— Ничего! Теперь уже ничего не сделаешь! Будешь играть то, что написано в Сценарии!

Да, так я и думал! Сценарий Акта Пьесы уже утвержден (Кем? Сейчас это совершенно неважно!). И мне, вне зависимости от моего на то желания, придется играть ту самую роль, что отведена мне в нем. Роль, которая мне совершенно не нравится. Роль, которую кто-то придумал за меня!

— Первая репетиция — сегодня, после завтрака! — продолжает вещать Барон, усиливая мое угнетенное душевное состояние.

На завтрак я отправляюсь в крайне нервозном и подавленном настроении. Вместе с Бароном, который выглядит тоже весьма озабоченно.

Вопросы, сплошные вопросы роятся у меня в голове. Что за тайные механизмы позволили соорудить этот странный, на мой взгляд, Сценарий? И чего мне теперь следует ждать от Графа? Чего мне теперь следует ждать от будущих Актов Пьесы?

Весь путь до Обеденного Зала мы преодолеваем в подавленном молчании.

У дверей Обеденного Зала, как обычно, толпится уже порядочное количество народа. В числе прочих, я замечаю и Графа, проявляющего повышенное оживление. На меня он не обращает ровным счетом никакого внимания.

Не Граф ли является автором Сценария, где мне предстоит играть такую неприятную роль? Если так, то чем это я смог вызвать такую его неприязнь?

Мне хочется поговорить с Графом начистоту, но он, как будто нарочно, совершенно лишает меня возможности это сделать. Весело разговаривает о чем-то с Придворной Дамой, оживленно жестикулируя и смеясь.

Вдобавок ко всему, от возможного разговора меня отвлекает Канцлер.

— Приветствую Вас, Рыцарь Макмагон! — церемонно здоровается он со мной, едва приблизившись.

Я поспешно отвечаю на его приветствие.

— Считаю своим долгом разъяснить Вам некоторые наши правила, которые, возможно, — и Канцлер слегка косится на стоящего рядом со мной Барона, — до сих пор являются объектами Вашего неведения.

Барон, слушающий этот разговор, вдруг с досадой хлопает себя ладонью по лбу.

— Действительно! — говорит он одновременно и мне, и Канцлеру, — Я как-то упустил это из виду!

Ну, вот! Опять Барон забыл мне разъяснить что-то из непреложных правил общественной жизни, и опять я, судя по всему, оказался в какой-то неприятной и до нелепости смешной ситуации. Интересно, почему меня это уже не удивляет? Я просто жду от Канцлера продолжения.

— Вчера Вам, Рыцарь, за работу над Сценарием Пьесы был начислен так называемый гонорар. В соответствии с существующими правилами, Вы обязаны перечислить установленную часть от заработанных Вами средств в Общественную Кассу!

Барон частыми мелкими кивками головы подтверждает справедливость утверждения Канцлера.

— В связи с вышесказанным, — продолжает Канцлер. — Предлагаю Вам, Рыцарь, в добровольном порядке, совершить вышеуказанное перечисление.

Нечего сказать, хорошо начинается новый день!

Со всеми своими немыми вопросами я вынужден обратиться непосредственно к Барону. Барон спешит загладить свою очередную очевидную оплошность.

— Да, да! — быстро говорит мне он. — После завтрака я всему тебя научу!

Я смотрю на него весьма недоверчиво. И вину за эту свою неведомую оплошность готов целиком и полностью возложить именно на него. Впрочем, он этого и не отрицает.

Собравшиеся за обеденным столом актеры ведут себя весьма непринужденно, чего не скажешь обо мне. Вдобавок оказывается, сегодня снова время "застольного" конкурса, об опасностях которого я было, совсем забыл. К счастью для меня, его проигрываю не я, а Менестрель. Хоть этот мелкий факт способен несколько благотворно подействовать на меня!

После быстрого завтрака мы мчимся с Бароном в мою комнату. Барон с деловитым видом извлекает из ящика моего письменного стола "понтомат", и нетерпеливым жестом требует от меня мою "понтовую" карточку. Я безропотно вручаю ему ее. Барон вставляет карточку в специально предназначенную для этого щель.

Экран "понтомата" оживает, и я имею возможность наблюдать на нем следующую надпись:

"Счет N 092.

90 points"

Предупреждая мои очевидные вопросы, Барон дает мне следующие разъяснения:

— Сейчас у тебя на счету девяносто "понтов". Это и есть твой гонорар за написанный вариант Сценария Пьесы!

А ведь это мои первые самостоятельно заработанные "понты"! Первая по-настоящему хорошая новость за сегодняшний день!

— А это много или мало? — спрашиваю я Барона.

— Для начала весьма даже неплохо! — отмечает Барон. — Очень даже солидно. Однако, как я тебе уже и говорил, существует такое правило — всякий актер, заработавший "понты", обязан внести пятую часть от заработанной суммы в Общественную Кассу. Сейчас мы и произведем эту самую операцию.

Он нажимает какую-то кнопку на устройстве. Снова на экране возникает надпись:

"Счет N 092.

Задолженность

0001 — 28 points"

— Это не пятая часть! — возмущенно восклицаю я, кивая на надпись. — Это гораздо больше!

— Правильно! — откликается Барон. — Вспомни, ты ведь еще и в "застольном" конкурсе проиграл!

В ответ я только молчу. Что это за жизнь — только, бывает, заработаешь "понты", как тут же тебе предъявляются какие-то счета, обязательные к погашению. В результате, я даже с Маркизой не смогу до конца расплатиться, за оказанную ей мне услугу — не хватит "понтов".

— Это — номер счета, по которым у тебя имеется задолженность, — продолжает объяснять мне Барон, тыча пальцем в цифру с большим количеством нулей. — А теперь мы погасим эту задолженность... Смотри, нажимаешь вот эту кнопку... Все просто!

Барон наспех учит меня обращаться с карточкой и "понтоматом". Я прилежно изучаю эту важнейшую жизненную науку.

— А теперь, — сказал Барон, признав проведенный урок успешным. — Хватай свой Сценарий, и бегом в Актовый Зал! Сейчас начнется репетиция, и мы с тобой на нее уже опаздываем!

В действительности мы успеваем почти вовремя. На наше счастье, в текущем Акте Пьесы должно участвовать довольно внушительное количество действующих лиц, поэтому сборы актеров несколько затягиваются. В ожидании задерживающихся персонажей, остальные уже приступили к живому обсуждению предстоящих сценических действий.

Появляется Герольд, со списком действующих лиц в руках. И тут же устраивает перекличку присутствующих персонажей. Всего их числится в его реестре более двадцати, и все оказываются в наличии. Сразу после этого актеры двигаются шумною толпой по направлению к Актовому Залу. В рядах этой процессии я так же вхожу в помещение Актового Зала, прохожу к Сцене, и восхожу на нее, как когда-то на аудиенцию с Королем. Король, кстати, тоже тут. Здесь же, на Сцене, находится и его трон, только сейчас он отодвинут в самую ее глубину.

Пока пестрая толпа актеров в беспорядке размещается на пространстве Сцены, Король успевает занять свое место, и теперь взирает с высоты своего положения на некоторый людской хаос у своих ног.

Тут подает свой голос Канцлер, причем, оказывается, он находится в зрительном зале, и смотрит на Сцену, заполненную актерами, со стороны. Оттуда, из сумрака зрительного зала, Канцлер начинает давать распоряжения:

— Так, так, все на Сцене? Для первого действия нам нужен стол! Все действие проходит у нас вокруг стола. Эй, принесите на Сцену Большой Стол! Надо сразу же поставить его на Сцену, и пусть стоит здесь до самого представления. Ну, что? Кто-нибудь пошел за столом?

Оказывается, что никто. Канцлер всплескивает руками.

— Генерал, прошу вас, организуйте!

— Почему я? — возмущается Генерал. — Если надо стол принести, то пусть вон эти трое... как их там... разбойники! Пусть они его и несут!

Все трое Разбойников немедленно выражают свое согласие участвовать в этом ответственном мероприятии.

— Стол слишком тяжелый, им троим не справиться!

— Ну, вот еще Гвардеец им поможет. И Шут! — Генерал указывает на высокий и тощий человеческий силуэт в нелепом зеленом колпаке, в одиночестве стоящий в тени занавеса, поодаль от основного скопления актеров.

Этот незнакомый мне доселе персонаж еще раньше привлек мое повышенное внимание. Что-то было в его лице и фигуре особенное — какая-то сквозила от всей его наружности ирония по отношению ко всем окружающим его людям, и, возможно, к миру вообще. Вот и сейчас, стоя со скрещенными на груди руками, он не выказал ровно никакого своего желания по первому требованию выполнять адресованное ему распоряжение.

— Шуту нельзя таскать такие вещи! — осклабившись в улыбке, с какой-то деланной вкрадчивостью в интонации произносит Шут. — Я лишь громоздких шуток переносчик!

Всеобщее молчание служит ответом на такую его выходку. Король, ерзая на троне, заметно морщится, и обращается к Генералу:

— Ладно, оставь его в покое!

Генерал с нескрываемой неприязнью меряет Шута своим тяжелым взглядом, но тот отвечает ему тем же, не снимая со своего лица своей странной улыбки.

— Тогда вот, новенький! — Генерал, отводя свой взгляд, небрежно машет рукой в мою сторону. — Пускай еще и Рыцарь поучаствует!

В отличие от Шута, я не противлюсь участию в общественно полезном деле, что и стараюсь тут же продемонстрировать.

Команда носчиков стола, наконец-то, сформирована, и мы отправляемся куда-то за Сцену, где, как оказывается, расположен обширный склад всяческого театрального реквизита. Чего тут только нет! Вдоль стены стоят составленные рядком несколько "деревьев". И огромный сундук стоит тут же, заслоняя своими размерами дальние пространства этого полутемного помещения. Может быть, и внутри сундука находится немало интересного.

Стол, достаточно длинный, и весьма тяжелый, занимает здесь центральное место. Среди прочего реквизита он выделяется своими габаритами, вынуждая все прочую бутафорию скромно жаться к стенам и углам.

Под командованием Генерала мы довольно слаженно подхватываем стол, и выносим его на Сцену. Актерская толпа почтительно расступается, давая нам простор для наших маневров. Канцлер, витая где-то в сумраке зрительного зала, незамедлительно начинает координировать оттуда процесс правильной установки стола.

— Правее! — кричит он откуда-то из полутьмы, и мы послушно передвигаем стол вправо.

— Да не туда! — слышится его досадливый голос. — В другую сторону!

Мы послушно двигаем стол в другую сторону.

— Еще! — бодро командует Канцлер из темноты. — Еще! А теперь чуть-чуть назад!

Мы двигаем стол, в то время, как остальные персонажи, оттесненные к самому боковому краю Сцены, тоже пытаются подать нам свои советы и рекомендации. Барон говорит:

— По-моему, надо установить стол подальше от края Сцены.

Генерал возражает:

— Нет, тогда вообще не будет видно того, кто сидит за столом!

— А и не надо, чтобы его было видно! Основные события у нас не за столом, а перед столом!

— Тем более! Мало того, что тут у нас будут происходить всякие там события, а еще и стол стоит от зрителей далеко. Тогда меня вообще никто не увидит!

— Господа актеры, не ссорьтесь! — прекращает эти прения Король, делая величественный жест с высоты своего трона. — Стол оставим там, где он стоит сейчас. А дальше — разберемся по ходу действия. Если что, мы его всегда сможем сдвинуть куда нужно. Теперь — все по местам!

Труд вынести на Сцену стулья для своего сидения за столом актеры дисциплинированно берут на себя сами. Король все так же сидит на троне, несколько отстраненно наблюдая происходящую перед ним возню.

— Может быть, перетащить стол поближе к трону? — предлагает Граф.

Король эффектным жестом отклоняет это предложение.

— Не стоит! Отсюда мне как раз все видно. Начинаем! Что там у нас по ходу действия?

Я, хотя и прочитал Сценарий Акта Пьесы только наспех, тем не менее, знаю, что в самом начале действия моего присутствия на Сцене не предполагается. Я скромно стою в стороне от происходящей на Сцене суеты.

А в это время на Сцене царит немалая суматоха — актеры начинают занимать места за столом. Раскладывают перед собой свои листы со Сценарием. И тут же разражается первый скандал. Граф требует для себя почетного места рядом с Королем. Кто-то начинает ему возражать, пока в дело не вступает сам Король.

— Да, пусть Граф сядет ближе к центру! Он у нас герой, все-таки. Ключевая фигура!

Граф важно кивает головой, подтверждая слова Короля и значимость своей персоны. Возражения стихают, и все остальные персонажи сдвигаются на одно место ближе к краю. Освободившееся в центре стола место занимает Граф, тут же принявший вид весьма важный, и даже несколько надменный.

— Ну, что? — спрашивает у актеров Канцлер, появляясь, наконец, на Сцене собственной персоной. — Можно начинать?

И, выждав некоторую паузу, он обращается непосредственно к Королю:

— Ваше Величество, можно начинать!

Король милостиво дает свое согласие. Репетиция начинается!

Очень было бы мне интересно понаблюдать за этим процессом со стороны! Но — увы! Такой возможности у меня нет, поскольку, пока на Сцене идет репетиция начала действия, мне нужно срочно подготовиться к собственному выступлению. Хорошо еще, что у меня есть такая возможность!

Да, мне очень хочется достойно выступить в своей роли! Я, конечно, понимаю, что главный мой дебют, дебют в Пьесе, будет только завтра. Но и к репетиционному своему дебюту я хочу отнестись максимально серьезно. Во мне зреет убеждение, что от этого многое зависит в моей сценической судьбе.

Поэтому я почти не обращаю внимания на то, что сейчас происходит на Сцене. Я сосредоточен на той части Сценария, где изложены все предписанные мне слова и действия. Мне следует только прилежно выучить их, и исполнить надлежащим образом. Еще и еще, раз за разом, лихорадочно читаю я текст, снова и снова повторяю свои реплики наизусть. Пытаюсь представить самого себя на Сцене, свои будущие движения и жесты.

Снова на Сцене какие-то громкие споры, и вновь кто-то чем-то недоволен. Действие прерывается, и Король тоном, не терпящим никаких возражений, разъясняет действующим лицам, как именно они должны "подать эффект".

Во время этой паузы, среди сидящих за столом актеров я пытаюсь найти глазами близких мне людей. И нахожу их, и вижу, как Барон, глядя на меня, делает мне ободряющие знаки, а Маркиза, сидящая ко мне еще ближе, тоже смотрит на меня с надеждой и нежностью. Они переживают за меня, эти два дорогих моему сердцу человека! Они волнуются за успех моего выступления, и, как могут, пытаются придать мне уверенности в своих силах!

Снова плавный ход репетиции нарушен. Опять между персонажами вспыхивают споры, и вновь Король стремится погасить их в самом зародыше. Он вскакивает со своего места, и, немедленно водворяет на Сцене относительное спокойствие. После чего, энергично, красноречиво жестикулируя, снова начинает разъяснять активным участникам действия, как им следует ходить, какие жесты следует совершать, и с какой интонацией в голосе им надлежит произносить свои реплики.

Вот я вижу, как, в продолжение сценического действия, с противоположной от меня стороны Сцены появляется Герольд. Сделав три церемониальных шага по направлению к центру Сцены, он хорошо поставленным голосом возвещает:

— "Явился в замок Рыцарь Макмагон!

Пред Королем предстать желает он!"

Вот и до меня дошла очередь! И тут я, совершенно для себя неожиданно, начинаю чувствовать какую-то предательскую слабость в ногах, и сердце мое начинает неистово колотиться, и в ушах возникает неясный гул. Это все от волнения, не иначе. Но сейчас мне просто необходимо взять себя в руки и выйти на Сцену! Достойно выйти на Сцену, и сыграть свою роль!

Тем временем, Король, сидя на троне, мгновенно перевоплощается из режиссера Спектакля в персонажа Пьесы. И величественно произносит:

— Наслышаны мы все о его славе! Пускай войдет, мы видеть его вправе!

Герольд, отвесив в сторону Короля изысканный поклон, неспешно удаляется со Сцены. Ну, все! Еще одна реплика Короля — и мой выход!

— Сегодня, я смотрю, — ну, просто День Героев! Граф был на первое, а Рыцарь — на второе! — произносит Король довольно игривым тоном.

Я точно знаю, что следующий эпизод Акта — это мое собственное появление. И, как только Король завершает свою фразу, усилием воли подавляя все свое внутреннее волнение, делаю несколько шагов вперед. Пытаясь сделать это так, как мысленно себе это представил — важно, степенно, с чувством собственного достоинства.

— Стоп, стоп, стоп! — кричит мне со своего места Король.

Этой реплики определенно нет в утвержденном Сценарии Акта Пьесы. Сейчас Король из персонажа Пьесы снова перевоплощается в режиссера.

Я, совершенно сбитый с толку таким грубым вмешательством, недоуменно останавливаюсь. Вот оно — мое первое появление на Сцене! Ничего еще не успев произнести, я уже сделал что-то не так!

— Ну, куда Вы претесь на Сцену? — в крайнем недовольстве продолжает восклицать Король. — Вам разве непонятно, что последняя фраза является, так сказать, шуткой? Это юмор такой, Вы понимаете? По-моему, все достаточно очевидно — Король шутит, и все присутствующие после этой фразы смеются! Понимаете? Смеются! Кстати говоря, это ко всем относится! Раздается веселый, незлобивый смех всех присутствующих, длительностью семь секунд. И только потом — появление Рыцаря! Всем понятно?

Я, со своей стороны, спешу заверить Короля-режиссера, что мне очень даже понятно.

— Начали! — энергично хлопает в ладоши Король. — Начиная с появления Герольда! Герольд, пошел!

Последний эпизод повторяется. Герольд появляется на Сцене, Герольд произносит свою реплику, Герольд покидает Сцену, Король произносит свой юмористический экспромт. В ответ за столом раздается дружный, как и предписано Сценарием, смех всех присутствующих на Сцене персонажей.

Мысленно досчитав до семи, я повторяю свой выход на Сцену.

— Стоп! — снова кричит со своего места Король. — Как Вы появляетесь, Рыцарь? С какой стороны Сцены? Вам следует появиться с той же самой стороны Сцены, что и Герольду!

Я снова в замешательстве.

— Ладно, — смягчается Король. — Но в следующий раз имейте это в виду! Продолжайте!

Я понятливо киваю головой, одновременно осознавая, что весь мой былой настрой уже куда-то пропал. И все прилежно заученные слова моей роли уже успели вылететь куда-то из моей головы. Даже своей первой реплики я не могу теперь вспомнить! О, ужас!

— Ну же! — то ли подбадривает, то ли угрожает мне Король.

Степень моего душевного смятения близка к критической. Я беспомощно оглядываюсь, и как нельзя вовремя замечаю, как Барон энергично показывает мне листки со Сценарием. Ах, да, мой собственный экземпляр Сценария до сих пор зажат у меня в руке! И, к счастью, он раскрыт именно на нужной странице!

Все участники репетиции выжидающе смотрят на меня, пока я лихорадочно пытаюсь отыскать в тексте Пьесы свою первую фразу. Через какую-то, как мне показалось, вечность, мне это, наконец, удается. Не отрывая своего взгляда от текста, я читаю:

— "С поклоном к Вам явился я,

По приглашенью Короля!"

— Вот, вот! — снова прерывает меня Король. Он уже не кричит, и тон его голоса полон какого-то безнадежного разочарования. — "С поклоном!" А где? Где, я спрашиваю, этот самый поклон?

Мое душевное состояние стремительно приближается к паническому...

— Перерыв! — как нельзя более кстати объявляет Король. — Перерыв десять минут! Никому не расходится!

И я тут же чувствую мгновенно навалившуюся на меня слабость.

Адекватно воспринимать окружающий мир я начинаю только тогда, когда кто-то берет меня за плечо. Это Барон. И почти тут же я чувствую, что кто-то нежно берет меня за руку. Это Маркиза! Они смотрят мне в глаза, и в их взгляде нет никакого укора, сожаления, недовольства или раздражения. Их глаза излучают веру, надежду и поддержку.

— Не волнуйся, все у тебя получится! — уверенным тоном говорит мне Барон. Маркиза просто кивает ему в унисон, ласково поглаживая мою руку. — Главное, успокойся! Не нервничай так! Это всего лишь репетиция! Ничего страшного! Всякий актер проходит через это!

Следуя его рекомендациям, я делаю несколько глубоких вдохов, и закрываю глаза. И чувствую, как в мое сознание снова начинают возвращаться заученные мною наизусть слова и реплики! И чувствую, что я снова готов попробовать сыграть свою роль!

— Перерыв окончен! — объявляет Король. — Всем актерам занять свои места! Ваш выход, Рыцарь!

Репетиция продолжается.

Уже через каких-то полчаса я вхожу, наконец, в свою роль настолько, что даже удостаиваюсь от Короля сдержанной похвалы. Я снова оглядываю всех присутствующих на Сцене актеров, и читаю в глазах Маркизы и Барона радость и гордость. У меня получается! У меня получается играть свою роль!

Наконец, репетиция заканчивается. Король гонит всех прочь из Актового Зала, напутствуя напоминанием о том, что всем персонажам без исключения надо еще раз "основательно проработать" свою роль.

Утирая пот со своего лица, я выхожу в Центральный Зал. Барон спешит присоединиться ко мне.

— Ну, как? — спрашиваю я его. Мнение, которое сейчас выскажет мне Барон, очень многое будет означать для меня!

— Вполне, вполне прилично! — оценивает мое выступление Барон. — Еще пару репетиций, и тебя вполне уже можно выпускать на Сцену!

После обеда — снова репетиция, и снова весь Акт Пьесы играется несколько раз от начала и до конца. И с каждым разом исполнение роли выходит у меня все лучше и лучше, и даже Король не стесняется во всеуслышание отметить мой очевидный прогресс.

А вечером, после ужина, ко мне в комнату снова приходит Маркиза. Нежно целует меня прямо в губы, и смотрит на меня своими сияющими глазами, полными восхищения.

— У тебя очень хорошо получается! — говорит мне она.

— Правда? — спрашиваю я, и мне, совершенно не к месту, снова вспоминается тот самый случай с Актрисой.

— Правда! — с жаром отвечает мне Маркиза, и обвивает мою шею своими руками. А затем следует ее такой нежный, и одновременно такой страстный поцелуй. От такого поцелуя Актриса мгновенно вылетает у меня из головы, и мне хочется верить, что навсегда.

Глава 14.

Ах, до чего же приятно ощущать себя настоящим актером!

Подумать только, вплоть до вчерашнего дня я всерьез сомневался в своих артистических способностях! Да и начало моей творческой деятельности не вышло таким уж гладким. Но, в конце концов, я смог проявить себя достойно. Мне удалось доказать, что изрядная доля актерского таланта у меня имеется. Сумел влиться в актерский коллектив, сумел вписаться в действие Пьесы! И мои субъективные ощущения своего успешного дебюта готовы подтвердить люди, весьма уже искушенные в актерском мастерстве! Люди, имеющие за плечами солидный опыт самого непосредственного участия в Пьесе! Приятно, что и они по достоинству оценили мои таланты и способности!

Единственное, что меня смущает — это то, что характер исполняемой мною роли не вполне соответствует моему собственному представлению о ней. Сценарий Пьесы неумолимо толкает меня на конфликт с Графом, совершенно против моего на то желания. Почему получается так?

Этим своим недоумением я, как обычно, спешу поделиться с Бароном. С самого утра, еще до завтрака, оставив уютную свою постель с мирно спящей в ней Маркизой, я стучу в дверь комнаты Барона. Он, оказывается, давно уже на ногах, и готов к разговору со мной.

— Я все еще не могу понять, — обращаюсь я к Барону. — Почему я должен конфликтовать с Графом? Как вообще все это могло попасть в Сценарий Пьесы?

Барон только печально качает головой. А потом отвечает:

— Я говорил тебе, и не раз, что жизнь в нашем мире — весьма непростая штука. Не все пожелания наши исполняются на Сцене так, как мы этого хотим. Ведь Пьеса не только предоставляет возможности — она еще и требует от нас! И, во имя стройности общей сценической композиции, нам зачастую приходится жертвовать своими личными интересами.

— Но это... Это как-то несправедливо!

— Что ты знаешь о справедливости? Или ты думаешь, что она заключается в том, чтобы твоя сценическая жизнь от самого своего начала подчинялась лишь твоим собственным желаниям?

В ответ я лишь возмущенно молчу. Барон продолжает:

— Нечего упрекать Пьесу в несправедливости к себе. Да, ты написал свой вариант Сценария, но то же самое сделали и другие. И у кого-то, вполне вероятно, это получилось лучше, чем у тебя. И теперь ты просто обязан воплотить на Сцене не свой, а его замысел.

— Но кто мог выставить моего персонажа в такой неприглядной роли?

— Ну, пока еще в ней нет ничего неприглядного! Никто не заставляет тебя совершать на Сцене поступки, роняющее твое достоинство в общественных глазах. Но вот то, что твой поединок с Графом неминуем — это, пожалуй, очевидный факт! И он не сулит твоему персонажу ничего хорошего. Трагический исход для твоего персонажа более, чем вероятен.

— Почему это? — я готов смертельно обидеться на Барона за то, что шансы моего персонажа в предстоящем противостоянии он склонен оценивать так невысоко.

— Такова логика Пьесы! — отзывается Барон. — Сам посуди. Граф — фигура в Пьесе весьма значительная. Заметная фигура, и с ней связано немалое количество сценических эпизодов. Как в уже сыгранных Актах Пьесы, так, смею предположить, и в будущих. А кто такой, по Пьесе, Рыцарь Макмагон? Персонаж этот новый, напрямую со сценическим действием еще никак не связанный. Его судьба еще никак не определена. Из всего этого следует сделать вывод — в интересах Пьесы в живых оставить выгоднее именно Графа. А Рыцарем пожертвовать, как неким эпизодическим действующим лицом.

Потрясающая логика! Но тогда зачем...

— Но зачем тогда вообще понадобилось вводить в Пьесу такого эпизодического персонажа?

— Ну, как я тебе могу на это ответить? Ничего в нашей Пьесе не может быть известно заранее. Может быть именно для того, чтобы на Сцене появился еще один интересный типаж. А может для того, чтобы еще более упрочить славу и доблесть Графа.

— И что, по Пьесе выходит, Граф — мой враг?

Барон опять качает своей головой.

— Вовсе не обязательно! И что значит — по Пьесе? Течение Пьесы определяем мы сами, вопрос только, у кого это получается лучше. Но сценическая судьба твоего персонажа все равно находится в твоих собственных руках! И характер его взаимоотношений с другими персонажами во многом определяется тобой самим! Просто надо настойчивее стараться реализовать своей идеи в Сценарии Пьесы! Иначе, действительно, тот, кто талантливее тебя в этом деле, будет иметь возможность определить судьбу твоего персонажа за тебя!

— И, значит, сейчас мою судьбу на Сцене определяет Граф?

— И это вовсе не так очевидно! Вполне возможно, что кто-то третий написал роль и для тебя, и для Графа!

О, Потолок, как же мне разобраться во всех этих хитросплетениях! Барон по моему лицу читает всю степень моего душевного смятения.

— Учись, — говорит он мне наставительно, и, вместе с тем, ободряюще. — Учись писать Сценарий Пьесы! Только так ты сможешь исправить ситуацию! И то — лишь в следующем Акте! Так что, работай над собой, пока у тебя еще есть такая возможность!

— Может, мне следует поговорить с самим Графом? — робко предлагаю я. — Попытаться выяснить у него, сам ли он написал такой Сценарий, или кто-то другой. И если сам, то по каким причинам?

Такой подход к решению проблемы мне кажется вполне разумным, но Барон так не считает.

— Разговора может и не получиться, — говорит он. — Рискну предположить, что и не получится. И если даже он состоится, совсем не очевидно, что Граф будет с тобою полностью откровенен.

— Как это? — изумляюсь я.

— А зачем ему это нужно? — задает мне встречный вопрос Барон.

Я только развожу руками — у меня нет ответа. Зато уже через весьма непродолжительное время рождается новый вопрос:

— Барон, скажи, ну почему этот мир такой сложный?

— Сложный? Что ты имеешь в виду? — интересуется Барон.

— Ну... Много в нем всякого непонятного. И люди тоже — одни, вроде бы, хорошие, а другие, может быть, и нет... А с первого взгляда совершенно невозможно понять, кто из них каков.

Барон серьезно смотрит на меня, качает головой и вздыхает.

— Вот какие ты вопросы начал задавать! — и, глядя куда-то в сторону, и даже, кажется, куда-то вдаль, еще довольно продолжительное время просто молчит. — Да, мир сложен, мир противоречив. Непросто понять смысл Пьесы, непросто понять смысл жизни человеческой. В людях, что тебя окружают, разобраться тоже, порой, весьма сложно. Ведь люди — они же актеры! И люди эти исполняют свои роли не только на Сцене. В засценной жизни они играют еще одну свою роль, а то и несколько сразу. Важно уметь понимать, кто, когда и какую роль исполняет. Вот тогда ты и сможешь разобраться, кто из них — кто. В настоящий момент.

Помолчав немного, Барон продолжает:

— Одновременно нужно помнить, что и окружающие тебя люди ждут от тебя того же. Играя свою роль, они хотят, чтобы и ты им подыгрывал. Чтобы и твои образы удачно подчеркивали их собственный. В этом кроется секрет сложных человеческих взаимоотношений.

— Как это? — все еще не могу я понять эту мысль. Барон собирается с мыслями, чтобы пояснить мне все это понятнее.

— Вот ты, когда знакомился с каким-нибудь конкретным человеком — возникали ли у тебя какие-то по этому поводу впечатления? Ощущал ли ты, что человек этот является носителем глубоко индивидуальных черт характера, манер поведения, образа мыслей?

— Да, конечно, — отзываюсь я.

— Вот! А откуда рождаются такие впечатления?

Я пожимаю плечами.

— Не кажется ли тебе, что всякий человек, в общении с тобой, в первую очередь, пытается донести до тебя свое собственное представление о себе самом? И именно это представление ты и воспринимаешь как некоторую присущую человеку индивидуальность?

Барон уже не ждет от меня никакого ответа, а спешит развит эту свою мысль:

— А твоя ответная реакция служит им индикатором, хорошо ли им удается воплотить задуманный ими образ и проецировать его в твое сознание. Понимаешь?

Мне вдруг отчетливо вспоминается моя недавняя встреча с Королем, и смысл речей Барона вдруг предстает перед моим сознанием со всей своей очевидностью. К моему великому удручению.

— Но — почему все так? — вопрошаю я.

— Кто его знает, почему? Может быть, понять, почему — это и есть самый главный вопрос, что стоит перед человеком. И искать ответа на этот вопрос можно очень долго. Можно искать его всю жизнь, но так и не найти. По крайней мере, я тебе на этот вопрос ответить не смогу.

Барон замолкает. А я задаю ему следующий свой вопрос:

— Но ты ведь лучше меня разбираешься в людях? Что ты мне сможешь посоветовать относительно Графа?

Барон, по-видимому, рад перемещению темы разговора в более практическую плоскость.

— Давай рассмотрим личность Графа поподробней, — тут же соглашается он. — Этот персонаж занимает в нашей Пьесе довольно значительную роль. И, надо признать заслуженно. Граф — тип амбициозный. С первого своего Акта он стремится завоевать в нашем обществе место повыше, и придать своей роли в Пьесе побольше значения. И, надо признать, это ему удается. Упорства ему не занимать. Правда, наибольшую славу он приобрел как герой-любовник. Здесь он, конечно, достиг выдающихся успехов. Ведь женщины падки на таких. Это только в последнее время он несколько остепенился, да и то в силу необходимости. Теперь заветная цель его — получить себе в жены Принцессу. Со всеми причитающимися привилегиями. Высоко метит наш Граф!

Про то, что женщины любят "таких" — это взяло меня за живое. Я ревниво думаю о Маркизе.

— А на каких это "таких" падки женщины? — спрашиваю я у Барона.

Барон пожимает плечами:

— Граф — человек, устремленный к некоторой амбициозной цели. И четко себе представляющий, какими способами и методами этой цели можно достичь. Не слишком стесняющий себя в выборе средств и моральных принципов.

— А женщины?

— Именно таких мужчин женщины и любят! Для них умение человека переступить через собственную совесть служит доказательством его силы, смелости, самостоятельности, целеустремленности! Как раз тех качеств, которых им самим не хватает. Женщины тоже питают амбиции, но идти ради них по чужим головам они, как правило, не способны. Поэтому им нужен такой человек, который будет делать это за них.

Удивительные вещи слышу я! Интересно, Маркиза — она тоже такая?

— А Граф? Выходит, сейчас он собирается пройтись именно по моей голове?

— Не исключено, — сухо отвечает мне Барон.

После такой неутешительной беседы я отправляюсь в свою комнату — будить Маркизу к завтраку.

Сегодня — день премьеры нового Акта Пьесы! Этого нельзя не заметить — весь мир взбудоражен, и с самого утра в коридоре царит какая-то суета. И я, подверженный всеобщему возбуждению, ощущаю едва ли описуемое волнение. Ведь сегодня — день моего первого выхода на Сцену! День моего дебюта в Пьесе! И пусть этот момент произойдет еще не скоро, только во второй половине дня, все мысли мои целиком занимает это предстоящее мне ответственное событие. Крайне противоречивы мои чувства. И я даже не знаю, желаю ли я скорейшего наступления этого момента, или же хотел бы отсрочить его.

Маркиза, видя мое душевное состояние, всячески пытается меня успокоить и приободрить.

— Не волнуйся! — говорит она мне. — Все пройдет замечательно! Я в тебя верю!

Это хорошо, что она в меня верит. Было бы совсем неплохо, если бы я сам так же верил в себя.

На завтрак мы с Маркизой отправляемся вместе. Она решительно берет меня под руку, и таким вот образом мы с ней шествуем по коридору. Мне не очень ловко, Маркиза же держится гораздо более непринужденно.

— Надо ли — вот так? — спрашиваю я у нее.

— Надо! — говорит она. — Неужели ты возражаешь?

Я не знаю, что и ответить. Наконец, решаюсь.

— Может быть, Граф меня убьет на поединке. В следующем же Акте Пьесы!

Она смотрит мне прямо в глаза, и в этих глазах я читаю, что она мне не верит.

— Нет! — отвечает она решительно. — Не может этого быть! Такого не может случиться!

Мне и самому хотелось бы верить в это.

Мы с Маркизой появляемся в Центральном Зале одними из первых. У дверей Обеденного Зала — только Баронесса. Смотрит на наше появление, и довольно-таки мило улыбается. Маркиза только еще теснее прижимается ко мне. Как будто намерена продемонстрировать наши с ней отношения всему окружающему миру — вот, мол! Не знаю, нужно ли это мне, но я не сопротивляюсь.

— Доброе утро! — приветливо обращается к нам обоим Баронесса, и мы с Маркизой почти хором отвечаем на ее приветствие. Она снова улыбается. И обращается теперь уже персонально ко мне:

— Готовы ли Вы, Рыцарь, к сегодняшнему Спектаклю?

Я отвечаю ей, что вполне готов. Мне хочется верить, что внешне мой ответ выглядит очень убедительно, хотя в душе моей такой убежденности нет.

Спустя совсем непродолжительное время к дверям Обеденного Зала начинают стекаться и остальные актеры. И каждый из них обращает особое свое внимание на нашу с Маркизой пару, отчего я испытываю большую неловкость. Маркиза же, наоборот, буквально сияет в лучах повышенного общественного внимания к собственной персоне.

Граф тоже появляется у дверей в Обеденный Зал, причем, увидев меня, рука об руку с Маркизой, он всем своим видом выказывает свое неподдельное изумление. Подумать только, еще вчера он даже не смотрел в мою сторону, а теперь рассматривает нашу пару с явным интересом.

Может быть, я и готов счесть этот момент благоприятным для откровенного разговора с Графом, но от этой идеи меня отвлекает Маркиза, а после завтрака — Барон, еще раз напоминая мне, что у меня очень мало времени для последних приготовлений к своему первому выходу на Сцену.

Следуя его наставлениям, после завтрака я уединяюсь в своей комнате, с тем, чтобы который уже раз повторить выученные наизусть монологи, заученные движения и жесты.

Какая полезная, все-таки, вещь — эти зеркальные стены! Благодаря ним, можно репетировать свою роль прямо у себя в комнате, оценивая свое исполнение со стороны. А точнее — сразу с нескольких сторон. Очень удобно!

И я верчусь перед зеркалами, принимая разные эффектные позы, откровенно любуясь при этом собой.

И тут снова в дверь мою стучат.

— Войдите! — говорю я. И голос мой, как видно, вследствие моих дикционных упражнений, звучит весьма драматически.

Дверь открывается, и на пороге я имею счастье лицезреть Герольда. Он стоит с обычным своим невозмутимым выражением лица, и, надо полагать, ожидает моего повторного приглашения. Каковое я и спешу огласить.

Войдя в мою комнату, и даже не глядя на меня, Герольд сообщает мне, что пришел специально помочь мне в приготовлениях к грядущему театральному представлению.

— Вам надо выбрать соответствующий костюм для выхода на Сцену!

Костюм! Я, честно говоря, даже не подумал об этом! А ведь это, должно быть, очень важно! Барон, я помню, обращал на это мое внимание. "Мир начинается с гардероба!" — сказал он. Что уж говорить о костюме, предназначенном для выхода на Сцену! Там, на Сцене, на глазах у многочисленных зрителей, актер просто обязан во всем соответствовать своему сценическому образу! Образ актера во всем должен быть совершенен — и в репликах, и в жестах, и в выражении лица. И, в первую очередь — в его сценическом костюме!

Действительно, какой костюм я мог бы выбрать для своего первого выхода на Сцену? К стыду своему, я сознаю, что на свой собственный вкус я ни в коей мере не могу положиться. И добровольная помощь Герольда в этой ситуации выглядит просто благодеянием.

И я спешу выразить Герольду всю свою признательность.

— Не стоит благодарностей! — останавливает мои излияния Герольд. — Я всего лишь выполняю свои должностные обязанности! В данном случае — это подбор костюмов персонажей Акта Пьесы. Это очень важная функция!

Я, безусловно, соглашаюсь с таким его утверждением.

— К тому же, — продолжает Герольд. — Услуга эта платная, и Вам, Рыцарь Макмагон, она обойдется в четыре "понта"!

Вот это обескураживающая новость! Впрочем, я тут же понимаю, что иного выхода у меня нет.

Герольд, в общем-то, и не ждет от меня никакого ответа на свое последнее заявление. Он уже приступил к исполнению своих обязанностей. Он решительно подходит к моему гардеробу, отодвигает его зеркальную дверцу, и придирчиво начинает изучать представленную там коллекцию одежды. Но совсем недолго. Молча вынимает из шкафа самые яркие, самые пестрые вещи.

— Парадная форма одежды! — делает он пояснение, когда полный комплект моего будущего сценического одеяния лежит на моей кровати.

Да, именно в таком облачении, помнится, я являлся на прием к Королю.

— Извольте явиться в этом костюме в Актовый Зал, сразу после обеда! — объявляет мне Герольд.

Я несколько удивлен — Спектакль должен начаться на пару часов позднее назначенного мне времени. Но внешний вид Герольда не предполагает какого-либо обсуждения данного вопроса.

— Хорошо, — отвечаю я кротко.

Герольд удовлетворенно кивает головой, и покидает мою комнату. За все время, что он находился здесь, он так ни разу и не взглянул на меня! Впрочем, когда вся комната в зеркалах, этого вовсе не требуется. Даже не глядя человеку в глаза, ты отлично можешь видеть его реакцию на свои слова. Наверное, иногда так даже удобнее. Мне тоже нужно когда-нибудь научиться пользоваться зеркалами подобным образом!

Подавив сожаление о четырех только что утраченных мною "понтах", я продолжаю репетировать свою роль. Чтобы еще более вжиться в образ своего сценического персонажа, я надеваю на себя костюм, выбранный Герольдом, и снова начинаю мысленно прокручивать все мельчайшие детали своего участия в грядущем Спектакле.

До обеда я успеваю "сыграть" свою роль четыре раза. Отточить все свои движения и мимику. Последний "прогон" получается у меня просто автоматически, что позволяет мне сместить центр своего внимания с исполнения роли на ее созерцание. Блестяще! Смотря на себя в зеркало, я мысленно аплодирую своему собственному выступлению. "Браво!" — говорю я сам себе.

На обед я чуть было не отправляюсь в таком вот "парадном" наряде. Но вовремя спохватываюсь и переодеваюсь. Негоже ходить в сценическом костюме по всяким суетным делам! Тем более — на обед, где по неосторожности можно пролить на себя суп или соус. Для повседневной одежды эта неприятность ерундовая, а вот для сценического костюма, да еще прямо накануне Спектакля, это явилось бы настоящей катастрофой!

И я незамедлительно хвалю себя за такую сообразительность. Похоже, я не только вживаюсь в роль своего сценического персонажа, я начинаю вживаться в этот мир! Я уже начинаю учиться жить не только на опыте совершенных мною ошибок!

Обед проходит достаточно молчаливо. Актеры практически не разговаривают друг с другом за столом, предпочтя погрузиться куда-то в свои мысли. Вот это, я понимаю, и есть профессиональный подход к делу! Полнейшая сосредоточенность на предстоящем выступлении — ничто не может ее поколебать!

После обеда я возвращаюсь в свою комнату, лишь затем, чтобы переодеться в свой сценический костюм, не отказав, впрочем, себе в удовольствии еще раз полюбоваться на себя в зеркало. После чего отправляюсь обратно, к Актовому Залу. И тут же в коридоре меня догоняет Маркиза. Я смотрю на нее, и как будто заново любуюсь ее красотой! Какое нарядное платье на ней, ярко-синего цвета, под цвет ее сияющих глаз! Оно придает этой стройной, грациозной женщине столько изящества! И сверкающие в ушах сережки как будто играют разноцветными бликами в ее восхищенных и восхитительных глазах!

Вместе с прелестной Маркизой мы направляемся к месту проведения Спектакля. Маркиза по дороге проявляет свой живой интерес к моему текущему душевному состоянию. Я уверяю ее, что вполне готов к исполнению своей роли. Что самое главное, я чувствую, что мои слова полностью совпадают с внутренними ощущениями.

У входа в Актовый Зал, неожиданно для меня, никого не оказывается.

— Нам сюда! — объясняет мне Маркиза, указывая на довольно непримечательную дверь в стене Центрального Зала, чуть поодаль от входа в Актовый Зал. — Это служебный вход для действующих лиц!

Взяв меня за руку, она спешит войти в эту дверь. Следуя за ней, я попадаю в достаточно тесную по своим размерам комнатенку, в которой уже находятся человек восемь актеров. Посередине помещения стоит Герольд, который то и дело отдает распоряжения каким-то малознакомым мне личностям, суетящимся вокруг нарядно одетых участников предстоящего сценического действа.

— Это Гримерная! — шепотом поясняет мне Маркиза.

Нам с Маркизой приходится немного подождать, зато я имею полную возможность наблюдать все таинство загадочного ритуала, посредством которого на лица актеров накладывается макияж. Наблюдать за физическим перевоплощением актера в своего сценического персонажа.

Теперь я понимаю, почему актерам предписано являться задолго до начала Спектакля. Для того, чтобы Герольд, как лицо, ответственное за антураж, имел возможность самым взыскательным образом осмотреть твое одеяние, проверить его на предмет гармоничности с костюмами других участников Спектакля и иными элементами декораций. Чтобы потом отдать распоряжение малоприметным личностям, вооруженным кисточками и пудрой, заняться твоей внешностью. И далее, так же строго оценить результаты их усилий. В-общем, у Герольда тут много работы, и ее темп даже вынуждает его изменить обычной своей размеренности движений и разговора.

Комната продолжает наполняться актерами, и становится все теснее. После завершения процедуры моего причесывания и припудривания, меня выпроваживают в какой-то узкий коридор, пройдя по которому, я неожиданно оказываюсь на Сцене, отделенной от зрительного зала плотным, тяжелым занавесом.

На Сцене стоит тот самый стол, в переноске которого я принял участие еще вчера. Во время репетиции стол был совершенно пуст, но сейчас он накрыт нарядной скатертью, и на скатерти этой уже расставлены какие-то блюда с едой, и прочая посуда. И, опять же, какие-то малоизвестные мне личности суетятся вокруг стола, что-то на нем расставляя и поправляя.

Из того же неприметного коридора на Сцену выходит Барон, тоже уже загримированный. Честно говоря, его вид меня несколько даже пугает. У Барона густым черным цветом накрашены брови, а цвет его лица, наоборот, приобрел неестественно бледный оттенок. Барон замечает удивление, написанное на моем лице.

— Что, непривычный видок, а? — спрашивает он, легонько пихая меня локтем в бок. — Вблизи посмотреть — такое чудище!

Я спохватываюсь — наверное, и я выгляжу примерно так же. Барон уверенно подтверждает эти мои предположения.

— Это не важно, как ты выглядишь вблизи, — тут же добавляет он. — Главное, чтобы из зрительного зала все смотрелось лучшим образом. Для них, для зрителей, все это и делается!

Я понятливо киваю головой в ответ. И тут же вспоминаю тот самый вопрос, который я хотел задать еще неделю назад. И задаю его Барону:

— А кто они — эти зрители?

Барон смотрит на меня удивленно.

— Что за вопрос! Разве ты этого еще не понял? Зрители — это актеры, которые не заняты в текущем Акте Пьесы.

— Это я вроде понял. Но я думал, может быть, существуют какие-то отдельные, профессиональные, так сказать, зрители...

— Это ты о чем?

— Ну, вот, к примеру, вот эти люди — и я указываю на персонажей, суетящихся вокруг стола, — они тоже актеры?

— Да, — отвечает Барон. — Они тоже актеры. В нашем мире все — актеры! Только одни из них играют главные роли, а другие — главных ролей не играют. Мы с тобой совсем недавно говорили на эту тему!

Потом Барон, подумав еще немного, добавляет:

— В сущности, можно сказать и так, что Пьеса — это такая игра, где главные актеры играют для актеров второстепенных. Соответственно, можно считать, что второстепенные актеры — это и есть те самые профессиональные, как ты выразился, зрители. Вот, сейчас они закончат все приготовления, и отправятся в зрительный зал, наблюдать Спектакль оттуда.

— Но ведь они видели, как готовится Спектакль!

— Что они видели? Стол, который сами же и накрывали? Тебя и меня с напомаженными волосами? И все! А сейчас они ждут, не дождутся, когда же начнется настоящее представление! Сейчас они усядутся на свои зрительские места, и каждый из них, конечно, будет делать вид, что ему все известно о грядущем сценическом действии. Но на самом деле ни он, ни другие зрители, и понятия не имеют, что им предстоит сегодня увидеть!

Во время нашей с Бароном беседы малозаметные работники, действительно, исчезают со Сцены, а из коридора появляются все новые и новые актеры. Я, на всякий случай, стараюсь не смотреть на их лакированные лица. Никогда я не думал, что для того, чтобы выступать на Сцене, нужно исказить свою внешность таким противоестественным образом. Но что поделать, если Сцена требует этого!

Появляется и Герольд, который тут же принимается инспектировать накрытый на Сцене стол, что-то там подправляя и меняя местами. Наконец, сделав три шага назад, он осматривает убранство Сцены, вместе со стоящими несколько в стороне актерами, и, как можно догадаться по выражению его лица, в целом остается доволен увиденным.

— Ну, что, — вальяжно, но при этом довольно тихо спрашивает его Король, выдвигаясь из общей массы других персонажей грядущего Спектакля. — У нас все готово?

— Все готово, Ваше Величество! — торжественным шепотом объявляет Герольд. — Прикажете актерам занять свои места?

Король небрежно кивает в знак согласия, и сам неспешно занимает свое место в самом центре стола. Все остальные актеры торопливо, но аккуратно, без лишнего шума, занимают свои места за столом, уставленным бутафорскими блюдами.

Герольд настоятельно предлагает мне уйти в сторону от Сцены, что я делаю с поспешностью. И пока на Сцене еще только заканчиваются последние приготовления, через щель между занавесом и стеной я имею возможность осторожно выглянуть в зрительный зал.

Там, в зрительном зале, еще горит свет, и я отлично вижу его почти весь целиком, сам оставаясь оттуда невидимым. В данный момент, скорее, это я являюсь зрителем, а будущие зрители — участниками представления. Впрочем, представление это какое-то малоинтересное. Просто сидят в зале какие-то почти незнакомые мне люди. Сидят в разных местах, иные — небольшими группами, а некоторые — в одиночестве. Ничего примечательного.

Я пытаюсь сосчитать общее количество зрителей, и у меня получается — пятнадцать или шестнадцать. Немного, по моим представлениям. По крайней мере, гораздо меньше, чем на прошлом Акте Пьесы, где я и сам присутствовал в качестве зрителя. Впрочем, если учесть, что в сегодняшнем Акте Пьесы на Сцене задействовано столько действующих лиц, становится понятной некоторая пустота зрительного зала.

"Интересно, — думаю я про себя в продолжение темы, — если на Сцене происходит некое массовое действие, то зрителей вообще может не оказаться?" Какая любопытная мысль! Спектакль без зрителей, Спектакль сам для себя...

Потом мне вдруг приходит в голову, что лично для меня такое небольшое количество зрителей, пожалуй, даже предпочтительнее. Ведь это перед ними, перед совсем незнакомыми мне людьми, мне предстоит сегодня выступать! Это на них я обязан произвести впечатление! А как это у меня сможет получиться — ясно еще не до конца. Пожалуй, чем больше зрителей, тем больше ответственность актера за свое выступление. А чем больше ответственность — тем больше внутреннее напряжение, тем выше вероятность провала.

И тут в зрительном зале начинает гаснуть свет, и наступает тишина. Все разговоры прекращаются — и в зрительном зале, и на Сцене. И я имею уникальную возможность наблюдать со стороны, как актеры встречают открытие занавеса.

Занавес начинает двигаться, и едет в сторону. И та преграда, что совсем еще недавно надежно отделяла зрителей от актеров на Сцене, исчезает. Вот, они соединились — актеры и зрители, и театральное действие начинается!

Свет рампы бьет в глаза актеров, придавая какой-то волшебный блеск их лицам и нарядам. Из зрительного зала, я уверен, картина, представшая на Сцене, выглядит просто захватывающе. Я наблюдаю за событиями, происходящими совсем рядом от меня, на Сцене, и одновременно — за реакцией зрительного зала. Хотя тот погружен в темноту, и лиц сидящих в нем людей почти невозможно рассмотреть.

Тут зал разражается аплодисментами, и их прекрасно слышно здесь, на Сцене. Оказывается, это Менестрель на Сцене только что прочел свою оду в честь доблестного Графа. "Под гладким и зеркальным Потолком, Собрался Граф в свой путь неблизкий...", и что-то там далее.

— Приготовьтесь, — шепчет мне Герольд, стоящий тут же, рядом со мной.

И я мгновенно отвлекаюсь от всяких созерцательных настроений. Скоро мой выход! Еще и еще раз я повторяю в своей памяти зазубренные, кажется, на всю оставшуюся жизнь, реплики и движения.

Снова на Сцене перемена действий, и некоторая пауза, куда немедленно спешит вклиниться Герольд. Он делает свои размеренные три шага по направлению к центру Сцены, и, выдержав неподражаемую по своему драматизму паузу, произносит свою короткую фразу.

Вот и Король, блистая золоченой своей короной и прочими аксессуарами, отвечает ему хорошо мне знакомым текстом. Герольд с достоинством разворачивается, и таким же размеренным шагом возвращается ко мне. Сидящие за столом актеры уже готовы поддержать невинную королевскую шутку. Уже через несколько мгновений раздается со Сцены их веселый, непринужденный смех.

— Давайте, Рыцарь, Ваш выход! — шепчет мне Герольд напряженным шепотом.

Но я и сам знаю все это. Помедлив еще ровно полсекунды, я делаю шаг — свой первый настоящий шаг на Сцену!

*

Часть вторая

Глава 1.

Этот мой шаг на Сцену поистине стал моим первым шагом в настоящую жизнь. В этот миг все мое прежнее существование осталось позади, ушло из реальности, а на его место встала она — жизнь Актера!

Это я ощутил уже тогда, на Сцене. В тот самый момент, когда вступил в яркий свет рампы, в это облако волшебного сияния, окутавшее меня с головы до ног. В тот долгий миг, когда, только лишь оказавшись в пределах обозрения зрителей, я уже почувствовал, что ко мне приковано их общее внимание. Предвосхищенное внимание зрительного зала, наконец-то наблюдающего долгожданное появление нового персонажа Пьесы. Напряженное внимание всей группы действующих актеров, находившихся в этот момент на Сцене, и за Сценой.

Я просто стоял на Сцене. Еще ничего не произнеся, еще не явив себя во всем своем великолепии, я заставил весь окружающий мир следить только за мной. В этот момент я являл собою центр этого мира!

Тот первый миг моего пребывания на Сцене можно было бы описывать вечно. Целый шквал совершенно неописуемых эмоций и переживаний бушевал у меня в душе. Лишь единственное желание, которое можно было отчетливо выделить из всего этого сумбурного, бушующего вихря — желание, чтобы этот миг никогда не закончился!

Я знал, я чувствовал, что этот первый миг — он же будет, в каком-то смысле, и последним. Вот сейчас он неминуемо пройдет, и уступит место другим мгновениям. В течение которых я так же буду находиться на Сцене. Во время которых я так же буду исполнять свою роль. И буду так же приковывать всеобщее внимание зрительного зала. Но те, последующие мгновения, уже не будут походить на этот миг — самый первый. Тот самый миг, когда я вступил на поприще Актера!

Я вдруг, и весьма неожиданно, отчетливо осознал, что это — и есть настоящая жизнь! Что это — и есть ее стимул, ее движущая сила, и ее смысл. И удивился сам себе — как я мог не понимать этого раньше?

А ведь и правда — до этого самого момента я, как оказалось, совершенно не осознавал этого! Вернее, думал, что осознаю. Все те мудрые слова, которые мне говорил Барон — о том, что нужно ежечасно и ежеминутно готовить себя к Сцене — раньше, как оказалось, были для меня пустым звуком. Все те нудные репетиции с их бесконечными повторениями — раньше я не видел и половины смысла этого действа. И только теперь мне стало понятно все их великое значение, и весь их глубокий смысл! Как и то, что по настоящему постичь весь глубинный смысл жизни нашего мира можно только здесь — на Сцене!

И я вступил в эту игру! Вступил со всей той страстью, которая вдруг вырвалась из самых глубин моего существа. Из самых недр души, взбудораженной и восхищенной своими же собственными деяниями.

Я видел восторженные глаза зрителей, устремленные прямо на меня. Я чувствовал всю напряженность их внимания к моим движениям, интонациям, жестам. В момент моего нахождения на Сцене ничего в мире не существовало для них более — только я, и моя вдохновенная актерская игра. Я играл свою роль, а они верили мне — каждому моему слову и движению!

И еще я чувствовал их некоторую ко мне зависть. Каждому из сидящих в этом покрытом сумраком зрительном зале, я уверен, тоже очень хотелось очутиться в этот миг на Сцене, хотелось быть на моем месте. Хотелось бы в данный момент испытывать те самые чувства, что переполняли меня.

Но, волею судеб, в данный момент времени они находились всего лишь в зрительном зале, а на Сцене находился я!

Этот миг перевернул всю мою жизнь. Все, что было до этого, — можно было считать лишь прологом, увертюрой к этому самому эпохальному мгновению. Но как только это мгновение случилось в моей жизни, все вокруг совершенно переменилось. Изменился и я сам! Началась новая жизнь нового актера! Началась моя настоящая жизнь!

Потом уже, после окончания Спектакля, когда Сцену снова заволок тяжелый занавес, действующие лица только что сыгранного Акта Пьесы жестами своими подтвердили мое собственное мнение, что мой дебют можно смело признать удачным. И шум аплодисментов, и чьи-то выкрики "Браво!", доносящиеся оттуда, из-за занавеса, лишний раз убедили меня в этом. Я был поистине счастлив!

А потом — потом был выход к зрителям, которые встретили меня шквалом своих оваций! Я был так благодарен им, за их поддержку и достойную оценку моего артистического таланта! Я чувствовал к ним настоящую любовь!

А еще потом — был еще один выход! И такие же овации, и те же самые крики "Браво!" и "Здорово!"

В тесной Гримерной самые разные актеры подходили ко мне со своими поздравлениями. Барон был просто-таки счастлив по поводу моего несомненного сценического успеха. Баронесса очень мило улыбнулась мне, и сообщила, что она всегда верила в мои выдающиеся актерские способности. Герцог снисходительно отдал мне должное. И даже Граф, совершенно неожиданно для меня самого, молча пожал мне руку.

На традиционном банкете по случаю удачно сыгранного очередного Акта Пьесы сам Король не счел для себя зазорным провозгласить тост в честь моего успешного дебютного выступления. И тост этот был с большим энтузиазмом подхвачен всеми присутствующими!

Мои ощущения в этот миг триумфа также очень даже непросто описать. Скорее всего, я чувствовал себя безмерно счастливым. Это было просто захватывающе — ощущать, что ты стал частью этого мира, стал полноправным членом этого сообщества людей, участвующих в одном великом деле, стремящихся к одной на всех великой цели!

И мое отношение к окружающему миру вдруг претерпело значительные изменения. Ну и что, что этот мир не так уж совершенен, пусть он иногда поворачивается ко мне своим недружественным боком — но это же мой мир! И другого мира — его ведь нет! И в этом мире можно найти свою прелесть, нужно только уметь ее найти! А что до мелких его недостатков — с ними вполне можно смириться.

В общем, я чувствовал, что с этого момента я на полных правах вливаюсь в актерское сообщество, и законная гордость от этого факта переполняла меня. И я не без удовольствия отмечал, как изменилось всеобщее отношение ко мне. Еще вчера, в буквальном смысле, я был несмышленым новичком, ничего не понимающим и бесконечно наивным. Я был дармоедом, непонятно зачем существующим на этом свете. А теперь — я один из актеров, полноправный участник Пьесы! Доказавший, что мое участие в Спектакле не может повредить ей. Актер — обладатель своего собственного персонажа. Который, в свою очередь, обладает собственной индивидуальностью, а, кроме этого, — достаточной значительностью и неплохими сценическими перспективами. Мой социальный статус мгновенно изменился, и почувствовать это я имел возможность буквально во всем.

Но самую сладкую награду я получил уже ночью, от моей восторженной Маркизы...

На следующий же день после моей феерической Премьеры, буквально сразу же после завтрака, пока я ожидал в Центральном Зале замешкавшуюся за столом Маркизу, ко мне подошел Граф. Его появление неожиданно омрачило мое настроение, напомнив мне всю объективную сложность сценических перспектив моего персонажа.

Впрочем, внешний вид Графа вовсе не соответствовал скрытому драматизму наших с ним сценических взаимоотношений. Весь его облик как будто излучал одно сплошное дружелюбие. И я с некоторым любопытством стал ожидать, что же он намерен мне сказать. Ждать Граф заставил себя не долго.

— Позвольте еще раз поздравить Вас с успешным дебютом! — начал он, едва приблизившись ко мне. — Приятно видеть среди нас еще одного талантливого актера!

Я счел такое начало разговора многообещающим, и посчитал, что это хороший повод поговорить с ним о наших с ним будущих сценических взаимоотношениях. К моему удивлению, оказалось, что Граф и сам желал именно этого.

— Хотел бы поговорить с Вами, Рыцарь, о будущем Акте Пьесы, — сообщил он мне, показывая знаками, что нам следует отойти немного подальше, для пущей конфиденциальности разговора.

Оглянувшись на двери Обеденного Зала, откуда Маркиза еще не успела появиться, я дал согласие на беседу. Граф отвел меня на несколько шагов вглубь Центрального Зала, прямо к фонтану, тихо шелестевшему маленькой искрящейся струйкой воды.

— Позвольте задать Вам, Рыцарь, один нескромный вопрос, — продолжил Граф нашу беседу. — У Вас с Маркизой... — и он скосил глаза в сторону Маркизы, как раз выходящей в Центральный Зал. — У Вас с Маркизой...того?.. Серьезно?

При всей невнятности этого вопроса, его смысл для меня был очевиден. Я, после секундного размышления, ответил утвердительно. Графа такой мой ответ явно порадовал — он тут же расплылся в широкой, благожелательной улыбке.

— Ведь это же в корне меняет все дело! — воскликнул он негромко. И даже приобнял меня за плечи, в знак своей симпатии.

Мне, честно говоря, не очень было понятно, какое дело это может в корне менять, но Граф тут же поспешил развеять все мои недоумения по этому поводу.

Оказалось, что возникновение между нашими персонажами на Сцене, мягко выражаясь, напряженных отношений имели под собой реальную подоплеку. Дело состояло в том, что с самого момента моего появления в Сценарии Пьесы Граф почувствовал в моем лице опасного соперника на роль супруга Принцессы. А кое-кто из здешних обитателей (Граф не стал уточнять, кто именно) охотно поддержал его подозрения, и даже еще больше укрепил их. И Граф, решив не дожидаться моих активных действий, предпринял попытку сразу же вывести моего сценического персонажа из игры. То есть, убрать со Сцены, вычеркнуть из Пьесы. А заодно (как это я уже додумал), лишний раз проявить на Сцене свою собственную доблесть.

Что мне было ему ответить на это? Отведя глаза в сторону, я заявил, что все его подозрения — сущий вздор. Что я никогда не замахивался на Принцессу, и не могу понять, чем могли быть вызваны подобного рода инсинуации.

— Ну, теперь-то я и сам это вижу! Теперь Вы в полной мере обозначили истинный объект своей приязни! — игриво сообщил мне Граф, искоса поглядывая в сторону Маркизы. И тут же, приблизив свое лицо к моему, заговорщицки зашептал:

— Ну, как она? Горячая штучка?

И при этом подмигнул мне, состроив на своем лице какое-то весьма скабрезное выражение.

Я решительно прервал течение беседы в этом направлении. Мне было весьма неприятно продолжать разговор в подобном тоне, что я и заявил Графу со всей прямотой.

— Понимаю! — заметил Граф многозначительно, и тут же изменил выражение своего лица на более серьезное. — Впрочем, действительно, я хотел говорить с Вами, Рыцарь, совсем не об этом.

Я вопросительно посмотрел на него. Граф еще некоторое время собирался с мыслями, и начал:

— Видимо, я и сам не до конца верил во все свои измышления. В глубине души, как я теперь понимаю, я был уверен, что эта неприятная ситуация разрешиться. Можете мне верить! Будь это не так, я бы убил вашего персонажа еще вчера! — на этой фразе Граф очень даже мило улыбнулся мне. — Но я не сделал этого, и теперь вижу, что оказался прав!

Произнеся это, он воззрился на меня, по-видимому, ожидая какой-то моей реакции. Я не нашел ничего лучше, чем поблагодарить его за то, чего он не сделал. Удовлетворенный этим Граф продолжил:

— Тем не менее, во вчерашнем Акте Пьесы между нашими персонажами возникли некоторые, так сказать, серьезные противоречия. Не будем лишний раз заострять внимание на том, что послужило этому причиной, и кто в этом виноват. Подобного рода недоразумения в нашей жизни встречаются сплошь и рядом, и, в конечном счете, их виновником мог бы выступить кто угодно. Согласны?

Я не стал возражать.

— Теперь, — продолжал Граф тем же тоном. — Когда ситуация выяснилась, и между нами, как актерами, нет никаких поводов для взаимных обид, нам бы следовало примирить и наших сценических персонажей.

Я немедленно согласился и с этим. Похоже, что эта неожиданная коллизия близка к благополучной развязке!

— Однако, — между тем продолжал Граф. — Даже при нашем с Вами обоюдном желании, это не так-то просто будет сделать. Как Вы сами понимаете, сложившаяся в Пьесе ситуация ясно говорит о том, что поединок между нашими персонажами неизбежен. И, по логике происходящего, в живых после этого поединка может остаться только один из действующих лиц — либо это будет ваш персонаж, либо мой.

Он немного помолчал, как бы давая мне время на осознание всей серьезности положения.

— Конечно, существуют и другие варианты, — продолжил Граф свой монолог. — К примеру, один из персонажей может отказаться от поединка. Сразу же заявляю Вам, что мой персонаж не может выступить в этой роли, никаким образом!

И тут он снова вопросительно посмотрел на меня. Немой вопрос его мне был предельно ясен. Но так же ясен мне был и мой собственный ответ:

— Я тоже ни в коем случае не намерен отказываться от поединка! — сказал я, глядя Графу прямо в глаза.

Да, я решил принять этот вызов, во что бы то ни стало! Конечно, я понимал, что шансов у меня и моего героя немного. Но, как бы то ни было, я не мог поступить по-другому. Не мог с первых же своих шагов на Сцене связать имя своего сценического персонажа с позорным поступком.

Я глядел в глаза Графа со всей возможной решимостью, и вдруг увидел в них отражение — отражение уважительного его ко мне отношения.

— Я так и знал, что Вы смелый человек! — торжественно объявил мне Граф. — Вы, как я и думал, чрезвычайно подходите для своей собственной роли! Я не сомневался, что настоящий Рыцарь Макмагон может дать только такой ответ, и никакого другого!

Его слова мне весьма польстили. Приятно было наблюдать во взгляде и словах опытного актера несомненные признаки уважения и к своей роли, и к своему персонажу, и к самому себе.

— Однако это несколько осложняет дело, — как-то даже чересчур весело для сложившейся ситуации продолжил Граф. — Теперь нам обоим надлежит серьезно подумать, как выйти из сложившейся ситуации без потерь, моральных и физических, для обеих сторон. Согласны?

Я почти автоматически согласно кивнул головой. Граф снова расцвел в улыбке.

— Ну, вот и славненько! — подытожил он нашу беседу. — Значит, мы еще поговорим на эту тему. Обменяемся мнениями!

— Хорошо! — ответил я Графу, и на этом наш разговор завершился.

Мы пожали друг другу руки, и разошлись в разные стороны. Я вернулся к Маркизе, которая все это время смиренно ожидала меня в стороне. С нею мы отправились по направлению к моей комнате. По дороге она, конечно же, поинтересовалась, о чем это мы так долго беседовали с Графом. Я с готовностью, и даже с некоторым удовольствием, передал ей общий смысл нашей беседы. Правда, на всякий случай, счел излишним упоминать в этой связи имя Принцессы. К счастью, этого и не потребовалось. Маркиза вполне была довольна тем, что сложная сценическая ситуация моего персонажа обнаружила явные позитивные тенденции, и ее совершенно не интересовало, что послужило причиной самого ее возникновения.

— Вот видишь! — восторженно высказалась Маркиза. — Я же говорила, что все будет хорошо!

Какая чудесная девушка! Повезло мне с ней. В порыве нежности я обнял ее за плечи, привлек к себе, и поцеловал — прямо в коридоре, в двух шагах от дверей собственной комнаты. Коридорное зеркало исправно отобразило один из живописнейших ракурсов этого романтического мгновения.

А на следующий же день Маркиза завела разговор о том, чтобы переселиться ко мне в комнату.

На это мне мало было, что возразить ей. Эта женщина любит меня, она восторгается мной, она хочет быть со мною рядом. Могу ли я отказать ей в этом?

Пусть даже я все еще сам толком не знаю, какие чувства я сам испытываю к ней. Для меня очевидно пока что только одно — чувство благодарности. Эта женщина, не смотря на такой короткий период наших с ней взаимоотношений, уже успела столько для меня сделать! Она выручила меня из совершенно безвыходной ситуации с карточным долгом. Избавила меня от вполне вероятных и крайне неприятных последствий подпадания под зависимость от Герцога. А какую поддержку оказывала она мне во время моей подготовки к дебютному моему Акту Пьесы! А как она радовалась моему сценическому успеху! И даже в изменении моих взаимоотношений с Графом — именно она, хотя и сама не знает об этом, сыграла решающую роль.

Как после всего этого я могу ответить ей отказом?

И вот Маркиза уже вовсю принимается хозяйничать в моей комнате. Стоит посередине, с решительным видом, уперев руки в бока, и самым критическим образом осматривает окружающее ее комнатное пространство.

Первым делом она взялась запихнуть мои "боевые доспехи", до этого сиротливо стоявшие в дальнем углу комнаты, в один из стенных шкафов. Вернее, безапелляционным тоном распорядилась, чтобы это немедленно сделал я.

— Втроем здесь будет тесно! — так аргументировала она свои действия.

И мне, действительно, начало казаться, что в моей комнате стало как-то тесновато.

— А если завтра война? — попытался я протестовать.

— Не говори глупостей! — тут же обнаружила свой сметливый ум моя Маркиза. — Никакой войны завтра не будет! Даже если ты специально введешь ее в Сценарий, она случиться не раньше следующей недели!

Она взялась протирать многочисленные зеркала, и вымела пыль из углов комнаты. По всему видно, что обосноваться здесь она собралась всерьез и надолго. И мне эта затея уже перестала казаться такой уж замечательной.

— Двоим здесь будет неудобно писать Сценарий, — сделал я робкую попытку протеста. В ответ Маркиза одарила меня своим счастливым взглядом.

— Милый! — проворковала она радостно. — И я уверена, что ты вполне сможешь писать Сценарий за нас обоих!

Ввергнув меня, таким образом, в состояние немого паралича, она, как ни в чем не бывало, продолжила свое витание по моему обиталищу с тряпкой в руке, на ходу неумолчно щебеча:

— Ведь ты у меня такой талантливый писатель! Такой замечательный драматург! Как все у тебя славно получилось! Чуть только появился на Сцене — и уже такая значительная роль! И уже всем известны твои выдающиеся героические подвиги!

Она ни словом не упоминает о том, что в утвержденном Сценарии Пьесы все мои "подвиги" выглядели куда скромнее, чем я о них рассказывал ей же. Немного поколебавшись, я все-таки высказал эту мысль вслух. Чем не смог вызвать у нее ровным счетом никакого смущения.

— Верно! — ответила она, лучезарно мне улыбаясь. — Ведь ты у меня еще и очень скромный! Я уверена, что ты и мне не все рассказал, а на самом деле твои подвиги куда как значительнее! Но потом ты мне их все-все расскажешь! Ведь, правда?

И снова смотрит на меня своим таким полным восхищения взором, что никаких слов дальнейшего протеста уже не может сорваться с моих губ.

Впрочем, пока в моем обиталище производились грандиозные изменения, приспосабливающие его под условия и требования нашего с Маркизой совместного проживания, мне был выдан временный отпуск. Поэтому те два дня, которые, по заведенному порядку, являлись выходными, я почти не появлялся в своей комнате, которая и не была уже, собственно говоря, только моей.

Зато за это время я предпринял много разных действий, почти все наличное время проведя в исторически сложившихся местных центрах развлечений.

Предложение Герцога продолжить карточные игры я решительно отверг, не смотря на его длительные увещевания. Гораздо более меня теперь привлекали спортивные состязания, и я не пропустил ни одного хоккейного матча. Страстно переживая за игроков, одновременно с этим я настойчиво пытался постичь сложные правила этой увлекательной игры. А потом не удержался и от того, чтобы во всеуслышание выразить свое желание попробовать свои собственные силы в этом состязании.

Такое мое стремление было воспринято сообществом любителей настольного хоккея весьма одобрительно, и в перерыве между двумя официальными встречами мне было позволено сыграть один "товарищеский" матч с Менестрелем. Менестрель, конечно же, одержал победу с неприличным для меня счетом, но поражение меня нисколько не обескуражило. Зато я вник, наконец, в правила игры, освоил принцип управления пластмассовыми фигурками, и теперь был уверен, что уже в следующем же поединке смогу себя проявить гораздо лучшим образом. Тем более, что Граф, как будто подтверждая наше с ним примирение, заявил о том, что он лично берется меня серьезным образом потренировать.

Более-менее разобрался я и с загадочной игрой в разноцветные фишки. Оказалось, что называется она — "Биржа". Сущность ее состояла в том, чтобы покупать и продавать эти самые фишки. Фишки разных цветов, как мне разъяснили, обладали разной ценностью, и их цена имела замечательное свойство все время меняться, то в сторону повышения, то понижения. Удачно ловить эти тенденции, вовремя совершая выгодные сделки — вот в чем состоял смысл этой игры.

"Биржевое" игровое поле состояло из замкнутой в круг цепочки пестрых клеток — по ним, в соответствии с количеством очков, выброшенных очередным игроком, двигалась пластмассовая фигурка, называемая загадочным термином "конъюнктура". Вставая на очередную клетку игрового поля, эта самая "конъюнктура" определяла очередное изменение цены на фишки разного цвета. Соответствующие значки, символы и обозначения просто испещряли все пространство игровой клетки, и давали много информации человеку искушенному.

Опытный игрок, оглядывая пространство, лежащее непосредственно перед "конъюнктурой", мог оценить вероятность попадания этой игровой фигуры на ту или иную клетку поля, и, следовательно, имел возможность выстроить прогноз вероятных изменений цен на фишки того или иного цвета. И, в соответствии с этим, мог формировать свою собственную стратегию покупок и продаж. Впрочем, как я понял, игроку, рассчитывающему на простое везение, игра эта также предоставляла весьма заманчивые возможности.

Эта игра показалась мне чрезвычайно занимательной. Причем, в отличие от хоккейного первенства, я мог бы принять в ней участие прямо сейчас, если бы не одно досадное обстоятельство. Оказалось, что за эти цветные пластмассовые фишки требуется расплачиваться самыми, что ни на есть реальными "понтами"! То есть, игра эта и не игрой была, в прямом смысле этого слова. Оказывается, здесь приходилось рисковать своими кровно заработанными средствами. Правда, и положительный итог этой игры мог быть намного приятнее, чем простое моральное удовлетворение.

Немного поколебавшись, я все-таки решил рискнуть десятком своих "понтов". И тут же оказалось, что на такую смешную сумму я практически ничего не могу купить! Большинство фишек — таких, как "желтые", "черные", "голубые", или даже "красные" — стоили дороже. Тем не менее, отказываться от своей затеи я не стал, и торжественно купил одну "зеленую" фишку, которая как раз и стоила ровно десять "понтов".

Зато сколько самых захватывающих переживаний я получил взамен! Во-первых, чего стоило одно только ощущение причастности к этой серьезной игре. Само осознание того факта, что я был принят в круг "биржевых" игроков. Эти игроки, конечно, прямо на моих глазах ворочали поистине грандиозными суммами, совершая сделки на несколько сотен "понтов"! Причем с такой небрежностью, как будто у них в запасе находилось еще несколько тысяч! Впрочем, вполне вероятно, что так оно и было — по крайней мере, у некоторых из них.

Да, только начав играть, я смог установить для себя некоторые имеющиеся различия между крупными и мелкими "биржевыми" игроками. Те различия, о которых мне, не иначе как по забывчивости, не сочли нужным сообщить заранее.

Не все игроки в этой игре обладали равными возможностями. В частности, мое обладание скромной зеленой фишкой не предоставляло мне права участвовать в перемещении по игровому полю "конъюнктуры". Эту пластмассовую фигурку, в виде какого-то сказочного животного — то ли быка, то ли медведя — имели право двигать только крупные игроки, называемые "резидентами". А такому мелкому игроку, как я, оставалось просто пассивно отслеживать складывающуюся на игровом поле ситуацию.

И я отслеживал. Я с затаенным дыханием следил за ходами "резидентов", за перемещением по игровому полю загадочной "конъюнктуры". Мой организм учащенным биением сердца сопровождал каждое объявление об изменении цены на "зеленые" фишки.

Какой восторг охватил меня, когда после очередного хода Герольд торжественно объявил:

— Черные плюс четыре, зеленые плюс один...

Он объявлял еще что-то, но я его уже не слышал. От неожиданной радости мне как будто заложило уши! Я понимал только то, что цена на мою фишку поднялась, и теперь она стоит не десять, а целых одиннадцать "понтов"! И, вслед за восторгом, я тут же испытал чувство острого сожаления. Ах, если бы я догадался рискнуть суммой больше, чем в десять "понтов", и приобрел бы не одну, а, скажем, целых три "зеленых" фишки, в этом случае сейчас я бы разбогател уже на целых три "понта"!

Потом цена на мою фишку неожиданно упала до прежнего уровня, а под конец игры снова поднялась, теперь уже на целых два "понта"! На этом игра на сегодняшний день завершилась, и Герольд, записывая ее итоги на соответствующую настенную доску, официально констатировал, что за последние два часа я разбогател на два "понта".

В итоге, я признал эту игру достойной всяческого внимания, и решил регулярно принимать в ней участие. И в следующий раз обязательно продать свою фишку, но не просто так, а выгодно обменять ее на такую же фишку, только какого-нибудь другого цвета.

Вот таким вот образом я начал принимать самое активное участие в жизни нашего общества. Вертелся в надлежащих кругах, втирался в "артистократическое" общество, где постепенно начинал завоевывать авторитет и репутацию. И чувствовал себя весьма неплохо — просто от того, что нахожусь в коллективе таких же, как я, актеров, что отныне я могу считать себя его полноправным членом.

Маркиза не разделяла моего интереса к подобного рода развлечениям. Она считала, что хоккей — это вообще "не женское дело", да и в "Биржу" играть она не умела, и не проявляла никакого желания овладеть сей премудростью. Вместо этого она сидела в теперь уже нашей с ней общей комнате, и раскладывала на столе карты.

Мое возвращение с бурных публичных игрищ она восприняла весьма спокойно, ни о чем меня не спрашивая, и не отвлекаясь от своего занятия.

Я подошел к ней сзади, положил руки ей на плечи. И начал просто наблюдать за ее действиями. А она, разложив карты на какие-то отдельные стопочки, в каком-то неведомом мне порядке начала открывать их по одной, и надолго задумываться над этой вновь открытой картой. Чтобы потом положить ее на то же место, или же переложить куда-нибудь еще.

— Что это? — спросил я.

— Это Пасьянс! — ответила Маркиза.

— А для чего он? — задал я новый вопрос.

— Так просто, — она только пожала своими плечами и снова начала раскладывать карты на столе. — Ты хочешь, чтобы я тебе объяснила его правила?

— Да! — сознался я.

И Маркиза начала объяснять мне сложные правила собирания Пасьянса. Она разложила карты на столе, и наглядно показала мне, что тут к чему, что из чего проистекает, и к чему может привести.

Потом я предложил ей вместе попробовать собрать Пасьянс. Но вместе у нас ничего не получилось. По мнению Маркизы, я, видите ли, слишком резко реагировал на каждую замеченную мною удачную комбинацию, что совершенно лишало ее возможности думать самостоятельно.

— Нет, — заявила мне Маркиза. — Пасьянс мы вместе с тобой собирать не будем. Давай-ка, лучше займемся собиранием "пазлов"! Ты любишь "пазлы" собирать?

Я впервые услышал о существовании этих самых "пазлов", что, в свою очередь, повергло Маркизу в крайнюю степень изумления.

— Ты не знаешь, что такое "пазлы"? Это мое любимое развлечение! — воскликнула она.

И тут же извлекла откуда-то из шкафа довольно внушительных размеров плоскую картонную коробку, и решительным жестом смела с поверхности стола все, что на нем находилось — в том числе и недособранный Пасьянс.

Оказалось, что "пазл" — это такая картина, разрезанная на великое множество вычурного вида кусочков. И задачей всякого собирателя "пазла" является восстановить исходную картину из этих мелких фрагментов, собирая их один к другому. Сначала я подивился, какой в этом может быть интерес, но окунувшись в процесс восстановления картины, неожиданно для себя осознал всю его увлекательность. Действительно, может таиться своя прелесть в процессе, результат которого заведомо известен.

На картине, которую нам с Маркизой предстояло собрать, была изображена некая светловолосая девушка, с маленькой короной на голове, которая, встав на цыпочки, возлагала венок из цветов на голову некоторого сказочного персонажа — Медведя.

— Это — такая сказочная Принцесса! — увлеченно пояснила мне Маркиза. — А вот это — не просто Медведь. Это такой заколдованный Принц! И сейчас, когда она возложит венок ему на голову, он должен будет превратиться в настоящего Принца!

"Ну да, это Сказка такая!" — догадался я про себя. А вслух спросил:

— Так что у нас с тобой должно получиться в итоге? Медведь, или Принц?

Маркиза, непонятно отчего, снова насупилась.

— Вот соберем до конца, тогда и узнаем! — сказала она мне, наконец, но все равно каким-то обиженным тоном.

Так мы вместе с ней увлеченно собирали "пазл" до самой ночи, пока не стало окончательно темно.

И потом, лежа в постели рядом с Маркизой, с закрытыми глазами, я все еще видел эти разноцветные кусочки, хаотично мелькающие перед моим внутренним взором, сами собой собираясь в одну большую картину. И на картине этой, совершенно для себя неожиданно, я увидел мою Маркизу, и это мне на голову она возлагала венок из цветов.

"Принцесса!" — подумал я про Маркизу, и вдруг понял, вдруг осознал, что это ведь действительно так! Моя настоящая Принцесса лежала сейчас рядом со мной, положив свою светловолосую голову на мое плечо. Моя настоящая Принцесса прижалась ко мне, и руки ее обнимают меня. Моя настоящая Принцесса сейчас видит свой сказочный сон, и я не хочу ничем прервать ее волшебных видений.

Я нежно обнял свою дорогую Принцессу, и осторожно, чтобы не потревожить ее сна, поцеловал.

Глава 2.

Выходные кончились, и наступило неминуемое утро понедельника. Того самого дня, когда все местные обитатели, хоть сколько-нибудь обеспокоенные сценической судьбой своих персонажей, должны были приступить к написанию своего варианта Сценария очередного Акта Пьесы.

С момента нашего знаменательного разговора с Графом прошло уже два дня, а я так и не придумал никакого выхода из возникшей в Пьесе критической ситуации. Честно говоря, я даже и не пытался это сделать. Еще тогда, два дня назад, я понял, что если уж для многоопытного Графа поиск этого выхода представляет серьезную проблему, то для меня она вообще практически неразрешима. А, стало быть, нечего мне над этим и голову ломать.

Такая мысль позволила мне с легкой душой отдаться отдыху, развлечениям, и иному бурному кипению жизненных страстей. И я не считал, что потратил время зря.

Но только до того момента, пока в понедельник после завтрака ко мне опять не подошел Граф.

— Ну, как? — спросил он меня. — Придумали что-нибудь?

Только в этот момент я и смог осознать всю безответственность своего подхода к существующей проблеме. Вот тут-то я и пожалел, что не посвятил размышлениям на эту очень важную для меня тему хотя бы полчаса.

Подумать только — хоккей, фишки, пазлы... И это в то самое время, когда судьба моего сценического персонажа буквально висит на волоске! А вместе с нею — и моя собственная судьба!

"Какой же я дурак!" — подумал я про себя.

К настоящему моменту я был просто обязан иметь хоть какое-нибудь предложение, хоть один вариант развития Сценария Пьесы по заданному руслу! За прошедшее время мне обязательно нужно было родить хотя бы одну идею. Пускай даже глупую. В любом случае, это было бы менее глупо, чем стоять вот так, с нелепым видом, беспомощно разводить руками и с бессмысленным взором признаваться в собственном бессилии.

Глядя на Графа, я понимал, что он тоже ничего не придумал. Быть может, он также понадеялся на меня.

Лихорадочно пытался я сообразить, что же мне делать? И тут на ум мне неожиданно пришел ответ, который я и посчитал спасительным.

— Есть у меня одна идея... — протянул я, как бы нехотя.

А что еще мне было делать? Не мог же показать я Графу, что совершенно не владею ситуацией? Не мог же я признаться ему, что никакой идеи у меня нет? Не мог же показать, что бессилен что-либо придумать? Нет, никак не мог!

Между тем, Граф с интересом ожидал моего продолжения. Но никакого дальнейшего озарения на меня не снизошло. И я был вынужден продолжить блефовать:

— Правда, идея эта не до конца еще оформленная... Я, думаю, что вот сейчас я ее додумаю до конца...

— Время не ждет! — предупредил меня Граф.

И я вновь пустился во все тяжкие.

— Обещаю Вам изложить свои соображения еще до обеда! — произнес я, внутренне холодея от своей самонадеянности.

Граф с некоторой подозрительностью посмотрел на меня. А потом ответил:

— Хорошо... Но учтите, Рыцарь Макмагон, что в противном случае у меня имеется своя идея развития Сценария Пьесы. И идея эта, смею Вас уверить, Вам вряд ли понравится! Честно Вас об этом предупреждаю!

У меня екнуло сердце. А Граф, коротко кивнув мне на прощание, уже отошел от меня.

А я остался стоять посреди Центрального Зала, в одиночестве и в полной растерянности.

Впрочем, ненадолго. Ибо тут же у меня появилась-таки спасительная мысль. На крыльях этой мысли, я полетел по коридору — разумеется, по направлению к комнате Барона!

Да, в этой ситуации единственным спасителем своим я снова выбрал Барона. Того самого человека, который с первых шагов в этом мире сопровождал меня, остерегал меня, как мог, от всех возможных неприятностей, поддерживал меня во всех моих начинаниях! Если кто-то и мог спасти меня сейчас, то этим человеком был Барон!

Уже через минуту я очутился у двери с цифрами "2115". Постучал в дверь, и услышал, как Барон приглашает меня войти.

Барона я застал за включенным Компьютером — как видно, он собирался начать на нем работать.

Я, без излишней деликатности, прямо с порога вывалил ему на голову свою проблему. Как видно, весьма сумбурно и бестолково, потому что, первым делом, Барон предложил мне успокоиться, присесть, прийти в себя, и уже после этого рассказать все более обстоятельно.

В конце концов, мне действительно удалось донести до Барона все обстоятельства дела, почти ничего не утаивая. А Барону, в свою очередь, удалось уловить суть проблемы. Главным образом благодаря тому, что он и так уже был в курсе всех предыдущих событий и моих переживаний по этому поводу.

Барон на протяжении всего моего рассказа задумчиво покачивал головой. А по окончании его уверенно заявил:

— Был у нас в Пьесе такой похожий случай!

Это известие я воспринял с радостной надеждой! Барон, тем временем, продолжил:

— Правда, давно это было. Поссорились как-то Герцог и Князь.

— Кто? — недоуменно переспросил я. — Какой Князь? Я не знаю никакого Князя!

— Был у нас одно время в Пьесе такой персонаж — Князь. Чтобы тебе было легче представить, он был кем-то вроде Герцога сейчас. А нынешний Герцог тогда был вроде Графа.

— А Граф? — предложил я Барону продолжить эти свои аналогии.

— Графа тогда, насколько я припоминаю, вообще еще в Сценарии Пьесы не было, — сообщил мне Барон. — Если бы Граф присутствовал при этом эпизоде, то помнил бы, чем дело кончилось.

— А чем кончилось дело? — спросил я с нетерпеливым любопытством.

— Ты тоже бы у меня об этом не спрашивал, — невозмутимо продолжал Барон. — Если бы внимательно прочел уже сыгранный Сценарий Пьесы!

— Да я так... — замялся я. — Что-то такое вроде бы помню, а в чем суть — представляешь? — забыл!

Барон посмотрел на меня своим неодобрительным взглядом, заставляя меня со стыдом опустить глаза и ерзать на стуле. Потом продолжил:

— Помнится, поссорились как-то Герцог с Князем. Имею я в виду, тут, в засценной жизни. Герцог уже тогда проявлял себя личностью весьма амбициозной. Ну, а Князь ему, видимо, мешал в осуществлении каких-нибудь далеко идущих планов. Впрочем, не в этом дело. Дело в том, что они свою личную ссору двух актеров в Сценарий Пьесы выплеснули. Ну, и, сам понимаешь, между их персонажами на Сцене, соответственно, тоже произошла ссора.

— Так, а потом?

— Дело шло к дуэли. А потом Герцог, как я думаю, смекнул, что в поединке этом ему ничего не светит. Князь-то был на тот момент весьма влиятельной персоной, куда там было Герцогу до него! Заволновался Герцог, помнится, занервничал...

— Ну, и?

— Не знаю, случайно, или нет, кто и как это устроил, но в следующем Акте Пьесы на наше Королевство неожиданно Варвары напали.

— Кто? — спросил я, оторопев от такого неожиданного поворота сюжета.

— Варвары, — спокойным голосом пояснил мне Барон.

И посмотрел на меня с явной укоризной. Помолчал, разглядывая меня с явным неодобрением, и я уже понял, чем оно вызвано.

— Теперь мне окончательно понятно, как ты изучаешь Сценарий Пьесы! — произнес Барон, чем полностью подтвердил все мои опасения. — Если бы ты его читал более-менее внимательно, факт существования Варваров для тебя не был бы таким уж загадочным!

Я снова стыдливо потупил взор. Мне нечего было сказать в свое оправдание. Разве только то, что сейчас совсем не тот момент, чтобы продолжать все эти назидания и поучения. Судя по всему, Барон и сам это понимал, поэтому он не стал продолжать свою нравоучительную лекцию, а перешел к конкретике.

— Варвары, — сообщил мне он. — Это такие дикари, которые все время норовят уничтожить наше государство, культуру и нацию. Эта такая таинственная внешняя сила, которая все время занята вынашиванием коварных агрессивных планов насчет нашего Королевства.

— Как это? Я и не подозревал, что в этом мире, кроме нашего Королевства, существуют еще какие-то Варвары!

Мимика Барона в этот момент отчетливо выразила полную неопределенность.

— В чем-то ты даже прав, — неожиданно сказал он. — На самом деле, то есть в реальности, никаких Варваров, конечно же, не существует. Они присутствуют только в Пьесе.

— Я не очень это себе представляю, — моему изумлению, казалось, не будет конца. — Как это может быть?

— А вот, представь себе! Не все то, что существует в Пьесе, есть на самом деле. Если бы это было так, Пьеса превратилась бы в скучнейшую вещь. Пьеса не может замыкаться лишь на реальном мире, она слишком грандиозна для этого. Рамки реального мира тесны ей, и она постоянно выходит за его границы. Это и делает ее такой, какой она является! Это и обеспечивает ей разнообразие сюжетных линий и постановочных эпизодов.

Видя, что мое недоумение никак не может рассеяться, Барон обратился к конкретным примерам:

— Вспомни о "деревьях"! Ты видел в нашем реальном, засценном мире хоть одно дерево? Нет! А в Пьесе они есть! Вспомни о своих "подвигах"! Были они в реальности? Нет! А в Пьесе — пожалуйста! У нас в Пьесе есть такой второстепенный персонаж — Охотник. Он тоже то и дело хвастается со Сцены своими подвигами — то, видишь ли, Волка он убьет, то на Медведя выйдет с одним кинжалом... А что такое Волк, или Медведь тот же?

— Сказочные персонажи! — отвечаю я.

— Вот именно! Так же и Варвары! Их нет в реальном мире, но это не мешает им играть в нашей Пьесе весьма ответственную роль!

— Какую?

— В Пьесе они обеспечивают разнообразие ее сюжета. Благодаря ним Пьеса не замыкается на событиях только нашего Королевства. Благодаря ним получается, как будто и за его пределами происходит какая-то жизнь, какое-то движение, и это движение оказывает свое влияние на внутреннюю жизнь нашего Королевства.

— Какое влияние?

— Большое влияние. Взять, хотя бы, Генерала! Зачем, как ты думаешь, в Пьесе существует такой персонаж? Зачем бы он вообще нужен был в Пьесе, если бы не было Варваров? Но Варвары есть — есть и Генерал!

Я слушал Барона с открытым ртом. А он все продолжал вскрывать таинственные механизмы Пьесы:

— Варвары — очень полезное изобретение! Ими бывает удобно пользоваться для различных целей. Например, для целей политических. Ведь если в Королевстве нашем мирное время затягивается, и события в Пьесе приобретают характер медленный и плавный, то некоторым, наиболее активным персонажам, такое развитие сюжета может показаться слишком скучным. Они могут попытаться его разнообразить — скажем, какой-нибудь государственный переворот устроить. Бывали уже такие случаи! И действующая власть наша очень хорошо это все понимает. И на этот случай ей, в первую очередь, оказывается весьма кстати существование Варваров.

Барон взял паузу, переводя дух, и продолжил:

— И вот эти Варвары незримой угрозой притаились где-то в уголках нашего сознания, и время от времени просто вынуждены напоминать о себе. В такие моменты вся нация, все персонажи Пьесы объединяются общей идеей противостояния этим гнусным поползновениям. Внутри Королевства моментально прекращается досужее брожение умов, и воцаряется единогласие. Растет авторитет Короля, да и Генерал с Гвардейцем в такие моменты ходят, всем своим видом изображая из себя оплот общественных ценностей. Им существование такой внешней угрозы выгоднее всего. Я не удивлюсь, если окажется, что, по крайней мере, добрую половину всех эпизодов внешней угрозы изобретает сам Генерал — для поднятия собственного авторитета.

— Или Гвардеец? — воспользовавшись паузой, вставил я. Просто потому, что мне давно пора было бы проявить хоть какую-то свою сообразительность.

— Гвардеец, конечно же, не в счет, — отмел мое предположение Барон. — Гвардеец сам Сценарии Пьесы не пишет. Он вполне доволен тем, что в каждой сцене официальных королевских приемов стоит за спиной у Короля и изображает свою полную боевую готовность. Таким образом, где Король, там и Гвардеец. И придумывать за себя ничего не надо, эта роль для Гвардейца написана раз и навсегда.

— Вот это да! — только и мог воскликнуть я.

— Вот так! — назидательно произнес Барон. — И это еще не все! Во время так называемой "прямой военной угрозы" со стороны Варваров, Король имеет полное право ввести режим чрезвычайного положения, и, по сути, диктовать свои условия всем остальным персонажам в самой прямой форме. К примеру, может отправить каких-нибудь своих придворных, особенно из числа неудобных, на войну. Бывали случаи, что они с этой войны не возвращались. Или может объявить кого-нибудь из персонажей пособником врага, предателем или коллаборационистом.

— Да каким же пособником, ведь этого врага на самом деле нет!

— На самом деле врага нет, а в Пьесе — есть! А что главенствует — реальная жизнь или Пьеса?

Это он меня спрашивает! Но я уже совершенно не знал, что ему ответить, и только удивленно хлопал глазами. Барон, видя, что ответа от меня дождаться ему не суждено, и сам не стал отвечать на свой же собственный вопрос. Вместо этого он продолжил:

— Бывает так, что в Пьесе нашей изредка может появиться какой-нибудь вражеский шпион, который выведывает какие-нибудь наши стратегические секреты, или даже устраивает покушение на Короля! Шпиона этого, конечно же, рассекречивают, и срывают все его коварные планы, к всеобщей радости, к росту популярности Короля и лично участвующих в этом деле персонажей. Обезвреживать шпионов — это как раз для Гвардейца роль. Поймает он, бывало, очередного шпиона, а Король его за это прилюдно награждает. Нацепит на грудь Гвардейцу какой-нибудь блестящий значок, а тот так и сияет — лучше всякого значка! Видел, сколько их у него на мундире?

И Барон как-то печально покачал головой, вздохнул, и заключил свое повествование:

— Одно слово — Пьеса!

Я снова ощутил тесноту мыслей в своей голове. Опять в мой разум выгрузили целый ворох информации, о которой я до этой минуты не имел ни малейшего представления! И снова, как во всякий подобный момент, я испытал перед ней полную свою растерянность. Я чувствовал, что не могу осмыслить ее самостоятельно. Тем более, что текущий момент совсем не располагал к этому.

— Так как же Герцог помирился с Князем? — задаю я Барону наиболее актуальный для меня вопрос.

— Да не мирились они. Просто в виду той самой "прямой военной угрозы" для Королевства, в преддверии военных действий, Король, силой своей власти, запретил этим двум персонажам устраивать поединок. Я об этом тебе и говорю — перед лицом внешней угрозы все внутренние распри, как правило, заканчиваются. И, нередко, после окончания оной, не возобновляются вновь.

— Так это как раз то, что и нужно! — просиял я. — Уверен, что Граф поддержит эту идею!

На это Барон только скорбно покачал головой. Я не понимал, что его так заботит. Он пояснил:

— Ты тоже хочешь прибегнуть к помощи Варваров? Подумай о последствиях! Ведь это коренным образом изменит весь Сценарий, все течение Пьесы! И дальнейший ход сюжета уже никто не будет в силах предсказать!

Но для меня сейчас этот аргумент показался слабым, ибо мои личные интересы мне представлялись гораздо более важными, чем какие-то неопределенные последствия для Пьесы.

— Вот так и происходит, — поучительно сказал Барон. — Из-за сиюминутных личных целей иные готовы весь мир вверх тормашками перевернуть!

Я понимал, что это относится ко мне, но уже обрел силы защищаться:

— А тебя не волнует, что может произойти с моим сценическим персонажем в любом другом случае?

Барон промолчал. Замолчал и я. Вот так мы и сидели, молча, не глядя друг на друга. Пока Барон, наконец, не заговорил:

— Ладно, уж! Поступай, как знаешь. И я, так уж и быть, помогу тебе, как и обещал... Да и Пьесу, пожалуй, будет не лишним встряхнуть очередной разок, придать динамичности сюжету. Кто знает, может быть, из этого выйдет что-нибудь дельное?

Как я был благодарен Барону! Снова, в который уже раз, он меня выручил!

Вскочив со стула, на котором сидел все это время, я не удержался от того, чтобы заключить сидящего напротив меня Барона в свои объятия, и даже поцеловать его мудрую лысину.

— Спасибо! Большое тебе спасибо! — поблагодарил я его, и тут же бросился к двери. Для того, чтобы устремиться к Графу, и выложить ему созревшую идею. Правда, в самых дверях комнаты я немного замешкался. Для того лишь, чтобы задать Барону один только вопрос.

— А что с Князем-то случилось? — спросил я напоследок.

— С Князем? — отозвался Барон. — А так... В общем, убили его на той самой войне...

Уже в коридоре, на полном ходу, до меня дошел весь смысл этого сообщения Барона. Князя убили на войне! Вместо поединка, в котором он, судя по всему, взял бы верх над Герцогом. И, кто знает, случайность ли это?

Может быть, и случайность, но мне почему-то в это не верилось. И в мыслях своих я готов был пойти еще дальше, и заподозрить Герцога в самых, что ни на есть крупномасштабных махинациях. Зловещая фигура!

Однако, рассуждал я дальше, у меня куда меньше поводов для беспокойства, чем я только что себе вообразил. Во-первых, если уж кого-то из нас с Графом и можно сравнить с фигурой злополучного Князя, то это, скорее всего, будет именно Граф. Во-вторых, мне думалось, что Графа никак нельзя сопоставить с Герцогом по опыту и таланту к интригам. В-третьих, если бы Граф действительно вел какую-нибудь сложную игру против меня, ему незачем было бы привлекать меня в роли ее активного участника. Куда безопаснее было бы уготовить мне роль беспечной жертвы. И, наконец, у меня за спиной есть поддержка Барона, которая, я уверен, позволит мне выпутаться из сложившейся ситуации, как бы она ни разворачивалась.

Такие соображения придали мне бодрости, и в таком вот приподнятом состоянии духа я уже через весьма непродолжительное время стучал в дверь комнаты Графа.

Граф охотно меня принял в своих апартаментах. Едва войдя в помещение, я с любопытством обратил внимание на интерьер комнаты, чему ее хозяин поначалу никак не препятствовал, а скорее, даже поощрял. Было видно, что убранство комнаты являет собой один из предметов гордости Графа. И небезосновательно!

Начать хотя бы с того, что стены комнаты были сплошь занавешены пушистыми коврами. И не простыми, а какими-то высокохудожественными коврами — с разноцветными узорами, с затейливым орнаментом по краям. Пол комнаты устилал невиданный по степени пушистости ковер, по которому и ходить-то было как-то неловко. Кстати говоря, прежде, чем запустить меня к себе в комнату, Граф настоятельно предложил мне разуться. И теперь я понял, почему.

И еще какие-то многочисленные более мелкие детали интерьера — яркие, пестрые, и почти наверняка такие же пушистые — обнаруживали себя в самых разных углах комнаты, но рассмотреть их у меня уже не было никакой возможности. Потому что Граф, с самого утра изнывающий нетерпением, предложил мне перейти прямо к делу.

И я перешел к делу. Я обрисовал ему общую концепцию привлечения Варваров в помощь нашим с ним сценическим персонажам.

Граф выслушал мои предложения с большим интересом, и даже с восхищением. Предложенная мною идея явно была для него новой. Из чего я с некоторым удовлетворением сделал вывод, что не один я в этом мире так пренебрежительно отношусь к изучению уже написанных и сыгранных на Сцене Сценариев Пьесы.

Граф признал мою идею гениальной. Я скромно протестовал против подобной оценки моих творческих и интеллектуальных способностей. Не смотря на это, у Графа, как я думаю, все равно сложилось мнение, что я человек непростой. Я не стал этому препятствовать. Что поделать, на данном этапе своей жизни и сценической карьеры я остро нуждался в авторитете, даже в таком незаслуженном!

Тут же мы с Графом схематично набросали основные черты нашего общего плана спасения репутации наших сценических персонажей, оставив всякие мелкие детали на совести индивидуального творческого поиска. На том наша деловая встреча завершилась.

Первым делом я вернулся в комнату Барона, и изложил ему суть наших с Графом договоренностей. Барон покряхтел еще немного, в том смысле, что это ни к чему хорошему не приведет, но от своих обязательств отказываться не стал. Обещал мне, что продублирует мой вариант Сценария очередного Акта Пьесы, насколько это возможно.

Вернувшись в свою комнату, я сразу же уселся за работу. Маркиза отнеслась к моему творческому энтузиазму понимающе. Постаралась ни в чем мне не мешать, и даже осторожно поинтересовалась, не может ли она быть в чем-нибудь мне полезной.

Первым моим желанием было отказаться от подобного рода помощи. Но потом я сообразил, что иметь еще один экземпляр моего варианта Сценария не повредит. Маркиза, как и все остальные обитатели этого мира, обладает законным правом предоставить свой вариант Сценария, и это право обязательно надо использовать! Шансы "утверждения" Сценария очередного Акта Пьесы именно в таком, задуманном мною варианте, от этого только увеличатся.

— Потом мне потребуется твоя помощь, — сообщил я Маркизе. — То, что я сейчас напишу в черновике, нужно будет переписать в двух экземплярах.

Маркиза была только рада оказаться мне в чем-то полезной. Правда, тут же спросила:

— А о чем ты пишешь?

Я честно изложил основную идею моего варианта Сценария. И тут же по реакции Маркизы понял, что ей этот замысел совсем даже не симпатичен.

— Снова война? — спросила она с явственным унынием в голосе.

— А я тебя предупреждал! — ответил я ей с нарочитой бодростью. Это не добавило ей положительных эмоций.

— Это ты из вредности, что ли? — чуть ли не всерьез спросила меня она.

— Ты пойми, — продолжил я свои объяснения, как можно более проникновенным тоном. — Так уж сложились обстоятельства! Надо разрешить создавшуюся ситуацию, а без Варваров этого никак нельзя сделать! Если не ввести Варваров в Сценарий очередного Акта Пьесы, для меня это может кончиться трагически! Разве ты не понимаешь, что по-другому я поступить просто не могу?

Маркиза в ответ согласно кивнула своей головой, но лицо ее при этом все равно оставалось печальным. Наверняка ей мечталось совсем иное развитее сюжета Пьесы. Что-нибудь романтическое!

Чтобы немного ее успокоить и приободрить, я отвлекся от своей работы, и сел с ней рядом, бережно обнял ее за плечи, и уткнулся своим лицом в ее ароматные, густые и мягкие волосы.

— Потерпи немного! — прошептал я ей на ухо. — Ты думаешь, мне нравится писать такой Сценарий? Совсем нет! Мне тоже совсем не по душе такое развитие событий, вместо этого я бы с удовольствием написал что-нибудь светлое, что-нибудь возвышенное...

Она подняла свою голову, и с надеждой посмотрела мне в глаза.

— Правда? — спросила она меня, и я, со всей возможной убедительностью, утвердительно кивнул головой ей в ответ. И увидел на ее губах улыбку, и тут же она сама прильнула к моей груди, прижалась ко мне крепко, и тихо, но страстно заговорила:

— Да, я бы хотела именно такого! Чего-нибудь светлого и возвышенного! Я всегда мечтала о том, что мой Рыцарь будет сильным, добрым, нежным и ласковым, и что он сможет придумать для нас двоих чудесную историю нашей большой и чистой любви!

Примерно это я и предполагал! Я давно уже подозревал, что эта добрая, нежная, прекрасная девушка отчаянно хочет жить в мире, полном любви и добра. И разрушать эти ее мечты мне совсем не хотелось. По крайней мере, именно сейчас.

Я погладил светлые волосы моей романтичной Маркизы, и ответил ей:

— Поверь, я тоже хотел бы именно этого... Когда-нибудь я обязательно сделаю именно так, как захочешь ты... Когда-нибудь я напишу чудесный Сценарий, и посвящу его только тебе! Но сейчас... Сейчас мне нужно, просто необходимо написать ЭТОТ Сценарий!

А как еще я ей мог ответить? Мир добра и любви — он, конечно, желателен, и, возможно, мне бы в нем тоже понравилось бы. Но, во-первых, я еще и сам не знаю, способен ли я создать такой мир, даже для нас двоих с Маркизой. Во-вторых, мечты мечтами, но сейчас-то речь идет о вещах сугубо практических! Окружающий меня мир имеет свои законы, и законы эти в настоящий момент неумолимо диктуют мне строго определенную линию поведения. Да и, в конце концов, чтобы иметь возможность что-то творить, что-то созидать, что-то делать по своему собственному представлению — для начала нужно выжить, закрепиться, утвердиться в уже существующем мире. А там, глядишь....

Маркиза всем своим видом показала мне, что все это она понимает. Она согласна со всеми моими резонами. И самоотверженно готова помогать мне в осуществлении моих идей, в реализации моих планов, каковы бы они ни были.

Во вторник, часа через полтора после обеда, мы с Графом встретились вновь.

— Ну, как? — спросил он меня заговорщицки. — Все по плану?

Я утвердительно кивнул своей головой в ответ.

— В таком случае, позвольте мне прочесть Ваш вариант Сценария будущего Акта Пьесы! — практически потребовал от меня Граф.

Этим своим заявлением он меня изрядно удивил.

— Как это? — выказал я свое недоумение. — Что это значит — прочитать мой вариант Сценария? Зачем?

Граф немного помялся с ответом, но потом пояснил:

— Это, так сказать, для того, чтобы я был уверен в том, что мы с Вами работали на одну и ту же идею.

— А как же может быть иначе? — задал я ему еще один свой недоуменный вопрос. — Ведь мы же именно об этом и договаривались!

Граф снова отвел глаза в сторону.

— Всякое ведь бывает, — ответил он уклончиво. — Случается, что договариваются, вроде бы, действовать сообща, а преследуют только свои интересы...

Вот, оказывается, в чем было дело! Граф мне попросту не доверял! Опасался, что мой вариант Сценария не вполне соответствует духу наших с ним договоренностей. Впрочем, он и сам не стал скрывать этого:

— Поймите, Рыцарь, так поступают все! Нормальная практика человеческих взаимоотношений, элементарные правила делового оборота! В нашем диком мире никому нельзя верить на слово! Да что я Вам рассказываю, Вы же и сами все это прекрасно знаете! А если нет, то тем хуже для Вас!

Может быть, Граф и прав. Но, честно говоря, мне от этого не стало менее обидно. Обидно за то, что Граф мне не верит, не верит данному мною слову! При таком его отношении ко мне, определенно, и мне нет никакого смысла доверять ему. По моему мнению, человек, опасающийся гадостей от других, только доказывает тем самым, что он сам вполне способен на подлость.

— Извольте! — заявил я Графу сухо. — Я предоставлю Вам возможность ознакомиться с моим вариантом Сценария Акта Пьесы. И, смею надеяться, Вы окажете мне такую же любезность!

— Разумеется, — расплылся Граф в широкой улыбке. — Всенепременно!

Через полчаса в мягкой и пушистой комнате Графа состоялась почти официальная церемония нашего взаимного ознакомления с текстом вариантов Сценария будущего Акта Пьесы друг друга. Мы, не без подчеркнутой торжественности, вручили свои рукописи друг другу, и тут же приступили к их подробному изучению. При этом от меня не укрылось, что, едва взглянув на мою рукопись, Граф позволил себе некоторую саркастическую ухмылку. И я сразу догадался — почему. Моя рукопись была именно рукописной, в то время, как его текст был отпечатан на Компьютере.

Мгновенный острый приступ стыда пронзил мое существо. У всех уважающих себя обитателей мира имелся собственный Компьютер, а у меня его до сих пор не было! "Первым же делом, — подумал я, — надо приобрести Компьютер. Без обладания им в приличном обществе чувствуешь себя неловко".

Впрочем, мне все же удалось переключиться с мыслей о насущной необходимости Компьютера на тему, еще более актуальную. В данный момент я имел уникальную возможность ознакомиться со стилем творчества Графа, в обмен на ту же возможность, предоставленную ему мной.

Во время чтения графской рукописи, меня никак не могло оставить какое-то неприятное ощущение. Причиной тому служил тот факт, что сейчас мы с Графом вот так сидим, не выпуская друг друга из поля своего зрения, и придирчиво проверяем плоды работы человека, с которым ранее достигли некоторого твердого соглашения. И при этом совершенно не стесняемся продемонстрировать всю степень недоверия друг к другу.

Лично мне очень бы хотелось доверять людям. Твердо знать, что если тебе дали обещание, то его обязательным образом исполнят. И сам бы я хотел поступать именно так. Но Граф, надо отдать ему должное, обладал гораздо более богатым жизненным опытом, и опытом взаимоотношений с местными обитателями. И, пока мой собственный опыт не показал мне все прелести "нормальной практики человеческих взаимоотношений", мне просто остается принять это к своему сведению.

Откинув, наконец, эти не слишком своевременные мысли, я целиком переключил свое внимание на изучение графского варианта Сценария будущего Акта Пьесы.

В варианте Сценария Графа, конечно же, просто нельзя было не заметить его явного стремления выдвинуть своего собственного персонажа на первые роли, и придать ему наиболее достойный вид. Впрочем, мне ли было осуждать его за это? Я и сам со своим собственным персонажем поступил точно также. И Граф, читая мой вариант Сценария, тоже имел полную возможность отметить это обстоятельство. Нет смысла высказывать претензии друг к другу по этому поводу. Главная договоренность соблюдена — ни мой персонаж, ни персонаж Графа не покушается ни на жизнь, ни на честь, ни на достоинство другого. А насчет того, кто из нас будет блистать на Сцене, а кто окажется на вторых ролях — это мы еще посмотрим! Все-таки, у меня имеются два козыря за пазухой — поддержка Барона и Маркизы. Впрочем, такие же козыри могут оказаться и у Графа...

Взаимное чтение рукописей мы закончили почти одновременно. По предложению Графа, и с все той же торжественностью, мы вложили свои варианты Сценария в специально предназначенные для этого именные конверты, запечатали их, и вместе отправились по направлению к Гостиной.

На этот раз положенных в Черный Ящик конвертов оказалось чуть ли не в два раза больше, чем неделю назад. Если учесть то обстоятельство, что главной интригой следующего Акта Пьесы должно было явиться продолжение нашего с Графом конфликта, можно было предположить, что именно это послужило фактором повышенного общественного интереса к драматическому творчеству. Видимо, желание попытаться внести свой посильный вклад в перипетии сценической судьбы другого персонажа были не чужды большинству местных обитателей. Чуть ли не каждый второй из них решил изложить свой вариант решения судьбы главных участников этой драмы.

У меня возникло опасение, что такая творческая активность населения может подорвать наши с Графом планы. Были все основания предполагать, что большинство предложенных вариантов Сценария, за исключением тех из них, на которые я и Граф смогли повлиять, могут содержать пожелания трагического исхода либо мне, либо Графу.

Я не нашел ничего лучше, как высказать свои опасения самому Графу. Тот мгновенно впал в задумчивость. А потом, с некоторым намеком на глубокомыслие, изрек, что, в сущности, пожелания самих деятельных участников события относительно дальнейшей сценической судьбы их персонажей должны перевешивать прочие мнения на этот счет. Однако в голосе его явно чувствовались нотки великого сомнения в своих же собственных словах.

Это не смогло прибавить мне достаточного душевного спокойствия. Впрочем, так или иначе, нам оставалось лишь ждать. Ждать целые сутки, прежде чем узнать, какой же из вариантов Сценария Пьесы будет "утвержден".

После Церемонии Закрытия я возвращался к себе домой в обществе Маркизы. Настроение мое было подавленным, не смотря на то, что моя нежная подруга всячески пыталась меня приободрить.

Ночью я спал плохо. Снились мне всякие кошмары, и только проснувшись наутро, я понял, что во сне я видел самую настоящую войну.

Глава 3.

День среды не обещал ничего, кроме томительного ожидания.

Настроение у меня с утра было подавленное, и ничто не могло развеять тревожных моих предощущений. Даже мысль, о том, чтобы можно было бы пойти и развеяться игрой в "Биржу" не вдохновляла.

Наконец, я вспомнил о том, что накануне дал себе торжественную клятву при первой же возможности серьезно взяться за изучение прошлого Сценария Пьесы. И пусть эта мысль тоже не вызывала у меня никакого энтузиазма, отделаться от нее я не смог. Как ни крути, сегодняшний день предоставлял мне прекрасную возможность исполнить данное самому себе обещание, и внутренний голос взывал к тому, чтобы эту возможность использовать. Какой, однако, он бывает настойчивый, этот самый мой внутренний голос! От него положительно некуда деться! А деться иногда куда-нибудь хочется. Остается надеяться, что когда-нибудь мне удастся научиться хоть как-то на него влиять, а может быть, и совсем от него избавиться?

Но явно не сегодня. Хотя и без всякого удовольствия, я полез в ящик своего письменного стола, где лежали две пухлых папки Сценария Пьесы, которые я уже несколько дней назад принес из Библиотеки, но так ни разу и не открывал.

Как можно более основательно уселся я за свой письменный стол, положив на него одну из папок, на корешке которой значился символ "I". Долго смотрел на нее, прежде чем открыть. Собирался с духом. И, наконец, открыл.

То, что я обнаружил, меня поразило. Внутренность папки состояла из чистых бумажных листов, на которые были наклеены другие, пожелтевшие от времени фрагменты рукописей, иные из которых хранили на себе явственные следы воздействия огня и воды. Клочки эти, как правило, не превышали своими размерами половины нормальной страницы, а то и вообще походили на кусочки некоторого "пазла".

Пожелтевшие фрагменты были испещрены непонятными письменами, и мне понадобилось приложить немало интеллектуальных усилий, прежде чем я убедился, что мне не удастся постичь их смысла. Более всего написанные от руки символы напоминали мне ту самую загадочную надпись над входом в Актовый Зал.

Лишь в одном месте я вроде бы смог прочитать странное слово "возопил". На следующей странице я наткнулся на фрагмент текста, следующего содержания: "... и от меня дается повеление о том, чем вы должны содействовать...".

Маркиза, которую я призвал себе на помощь, не смогла мне дать по этому поводу никаких пояснений. Оказалось, она и сама видит эту папку впервые, а об ее содержимом до сих пор не имела и малейшего понятия. Неожиданно она проявила к этому загадочному фолианту большой интерес — завладела им, забралась с ногами на кровать, и принялась листать страницы, то и дело, издавая восхищенные возгласы.

— Наверное, это что-то очень древнее! — предположила она. — Может быть, еще до начала Пьесы!

— А что было до начала Пьесы? — спросил я ее.

Но она только пожала плечами.

"До начала Пьесы"! Интересно ли мне самому, что было до начала Пьесы? Пожалуй, что нет. Какая разница, что там было до ее начала? Было ли что-нибудь вообще? Если и было, то, по-видимому, очень давно. Так давно, что об этом никто и не помнит. И, конечно, не расскажет.

Гораздо интереснее было бы узнать, с чего же началась сама Пьеса, в коей мне посчастливилось принять участие. Папка, обозначенная символом "I", вполне очевидно, не могла дать ответ на этот вопрос. Поэтому искомый ответ я решил найти в папке, на корешке которой было изображен символ "II".

Эту папку я открыл с некоторым сомнением, но как раз сейчас оно оказалось излишним. Здесь все было нормально — листы с текстом, отпечатанным на Компьютере. Нормальные буквы складывались в знакомые слова. Очень удобно для чтения! И я принялся читать, пытаясь проникнуть в мир событий, произошедших в сценическом мире задолго до моего в нем появления.

Правда, я тут же столкнулся с проблемой, что у Пьесы отсутствует начало. По крайней мере, в данной папке никакого Сценария, который можно было бы озаглавить как "Акт 1", я не обнаружил. Действие начиналось как будто ниоткуда. Какие-то персонажи фигурировали там на правах давно действующих лиц, и было совершенно непонятно, откуда они взялись, и чем занимались до этого. Какие-либо указания или разъяснения на этот счет отсутствовали.

Немного поразмыслив, я решил махнуть на это обстоятельство рукой.

С грехом пополам я вник в проистекающий сюжет, и стал следить за его постепенным развитием. Поначалу все было очень интересно. Меня захватывали то и дело возникающие по ходу Пьесы интриги, коллизии и драмы. Персонажи, большинство из которых мне было неизвестно, жили весьма активной жизнью. Любовь и ненависть, дружба и предательство, обман и честность — все переплелось на страницах этого Сценария, как и в судьбах его персонажей. Романтические сцены перемежались тут с комическими ситуациями, а те вполне свободно могли перерасти в события трагического характера, вследствие чего численность действующих лиц Пьесы сокращалось. Но не надолго, поскольку в Пьесу тут же вводились новые персонажи, которые начинали принимать в развитии ее сюжета свое самое деятельное участие.

Иногда, правда, в тексте Сценария можно было обнаружить отсутствие некоторых страниц. Иные из них были кем-то вырваны с превеликой небрежностью, а других как будто не было и в помине. И только по вопиющей несообразности текста можно было догадаться о том, что какая-то часть Сценария в папке попросту отсутствует.

Несмотря на эти досадные обстоятельства, я продолжал скрупулезное изучение сюжета Пьесы. С особым интересом я уделил внимание описанию в Сценарии военных действий. Благо, такие драматические эпизоды здесь встречались с завидной регулярностью. Оказывается, не слишком уж мирно жило наше Братское Королевство. Активность Варваров превзошла все мои ожидания. То и дело мне попадались упоминания о проистекавших где-то за пределами Сцены боевых действиях. Иногда эти действия выплескивались и на саму Сцену, внося известное разнообразие в размеренно текущую сценическую жизнь. Я пытался мысленно представить себе то или иное батальное театральное Действие, и воображение услужливо предоставляло моему вниманию весьма зрелищные и эффектные картины.

Короли в Пьесе менялись реже, но именно эти моменты в жизни Пьесы отличались особым драматизмом. Насколько я мог судить, ни одна смена правителей в нашем мире не происходила мирным путем. Для ее осуществления всякому амбициозному кандидату в короли обязательно нужно было предпринять целую серию интриг, в сети которых вовлекались почти все достойные уважения персонажи.

Короли, как будто руководствуясь каким-то общим для них правилом, с успехом разоблачив пару заговоров против своей монаршей персоны, в дальнейшем по ходу Пьесы исправно становились жертвами чужих интриг и предательства. После чего на освободившийся трон взбирался новый правитель, и все действующие лица Пьесы хором произносили ему торжественную клятву верности. До следующего неминуемого дворцового переворота.

Нечего сказать, Сценарий Пьесы увлекал. Вот только ближе к концу папки у меня сложилось впечатление, что ее сюжет раскручивается по какой-то затейливой спирали — то и дело мне попадались отдельные эпизоды, как две капли воды похожие на те, что уже происходили когда-то ранее по ходу действия. Иногда даже, переворачивая новую страницу, у меня невольно складывалось впечатление, что я заранее знаю, что там смогу обнаружить. Снова мне на глаза попадались какие-то любовные интриги, не страдающие излишним разнообразием. Снова возникала над Королевством военная угроза, снова каждый значительный персонаж вещал со страниц Сценария об "нависших над Отчизной тучах", и снова очередные агрессивные поползновения Варваров были посрамлены. А в это самое время в недрах ближайшего окружения Короля снова начинал зреть очередной заговор.

Я отложил папку со Сценарием Пьесы в сторону, и крепко задумался. Снова меня посетил вопрос, который давно уже занимал меня, и на который я до сих пор не смог получить сколько-нибудь внятного ответа.

Кто же утверждает Сценарий Пьесы?

Правда, раньше этот вопрос интересовал меня весьма отвлеченно. "Этого тебе пока что знать не положено!" — так мне ответил Барон на мой вопрос, когда я задал его впервые. И я принял этот ответ как должное. Раз не положено — значит, так надо!

До сих пор я был более всего озабочен трудностями создания собственных вариантов Сценария. И казалось, что стоит только написать толковую вещь, как она тут же будет утверждена в виде Сценария очередного Акта Пьесы. Вроде бы, все так и было, и до сей поры было для меня вполне достаточно такой убежденности.

Но сейчас мне бы очень хотелось узнать подробности самого процесса утверждения Сценария. Кто занимается его утверждением? Что из себя представляет эта таинственная процедура? Какие принципы и механизмы задействованы в ней? Много, много у меня накопилось вопросов!

Для начала очень бы было интересно узнать — кто он, этот загадочный Утвердитель? Кто эта таинственная личность, в ведении которого находится сюжет Пьесы? Судьба персонажей Пьесы, и участвующих в ней актеров?

Я откинулся на стуле и закрыл глаза. Я попытался сосредоточиться на поставленном вопросе и попробовать найти ответ самостоятельно.

Понятно, что Процедура Утверждения Сценария Пьесы — это самое важное событие в жизни этого мира. Событие, которое определяет все дельнейшее течение Пьесы. Которое неумолимо влияет на сценическую судьбу ее персонажей, на распорядок жизни актеров, исполняющих их роли. Ну, и, конечно, напрямую определяет количество заработанных каждым из актеров "понтов". А уж количество "понтов" определяет и все остальное.

Что может быть важнее этого в этом мире? Пожалуй, ничего.

Личность Утвердителя (или Утвердителей?) в таком случае приобретает просто-таки грандиозный масштаб. От него, от его воли зависит все в этом мире. Пожалуй, что и само существование мира зависит от него!

Но кто же он?

Сама так называемая Процедура Утверждения Сценария очередного Акта Пьесы обставлена весьма помпезно. Состоит она из двух официально-торжественных мероприятий — Церемонии Закрытия и Церемонии Открытия. Возможно, проанализировав эти ритуалы, можно прийти к каким-то конструктивным выводам?

Итак, Церемония Закрытия проводится во вторник вечером. Судья собирает варианты Сценария, которые ему подают актеры (в данном случае выступающие в роли драматургов). Подают в запечатанных именных конвертах. Эти конверты помещаются в Черный Ящик. Ящик помещается во Внешний Сейф. Сейф закрывается, и на этом Церемония заканчивается.

На следующий день после ужина происходит Церемония Открытия. Внешний Сейф открывается Герольдом, в присутствии практически всех обитателей. В нише Сейфа находится все тот же Черный Ящик, в котором обнаруживается бумажный пакет. А в пакете — список действующих лиц очередного Акта Пьесы и несколько экземпляров Сценария будущего Спектакля — по числу его участников. Вот и все!

Что мне может дать анализ вышеописанных фактов?

Судью с Герольдом следует сразу же оградить от подозрений в причастности к "утверждению" Сценария Пьесы. При всем великолепии их выступления в роли распорядителей торжественных Церемоний Закрытия и Открытия. Потому что, на самом деле ничего существенного эти Церемонии собой не представляют. За их торжественным великолепием кроется что-то другое, что и имеет для судеб этого мира истинное значение.

Тогда кто же? Король? Вот достойная фигура для подозрений! Он бы мог! И, пожалуй, из всех местных обитателей у него для этого имеется больше всех возможностей — и интеллектуальных, и административных. Да, более достойного претендента на роль таинственного Утвердителя Сценария Пьесы отыскать невозможно!

С другой стороны, как я мог убедиться, его многочисленные предшественники на этом посту никак не могли похвастать легкой сценической судьбой. Да, они, как правило, являлись центральными фигурами Пьесы — теми персонажами, вокруг которых крутилось все театральное действие. Но именно это обстоятельство заметно сокращало сам срок действия такого действующего лица.

Нет, все гораздо серьезнее. Не Король утверждает Сценарий Пьесы. В противном случае Короли не менялись бы по ходу этой самой Пьесы так часто.

Больше кандидатов на эту роль не находилось.

В качестве одной из версий мне подумалось, что функции по "утверждению" Сценария Акта Пьесы могли бы исполняться местными обитателями по очереди. Но это предположение выглядело совсем уж смешным. Куда проще, в таком случае, было бы поручать очередному ответственному лицу самому писать Сценарий соответствующего Акта Пьесы за всех остальных.

Может быть, "утверждение" Сценария Пьесы — это сфера деятельности какой-нибудь сверхсекретной Редакционной Коллегии, состоящей из нескольких членов? Которая на своих закрытых заседаниях рассматривает поступившие варианты Сценария очередного Акта Пьесы, и посредством тайного голосования выбирает лучший из них. А потом... Потом, надо полагать, вносит в него ряд изменений и дополнений, почерпнутых из других вариантов Сценария. А еще потом — размножает получившийся "утвержденный" Сценарий Акта Пьесы в количестве, равном числу участвующих в очередном Спектакле персонажей...

Нешуточная работа, насколько я могу себе это представить! И все это за одни сутки — с вечера вторника до вечера среды! Нет, с "утверждением" Сценария никак не может справиться один человек. Я, к примеру, едва успеваю четыре страницы текста за два дня вымучить. А тут — прочитать не менее десятка вариантов текста, оценить каждый, выявить лучший, выдернуть из остальных все мало-мальски ценное, скомпоновать, отредактировать...

А вот и еще одна интересная загадка! Для работы над предложенными вариантами Сценария, чисто технически, требуется извлечь Черный Ящик из Внешнего Сейфа (кстати, странное название!). А потом снова поместить его туда! Это в среду-то, когда в Гостиной уже с утра толчется уйма народу!

Так как же тогда... Разве что... с другой стороны? Но ведь там, за стеной Гостиной, в которой расположен Внешний Сейф... Там же ничего нет! Там нет ничего, и быть не может!

Страшная догадка поразила меня, как молния. Неужели? Неужели есть что-то — там, за пределами нашего мира? И там же, за этими пределами, есть Кто-то!

Эта невозможная мысль просто потрясла меня. И еще долго я не мог прийти в себя от этой неожиданной и невероятной догадки. Не мог ничего делать, и ни о чем думать. Только и повторял мысленно одну и ту же фразу: "Кто-то есть еще! Что-то есть еще!"

Маркизе я, на всякий случай, решил ничего не говорить. Она, к счастью, целиком была поглощена изучением таинственных обгорелых бумажных фрагментов, иногда по слогам декламируя что-то вроде: "нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые...", или же: "и я мог бы так же говорить, как вы, если бы душа ваша была на месте души моей".

Презабавные, наверное, вещи находились в Древней Папке, но мне сейчас было совершенно не до них.

Сейчас мне опять срочно надо было поговорить с Бароном. Оставив Маркизу за ее увлекательным занятием, я потихоньку покинул комнату.

Барон, как всегда, принял меня весьма благосклонно, и выразил свою полную готовность ответить на все мои вопросы, если это будет в его силах.

Но, оказалось, что первый же мой вопрос вызвал у него серьезные затруднения:

— А почему Сценарий Пьесы не с самого начала? — спросил я. — Совершенно остается неизвестным, с чего все началось, и что происходило до этого!

Барон только задумчиво почесал в затылке.

— Да, это так! — ответил он весьма неопределенно. — И никто, насколько мне известно, толком не знает, что было до этого. Но тебе-то какая разница — ты же играешь сейчас, а те, прошлые события, уже никакого значения не имеют.

Свой резон в этом ответе, несомненно, присутствовал.

— Да и вообще, — продолжил Барон. — Изучение Сценария, спору нет, занятие полезное, но не на все вопросы в нем можно найти ответ.

— Как так? — удивился я.

— Вот так! — констатировал Барон. — В Сценарии изложена только часть тех драматических событий, что проистекают в мире. Сценическая жизнь наших персонажей — порою лишь бледное отражение драмы засценной жизни. Нужно уметь читать Сценарий Пьесы между строк. Не все, что изложено в нем, было так на самом деле. Засценная жизнь, ты знаешь, зачастую бывает еще более драматичной, чем Пьеса.

Он немного помолчал, и продолжил:

— К примеру, знаешь ли ты что-нибудь о том прискорбном периоде, когда власть у нас была узурпирована? Не знаешь? И не сможешь узнать, по крайней мере, из Сценария Пьесы. Там этого нет, и ни слова об этом не сказано! Это вот ты сейчас, только появившись в этом мире, уже имеешь полное право участвовать в Пьесе, писать ее Сценарий. Раньше все было не так. Когда в Пьесе принял участие я, таких порядков еще не было. Тогда существовал простой принцип — кто у власти, тот и пишет Сценарий Пьесы.

— Что же, Король сам писал Сценарий Пьесы?

— Сам и писал! Сам распределял среди актеров разные роли, сам определял судьбу их персонажей. Все сам! Все персонажи Пьесы, получается, плясали под его дудку. И, главное, что это считалось вполне в порядке вещей. Мол, какой у нас Король славный! Все, мол, наши заботы по написанию Сценария Пьесы на себя берет! Вот как он о подданных своих заботится!

"Ага!" — подумал я. Но тут же в голову полезли оппонентские сомнения.

— А как же выходило так, что Королей этих свергали? Неужели они сами для себя замышляли такой трагический финал?

Барона данные возражения ничуть не смущают.

— На это тоже были совершенно объективные причины! Сам посуди — если ты каждую неделю пишешь за всех Сценарий Пьесы, в то самое время, когда все остальные занимаются, чем хотят — не будет ли тебе обидно? Зачем такая власть, когда ею не можешь распорядиться в свое удовольствие? Когда, единственно во имя своих непомерных творческих амбиций, ты совершенно лишаешь себя свободного времени? Не захочется ли тебе хоть разок отдохнуть, хоть разок повеселиться в свое удовольствие?

— Наверное, захочется...

— Вот! А как это сделать? Пьеса ведь должна продолжаться! Кто-то должен писать ее Сценарий, кто-то должен участвовать в репетициях и выступать в Спектаклях! Что тут делать? Известно, что — выбрать наиболее доверенного человека, и поручить написание Сценария Пьесы ему! А самому осуществлять только общее руководство и контроль. Сразу же у тебя освобождается масса времени, и вот теперь-то ты и можешь по-настоящему насладиться прелестями своих привилегий. Ведь так?

Я нехотя соглашаюсь. Возразить на это вроде бы нечего.

— А дальше происходит следующее. Этот самый доверенный человек начинает с того, что берется за королевское поручение со всей возможной тщательностью. Он выполняет его так прилежно, что Королю остается только хвалить себя за удачный выбор исполнителя его воли. В какой-то момент времени ему даже контролировать этого исполнителя становится лень. И вот тогда...

— Тот сам становится Королем?

— Вплоть до этого! Но вообще-то спектр возможных вариантов развития событий достаточно широк. Одно очевидно — действующий Король уже упустил из рук сценическую судьбу своего персонажа. И дальнейшая судьба его, как правило, незавидна.

Вот это новый взгляд на развитие сюжета! Здесь есть о чем поразмышлять на досуге! А Барон тем временем продолжает мне раскрывать тайные механизмы, управляющие Пьесой.

— Все, что я только что тебе рассказывал, было когда-то раньше. На что я считаюсь в нашей Пьесе старожилом, и то едва застал то время. Зато поспел, как оказалось, к самому переломному моменту. Это когда простые, рядовые актеры стали требовать себе простора для творчества. Надоело им играть роли, которые кто-то пишет за них. Будь то Король — узурпатор, или какой-нибудь уполномоченный им Кардинал — вымогатель. Надоело им вымаливать у этих драматургов себе роли позначительнее. Захотелось им самим поучаствовать в творческом процессе написания Сценария Пьесы. Захотелось самостоятельно определять для себя свои роли на Сцене, сообразно своему артистическому и литературному таланту.

— Справедливое желание!

— Это тебе сейчас кажется, что справедливое. А тогда, знаешь ли, этот вопрос решался драматично! Трагически, можно сказать!

— Что значит — трагически?

— Да так... Король уперся, и ни в какую не хотел власть свою над Сценарием Пьесы упускать. Ну, для него же это и вышло боком. В один прекрасный день, сразу после завтрака, собрались актеры, кто поактивнее, и, не говоря худого слова, набили Королю этому самому морду. Так его отделали, что он встать не мог. Зубы все ему выбили. Совсем Король наш потерял товарный вид, и до Спектакля его допустить не было никакой возможности. Да никто и не хотел этого.

— И — что дальше?

— В следующем Акте Пьесы Короля на Сцене уже не фигурировало. Было объявлено, что он подавился сдобными ватрушками. Так его никто больше и не видел — ни на Сцене, ни в засценной жизни. Даже зубов его не сохранилось. Но это ладно, а что тут дальше началось! Чуть не решили, что всяких королей из Сценария Пьесы нужно вычеркнуть раз и навсегда. Что, мол, Пьесу можно и без королей играть.

— Неужели?

— Чего не бывает в горячности мыслей! И, вроде бы, все актеры эту идею поддержали. И кинулись каждый свой вариант Сценария Пьесы писать. Ну, и, конечно, каждый в своем варианте Сценария сам себя на трон возводит. В-общем, вспоминать неприятно — такая была кутерьма! Хорошо еще, что все это закончилось как-то сравнительно мирно, обошлись синяками да ссадинами. Потом сколько макияжа извели...

Барон, погрузившись в далекие воспоминания, сидел, прикрыв глаза, и медленно покачивая головой из стороны в сторону. Но потом вдруг вынырнул из глубин своей памяти.

— Так вот, о чем я сказать-то хотел! Смотри — у нас здесь, в засценной жизни, такое кипение страстей и передел мироустройства, а что мы находим в Сценарии Пьесы? Гражданская война из одного акта, и две публичных казни. И снова все тихо и мирно. Сидит на троне новый Король, и все делают вид, что все так и должно было быть.

— А как же — Пьеса без королей?

— Без Королей никакой Пьесы получиться не может. Нужен в Пьесе Король, насущно необходим! Возьми, для примера, того же Шекспира. Другое дело — какой это будет Король. Теперь у нас совсем другие порядки. Теперь Король наш на свободу творчества простых актеров покуситься не может. Боится новых социальных потрясений. А что касается Сценария Пьесы — его, повторю, еще нужно уметь читать между строк. В Пьесе действуют персонажи, но ее Сценарий создают и исполняют живые люди-актеры. В Сценарии какой-нибудь персонаж может предстать весьма достойно. По Пьесе, так выходит, что он кругом герой, без страха и упрека, и вдобавок к тому же взвешен в своих суждениях, мудр, справедлив и так далее. А глянешь на него в засценной его жизни — дерьмо, а не человек! И вот такой неприглядный тип остается в Сценарии Пьесы эдаким значительным персонажем со сплошными положительными личностными характеристиками, и всякий, кто будет читать этот Сценарий, будет восхищаться его выдающимися достоинствами и ставить другим в пример.

Снова мне преподали совершенно неожиданный взгляд на мир! Но мне хочется внести в эту картину некоторые уточнения:

— Получается, что, если раньше Король сам писал свой собственный Сценарий Пьесы, он же и утверждал его?

— Нет, только писал. А как происходит Процедура Утверждения Сценария очередного Акта Пьесы, ты уже видел.

— Нет, не видел! Как конверты в ящик кладут — видел. Как из ящика "утвержденный" Сценарий Пьесы достают — тоже видел. Но кто и как утверждает этот самый Сценарий — этого я до сих пор не знаю!

— Многого нам знать не дано! — глубокомысленно изрек на это Барон. Но этот ответ удовлетворить меня не мог.

— Так кто же утверждает Сценарий Пьесы? — задал я вопрос напрямую. Но Барон принял откровенно скучный вид, и явно надеялся уклониться от прямого ответа.

— Разные мнения существуют на этот счет, — сказал он мне, наконец. — Когда-то об этом жестоко спорили, а потом перестали. И каждый остался при своем мнении.

— А ты — при каком?

— А я — ни при каком. Я в этих спорах участия не принимал.

— И тебе не интересно, как все обстоит на самом деле?

— Ну, может быть, когда-то это и было интересно. А сейчас — нет. Какая разница?

— Как это — какая? — вскипел я. — Большая разница. От кого зависит судьба наших персонажей?

— От тебя же и зависит. Сам же знаешь — написал Сценарий — сыграл Спектакль — получил "понты".

Я хотел и дальше поспорить с ним на эту тему, но неожиданно понял, что Барон такого желания не испытывает. Не говорит, конечно, об этом прямо. Не прерывает меня грубо. Но, в то же время, проявляет некоторую нервозность, отвечает с неохотой, и блуждает своими глазами по комнате, избегая прямых взглядов в глаза.

Вряд ли я смог бы узнать от Барона что-то большее. Поэтому я от него отстал. И покинул его комнату, вернувшись к себе.

Впрочем, моя прострация продолжалась только до ужина, на который меня своевременно увлекла Маркиза. И новые (или старые?) переживания нашли в моих мыслях свое место. Кто бы ни был этот таинственный Утвердитель — сейчас он уже сделал свое дело. Уже утвердил Сценарий очередного Акта Пьесы. И сейчас этот Сценарий лежит в недрах Внешнего Сейфа, вплоть до момента начала Церемонии Открытия. В этом "утвержденном" Сценарии Пьесы уже определена судьба моего персонажа, и эта судьба еще не ведома мне. Мне остается лишь ждать.

Церемония свершилась, по традиции, после ужина. Как всегда, при большом стечении народа. С обязательными шумовыми эффектами и прочей бутафорией.

Имя моего персонажа фигурировало в Списке действующих лиц очередного Акта Пьесы. Но это еще ровным счетом ничего не говорило о характере роли, уготованной ему в будущем Спектакле.

Одним из первых я получил свой конверт с "утвержденным" Сценарием. И, не в силах терпеть больше эту гнетущую неизвестность, вскрыл его немедленно после своего выхода из Гостиной. Едва успев рассмотреть оттиснутую на конверте круглую синюю печать с загадочными, совершенно ничего не говорящими мне символами:

LIFE-SHOW "THEATER "H""

Бегло я просмотрел печатные страницы. И, первым делом, с огромным удовлетворением установил, что по ходу действия мой сценический персонаж остается жив!

Подробнее я изучил Сценарий будущего Акта Пьесы уже в своей комнате, в обнимку с Маркизой. Ей такого же конверта не дали, а это значило, что в следующем Акте Пьесы ее участие не предусматривалось. Тем не менее, заинтересованная моей судьбой, она уделила Сценарию свой повышенный интерес.

"Утвержденный" Сценарий грядущего Акта Пьесы, собственно говоря, являлся чем-то средним между моим вариантом и вариантом Графа. Об этом я мог судить достоверно, поскольку был знаком с обоими произведениями.

Запланированное театральное действие предусматривало нашу с Графом усердную подготовку к предстоящему поединку, как вдруг этот процесс прерывался совершенно неожиданным образом. В главную резиденцию Короля, в строгой последовательности, прибывают гонцы "с восточной, северной, и западной границы". Гонцы, слово в слово, повторяли речь друг друга, из которой явствовало, что "со всех сторон несутся вести, что Варвары хотят полезти". Королю, до этого момента деликатно отсутствовавшему на Сцене, в свете полученных известий, надлежало выступить в полном блеске своего величия, созывая "военный совет". На совете присутствует весь цвет рыцарства, в том числе и мы с Графом. Очная наша встреча грозит тут же, без предисловий, перерасти в кровавую схватку, но присутствующие тут же многочисленные вельможи, с риском для собственной жизни, предотвращают вспышку взаимной агрессии.

В это время на Сцене появляется сам Король. Разразившись гневной тирадой в адрес "Варваров неугомонных", он, однако, не выказывает никакого сомнения в грядущей победе над невидимым врагом. При этом Его Величество великодушно предлагает "сейчас забыть все старые обиды, а доблесть проявить во время битвы".

Сценарий предписывал нам с Графом ответить на этот призыв страстным согласием, и даже публично пожать друг другу руки. Кстати, этот момент и являлся настоящей кульминацией всего сценического действия, поскольку все присутствующие при этом примечательном событии персонажи хором обязаны были воскликнуть: "воистину, непобедима мощь двух геройских побратимов!"

Ну, "побратимы" — это, конечно же, было чересчур, но выбирать не приходилось. В принципе, таким Сценарием я остался доволен, хотя он и предусматривал мое немедленное отбытие "на северо-восточный фронт, где враг стоит возле ворот". "Ладно, — подумал я, — выпутаемся как-нибудь!"

Маркиза высказала большее опасение моей дальнейшей сценической судьбой.

— Как же так? — возмущалась она. — Чуть только сколько-нибудь примечательный персонаж появляется в Пьесе, его тут же отправляют на какую-то дурацкую войну!

И даже высказалась в том смысле, что зря она поучаствовала в таком развитии сюжета Пьесы.

— Это добром не кончится! — с тревогой говорила она.

— Да не переживай ты так! — пытался я успокоить Маркизу. — Все будет хорошо! Вот увидишь — мы победим!

Почему-то у меня присутствовала полная в этом уверенность.

— Но тебя там могут убить! — взволнованным голосом возражала мне Маркиза.

— Это мой долг перед Отечеством! — провозгласил я веско, но и это ее не успокоило.

Я же в этот момент переживал совсем другие чувства. Прочитанный Сценарий Акта Пьесы подбросил мне дополнительной пищи для размышлений на давешнюю тему, и на сей раз умозаключения мои приводили к самым, что ни на есть ободряющим выводам.

Я вдруг осознал, что Тот Кто Утверждает Сценарий, кто бы он ни был, относится ко мне, пожалуй, весьма благосклонно. К этому меня привели сделанные мною логические выводы.

Мое появление в Пьесе произошло, в конечном счете, по воле Утвердителя. И если этот самый таинственный Утвердитель за какой-то своей надобностью ввел меня в Сценарий Пьесы, у него, пожалуй, не должно быть оснований тут же избавляться от моего персонажа. По крайней мере, именно сейчас. Вместо этого можно было бы вовсе не вводить меня в Сценарий!

Эти соображения я постарался высказать Маркизе, хоть и вышло у меня это несколько сумбурно. Тем не менее, основную мою мысль она уловила, а, подумав над нею, осторожно согласилась. И даже обещала больше не причитать по этому поводу.

Интерес к загадочной личности Утвердителя Сценария Пьесы для меня немного померк — в связи с явным его ко мне доброжелательным отношением. Барон опять оказался прав — какая разница, кто утверждает Сценарий Пьесы? Особенно, если это твой собственный вариант Сценария!

И вот, согласно "утвержденному" Сценарию Акта Пьесы, мой персонаж вполне еще дееспособен, а значит, дееспособен и я — единственный и неповторимый исполнитель этой сценической роли!

Глава 4.

Жизнь шла своим чередом. Начались репетиции нового Акта Пьесы. И все, что я мог сделать полезного в осуществлении своей такой неясной и неопределенной жизненной мечты — это отнестись к этой работе самым серьезным образом. И я старательно репетировал — и на Сцене, в окружении других персонажей, и даже у себя в комнате, перед зеркалом.

Маркиза все так же самоотверженно поддерживала меня. Все в нашей общей с ней жизни было посвящено только моим целям, и только моим задачам.

Все-таки, какая она у меня замечательная! Сколько она сделала, и продолжала делать для меня, совершенно не требуя ничего взамен! И все настоятельнее чувствовал я свою обязанность чем-нибудь отблагодарить ее за это. Вот только заработаю сколько-нибудь серьезные "понты", а там — все будет в моих руках. Вот тогда-то я и смогу сделать эту женщину счастливой!

А сейчас — работа! И я работал, не покладая ни рук, ни ног, ни головы.

Очередной Акт Пьесы прошел на "ура". Все были великолепны, ну а я — просто неподражаем! Так сказала мне моя Маркиза, наблюдавшая Спектакль из зрительного зала. Ее мнение я был склонен ценить очень высоко, особенно, когда оно совпадало с моим собственным.

В субботу утром, пока Маркиза еще спала, я активизировал свой "понтомат", и с большим удовлетворением обнаружил на своем счете симпатичную трехзначную цифру. Как я и ожидал, мои несомненные драматургические и актерские способности были оценены по достоинству. И теперь стоило подумать, как правильнее всего распорядится заработанными средствами.

Взяв лист бумаги и карандаш, я основательно уселся за письменный стол, и приступил к планированию своих будущих расходов.

Моей заветной мечтой последнего времени было приобретение собственного Компьютера. Насколько я имел представление о его стоимости, теперь я мог бы позволить себе эту покупку. Правда, это потребовало бы полной мобилизации имеющихся у меня средств, без остатка.

А ведь от меня еще требовалось обеспечить нашу с Маркизой текущую жизнь! Не говоря уже о том, что мне давно уже следовало бы совершить какое-нибудь благодеяние по отношению к Маркизе и Барону. Эти люди, не задумываясь, жертвовали мне свои "понты", когда у меня еще не было собственных. И теперь, когда у меня завелись собственные "понты", я просто обязан был ответить им тем же.

Тягостные раздумья мои в итоге вылились в размышления о своей сценической и засценной жизни вообще, о сложной их взаимосвязи и взаимозависимости.

В принципе, жаловаться мне было не на что. Ситуация явно благоволила мне. Мой вариант Сценария Пьесы все же находил свое место в "утвержденном" Сценарии, а я уже вторую неделю подряд находил свое место на Сцене. Все это приносило мне, помимо большого морального удовлетворения, весьма хороший "понтовый" доход. Мое будущее изо всех сил стремилось предстать передо мною в как можно более лучезарном свете.

Однако, уповать на то, что так будет продолжаться всегда, было бы чересчур самонадеянно. Разве можно совершенно исключить вероятность того, что когда-нибудь в будущем мои варианты Сценария Пьесы не будут пользоваться такой благосклонностью Утвердителя?

Даже если предположить, что я всегда буду в фаворе у Утвердителя, это вызовет только сдержанное, а потом и вовсе неприкрытое раздражение всех остальных действующих лиц Пьесы. И было бы весьма опрометчивым игнорировать фактор общественного мнения.

Что же мне, в свете данных соображений, следует предпринять в ближайшем своем будущем?

Тут мне виделось два выхода. Первый — попытаться развить свои профессиональные драматургические и актерские навыки, с тем, чтобы обеспечить своему сценическому персонажу самое активное участие в Пьесе. И для этого, как нельзя более насущным, представлялось приобретение собственного Компьютера.

Второй вариант предусматривал реализацию какого-нибудь альтернативного способа добычи "понтов". С тем, чтобы обезопасить себя от неприятных сюрпризов, от прихоти таинственного Утвердителя.

Еще лучше было бы совместить эти два варианта, но об этом пока было рано думать. Сначала следовало придумать этот самый "запасной" способ добычи "понтов".

А ведь они есть, эти самые способы! Иначе и быть не может, ибо не всем суждено творить Пьесу! Сколько местных обитателей и не помышляют о творчестве, и могут только мечтать появиться на Сцене! А, тем не менее, обеспечивают свое существование за счет других источников дохода.

К примеру, Слуга со Служанкой прислуживают "артистократам" за обеденным столом, моют посуду. Дворник убирает общественные помещения, моет полы в коридорах. И ведь кто-то стирает и гладит сценические наши костюмы, и кто-то раздвигает занавес во время Спектакля...

Что и говорить, подобные способы добычи "понтов" выглядят малопривлекательными. Не говоря уже о том, что все эти виды деятельности совсем не подходят для творческой натуры, они наверняка отнимают много времени, а "понтов" приносят мало.

Нет уж, оставим подобного рода работу на долю второстепенных персонажей. В самом деле, не буду же я покушаться на чей-то заработок? Может быть, для кого-то из местных обитателей это единственный источник дохода. Вполне возможно, что зарабатывать творчеством дано не каждому. Так пусть же каждый добывает свой кусок хлеба так, как умеет!

Придав, таким образом, своему решению отказаться от нудной и низкооплачиваемой работы вид некоего благодеяния, я перешел к рассмотрению других вариантов. Много, много еще в мире способов творчески зарабатывать "понты"! К примеру, игра в "Биржу". За победу в турнире по хоккею, как говорили, выплачивались неплохие призовые. Кто-то по секрету сообщил мне, что Герцог принимает ставки на исход хоккейных матчей, и, при известной удаче, можно было рассчитывать на солидный куш. Уж я не говорю про азартные карточные игры.

Славно устроен наш мир! Он готов предоставить всякому творческому своему обитателю возможность столь же творчески зарабатывать "понты"!

Проснулась Маркиза, и ненадолго отвлекла меня от раздумий. Но после завтрака я решил, что финансовое планирование должно явиться плодом наших совместных с ней усилий. Маркиза с удовольствием подключилась к этому увлекательному процессу.

— Я считаю, — сказала она, — что лучше всего нам было бы отправиться с тобой на Отдых! Этих "понтов" как раз хватит на четыре дня Отдыха, то есть на пару дней для нас двоих!

Отдых! Не раз уже слышал об этом Отдыхе, и слышал только самые лестные отзывы. Но до сих пор я еще не смог составить себе четкого представления, что же это такое. Единственное, что я знал почти наверняка, что стоит Отдых очень дорого.

Должно быть, этому имелись веские причины. Судя по рассказам Барона, по впечатлениям Маркизы, по отзывам других актеров, это было просто чудесное место. Со всеми удовольствиями, какие только возможно себе вообразить.

Особенно меня волновал совершенно мифический образ Бассейна! По чужим восторженным описаниям я готов был его себе мысленно представить, хотя и получалось что-то совершенно невероятное. Что-то такое, во что совсем непросто было поверить. Мне хотелось бы увидеть Бассейн собственными глазами! И не просто увидеть, а войти в него, окунуться в него, и даже попробовать на вкус.

Мне иногда даже во сне снился этот самый Бассейн — таким, как я его себе представлял.

Маркиза давно уже вынашивала идею нашего с ней совместного Отдыха. Видите ли, все уважающие себя дамы там хотя бы изредка бывают, а Королева с Принцессой так вообще чуть ли не каждую неделю туда отправляются.

И вот теперь она смотрела на меня своим счастливым взглядом, как будто вопрос о нашем с ней Отдыхе уже решен. Я глядел в ее глаза, и чувствовал, что у меня остается не так много решительности, чтобы попытаться ее переубедить. Но, во имя моих далеко идущих планов, мне было просто необходимо это сделать! Отдых просто не вписывался в них! По крайней мере, именно сейчас!

И я предпринял отчаянную попытку сопротивления этой крайне несвоевременной идее. Я обрисовал перед Маркизой весь ход своих логических рассуждений. Полчаса посвятил только тому, о чем так долго размышлял сегодня целое утро. Потом убедительнейшим образом обосновал насущнейшую необходимость приобретения мною Компьютера. И как совершенно необходимого средства труда, и как акт повышения своего социального статуса.

А еще я ей говорил о своих планах вложить "понты" в перспективные фишки. А еще я ей намекал на то, что в ближайшее время отсутствие сценического дохода более чем вероятно.

— Подумай, на что мы потом жить будем? — призвал я Маркизу к здравому смыслу.

Но Маркиза просто посмотрела на меня таким взглядом, в котором я прочел, что эта женщина готова делить со мною все — и прелести Отдыха, и неминуемые впоследствии печали незавидного "беспонтового" существования.

— Нет, это решительно невозможно! — вскричал я в отчаянии, и тут же пожалел об этом.

Маркиза отвернулась к стене и закрыла свое лицо руками. Раздался ее явственный всхлип. Я, признаться честно, опешил от такого неожиданного поворота дела.

— Так я и знала! — оскорбленным в своих лучших чувствах голосом произнесла она. И, порывисто вскочив на ноги, сверкнув глазами, полными слез, стремительно выбежала из комнаты.

Я с трудом удержал себя от того, чтобы не броситься за ней.

Нет, нет и нет! Разве я не прав в своих рассуждениях? Прав! Тысячу раз прав! Мои выводы базируются на длительных логических умозаключениях, они глубоко рациональны и взвешены. А на чем основана ее ответная реакция? На вспышке эмоций, на порыве чувств! И для меня сейчас очень важно не поддаться такому же порыву, который перечеркнет все предыдущие достижения интеллекта.

В смятенных чувствах, я некоторое время просто бродил по своей комнате, из угла в угол, то и дело поглядывая на дверь. Иногда замирал на месте, прислушиваясь к шумам в коридоре. Но в коридоре тишина. Маркиза, наверное, удалилась в свою комнату, чтобы в одиночестве пережить обиду, нанесенную ей любимым человеком.

Пойти, что ли, к ней? Повиниться? И я снова решительно одернул себя — нельзя быть таким мягкодушным!

В качестве укрепления собственных своих жизненных принципов, я решил сходить в гости к Барону. Чтобы устами этого человека еще раз авторитетно подтвердить всю обоснованность моих перспективных жизненных планов.

Барона я застал в скверном каком-то состоянии духа. Тем не менее, он обрадовался моему появлению, а предложению сыграть в шахматы — тем более.

В задумчивости мы передвигали по доске шахматные фигуры. В сущности, у меня не было никакого желания полностью погружаться в игру. Не в том я был душевном состоянии. Но Барон! Как оказалось, он тоже вел игру очень даже рассеянно. Как-то уж очень невнимательно относился он к складывающейся на доске ситуации.

Вместо того, чтобы ходом своего коня блестяще завершить эту партию, он задумчиво взял свою ладью и потащил ее куда-то на противоположный фланг.

Я с любопытством взглянул на Барона. Лицо его было исполнено глубокой задумчивости, но теперь для меня стало очевидно, что эта задумчивость никак не была связана с позицией фигур на клетчатой доске.

— Ты не об игре думаешь, — уличил я его. — О чем тогда?

Барон как-то даже, мне так показалось, испугался этого моего вопроса.

— О чем? — переспросил он, проявляя при этом в своих жестах изрядную суетливость, а в мимике — деланную беспечность. — Да так, ни о чем...

С большим сомнением я отнесся к его ответу, но упорствовать не стал. Тем более что он сам перешел в наступление, и поинтересовался моими текущими делами.

На этот вопрос я ответил бодрым рапортом о том, что "все нормально". И тут же счел удобным продолжить беседу в следующем направлении:

— Вот скажи мне, Барон, — спросил я его. — Ведь Компьютер человеку нужен? Для работы, да и вообще...

— Обязательно! — отозвался Барон.

— Вот и я говорю! — обрадовался я этой поддержке. — А моя Маркиза все канючит — давай, мол, отправимся на Отдых, давай отправимся на Отдых...

Барон с каким-то особенным вниманием посмотрел на меня.

— Отдых, — это, знаешь ли, тоже очень хорошо, — неожиданно произнес он.

Это меня обескуражило. Я попытался было возразить, но Барон успел заговорить раньше, чем я оправился от замешательства.

— Ты береги свою Маркизу! Она славная девушка. Тебе, считай, очень крупно с ней повезло. И поэтому старайся, по возможности, исполнять ее желания. Я думаю, ты об этом не пожалеешь!

Это уже слабо походило на поддержку.

— Да, я, конечно, понимаю... но Компьютер... — попытался я вернуть Барона на прежние позиции.

В ответ на этот мой лепет Барон снова посмотрел на меня каким-то странным взглядом.

— Отправляйся-ка ты, лучше, на Отдых! — сказал он, наконец. — А с Компьютером, глядишь, как-нибудь устроится...

Вернулся я в свою комнату в подавленном состоянии. Маркизы все еще не было, как не было спокойствия у меня на душе. Я отправился к ней.

Маркиза, действительно, находилась у себя в пустующей комнате. Она лежала на кровати, уткнув свое лицо в подушку. Я осторожно подошел к ней, сел рядом, и погладил ее по голове. Она мотнула своей головой, взволновав свои светлые волосы.

Я наклонил свою голову к ее голове, и ощутил аромат ее волос.

— Знаешь, — тихо сказал я ей. — Я думаю, что ты права. Действительно, зачем нам нужен Компьютер? Жили мы без него, и ничего! А на Отдых, конечно же, надо отправиться.

Еще минуту назад я хотел сказать ей те же самые слова, но поместив в них изрядную долю сарказма. Но сейчас весь сарказм куда-то испарился, и я уже даже не жалел об этом. Особенно потом, когда я увидел, как обрадовалась этим словам моя милая Маркиза! Когда я смотрел в ее счастливые глаза, и когда принимал все немедленно выпавшие на мою долю проявления ее любви и ласки.

Решение принять легко, гораздо сложнее его исполнить. Отказавшись от немедленного приобретения Компьютера, я никак не мог себе позволить немедленно же отправиться на Отдых. Так уж выходит в этом мире — чтобы зарабатывать "понты", нужно тратить время, но для того, чтобы их тратить, время так же необходимо. Очень сложно совмещать эти два процесса.

Приближался понедельник — день творческой работы, когда всякому актеру, озабоченному судьбой своего сценического персонажа, следовало проявить максимум творческих усилий. Потом был вторник, в который логически перетекал понедельник. День завершения работы над своим вариантом Сценария очередного Акта Пьесы. День, оканчивающийся традиционной Церемонией Закрытия.

А потом была среда — день томительного ожидания итогов утверждения Сценария.

Я дал обещание Маркизе, что не буду ввязываться в "сомнительные", как она выразилась, операции с разноцветными фишками. Поэтому, в вынужденном безделье, ожидание это для меня было еще более тягостным. Граф, выполняя свое обещание, сыграл со мной пару матчей в настольный хоккей, но потом удалился под каким-то благовидным предлогом. Я попытался было наблюдать за перипетиями игры в "Биржу" со стороны, не принимая в ней участия, но это было слишком соблазнительно, и я счел за благо покинуть пределы Гостиной.

Раскладывание пасьянса тоже не внесло заметного успокоения в мою душу. С трудом дожил я до вечера. А вечером сбылись все мои самые черные подозрения — мой вариант Сценария был отвергнут, а сумма заработанных мною "понтов" оказалась издевательски маленькой. Более того — мне, как и Маркизе, не дали Сценария будущего Акта Пьесы!

По Сценарию (я прочел баронский его экземпляр), мой персонаж немедленно, после соответствующего приказа Короля, отправляется выполнять свой священный долг перед Отечеством. Отправляется настолько стремительно, что вообще не появляется перед зрителями. И вообще, мое имя только раз упоминается по ходу действия, хоть и в самом лестном для меня контексте. По сообщению одного из многочисленных гонцов, "Макмагон, наш славный Рыцарь, уже прибыл на границу", где мне надлежало развернуть активные действия по организации эффективной обороны. Сообщалось также, что одно лишь мое присутствие на передних рубежах "вдохновляет на подвиг солдат". С одной стороны, это здорово льстило моему самолюбию. С другой же, делало очевидным тот факт, что и за актерскую работу на этой неделе мне никаких "понтов" не светит.

Граф оказался в такой же ситуации, и тоже был ею крайне недоволен. Мне довелось перекинуться с ним парой слов, после того, как наше с ним неучастие в грядущем Акте Пьесы стало очевидным. Мне было интересно узнать, считает ли он меня виноватым в сложившейся ситуации. Я даже подготовил на этот счет систему оправдательных сентенций, но они мне не пригодились. Граф, как оказалось, был возмущен совсем другим обстоятельством.

— Вот так всегда! — пожаловался он мне. — Тебя посылают на войну, и все вокруг начинают восторженно говорить о твоем героизме и патриотизме. Вроде того, что нет дела почетней и благородней. А на деле — получается, что ты, по причине своего отсутствия, не выходишь на Сцену, а, стало быть, "понтов" не зарабатываешь. Их в это самое время зарабатывают совсем другие персонажи — как раз те, кто, сидя в тылу, поет тебе хвалебные дифирамбы. Воистину, им есть, за что тебя благодарить! А Вы, Рыцарь, как полагаете? Вам что дороже — фальшивая слава, или реальные "понты"?

Я поспешил разделить его мнение, заметив вдобавок, что такое положение вещей вызывает недоумение. На что Граф, как человек более бывалый, только безнадежно махнул рукой.

Совсем другие эмоции по поводу сложившейся сценической ситуации испытывала Маркиза.

— Ну, вот, наконец-то! — сказала она мне, не скрывая своей радости. — Теперь тебе не надо репетировать, и мы можем отправиться на Отдых прямо завтра!

Своя правда в этом была. У меня действительно появилось свободное время, но в то же время не было заработка. Я еще раз осторожно попытался намекнуть Маркизе о том, что нам бы следовало несколько повременить с Отдыхом, но она и слышать ничего не хотела. И даже мои пессимистические прогнозы относительно будущего нашего финансового положения не могли ничем омрачить ее счастья.

На следующий день, сразу после завтрака, мы с Маркизой, обремененные сумкой, где покоились запасы сменной одежды, зубные щетки и разная другая мелочь, отправились на Отдых.

Еще за завтраком эта тема облетела всех обитателей, и наше дерзновенное деяние было встречено всеобщим одобрением и благожелательными напутствиями.

Барон хотел было сопроводить нас до самого Портала — того места, откуда отправлялись на Отдых. Но он был задействован в репетиции очередного Акта Пьесы, и не смог осуществить этого своего желания.

Свой путь к Порталу мы совершили вдвоем. Я нес сумку, а Маркиза в это время витала рядом, проявляя крайнюю степень возбужденного нетерпения.

Портал располагался в самом дальнем тупике нашего Зеленого Сектора. Представлял он из себя нишу в стене, чуть выше человеческого роста, металлического цвета, с вертикальной щелью посередине. Я здесь еще ни разу не бывал, и совершенно не представлял, как им пользоваться. Я остановился перед этой загадочной нишей в нерешительности, не зная, что делать дальше. Впрочем, Маркиза тут же проявила свое знание предмета.

— Вставь вот сюда свою "понтовую" карточку! — указала она мне на некое устройство со щелью посередине, вроде того же "понтомата". Я прилежно сунул карточку в щель. Карточка уехала куда-то внутрь, а через пару мгновений выскочила обратно.

И тут ниша Портала разверзлась! Оказалось, что это были створки двери, и сейчас они разъехались в стороны, предоставив нашему вниманию...

Я ожидал увидеть за этими дверями что-то необычное. Что-то невероятное, что-то сказочное. Вряд ли, конечно, сам полулегендарный Бассейн, но все же...

Но ничего такого за раздвинувшимися створками не было. За этими дверями была расположена комната, а лучше сказать — еще одна ниша, размерами чуть больше, чем расстояние между вытянутыми в стороны руками.

Я вопросительно взглянул на Маркизу, и она тут же поспешила рассеять все мои сомнения.

— Это Лифт! — пояснила мне она. — Сейчас он нас доставит к Отдыху! Заходи!

И сама подала мне пример, бесстрашно сделав шаг внутрь. Немного поколебавшись, я последовал за ней. Чуть только я вошел, створки за моей спиной снова съехались, изолировав нас с Маркизой от внешнего мира.

— Не пугайся! — подбодрила меня Маркиза. И не напрасно.

Честно говоря, мне было здорово не по себе. Я не слишком понимал, где нахожусь. Оглядываясь вокруг, я замечал сплошные голые стены, даже зеркал в этом странном помещении не было. Но Маркиза, в отличие от меня, проявила больше выдержки и спокойствия. Она обратила мое внимание на некоторую панель на одной из стенок, рядом с раздвижными створками двери.

— Смотри, как тут все просто! — поясняла мне Маркиза. — Всего две кнопки — "Туда" и "Обратно". Не ошибешься!

И она нажала на кнопку с надписью "туда".

В следующий же миг помещение затряслось, и у меня возникло чувство, что оно вместе с нами стало куда-то двигаться. Странное ощущение! В первый миг я испугался, а уже в следующее мгновение вдруг почти отчетливо вспомнил, что мне доводилось испытывать это ощущение раньше, только я не помнил, когда и где. Мучительно я пытался вспомнить этот свой прошлый опыт подобного рода переживаний, но не смог. В реальном мире я не мог испытать ничего подобного. Может быть, мне когда-то приснилось что-то похожее, но подробностей я не мог вспомнить, как ни старался.

Глядя на Маркизу, на ее безмятежное, или даже мечтательное выражение лица, я несколько успокоился. Как видно, все происходило так, как и должно было происходить. Я решил полностью покориться судьбе.

Странные ощущения продолжались недолго. Вдруг все замерло, неясный шум прекратился, и только непривычное ощущение в ушах напоминало о только что пережитых дискомфортных мгновениях. Створки дверей Лифта вновь раздвинулись.

За створками, вместо уныло-зеленых стен, оказался коридор, стены которого были выкрашены в ослепительно белый цвет! Это было поистине чудо — я и не думал никогда, что в мире могут быть белые коридоры!

— Вот мы и приехали! — радостно объявила Маркиза, выпархивая из Лифта. Я поспешил за ней, смутно опасаясь, что створки Лифта могут в любой момент снова захлопнуться. Но они так и остались распахнутыми, как будто приглашая нас совершить путешествие обратно, в наш привычный, будничный мир.

— Гляди! Пальмы! — восхищенно воскликнула Маркиза, указывая на стену коридора. Я посмотрел туда, и увидел на стене барельефное изображение нескольких "Пальм" — почти таких же, какие я когда-то наблюдал в Телевизоре! Фантастика! Здесь они были объемными, выпуклыми, настоящими! Я не смог удержаться от того, чтобы не прикоснуться к одной из пальм рукой, потрогать ее — настоящую пальму. Ощутить шершавость ее ствола и гладкость листьев.

— А вон! — снова воскликнула Маркиза, указывая на противоположную стену. И там были изображены пальмы, и их было еще больше!

— Красиво! — высказался я, ибо мне давно уже стоило проявить свои восторги.

— Чудесно! — воскликнула Маркиза. — Где еще такое увидишь?

"В Телевизоре" — чуть не ответил я, но вовремя воздержался. Нет, конечно, никакой Телевизор не может подарить таких непосредственных ощущений.

— А где же Бассейн? — спросил я.

— Не спеши! Скоро увидишь! — пообещала мне Маркиза.

И тут же повлекла меня куда-то. Мы оказались в комнате, которая, по всему было видно, предназначалась для нас.

— Ты посмотри только! — восхищалась Маркиза. — Какая большая кровать! Тебе нравится?

Я поспешно заверил ее, что очень нравится. И правда, комната была очень милой — уютной и светлой. И главное — на стене, действительно, висел Телевизор, а на столе, действительно, стоял Компьютер! Все именно так, как описывал Барон!

— Тебе правда нравится? — заглядывала мне в глаза Маркиза. — Честно?

— Пока — да! — сказал я. — Но я еще Бассейна не видел...

— Пошли, покажу! — и Маркиза, схватив мою руку, повлекла меня прочь из комнаты. Куда-то вдоль коридора, на стенах которого были нарисованы какие-то яркие, пестрые картинки. Подвела меня к дверям, находящимся в самом конце коридора, распахнула эти двери, и буквально впихнула меня в какое-то новое помещение.

От увиденного за дверью у меня просто захватило дух! Вот и настала пора мне действительно изумляться! Я никогда не видел такого прежде, и не мог даже представить, что мне доведется такое увидеть!

Помещение, в которое я попал, было поистине огромным! Пожалуй, даже больше нашего Центрального Зала! До противоположной стены, сверкающей своим белым кафелем, было никак не меньше пятидесяти шагов. Яркий, какой-то неестественно сияющий свет лился откуда-то сверху, заливая все окружающее пространство. Я взглянул, было вверх, но тотчас зажмурился — настолько нестерпимо ярким было исходящее оттуда сияние! И совершенно неясным оставалось для меня, где же в этом помещении потолок?

Но еще удивительнее было другое. То, что находилось в самом помещении, прямо у моих ног.

Посередине этого огромного помещения находилась вода! Много воды! Очень много воды! Прозрачная, искрящаяся в лучах света вода плескалась в каком-то огромном резервуаре, и блики от ее волнующейся поверхности играли на кафеле окружающих ее стен.

Сияющий свет, яркие блики воды — все это выглядело настолько нереальным, настолько фантастическим, что я зажмурился.

— Ну, что же ты? — рассмеялась, глядя на меня, Маркиза. — Ты ведь хотел увидеть Бассейн? Вот он!

Я вновь открыл глаза, но Бассейн, вопреки моим неясным сомнениям, никуда не исчез, а продолжал существовать, и прозрачная вода его все так же плескалась у самых моих ног.

— А зачем он? — выдавил я из себя совершенно глупую фразу. Но мне действительно это было интересно.

— Чтобы в нем купаться! — радостно отозвалась Маркиза. — Чтобы плавать! Давай, раздевайся!

И тут же подала мне пример, скинув с себя одежду.

— Совсем? — я неуверенно взялся за свою обувь.

— Конечно! — отозвалась она. — Мы же тут с тобой одни! Кого стесняться? Нас же никто не видит!

Полностью раздевшись, она еще раз укоризненно оглянулась на меня, как бы говоря: "Ну, что же ты?", и вдруг, сделав два шага к бортику Бассейна, оттолкнулась от него ногами и, подпрыгнув в воздухе, приземлилась прямо в воду! Подняв веер сверкающих брызг, она ушла под поверхность воды с головой, и у меня екнуло сердце. Но уже через секунду голова Маркизы показалась над поверхностью воды, и по ее улыбке я понял, что ей очень даже здорово и приятно. И тут же, как подтверждение этому, с ее уст сорвался вопль восторга, который эхом отозвался в помещении Бассейна.

Я спешно закончил процедуру своего разоблачения, и с огромным любопытством подошел к самому краю Бассейна. Теперь вода плескалась прямо подо мной, и стоило только сделать один шаг... Но я почему-то не спешил его сделать. Даже после того, как Маркиза, плавающая неподалеку, подбодрила меня и вдохновила на подвиги. Вместо этого я потрогал осторожно поверхность воды ногой, и она, кстати говоря, показалась мне чересчур холодной.

— Не бойся! — подбадривала меня из воды Маркиза. — Прыгай! Здесь неглубоко!

Я решился, и прыгнул. Набрав в легкие воздуха, закрыв глаза, нос и рот. Вода приняла мое тело, мягко окутала его своими колючими объятиями, и я, почувствовав ногами дно, позволил воде скрыть меня с головой. Потом выпрямил ноги, и голова моя оказалась над водой. Вода плескалась почти на уровне моей шеи.

Маркиза подплыла ближе ко мне.

— Здорово! — воскликнула она, приглашая и меня присоединиться к своим восторгам.

— Да! — согласился я. Это было действительно здорово! Еще какой-то час назад я до конца еще не был уверен, что увижу Бассейн, и что буду в нем купаться. А сейчас — пожалуйста, Бассейн оказался вполне реальным, полным воды, и в абсолютном моем распоряжении!

Злоупотреблять плаванием я не стал, тем более, что плавать, как Маркиза, я, скорее всего, не умел. Проверить это на практике я постеснялся. Немного постояв в воде, я вылез обратно на бортик Бассейна, и остался там стоять, глядя на то, как Маркиза совершает небольшие заплывы, то отдаляясь от меня, то снова приближаясь.

На суше находиться было мокро и прохладно, нужно было чем-то вытереться. Оглянувшись по сторонам, я заметил совсем невдалеке от себя два весьма удобных на вид шезлонга, возле которых был расположен низенький столик. На столике стояли два стакана с какими-то напитками, а на шезлонгах были развешаны полотенца! Большие махровые полотенца! Как кстати!

Пока Маркиза все еще наслаждалась первым своим купанием в Бассейне, я уже успел тщательно вытереться и, завернувшись в другое, сухое полотенце, расположиться в шезлонге. Проверив содержимое стаканов, я выяснил, что в них находятся какие-то фруктовые соки, но какие именно — установить не смог.

Присоединившаяся ко мне Маркиза тоже произвела дегустацию напитков, после чего пояснила мне, что в одном из стаканов сок — апельсиновый, а в другом — персиковый.

— Какой тебе больше нравится? — спросила меня она.

Я совершенно не знал, что ответить. До сих пор я не пробовал ни того, ни другого.

— Тогда я возьму себе персиковый! — заявила Маркиза.

Я безоговорочно поддержал ее решение, и взял свой стакан с апельсиновым соком. Осторожно попробовал его на вкус. Вкус был резким, но мне неожиданно понравилось. Взглянув на Маркизу, я установил, что свой сок она пьет тоже с видимым удовольствием.

— А откуда все это взялось? — спросил я у Маркизы.

— Что? — попыталась уточнить мой вопрос моя спутница.

— А вот, все это? — и я указал на шезлонги, полотенца и стаканы с соком. На Бассейн я только махнул рукой — выяснить истоки его существования представлялось мне делом совсем уж безнадежным.

Маркиза в ответ на мой вопрос неопределенно пожала плечами, и произнесла только одно слово:

— Оплачено...

Больше я вопросов не задавал.

И правда, какие еще вопросы могут посещать человека, когда он полулежит в комфортной позе у самой кромки играющего веселыми бликами Бассейна, когда сверху, через высокий, и даже как будто прозрачный потолок на него льется живительный, ласкающий свет, когда практически все, что надобно, в тот же момент оказывается у него под рукой?

Ведь тут, совсем рядом со столиком, оказался еще и маленький Холодильник — так же встроенный в стену, как в нашем Обеденном Зале, только в несколько раз меньше по размерам. И в этом Холодильнике к твоим услугам чуть ли не полтора десятка бутылок с различными напитками, стоит только руку протянуть. И все это бесплатно. Потому что все "оплачено"!

Все в Отдыхе оказалось так, как и описывал Барон. Телевизор можно было смотреть хоть целый день, в Компьютере я нашел какие-то игры, и в них тоже было весьма увлекательно играть. С Бассейном я вполне освоился, и даже с поразительной легкостью научился плавать — как будто бы всегда умел! И даже совершил пару заплывов туда, где, по словам Маркизы, дно ногами достать не удавалось еще никому, даже ныряя.

Любимым времяпрепровождением моей Маркизы было лежать на шезлонге возле Бассейна, подставив свое обнаженное тело ласковым лучам, льющимся сверху. И мне она тоже настоятельно рекомендовала "позагорать".

— Это очень полезно! — заявляла она. — Это весьма полезные лучи, и, кроме того, они придают коже замечательный оттенок!

Я, конечно, попробовал полежать под этими лучами, но мне быстро это надоело. Каким-то скучным показалось мне это занятие — лежать без движения.

Гораздо больший интерес вызывал у меня этот новый мир, так не похожий на наш. Мне хотелось узнать о нем как можно больше. Когда еще я сюда попаду? И если даже мне доведется снова здесь побывать, неплохо было бы заранее знать, что тут к чему.

И, вместо бесполезного, на мой взгляд, "загорания", я предпринял попытку обойти этот новый, неизведанный мною кусок мира вдоль и поперек. Хотя, как оказалось, место это не было таким обширным, как наш обыденный, повседневный мир. Вернее, может, и было, но большинство обнаруженных мною дверей оказались надежно запертыми. Оставалось только догадываться, что таится за ними.

Маркиза, вроде бы, уже бывавшая здесь, о ближайших окрестностях Бассейна ничего толком рассказать не могла. И вообще, несколько удивилась, зачем мне все это нужно? Вот ведь — есть Бассейн, есть Телевизор, и в Холодильнике полным полно свежих фруктов и прохладительных напитков. Чего еще надо?

— Тут где-то должен находиться какой-то Бильярд, — подумав немного, сообщила она мне. — Помнится, кто-то восторгался этой штукой. Все возмущался, почему здесь он есть, а у нас его нет.

— А что такое Бильярд? — спросил я.

— Не знаю, — честно призналась Маркиза. — Я никогда его не видела!

Бильярд, или, по крайней мере, что-то похожее, я обнаружил в одной из незапертых комнат. Но его смысла не постиг.

Вечером, лежа в огромной мягкой кровати, мы с Маркизой смотрели по Телевизору Сказки. Я сказал ей:

— Знаешь, Сказки мне кажутся гораздо привлекательнее настоящей жизни.

— Мне тоже! — радостно отозвалась она. — Представляешь, иногда я вижу сны, и там все, как в Сказке! После таких снов не хочется просыпаться... И Пьеса наша выглядит по сравнению с ними такой неинтересной...

— Может быть, тебе стоит попробовать написать Сценарий Пьесы на мотив твоих снов? — спросил я у нее.

Она грустно улыбнулась.

— Я думаю, у меня ничего не получится.

— Почему?

— Во-первых, в моих снах нет никаких Королей, Герцогов и Графов. Там все просто люди, и не играют никаких ролей. Они там такие... какими должны быть на самом деле...

— Как это — на самом деле? И что это значит — не играют ролей?

— А так! В настоящей Сказке никто никаких ролей не играет. В Сказке все происходит именно так, как и должно происходить. Это в "нормальной" жизни нужно обязательно притворяться, и что-то из себя изображать. Специально, чтобы нормальная жизнь была меньше всего похожа на Сказку.

Она взглянула мне в глаза, ища ответа. Но я просто не знал, что сказать в ответ. Я просто смотрел на нее во все свои глаза, и поражался этим ее идеям, о самом существовании которых мне довелось узнать только сейчас. Маркиза продолжала:

— Наверное, я и сама не могу объяснить все так, как я это ощущаю. Не смогу передать словами. Мне некому рассказать об этом — никто не поймет. Наверное, вообще нельзя написать такой Сценарий, чтобы все в нем было, как в Сказке.

— А может быть, стоит попробовать? — спросил я ее тихонько, целуя куда-то в лоб, а потом — в ее носик, и в глазки.

Она, зажмурившись от удовольствия, улыбнулась мне.

— Вот ты такой Сценарий и напишешь! — прошептала она мне на ухо, прижимаясь ко мне своим горячим телом. — Я знаю, ты сможешь! И ведь только тебе я могу позволить быть в моих снах, и видеть мою Сказку!

— Видеть твою Сказку?

— Конечно! Ведь когда мы спим с тобою рядышком, ты вполне можешь увидеть кусочек моего сна!

— Правда? Ты действительно так считаешь?

— Почему бы и нет? Я в это верю! Наверное, тебе просто нужно попробовать — а вдруг получится?

Я задумался над этим. Действительно, почему это в нашей Пьесе все происходит как-то... приземлено, что ли? Никаких тебе чудес, никаких таинств. Никакой Сказки!

Почему никто не пишет сказочных Сценариев? Разве может такое быть, чтобы никто не пробовал этого сделать? Скорее всего, пробовали, и, быть может, не один раз. Просто, надо полагать, Утвердителю такие Сценарии не нравятся. Поэтому сейчас никто и не занимается этим — ввиду полной сценической бесперспективности.

Такие вот безрадостные мысли посетили меня, а в это время Маркиза горячо прошептала мне на ухо:

— А давай попробуем мы с тобой? Напишем свою собственную Сказку!

Я улыбнулся ей в ответ, обнял ее, нежно прижал к себе, и ответил таким же заговорщицким шепотом:

— Конечно! Мы напишем самую лучшую Сказку на свете!

Глава 5.

Два дня Отдыха пролетели незаметно. И к их исходу оставалось только с сожалением оглядываться на промелькнувшее время, в течение которого так славно отдыхало мое тело, и отдыхала моя душа.

Теперь я был готов понять любого, кто испытывает пристрастие к Отдыху! Отдых, действительно, надоесть не может. И дело даже не в том, что здесь все, что вздумается, тут же оказывается у тебя под рукой. Еще важнее, что здесь нет ни Пьесы, ни Сценария, ни застольных конкурсов. Жизнь здесь течет, в том самом виде, в каком она и должна проистекать — полной наслаждения и комфорта для тела и души.

Как только ты покидаешь этот живописный уголок, тебя немедленно начинает тянуть сюда снова. Сколько народу прямо сейчас завидует нам с Маркизой! Сколько народу там, в нашем мире, в данный момент скучает по этому месту! Сколько народу мечтает снова посетить его, чтобы задержаться здесь на возможно больший срок!

Интересно, можно ли задержаться здесь подольше? Остаться здесь еще на пару дней... Что будет, если просто отказаться от возвращения? Я поделился этими соображениями с Маркизой. И, конечно, установил, что не один я такой догадливый.

— Конечно, всякий хотел бы здесь побыть подольше! — мечтательно промолвила Маркиза. — Но представь, что было бы, если бы такое было бы действительно возможно!

Я попытался себе это представить. Мне не понравилось. В моем воображении наш будничный мир, мир Пьесы, опустел и обезлюдел, а Отдых наполнился толпами народа. Картина, далекая от идеальной.

— Ходят всякие легенды о таких вот ловкачах... — неохотно продолжила Маркиза. — Которые не захотели отсюда возвращаться...

— И как? — полюбопытствовал я.

— Никак. Теперь их нет — ни там, ни здесь... — она помолчала немного, и продолжила. — Нельзя поддаваться подобным искушениям! Следует всегда помнить, что ничего в этом мире не дается просто так. А за то, что берется просто так, на самом деле приходится очень дорого расплачиваться.

Я не стал настаивать на дальнейших пояснениях. В принципе, чего еще можно было ожидать? Я давно уже понял, что в мире, при всей видимой человеческой свободе, незримые рамки и ограничения присутствуют повсюду.

И еще я почему-то вспомнил загадочную судьбу Князя. Он ведь тоже, помнится, по Сценарию Пьесы, отправился как-то на войну с Варварами. Вернее, не сам Князь, а его персонаж. Ну, а сам Князь, в это самое время, небось, мотанул сюда, на Отдых. Да и решил тут задержаться... насовсем. Может быть, так все и было?

Гипотетическая судьба Князя меня, конечно, интересовала, но не настолько, чтобы рисковать повторить ее.

Вернувшись с Отдыха, я, первым же делом, отправился к Барону. Отметиться о своем прибытии, поделиться своими впечатлениями об Отдыхе. И, заодно, войти в курс самых актуальных мировых событий, случившихся за время нашего с Маркизой отсутствия.

Барон, как всегда, встретил меня весьма радушно, и тут же отметил, что я слегка загорел.

— Ты еще Маркизы не видел! — сказал я ему. — Она вообще золотистая!

Из расспросов выяснилось, что за период нашего отсутствия ничего существенного в мире не произошло. Вчера вечером, как обычно, был сыгран очередной Спектакль с неизменным шумным успехом. Все, как всегда...

А теперь наступили не менее традиционные выходные. Ввиду моей почти полной "беспонтовости", большинство из местных развлечений оказались мне недоступными. После того, как я продал свою единственную "зеленую" фишку, за увлеченной игрой в "Биржу" мне оставалось наблюдать лишь со стороны.

В воскресение я принял участие во вновь открытом хоккейном турнире, где сыграл два матча, и оба проиграл. От этого, правда, мой соревновательный пыл не угас, просто я решил еще раз серьезно потренироваться на досуге.

В понедельник началась новая рабочая неделя. Лично для меня наступил очень ответственный момент. Мне просто необходимо было до вечера вторника сочинить удачный вариант Сценария нового Акта Пьесы. Такой вариант Сценария, который просто не мог бы быть не утвержден. Кроме творческих амбиций, к этому меня подстегивало почти полное отсутствие средств на моем "понтовом" счете.

Творческому процессу я постарался отдаться со всей возможной серьезностью. Основательно сел за письменный стол, и впал в глубокую задумчивость, вынашивая общую концепцию своего будущего драматургического произведения.

Сначала будущий Акт Пьесы мне увиделся полным живописных батальных сцен. Мой персонаж, разумеется, принимал в этих сценах самое деятельное участие, доблестно посрамляя врагов по пути к своей неминуемой славе.

Но потом эта идея мне разонравилась. Что-то в ней было такое, что вызывало мой же собственный, хотя и не слишком внятный, внутренний протест. Воевать почему-то не хотелось, даже учитывая заведомо успешный исход битвы. Возможно, мне просто не нравилась идея появления на Сцене в громоздких боевых доспехах, которые, я уверен, ощутимо стесняют движения. А, может быть, жалко мне было неведомых Варваров, принуждаемых всячески содействовать стяжанию моей личной славы, ценой собственного унижения. Как-то было это неестественно, не слишком честно как-то. А потому — неинтересно.

Промаявшись полдня в бесплодных творческих метаниях, я, было, сунулся опять к Барону за советом, но застал его в совершенно не подходящем расположении духа. Вопреки обыкновению, он не пустил меня дальше порога своей комнаты. И только для того, чтобы разразиться очередным своим нравоучением — о том, что давно уже пора мне проявлять свою полную самостоятельность.

Так я и ушел ни с чем, отмечая про себя, что Барон в последнее время стал каким-то раздражительным и подавленным. Но размышлять о причинах этого явления мне было некогда.

Вернувшись в свою комнату, я снова попытался проявить какие-то творческие потуги. Что-то такое писал на листе бумаги, и тут же зачеркивал. Муки творчества мои были неописуемы. Но эти муки все-таки принесли свои плоды!

В конце концов, я изобрел гениальный, как мне показалось, сюжет. Я решил, что лучшим вариантом развития сценических событий будет тот, когда противник пришлет ко мне парламентариев с какими-нибудь своими вздорными требованиями. Возглавив процесс проведения переговоров, мой персонаж сможет проявить все присущие ему таланты дипломата, в высшей степени убедительно доказывая несущественность предъявляемых претензий, нелепость требований и нецелесообразность боевых действий. Согласно моему варианту Сценария, переговоры должны были закончиться подписанием мирного договора между Варварами и нашим Братским Королевством, на взаимовыгодных условиях.

Маркиза, когда я раскрыл ей эту свою идею, целиком ее одобрила, поддержала, и благословила меня на творческую работу. Оставалась сущая мелочь — облечь весь этот блестящий драматургический замысел в конкретные действия и слова многочисленных действующих лиц.

При всей ясности плана Сценария, его творческое воплощение удалось мне с великим трудом, и не без помощи Маркизы. Она всячески помогала мне и содействовала, и не только тем, что приносила мне еду из Обеденного Зала, пока я чуть ли не целые сутки безвылазно сидел за своим письменным столом. Она охотно бралась подыскивать рифмы на заданную тему, и удачно предложила ввести в действие еще одного эпизодического персонажа. Я уже не говорю о том, что во вторник, ближе к вечеру, Маркизе пришлось спешно, всего лишь за два часа, переписать весь мой вариант Сценария Акта Пьесы начисто, причем в двух экземплярах. И с этой работой она справилась вполне успешно, пока я лежал на кровати, вконец обессилев от чрезмерно напряженной творческой деятельности.

В конце концов, плод моей титанической работы был церемонно помещен в Черный Ящик, а Черный Ящик — во Внешний Сейф, и мне, как и всем остальным актерам, осталось только ждать и надеяться.

В среду мне снова нечего было делать. Идти смотреть, как другие играют в "Биржу", не хотелось. Хоккейных матчей в этот день не предусматривалось. Читать классиков или Сценарий Пьесы не хотелось. На Телевизор не было "понтов". Скучно! Скучно в мире человеку без "понтов"!

Решил я навестить Барона. Давно уже пора было выяснить причины присущего ему в последнее время такого нетипичного душевного состояния.

В комнате Барона я не застал — дверь была закрыта, и на мой настойчивый стук никто не отзывался. Несколько удивленный этим обстоятельством, я еще некоторое время просто побродил по окрестностям, размышляя, где же я смогу обнаружить Барона. И вовремя сообразил заглянуть в Рекреацию.

С первого взгляда, в Рекреации было безлюдно. Тихо там было, и ничто не указывало на присутствие здесь человека. Большая часть пространства помещения было скрыто буйной растительностью, иные экземпляры которой достигали своей высотой уровня потолка. Соваться туда, в эти заросли, я не стал. Просто окликнул Барона — на тот случай, если он все-таки здесь. Воззвал к нему, безо всякой на то надежды, и тут же собрался покинуть это место. Но тут огромный зеленый лист какого-то растения вдруг отъехал в сторону, и в образовавшейся прорехе зеленой стены появилось лицо Барона.

— А, это ты! — приветствовал он меня, но в глубине его глаз была заметна присущая ему в последнее время печаль. — Хотел поговорить?

Я ответил утвердительно. Барон кивнул мне, приглашая к себе, в зеленые заросли. Осторожно обогнув несколько горшков с кустистыми растениями, я приблизился к Барону, сидящему на какой-то довольно небольшой по своим размерам скамеечке, прямо между кадками с какими-то лопухами.

— Садись! — пригласил меня Барон, отодвигаясь к самому краю скамейки.

Нам едва удалось уместиться вдвоем на этой скамейке.

— Я, собственно, так... — начал я, чувствуя себя весьма неуклюже.

Барон посмотрел на меня, все тем же самым странным взглядом.

— Это правильно, — сказал он вдруг. — Это даже лучше, когда — "так..."

Не вдаваясь в смысл его фразы, я поспешил согласиться. А Барон уже переводил разговор на другую тему.

— Ты ведь здесь нечасто бываешь? — спросил он меня, обводя рукой просторы Рекреации.

— Да, пожалуй, что и никогда.

— А зря! Очень зря! Замечательное место! Оно как будто специально создано эдаким оазисом в нашем суетном мире, куда не проникают никакие его заботы и тревоги. Мой тебе совет — во всякий сложный момент своей жизни просто приди сюда, просто побудь здесь хоть несколько минут. Здесь, как нигде больше, можно отвлечься от своих суетных мыслей. Здесь можно просто сидеть, и просто смотреть на это чудо, — и Барон широким жестом указал на окружающие нас со всех сторон растения. — Просто сидеть и созерцать. И ощущать, как все твои душевные тревоги уходят куда-то, и в душе у тебя воцаряется равновесие и покой. Эти растения поистине способны лечить тревожные человеческие души!

Я огляделся по сторонам, но никаких ощущений, только что описанных Бароном не испытал. Наверное, настрой у меня был не тот. Возможно, все рассказанное Бароном можно было испытать лишь в полном одиночестве.

— Я люблю растения! — тем временем продолжал Барон. — Они гораздо лучше людей. Цветы несут радость людям. И именно за это люди губят цветы!

Не знаю, почему, но я не слишком понимал Барона. По моему мнению, здесь, в Рекреации, где время как будто останавливало неумолимый бег свой, было откровенно скучно. А просто сидеть и смотреть на всю эту зелень представлялось мне занятием бессмысленным.

Что я для себя понял из речей Барона, так это то, что никакого серьезного разговора у нас с ним в такой обстановке получиться не может. Барон целиком погружен в созерцание, и одно лишь мое присутствие, вполне вероятно, является при этом лишним.

Я решил оставить Барона один на один с его непонятными мне чувствами, мыслями и переживаниями. Просто встал, похлопал его по плечу, а Барон, не глядя на меня, кивнул мне в знак прощания.

Уходя, я еще раз оглянулся на Барона. Он продолжал сидеть все так же неподвижно, и отсутствующий взгляд его был направлен, как мне показалось, куда-то за пределы этого мира. Точка его фокуса находилась где-то вне пространства, а, возможно, и времени.

Стараясь производить как меньше шума, я покинул Рекреацию.

Вечером среды наступил традиционный и волнующий момент Церемонии Открытия Черного Ящика. Обитатели мира, озабоченные судьбой своих сценических персонажей, собрались в Гостиной, и Герольд с неизменным изяществом исполнил свой торжественный ритуал. Я с трепетом ждал, что уготовила мне судьба на этот раз. И был весьма обрадован тем, что попал в список действующих лиц очередного Акта Пьесы!

Но только у себя в комнате, раскрыв "утвержденный" Сценарий будущего Акта Пьесы, я обескуражено установил, что его текст ничем не напоминает мой собственный вариант! С лихорадочным вниманием я погрузился в изучение Сценария, пытаясь обнаружить в нем хоть крупицу моего участия. Тщетно!

Действие очередного Акта Пьесы происходило, в основном, в "Замке Барона". Действующих лиц в грядущем Акте Пьесы предусматривалось немного — кроме нескольких второстепенных персонажей, сам Барон, Баронесса и Маркиза (я порадовался за свою сердечную подругу). Сначала мне оставалось неясным, откуда здесь могу появиться я, ведь по логике общего сюжета Пьесы, мой персонаж должен был в это время подвизаться на военном поприще.

Все выяснилось, когда я стал читать Сценарий дальше. Согласно официальному сюжету, Барон заболевает. Вот он лежит в кровати, в окружении немногочисленных своих близких. И говорит печальные слова. Сообщает присутствующим, что скоро умрет. И просит послать с известием ко мне. Барон непременно хочет меня видеть, и как можно скорее.

С немедленно снаряженным гонцом письмо отбывает куда-то в неведомые дали. На Сцене начинают суетиться какие-то врачи, появляется там и некая Гадалка. Ее устами оглашается пророчество о весьма скорой кончине Барона.

Мой персонаж появляется на Сцене лишь в последнем действии. Предстает перед взором Барона, который на протяжении всего Акта Пьесы так и не поднимается со своей постели. А дальше в Сценарии Акта Пьесы я читаю текст следующего содержания:

"СЦЕНА 7. Комната в Поместье Барона, в кровати лежит умирающий Барон, у его кровати — Баронесса, Рыцарь, Маркиза.

"БАРОН:

Вот он, настал мой смертный час!

Увы, друзья, я покидаю вас!

Но, прежде чем уйти в свои юдоли,

Прослушайте наказ последней воли.

Свое имущество и рыцарскую честь,

Словом, все то, что у меня ни есть,

Я завещаю сыну Макмагону,

(умирает)

РЫЦАРЬ МАКМАГОН:

Хвалу и честь провозглашу Барону!"

Какой бред! Какое возмутительное безобразие! Что же это делается! Кто мог придумать такой сюжет?

В крайне возбужденном состоянии души я спешно отправился прямо к Барону. Тот сидел в своей комнате, с тем же неизбывным задумчиво-печальным выражением на своем лице.

— Что, прочел Сценарий Акта? — спросил меня Барон, пока я пытался найти слова, чтобы как-то приступить к разговору.

Я кивнул головой. И снова открыл было рот, чтобы дать выход всему своему недоумению и возмущению. Но и тут Барон упредил меня.

— Ты, главное, успокойся! — посоветовал он мне. — Не нервничай так. Присядь!

— Кто это написал? — страстно возопил я.

— Я, — ответил Барон, к моему безмерному изумлению.

Внезапно все доселе клокочущие внутри меня чувства вдруг оставили меня, и я почувствовал, как на душу мою начала медленно, но неотвратимо наваливаться большая и глубокая тоска.

Я опустился на кровать.

— Ты? Ты сам все это придумал? Придумал свою смерть? — я все еще не мог до конца поверить в это.

— Нет, конечно, не все. К слову сказать, не я придумал вот эту твою реплику, которую я считаю весьма неудачной. И вообще в этом Сценарии, как обычно, много чего лишнего и, прямо скажем, совсем необязательного. Но главное — то есть, свою смерть, придумал действительно я сам.

— Но зачем? В чем смысл?

— Всегда мечтал написать Сценарий собственной смерти! — грустно улыбнулся Барон мне в ответ. — Не всякому это удается!

— А если серьезно? — снова спросил я, решительно отметая такое объяснение.

Он посмотрел на меня своими добрыми, умными, какими-то уставшими глазами, и не стал торопиться с ответом. Но я требовал ответа. До сего момента я совершенно не задумывался, не мог даже представить себе такого, чтобы герои Пьесы умирали вот так, по собственному желанию!

— Ты, наверное, думаешь, что все трагическое в нашей Пьесе происходит только вопреки человеческому желанию. Вроде того, что любая персональная трагедия на Сцене свершается исключительно вследствие чьих-то злых козней и тайных заговоров? — спросил меня Барон.

— Так! К чему желать своему сценическому персонажу преждевременной смерти? Ты же сам говорил, ты сам учил меня тому, что жизнь — это вечная борьба, что нужно самому определять сценическую судьбу своего персонажа, что ни в коем случае нельзя бросать его на произвол судьбы, но шаг за шагом укреплять его значительность для Пьесы!

— Да, все это я говорил тебе. Я и не мог говорить тебе ничего другого. Все это так и есть, и любой другой обитатель мира совершенно искренне сказал бы тебе то же самое.

— А сам? Как сам ты поступаешь? Своим поступком ты противоречишь этой идее!

Барон отвел глаза, и некоторое время не отвечал на мои укоры. Потом сказал:

— Я учил тебя тому, что пригодится тебе в этом мире. Я сам упорно когда-то постигал эту науку — науку жизни в этом мире, науку участия в этой Пьесе. Постигал с трудом, с превеликими трудностями. Памятуя об этом, я постарался сделать все от меня зависящее, чтобы для тебя это обучение прошло более эффективно. Я научил тебя тому, во что когда-то верил сам.

— А сейчас, что же?

Он снова промолчал. Потом медленно проговорил:

— А теперь я уже устал в это верить...

— Что ты имеешь в виду? Устал верить — во что?

Барон посмотрел на меня с каким-то сожалением.

— Наверное, не надо тебе этого понимать. Скорее всего, мои нынешние идеи в большинстве своем ошибочны. Вероятно, в последнее время я стал очень мнителен.

Его речи были полны каких-то загадок, смысла которых я не мог постичь. Да и не хотел я вникать в их смысл, не хотел их разгадывать, я вообще был против их существования!

— Этот Сценарий нужно срочно переписать! — решительно заявил я Барону.

Барон посмотрел на меня взглядом, полным удивленного какого-то восхищения.

— Ты же сам понимаешь, что это невозможно! — наконец, ответил он. — Ты отлично знаешь, что утвержденный Сценарий Акта Пьесы обязательно должен быть исполнен. Должен быть сыгран от начала и до конца, без купюр и вариаций!

— Но может же актер отказаться играть свою роль в Спектакле!

— Не может, ни под каким видом! Добросовестно исполнять свою роль, от начала и до конца — в этом твой священный долг перед всем обществом. Это твоя обязанность перед самим собой! Иначе как ты можешь назвать себя гордым именем Артиста? Неужели же ты еще не понял, не осознал, что играть свою роль — это и есть твоя жизнь, твой смысл существования! И другого смысла нет, и быть не может? Где ты, как не в Пьесе?

Это довод выглядел очень весомо. Но сдаваться я не собирался.

— А зачем нужна мне Пьеса, если мне не нравится ее Сценарий? Зачем нужна мне такая роль, играть которую мне противно?

— Мало ли, кому что не нравится! На то ты и Актер! Пьеса существует совсем не для того, чтобы нравиться актерам, которые ее исполняют. Если актеру не нравится Пьеса, то дело не в ней, а в самом актере! Это всего лишь означает, что актер из него никудышный, и ему не место в Пьесе. Лишь тот достоин высокого звания Актера, кто сумеет воспитать в себе самом должное отношение к своей собственной роли! Будь то роль Короля, или Шута! И лишь такие актеры имеют право рассчитывать на ответную благосклонность к ним Пьесы!

Нет, с Бароном положительно невозможно спорить! В крайнем волнении я вышагивал по комнате.

— Ну, а все же, — предположил я. — Если испортить Сценарий Акта Пьесы, сорвать Спектакль — к примеру, вообще на Сцену не выйти?

— Это явилось бы самым вопиющим нарушением всех существующих устоев и правил! Ни один актер никогда не сделает этого, хотя бы только лишь из принципов профессиональной своей чести и гордости! Я уж не говорю о том, каким возмутительно безответственным выглядел бы такой поступок по отношению ко всему нашему актерскому сообществу! Нет, я решительно отвергаю даже теоретическую возможность такого поступка! Я стыжусь таких твоих вопросов, хоть и готов отнести их на счет твоего недостаточного образования и воспитания, а, стало быть, на свой собственный счет!

Во время этой пламенной речи Барон пронзал меня своим полным крайнего неодобрения взглядом, изредка удрученно покачивая своей головой.

— Никогда не покушайся на утвержденный Сценарий Пьесы! — негромко, но проникновенно заповедовал мне Барон. — Никогда, как бы он ни был тебе неприятен! Твоя святая обязанность — играть свою роль до конца! Актер — это тот, кто двигает Пьесу вперед, а не тот, кто пытается встать у нее на пути! У тебя есть всего лишь один жизненный путь — вместе с Пьесой! Противопоставлять себя Пьесе нелепо и глупо! Ведь Пьеса всегда сможет обойтись без тебя, а сможешь ли ты обойтись без Пьесы?

— А если актер просто физически не может на Сцену выйти — ногу вывихнул, к примеру...

— Такое бывало на моей памяти весьма нечасто. И уж совсем невероятно, чтобы актер сам стремился к этому. Каждый актер держится за свою роль в Пьесе. Даже за совсем несущественную роль. Даже тот актер, который, быть может, и не задумывался никогда, зачем ему вообще участие в этой Пьесе. И все потому, что в мире полно кандидатов на твое место на Сцене! Ну, давай предположим такую ситуацию — не вышел ты на Сцену, чтобы сыграть свою роль. Ты думаешь, это станет трагедией для Пьесы? Что это остановит ее планомерное развитие? Ничуть! Некоторые сложности в постановке Спектакля, вполне возможно, возникнут. Но и эти трудности, уверяю тебя, вполне преодолимы. Сколько актеров из массовки мечтают сыграть на Сцене чужую роль! Бери любого из них, гримируй до неузнаваемости, наряжай в твой сценический костюм, и — на Сцену!

— Но ведь это же буду уже не я!

— Конечно, не ты! Ведь ты сам отказался от своего сценического персонажа! Ты думаешь, что это способно ему повредить? Ничуть! Самым трагическим образом это способно отразиться только лишь на твоей собственной актерской судьбе! Пойми, что Пьеса, если и заинтересована в судьбе своих действующих лиц, то никак не в судьбе отдельно взятого актера.

Барон снова замолчал на некоторое время, задумчиво меня разглядывая. А потом продолжил:

— Может быть, я слишком рано решил покинуть этот мир. Глядя на тебя, я вижу, что ты еще ничего не понял — ни в Пьесе, ни в окружающем тебя мире, ни в себе самом. Ты так еще и не осознал, что не от тебя зависит Пьеса, а ты зависишь от нее. Что все твои желания носят для нее только рекомендательный характер, а вот ее к тебе требования обязательны к исполнению. Если тебе посчастливилось исполнять в этой Пьесе определенную роль, ты в полной мере должен осознавать всю свою ответственность и перед Пьесой, и перед своим сценическим персонажем, и перед обществом актеров, и перед самим собой! Вот в чем смысл твоего участия в Пьесе! И если Пьеса говорит тебе: "Умри!" — знай, что подошло время кульминации твоего актерского мастерства! Достойно сыграть свою смерть на Сцене — что может быть почетнее для артиста?

— А что будет потом? — спросил я, затаив дыхание. — После того, как ты сыграешь свою смерть?

Барон ласково посмотрел на меня — совсем так же, как тогда, в самый первый день, когда я растерянно лежал в своей постели, совершенно еще не понимая, кто я и где я.

— Этого я не знаю. Но именно это я хочу выяснить! — тихо провозгласил Барон.

Тут нервы мои не выдержали, и я бросился вон из комнаты Барона, громко хлопнув дверью.

Потом, на следующий день, уже после прошедших репетиций будущего Спектакля, мне снова удалось поговорить с Бароном, уже более спокойно и взвешенно.

Я заявил ему, что он просто обязан дать мне самые исчерпывающие объяснения. В ответ Барон предпринял какие-то вялые попытки протестовать и увиливать, объясняя это исключительно тем, что мне эти объяснения не принесут ничего, кроме ненужных сомнений и другого рода неприятностей.

Но я решительно настаивал на откровенном разговоре. Объявил, что имею на это право.

В конце концов, Барон согласился, предварительно еще раз посулив мне преждевременные и абсолютно необязательные душевные страдания. Посидел, подумал, собрался с мыслями, и начал:

— Я уже давно стал задумываться над истинным положением вещей в нашем мире. Все это — Пьеса, роли, Сценарии — все это мне в последнее время стало казаться таким искусственным... Вот, к примеру, считается, что ты сам пишешь роль своего сценического персонажа. Считается, что если есть у тебя литературный талант — ты имеешь полное право сам определить место своего персонажа в Пьесе. Если же нет у тебя таланта, или желания его употреблять себе на благо — за тебя это место будут определять другие. Справедливый принцип?

— В высшей степени! — отозвался я.

Барон печально покачал своей головой.

— Когда-то я и сам так думал, — проговорил он, — Пока не понял, что все выглядит так справедливо только лишь при поверхностном взгляде. Но, на самом деле, основная суть этого принципа лежит глубже! И заключается в следующем. Если ты желаешь занять в Пьесе достойное место, это место ты должен у кого-нибудь отвоевать. Если ты хочешь солировать на Сцене, то всех остальных действующих лиц ты должен оттеснить в кордебалет. Иначе просто нельзя — либо ты определяешь в Пьесе все, либо ничего!

— Но ведь таковы правила! — я не видел в этом ничего противоестественного.

— Так выглядят правила. Раньше я, как и ты, думал, что это весьма справедливый принцип. Что это очень правильные, очень мудрые правила, создающие мощнейший стимул к личному развитию каждого актера, к постоянному его творческому совершенствованию.

— Так оно и есть!

— Видишь ли, в последнее время у меня возникли серьезные сомнения в мудрости этого, по сути, основополагающего принципа, определяющего нашу жизнь — сценическую, и не только. Принцип конкуренции за место на Сцене, принцип соперничества актеров — не слишком ли он жестокий? Принцип, дающий максимум привилегий победителю творческого состязания, дарующий ему право чуть ли не единолично определять поступки и реплики других сценических персонажей — так ли он совершенен?

Я не нашелся, что возразить на это.

— К тому же, — продолжил Барон. — Мне стали очевидны некоторые несообразности между декларацией такого принципа и его реализацией на практике. Ты и сам мог заметить — практически никогда твой вариант Сценария не утверждается в твоей собственной, авторской редакции. Всегда можно обнаружить в нем более или менее значительные изменения. И, что характерно, чем больше в "утвержденном" варианте Сценария Акта Пьесы купюр, тем большую сумму "понтов" получает его "автор".

Я проявил полное неведение такого положения вещей. Барон продолжил:

— Этого никто не замечает. Потому что не хочет замечать. Автор "утвержденного" варианта Сценария вполне доволен этим фактом, и с легкостью мирится с тем, что его авторский текст кем-то заботливо отредактирован. Тем более, никому не интересно, кто и как редактирует эти тексты. Вполне вероятно, что на самом деле то, что каждый из нас пишет собственный Сценарий своей роли — вообще фикция. На самом деле кто-то просто знакомится с нашими пожеланиями по этому поводу, а потом пишет свой собственный Сценарий Пьесы. И наблюдает, как старательно мы его разыгрываем. И существует этот процесс только лишь для того, чтобы придать видимость нашего значимого участия в этом действе!

Вот это да! Сейчас Барон начал говорить как раз о тех вещах, что давно уже вызывают у меня самый живой интерес!

— Многие вещи, ранее казавшиеся мне очевидными, перестали казаться мне таковыми, — продолжал Барон.— К примеру, то, что играемая нами Пьеса непостижимым образом пронизывает всю нашу жизнь. Вчера, слушая твои речи, я вдруг понял, что это ведь наша общая убежденность — как будто мы сами и являемся персонажами Пьесы! И теперь кто из нас, так долго и старательно вживавшихся в свои роли, способен отделить самого себя от своего сценического персонажа? Мы полностью себя с ними отождествили!

— Наверное, так и должно быть? — осторожно подал я свой голос.

— В том-то и дело, что нет! Пусть Пьеса и является самым важным делом нашей жизни, но ведь это далеко не единственное наше предназначение! И, возможно, даже не главное!

Я вдруг почувствовал, что предсказания Барона насчет совершенно необязательного для меня душевного томления начинают сбываться.

— А что же тогда? — спросил я, почти отчаянно.

— Не знаю! — горячим шепотом ответил мне Барон. — В том-то и дело, что я, за все то немалое время, что нахожусь здесь, так и не смог до конца понять для себя — зачем существует эта Пьеса? Зачем в ней нужен какой-то там Барон, и почему этим Бароном должен быть именно я? В чем смысл Пьесы, кому и зачем нужен весь этот грандиозный Спектакль? Когда и чем он завершится? Какой финал ему уготован? Уже долгое время меня гнетут эти вопросы, и я не могу найти на них ответа. Еще какое-то время я просто ждал, чем же все это закончится. Но это, судя по всему, не закончится никогда и ничем. Потому что никому и не хочется, чтобы это чем-нибудь заканчивалось. Всем очень даже уютно в этом мире, и они готовы бесконечное количество раз переливать из пустого в порожнее, заново ворошить страницы произведений классиков, бездумно повторять одни и те же сюжеты, и раз за разом переписывать Сценарий Пьесы из старых папок в новые. И все ради того лишь, чтобы без лишних хлопот подготовить и сыграть очередной Акт Пьесы, заработать немного "понтов", и еще чуть-чуть пожить в свое удовольствие. До следующего Спектакля. А я так больше не могу. Я устал от всего этого. Мне замучили эти вопросы, и эти сомнения. Как бы я хотел избавить от них свое сознание! Мне уже даже не хочется искать на них ответы, но избавиться от самих вопросов я уже не могу.

Барон немного помолчал.

— Я ввел тебя в Сценарий Пьесы, думая, что это придаст мне дополнительный стимул к жизни. Так уж выходит, что я нашел в твоем лице игрушку. Ничто меня так не увлекало тут, как твое воспитание. Я хотел, чтобы ты стал достойным актером и человеком. И я думаю, мне это удалось. Хотя перед тобой мне стыдно. Я поступил негуманно, ввергнув тебя в этот сумасшедший мир. В мир, который больше всего походит на придуманную кем-то большую, сложную, но чрезвычайно издевательскую игру. А теперь, ко всему этому — еще раз проявляю к тебе жестокость, передавая тебе все свои сомнения и вопросы, и оставляя тебя с ними один на один.

Я был безмолвен. Я многое хотел сказать Барону, вернее — очень бы хотел сказать что-нибудь. Но в этот момент чувствовал, как будто у меня отнялась всякая к этому способность. А он снова посмотрел мне прямо в глаза, и я увидел, что Барон плачет. Стараясь сохранить твердость своего голоса, он произнес:

— Прости меня, за то, что я тебе только что сказал! Не смог я удержаться — ведь не с кем мне все это время было поделиться своими мыслями! Если сможешь — попытайся забыть всю эту чепуху, что услышал от меня. Не воспринимай меня всерьез — видать, я и впрямь выжил из ума, и мне пора покинуть этот мир. Завтра, после Спектакля, состоится мой последний, прощальный банкет. А уже послезавтра моя комната освободится. Для нового персонажа Пьесы. Я очень бы хотел, чтобы этого персонажа в Сценарий ввел именно ты. Чтобы ты придумал его, заранее запланировав, какую достойную роль в Пьесе ему предопределить. И приложил бы все усилия к тому, чтобы обеспечить ему достойное место на этой Сцене. Как я — тебе!

— Но я, кажется, еще не совсем готов...

— Не беда! Конечно, не сразу. К этому делу нужно отнестись весьма серьезно. Ввести в Пьесу нового персонажа — шаг очень ответственный! И совершать его нужно только тогда, когда ты до конца уверен, что он сможет занять в этой Пьесе достойное место. Что он не затеряется на Сцене, что не достанется ему в удел вечное участие в безликой массовке.

— В том-то и дело. Я еще не уверен, смогу ли я определить ему такое место.

— Работай, прежде всего, над собой. Новый персонаж у тебя получится именно такой, каков ты драматург. Возможно, что это и есть та единственная достойная цель, которую можно реализовать в этом мире. Я покидаю этот мир спокойно лишь от осознания того, что мне это, как я полагаю, удалось!

И Барон сжал мою руку своей рукой, продолжая глядеть на меня своими блестящими от слез, но радостными глазами.

— Я верю в тебя! — сказал он мне вдохновленно, — Верю, что все у тебя получится — и в жизни, и в Пьесе! Верю, что ты добьешься всего того, о чем мечтаешь! Вот только... хотелось бы мне быть уверенным в том, что каких бы актерских высот ты не достиг, ты не перестанешь быть Человеком... Что никогда не опустишься ты до "сцинизма"...

Я с удивлением обнаружил, что знаю, о чем говорит сейчас Барон, и горячо подтвердил свое желание оправдать его надежды и чаяния.

Он еще немного помолчал, а потом кивнул в сторону своего Компьютера:

— Уходя, мне надлежит распорядиться своим имуществом. Впрочем, у меня нет ничего ценного, кроме Компьютера. Его я отдаю, конечно же, тебе. Забирай его, если хочешь, прямо сейчас! И "понты" свои, пусть и достаточно скромные, я помещу на твой счет.

В ответ на эти не совсем уместные в свете всей предыдущей беседы замечания Барона я только отрицательно мотал головой, но Барон уже не обращал на это никакого своего внимания. Он вдруг полез куда-то в недра своего письменного стола, и, основательно там покопавшись, извлек на свет небольшую синюю тетрадку.

— Я оставляю тебе свою Тетрадь, — сказал мне Барон, бережно передавая ее мне. — Даже не знаю, зачем. Там записаны все мои самые сокровенные мысли, что приходили мне в голову. Не знаю, стоит ли тебе их читать — это ты для себя решишь сам. Захочешь — прочтешь, не захочешь — не надо. Просто, пусть она останется у тебя. Мне бы не хотелось, чтобы она вот так вот взяла и просто пропала.

— А почему свои мысли ты не поместил в Компьютер? — спросил я.

Он усмехнулся:

— Считай так, что я Компьютеру не доверяю. Может быть, это покажется глупым, но это так. Ничего поделать с собой не могу! Компьютер — он... не знаю, как это толково объяснить... Он, как будто убивает мысли.

Он еще раз усмехнулся.

— Понимаешь, эти мысли нельзя получить по заказу. Они почему-то всегда приходят спонтанно, когда ты их совсем не ждешь. Придет вдруг к тебе в сознание некая идея, озарит, и лишит душевного равновесия. Я и не записывал их раньше, но оказалось, что пока они в тебе, они не дают тебе покоя. Только когда записываешь, изливаешь мысли на бумагу, чувствуешь некоторое облегчение, и мысли эти перестают тебя мучить, перестают жечь изнутри.

— Если что-то написано, значит, должно быть кем-то прочитано?

— Вот как раз этого я не советую никому! Я записывал свои мысли совсем не для того, чтобы их читали. И тебе крайне не рекомендую этого делать. Хотя только прочтя эту тетрадь, ты сможешь понять — почему.

Вот так и закончился наш с Бароном последний разговор.

Глава 6.

В субботу утром я, чуть только проснулся, сразу же поспешил к комнате Барона. Подойдя к двери с номером "2115", я в нерешительности остановился, не зная, как поступить дальше. В комнате Барона было абсолютно тихо. Я осторожно постучал в дверь, и снова прислушался. Ответом мне опять была одна лишь тишина. Я нерешительно взялся за дверную ручку, и, немного помедлив, попытался толкнуть дверь. И тут меня ждала неудача — дверь оказалась заперта!

Еще несколько минут я просто стоял возле двери в комнату Барона, и мне отчаянно не хотелось верить, что Барона там уже нет. Ни там, ни где-либо еще на необъятных просторах этого мира. Нет этого доброго, умного человека, который так много для меня значил. Который так много сделал для меня, ни разу ничего не попросив взамен!

Всегда, когда мне нужна была его помощь, я, нимало не стесняясь, прибегал к ней. Всегда я готов был обрушить на голову Барона все свои жизненные проблемы, вопросы, в жадном стремлении их разрешить, как можно быстрее и проще. И Барон никогда в своей помощи мне не отказывал. Вот только сейчас — ушел вдруг, не считаясь с моими желаниями, и оставил меня один на один с этим миром. Ушел, а я ведь так и не сумел, не смог, не успел ничем достойным ответить ему на его обо мне заботу...

Какая тоска на душе! И кто сможет снять ее с моей души? Барон бы смог...

Я все так же стоял перед совершенно уже равнодушной ко мне дверью с номером "2115", пока вдруг не ощутил прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Обернувшись, я увидел рядом с собой Священника. Одетый, как обычно, в черные свои одеяния, он стоял рядом со мной, и взгляд его черных глаз был печален и полон сочувствия.

— Крепитесь, друг мой! — сказал мне Священник, ободряюще сжав мое плечо своей рукой. — Такова судьба уготована всякому персонажу Пьесы, а тем более — всякому актеру!

И снова посмотрел мне прямо в глаза — так, как будто все мои чувства были ведомы ему.

Священник до сих пор оставался для меня фигурой во многом таинственной. За все свое время пребывания здесь я видел его только мельком, в основном за обеденным столом, где он вел себя весьма непримечательно. На Сцене, кроме последнего Акта Пьесы, он не появлялся. Да и в краткий момент своего участия в Спектакле никак не старался чем-то выделить свою скромную роль. В общественной жизни его участия я также не замечал. Ни в игре в "Биржу", ни в хоккейных турнирах, Священник не участвовал.

Единственной его заметной общественной ролью было традиционное выступление перед торжественным пятничным банкетом в честь очередного удачно сыгранного Акта Пьесы. Когда он, Священник, в благоговейной тишине всех собравшихся за столом Обеденного Зала, воздавал хвалу неким неведомым мне доселе Создателям — за то, что они создали этот мир, поселили нас в нем, придумали для нас Пьесу, и за то, что доверили нам право участвовать в ней. Не далее, как вчера, я вновь стал свидетелем этого ритуала взывания к Потолку, который я, честно говоря, всегда считал какой-то малопонятной и совершенно абстрактной церемониальной формальностью.

Но сегодня мне вдруг захотелось побеседовать с этим загадочным человеком поподробнее. Наверное, из-за того, что он проявил ко мне столько сочувствия. И, тем самым, невольно напомнил мне собой отсутствующего Барона. А еще — из-за той тайны, которой он, вполне вероятно, обладает. Той тайны, в которую мне всегда хотелось проникнуть.

— Спасибо, Святой Отец, — поблагодарил я его, и, выждав небольшую паузу, снова обратился к нему. — Мне хотелось бы поговорить с Вами, Святой Отец. У меня есть к вам несколько вопросов...

Он с великой готовностью кивнул мне в ответ своей головой.

— Конечно! — произнес он. — Всегда готов к беседе, и со всем своим вниманием отнесусь к Вашим вопросам. И непременно дам ответ на любой из них, в меру разумения своего!

Жестом Священник пригласил меня пройтись вдоль коридора. Так мы и отправились с ним в неспешное путешествие. Он шел молча, ни о чем меня не спрашивая, предоставив мне полную возможность собраться с мыслями. Наконец, я почувствовал себя готовым задать первый свой вопрос:

— Куда, все-таки, ушел Барон? — спросил я. — Куда уходят актеры после смерти своих сценических персонажей?

Священник, насколько я мог видеть, чуть заметно улыбнулся — одновременно и весело, и печально.

— Хороший вопрос! — прокомментировал он. — Очень тонкий вопрос! Вы, я вижу, уже размышляли на эту тему?

Я ответил лишь пожатием плеч. Может быть, я и думал на эти темы, но плоды моих собственных размышлений меня категорически не удовлетворяли.

— Очень правильно замечено, — продолжил Священник. — Что умирают именно сценические персонажи. Именно персонажи Пьесы, но не сами актеры! Актеры не умирают, они, сыграв свою роль, просто уходят. Уходят из этого мира!

— Куда? — спросил я Священника.

Священник продолжал неопределенно улыбаться.

— Все проходит, и все завершается! Актеры уходят, поскольку их роль в данной Пьесе сыграна до конца. Но ТАМ... — и он указал своей рукой куда-то вверх, в сторону зеркального потолка, — для них уже готова новая роль, в иной Пьесе.

— В иной Пьесе? — переспросил я. — Так что же, выходит, наша Пьеса не единственная?

— Не только не единственная, но и не самая главная!

На это заявление у меня вообще не нашлось никаких слов. Священник, выдержав некоторую паузу, продолжил раскрывать передо мной сокровенные тайны мироустройства:

— Редко кто задумывается об этом в суете текущего дня. Однако от взора пытливого, не обремененного сиюминутными страстями, становится очевидным, что мир этот создан несовершенным...

— А... — не слишком вежливо, но настойчиво перебил я ход его мыслей. — А кем создан этот мир?

Священник остановился на полушаге, и с интересом посмотрел на меня. Потом, все же, ответил:

— Мир наш, и Сцена, и Пьеса, в коей счастье имеем мы участвовать, — все это создано по милости, воле, уму и умению Создателей наших.

— А кто такие — эти самые Создатели? — понимая всю бестактность этого вопроса, я не мог удержаться от того, чтобы не задать его. Ибо — когда еще?

И снова Священник не стал пенять мне за мое вопиющее невежество, и даже попытался удовлетворить мое так внезапно проявившееся любопытство.

— Создатели — это те, кто создал наш мир! — пояснил он мне, и неспешным жестом своей правой руки объял все окружающее пространство. — Все, что ты видишь вокруг себя, создано Ими.

— Создано?

— Конечно! Или ты думаешь, что мир мог возникнуть сам по себе?

Я замялся с ответом. Честно говоря, у меня не было твердого мнения на этот счет. Священник не стал ждать моего ответа. Он жаждал объяснить мне все сам.

— Ты только посмотри на этот мир! — и он вновь совершил обеими руками своими пространный жест. — Обрати внимание, как гармонично в нем все устроено. Эти просторные Залы, эти уютные комнаты, эти ровные стены, этот зеркальный Потолок! Вдумайся, какой разум мог спланировать все это, и осуществить? Кому под силу было создать такое? А знаешь ли ты, откуда берется еда в Холодильнике? Кто обеспечивает нас нашими сценическими костюмами? Как, спрошу я тебя, мог появиться Бассейн? Кто делает возможным Телевизор?

Задав эти вопросы, он замолчал, предоставив возможность высказать свою версию. И совершенно напрасно. У меня не было ответов на эти вопросы, и я с нетерпением ждал продолжения.

— Только Создатели! — провозгласил Священник весьма торжественно. — Только их непостижимый разум мог предвидеть все то, что потребуется нам в нашей жизни, и только их стараниями мы обеспечены всем, что нам необходимо! Скажи — есть ли что-нибудь, в чем бы ты испытывал бы потребность, и этого невозможно было бы осуществить?

Я попробовал крепко задуматься, но Священник не оставил мне слишком много времени для размышлений.

— Все, что требуется нам для исполнения Пьесы — все блага, которые мы только можем себе вообразить, ниспосылаются нам Создателями! С тем, чтобы не испытывали мы ни в чем препятствий в деле раскрытия своих творческих талантов и способностей!

— И саму Пьесу придумали Создатели? — кротко спросил я.

— Не саму Пьесу, но идею Пьесы! — веско ответил Священник, назидательно подняв вверх указательный свой палец. — На самой заре времен они объяснили нам, что такое Пьеса, и в чем заключается весь великий смысл ее. Что Пьеса — это объект реализации наших высших творческих проявлений! Что Пьеса — это мерило наших талантов и способностей! Пьеса — это испытание наших возможностей и наших духовных устремлений! Понимаешь?

Этим похвастать я пока не мог. Зато у меня появилась возможность задать свой следующий вопрос.

— Так это Создатели утверждают Сценарий Пьесы? — затаив дыхание, тихо спросил я, внутренне холодея от близости к разгадке этой священной тайны.

Священник авторитетно кивнул в ответ.

— Да, это Они! Это Они оценивают наши скромные творческие потуги, в деле созидания Пьесы. Это Они поощряют талантливых, и посрамляют бесталанных. Это Они вознаграждают достойных, и оставляют прозябать тех, кто не достоин их милостей.

Видя написанное на моем лице великое сомнение, Священник поспешил его развеять.

— Я понимаю так, что ты знаком с иными точками зрения? — спросил он у меня, почти утвердительно. — Что, якобы, сами актеры пишут Сценарий Пьесы, и каждый волен определять судьбу своего сценического персонажа?

Сглотнув, я согласительно кивнул головой. Священник только печально покачал своей головой.

— А что, разве не так? — вопросил я, пытаясь всем своим видом продемонстрировать все свое желание познать истину.

— Не совсем так. Если бы это было так... — он немного помолчал, продолжая скорбно покачивать своей головой. — Если доверить актерам самим определять ход Пьесы, то никакой Пьесы уже и не было бы! Весь великолепный замысел Пьесы давно бы сгубили наши пороки — жадность, алчность, гордыня, тщеславие и эгоизм, чрезмерное стремление к власти и дешевой популярности. Наши дурные, недалекие помыслы давно бы превратили великую идею Пьесы в балаган. Но — нет же! Торжествуют в мире справедливые принципы, и царствует в нем порядок. И Пьеса продолжается, и всем актерам определены в ней роли, каковых они заслуживают по стремлениям и способностям своим! И торжествует одна единственная идея всеобщего блага, в ущерб чьим-либо непомерным личным амбициям!

Было, над чем призадуматься! Впрочем, пользуясь моментом, стоило задать Священнику еще какой-нибудь вопрос, касающийся мироустройства.

— Так почему же тогда этот мир — несовершенный? — вопросил я.

— Мир, сам по себе, совершенен, — ответствовал мне Священник. — Несовершенны в нем только мы сами, его обитатели. На долю которых выпала великая миссия воплотить грандиозный и непостижимый замысел Создателей. Но каждый ли из нас достоин такой почетной миссии? Вы, Рыцарь — считаете ли Вы себя готовым проникнуть в замыслы Создателей и воплотить их в жизнь, во всем блеске их несомненного величия?

Я не нашелся с ответом, что, судя по реакции Священника, им было вполне ожидаемо.

— Вот так же всякий из нас, — сказал он печально-констатирующе, — не ведает глубинного смысла, не видит уготованной ему сияющей перспективы.

— А она — есть? — промолвил я, едва справившись со своим внезапно сбившимся дыханием.

— Конечно! — ответствовал Священник, устремив свой взор к потолку. — Ведь все в этом мире не просто так! Ведь недаром мы пишем свои послания Создателям, и недаром играем мы эту Пьесу. И не только на Сцене мы в ответе перед Ними. И вообще каждый шаг наш, каждое слово наше, и каждый помысел ведом им! Создатели постоянно наблюдают за нами, взыскательно оценивая каждое наше действие, каждое наше слово, и каждую нашу мысль.

— Наблюдают? — я недоуменно оглянулся вокруг себя, но на меня смотрели только мои же отражения в зеркалах коридора и потолка. — Наблюдают? Как? И зачем?

— Затем, чтобы выбрать среди нас лучших! — ответил Священник на мой последний вопрос, полностью проигнорировав предыдущий. — Вся наша жизнь — это всего лишь "кастинг"!

В который уже раз я обнаружил скудость своего словарного запаса!

— Кастинг? — переспросил я, — Что такое — "кастинг"?

Священник снова посмотрел на меня с некоторой укоризной. Я понял, что незнание такого важного понятия было явным упущением с моей стороны. Но тем важнее для меня было получить на него ответ! Наконец, Священник снизошел до разъяснения.

— "Кастинг", — со всей возможной значительностью изрек он. — Это отбор актеров для исполнения ролей!

— Но ведь роли уже...

Священник решительным жестом прервал меня. Остановившись прямо посреди коридора, он вдруг внимательно посмотрел мне в глаза, и его взгляд поразил меня своим неестественным блеском.

— Не в этой Пьесе! — сказал он мне со значением, и долго еще вглядывался в мои глаза, пытаясь отыскать там отклик.

Наверное, нашел. Наверное, смог прочитать тот ворох совершенно невероятных мыслей, что пронеслись в моем сознании.

— Иные, — продолжил Священник, внимательно следя за моей реакцией. — Действительно, полагают, что кастинг — это то, что с ними уже было. Тот этап, который они успешно миновали, получив роль в этой Пьесе. Что их актерская состоятельность уже в полной мере доказана самим фактом их участия в Пьесе. В этом есть истина, но только лишь малая ее часть! В действительности, наша Пьеса — это всего лишь некоторая проверка нашего актерского мастерства! Ведь только так можно установить не просто наличие у актера способностей, но и умение ими распорядиться! Наша жизнь — это такая репетиция. Подготовка к чему-то еще более грандиозному...

— Подготовка? К чему?

— Пьеса предъявляет к нам требования. Она непрестанно подвергает нас испытаниям. И тот, кто пройдет все эти испытания достойно, тот и окажется, в конечном счете, победителем в этой игре.

— В какой игре?

— В этой игре, — и Священник опять указал на окружающее нас пространство. — Наша Пьеса, если присмотреться к ней повнимательнее, не такая уж гениальная вещь. Наши актерские таланты, прямо скажем, далеки от идеала. Другое дело, что нам даны безграничные возможности для самосовершенствования. Но не все из местных обитателей этими возможностями пользуются. А зря, ибо настанет час, когда эта Пьеса, наконец, завершит течение свое! Тогда с каждого спросится, чего он стоит, что он представляет собой — и как актер, и как драматург, и как человек!

— И что потом? — с затаенным сердцем спросил я.

— И в этот самый день будут собраны все те актеры, что участвовали когда-либо в Пьесе. Встретимся тогда все мы вместе, вспомним былые времена. Выскажем друг другу свои мнения, и о себе, и друг о друге. Вот тогда-то Создатели и назовут имена лучших из числа актеров. По достоинству оценят талант и старания каждого из нас. Раздадут призы в различных номинациях. Но, самое главное, Создатели окончательно определят актерский состав, необходимый им для Настоящей Пьесы! А остальных актеров, надо полагать, переведут на менее творческую работу.

— Настоящей Пьесы? А наша Пьеса — она...?

— Было бы наивно считать эту Пьесу настоящей. Нет, Настоящая Пьеса будет иной, совсем не похожей на нашу! Начнется новый Спектакль, где будут играть только достойные этого актеры! И не будет в этом Спектакле отрицательных ролей, и все персонажи будут произносить только мудрые, одухотворенные речи, и славить Создателей. Трудно даже описать, на что будет похожа эта Пьеса, если только это мыслимо себе вообразить! Но возможность увидеть это воочию, принять участие в этом великолепном творческом мероприятии, будет предоставлена только лучшим из лучших!

Священник помолчал еще немного, и подытожил:

— Так что, наш мир — это только преддверие к миру настоящему! И, при известном старании, ты имеешь шанс снова встретиться с Бароном, но уже не здесь, а в следующей Пьесе! А посему, стремись попасть в ряды лучших!

— Так Вы полагаете, что Барон — один из тех самых, достойных?

— Несомненно! — Священник был категоричен. — Я убежден в этом. И тебе представляется шанс повторить его завидную участь!

Беседа со Священником серьезным образом смутила мой ум. С одной стороны, она сулила какие-то неясные, но обнадеживающие перспективы. В первую очередь, насчет судьбы Барона. В другую очередь, насчет моей собственной дальнейшей актерской судьбы.

Но кое-какие сомнения оставались. При всей стройности концепции Священника, она не удовлетворяла меня полностью. Почему — сложно сказать. Может быть, мне было нелегко смириться с мыслью, что не сами актеры определяют течение Пьесы. Может быть, мне было несколько неуютно ощущать на себе пристальный взгляд неких неведомых Создателей, строго оценивающих каждое мое жизненное поползновение. И вообще, позвольте спросить, как же можно считать ту самую Пьесу, в которой мы все участвуем, такой уж ерундой? Все существо мое противилось такой уничижительной оценке.

Насколько я мог судить, мало кто из обитателей мира открыто поддерживал теорию Священника. А значит, мне тоже не надо было торопиться этого делать. Прежде надо было поговорить с другими, не менее уважаемыми обитателями мира. И первым в ряду своих возможных собеседников я вспомнил о Магистре.

Давно уже я хотел пообщаться с этим человеком! Барон когда-то отрекомендовал мне Магистра как умнейшего из местных обитателей. Да и образ его сценического персонажа только лишь подтверждал эту репутацию. Вдобавок ко всему, мы с Магистром были соседями по столу, и у нас с ним уже сложились неплохие взаимоотношения. Если, конечно, не вспоминать тот досадный случай с яблоком.

С Магистром мне посчастливилось поговорить в тот же день, после обеда. Я давно уже отметил его привычку в выходные дни, в послеобеденное время, неспешно прогуливаться по Центральному Залу, как правило, в полном одиночестве. Лучшего момента для беседы нельзя было себе и представить.

Вот и в этот субботний день, в урочное время, в Центральном Зале можно было видеть Магистра, который чинно прогуливался по его ковровым дорожкам, как будто мерил их длину своими шагами. Вид у Магистра был весьма глубокомысленный, как будто не прогулку он совершал, а проводил некое научное исследование.

Преодолев некоторую робость, я приблизился к этой фигуре, облаченной в черную, расшитую блестящими звездами накидку, и в таком же звездном колпаке, и деликатно поздоровался. Магистр, оторвавшись от своих дум, рассеяно взглянул на меня, и кивнул в ответ. После чего, как видно, поспешил вновь обратиться к своим глубоким мыслям.

— Позволительно ли мне будет немного побеседовать с Вами? — со всей возможной учтивостью обратился я к Магистру.

Он вскинул удивленно бровь, снова взглянул на меня, и, несколько помедлив, ответил:

— Пожалуй...

Добрый знак! На всякий случай я принес свои извинения за то, что отрываю его от размышлений, на что Магистр ответил: "Ну, что Вы, пустяки!". После чего снова воззрился на меня, ожидая моей инициативы.

С чего бы начать?

Уже давно я хотел задать Магистру один вполне конкретный вопрос. Вопрос о значении той самой загадочной надписи над входом в Актовый Зал. И сейчас этот вопрос как нельзя более кстати пришелся к началу беседы.

Мой интерес к золоченому лозунгу несколько удивил Магистра, и он даже как-то по-новому взглянул на меня.

— Неужели Вас это действительно это интересует? — недоверчиво спросил он.

Я подтвердил свой интерес. В это время мы как раз подошли к вышеупомянутой надписи, и теперь она тусклым блеском загадочных букв своих таинственно являла себя над нашими головами. Магистр обратил к ней свое лик и, придав его выражению значительную торжественность, громко продекламировал:

— "Магнам рем пута унум хоминем агере!"

И застыл на некоторое время, как будто прислушиваясь к отзвукам своего собственного голоса под сводами Центрального Зала. Я ждал продолжения. Вскоре оно воспоследовало.

— Так звучит эта фраза на языке мудрости! — объявил Магистр. — Почти никто из здешних обитателей и не задумывается над ее великим смыслом. А, между тем, это весьма назидательное изречение одного очень мудрого человека. Имя его тебе ничего не скажет... и никто не скажет...

Тут Магистр опять ненадолго замолчал, погрузившись то ли в свои мысли, то ли в воспоминания. После чего продолжил:

— В сущности, не так уж важно, как там его звали! Главное, человек был выдающийся! Какие Сценарии Пьесы писал! Сам в Спектаклях участвовать не очень любил, зато собственнолично воспитал одного великого актера. Правда, тот в последствии оказался порядочной сволочью. Проявил себя психически неуравновешенным типом. Представляешь, устроил тут у нас пожар, поджог Библиотеку. Едва смогли потушить! Чуть не задохнулись тут от дыма! После этого случая таких припадочных в нашем мире не появляется. Но он успел наделать делов! Библиотека почти полностью сгорела, а в ней хранился экземпляр сыгранных Сценариев Первых Актов Пьесы! Пытались, конечно, впоследствии восстановить Сценарий по обгорелым остаткам, да куда уж там! Практически весь он оказался утрачен! Безвозвратно! Вот с тех самых пор и неизвестно, с чего все началось, и что до этого творилось. Удручающий факт для науки!

Пока Магистр рассказывал мне эту занимательную историю, сопровождая свое повествование скорбными жестами и мимикой, я вспомнил папку с обгоревшими фрагментами рукописей.

— Все это, конечно, интересно, — деликатно заметил я, тем не менее. — Но мне было бы очень любопытно узнать сам смысл этого изречения.

— Смысл самый, что ни на есть! — отвлекшись от своей печали, и приобретая все большую торжественность, объявил Магистр, и, приняв некоторую патетическую позу, продекламировал. — "Знай — великое дело играть одну и ту же роль!" — вот, что она означает!

Я попытался проникнуться всею мудростью этой сентенции. Да, что ни говори, играть роль в Пьесе — дело великое. И роль свою в Пьесе свою нужно играть хорошо. А еще эта фраза могла бы послужить утешением любому актеру, которому по каким-либо причинам надоело играть свою роль на Сцене. В том смысле, что такие настроения являются ярким признаком малодушия. Взялся за лямку — тяни до конца!

Мне хотелось обсудить все мои соображения с Магистром. Но он решил, что я нуждаюсь в его экспертном мнении:

— Переводя на язык обыденный, это означает, что каждому актеру в Пьесе отведена строго определенная роль, и великим правом, а так же еще более великой обязанностью всякого актера является ее, этой роли, неукоснительное исполнение. Без превышения установленных рамок компетенции. Без нарушения законов жанра!

— Каких законов? — переспросил я.

Магистр посмотрел на меня с некоторой долей высокомерной неприязни.

— Ты не знаешь, что такое законы жанра? — поинтересовался он меня.

— Какого жанра?

— Любого. Ты знаешь, что такое — "жанр"? Комедия, трагедия...

— А, конечно! Комедию — знаю. И трагедию — тоже знаю!

— А знаешь ли ты, что такое "реминисценция"? — задал мне Магистр вопрос, с еще большим подозрением.

Вопрос его мгновенно поставил меня в тупик. Я вообще не понял, о чем это он пытается со мной говорить.

— А понятие "эвфемизм" тебе знакомо? — спросил он меня, уже без всякой надежды. Моя недоуменная реакция его снова разочаровала. Магистр горестно вздохнул.

— Вот так! — констатировал он, обращаясь куда-то в пространство. — Человек не знает самых элементарных понятий и терминов, а уже пытается проникнуть в глубины всемирной премудрости!

Я испытал острые угрызения совести, но Магистр уже смягчился, и, хотелось верить, не утратил желания продолжать беседу.

— Впрочем, — сказал Магистр, как бы оправдывая перед самим собой все мое очевидное невежество. — Этого из современных актеров не знает почти никто. И даже не интересуется этим. Выходит так, что сейчас не с кем даже поговорить!

Видимо, возможности побеседовать со мной он был рад. Наверное, его тоже, как и Барона, снедала тоска и жажда общения. Я решил не упускать такой возможности, хотя бы даже с риском снова задать какой-нибудь глупый вопрос, или каким-нибудь иным образом проявить всю свою недалекость.

— А Вы, — спросил я, стараясь показаться максимально учтивым. — А Вы тут с самого начала Пьесы?

Магистр всем своим видом показал значительность срока своего пребывания в этом мире.

— Нет, — ответил он, тем не менее. — Не с самого начала, но почти! Я почти что был свидетелем этого самого пожара в Библиотеке! И самолично принимал участие в восстановлении рукописей!

Я попытался всем видом своим выразить свое уважение к такому сценическому опыту. И тут же задал следующий вопрос:

— И Вы все это время так и играете одну и ту же роль?

— Конечно! — ответил Магистр. — Иначе и не бывает! Я, все-таки, не какой-нибудь второстепенный персонаж!

Хотя я до сих пор не видел, чтобы Магистр появлялся на Сцене, по всему было видно, сам он считал роль своего сценического персонажа в Пьесе достаточно значимой.

"А в чем заключается Ваша роль в Пьесе?" — чуть было не спросил я у него, но в последний момент неимоверным усилием воли заставил себя проглотить этот, пожалуй, весьма и весьма бестактный вопрос.

Магистр, тем временем, сам нашел тему для продолжения нашего с ним разговора.

— Взгляни вверх! — предложил мне он. — Знаешь, что это там такое, на потолке?

Запрокинув голову, я имел возможность лицезреть высокий куполообразный потолок Центрального Зала, по всему черному пространству которого россыпью расположилось великое множество едва мерцающих точек. Точки эти выглядели отсюда, снизу, весьма загадочно, и производили неизъяснимо захватывающее впечатление.

Я вспомнил — Барон в самый первый день моего пребывания в мире показывал мне эти мерцающие в недосягаемой вышине точки. Еще тогда я был поражен их таинственным мерцанием. Но потом было как-то недосуг любоваться ими, и я почти забыл об их существовании. И только сейчас — вспомнил!

— Это звезды! — обнаружил я перед Магистром свое знание предмета.

— Да, это звезды! — наставническим тоном подтвердил Магистр. — Видишь, сколько их?

Их очень много! Я просто не представлял себе, как их вообще можно сосчитать?

— Вот именно! — как бы читая мои мысли, сказал Магистр. — Никто не знает, сколько их тут. Никто, кроме меня!

— И сколько? — тут же задал я вопрос.

Магистр всем своим загадочным и самодовольным видом продемонстрировал мне, что отвечать на мой вопрос он не намерен. Вместо этого он произнес:

— А ведь иные недалекие умы полагают, что это вообще неважно — знать, сколько на потолке звезд. К чему это, говорят они. Главное, что звезды есть, и ими можно любоваться. Может быть, и ты разделяешь эту точку зрения?

Обратившись к своим ощущениям, я установил, что это, пожалуй, так и есть. Но перед Магистром я поспешил обнаружить совсем другое мнение:

— Наверное, это очень важно...

— Именно! — воссиял Магистр. — Именно, что очень важно! В этом и заключается истинная цель всякого мыслящего человека — в поиске истины! В познании того мира, что его окружает. В построении теории всего сущего. И, с этой точки зрения, важен даже не сам результат подсчета, важна не сама точная цифра. Значение имеет сам процесс установления истины!

В наступившей после этого тишине мне была представлена прекрасная возможность поразмыслить над этой глубокомысленной сентенцией. Но эту возможность я упустил, задав следующий свой вопрос:

— А из чего эти звезды состоят? — задал я Магистру свой следующий вопрос.

— Да кто его знает? — ответил он равнодушным тоном. — Я давно уже наблюдаю за звездами, и отмечаю, что ведут они себя довольно странно. Иные то горят, то не горят. То ярче, то слабее. Иногда образуют какие-то непонятные рисунки, смотришь только и дивишься. К примеру, ты сейчас что-нибудь видишь?

К этому времени мне, честно говоря, уже надоело стоять с задранной вверх головой. Я почувствовал, что у меня начинает кружиться голова, и я уже не в состоянии рассматривать на потолке какие-то рисунки.

— Нет, — сказал я. — Не вижу я никаких рисунков.

— Вот! — Магистр назидательно поднял вверх свой указательный палец. — А я вижу!

— Ну, и что за рисунки?

— Да так, чепуха всякая. Иногда мне кажется, что они что-то означают, но, скорее всего, это просто так. Как говорится классиком, и снится мудрецам, чего и нет на свете.

— Но если звезды блестят на потолке, значит, это для чего-нибудь нужно?

— Может быть, и нужно. А может быть, и нет! Диалектика!

И он вновь поднял вверх свой указательный палец.

— А что эти звезды из себя представляют? Как они светят? — продолжал допытываться я у него.

— Ну, на этот счет есть разные мнения.

— А никто не пытался взглянуть на них поближе?

Магистр посмотрел на меня удивленно.

— Ты что, видишь, как высоко? Как туда залезешь?

Я видел, и понимал, что это очень даже высоко, что подобраться к этим самым звездам практически невозможно. Даже если задаться такой дерзновенной целью, то скорее можно сломать себе шею, чем добраться до одной из них. А, все-таки, хотелось бы взглянуть на них поближе, дотронуться хотя бы до одной из них своим пальцем. Может быть, когда-нибудь мне это удастся?

— А как этот мир вообще появился? — спросил я у Магистра.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Ты и вправду очень любознателен! — сообщил он мне. — Все хочешь знать... Вот другие — те попроще. Вопросов не задают, живут себе, играючи.

— А мне интересно, — упрямо заявил я.

— Наука на этот твой вопрос отвечает следующим образом, — начал Магистр, глядя куда-то мимо меня, и тут же сделал вставку. — Объяснять буду доступным тебе языком.

И, вновь устремив свой взор в какие-то неразличимые дали, продолжил:

— Есть, конечно, отдельные бездоказательные теории, что якобы мир наш сооружен некими так называемыми Создателями. Но, как ты и сам, наверное, понимаешь, все это ерунда. Не такой уж мир загадочный, чтобы вмешивать в вопрос его создания каких-то неведомых, мифических персонажей.

— Так кто же создал все это? — спросил я его.

— Люди! — ответил он. — Весь окружающий тебя мир создан руками человеческими!

— Актерами? — решил уточнить я.

— Нет, не актерами... — ответил он весьма загадочно, чем абсолютно сбил меня с толку. — В те времена, когда этот мир создавался, еще никаких актеров не было.

— И Пьесы не было?

— Конечно, не было. Никто тогда еще до идеи Пьесы не додумался. Дикие были времена, что и говорить! Совсем в человеческой жизни не было места для творческих проявлений! Жизнь людская сводилась, в основном, к борьбе. К борьбе за кусок еды, к борьбе за выживание. Еды на всех не хватало, и выживал только тот, кто мог отнять кусок еды у другого. Это явление широко известно под термином "естественный отбор". Понимаешь?

Я попытался сделать вид, что понимаю. Магистр продолжил:

— А потом некоторым людям, что поумнее, пришла в голову замечательная мысль. И решили они построить Цивилизацию.

— Что? — не понял я.

— Цивилизацию! — и Магистр, тем же самым жестом, что давеча Священник, попытался объять весь окружающий мир.

— Понятно, — сказал я на всякий случай, хотя в голове моей царил сплошной сумбур.

— Объявили, что Цивилизация спасет всех людей, придав смысл их обыденному существованию. Объединит их под знаком единой великой идеи. Так как хлеба всем не хватает, начали муссироваться такие теории, что, мол, "не хлебом единым жив человек". Что ему, кроме хлеба, для счастья еще нужны и "зрелища". Вот тут-то и возникла идея Пьесы.

Магистр в течение всей своей лекции не забывал внимательно отслеживать мою реакцию — доступно ли моему разуму все то, что сообщается ему? Я поспешил принять вид весьма глубокомысленный и важный. И даже иногда значительно кивал головой, давая понять, что я успеваю улавливать полет магистерской мысли.

— Эту идею потом назвали "общественное разделение труда". И состояла она в том, чтобы, для полного человеческого счастья, кое-кто из людей участвовал бы в Пьесе, обеспечивая остальным "зрелище". А эти остальные, соответственно, обязывались снабжать участников Пьесы всем необходимым продовольствием. Неплохо придумано, как ты полагаешь?

Я ответил очередным своим солидным кивком.

— Идея эта, в общем и целом, всем понравилась, и общими усилиями и была построена эта Цивилизация. Конечно, не для всех, а только для участников Пьесы. Попасть сюда, хотелось всякому, но отбирали самых творчески одаренных. В этом и состоял так называемый "искусственный отбор". То есть, отбор во имя высокого искусства.

— А остальные? — спросил я.

— А все остальные — остались там... — и Магистр как-то неопределенно и небрежно махнул рукой куда-то за пределы известного мне мира. — Для некоторых театр так и закончился, не начавшись... вешалкой, так сказать...

Давно пора уже было мне высказаться на какую-нибудь тему.

— То есть, получается, мир этот создавался совместно, а населили его...

— Да, населили его те, кто эту идею и придумал, от начала до конца.

— А остальные? Они не посчитали это несправедливым?

— Они? — Магистр усмехнулся. — Да они это только приветствовали! Кричали: "Дайте нам зрелищ!" Ну, им и дали! Тем понравилось. Вот так и живем теперь. У нас свой мир — творческий, интеллектуальный, культурно развитый. Напичканный разного рода духовными ценностями. Здесь и живут люди, имеющие право носить гордое имя Актера!

— Так вот откуда берется еда в Холодильнике! — просиял я.

Магистр авторитетно подтвердил эту мою догадку.

— И, значит, зрителей у Пьесы гораздо больше, чем в зрительном зале? — снизошло на меня новое озарение.

Магистр опять важно кивнул в ответ.

— А... Где же они?

— А тебе какая разница? — довольно неожиданно спросил Магистр. — Какое тебе до них дело? У тебя есть собственная жизнь, о которой любой из этих самых зрителей может только мечтать. Ты выступаешь на Сцене, и знаешь, что являешь собой центр общественного внимания, как носитель высоких нравственных, духовных идеалов. Как яркий представитель культурной традиции, как творческая индивидуальность. Какое тебе дело до зрителей, объектом поклонения которых ты являешься? Настоящему артисту не пристало опускаться до их уровня.

— А на что похож внешний мир? — спросил я.

Этот вопрос Магистру был явно неинтересен. Он заметно поскучнел.

— Это, в конечном счете, не важно. Главное, что настоящий мир — тут. Тут происходит все самое важное и значительное, а все остальное, всякий внешний мир — это только фикция. Он снабжает нас всем необходимым, и с него достаточно.

— А кто утверждает Сценарий Пьесы? — спросил я у Магистра, с надеждой, что он развеет мои последние сомнения.

— Пьеса сама утверждает свой собственный Сценарий! — ответил он уверенно.

— А... как это?

— Ну, о законах жанра ты, как утверждаешь, слышал? На самом деле законы эти являются лишь частными случаями общего, глобального закона развития нашей Пьесы. Так вот, этот объективный закон развития Пьесы и определяет Сценарий ее течения и эволюционного развития. Понятно?

Меня можно было об этом и не спрашивать. По одному моему виду можно было заключить, что мне непонятно ровным счетом ничего. Магистр, внимательно меня оглядев, все же снизошел до продолжения своей лекции.

— Иными словами, — сказал он, — Пьеса реализует сама себя посредством наших творческих усилий. Это такое непрерывное взаимодействие Пьесы и сообщества актеров, при котором актеры творят Пьесу, а Пьеса творит актеров.

— Пьеса творит актеров? — на более интеллектуальный вопрос я был не способен.

— Именно так! — подтвердил собственные слова Магистр. — Творит актеров, непрерывно их совершенствуя. Иначе сказать, проводя процесс "кастинга".

— "Кастинга"? — я ухватился за слово, существование которого мне только сегодня стало известным.

— Да, "кастинга". Так сказать, процесса творческого развития и совершенствования актера, воспитания и оттачивания его актерских дарований и талантов. Это перманентный процесс "отливки" новых актерских индивидуальностей во имя Будущего нашей Пьесы! Иными словами, это процесс непрерывной творческой эволюции каждого отдельного актера, — попытался пояснить мне Магистр.

Это было новым толкованием уже, казалось бы, знакомого мне термина. И толкование это было посложнее, чем у Священника.

— Глядя на нашу Пьесу, — продолжал Магистр. — Было бы довольно наивно предположить, что ее пишут какие-то Создатели. Если они такие умные, почему Пьеса наша столь далека от совершенства? Нет, ее, нашу Пьесу, пишут сами актеры! Плохо, конечно, пишут. Но это только сейчас, на современном этапе общественного развития. Но есть такая штука — Эволюция. Это еще один объективный закон развития нашего мира. Закон возрастающего творческого мастерства!

— И в чем он состоит?

— А в том, что таланты и способности наши неизменно возрастают. И Пьеса наша, в соответствии с этим законом, движется от своих примитивных форм к более сложным и утонченным. И этому есть серьезные научные подтверждения. К примеру, раньше все в Пьесе говорили прозой. Потом завелся у нас такой персонаж, как Менестрель, который ввел в употребление стихотворную форму. И, гляди-ка ты, сейчас уже никакой рядовой персонаж не разговаривает прозой. Но и это — только очередная ступень развития. Теперь Менестрель, чтобы поддержать свое реноме наиболее творчески продвинутого персонажа, вынужден и музыку к своим стихам сочинять. А это, в свою очередь, значит...

— Что скоро все участники Пьесы будут петь? — смело предположил я. И попал в самую точку.

— Именно! — воскликнул Магистр. — Но даже это не является пределом совершенства! Поскольку у нас существует такая личность, как Актриса, которая еще и танцует! А это означает... Можно только представить, на что будут похожи наши будущие Спектакли! Какая сила творческой мысли будет заключена в них! Сколько способов творческого выражения, сколько путей для раскрытия артистической индивидуальности! Какие просторы для самовыражения!

И он, соорудив из своих рук замысловатую композицию, изобразил некое мудреное движение, устремленное к зеркальному потолку. Лицо его в этот момент было одухотворено — было видно, что мысленно он уже видит все эти этапы развития нашего театрального сообщества.

Я попытался себе представить картину, рисуемую Магистром, но у меня плохо получилось. Главным образом из-за того, что я никак не мог представить танцующим себя самого.

— А что будет с теми актерами, которые не смогут овладеть всеми этими навыками? — спросил я у него.

Он сурово посмотрел на меня.

— Пьеса не будет тебя спрашивать, Пьеса потребует! Всякий артист в эту пору прекрасную будет обязан уметь и петь, и танцевать. Против объективных законов общественного развития не попрешь!

Глава 7.

Каждая из концепций мироустройства, поведанных мне Священником и Магистром, была куда стройнее моих собственных представлений об окружающем меня мире, и о моем месте в нем. Вот только смущали взаимные противоречия этих теорий — каждая из них, претендуя на истинность, не оставляла места для существования другой. Свести их воедино представлялось делом безнадежным.

К тому же, нельзя было исключать вероятность существования еще какой-нибудь стройной версии возникновения мира, и смысла нашего в нем существования.

Осознав свою беспомощность в решении фундаментальных вопросов бытия, я решил попытаться обсудить их с Маркизой. Сомневаясь, правда, что она проявит интерес к подобной тематике.

Сомнения мои оказались напрасными. Маркиза с интересом отнеслась к разговору. Более того, она продемонстрировала мне весьма хорошее знание обоих мировоззренческих теорий, совсем еще недавно явившихся для меня настоящим откровением. Но на вопрос, какую из них она склонна считать истинной, подруга моя только досадливо пожала плечами.

— Они мне обе не нравятся! — категорически заявила она.

Вот это да! Видя все мое восхищенное недоумение, Маркиза продолжила:

— Мне не интересно верить ни в то, ни в другое. Может быть, эти теории и выглядят убедительно, но только не для меня! Я чувствую, что все должно быть как-то иначе.

Такой ответ поразил и восхитил меня до глубины души! Догадывался я, конечно, что многого я еще не знаю о своей Маркизе. Подозревал, что таятся в глубине ее души еще неразгаданные мною загадки. Но — такое...

Маркиза, тем временем, приступила к изложению своей теории:

— Вспомни те дни, когда ты только появился в мире! Разве не замечал ты тогда, что некоторые вещи, которые ты видел как будто в первый раз, уже тебе знакомы? Не казалось ли тебе иногда, что какое-нибудь событие в твоей жизни уже происходило? А снились ли тебе необычные сны, в которых все не так, как в нашем реальном мире, а тебе при этом все казалось совершенно обыкновенным и естественным?

Каждый из этих вопросов потряс меня! Действительно, мне было очень знакомо это странное чувство — ощущение того, что события, вроде бы абсолютно для меня новые, когда-то уже были переживаемы мною. Иногда я узнавал предметы, взглянув на них первый раз в своей жизни. И сны...

— Вот и у меня часто возникают такие ощущения! — между тем говорила Маркиза. — Сначала я думала, что только у меня одной такое, но потом... Теперь я убеждена, что каждый из обитателей хотя бы раз в своей жизни испытывал что-то подобное. Я спрашивала у Магистра, как он может объяснить этот феномен...

— А он?

— Ничего вразумительного он мне ответить не смог. Сказал, правда, что есть этому свое научное объяснение, даже термин какой-то мудреный ввернул. Но в чем это объяснение состоит, сообщить отказался. Да и ладно! У меня есть свое собственное объяснение!

Она ненадолго замолчала, чтобы придать своему сообщению больше значительности, и, понизив голос до таинственного шепота, произнесла:

— Мне кажется, что у каждого из нас когда-то уже была какая-то другая жизнь!

Поразительно!

— Как это? — поспешил удивиться я. — Какая еще другая жизнь?

— Другая жизнь! Прежде, чем мы появились тут. Я думаю, что до этого мы обитали в каком-то другом мире! И только потом попали сюда!

Это предположение, при всей своей фантастичности, показалось мне интересным. Мне даже начало казаться, что когда-то те же самые мысли приходили и в мою голову. Когда-то... Быть может, во сне?... Нет, решительно не могу вспомнить...

— И что там, в другой жизни? — спросил я у Маркизы с замиранием сердца.

— Не знаю, — ответ Маркизы снова поразил меня, теперь уже своей безыскусной простотой. — Попав сюда, мы забыли нашу прежнюю жизнь. И не можем вспомнить. А если бы смогли, то сразу же поняли бы всю суть вещей. Сразу бы поняли, кто мы такие, почему мы здесь, и зачем.

— Это ты сама придумала? — спросил я, восхищенно взирая на Маркизу.

— Не совсем, — честно призналась Маркиза. — Это мне Гадалка так объяснила. Но я потом много на эту тему размышляла! И пришла к выводу, что это правда!

— Гадалка? — переспросил я рассеянно, рассматривая возникший перед моим внутренним взором образ этой загадочной женщины, окутанный таинственностью и черными бесформенными одеяниями. — Ты хорошо знакома с Гадалкой?

Факт приятельских отношений Маркизы с Гадалкой казался мне невероятным.

— Нет, совсем нет! Я ее едва знаю. Вряд ли кто-либо в этом мире может похвастать близким с ней знакомством. Но это удивительная женщина! — воскликнула Маркиза, весьма экспрессивно. — Я специально ходила к ней гадать, чтобы узнать свое будущее. И она мне нагадала тебя! Так и сказала — включай в свой вариант Сценария Рыцаря, и он появится! И будет твоим! Представляешь? Ведь именно так все и произошло!

В такую мистическую версию своего появления в Пьесе я попытался внести свою долю скепсиса.

— Так ведь это и так ясно — все, что в Сценарии, имеет возможность появиться на Сцене. Для этого к Гадалке ходить не надо.

Но Маркиза энергично отмела все мои возражения.

— Нет, как ты не понимаешь? Еще никогда моего варианта Сценария Акта Пьесы не утверждали! А тут... Правда, не с первого раза... да и не все в этом Сценарии вышло, как я хотела. Но все это не важно! Моя самая главная мечта сбылась, и появился ты! Так что ты сам и есть доказательство необыкновенного дара Гадалки!

Невольно я взглянул на зеркальную дверь шкафа, искоса и со стороны пытаясь оценить достоинства такого "доказательства". Достоинства вызывали серьезные сомнения. Но определенный интерес к личности Гадалки от этого только возрос.

— Так в чем, говоришь, заключается ее гадание? — спросил я у Маркизы, как бы невзначай.

В принципе, я считал свой вопрос вполне невинным. Но в ответ Маркиза вдруг порывисто закрыла мой рот своей рукой, и при этом в широко открытых глазах ее отразился самый неподдельный испуг.

— Что ты! — прошептала она. — Об этом никому и никогда нельзя рассказывать! Она меня специально об этом предупредила! Сказала — чуть только кому-нибудь раскроешь таинство ритуала, так тут же всему волшебству придет конец!

Я видел, как меняется выражение ее глаз. Теперь в них уже не было испуга, а что-то совсем даже противоположное.

— А я не хочу, чтобы моя Сказка закончилась! — игриво мне улыбаясь, закончила Маркиза.

И немедленно впилась мне в губы своим страстным поцелуем!

Пришлось немедленно прекратить разговор.

В воскресенье за завтраком я, весьма для себя неожиданно, подвергся нескрываемому осуждению со стороны некоторых представителей нашего артистократического общества. Оказалось, что вчера, в плену у своих переживаний и раздумий, выключившись из насыщенной событиями общественной жизни, я не принял участие в одном из запланированных заранее матчей по настольному хоккею. Проступок этот, как я понял, по своей тяжести мог сравниться только с моим отсутствием на Сцене в самый что ни на есть ключевой момент Акта Пьесы.

Сразу же после завтрака я был почти что насильно препровожден в Гостиную, и усажен за игру. Судья самым суровым тоном прилюдно вынес мне первое и последнее предупреждение за допущенную непростительную оплошность.

Хоккей меня уже не радовал. Как-то несерьезно смотрелась эта игра на фоне занимающих меня все последнее время вопросов мирового масштаба и судьбоносного значения. Но никого из собравшихся в Гостиной зрителей и участников состязаний мои душевные метания не интересовали. Публика требовала игры, публика требовала борьбы, публика требовала зрелища! И я просто обязан был его ей предоставить.

Подавив некоторое свою внутреннюю досаду и раздражение, я с видимой решительностью уселся за игровой стол, и все так же решительно проиграл три матча подряд. Только после этого мне было позволено встать из-за игрового стола, чтобы выслушать все нелицеприятные мнения о моем низком классе игры и отсутствии воли к победе.

Наконец, мне было позволено покинуть помещение Гостиной, что я и сделал, с явственным чувством облегчения.

В настоящий момент времени я просто не мог находиться в людном обществе. Мне необходимо было побыть одному, чтобы иметь возможность поразмыслить над вещами, которые казались мне действительно важными.

Лежа на кровати, с закрытыми глазами, я еще раз вспоминал подробности своих бесед со Священником и с Магистром, вспоминал слова Маркизы. Я пытался сопоставить все эти противоречивые суждения и доводы, пытался постичь, что же из всего этого клубка идей и ощущений могло бы более всего походить на истину.

Но истина оставалось все такой же неуловимой.

Неожиданно я вспомнил про тетрадь, что передал мне Барон перед самым своим уходом. Сейчас она лежала где-то в одном из ящиков моего письменного стола. Ждала, решусь ли я открыть ее, не взирая на все предостережения Барона.

Сам Барон полагал, что мне будет приятнее жить в неведении всего того, что таилось в этой тетради. Наверное, он был прав. Наверное, в неведении жить лучше, и уж точно проще. Но сейчас для меня все изменилось. Я ощущал, что просто не могу жить так, как прежде. Я ощущал огромную потребность знать, для чего существует этот мир, и для чего в нем существую я.

Как бы хотелось мне поговорить сейчас с Бароном, снова задать ему все свои неразрешимые вопросы. Но у меня осталась только одна возможность пообщаться с ним — заглянуть в его тетрадь.

Достав из укромного уголка ящика стола тоненькую синенькую тетрадку, я раскрыл ее. Оказалось, не так уж много страниц в ней было исписано — едва ли половина.

Я начал читать записи, сделанные неровным почерком, так не подходящим образу Барона — человека умеренного, размеренного и основательного. И сами записи носили бессистемный характер. Надо полагать, записаны они были просто в хронологической последовательности их возникновения, и потом уже не претерпевали никакой редактуры.

Начинались записи с вопросов — с тех самых вопросов, которые более всего близки мне сейчас. С сомнений, которые были и мне понятны — "кто я?", "что я?", "что такое окружающий меня мир?", "кому и зачем нужна Пьеса?". Все эти вопросы оставались пока без ответа.

Иногда попадались мне достаточно пространные рассуждения на какие-то отдельные темы, а иногда — некоторые короткие глубокомысленные афоризмы, вроде:

"Путь к мудрости лежит через свершение глупостей".

"Порядочность — минимальная добродетель человеческая".

"Сколько у человека точек соприкосновения с миром, столько у него и масок".

"Вчерашняя мудрость — сегодня ничто".

"Не мы играем роли. Наши роли играют нами".

"Ты думаешь, это ты смотришь в зеркало? Это зеркало смотрит на тебя!"

"Зеркало — это способ взглянуть на себя чужими глазами. Глазами Общества".

"Самое обидное — что, какое бы отношение к этому миру ты не имел, какие бы мысли и чувства тебя не одолевали — это как будто самое что ни на есть естественное продолжение твоей роли".

Интересно, когда Барон начал делать эти свои заметки? Записал ли он все то, что хотел записать? В тетради — одни вопросы. Но ответов на заданные вопросы — нет. Нет стройной теории, объясняющей все и вся. Может быть, Барон все же нашел свои ответы, но по каким-то причинам не стал доверять их бумаге?

Единственное, что я понял — это всю степень, всю глубину конфликта этого человека с окружающим его миром. То, что никогда нельзя было заметить или заподозрить при личном общении.

Этот мир несовершенен. В общем-то, об этом знают все, но мало кто воспринимает это как личное дело. Гораздо проще несовершенством мира радостно оправдывать и свое собственное, индивидуальное несовершенство. Тогда и конфликтов с этим миром не будет.

Барон не избегал этого конфликта, хотя бы в своих мыслях.

Чтение Баронской тетради, действительно, никак не способствовало моему душевному подъему. Правда, сейчас в этом мире и не было ничего, что могло бы ему способствовать. И вообще я обижен на мир. За то, что он так вот обошелся с Бароном. Если уж такой человек, как Барон, вступает в конфликт с миром, виноват в этом именно мир.

Впрочем, спохватываюсь я, обижаться на мир — бессмысленно.

Но зато можно предпринять попытку понять этот мир. Понять, в чем кроется его несовершенство, и как это можно исправить. Барон понял несовершенство, но не нашел путей его устранения. Зато после себя он оставил меня. И как бы передал мне по наследству эти все свои вопросы. Правда, он и сам сомневался, стоит ли это делать. Заботился обо мне — нужно ли мне это знать?

Стоило! Сейчас я почти что уверен, что рано или поздно я и сам бы пришел к тем самым выводам, к каким пришел Барон. И, возможно, так же зашел бы в тупик с их разрешением. А сейчас, вооруженный баронской мудростью, я могу продвинуть его идеи дальше. Продолжить его дело.

Просто удивительно, каким я был до этого недалеким типом! И только такое событие, как уход Барона, подвигло меня на серьезное осмысление окружающего меня мира.

В понедельник, почти сразу после завтрака, когда я, будем так говорить, готовился приступить к творческой работе, от этого занятия меня отвлек настойчивый стук в дверь моей комнаты. Еще через несколько мгновений на пороге возникла официальная фигура Герольда.

— Вас требует на аудиенцию Его Величество! — торжественным тоном провозгласил он.

Вот как! С чего бы это?

— Сейчас буду! — поспешно ответил я, осознавая всю безусловность донесенного до меня требования.

Уже через несколько минут, спешно облаченный в приличествующие предстоящему мероприятию одежды, я, в сопровождении Герольда, шел по коридору в направлении Центрального Зала. И снова терялся в догадках, чего мне ждать от очередной своей встречи с Королем.

Да, в высшей степени неоднозначной фигурой представал в моем сознании наш Король. Сам он не слишком стремился к всеобщей популярности, но проявления глубокого почтения к своей персоне тоже не гнушался. Он не кичился своим привилегированным общественным положением, хотя всеобщего мнения о великой значимости своей персоны тоже не опровергал. На репетициях был благодушен, пока все на Сцене не противоречило его представлениям о надлежащем воплощении очередного Акта Пьесы. В противном же случае не стеснялся самым решительным образом вмешиваться в игру актеров и исправлять ее согласно своим о ней представлениям.

Процедура моего появления в Актовом Зале сопровождалась тем же комплексом церемониальных телодвижений, что и при первом моем официальном приеме. Герольд вошел в помещение первым, и доложил о моем прибытии и "просьбе об аудиенции". После милостивого согласия Короля я, наконец, имел возможность появиться перед его взором.

Сегодня Король имел несколько неофициальный вид. Достаточно сказать, что, сидя на своем троне, как бы в состоянии глубокой задумчивости, свою золоченую корону он неспешно и глубокомысленно вращал вокруг указательного пальца левой руки.

Впрочем, мне не следовало демонстрировать по этому поводу никакого своего недоумения или другого замешательства. Приветственный ритуал подданного перед своим властителем должен был быть исполнен по всем предписаниям.

— Рыцарь Макмагон! — обратился ко мне Король, после того, как я, исполнив все приличествующие поклоны, приблизился к трону. — Я не склонен ходить вокруг да около. Прошлый Акт Пьесы, сообщу Вам, вызвал в определенных кругах много толков.

Я недоуменно смотрел на Короля.

— Сценарий прошлого Акта Пьесы, надо признать, вышел за некоторые рамки общепринятых правил сценического действа, — продолжал Король. — И, как это ни прискорбно, связано все это именно с Вашим сценическим персонажем!

И он весьма пристально посмотрел на меня. Я, все так же стоя перед троном, продолжал непонимающе хлопать глазами. Король, наконец, погасил свой испытующий взгляд, и вновь обратил свое внимание на символ своей королевской власти, небрежно покачивающийся на пальце.

— Иные, правда, высказывают идею, — продолжил он, уже не глядя на меня, — что поступок Вашего сценического персонажа демонстрирует высокие нравственные его черты. Получив известие от умирающего отца, герой, не медля ни секунды, прибывает в его поместье, чтобы исполнить его последнюю волю, и проститься с ним... Трогательно, ничего не скажешь!

Я все еще не понимал, о чем же, собственно, идет речь.

— Вместе с тем, — все так же неспешно развивал свою мысль Король. — Существует иное мнение. Кое-кто прямо указывает, что в это самое время Рыцарь Макмагон находился при исполнении королевского приказа, согласно которому этому персонажу надлежало безотлучно находиться на границе Королевства. Таким образом, высокий, с нравственной точки зрения, порыв смахивает, с формальной точки зрения, на банальное дезертирство.

Король немного помолчал, давая мне возможность осмыслить свое сообщение. А потом продолжил:

— В итоге складывается несколько двусмысленная ситуация. С одной стороны, долг сыновний, с другой стороны — служебный долг! Какая коллизия сюжета! Право, даже жаль, что в прошлом Акте Пьесы не нашлось места каким-нибудь там моральным переживаниям Вашего героя на эту тему. Какому-нибудь внутреннему кипению страстей, непримиримой борьбе разума и чувств, здравого смысла и духовных порывов...

Король взглянул на меня, как бы оценивая, способен ли был бы я сыграть подобного рода сцену, которая, вполне вероятно, уже предстала во всех мельчайших подробностях в его собственном воображении. Судя по всему, его оценка моих актерских способностей не была удовлетворительной.

— Но, даже не смотря на это, — сказал он, с нотами деланного сожаления, — некоторая двусмысленность ситуации остается, плавно перетекая из прошлого Акта Пьесы в Акт Пьесы будущий. И я, как высшее должностное лицо, теперь стою перед вынужденной необходимостью в следующем же Акте Пьесы дать некую однозначную оценку действиям Вашего сценического персонажа...

То, что от характера этой оценки зависит все мое сценическое, да и не только сценическое будущее, я сообразил сразу.

— Ваше Величество! — попытался подать я голос, изображая на лице своем полнейшее смирение. — Хочу заметить, что действия моего персонажа производились исключительно в рамках утвержденного Сценария Акта Пьесы, причем этот вариант Сценария был написан не мной!

Король улыбнулся мне улыбкой, ясно говорящей мне о том, что подобного рода возражения он считает малосущественными.

— И вот я сижу и думаю, — продолжил Король, задумчиво меня разглядывая, — какую бы оценку дать Вашему поступку — положительную, или отрицательную? А что думаете по этому поводу Вы?

Я понимал, что Король, таким образом, лишний раз дает мне понять, что вся моя сценическая судьба находится в его руках. Что только в его власти, возвысить меня или унизить. Но чего он хочет от меня в этой связи? Это мне до сих пор оставалось непонятным.

— Всецело полагаюсь на мудрость Вашего Величества! — произнес я фразу, пытаясь при этом изобразить на своем лице максимум подобострастия. Наверное, мне это неплохо удалось, потому что Король, внимательно меня оглядев, принял весьма благодушный вид.

— Это правильно! — удовлетворенным тоном проговорил он. — Это глубоко верно — полагаться на нашу мудрость. Это — в высшей степени благоразумно!

Возникла небольшая пауза, и я не знал, кто должен был ее заполнить. На всякий случай я решил промолчать. Тем более, что сказать мне было нечего. Зато о многом можно было задуматься.

— В свою очередь, я выражу предположение, — сказал Король, вдоволь предоставив мне времени для моих душевных метаний, — что и я смогу положиться на Ваши услуги, добрый сэр Рыцарь, в тот самый день и час, когда они мне безотлагательно потребуются!

Такое предложение, я это ясно осознавал, не предполагало уже никаких моих раздумий.

— Точно так, Ваше Величество! — другого ответа я дать просто не мог.

— Это хорошо! — снова удовлетворенно проговорил Король. — Такое рвение похвально! Прямо-таки очень жаль, что именно сейчас Вам, Рыцарь, нечем доказать свою преданность своему Королю!

И он весело посмотрел на меня. Я решился высказаться на этот счет:

— В настоящий момент, по Вашему приказу, Ваше Величество, мой сценический персонаж находится на границе Королевства, и готов отразить нападение коварного неприятеля!

Король склонил свою голову на бок, и теперь рассматривал меня в таком ракурсе.

— Ну, это, так сказать, Пьеса... — промолвил он, достаточно тихо, но от этого не менее значительно.

Впрочем, больше он ничего не сказал. Только еще некоторое время смотрел на меня оценивающе, а потом объявил, что полностью удовлетворен нашей беседой. Это означало, что мне, наконец, можно удалиться. Что я немедленно и сделал, с соблюдением всех многочисленных и строгих правил этикета.

Вернулся я к себе в комнату в совершенно смятенном состоянии. От Маркизы, конечно же, это никак не могло укрыться. И она тут же поинтересовалась, что случилось.

— Да так, ничего, — ответил я уклончиво.

Я и сам точно не знал, что произошло. Просто оказалось, что у меня нет ровным счетом никакого желания садиться за работу над своим вариантом Сценария очередного Акта Пьесы.

Даже удивительно. Вот, вроде бы, и Компьютер теперь у меня есть — сбылась, можно сказать, самая моя сокровенная мечта! Но при одной только мысли о необходимости работы над собственным вариантом Сценария чувствовал я, как накатывает на меня чувство какого-то отвращения.

Маркиза осторожно высказалась в том смысле, что пора бы мне садиться за работу. Я кивнул головой в знак согласия, но не сдвинулся с места. Маркиза высказалась более определенно и настойчиво. Я поднял на нее глаза, надеясь, что там она прочтет все бушующие в моей груди переживания и чувства. Ибо передать их словами я был не в состоянии.

Нет, не прочитала. Вместо сочувствия подруга моя посмотрела на меня с некоторым явственным упреком.

— Понимаешь, ничего в голову не лезет, — начал лепетать я в свое оправдание. — Может быть, в этот раз обойдемся без Сценария? Это ведь не обязательно...

Зря я это сказал! В ответ я услышал от своей Маркизы сразу несколько логических доводов, решительно не предусматривающих никакого моего манкирования своими обязанностями. Оказывается, все мои наличные "понты" были ей давно уже распланированы. Оказывается, в ближайшее же время нам срочно нужно было приобрести кучу самых разнообразных вещей, включая Пылесос и Холодильник. В столь критический момент я просто не имел права сидеть, сложа руки!

— А еще, — решительным тоном заявила мне Маркиза. — Тебе пора бы уже подумать о том, чтобы ввести в Сценарий Пьесы нашу свадьбу!

— Свадьбу? — изумился я.

— Конечно! — ее тон не предусматривал ровно никаких моих возражений, — Я давно уже ждала от тебя подобной инициативы, но теперь вынуждена проявить ее сама! Мы с тобой обязательно должны сыграть на Сцене свадьбу! Или ты так не считаешь?

"Сыграть свадьбу!" Вот это совершенно неожиданный поворот сюжета!

"Зачем?" — хотел было спросить я, и даже уже открыл для этой цели рот, как вдруг осекся. Нет, никак не мог я задать Маркизе подобного вопроса! Хотя, конечно же, хотелось. Хотелось поинтересоваться у своей сердечной подруги, зачем выносить наши с ней отношения на Сцену? Я не видел в этом большого смысла. Но зато его видела Маркиза. Более того, она наверняка считала, что для меня этот смысл тоже присутствует со всей своей очевидностью.

— Какая может быть свадьба? — я, наконец, отыскал оправдание. — Я же на войне!

Маркиза посмотрела на меня с плохо скрываемым подозрением.

— Все бы вам, мужчинам, на войну от свадьбы бегать... — наконец, сказала она с обидой в голосе.

После такого упрека я просто вынужден был срочно ее обнять, прижать к себе, и приласкать.

— Да, ты права! — поспешил я подтвердить ее правоту. — Нам, действительно, нужна свадьба. Вот война закончится, тогда...

— Война! Ты же ее и ввел в Сценарий! — услышал я из ее уст очередной упрек в свой адрес.

На этот упрек существовал лишь единственный правильный ответ:

— Я ее придумал, я ее и завершу!

Наконец-то она улыбнулась!

Как ни крути, а она заставила меня взяться за Сценарий! Неслышно скрипя зубами, я уселся за письменный стол, на котором с недавнего времени был установлен баронский Компьютер. С тех самых пор, как я принес его сюда, я его еще ни разу не включал. Вот и настал момент, когда...

Я нажал на нужную кнопку, но ничего не произошло. Компьютер не проявил решительно никакой своей реакции, оставшись все таким же безжизненным. Я попробовал еще раз, с тем же результатом.

Маркиза, глядя на мою обескураженную физиономию, внесла дельное предложение.

— Не работает? Тогда тебе надо к Отшельнику обратиться! — посоветовала она мне.

— А кто это? — имя этого персонажа я услышал впервые в своей жизни.

Маркиза пожала плечами.

— Я и сама его ни разу в жизни не видела. Но, говорят, есть такой у нас Отшельник. Больше всего знаменит он тем, что лучше всех в Компьютерах разбирается. Может быть, он славен и еще чем-нибудь, но мне этого не известно. На Сцене он не появляется, да и Сценарий Пьесы вряд ли пишет.

— И как его можно найти?

— Не знаю! Его вообще редко кто вживую видел. Он на людях не появляется. Одно слово — Отшельник!

Любопытно! Интересный, должно быть, типаж — этот самый Отшельник! Если он действительно существует...

— Ладно, — объявил я Маркизе свое решение, — завтра же попытаюсь что-нибудь разузнать об этом Отшельнике. А там посмотрим...

Такая техническая заминка, как неисправность моего Компьютера, по моему мнению, давала мне полное право с чистым сердцем отложить работу над вариантом Сценария... Маркиза, однако, совсем даже не желала смотреть, что будет "там".

— Тебе для работы только сутки остались! — драматическим голосом напомнила мне она. — Ты не успеешь!

О, Потолок! Что мне делать с этой женщиной?

— Хорошо, хорошо! — успокоил я ее, начиная раздражаться сам. — Сейчас напишу тебе Сценарий!

Демонстративно достав из ящика письменного стола чистые листы бумаги, я, нарочито шумно сопя, приступил к написанию Сценария вручную. Изредка поглядывая на такой близкий, но такой недоступный Компьютер! В его присутствии всякая ручная работа выглядела просто нелепой. Чем не сюжет для некоторой комедийной Сцены?

Чтобы не слишком напрягать себя поиском удачного развития сценического действия, я решил воспользоваться плодами своих творческих усилий недельной давности. Тем более, что они мне дались такой дорогой ценой. Тем более, что до сих пор они не нашли своего применения в Пьесе. Тем более, что ни на что другое сегодня я просто не был способен.

Так я просидел почти всю ночь, старательно шелестя чудом сохранившимися с прошлой недели черновиками, кропотливо восстанавливая свой вариант Сценария Акта Пьесы недельной давности. А что тут такого? Если он не сбылся на прошлой неделе, это еще не значит, что он совсем уж плох!

Досаду вызывало лишь то обстоятельство, что при работающем Компьютере я бы смог распечатать любой свой прошлый Сценарий одним нажатием кнопки! Что ни говори, такое техническое устройство просто незаменимо для творческого процесса!

А это значило, что мне нужно срочно разыскать этого самого загадочного Отшельника!

Глава 8.

Свои поиски я начал с самого утра. Вернее, чуть только проснувшись и открыв глаза, лежа в кровати и глядя на свое собственное отражение на потолке, начал размышлять, как мне ловчее всего приступить к этому делу.

Стоило предположить, что Отшельник обитает в Желтом Секторе, иначе факт его существования стал бы известен мне гораздо раньше. Из обитателей Зеленого Сектора вряд ли кто-то всерьез интересовался этим персонажем, и имел о нем сколько-нибудь достоверные сведения.

О местообитании и повадках Отшельника должен был знать кто-нибудь из жильцов Желтого Сектора. Однако, я сам был плохо знаком с этой публикой, и до последнего времени не желал сводить с ней более тесного знакомства. Странные люди обитали в Желтом Секторе, и весь уклад их жизни был тоже весьма своеобразным.

Наиболее ярким представителем Желтого Сектора в моем сознании представал Шут. Весьма загадочная и странная фигура! Не говоря уже о характере его роли в Пьесе, сам он, как личность, создавал впечатление самое противоречивое. С одной стороны, он явно был не лишен остроумия, что, впрочем, ему и полагалось при его сценической должности. С другой же стороны, он весьма был расположен к неожиданным приступам депрессии. Причем переходы от безудержного веселья к глубинам уныния происходили у него порой настолько резко, что застигали его на самой середине фразы, которая, повторяя метаморфозы настроения своего создателя, тут же меняла свой характер, а затем и смысл. Эти внезапные приступы меланхолии могли столь же стремительно и непредсказуемо смениться конвульсиями бурного веселья, и чем чаще происходили в нем эти перемены, тем выше были пики радости, до которых он поднимался, и тем ниже глубины скорби, в которые он низвергался с этих вершин.

Общения с Шутом, насколько я знаю, стремились избежать решительно все. Мне иногда казалось даже, что шутовских эксцентричных выходок опасается и сам Король. С Шутом нельзя было находиться рядом достаточно долго — он начинал действовать на нервы. Да он и сам не искал никакой компании. Общество ему было нужно только для того, чтобы выкинуть очередную свою шутку, поразить всех присутствующих новой своей выходкой, возмутить общественное спокойствие, и тут же немедленно покинуть его, оставив всех в полном недоумении. Что творилось в глубинах его неспокойной души, не знал никто. Да никто и не хотел этого знать...

Был и еще один вызывающий любопытство персонаж, который никогда, на моей памяти, не появлялся на Сцене. Это был Дворник, которого изредка можно было видеть за исполнением своих прямых обязанностей. Именно этот персонаж регулярно протирал полы в коридорах нашего Зеленого Сектора, и смахивал пыль с зеркальных стен. Как и подавляющее большинство других второстепенных персонажей, Дворник был молчалив, и не проявлял особого желания общаться с "артистократией". Более того, мне всегда почему-то казалось, что он относится к нам, обитателям Зеленого Сектора, с каким-то высокомерным пренебрежением. При его скромном положении в общественной иерархии это выглядело, по меньшей мере, странно, но, тем не менее, это было так! Загадочным персонажем был этот Дворник, и от фигуры этой неуловимо веяло каким-то внутренним чувством собственного достоинства.

С пресловутым Дворником, я, волей случая, столкнулся прямо после завтрака, направляясь к себе в комнату. Повернув за угол коридора, я обнаружил там этого персонажа, сосредоточенно шурующего по полу коридора своей шваброй.

— Осторожно, вашебродие! — неожиданно остерег меня Дворник, не поднимая своей головы. — Ведро не опрокиньте!

Это предостережение оказалось кстати, ибо ведро с мутной, грязной водой, действительно, вдруг оказалось прямо у меня перед ногами.

— Спасибо! — поблагодарил я его за заботу, осторожно огибая препятствие, и размышляя, как бы половчее попытаться продолжить нашу почти завязавшуюся беседу.

— Да что Вы, вашебродие, это Вам спасибо! — достаточно охотно отозвался Дворник на мою последнюю реплику. — Мне за водой, изволите ли знать, не близко ходить приходится!

При этом он ни на мгновение не прекращал свои энергичные движения шваброй, не отвлекаясь даже на то, чтобы удостоить меня своим взглядом. Тем не менее, я решил не упускать случая завязать с этим персонажем какое-никакое общение.

— А что же так? — спросил я, лишь бы что-нибудь спросить.

Дворник вдруг прекратил свои действия, поднял голову, и с интересом взглянул на меня. Потом вдруг выпрямился во весь свой рост (подумать только, он оказался выше меня чуть ли не на полголовы!), оперся на свою швабру, и снова воззрился на меня своим взглядом. Его глаза, веселые, с явным намеком на издевательство, блестели искрами откуда-то из своих глубин.

— А где ж тут чистой воды-то взять? — вопросом на вопрос ответил Дворник. — Тут же сплошь благородные живут!

Я пожал плечами.

— Да вот, хотя бы, — и я сделал приглашающий жест в сторону своей комнаты. — У меня можете...

— Неужели? — Дворник, кажется, просто мне не поверил.

Я всем своим видом попытался продемонстрировать, что просто так свои слова на сквозняк не бросаю. Дворник как-то полусмущенно пожал плечами:

— А я бы воспользовался, если не шутите...

В общем, я позволил ему воспользоваться моим санузлом. Маркиза с молчаливым неодобрением отнеслась к вторжению в нашу комнату незваного гостя, но я жестами попытался погасить ее раздражение. Через минуту Дворник с ведром чистой воды покинул пределы нашего жилища, все еще недоуменно качая головой. С ним вместе в коридор вышел и я.

— Вот уж не думал! — прокомментировал работник швабры произошедшее. — Пособили вы мне, нечего сказать! Может, и я чем Вам помочь могу?

Этого я как раз и ждал.

— Есть такое пустяковое дельце! — отозвался я. И изложил Дворнику свою проблему.

— Конечно, знаю я этого Отшельника! — уверенно заявил Дворник. — Это же сосед мой! Проживает он в "два-один-три-девять"! Только он из своей комнаты никуда не выходит! Нужно Компьютер к нему нести!

— Как это — не выходит? Совсем?

— Да вот так, совсем не выходит! Так и сидит в своей комнате, в коридор носа не высунет. Одно слово — Отшельник!

Это Дворник сказал уважительно, можно даже сказать — с пиететом.

— Что же он, и не ест даже? — спросил я изумленно.

— А кто его знает! Не то, чтобы совсем не ест. К нему, как ни зайдешь — он все время чипсами хрустит. А вот откуда он берет эти чипсы — загадка!

Я попытался представить себе, сколь долго может нормальный человек питаться одними только картофельными чипсами. Получилось у меня — не слишком долго. Но тут, по-видимому, был совсем иной случай.

Сплошные загадки таила в себе личность Отшельника! И тем более во мне крепло желание скорейшим образом увидеть этого таинственного персонажа вживую, а если повезет, и пообщаться с ним. Как знать, возможно, что столь нетипичный образ жизни и поведения связан с каким-то его тайным знанием об истинной природе вещей и окружающего мира!

Из дальнейшей беседы с Дворником выяснилось, что мне никаким образом не удастся заманить этого таинственного человека к себе — ни чипсами, ни "понтами".

По всему выходило, что мне придется отправиться к Отшельнику собственнолично, да еще и нести свой Компьютер! Впрочем, несколько вдохновило меня то, что Дворник любезно согласился сопроводить меня в этом путешествии, как только закончит свою работу. Я, со своей стороны, еще раз предоставил ему возможность воспользоваться моим санузлом в технологических целях, скрепляя завязавшееся знакомство.

Уже через полчаса я, с Компьютером в руках и Дворником в попутчиках, пересек безлюдное в это время дня пространство Центрального Зала, и вторгся в пределы Желтого Сектора.

Здесь я был всего второй раз в жизни. Шагая по коридору с бледно-желтыми стенами, я вспоминал свои не слишком приятные впечатления от первого своего посещения этого уголка мира.

Впрочем, в этот раз все было куда пристойнее. Никто не шумел и не ругался. И пол в коридоре был чище, и надписей на зеркальных стенах уже не наблюдалось. Только освещение было все таким же тусклым, как в прошлый раз.

Я сообразил, что и здесь, в этом Секторе мира, за чистотой в коридорах должен следить все тот же Дворник. На эту тему он охотно дал мне свои пояснения.

— Вообще-то мир слишком большой, чтобы все время в нем возможно было идеальную чистоту поддерживать. Поэтому, приходится мне в основном Центральный Зал убирать, и его окрестности. Прямо с самого утра. Вы еще спите, а я в это самое время вовсю работаю, чтобы к началу дня ничто не омрачало вашего творческого существования. В Обеденном Зале вашем тоже пол протирать приходится ежедневно, но это наоборот, вечером. Два раза в неделю пылесосить в Гостиной. Коридор Зеленого Сектора тоже два раза в наделю уборке подлежит. А вот Желтый Сектор — уж как получится. Откровенно говоря, я здесь вообще могу не убирать — от этого моя зарплата не зависит. Главное, что от меня требуется — чтобы общественные места в порядке и чистоте содержались! Так что, выходит, уборка Желтого Сектора — это моя личная инициатива, добровольная бесплатная работа, на благо местного населения!

И Дворник всем своим видом призвал меня отдать должное этой своей благородной инициативе. Что я немедленно и сделал.

Тем временем, судя, по номерам на дверях, мы вплотную приблизились к обиталищу таинственного Отшельника.

— Вот здесь он и живет! — сказал мне Дворник, указывая на дверь с цифрами "2139".

И, нимало не смущаясь, без всякого предупредительного стука, распахнул передо мною дверь, вполне по-хозяйски приглашая меня внутрь.

Я переступил порог комнаты и с любопытством огляделся. В помещении царил просто чудовищный беспорядок, на фоне которого, вполоборота к нам, за письменным столом сидел небрежно небритый и чрезвычайно лохматый человек. На наше появление он не обратил никакого внимания, целиком сосредоточив его на экране Компьютера. Пальцы рук нервно бегали по клавиатуре, но и это движение не могло отвлечь его напряженного взгляда от монитора.

— Эй, Отшельник! — обратился к нему Дворник прямо с порога. — Я к тебе клиента привел!

Этот достаточно громкий окрик опять же не послужил для Отшельника причиной отвлечься от своего таинственного занятия. Я уже подумал было, что ничто в этом мире не способно добиться хотя бы мимолетного внимания этого человека. К счастью, оказалось, что это не так.

— Клиента? — с солидным запозданием, но все же отозвался хозяин этого странного обиталища, продолжая, впрочем, яростно лупить пальцем правой руки по одной и той же кнопке клавиатуры. — Это хор... рошо! Это весьма кстати... Чего он хочет?

Дворник пихнул меня в бок, подвигая на более активное участие в разговоре.

— Да вот, хотел Компьютер свой проверить... На предмет функциональной пригодности... — промямлил я, чувствуя некоторую неловкость своего здесь пребывания.

— Проверить? Годится! Пять "понтов"!

Все это Отшельник говорил отрывочными фразами, ни на секунду не отрываясь от своего таинственного занятия.

— Оставляй свой Компьютер, завтра будет готово! — продолжил Отшельник, напряженным взглядом уперевшись в экран, и отчаянно колотя по клавишам.

Я взглянул на Дворника. Тот только молча развел руками — мол, что уж тут поделаешь?

Я, тоже молча, поставил свой Компьютер там же, где и стоял, то есть на пол.

— Так значит, завтра можно зайти? — спросил я напоследок у хозяина комнаты.

— А? — отозвался Отшельник. — Нет! Завтра будет готово. Забрать — послезавтра!

Логического обоснования подобного ответа я не стал требовать. Я просто вышел в коридор, вместе с Дворником.

— Вот такой он у нас странный! — как бы извиняясь, объяснил мне Дворник. — Что тут поделаешь?

Поделать, действительно, было нечего. Тем не менее, выходило так, что весь остаток дня у меня оказывался свободным. В то же время Дворник, как мне казалось, вроде не торопился избавиться от моего общества.

— Так, значит, вы вот тут так и живете? — спросил я, оглядывая бледно-желтые стены коридора, и соображая, как бы с наибольшей пользой распорядиться своим свободным временем.

— Да, — ответил мне Дворник, глядя прямо мне в глаза. — Так и живем!

— А я, признаться, нечасто тут бывал, в вашем Секторе.

— Да, что и говорить, у нас тут достопримечательностей мало. Да и народ живет, прямо скажем, всякий! В общем, лишний раз к нам заходить не стоит!

Я вспомнил, что именно здесь, в Желтом Секторе, проживает еще один персонаж, с недавнего времени вызывающий самый живой мой интерес.

— А где у вас тут Гадалка проживает? — спросил я у Дворника, как бы между прочим.

— Неужели к ней интерес имеете? — удивился Дворник.

— Да так, хотелось побеседовать с ней на темы мироустройства, — неожиданно для самого себя я сразу же выложил ему суть моего интереса.

— Эвон как! — с видимым любопытством отозвался мой собеседник. — Мироустройством, значит, интересуетесь?

— Да, немного. Хочется, все-таки, знать, как и что в этом мире устроено...

Дворник оглядел меня с каким-то новым своим интересом.

— Занятно! — сказал он. — С Вами, Рыцарь, должно быть, интересно было бы потолковать! Вы бы зашли как-нибудь ко мне в гости! Если соизволите, конечно. Я тут рядышком живу, в "два-один-четыре-один". Вон она, дверь-то моя! Побеседовали бы о жизни, потолковали бы о мироустройстве...

Я не стал отказываться. Пообещал Дворнику, что непременно зайду, и что побеседуем, и что потолкуем.

— А Гадалка, — сказал мне Дворник. — Живет немного дальше по коридору. Вон там, за поворотом. Вы ее комнату сразу заприметите — у нее над дверью черная шелковая лента висит.

— А для чего это? — спросил я удивленно.

Дворник только пожал плечами.

— Кто ее знает? Вообще эта дама очень загадочная. На людях ее почти что и не видно, а если и появляется, то не иначе, чем в длинных черных одеждах. Закутается в них с ног до головы, и идет, полами своей одежды пол подметает. И лицо свое всегда в капюшоне прячет, только глаза разглядеть и можно. Зыркнет, бывало, из под своего капюшона, да так, что душа в пятки!

Дворник замолчал ненадолго, брезгливо передернувшись от своего же собственного рассказа.

— Лично я стараюсь держаться от нее подальше, — продолжил он, наконец. — Говорят, что она, Гадалка, все про всех знает. Прошлое, настоящее и будущее любого человека. Только взглянет на него — и все, привет! Весь уже ты у нее, как на блюде. Все твои душевные тайны, все заветные мечты — все перед ней, и ничего утаить нельзя!

— Ну, это у ней в Пьесе роль такая... — заметил я неуверенно.

— Роль — оно конечно, роль — это само собой... В общем, не связывались бы Вы с ней. А то еще, чего доброго, напророчит чего-нибудь. Она ведь никогда ничего хорошего не пророчит, а все какую-нибудь гадость...

— И что, сбываются ее пророчества?

— Да кто его знает? Столько в них тумана, что и не разберешь, о чем это, о ком это... Но все равно — неприятно!

Несмотря на такие предостережения, от своего намерения я решил не отказываться. Вплоть до того момента, когда уже стоял у двери, вдоль косяка которой, в полном соответствии с описанием Дворника, струилась в легком движении коридорного воздуха, черная шелковая лента.

Стоя прямо напротив двери в комнату Гадалки, я внезапно ощутил какую-то робость, и уже начали одолевать меня сомнительные мысли. Так и стоял я в преддверии чего-то неведомого и таинственного. Стоял, возможно, в одном только шаге от познания истины. Решиться сделать этот последний шаг оказалось труднее всего.

Поколебавшись еще немного, я все же заставил себя постучать в дверь комнаты. И с замиранием сердца прислушался к ответу.

Ответом мне была тишина. Так я и стоял, внимая этой тишине, и не зная, что же мне предпринять дальше. Стучать повторно я уже не решился. Но в тот самый момент, когда я решил потихоньку удалиться отсюда, из-за двери вдруг послышалось:

— Войдите!

Это был тот самый скрипучий голос Гадалки, который мне уже доводилось слышать. Причем сейчас, как мне кажется, в нем явно прибавилось скрипучести...

Помедлив еще секунду, я осторожно открыл дверь, обнаруживая за ней почти непроглядный сумрак. В нос мне тут же ударил какой-то на редкость едкий запах.

В крайней нерешительности вступил я в сумрак помещения. И остановился на пороге, тщась что-нибудь разглядеть внутри.

-А, это Рыцарь Макмагон, собственной персоной! — скрипучим голосом Гадалки приветствовала меня темнота. — Давно уже я ожидаю твоего прихода!

Только несколько мгновений спустя я, наконец, смог различить смутные контуры человеческой фигуры, сидящей в глубине помещения.

— Здравствуйте, — сказал я кротко, совершив почтительный поклон.

— Хорошее пожелание! — отозвалась фигура загадочно. — Многим оно оказалось бы кстати!

Я решительно не знал, что мне делать дальше.

— Вижу! Вижу, что ты давно уже ищешь встречи со мной! — завывающе возвестил голос из темноты.

На всякий случай, я не стал этого отрицать.

— Тогда прошу, проходи к столу! — последовало приглашение.

В тот же миг сумрак комнаты озарился дрожащим светом — Гадалка, чиркнув спичкой, последовательно зажгла четыре свечи, стоящие на столе.

В таком вот колеблющемся свете я смог, наконец, рассмотреть помещение, в котором оказался. В обстановке комнаты сразу же бросалось в глаза полное отсутствие зеркал. Вернее, они наверняка здесь имелись, как и во всякой другой жилой комнате, однако поверхность их была занавешена какой-то темной материей. И даже под потолком висел некий полог из черной ткани, на первый взгляд весьма сомнительный с точки зрения надежности. Такая тотальная драпировка комнаты, несомненно, при обычном освещении вызывала бы весьма удручающее впечатление. В неясном же свете свечей, не могу не отметить, убранство комнаты выглядело весьма таинственным и даже зловещим.

Хозяйка этого странного помещения, как оказалось, даже в собственном своем обиталище не изменяла своему стилю одежды. С ног до головы была облачена она в бесформенные черные одеяния, и только из недр накинутого на голову капюшона сверкали ее черные глаза.

Встречая эту женщину на просторах мира, всякий бы отметил странность всего его облика и манеры поведения. Но здесь и сейчас она более всего походила на того, кто способен безошибочно угадывать грядущую судьбу этого мира и отдельных ее обитателей.

Немного робея, я приблизился к круглому столу посреди комнаты, и присел на краешек стула, стоящего поблизости. Гадалка внимательно посмотрела мне прямо в глаза, и, неожиданно выкинув свою руку вперед, стремительно провела ладонью по моим волосам, от одного уха до другого:

— Амха, бамха, моанмха, — быстро, но отчетливо прошептала при этом она.

— Что? — переспросил я, немного отпрянув. Я, конечно, пытался морально подготовиться ко всякого рода ожидающим меня здесь неожиданностям, но оказалось, что тщетно.

В это время Гадалка, продолжая водить уже двумя своими руками у меня над головой, продолжала что-то пришептывать, уже себе под нос. Вдруг она ловким движением вырвала у меня с головы один волос (я чуть было не вскрикнул от неожиданности, но вовремя смог взять себя в руки). И тут же мой волос прямо на моих глазах был сожжен в пламени одной из свечей. По комнате распространился еще один резкий, неприятный запах. Я поморщился. Но именно сейчас Гадалка приобрела более-менее уравновешенный вид.

— Все, злые мысли изгнаны, недобрые помыслы сгинули! — нараспев произнесла она, смотря мне прямо в глаза, и как-то сокрушенно качая головой — вот, мол, с какими черными намерениями, случается, люди ко мне захаживают!

— Я и не... — попытался я оправдаться, но этого мне не удалось. Гадалка подалась вперед, и закрыла мой рот своей ладонью.

— Знаю, знаю! — сказала она мне тоном, не предполагающим в этом сомнений. — Все про тебя знаю! Что думал, чего не думал, о чем и думать не думаешь...

Такое заявление повергло меня в панику. Впрочем, своего волнения я постарался не выдавать хотя бы внешне, отчаянно надеясь, что таинственные способности Гадалки имеют хоть какой-нибудь предел.

— И пришел ты ко мне затем, чтобы узнать свое будущее! — продолжала Гадалка, глядя мне в глаза и совершая над моей головой какие-то пассы руками.

— Будущее, конечно, хорошо, — проговорил я, несколько не своим голосом. — Но меня интересовало несколько другое...

Эта фраза произвела на Гадалку весьма неожиданный эффект. Она вдруг на полужесте прекратила все свои таинственные движения руками, и даже взгляд ее вдруг лишился загадочной пелены. Она откинулась назад на своем стуле, и теперь взирала на меня с некоторым сомнением или даже подозрением. Которое я, впрочем, постарался тут же рассеять:

— Я пришел поговорить вообще, о мироздании... О том, из чего мир состоит...

Гадалка скорбно покачала головой.

— Вот оно что! — весьма театрально, звучно и тягостно возгласила она. — Жаждешь приобщиться к эзотерическим тайнам?

Я несмело кивнул.

— Желаешь постигнуть сокровенные законы мироздания, сокрытые от посторонних умов?

Я неуверенно пожал плечами.

— Разбудить вихрь оккультных энергий, возмутить спокойствие магнетической субстанции?

Я сидел, вовсю хлопая глазами и мало что понимая.

— Это обойдется тебе в три раза дороже! — наконец, объявила Гадалка. Я снова кивнул, давая понять, что ничто не сможет остановить меня в стремлении к запретному знанию. Гадалка же в это время продолжала разглядывать меня в упор. Это не слишком было приятно, особенно в сочетании с подозрениями, что сейчас она читает все мои мысли, как открытую книгу. Мне очень не хотелось быть открытой книгой.

Наконец, прорицательница отпустила мою душу из цепких своих объятий, и зловеще произнесла:

— Хорошо... Запретное, так запретное...

У меня по спине пробежал холодок. Но отступать было уже поздно. Гадалка уже приступила к каким-то своим таинственным приготовлениям. Стремительно поднявшись со своего стула, она обошла меня сбоку, и вдруг, безо всякого предупреждения, накинула мне на глаза кусок какой-то мягкой ткани.

— Так надо! — категорично заявила она в ответ на мой безмолвный протест, и завязала повязку на затылке.

После этого о характере остальных ее действий мне оставалось лишь догадываться по отрывочным звукам, весьма неопределенного характера.

Так продолжалось минут пять, и за это время я еще раз успел ощутить всю глупость своего положения.

— Снимай повязку! — приказала Гадалка. Я немедленно выполнил распоряжение.

Гадалка все так же сидела у стола, но теперь в ее руках были, как я сначала подумал, игральные карты. Но оказалось, что это не совсем карты — по крайней мере, таких я еще никогда не видел. Гадалка ловкими движениями рук разложила их на черном бархате стола, и я смог разглядеть изображенные на них таинственные символы. Я узнал их, я их уже видел, хотя смысл этих символов до сих пор был мне неведом. Очень уж похожи они были на простые буквы, но схожесть эта, как я догадывался, была обманчивой.

Еще большую загадку таила в себе выложенная Гадалкой конфигурация карточек, образующая следующую последовательность изображенных на них символов:

"T""H" "E" "A" "T" "E" "R" "H"

Человек несведущий мог бы предположить, что здесь изображено некое трудночитаемое слово, иные из букв которого изображены неправильно. Но я знал, что это не так! Или не совсем так. Я уже видел такую последовательность этих самых символов, и даже вспомнил, где я ее видел! Именно — на конверте с экземпляром утвержденного Сценария Акта Пьесы! На Синей Печати!

"Ага, вот оно! — подумал я, холодея от любопытства, — Может быть, сейчас все и разъяснится!" Я чувствовал, что сейчас нахожусь на пороге великого открытия, раскрытия одного из величайших таинств мира!

— Это, — со значением пояснила Гадалка, указывая на выложенную композицию символов, — экзотерическое обозначение нашего мира.

— Там ведь еще какие-то символы имеются, — решил проявить я свою осведомленность.

— В данном контексте они несущественны, — авторитетно заявила Гадалка.

Я не нашелся, что на это возразить. Тем временем, Гадалка продолжала:

— Если подвергнуть данное сочетание символов Правилу Кабализации...

— Как? — не удержавшись, переспросил я.

— Кабализации, — отчетливо и веско повторила Гадалка, всем своим видом показывая, что в дальнейшем ей хотелось бы избежать таких неорганизованных выкриков с мест.

— Итак, если подвергнуть данное сочетание символов Правилу Кабализации... — и она, на мгновение простерев свои руки над столом, опустила их на карточки и произвела какие-то неуловимые манипуляции. — То получится следующее...

Ее руки покинули стол, и теперь моему взору предстали те же самые карточки, только в несколько другом порядке.

"T""H" "E" "E" "A" "R" "T" "H"

Некоторое время я взирал на это новое сочетание символов, тщетно стремясь постичь их великий смысл.

— Ну, и что? — спросил я, так и не дождавшись ни просветления, ни пояснений Гадалки.

— Это великая эзотерическая тайна! — проскрежетала Гадалка, принимая вид таинственный и неприступный. И даже закрыла глаза, чтобы ничто в этом мире не мешало ей соприкасаться с гранями реальности, ведомыми только ей.

— Непосвященному эта тайна не может быть раскрыта! — объявила она, не открывая своих глаз, и каким-то не вполне своим голосом. Потом все-таки распахнула одно веко, оценивающе смерила меня своим полувзглядом, и добавила. — По крайней мере, за такую плату...

Наверное, это ее последнее замечание и переполнило чашу моего терпения. Все эти фокусы со свечами, картами и завываниями вдруг предстали в моем сознании совсем в другом, отнюдь не таком уж таинственном свете. Как будто неожиданно из всего этого действа исчезли все декорации, маски и прочая бутафория, и осталась только она — жалкая актриса, отчаянно пытающаяся играть роль, которую сама не понимает.

Я встал со своего места, и не говоря больше ни единого слова, немедленно и решительно покинул эту комнату.

Глава 9.

Но на этом мои приключения в этот день не кончились.

Буквально выскочив из комнаты Гадалки, я спешным шагом направился по коридору в обратном направлении, стремясь уйти побыстрее и подальше от сомнительного притона, в котором только что побывал.

И тут, за углом коридора, я нос к носу столкнулся с Шутом. Он как будто специально дожидался меня здесь.

Шут, не церемонясь, схватил меня за ворот моего камзола. Широко раскрытые глаза его, с блуждающими большими зрачками, выражали то ли страх, то ли ярость.

— Шпионишь за мной? — спросил он меня шипящим свистом, еще более округляя свои глаза.

— Нет, — честно признался я. — Что за вздор! Просто прогуливаюсь по коридору.

Хитро сощурив свои глаза, Шут посмотрел на меня с большим недоверием, с нескрываемым подозрением.

— Что за вздор! — прошипел он, явно передразнивая мои интонации. — Какие дела могли привести Рыцаря Макмагона в Желтый Сектор? Это не место для "просто прогулок по коридору"! Быть может, ты ищешь здесь сомнительных развлечений? Решил "облагодетельствовать" своим вниманием и "понтами" Субретку?

— Нет, я здесь не для этого! — решительно объявил я ему, освобождая свое горло от его захвата.

— А что же тогда? — Шут приобрел еще больше подозрительности. — Здесь просто так не прогуливаются! Тем более, такие благородные персонажи, вроде тебя. Таким сюда вообще совать свой нос не рекомендуется. Здесь таким не место, здесь таким морду набить могут! Так разукрасят физиономию, что никакого макияжа не потребуется — хоть сейчас на Сцену!

— Это за что это?

Шут расплылся в скабрезной улыбке:

— Если тебя интересует повод, то здесь тебе с удовольствием предоставят право выбрать его по собственному вкусу!

Он явно издевался надо мной.

— А таким, как ты, здесь морду набить не могут? — спросил я у Шута.

На это он неожиданно горько усмехнулся, обнажив свои желтые зубы:

— Таким, как я, морду готовы набить везде! — ответствовал он гордо.

— Неужели? — удивился я. Хотя, конечно, удивление мое было деланным. Этот тип всем поведением своим как будто сам нарывался на неприятности, и нескольких минут общения с ним вполне могло бы хватить, чтобы ощутить к нему самую острую неприязнь.

— Объясните комедианту, — притворно заканючил Шут. — Для чего Вы здесь? Не мучайте бедного Шута загадками, — почти пропел Шут, все так же внимательно всматриваясь мне в глаза, и при этом стремительно меняя свои лицевые гримасы. — А то он Вас самих замучает своими глупыми шутками!

Смутил он меня этими своими речами, и я не нашел ничего лучше, чем сразу же признаться в цели моего посещения Желтого Сектора.

— Ходил к Гадалке, — сообщил я Шуту.

— Ты веришь в гадания? — изумился Шут.

— Теперь — нет!

Он рассмеялся:

— Да, за этим товаром сюда действительно являться не стоило!

В течение всего этого разговора меня не покидало ощущение, что Шут, в такой вот странной манере общаясь со мной, в это же время внимательно меня изучает, как-то оценивает. Впрочем, так ли это, мне, по большому счету, было не интересно. Я просто решил оставить его общество, и продолжить свой путь, что самым решительным образом и продемонстрировал ему.

Но Шут вдруг судорожно схватил меня за рукав камзола.

— Погоди! — почти что попросил он меня.

Я взглянул в его глаза, и уже не застал там ни подозрительности, ни издевательских искр. Взгляд Шута, хотя и был мутным, более всего выражал какую-то тоску и немую мольбу.

— Пойдем-ка со мной! — предложил он мне, ухватывая мой рукав покрепче, и настоятельно потянул куда-то в сторону. Откуда ни возьмись, здесь обнаружился вход в какой-то темный узкий коридор.

— Я никуда не пойду! — оттолкнул я его руки.

— Эй! — он отступил, как будто в крайнем изумлении таким моим поведением. — Ты веришь во всякую чушь, вроде гаданий, и отказываешься поучаствовать в истинном волшебстве?

Если Шут и не знал, чем меня можно заинтриговать проще всего, то он угадал. "Истинное волшебство!" О чем это он говорит? Вполне вероятно, что это очередное какое-нибудь жульничество. Хотя по интонации Шута меньше всего можно было подозревать, что он готовится ввергнуть меня в сети какого-то сознательного обмана. Он сказал об этом так, как будто сам искренне верил в это самое "истинное волшебство" — настолько неподдельным мне показалось благоговение в его голосе. Впрочем, стоило ли верить Шуту? Есть ли хоть одно слово в нашем с ним разговоре, в которое он вложил ровно столько смысла, сколько тому полагалось?

Но почему бы и нет? Пусть даже это приключение не станет забавным, в любом случае, оно только обогатит мой жизненный опыт. "Ладно, — решился я, — будь что будет, ринусь опять в сумрак неизвестности!"

И я позволил Шуту увлечь меня во мрак этой самой неизвестности. В этом мраке мы сделали ровно двенадцать шагов — я считал их на всякий случай. На двенадцатом шаге мы остановились. Никакой потаенной комнаты в этом коридоре не оказалось, да и был ли это конец коридора — тоже было неизвестно.

— Пришли, — сказал Шут.

Я оглянулся назад — свет коридора сиял узкой полосой на фоне окружающей его непроглядной тьмы. Куда это мы пришли? Между тем почти невидимый мне Шут шевелился и шебуршал где-то совсем рядом, совершая какие-то активные, но совершенно неведомые мне действия.

— Да ты садись! — сказал он мне, наконец.

Садиться? Куда?

— Прямо сюда, — пояснил он мне, еще не дождавшись моего вопроса. — На корточки!

Я присел на корточки. Постепенно глаза мои начали привыкать к окружающей меня темноте, и я различил силуэт Шута, который, как оказалось, уже сидел прямо напротив меня, и в точно такой же позиции. Он, насколько я смог рассмотреть и расслышать, деловито мусолил в своих руках что-то бумажное.

Я решил ничем не обнаруживать своего нетерпения или же недоумения.

— Вот! — наконец произнес Шут удовлетворенно. — Готово!

— Что готово? — осведомился я.

— Готово!— еще раз повторил он, прежде чем снизошел до объяснений. — Это — билет в иные миры. Пропуск в иное измерение. В мир смелых мечтаний и иллюзии. В мир фантазий и грез. Ты готов к путешествию?

Я не сразу нашелся, что сказать по этому поводу.

— А что, — спросил я, наконец. — Разве существуют такие миры?

— Конечно! — убежденно ответил Шут. — Такие миры существуют, только о них мало кто знает. И это хорошо! Я люблю бывать там один, тогда там не так тесно, как могло было быть.

И он чиркнул спичкой. Яркий свет ее пламени выхватил из окружающей темноты его лицо — с полуприкрытыми глазами, и с папиросой в зубах. Очень выразительна была его физиономическая картина, и было написано на ней какое-то предвосхищение, томное ожидание чего-то очень желанного.

Шут поднес огонь к папиросе, и не спеша раскурил ее. В воздухе явственно раздался незнакомый мне доселе резкий запах.

Огонь спички погас, и теперь в темноте осталась только яркая точка раскуренной папиросы. Шут долго молчал, потом я вдруг услышал его протяжный выдох — как будто до этого он сидел, задержав свое дыхание. Впрочем, оказалось, что так оно и было. Все это я понял из объяснений, которыми он начал снабжать меня немного погодя. Когда объяснял, как следует курить эту папиросу.

Шут предложил мне попробовать. Я взял папиросу в свои руки, а потом и в рот. Я попытался осторожно затянуться, и... не сдерживаемый ничем кашель вырвался у меня изнутри! Ну и гадость!

— Дай сюда! — Шут решительно отобрал у меня папиросу, которую я чуть не уронил на пол. — Сказал бы сразу, что не умеешь...

И, не тратя время на дальнейшие разговоры со мной, сделал еще одну глубокую затяжку.

Откашлявшись, в своем рту я обнаружил неповторимо гадостное ощущение, от которого захотелось тут же избавиться.

Шут, насколько я мог различить в темноте, смотрел на меня с нескрываемой усмешкой.

— Не всем дано проникнуть за завесу... — медленно и тихо проговорил он. Потом, как бы спохватившись, вновь протянул мне папиросу.

— Еще раз попробуешь?

Я отказался. Может быть, мне и любопытно было бы увидеть, что там, за этой завесой, но... сейчас что-то не очень этого хотелось. И вообще, не пойти ли мне отсюда, оставив Шута наедине с его внутренними ощущениями?

Но как только я собрался встать на ноги, цепкая рука Шута снова схватила меня за локоть.

— Не... уходи... — раздался его тихий, медленный шепот, и в его интонации я услышал чуть ли не мольбу. — Попробуй еще раз!

И он снова начал тыкать мне под нос свою вонючую самокрутку. Я снова решительно отверг ее. Но не стал покидать своего места, снова усаживаясь на корточки напротив Шута. Шут, прикрыв глаза, произнес вяло:

— Вот оно как! Если Шут, то значит, гадость! Если Шут, то и шут с ним!

В голосе его можно было различить глубокую обиду. На кого? На меня? Обижаться на меня у него было меньше всего оснований.

— А ты знаешь, как меня зовут? — спросил он меня неожиданно.

Я пожал плечами. Мол, кто же этого не знает?

— Ну? — спросил он выжидательно.

— Известное дело, — ответил я. — Тебя Шутом звать!

— Вот! — констатировал он, обращаясь куда-то в пространство. — Что и требовалось... А у меня, между прочим, кроме этого, еще и имя есть! — вдруг повысив голос, почти выкрикнул он.

Я честно признался ему, что не знал этого. Шут, наблюдая сквозь полуприкрытые веки мою недоумевающую реакцию, сделал еще одну глубокую затяжку.

— У меня... имя... есть, — медленно выдохнул он, и забылся на несколько секунд. Я все гадал, хорошо ему в этот момент, или плохо.

— И какое имя? — спросил я вежливо.

Наверное, именно от меня он и ждал вопроса.

— Ньюйорик! — ответил он. — Меня зовут Ньюйорик!

— Хорошее имя! — поспешил отозваться я. — Звучное такое!

Шут значительно покачал своей головой.

— Звучное... Только никто из этих... его не знает! И никто не хочет знать! Кому нужно знать имя Шута? Да и нужно ли Шуту какое-то имя? Кому вообще интересен Шут, кроме тех эпизодов на Сцене, когда он разнообразит игру серьезных, всеми уважаемых персонажей?

Я промолчал в ответ. Шут же совершил еще одну неспешную затяжку. Закрыл глаза, выпустил дым, а потом продолжил:

— Поначалу мне очень даже нравилось играть свою роль, — говорил он неестественно растягивая слова и фразы. — Больше всех моя роль забавляла меня самого. Знаешь ли, валять дурака на Сцене — это очень даже весело! Для этого совсем не надо быть таким уродом, как... Изображать из себя что то значительное, чем ты на самом деле не являешься... Я даже чувствовал некое свое превосходство перед всеми остальными — перед Королем без Королевства, перед Генералом без армии, перед какой-нибудь напыщенной особой, воображающей себя верхом совершенства из-за того, что она популярна в глазах десятка похотливых самцов...

Он надолго замолчал, как-то судорожно втягивая в себя дым своей папиросы. Вобрав его в себя, он откинул свою голову назад, и некоторое время сидел так, не открывая глаз. Потом, наконец, выдохнул, и заговорил снова:

— А потом я понял, что все не так просто. Что моя роль тоже имеет свои рамки, в которых я оказался заперт. И теперь, если я захочу сказать со Сцены что-нибудь всерьез — кто мне поверит? Кто поверит Шуту?

Он снова затянулся, докуривая папиросу до конца.

— Эх! — сказал он неожиданно громко и очень весело. — Все мы играем одну и ту же роль! И какая разница, что мы сами пишем ее Сценарий? Нам не прыгнуть выше головы, и другой роли в этой жизни мы сыграть уже не сможем! Разве не обидно?

Впрочем, и на этот свой вопрос он уже не требовал ответа. Глаза его закрылись, а голова упала на плечо. Все его тело как-то обмякло и потеряло жизненность. Шут был уже не здесь, он уже проник за свою невидимую завесу, и блуждал где-то там, на ведомых только ему иллюзорных просторах. Или..?

Охваченный внезапным чувством тревоги, я подался вперед, вытянул руку, и тронул Шута за плечо. Реакции не было. Я встряхнул его, и только сейчас добился от него явных, и до крайности неприятных проявлений жизни.

— Оставь... меня... в покое! — его тихий возглас был полон какой-то усталой злобы. — Я... мертв...

Моего участия ему больше не требовалось. И не было надобности больше в моем присутствии. Я молча встал на ноги, повернулся лицом к свету и направился к выходу. За моей спиной Шут все еще продолжал свой то ли монолог, то ли диалог с чем-то неведомым.

— Я... мертв... Я давно уже... мертв... Но никому... это не... интересно...

Оборачиваться я не стал.

Возвращался я к себе в комнату в самом скверном расположении духа. Во рту было гадко, и все время хотелось куда-нибудь сплюнуть ядовитую слюну. И я бы обязательно сделал это, если бы не уважение к работе Дворника.

Я провел в Желтом Секторе едва ли больше двух часов, но за это время успел насмотреться на здешних персонажей вволю. Тот же Дворник, пожалуй, оказался наиболее приятным из них.

Покидая пределы Желтого Сектора, я с большим неудовольствием вспомнил, что мне в ближайшее же время предстоит совершить сюда еще один поход — за своим Компьютером.

Вечером на Церемонию Закрытия я не пошел. Сдал свой вариант Сценария Акта Пьесы загодя, специально ради того, чтобы не избежать личного участия в помпезном ритуале с Черным Ящиком в центре внимания. Я чувствовал, что просто физически не смогу вынести этого зрелища.

Да что там — на сам мир, который вроде бы уже успел притвориться таким родным, и таким понятным, отныне я не мог глядеть иначе, как с некоторым подозрением. Слишком много в нем обнаружилось несообразностей. Совершенно уже не понимал я, во что можно, и во что нужно верить в этом странном мире.

Спроси у любого здешнего обитателя в более или менее официальной беседе — что для тебя есть такое Пьеса? И каждый тебе с готовностью, бодростью и энтузиазмом ответит в том смысле, что Пьеса — это величайшее дело его жизни, и высшая форма общественной самореализации. Заглянешь ему в глаза, и убедишься, что он, действительно, свято верит во все то, что говорит!

А попробуй поговорить с этим же актером более проникновенно — тут же обнаружится иное отношение. "Да это всего лишь Пьеса!" — небрежно махнет он рукой. Как бы показывая, что настоящие, глубоко индивидуальные грани его личности далеко выходят за плоский образ его персонажа на Сцене. И опять в его глазах — ни тени сомнения в своих собственных словах!

Как им удается сочетать два таких диаметрально противоположных отношения к такому явлению общественной жизни? Или же в этом и заключается весь артистизм их творческой души?

В среду я, промаявшись без дела половину дня, неожиданно для себя почувствовал желание снова посетить Желтый Сектор. Странное желание, учитывая вчерашние мои впечатления.

Впрочем, не сам Желтый Сектор интересовал меня, а один из конкретных его обитателей — Дворник. Этот персонаж, как мне показалось, проявил искренний свой интерес к предмету моих размышлений и интеллектуальных поисков. Как знать, может быть, у него имеется на этот счет какая-нибудь своя нетривиальная идея? Кроме прочего, именно Дворник имел шанс изменить мое почти уже сложившееся негативное отношение к обитателям Желтого Сектора в лучшую сторону.

Среда, насколько я понял из вчерашнего рассказа Дворника о самом себе, являлась для него выходным днем. Выходной был и у меня, и вряд ли стоило упускать такое удобное стечение обстоятельств. Сразу же после обеда, прямо из Обеденного Зала, я направился в противоположную от нашего Зеленого Сектора сторону.

В ответ на мой стук, Дворник распахнул передо мною дверь, и, с некоторым удивлением оглядев меня, молча отпрянул в глубины своей комнаты, приглашая меня войти внутрь.

Я вошел, и с некоторым любопытством огляделся по сторонам.

Комната Дворника по размерам несколько уступала моей. Впрочем, насколько я мог судить, это была типичная комната Желтого Сектора.

В комнате царил страшный беспорядок. Все настенные зеркала в комнате были небрежно занавешены какими-то бесформенными разноцветными кусками материи. Постель была не застлана, и не слишком свежее белье являло себя моему взору. Присутствия Компьютера в комнате не наблюдалось. Письменный стол был завален листами бумаги, разбросанными по нему в большом беспорядке, стопками книг, иные из которых были раскрыты, как будто хозяин комнаты читал их все одновременно.

На остальном, весьма небольшом пространстве комнаты, хаос царил безраздельно. Между двумя стульями, перегораживая комнату надвое, на высоте в половину человеческого роста был растянут кусок какой-то плотной ткани черного цвета. Что находилось по ту сторону этого матерчатого предела, можно было рассмотреть, только глядя на зеркальный потолок, что я, впрочем, не торопился делать. Поскольку и в обозримой части комнаты располагалось живописное сборище самых разных предметов. Какие-то подушки и одеяла соседствовали тут с разноформатными картонными коробками, иные из которых были пусты, а о содержимом других приходилось лишь догадываться.

Ступить на чистое пространство пола представлялось делом непростым.

Видя мою реакцию, Дворник поспешил принести мне свои извинения.

— Вам, должно быть, непривычно наблюдать такой беспорядок? — спросил он, вступая в борьбу с этой стихией, преимущественно при помощи ног. Я не стал этого скрывать:

— Да, — сказал я. — Зрелище неожиданное. Особенно — в комнате у Дворника!

Он посмотрел на меня с веселым интересом.

— У Вас тонкий юмор! — заметил он. Я пожал плечами — вряд ли это был юмор. А он все бормотал:

— Слышали, небось, шутку, про Дворника? Говорят, что он сам и мусорит в коридорах больше всех, с тем, чтобы набить цену своей работе? Чтобы возбудить общественный интерес к чистоте и повысить свой социальный статус и денежное вознаграждение?

Я признался, что подобный анекдот слышу впервые.

Между тем, Дворнику удалось оттеснить картонные коробки в дальний угол, после чего он предложил мне сесть на одну из лежащих на полу подушек. Я, решив ничему не удивляться, принял это предложение, после чего хозяин комнаты, вслед за мной, оседлал другую подушку. И заглянул мне в глаза.

— Не люблю я стульев! — признался он мне проникновенно. — Они такие неудобные!

Такого рода заявление я услышал впервые, и, помимо своей воли, тут же нарушил только что данное самому себе обещание. Заметив мое удивление, Дворник пояснил свою мысль:

— Стул — это ведь очень неудобная штука! Сидячая поза, конечно, хороша. Люди любят сидеть, и с удовольствием сиживают. Это вполне понятно, объяснимо, и не может вызвать никаких возражений. Но вы только посмотрите на стул! Разве он приспособлен для сидения? Возможно, кто-то скажет, что да. Но спросим тогда — для какого сидения?

Я не нашелся, что ответить на этот вопрос.

— И мы еще раз посмотрим на стул! И попытаемся представить себе образ мыслей человека, который его конструировал. Его явно сделал тот, для кого процесс сидения ограничивался только одной, строго определенной позицией. И отныне все остальные обитатели мира должны разделять с этим неведомым персонажем его любимую позу!

Я с интересом слушал этот любопытный монолог, даже не пытаясь встать на защиту стульев. Что, в общем-то, сбило Дворника с мысли, ибо он, как видно, ждал от меня более активной позиции по этому вопросу.

— Вы так не считаете? — спросил он меня, наконец, отчаявшись ждать естественных словесных проявлений с моей стороны. Я пожал плечами:

— Я просто никогда не задумывался на эту тему!

— Вот! — просиял этот занятный тип, получив необходимую энергетическую подпитку для продолжения своей лекции. — Вот в этом все и дело! Вы не задумывались! И никто не задумывается! Мне уже доводилось беседовать на эту тему с некоторыми людьми, так они, сообщу Вам, пытались даже спорить со мной! Пытались доказать мне, что раз уж существует на свете стул, то значит, он и обеспечивает самый комфортный способ сидения! Что Вы на это скажете?

Задумавшись, что же на это мог бы я сказать, я не нашел ничего.

— Ничего не скажу, — признался я честно.

— Это все потому, что Вы у нас совсем еще недавно, — извинил аморфность моих убеждений Дворник. — Вы еще не успели окостенеть в своих стереотипных представлениях о мире. А кое-кто из местных долгожителей всерьез отстаивает свои шаблоны и клише, даже не имея четких аргументов в их защиту! Они тоже никогда даже не задумывались о сущности стула, но стоит с ними заговорить на эту тему, стоит только подвергнуть сомнению саму целесообразность стульев, все они, как один, готовы подняться на непримиримую борьбу в защиту стульев! Они, стулья, тут же становятся в их рассуждениях чуть ли не главным завоеванием цивилизации, неким символом человеческого счастья!

Я решил, что пора бы и мне, наконец, высказать что-нибудь интеллектуально ценное.

— Я думаю, — произнес я со значением. — Что эта проблема вокруг стульев создана искусственно. В конце концов, если есть стулья, то надо же их как-то использовать? И если их использовать, то почему бы и не для сидения?

— Для сидения нужно использовать вот это! — и Дворник, ловко выхватив из-под себя подушку, потряс ею в воздухе, в непосредственной близи от моего носа. — Вот на чем нужно сидеть! И вы посмотрите только, сколько самых различных и, главное, удобных позиций можно принять при этом!

И, поражая меня своей энергией и силой убежденности, он немедленно приступил к демонстрации различных способов восседания на подушке. Все это, конечно, выглядело увлекательно, но я почувствовал, что меня этот спор о надлежащих способах сидения уже начал несколько утомлять. Не думаю, что подобного рода вопрос может стоить таких больших физических и нервных усилий.

Я поспешно согласился со всеми высказанными и невысказанными доводами хозяина комнаты, и, в знак полной поддержки его учения, сам попытался принять на своей подушке некую, по возможности более раскованную позицию. Это привело Дворника в восторг.

— Вы спросите, что же, в таком случае, делать со стульями? — задал он вопрос самому себе, хотя я всем своим видом демонстрировал, что лично я такого вопроса ему никогда бы не задал.

— А стулья, — заявил он возбужденно. — Можно использовать совсем в других целях!

Я невольно обратил внимание на то, как использует Дворник те самые стулья, что находятся у него в комнате. Он заметил мое любопытство.

— Да! — воскликнул он. — Стулья тоже могут быть полезны, только надо найти им более подходящее применение! Они для многого могут сгодиться! Я, например, как сами видите, устроил из них Сцену.

Немой вопрос отпечатался на моем выражении лица.

— Это — Сцена! — пояснил Дворник, указывая на ту самую невообразимую конструкцию из стульев и натянутой между ними материи, перегораживающую комнату поперек.

Такие скупые разъяснения ничего не смогли мне разъяснить, и Дворник продолжил развивать свою мысль:

— Это Сцена Кукольного Театра! У меня есть свой Театр!

Только теперь я начал кое-что понимать, а еще больше — делать вид, что понимаю. Дворник тем временем продолжил свои пояснения, которые теперь уже начали вызывать мой самый неподдельный интерес:

— Это — мой собственный, мой личный Театр! Представьте только — все мы живем в одном большом Театре, все мы что-то пытаемся изобразить из себя. Боремся за место под софитами. И все это ради того, чтобы прилежно плясать под чужую дудку во втором ряду кордебалета! Тешить себя надеждой, что когда-нибудь тебе достанется главная роль, и весь остальной мир начнет вращаться вокруг тебя. Ради этой мечты, ради этой идеи люди готовы ходить друг другу по головам! И если ты кому-нибудь вовремя не наступишь на пятки, то их тут же оттопчут тебе!

Он посмотрел на меня проникновенно.

— А возьмем, к примеру, такого скромного персонажа, как Дворник. Чем плоха эта роль? Почему бы Дворнику и не появиться хотя бы разок на Сцене, и продекламировать с нее что-нибудь, вроде: "Пусть Дворника никто не уважает, зато все уважают чистоту! Работы в замке у меня хватает. Когда все гадят — я мету!" Пусть не шедевр, но можно доработать!

Мне понравилась его декламация. Видно было, что это выстраданный им плод творчества, который, вполне возможно, он пытался пристроить в какой-нибудь Сценарий, да, наверное, не вышло. Вполне возможно, именно из-за двусмысленного своего подтекста.

А Дворник, тем временем, продолжал:

— Нет, не нужен Дворник в Спектакле! Он нужен перед Спектаклем, он нужен после него. Но в самом представлении его участие представляется нежелательным, и даже возмутительным. Нет места в этой Пьесе для моего персонажа! И нет места в Пьесе такому сценарию, какой бы я хотел написать!

— А Вы пишете свои варианты Сценария? — спросил я его осторожно.

— Нет! — ответил он гневно. — Не пишу! И никто из уважающих себя драматургов не опустится до того, чтобы писать Сценарий ТАКОЙ Пьесы! Этим занимаются лишь всякого рода бездарности! Потому не стоит и удивляться, что на Сцене все время выходит какая-нибудь ерунда. Все потому, что бездарные сценаристы пишут бездарную Пьесу для бездарных актеров, а те исполняют ее перед публикой, лишенной всякого художественного вкуса! Участвовать во всем этом — унизительно. Куда почетнее собирать оставшуюся после представления мишуру и мятую бумагу!

— А что же в это время делают даровитые драматурги? — спросил я с некоторой обидой. Пусть я сам был несколько обижен на Пьесу, но не до такой же степени! Я еще планировал свое в ней активное участие, как в качестве драматурга, так и в качестве актера, и выслушивать такие радикальные мнения мне было не слишком приятно.

Дворник даже не заметил этого, настолько яростную он питал антипатию к каким бы то ни было проявлениям Пьесы в нашей жизни.

— Да плюнуть на эту Пьесу! — горячо убеждал меня он. — Пусть всякие отягощенные амбициями посредственности борются за место на подмостках, пусть придумывают новые сценические интриги друг против друга — меня это не касается! Я не желаю участвовать в этом дешевом водевиле! У меня есть, что сказать этому миру, да только в этом мире нет никого, кто хотел бы это услышать! Мир желает слышать только то, что значится в утвержденном Сценарии, и только то, что вещается ему со Сцены. Мир глуп, но пытаться изменить его — занятие куда глупее!

Он взял секундную паузу, чтобы перевести дух и попытаться выровнять свое возбужденное дыхание.

— Тем, кому хоть сколько-нибудь дорого свое собственное творчество, — сказал он, вкладывая в свои слова весь возможный смысл. — Тем, кто не желает расточать свой талант, чтобы плодить халтуру в угоду внешним обстоятельствам — таким приходится создавать свой собственный Театр! И писать свои собственные Пьесы! Пьесы, заметьте, Пьесы! Не одну грандиозную эпопею без начала, без конца, без цели и смысла. А маленькие, но понятные, и, главное, законченные произведения! Где есть все — и начало, и конец, и идея, и нравственное назидание!

— И у вас, значит, есть собственный Театр? — уточнил я.

— Да! — ответил он, и глаза его сверкнули каким-то неестественно сияющим блеском. — Все это — и есть мой Театр!

И Дворник величественным жестом объял все пространство своего захламленного обиталища.

— Любопытно! — высказался я, обнаруживая при этом свое полное замешательство.

Дворник тут же горячо принялся отстаивать свою собственность:

— Это самый настоящий Театр! Более того — это и есть самый настоящий Театр! Во-первых, потому, что он не претендует на какую-то великую идею, он не занимает места в умах, и не стремиться быть, или казаться больше, чем он есть на самом деле. Его персонажи — куклы, и они исполняют свои роли так, как от них это требуется, не более того. Это честный Театр, и никакого обмана здесь нет. Во-вторых, это — целиком и полностью мой Театр! И здесь ставятся Пьесы только лишь по моему желанию. Только по моему Сценарию. И исполняю все роли тоже только я. В этом-то и состоит главное различие между нами! Вы там, в своем Великом Театре, мните себя его активными участниками, не замечая, кто, когда, и зачем вас дергает за ниточки. А меня никто не дергает, я сам являюсь кукловодом!

Он снова прервался, переводя дух после своей такой эмоционально красочной, возбужденной и напористой речи.

Честно сказать, Дворник поразил меня. Я сидел и просто смотрел на него, пытаясь связать воедино все его сумбурные мысли в одну общую идею. И мне все больше казалось, что эта идея может стоить того, чтобы над ней как следует поразмыслить.

— Хотите посмотреть один из спектаклей? — спросил он меня, наконец.

— Да, с удовольствием! — отозвался я.

Он благодарно улыбнулся мне в ответ. Мне подумалось, что в этом "театре" не так уж часто бывают зрители.

Моментально вскочив на ноги, Дворник ловко скакнул за ширму, натянутую между стульями, и оказался по ту ее сторону. Там он деловито огляделся по сторонам, сосредоточенно бормоча что-то себе под нос, и вдруг, нагнувшись, исчез из поля моего зрения. Из-за "сцены" до меня теперь доносился какой-то неопределенный шорох.

— В потолок не смотреть! — предупредил меня Дворник.

Я послушно опустил глаза в пол. Возня за ширмой продолжилась. Наконец, она прекратилась, и Дворник, глухо откашлявшись, хорошо поставленным голосом произнес:

— "Прекрасная Принцесса и Таинственный Принц!" Исполняется впервые!

И тут я увидел, как над сценой появилась фигурка, величиной с ладонь, или чуть больше, явно изображающая ту самую Прекрасную Принцессу. Кукла была сделана, на мой взгляд, весьма искусно.

Я устроился поудобнее на своих подушках, и с любопытством ждал продолжения.

И спектакль начался.

Что и говорить, эта кукольная пьеса разительно отличалась от феерии Пьесы. Какой-то наивной романтикой веяло от нее. Что-то было там о мечтах Принцессы о Принце, и о том, как эти мечты счастливым образом сбылись во всех своих деталях. Полностью отсутствовали лихо закрученный сюжет, скрытые коллизии, не было даже намека на какую-нибудь смутно маячившую в будущем трагедию. В общем, совершенно нежизненная история.

Возможно, моя Маркиза была бы в восторге от такой пьесы, но я — нет. Единственное, что я понял, просмотрев кукольный спектакль до конца — это истинную причину того, почему варианты Сценария Пьесы Дворника так до сих пор и не снискали чести быть утвержденными.

Впрочем, ничего из этих своих соображений самому Дворнику я высказывать не стал. Завершив представление, он так живо интересовался моими впечатлениями, что я просто не мог его огорчить.

— Нетипично! — высказал я ему свое мнение. — Главное — конец счастливый! Это, действительно, в реальной Пьесе редкость.

Мои похвалы, не смотря на всю их скупость, вполне удовлетворили создателя пьесы "Прекрасная Принцесса и Таинственный Принц". На прощание Дворник еще долго и горячо жал мне руку, и приглашал заходить еще.

Я ответил ему что-то неопределенное.

Вечером того же дня мне пришлось посетить Церемонию Открытия. Вновь на глазах у восхищенной публики из Внешнего Сейфа был извлечен Черный Ящик, удостоверена подлинность Синей Печати, извлечен толстый бумажный пакет, оглашен список действующих лиц грядущего Акта Пьесы.

К радости Маркизы, имя ее сценического персонажа значилось в этом перечне. Имя моего персонажа отсутствовало. Я поймал себя на мысли, что скорее рад этому обстоятельству.

Едва вернувшись в комнату, Маркиза тут же вскрыла свой конверт, и принялась за его изучение. Меня тоже живо интересовало содержание Сценария, но Маркиза позволила мне узнать только самые общие черты сценической судьбы моего персонажа. По ее словам, ничего страшного в ближайшем будущем его не ожидало. Мне пришлось удовлетвориться этими скудными, но обнадеживающими сведениями.

Глава 10.

А в четверг утром, прямо перед завтраком, в Обеденном Зале Герцог поймал Мыша. Самого настоящего, живого Мыша — шерстяного, серого и взлохмаченного, с хвостом и блестящими черными глазами. Посадил его в стеклянную банку, которую поставил прямо на обеденный стол, рядом с собою.

Собравшаяся за столом артистократическая общественность была, понятное дело, изрядно взбудоражена этим нетривиальным событием. Женщины проявляли большую нервозность, мужчины — исследовательский интерес. Герцог к Мышу близко никого не подпускал, трогать руками не позволял, но при этом и не собирался выводить эту диковину из центра всеобщего скандального внимания.

— Тесно ему там, в банке! — подал голос кто-то из дам.

— Выпустили бы Вы его! — предложил кто-то из мужчин.

— Выпустить, выпустить! — послышались женские возгласы.

— Прямо сейчас? Вот здесь прямо? — Герцог, схватив банку в руки, весьма натурально изобразил готовность немедленно опрокинуть ее прямо посередине обеденного стола.

— Ой, нет, нет! — послышались все те же дамские голоса, явно прибавив в живости и визгливости.

— Где-нибудь... там... — последовало весьма неопределенное пожелание.

— Это где — "там"? — сурово вопросил Герцог.

— Чтобы он не бегал тут...

— Если его выпустить на свободу, он, конечно же, снова будет бегать! — заметил кто-то философски.

— А вот надо так, чтобы... не бегал...

— Это в унитаз, что ли, его спустить? — напрямую спросил Герцог. Молчанием был встречен его вопрос. Герцог еще раз обвел всех своим взглядом, медленно потряхивая банку, в которой, в полной панике, метался маленький зверек. Прямо проголосовать за канализационный путь мышиной свободы никто не решился, хотя было очевидно, что другого способа гуманного отношения к животным не существует.

— Нет уж! — заключил Герцог торжественно, снова водружая банку на стол. — Теперь он будет жить здесь, в банке. Я его самолично буду кормить, и — смотрите! — чтобы никто, кроме меня, его не касался! А то знаю я вас...

Так судьба Мыша была определена. Связываться с Герцогом, тем более по такому, в сущности, пустячному поводу, никто не хотел.

Впрочем, обсуждение события на этом не прекратилось, ибо такое явление, как Мыш, вне сомнения, по степени общественного интереса затмевало все актуальные и грядущие мировые события.

— Интересно, он хоть понимает, что в банке очутился? — спросил осторожно Менестрель. — Вид у него какой-то чересчур недоуменный.

Мыш, действительно, не скрывал своего большого изумления положением своих дел, паниковал и отчаянно скреб своими лапками баночное стекло. Все его попытки вырваться на просторы мира были тщетны, при всем его завидном упорстве.

— Ничего, ничего! Просто пока ума у него не хватает, чтобы понимать, — успокаивал общественность Герцог. — Со временем сообразит, что к чему. Привыкнет! Ему в банке жить еще удобнее будет!

На этом обсуждение этой темы закончилось, постепенно вытесняемое переживаниями другого рода — предстоящими сегодня репетициями очередного Акта Пьесы.

После завтрака Маркиза моя поспешила присоединиться к многочисленной группе актеров, собравшихся у входа в Актовый Зал в ожидании начала репетиции.

Я же снова направился в Желтый Сектор, в логово Отшельника, за своим Компьютером.

Путь до двери комнаты, где обитал Отшельник, не был отмечен ничем примечательным. Постучав в дверь с номером "2139", и не дождавшись ответа, я, по примеру Дворника, открыл ее без приглашения.

Глазам моим предстала все та же картина хаоса вещей и предметов меблировки, в центре которого находился хозяин комнаты. Во внешности Отшельника никаких изменений не произошло — разве что его щетина уже начинала походить на бороду. И все так же пристально все его внимание было обращено к экрану Компьютера. Там явно происходило что-то очень занимательное, что-то куда более интересное, чем какой-то стоящий на пороге я.

Не зная, как еще обратить на себя внимание Отшельника, я коротко кашлянул. Это подействовало.

— Это ты, Рыцарь Макмагон? — спросил Отшельник, ни на секунду не отрывая своего взгляда от экрана.

— Да, я, — подтвердил я свою личность, все еще нерешительно мявшись в дверях.

— Ну, так проходи!

Осторожно переступая через валявшиеся на полу пустые пакеты из-под картофельных чипсов, я прошел к столу Отшельника.

— Присаживайся вот тут, рядом! — предложил мне Отшельник. — Понаблюдаешь...

Я с большим любопытством взглянул на экран Компьютера. Там, действительно, было, на что посмотреть. Какие-то картинки двигались на экране — прямо как в Телевизоре! Изображение жило своей жизнью, причем весьма динамичной. Правда, с первого взгляда было сложно понять, что же там происходит на самом деле.

— Видел когда-нибудь такое? — спросил меня Отшельник, не без нотки хвастливой гордости.

— Нет, — честно признался я. — Такое я вижу в первый раз!

— Я так и думал! — удовлетворенно констатировал Отшельник. — Тогда наблюдай внимательнее. Тебе это будет особенно интересно. Ты же у нас Рыцарь!

— И что?

— А это, — он ткнул в экран Компьютера пальцем. — Игра такая компьютерная. Как раз про Рыцаря! Видишь, вот он стоит, в центре картинки?

В самом центре экрана я, действительно, различил небольшую фигурку, похожую на человеческую, и вроде даже вооруженную чем-то. Рассмотреть подробнее мне мешал крайне непривычный, какой-то странный ракурс картинки — вид как будто сверху и немного сбоку.

— Вот! — Отшельник продолжал давать мне пояснения. — И я в этого Рыцаря в данный момент играю. То есть, Рыцарь этот — это я и есть!

Внешнего сходства между Отшельником и компьютерным Рыцарем не было почти никакого. Отмечать это обстоятельство вслух я не стал.

— А вокруг, — увлеченно продолжил свои пояснения Отшельник. — Подземелье, понимаешь? А в подземелье этом различная нечисть живет — скелеты всякие, мертвецы, привидения и прочая гнусная публика. И вот я хожу по этим вот коридорам, и эту нечисть истребляю.

Глядя на экран Компьютера, я усиленно пытался соображать.

— Так это все Сказка такая? — посетила меня догадка.

— Ну, конечно! Только это такая Сказка, в которой ты сам участвуешь. Причем, в главной роли! Тут такие сюжеты могут приключиться, столько подвигов можно насовершать — куда уж там вашей Пьесе!

Сказано это было с солидной долей презрения к "нашей Пьесе". Это меня несколько задело.

— Но ведь это все не по настоящему! — выступил я с возражением.

— Ясное дело! — для Отшельника это не выглядело весомым упреком. — Конечно, не по— настоящему! Но при этом ощущения испытываешь такие же, как будто все на самом деле! И даже лучше! Можешь делать что хочешь, убивать кого хочешь — никто тебе ни слова протеста не скажет! В реальной жизни этого и представить себе нельзя!

Вообще-то, это начинало выглядеть занимательным.

— А если тебя в игре этой, к примеру, убьют — тоже ничего страшного! — продолжал Отшельник. — Перезагрузил игру — и ты снова живой и здоровый, готовый к подвигам!

Ну, вообще-то, весьма, весьма интересно!

— Покажи, как ты играешь! — попросил я Отшельника.

— Смотри!

И он увлеченно начал демонстрацию. Во-первых, показывая мне, как можно управлять своим героем, как при помощи кнопок клавиатуры можно заставлять его двигаться в надлежащем направлении, и совершать другие простейшие действия. Во-вторых, по ходу дела Отшельник занялся демонстрацией другого рода — то есть, собственно говоря, уничтожением компьютерных монстров, которые, на свою беду, то и дело попадались на пути его героя.

Все увиденное произвело на меня сильнейшее впечатление. Я с интересом наблюдал за маневрами героя на экране Компьютера, и все его приключения, действительно, воспринимались так, как будто они происходили в реальной жизни!

— Да, — удовлетворенно заметил Отшельник, не прерывая игры. — Это другая реальность! Совсем не то, что на самом деле! Гораздо лучше, чем в действительности! Здесь ты можешь быть кем угодно, принимать любое обличье. И при этом неизменно окажешься в главной роли! И все главные события в этом мире будут происходить только вокруг тебя!

И он наглядно продемонстрировал мне всю буквальность своих утверждений.

— Хочешь, — предложил он мне. — Я тебе в Компьютер вставлю такую же игрушку? И еще пару шутеров... Стоить будет не так и много. Зато поймешь, в чем смысл жизни!

Нет, я не ослышался! Отшельник, действительно, сказал — "смысл жизни!" И сказал он это о своей компьютерной игрушке? О вот таком вот образе жизни — вечной игре в сказочных героев?

— И ты вот так, целыми днями, только этим и занимаешься? — осторожно спросил я его.

В ответ Отшельник утвердительно кивнул головой, причем сделал это так многозначительно, что стало ясно — этот выбор сделан им уже давно, сделан сознательно, и он поныне убежден в его правильности.

Я попытался представить себя на его месте, и мне это почти удалось. Но мысленный образ этот мне совсем не пришелся по душе.

— А как же реальная жизнь? — задал я Отшельнику вопрос.

— Придется забросить! — уверенно предсказал мое вероятное будущее Отшельник. — Но это не такая уж большая потеря! В сравнении с компьютерными играми реальная жизнь не выдерживает никакой конкуренции!

Я молчал, пораженный. А он, не переставая все так же активно орудовать на своем компьютерном фронте, продолжал развивать свою мысль.

— А что ценного есть там, в так называемой действительности? Какой смысл в вашей реальной Пьесе? Кто из жителей реального мира сможет дать ответ на вопрос — для чего он существует? Для чего существует Пьеса? Может быть, ты мне сможешь это растолковать?

Я ответил молчанием. И опять мне стало как-то обидно за тот мир, в котором я существую.

— Сплошное лицемерие там, во внешнем мире! — продолжал Отшельник, не отрывая своего напряженного взгляда от монитора. — Все твердят о свободе выбора собственной судьбы, но кто на деле готов тебе предоставить эту свободу? Все время ты кому-то что-то должен, все время от тебя чего-то требуют, взывают к твоей сознательности и чувству долга. Требуют от тебя исполнения кучи всяких условностей и соблюдения ограничений. Получается, что во имя собственной свободы, ты должен водрузить на себя целый ворох каких-то вздорных обязательств.

Нельзя сказать, что я был в корне не согласен с Отшельником. Скорее, меня возмущал менторский тон человека, делающего безапелляционные суждения о мире, в котором почти и не появляется.

— Ты же не бываешь в реальном мире! — сказал я ему. — Что ты можешь знать о нем?

— О, о мире я знаю много! — авторитетно заявил Отшельник. — Даже слишком много! Ты думаешь, я всегда был Отшельником? Нет, смею тебя уверить! Раньше я был куда более значительным персонажем в Пьесе! Когда-то я тоже верил во всякие там общественные идеалы, верил в эту чепуху про равные права, и про равные возможности. Чего-то пытался добиться, чего-то достичь. Но все время натыкался на всякие ограничения: "этого тебе нельзя!", "это тебе еще рано!", "этого таким, как ты, не положено!" А кому положено? Кучка влиятельных "артистократов" присвоила себе право монопольного участия в Пьесе! И время от времени грызутся между собой — из-за "понтов", из-за власти, из-за возможности лишний раз на Сцене монологом каким-нибудь блеснуть. Но как только кто-нибудь не из их круга попробует втиснуться в их тесную компанию — они тут же объединятся, чтобы дать ему дружный отпор.

Он на минуту замолчал, целиком сосредоточившись на сражении с каким-то особо опасным и чрезвычайно живучим монстром, а потом продолжил далее:

— Что мы можем в этом так называемом реальном мире? Ну, допустим, заработать кучу "понтов". Ну, допустим, стать Королем. Ну, допустим, всю жизнь свою провести на Сцене, стяжая славу гениального актера. А сколько жертв надо принести, чтобы добиться этой амбициозной цели? А сколько сил нужно будет затратить на то, чтобы сохранить достигнутое? А стоят ли эти жертвы такого результата?

— Наверное, стоят! — заявил я.

Мой ответ до того изумил Отшельника, что он чуть не отвлекся от экрана своего Компьютера.

— Что, ты уже успел вступить в какую-нибудь партию? — спросил он меня с некоторой неприязнью.

Теперь уже настала очередь удивляться мне. Я поинтересовался, что он имеет в виду.

— Есть такая штука, — охотно взялся объяснять мне Отшельник. — Называется — Политика! Борьба за влияние в Пьесе, за влияние в межсценной жизни. Даже самым самолюбивым персонажам в одиночку своей цели не добиться. Слишком много конкурентов. Вот они и вербуют из других, менее амбициозных персонажей, своих сторонников. Кого "понтами" заманят, кому пообещают значительность роли в Пьесе повысить. Кого-то банально шантажируют. Да мало ли... В общем, это и значит — вступить в партию. Положить свою сценическую судьбу во имя интересов какого-нибудь постороннего деятеля. Ради блага которого, как правило, нужно совершать какие-нибудь гнусности. И этот деятель тебя же потом и подставляет! Продает, таким же образом, как и купил! Тебе такое не знакомо?

Сам Отшельник, хотя и пытался принять вид отрешенный, все же не мог скрыть своего личного отношения к только что изложенному. Судя по всему, он действительно знал об окружающем мире побольше моего. Несомненно, он только что поделился со мною частью своего собственного жизненного опыта. Такого опыта, который, вне сомнения, в его собственной судьбе сыграл трагическую роль.

Мне вспомнились туманные намеки Короля, таинственные махинации Герцога. И цель их, в свете изложенных Отшельником соображений, предстала передо мной со всей своей очевидностью.

Отшельник, между тем, не ждал, пока меня отпустят захватившие мой разум переживания.

— Вот и верь после этого в справедливость! — доносился до моего сознания его голос. — И я плюнул, в конце концов, на все это. Думаю, копошитесь вы сами в своей Пьесе! Хоть глотки друг другу перегрызите! Совестью торгует тот, кто ее не имеет. И это, как ни смешно — наиболее общее правило в реальной жизни! Тому, кто хочет навязать жизни свои правила, сначала самому нужно принять эти правила от нее. Выходит, что жизнь наша — та же самая игра, только правила в ней устанавливаем не мы.

Он вдруг взглянул на меня, но только лишь на краткий миг, и я не успел поймать его взгляда.

— Чтобы иметь возможность выжить в этом мире, тебе ежедневно приходится переступать через свои принципы. А чтобы преуспеть в этом мире, нужно вообще отказаться от каких бы то ни было принципов. Ну, а того, кому дорога собственная совесть, кто не хочет разменивать ее на сомнительные преимущества и блага, ждет пожизненное изгнание в мир собственных фантазий и грез.

Я молча внимал Отшельнику. Он продолжал:

— Поэтому лучше уж изобрести свой собственный мир, где все его правила устанавливаешь только ты. Игру, в которой участвуешь только ты. Не надо никого завлекать сюда — мир этот только для тебя. И только здесь, в созданном тобою мире, ты получаешь истинную свободу. Видишь, хочу идти направо — иду направо. Хочу идти налево — пожалуйста! И никто мне не указ! Тут только я — главное действующее лицо!

Лик его, насколько я мог судить об этом по его профилю, занавешенному давно не стриженными волосами, приобрел великую торжественность. Это значило, что лекция о вреде реального мира и о пользе мира виртуального закончена.

Логика данной философской концепции была почти безупречна, и это вызывало мое возмущение больше всего. Что-то было похожее в мировоззрении Отшельника и Дворника — вероятно, сказывалось их близкое соседство. А, может, одно и то же пренебрежительное отношение к Пьесе роднило всех обитателей Желтого сектора. И, с одной стороны, можно было бы признать это просто желчным выпадом в сторону более творчески одаренных обитателей этого мира. А с другой стороны — была, возможно, в этом какая-то часть истины...

— Как мой Компьютер? — спросил я, с некоторым усилием освобождая свое сознание от гипноза компьютерной игры и прослушанной только что лекции.

— Все в порядке! — бодро рапортовал Отшельник. — Произвел я небольшой ремонт, так что с тебя еще восемь "понтов"!

Я оглянулся по сторонам, и отыскал взглядом свой Компьютер, стоящий в одном из углов комнаты. Не говоря больше ни слова, встал со своего места, взял свой Компьютер и, стараясь не смотреть на экран, где нарисованный рыцарь крошил нарисованных чудовищ, прошествовал к порогу. Покинул комнату я молча, не оглядываясь. Я уверен, что и Отшельник ни на миг не обернулся на скрип закрываемой мною двери.

Я медленно шел по пустому коридору, в обнимку с Компьютером. И в ушах моих все звучали слова Отшельника. Неприятные слова. Вот так, по ходу жизни, какой-то балабол облил ведром грязи весь окружающий меня мир, при этом ни на секунду не отвлекаясь от своей забавы. А мне теперь жить в этом облитом грязью мире. И грязь это такого свойства, что ее откажется убирать Дворник. Это та самая грязь, которую Дворник и сам терпеть не может, но против которой бессилен. Но Дворник, для своего душевного спокойствия, может просто не замечать ее. А что делать мне?

И как вообще может существовать в этом мире такой тип, как Отшельник? Для чего он нужен тут, раз он не занят ни в Пьесе, ни в Спектакле, ни в какой-либо сфере общественной жизни? Неужели все дело только в том, что он лучше всех разбирается в Компьютерах?

Вот Барон тоже понимал все несовершенство этого мира. Но он воспринимал это его состояние как ненормальное. Он искал выход, он искал способ его устранения. Он не нашел этого способа, но он пытался!

А Отшельник... Этот человек, отгородившись от мира, яростно его критиковал, и, тем не менее оставался жив. Отрешиться от этого мира легко, гораздо легче, чем принять его неприятные правила. Но еще сложнее — заставить мир жить по своим правилам! Изменить мир в соответствии со своими жизненными идеалами.

Да, хорошо сказано. Однако, я не дальше Барона продвинулся в своей концепции переустройства мира. Этот мир надо менять, но я еще не знаю, как. И вообще, я оказывается, еще не все знаю о самом мире. К примеру, эти самые звезды в Центральном Зале...

В это время я как раз проходил по просторам Центрального Зала, и поэтому остановился, подняв голову вверх, и воззрившись на эти блестящие точки. Освещение было не то — слишком ярок был дневной свет, и звезды смотрелись не столь эффектно. Но все равно они тускло поблескивали оттуда, с высоты черного потолка, чувствуя себя весьма неплохо в своей абсолютной недоступности.

Однако, долго стоять вот так, посреди огромного Зала, с запрокинутой головой, а тем более, с Компьютером у груди, было глупо, и я поспешил продолжить свой путь.

Придя в свою комнату, я, довольно для себя неожиданно, обнаружил там Маркизу. Хотя, вроде бы, она все еще должна была находиться на репетиции очередного Акта Пьесы. Но вместо этого она сидела с ногами на кровати, а весь ее внешний вид говорил о том, что она явно чем-то расстроена.

Я поинтересовался у нее, что произошло. Но она только неопределенно всхлипнула в ответ.

— Что случилось? — спросил я у нее еще раз.

— Шут! — ответила Маркиза. — Шут сорвал репетицию!

Из ее уст это слышалось, как нечто неописуемое! И, вне сомнения, это являлось таковым. Я проявил интерес к подробностям произошедшего.

Оказалось, в то самое время, когда я подвергся проповеди Отшельника о суете и тщете этого мира, в самом мире произошла весьма неприятная коллизия.

Первая репетиция очередного Акта Пьесы должна была состояться с участием довольно большого числа актеров, в том числе и Шута. Когда все остальные актеры уже были в сборе, обнаружилось отсутствие этого персонажа. Что, впрочем, никого особо не удивило, и даже не могло отменить намеченное мероприятие. Тем более, что роль Шута в очередном Акте Пьесы, как ей и подобает, была эпизодической.

Репетиция благополучно началась. Что касается отсутствующего Шута, то предполагалось, что он появится позже. Но и через час он не появился. Та сцена, где ему надлежало провозгласить серию искрометных каламбуров, неожиданно выпала из репетиционного процесса. А это уже было делом возмутительным.

Следуя за живописным изложением воспоследующей сцены, у меня в воображении возникли следующие художественные образы:

— Да где же он? — недовольно вопросил Король, вращая глазами и головой, так что частица обвинения в вопиющем нарушении общественного порядка досталась каждому из присутствующих.

Никто не ответил ему, и в воздухе повисла тягостная тишина. В которой вдруг стали слышны чьи-то шаги — неуверенные и неровные. В Актовый 3ал вдруг ввалился тот, кого все давно уже и с нетерпением ждали. Король, на правах генерального администратора, явно собирался разразиться гневной тирадой в адрес возмутителя общественного порядка, но неожиданно не смог вымолвить не слова.

Вид появившегося в Зале персонажа потрясал. Фигура его колебалась в окружающем ее пространстве, и даже ноги, на которые она опиралась, мнилось, были неестественным образом выгнуты, чуть ли не коленями назад. Взгляд, устремленный на Сцену, горел каким-то нечеловеческим огнем.

Он стоял в проходе между креслами, немного пошатываясь, и обводил всех присутствующих своим убийственным взглядом. Наконец, рот его осклабился, и на подбородок медленно поползла какая-то бурая пена. Зрелище было откровенно противное.

— Ага, все уже здесь! — наконец, сказал он, и взгляд его заскользил в обратном направлении. — А где наш Шут? — вскричал он громко, так, что Герцогиня тихо, но явственно взвизгнула. Никто не ответил ему, ибо не нашелся, что.

— Где наш Шут? — еще более повысил свой голос Шут, продолжая блуждать своим пронзительным взглядом по лицам сгрудившихся на Сцене актеров. Этот взгляд каждого, на кого он был обращен, как будто приковывал к месту. — Что-то я его здесь не вижу...

И, не обращая внимания на присутствующих женщин, весьма неопрятно выругался.

Никто не мог сказать наверняка, в себе ли он, или просто притворяется. Не видеть себя среди собравшихся может любой, но ведь никого же это не удивляет. Все привычно смотрят на других, но на себя — никто.

И вот после этого все и началось. Раздавшиеся из уст Шута ругательства произвели на собравшуюся публику как раз обратное действие, чем его суровое молчание вначале. По мановению руки Короля, Генерал и Гвардеец мигом вышли из оцепенения и бросились к Шуту. Кто-то из женщин пискнул что-то жалобное, и в этот самый миг на существо бедного Шута обрушилась вся мощь сил охраны общественного порядка. "Так его, поганца!" — санкционировал эту акцию Король.

Впрочем, избиение продолжалось недолго. Шут упал от первого же удара бравого Гвардейца, а потом его просто несильно попинали в бока. Теперь он лежал на полу, среди зрительских кресел, скрючившись и обхватив свои плечи руками, и тихо выл. Пена продолжала истекать из его рта прямо на пол. Над ним стояли, окружив, радетели общественных норм приличия, и не знали, что же им надлежит с ним делать дальше.

— Давайте его сюда! — распорядился Король, уже приобретя своеобычный осанистый облик.

Приспешники с готовностью подхватили Шута подмышки и поволокли по полу прямо к повелителю. Шут выглядел жалко, и продолжал выть, делая перерыв только для того лишь, чтобы набрать в легкие воздуха. И с каждым заходом вой становился все протяжнее и пронзительнее. Король поморщился:

— Да заткните же его!

Шут получил еще один удар по ребрам, как раз на вдохе, подавился собственным воем и закашлялся. Король снова поморщился, уже брезгливо.

— Нажрался, значит! — сказал он, с омерзением разглядывая Шута, который все никак не мог унять свой кашель. — Опять нажрался этой своей дряни! Совсем сбрендил!

Шут продолжал кашлять, опустив голову в пол. Иногда он пытался что-то сказать. Из его рта, в промежутках между кашлями, пробивалось малопонятное:

— Меня зовут... Меня зовут...

Но кто и куда его зовет, так и осталось невыясненным.

— Тебя сколько раз предупреждали! — продолжал Король гневное свое выступление, но вдруг как будто смягчился и, помолчав, с ухмылкой произнес. — Распоясался, значит? Решил, что тебе общественные правила не указ? Эй, где тут у нас Судья?

Судья неохотно обнаружил свое присутствие, выдвинувшись из-за спин других молчаливых свидетелей этого неприглядного действа. Король неумолимо водрузил на него одну из главных ролей текущего эпизода.

— Что мы можем сказать о происшедшем, с точки зрения Общественных Установлений?

Судья проявил свою неуверенность. Вид его был бледен, взгляд — нервозен, голос заметно дрожал:

— Я думаю, — сказал он, глядя почему-то не на обвиняемого, а на Короля. — Я думаю, что данный поступок является грубейшим нарушением Общественных Установлений!

Король удовлетворенно кивнул.

— Куда уж грубее! — сказал он, и тут же снова задал Судье вопрос. — Вина обвиняемого очевидна, и в доказательствах не нуждается, не так ли?

— Точно так! — поспешно согласился с этим утверждением Судья. — Вина обвиняемого очевидна, и всякие ее дополнительные доказательства можно признать излишними.

— И какое же наказание для нарушителя Общественных Установлений изберет наш многоуважаемый Судья?

Судья затруднился с ответом. Он открыл рот, и застыл с таким выражением лица, как будто это он задал Королю тот же самый вопрос. Король, впрочем, выразил полную готовность самолично вынести окончательный вердикт.

— Я думаю, неделя изоляции будет в самый раз. И исключение из Сценария Пьесы, не менее, чем... — Король немного задумался, воззрившись на потолок. — Не менее, чем на три Акта!

— Да, да, совершенно справедливо! — поспешно согласился с этим приговором Судья.

Неопределенный гул пронесся среди собравшихся. Король откинулся на мягкое сиденье своего кресла и несколько отстраненно сделал жест рукой. Гвардеец, взяв Шута за воротник, одним рывком поднял его с пола, и поволок куда-то за пределы помещения.

— Нарушения Общественных Установлений должны караться нещадно! — в качестве назидания всем присутствующим произнес Король. — Обращаю внимание, что исключение Шута из Сценария Пьесы на три Акта относится ко всем!

О продолжении репетиции уже не могло быть и речи. Некоторые, чересчур тонкие артистические натуры, не выдержав таких психологических потрясений, решительно были не способны на продолжение творческого процесса. Пришлось Королю объявить незапланированный перерыв до обеда, что он и сделал с явным неудовольствием.

Идти на обед Маркиза отказалась, заявив, что от всего пережитого у нее начисто пропал аппетит. Впрочем, попросила меня захватить из столовой шоколадное пирожное, способное, по ее убеждению, оказать благотворное воздействие на ее расстроенную нервную систему.

За обедом вообще присутствовало мало народу. Присутствующие были неестественно молчаливы, и старались не смотреть друг другу в глаза. Все свое внимание каждый из посетителей Обеденного Зала уделял своей порции еды, которую старался поглотить в максимально короткий срок, с тем, чтобы так же, не глядя ни на кого вокруг, покинуть помещение.

Менестрель, орудовавший столовыми приборами справа от меня, тоже проявлял заметную нервозность. Но я все же попытался его разговорить. На что он, не смотря на всю свою деликатность, пошел крайне неохотно, предпочитая жевать молча.

Основная часть нашего с ним разговора продолжилась уже после обеда, в Центральном Зале. Менестрель без всякого энтузиазма, но все же еще раз поведал мне рассказ о возмутительной выходке Шута и последовавших за этим санкциях.

— Так кто же теперь будет играть роль Шута? — поинтересовался я.

Менестрель пожал плечами.

— Подберут кого-нибудь! — сказал он. — Желающих много!

— На роль Шута? — уточнил я недоверчиво.

— На любую роль, что случается на Сцене. Даже самую эпизодическую. Вспоминаю я, как-то в утвержденном Сценарии Акта Пьесы фигурировало некое Привидение. Видели бы Вы, какой среди второстепенных актеров поднялся ажиотаж! Пришлось проводить конкурс на лучшее Привидение, а потом еще...

Заканчивать рассказ об этом эпизоде он не стал, только печально махнув рукой. Я не стал настаивать.

— Эх, Шут! — сказал Менестрель с явным сочувствием к этому незадачливому персонажу. — Можно сказать, погубил собственную карьеру!

И, глядя на немой вопрос, обозначившийся на моем лице, пояснил:

— Если новоявленный "Шут" сумеет себя достойно проявить на Сцене, то, вполне вероятно, ему и отдадут эту должность. А нынешний Шут, в лучшем случае, сможет рассчитывать на участие в массовке. А в худшем — вообще никогда уже на Сцене не появится. Завершит свое выступление. Прямо как в "Фаусте", не правда ли?

Я поспешил сделать вид, что понимаю, о чем идет речь.

Глава 11.

Утром следующего дня можно было наблюдать, как заметно благоустроилось жилище Мыша — кто-то (и вряд ли этим "кем-то" был Герцог) набросал туда обрывков туалетной бумаги, и теперь Мыш выглядывал из сконструированной им самим норы, нервно нюхая воздух и трепеща усами.

Завтрак опять прошел под знаком повышенного внимания к Мышу. Снова все собравшиеся на утреннюю трапезу актеры с интересом разглядывали этого удивительного обитателя стеклянной банки.

Теперь Мыш выглядел гораздо спокойнее, и только изредка вставал на свои задние лапы, опираясь передними на прозрачную преграду, и бессмысленно тычась в нее своей мордочкой. Мышу все еще было непонятно, как такой близкий с виду мир стал вдруг абсолютно ему недоступен. И теперь, взирая на внебаночное пространство, он был вынужден наблюдать искаженное стеклом и ухмылкой лицо Герцога. Герцог сюсюкал со своим питомцем самым гнусным образом, и кидал ему внутрь банки сушеную хлебную корку.

— Вот возьму, и выдрессирую его, — заявлял Герцог. — Чего он жрет задарма? Пускай хоть развлекает нас как-то... на лапах задних ходит, что ли... или еще чего...

— Унесли бы вы, Герцог, его к себе в комнату! — предложил ему кто-то из женщин.

Но Герцог эту идею полностью проигнорировал. И понятно — хотя бы потому, что такому категорически воспротивилась бы Герцогиня. А во-вторых, и в-главных, его взаимоотношения с Мышом должны были носить исключительно публичный характер. Мыш не был его питомцем, как объектом любви и заботы. Это был пример полной зависимости живого существа от воли и настроения Герцога. Этому персонажу доставляло огромное удовольствие быть главным распорядителем судьбы и жизни крошечного беззащитного зверька, что он и не пытался скрывать, а скорее, даже открыто демонстрировал.

— Присмирел! — удовлетворенно констатировал Герцог, глядя на угасшую активность пленника. — Понял, что к чему!

Мыш, действительно, уже не проявлял давешней своей энергичности. Вел он себя весьма кротко, как будто смирившись с новыми своими жизненными обстоятельствами. Было ли это признаками полного довольства жизнью, как утверждал Герцог, или же проявлением апатии — было неясно. Кто его, Мыша, поймет?

— Не живется ему в банке, — высказался Менестрель. — Вон, раньше он такой активный был, все выбраться из нее пытался, а сейчас совсем сник.

— Кормят его плохо, вот у него сил и нет! — авторитетно заявил Магистр.

— Просто понял он, что ничего хорошего в жизни ему больше не светит! — басовито рассмеялся Генерал. — Вот и заскучал!

— Это он по подруге своей скучает! — высказал свое мнение Граф.

— А что, так оно, может быть, и есть! — эта идея Герцогу понравилась. — Ему, может, только женской ласки и не хватает! А так-то — все при нем, есть-пить всегда подают, по расписанию, не надо бегать, жратву себе добывать с такими опасностями. Ему, действительно, подругу бы туда — и вообще ничего от жизни не надо!

И он великодушным жестом кинул в банку еще один хлебный сухарь.

— А то ведь как оно может случиться, — задумчиво молвил Менестрель. — Помечется он еще, помечется, а потом и привыкнет в банке жить. Станешь его выпускать, а он и идти не захочет!

На эту сентенцию Герцог решительно заявил:

— А ему в банке жить удобнее будет! Тепло, светло, еды навалом... Что еще нужно для счастья?

Этот риторический вопрос положил конец застольным разговорам. Возможно, кто-то из присутствующих всерьез задумался над ним. Но еще более вероятно, что снова взяли верх над актерами тягостные раздумья о туманных перспективах сегодняшнего Акта Пьесы...

Отсутствие исполнителя пусть и скромной, но примечательной роли Шута, вынуждало каждого участвующего в сегодняшнем Спектакле испытывать заметную нервозность. Пожалуй, только Король, восседая во главе стола, старательно делал вид, что никакой кризисной ситуации не существует и в помине, но его уверенность никак не могла передаться остальным присутствующим.

До обеда еще оставалось время провести последнюю репетицию Спектакля. Сразу же после завтрака все актеры, участвующие в ней, проследовали в Актовый Зал. А те, кто не был занят в сегодняшнем представлении, но кому была небезразлична его судьба, расположились в непосредственной близости от входа в него.

Таким образом, под дверями Актового зала собралась небольшая толпа, человек в восемь, обитателей мира, обуреваемых чувством сопричастности ко всему происходящему. Состояла она, в основном, из персонажей второстепенных. Почти все главные действующие лица Пьесы сейчас находились там, за плотно закрытыми дверями Актового Зала. Исключение составляли только мы с Графом.

— Что будет, если Акт Пьесы не состоится? — спросил я у Графа, после некоторых томительных колебаний. Но Граф только раздраженно отмахнулся от этого моего вопроса, как бы изгоняя эту неприятную мысль из области допустимых предположений.

Мы находились в непосредственной близи от происходящих на Сцене приготовлений, но почти совершенно были лишены возможности знать об их характере. Любопытство снедало все мое существо, но еще больше оно обуревало Графа. Он вдруг подошел вплотную к дверям, и, не стесняясь, приложил свое ухо к узкой щели между ними. Прислушался, а потом начал комментировать все то, что могло донестись до его слуха.

— Король распоряжения дает! — сообщал он отрывисто, и в среде собравшихся тут же начинали обсуждать это примечательное событие.

— Менестрель что-то читает! — немного погодя сообщил Граф. — Стихи какие-то...

Вскоре Графу надоело это не слишком благовидное занятие, и он отошел в сторону. На его место тут же устроился какой-то представитель массовки, и теперь вопросы собравшихся о том, что происходит в недрах Актового Зала, были обращены к нему. Но и он не мог сообщить ничего ценного, кроме того очевидного факта, что репетиция грядущего Акта Пьесы идет полным ходом. Впрочем, одно только это сообщение способно было вселить оптимизм.

— Хорошо, наверное, Менестрелю! — неожиданно высказался Граф, обращаясь ко мне. По-видимому, ему хотелось отвлечься от тревожных дум каким-нибудь посторонним разговором. Я не возражал.

— Что Вы имеете в виду? — поинтересовался я.

— Сами посудите, Рыцарь. Вы, к примеру, или я, чтобы обеспечить своему сценическому персонажу достойное участие в Пьесе, вынуждены затрачивать просто грандиозные усилия. Изобретать целые сюжеты, отталкиваясь от уже сыгранных сюжетных линий, с намеком на продолжение в грядущих Актах Пьесы. Да еще в условиях жесточайшей творческой конкуренции со стороны остальных обитателей.

Я все еще не мог взять в толк, к чему ведет Граф. Он продолжал:

— А Менестрелю ничего этого не нужно! Ему вообще Сценария писать незачем. И при этом именно его и считают самым творческим среди нас человеком! Просто парадокс какой-то!

Видя мой интерес к этой теме, Граф развил свою идею дальше.

— Ему, Менестрелю, надо всего-то и делов, что сочинить какой-нибудь стишок — и все! При любом сюжете, при любом развитии событий, и самому Менестрелю, и его творчеству, обязательно найдется место на Сцене! Особенно если Сценарий Акта Пьесы откровенно слабоват, и Спектакль выходит слишком уж скучным. Тогда просто обязательно на Сцену извлекут Менестреля, чтобы он продекламировал что-нибудь из своих сочинений. Для того, чтобы разнообразить унылое сценическое действо. И вот, значит, выходит на Сцену Менестрель, декламирует что-нибудь из своих произведений. Ну, тут, конечно, овации, поздравления, крики "бис" и "браво"! И из зала, и со Сцены. Все в полном восторге от приобщения к "высокому искусству"!

— А что же в этом такого уж?.. — осторожно высказался я.

— А мы чем хуже? — Граф явно был настроен по отношению к Менестрелю антипатично. — Нам ведь тоже, для создания Сценария, рифмы приходится плести! Только мы это делаем в жестких, ограниченных условиях, а он — когда вздумается, и о чем вздумается. Сегодня он о цветах каких-нибудь напишет, завтра — про Бассейн, а потом и вообще выдумает что-нибудь, чего и не бывает вовсе. Придумает какие-нибудь "облака", ввернет пару рифм удачных — и в ус не дует!

Не знаю, чем кроткий нравом Менестрель смог вызвать такую неприязнь Графа. Я, хотя и не был знаком с этим персонажем достаточно хорошо, но все же был склонен испытывать к нему некоторую симпатию.

— Поэт он, видите ли! — запальчиво восклицал Граф, — А я что, не поэт, что ли? Тут каждый умеет рифмы плести! А вот... вот было бы у меня свободного времени побольше, я бы такую поэму написал...

Не знаю, что по этому поводу думал Граф на самом деле, только про "свободного времени побольше" он сейчас сказал зря. Практически у всякого обитателя этого мира, при всей его занятости Пьесой, было, по крайней мере, три дня в неделю чистого свободного времени. И всякий мог распорядиться им по своему усмотрению. Хочешь — пиши поэму. Хочешь — играй в "Монополию" или настольный хоккей. Хочешь — рисуй картины, а хочешь — собирай "пазлы". Хочешь — смотри Телевизор, а хочешь — устраивай кукольный театр.

Если говорить о Графе, то это был едва ли не самый активный завсегдатай Гостиной, не пропускавший практически ни одного из публичных мероприятий. Не смотря на то, что в последнее время Граф, как и я, временно лишился возможности выступать на Сцене, это никак не повлияло на взлет его вдохновения. Вместо этого он уже успел побывать на Отдыхе, а в остальные дни его можно было видеть бесцельно шляющимся по коридорам и пристающим к другим людям с ничего не значащими разговорами.

При таком стиле и ритме жизни время на написание поэмы, и впрямь, выкроить было сложно. Правда, эти свои соображения я высказывать Графу не стал, а просто поспешил с ним распрощаться, сославшись на некие таинственные личные дела.

Очередной Акт Пьесы все же состоялся. В надлежащее время, при общем аншлаге.

Войдя в зрительный зал одним из последних, я огляделся, и установил, что здесь присутствовали практически все не занятые в сегодняшнем Спектакле обитатели мира. Пожалуй, не было только Отшельника, но его, как я понимаю, не могло заинтересовать ничто в этом мире — ни Мыш в банке, ни Шут в кладовке, ни кризис в Пьесе.

Граф, заметив мое появление, жестами пригласил меня присесть к нему, в самый центр Зала. Отказывать ему я счел неудобным, хотя с большим удовольствием устроился бы в уединении на задних рядах.

— Ну, какие прогнозы? — спросил меня Граф, когда я занял место рядом с ним.

— Верю в благополучный исход! — бодро ответствовал я.

Граф отрывисто кивнул мне в ответ. Я заметил, что он слегка нервничает, да и я сам, похоже, излучал изрядную нервозность. Прочие зрители тоже — кто кашлем, кто излишней суетой, пытались скрыть присущее им волнение. Томительно тянулись мгновения до момента, когда занавес должен был раздвинуться, обнажив пространство Сцены.

И вот этот момент настал. Занавес разъехался в стороны, и тут же все присутствующие в зрительном зале, в едином порыве, разразились аплодисментами! Отсюда, с сидячих мест, это казалось чудом — то, что Спектакль все-таки состоится!

Да, сегодня совершенно было неважно, что, собственно, будет происходить на Сцене. Не важен был смысл действия, не существенно было качество актерского исполнения. Имел значение лишь сам факт этого грандиозного события — очередного Спектакля!

Впрочем, если говорить об идейном содержании представления, то оно обнаружило себя с первых же минут. На Сцене снова разыгрывался какой-то прием в Королевском Дворце, снова знатные дамы и сиятельные господа собрались вместе, чтобы обсудить все старые сплетни и дать повод для возникновения новых.

Моя Маркиза играла в этом Акте Пьесы весьма заметную роль, изящно отвергая неуклюжие домогательства Канцлера. Причем сам Канцлер в роли покорителя женских сердец выглядел настолько нелепо, что становилось просто смешно.

Появился на Сцене и Шут — событие, которого все зрители ждали с волнением и тревогой. Тщательно загримированный, новый Шут почти не отличался от старого. Ну, может, был немного выше его ростом. Ну, может, в своей забавной походке припадал не на левую ногу, а на правую. И голос его, как оказалось чуть позже, несколько отличался от прежнего в сторону фальцета.

— Ага! — вскричал новоявленный Шут, заставая Канцлера как раз в момент получения им от Маркизы звонкой пощечины. — "Обидней нет сего исхода дела! Вас поцарапав, птичка улетела!"

Зал обнаружил свою щедрость на овации. Шут, и это было заметно, просто купался в проявлениях зрительского восторга.

Он еще два раза появлялся на Сцене, и всегда лишь для того, чтобы стать свидетелем очередной пикантной ситуации, по поводу которой у него уже была готов свежий, так сказать, экспромт. В целом свою роль, надо признать, он исполнил неплохо — не хуже, чем это сделал бы "штатный" Шут.

Под конец Спектакля, при общем стечении на Сцене действующих лиц, Король вдруг во всеуслышание попросил Менестреля "исполнить что-нибудь из вновь взращенных плодов душевных мук ночей бессонных". Это предложение, как и следовало ожидать, было горячо поддержано всеми присутствующими, после чего Менестрель был просто вынужден ответить согласием.

Встав в некоторую патетическую позу, он обратил свой взор на присутствующую тут же Принцессу, и начал:

— "Не соревнуюсь я с творцами од,

Которые раскрашенным богиням

В подарок преподносят небосвод

Со всей землей и океаном синим.

Пускай они для украшенья строф

Твердят в стихах, между собою споря,

О звездах неба, о венках цветов,

О драгоценностях земли и моря.

В любви и в слове — правда мой закон.

И я пишу, что милая прекрасна,

Как все, кто смертной матерью рожден,

А не как солнце или месяц ясный.

Я не хочу хвалить любовь мою, —

Я никому ее не продаю!"

Да, эти стихи были написаны гениально! Пусть даже непонятно, о чем в них толкуется, но зато — какая гармония, какой слог! Не понимаю, в чем можно обвинять Менестреля? Он — действительно гениальный поэт!

Совсем другие чувства испытывал Граф.

— Ишь, какие он сонеты со Сцены исполняет! — процедил он сквозь зубы. — И это же он, поганец, так Принцессе в любви признается! Это в мое-то отсутствие!

— Успокойтесь, Граф! — попытался я укротить его гнев.

— Я, понимаешь, на войне! — продолжал шипеть Граф, с трудом сдерживая себя в рамках приличия. — Исполняю свой патриотический долг! Терплю лишения походной жизни! А в это время какой-то тыловой стихоплет...

— Не стоит так! — пытался я остудить его пыл. — Вот совершите на войне очередной свой подвиг, и никакому Менестрелю с Вами будет не сравниться!

По скрежетанию зубов Графа я сообразил, что уже в этом Акте Пьесы Граф запланировал для себя целый комплекс самых умопомрачительных подвигов. Просто весь этот набор доблести и героизма был отвергнут Утвердителем, и отвергнут именно в пользу поэтических этюдов.

Я, конечно, сочувствовал Графу. Ему уже надоело находиться вне сценического действия. Ему хотелось назад, во дворец, поближе к Принцессе. Ему все чудилось, что его заветная цель от него неумолимо ускользает. Теперь объектом его ревности неумолимо становился Менестрель.

— Я убежден, что насчет Менестреля Вы ошибаетесь! — тем не менее, заявил я, но мои уверения Графа мало успокоили.

Хорошо еще, что Спектакль на этом и кончился. Занавес заволок Сцену, и я вздохнул с облегчением.

На вечернем банкете все были возбуждены. Новоявленный Шут, краснея от выпитого вина и всеобщего внимания, не мог вымолвить и слова. Священник в своей предбанкетной речи вынес особую благодарность Создателям, за то, что они не покинули актеров в самый критический момент. В общем, все были неестественно веселы и оживленны. Вино в этот день пилось просто в невероятных количествах.

Потом Граф захотел выяснить свои личные отношения с Менестрелем, но его вовремя удалось обуздать и выдворить из помещения. Вместо Графа с Менестрелем поговорил я.

— Замечательный сонет прочли вы сегодня! — сделал я ему комплимент.

Он искоса взглянул на меня подозрительным взглядом и как-то натужно улыбнулся.

— Вот только, — продолжил я разговор, — я не совсем понял, о чем это там. Много непонятных слов.

Менестрель, оглянувшись по сторонам, и убедившись, что на нашу беседу никто не обращает внимания, приблизил свою голову к моей.

— Меня об этом лучше и не спрашивайте! Я не смогу объяснить!

Я был изумлен таким ответом. А потом подумал — кто его знает, этих творческих людей? Приходят им на ум какие-то идеи и образы, которым, вроде бы, и нет места в этом мире. Как сказал мне когда-то Барон — "и снится мудрецам, чего и нет на свете!" Менестрелям, наверное, снится примерно то же.

И я покачал головой, надеясь выразить этим жестом все свое уважение к человеку, чьи творческие способности так возвышаются над средним уровнем остальных артистов.

Не знаю, как сам Менестрель расценил этот мой жест, но он вдруг заговорил со мной снова.

— Ну, а как Вы думаете? — в его интонациях отчетливо слышалась горечь. — Легко ли быть Менестрелем? Я знаю, многие считают именно так! Многие мне завидуют! Но, если бы они знали, чего это стоит — писать настоящие стихи! Не эту гнусность, что услышишь всякий раз со Сцены, а самые настоящие, возвышенные стихи! Да чтобы выразить все то, что хочешь выразить, просто не найдется слов в человеческом языке!

Я слушал его удивленно. А он продолжал:

— Вы думаете, я сам знаю, что такое "небосвод"?

Я был уверен, что это так. Но Менестрель меня разочаровал.

— Может быть, я и догадываюсь об этом, интуитивно! Но объяснить, что это такое — не смогу!

Очень это было обидно. А Менестрель продолжал:

— Нет, нелегка участь Менестреля! Сначала мне нравилось моя роль. Такое было у меня чувство некоей избранности. Ореол всеобщего уважения и почитания льстил мне. А главное — я ведь действительно творил! Писал по велению своей души, по вдохновению! И у меня получалось! Вы читали что-нибудь из моего раннего?

Я отрицательно покачал головой.

— Почитайте, а потом сравните с тем, что я пишу сейчас! Правда, никто этой разницы не замечает, да и кто способен ощутить всю глубину различия, кроме меня самого?

Менестрель выглядел глубоко несчастным.

— По-моему, — убежденно сказал я. — Сегодня вы прочли просто гениальное стихотворение!

Почему-то это его удручило еще более. Его лицо посерело от горя, а глаза сверкнули какой-то обидой.

— Вот именно! — сказал он с горечью. — Именно, что гениальные!

Он схватил со стола бутылку с вином, нервно плеснул себе в стакан ее содержимое, и залпом выпил.

— Сначала я писал свои собственные стихи. Но потом у меня начало получаться все реже, и все хуже. Но роль-то свою нужно продолжать играть! Если ты Менестрель, то у тебя должны быть стихи! Регулярно должны появляться новые стихи! Причем, конечно же, не хуже старых. А хорошо бы — лучше старых! А где их взять, если вдохновение исчерпало себя?

Я пожал плечами.

— Сначала я честно пытался развивать собственное творчество. Но потом понял — так "понтов" не заработаешь! Со всей очевидностью передо мной встала дилемма — либо творчество, либо "понты"...

По его внешнему виду я догадался, какой именно выбор он сделал. И еще о том, что сейчас ему, пожалуй, было мучительно, невыносимо стыдно за этот свой выбор.

— Хорошо еще, — продолжил Менестрель глухим голосом, — что литературные вкусы местных обитателей не слишком высоки. Да и никаких стихов, кроме моих, они не читают. Вот я и стал переделывать чужие произведения. Старательно так, чтобы никто ничего не заметил. Да и чтобы самому перед собой не так краснеть приходилось.

— Вот как? — спросил я в полном изумлении.

Менестрель значительно покачал своей головой — мол, именно так!

— Никто ничего и не замечал, — продолжил он свое повествование. — Только Барон один раз назвал меня "эпигоном". Обидно, конечно. Но — правильно! Тогда меня еще грызла совесть. А потом перестала. Тем более, что и другие, как будто почувствовали что-то, стали приставать ко мне со своими заказами. То им такой-то стишок напиши, то эдакий. Поначалу я отказывался, потом, думаю — а почему бы и нет? Во-первых, неплохие "понты"! Во-вторых, все-таки я не себя обманываю, а исполняю чей-то заказ. И, наконец, это значит, что я нахожусь в обществе, и активно реагирую на его запросы, удовлетворяю существующий культурный спрос!

Он еще раз выпил вина, после чего продолжил:

— Вот после этого я приободрился и окончательно плюнул на свое так называемое "призвание", "вдохновение" и "полет души". В конце концов, та же самая романтическая литература существует только для того, чтобы зарабатывать на дефиците романтики в реальной жизни. Причем искусство само формирует романтические идеалы, таким образом, формируя спрос на само себя, и охотно этот спрос удовлетворяет.

— Как это? — слишком уж витиеватым показался мне последний силлогизм.

Но Менестрель только махнул рукой в ответ. Без предупреждения встал из-за стола, повернулся ко мне спиной, и, заметно пошатываясь, пошел к выходу.

"Не упал бы!" — только и успел подумать я. И тут Менестрель, действительно, упал.

Глава 12.

В субботу на завтраке, по обыкновению, не присутствовало несколько человек — в основном, тех, кто слишком активен был на вчерашнем банкете. Не явились сюда и те, кто любил поспать или просто поваляться в кровати в очередной выходной день, после суровых творческих будней. Вот и Менестреля, моего давнего соседа по столу, сейчас в Обеденном Зале не наблюдалось. Впрочем, это можно было объяснить значительным нервным потрясением, случившимся с ним вчера.

Перед самым началом завтрака Король вдруг величественным жестом своей руки призвал всех присутствующих к вниманию. А потом предоставил слово Герольду.

Герольд встал со своего места, и, сохраняя свойственный ему торжественный, официальный вид, объявил о том, что прямо после завтрака в Гостиной состоится общее собрание актеров.

Такого на моей памяти еще никогда не случалось. Актеры вообще редко собирались вместе — собственно говоря, только лишь на еженедельной Церемонии Открытия, традиционно происходившей после ужина по средам. Сегодняшнее всеобщее собрание следовало считать явлением экстраординарным.

Оглядываясь на присутствующих за столом актеров, я понял, что именно так и следует заключить. Практически никто из собравшихся не воспринял это заявление как должное, и каждый выразил по его поводу ту или иную степень удивления.

По окончании трапезы, актеры неспешно начали перемещаться из Обеденного Зала в Гостиную, где старались занять, по возможности, какое-нибудь малоприметное место. Вскоре в помещении Гостиной собрались практически все обитатели Зеленого Сектора — появились даже Королева с Принцессой, за завтраком отсутствовавшие. Менестреля, впрочем, не наблюдалось и здесь.

Отсутствовали и представители Желтого Сектора, что, впрочем, мало кого смущало.

Король устроился на своем любимом мягком кресле, и, оглядев всех собравшихся, дал знак начинать собрание. Снова в центр всеобщего внимания был извлечен Герольд, по какой-то причине растерявший едва ли не половину всей своей напыщенной официальности. Герольд выглядел озабоченным и погруженным в свои мысли. Впрочем, начал он довольно торжественно:

— Дамы и господа! Смысл нашего сегодняшнего собрания заключается в следующем. Имеется предложение, в целях повышения общественного культурного уровня, а так же индивидуального творческого мастерства актеров, внедрить в постоянную практику общественной жизни мероприятие, именуемое "ток-шоу"!

Пространство помещения наполнилось заинтересованным гулом собравшихся. Мне, как и всем остальным присутствующим, было очень любопытно, о чем идет речь. Герольд охотно дал свои пояснения.

— Ток-шоу, — сказал он, — это обсуждение какой-нибудь животрепещущей темы.

Это ничего толком не объясняло. И Герольд пустился в более подробные пояснения:

— К примеру, когда мы читаем некоторое драматическое произведение, мы находим на его страницах нескольких помещенных туда автором персонажей. Эти персонажи по ходу действия совершают какие-то поступки, произносят какие-то речи — словом, живут какой-то своей драматической жизнью. У каждого из персонажей имеется свой, более или менее сложный и многогранный характер. И между персонажами, в силу авторской идеи, возникает сложная система взаимоотношений... И у любого читателя произведения возникает свое собственное восприятие, возникает свой образ, свое видение каждого такого персонажа и характера их взаимных связей. В итоге, сама идея произведения может быть понята каждым из его читателей совершенно по-разному, и спектр мнений о нем может включить в себя даже самые непримиримые противоположности!

Это выступление Герольда больше походило на лекцию.

— Так и должно быть! — воскликнула Баронесса. — Индивидуальное читательское восприятие — это и есть одна из целей всякого драматического произведения!

Герольд снисходительно улыбнулся ей в ответ.

— Вот! — сказал он, наставительно подняв к потолку палец правой руки. — Вот высказывание, которое одной фразой характеризует современный уровень нашего с вами общественного сознания! Вот что обнаруживает истинный уровень нашего профессионализма, и истинный характер нашего отношения к Пьесе!

Собравшиеся подавленно молчали, не зная, чего ждать дальше. А дальше Герольд, на глазах прибавляющий уверенности в себе, продолжал свое выступление.

— Для досужего чтения — вполне возможно! Вполне достаточно обходиться своим, сугубо личным, индивидуальным восприятием. Но мы-то с вами, господа артисты, профессионалы! Мы не просто артисты, а участники общей для всех нас Пьесы! Активные, надо заметить, деятельные ее участники! На нашу с вами долю выпала почетная обязанность двигать вперед эту Пьесу, и к этому своему священному долгу мы должны относиться со всей ответственностью! Мне, право, стыдно, что я вынужден об этом лишний раз напоминать...

Король со своего председательского места молчаливо одобрял все высказывания Герольда. Вследствие этого обстоятельства, недовольство, возникшее кое-где на местах, носило весьма сдержанный характер. Герольд продолжал:

— Нам, как профессионалам, нужно стараться как можно полнее познавать все грани драматического искусства. Нужно стремиться к постоянному культурному, интеллектуальному, творческому развитию! К непрерывному совершенствованию своих творческих навыков и способностей! Эта цель должна стоять перед всеми нами, и перед каждым из нас!

Герольд остановился, сделав драматическую паузу, после которой продолжил:

— Великая цель, стоящая перед нами, требует от нас соответствующих действий. Сейчас совершенно очевидно, что прошло то время, когда каждый из нас жил, замкнувшись в рамках своей собственной роли. Прошло то время, когда весь наш творческий коллектив зависел от сознательности каждого отдельного своего представителя. Настала пора воспитания нового типа сознательности — коллективной! Уже сейчас нам нужно воспитывать, вырабатывать наш общий, консолидированный взгляд на Пьесу! Только тогда мы сможем по-настоящему, по-творчески, подойти к проблеме созидания Сценария и его воплощения на Сцене! Только при таком условии наша Пьеса сможет выйти на иной, качественно новый уровень! Только тогда исчезнут взаимные упреки и недопонимание между актерами. Только тогда мы с полным правом сможем назвать стоящую перед нами великую цель единой для всех нас!

Мало что понятно было из этой высокопарной речи, но она, несомненно, находила путь в сердца, сознания и души внимавших ей актеров. Я сам испытал труднообъяснимое чувство какого-то эмоционального подъема, совершенно неоправданного с точки зрения разума, но горячо приветствуемого ощущениями.

— Сейчас каждый из нас живет от Спектакля к Спектаклю! Каждый замкнулся в образе своего сценического персонажа, ничего не желая знать о внутреннем мире иных персонажей Пьесы! Не желает осмыслить всю степень драматизма нашего общего произведения. А все корни проблем — в разном прочтении Пьесы! В индивидуальности возникающих образов и впечатлений. Именно это явление мы, на современном этапе развития нашего общества, обязаны решительно преодолеть! Наша задача — учиться вырабатывать единую, консолидированную точку зрения, единый взгляд на предмет! В этом и есть залог нашей успешной совместной творческой работы! В этом залог дальнейшего успешного движения нашей Пьесы вперед!

Герольд снова взял паузу и мельком оглянулся на Короля, который всем своим видом демонстрировал полное свое удовлетворение ходом мероприятия. Герольд снова взял слово:

— И вот, для повышения нашего профессионального мастерства, как в области драматургии, так и в сфере актерского мастерства, предлагается такое мероприятие, как "ток-шоу". Заключается оно в живом, непосредственном обсуждении некоторой темы. К примеру, можно взять какое-нибудь классическое драматургическое произведение. Казалось бы, всем давно знакомое. Но, как мы установили, индивидуальное его прочтение наносит свой отпечаток. Кто-то прочтет его так, другой — эдак. Один поймет характер главного героя с такой-то стороны, а другой вскроет в этом типаже некие невиданные доселе глубины. Один вынесет из пьесы некую мысль, а другой — целых две, причем совершенно противоположные... Можно сказать даже, что все мы читали, так сказать, разное произведение — настолько могут отличаться мнения и суждения о нем.

Собрание зашумело, бурно и неоднозначно реагируя на выступление Герольда. Тот спешил закончить, наконец, свое пространное выступление:

— И тут, как нельзя более полезно, могло бы оказаться всеобщее обсуждение этого, казалось бы, всем знакомого текста. Обмен мнений по поводу сюжета, канвы произведения, и отдельных его эпизодов. Характеристика образов персонажей, анализ их взаимоотношений. Суждения о соответствиях авторского и актерского взгляда на сценическую роль...

По всеобщему гулу, который неуклонно нарастал по мере изложения последних тезисов докладчика, можно было сказать, что идея "ток-шоу" начала овладевать умами присутствующих.

— Как ты считаешь? — громко шептала мне на ухо Маркиза. — По-моему, очень интересно!

Я согласился с ней. Выглядело это все очень увлекательно.

— Это замечательно! — высказался во всеуслышание Магистр. — Очень продвинутое мероприятие! Весьма научный метод, концептуальный подход! Довольно нам относиться к классическим текстам, как к некоему канону! Надо иметь и свое мнение, взвешенное и обоснованное! И иметь смелость высказать это мнение вслух, и защитить перед возможным оппонентом!

— Может получиться забавно! — мечтательно произнес Граф.

Послышался гул одобрительных голосов.

Видя общий положительный настрой аудитории, Король поспешил взять инициативу в свои руки.

— Как я наблюдаю, предложение можно считать в целом одобренным. А посему, завтра после обеда назначаем здесь, в Гостиной, вышеозначенное "ток-шоу". Тема завтрашнего "ток-шоу" — всем известное классическое произведение "Ромео и Джульетта"!

Услышав это, Маркиза издала негромкий, но явственный восторженный вопль, и даже подпрыгнула на своем месте. Повернув ко мне свое лицо, она просто озарила меня светом своих счастливых глаз.

— Ты слышал? — восторг едва удерживался у нее внутри. — "Ромео и Джульетта"! Мое любимое произведение!

Я был рад за нее. Было видно, что загадочное "ток-шоу" только что приобрело по крайней мере одну свою восторженную почитательницу.

На этом собрание окончилось. Покинув вслед за остальными актерами Гостиную, я направился было к Библиотеке, но Маркиза уже тянула меня по направлению к нашей комнате.

— Надо же книжку взять! — объяснил я ей свое стремление, наблюдая, как многие из участников собрания спешат в сторону запыленного книгохранилища. Сегодня, поистине, там ожидался невиданный доселе ажиотаж.

— Зачем? — спросила Маркиза. — Я помню эту пьесу наизусть!

Мне ничего не оставалось делать, как пожать плечами, и позволить Маркизе утащить себя в недра собственного жилища.

Тут подруга моя решительно взяла все дела в свои руки. Завладела Компьютером, и выказала готовность немедленно приступить к работе. Такой энергичной я ее не видел, пожалуй, никогда!

— Сейчас я напишу свое мнение! — грозилась она, и в ее голосе слышались ноты нетерпения.

Целеустремленность Маркизы меня поразила. Я вдруг понял, что своим не столь уж энергичным участием способен буду только повредить ее бушующему творческому порыву, поэтому принял решение просто не мешать. Достал шахматы, доставшиеся мне от Барона, расставил на доске фигуры, и в задумчивости стал играть против себя же самого. Получалось совсем даже не здорово, а вдобавок еще и печальные воспоминания тут же полезли мне в голову.

Посидев немного в сторонке, и понаблюдав за упорными потугами Маркизы, я решил покинуть комнату. Этого моя подруга, целиком окунувшаяся в работу, вряд ли заметила.

Я вышел в мир, и медленно прогулялся по безлюдному коридору до Центрального Зала. В голову лезли какие-то тяжелые раздумья и размышления.

Вот уже неделя прошла с тех пор, как не стало со мной рядом Барона. И за эту неделю я столько узнал об этом мире! Снова мне вспомнились подробности моих бесед с различными обитателями нашего мира. Священник, Магистр, Гадалка, Шут, Дворник, Отшельник — все эти люди имели свое собственное представление о мире, и о своем месте в нем. А я? Что есть этот мир для меня? Что есть я для этого мира? Нашел ли я в нем свое место? Что в нем для меня является самым главным?

Может, главное, что есть у меня в этом мире — это моя роль в Пьесе. Может быть — Маркиза. Быть может — моя комната, Компьютер, и именное место за обеденным столом.

За что ценю я этот мир, за что мне быть ему благодарным?

Возможность творчества, возможность самому определять свою судьбу — вот за что! Хотя, конечно, отдельные мировоззренческие теории готовы оспорить само существование подобного рода понятий. И, как знать...

Следует признать, что этот мир далек от совершенства. Не все в нем идеально, и многое еще требует своего осмысления, анализа, доработки и модернизации. Но не здесь ли кроется настоящая возможность для творчества? Конструировать из старого мира новый, более совершенный — это вполне творческая задача!

И ведь как раз сейчас, вполне вероятно, мир и начинает меняться! Как там говорил Герольд? Какие-то красивые, мудрые, правильные слова... Про консолидацию общественного сознания, про движение Пьесы вперед, про некий новый уровень... Не об этом ли мечтал Барон?

Заметно взбодрившись итогами собственных размышлений, я вернулся в комнату.

Настойчивость Маркизы превозмогла все объективные и субъективные трудности и препятствия. К концу дня у нее уже было готово чуть ли не три страницы текста выступления, в котором умещалось все ее восторженное отношение к главным персонажам "Ромео и Джульетты", к их возвышенным чувствам и взаимоотношениям, и, персонально, к автору, который осчастливил мир таким литературным гимном, воспевающем силу человеческой любви.

Она была готова к "ток-шоу", и теперь с нетерпением ожидала его начала.

Мне тоже было бы неплохо составить собственное мнение о Пьесе, но для этого было необходимо освежить в голове основные коллизии сюжета. Когда-то, на самой заре своей актерской жизни, я прочел это произведение, но сейчас вдруг понял, что помню его подробности довольно-таки смутно. "Ладно! — подумал я, — На первый раз лучше послушать, что будут говорить другие". Тем более что Маркиза поработала, как минимум, за нас двоих.

В воскресенье, сразу же после обеда, Гостиная начала наполняться возбужденными обитателями Зеленого Сектора. Мы с Маркизой явились в числе первых, и заняли одно из самых центральных мест — чтобы удобнее было слушать и выступать. Другие участники грядущего "ток-шоу" тоже не медлили обнаружить свое присутствие. Актеры входили в помещение Гостиной по одному, парами, и целыми группами, чинно рассаживались на мягких диванах. Вскоре практически весь наличный состав "артистократического" общества был в сборе. Все были заметно взволнованы необычностью предстоящего мероприятия.

Герольд снова выступил на первый план.

— Как сказано у классика, — с поистине театральной импозантностью начал он. — "Истина рождает споры!" Таков и будет девиз нашего "ток-шоу"! У нас нет запрещенных тем, и всякий волен высказать свою собственную точку зрения на объект обсуждения! Итак, "Ромео и Джульетта"! Кому из нас не знакомо это произведение всеми признанного классика? Кто мог остаться равнодушным, прочитав эту пьесу? Несомненно, сие драматическое произведение знакомо каждому из здесь присутствующих, и каждый из нас полагает, что знает о ней все! Но — так ли это? Именно здесь, и именно сейчас, мы будем иметь уникальную возможность это выяснить!

Герольд, поистине, блистал в роли ведущего. Эта роль ему явно удавалась, что и было подтверждено всеобщими аплодисментами. Первоначальное напряжение собравшихся быстро улетучивалось.

— Кто желает высказаться первым? — вопросил аудиторию Герольд. — Кто желает сделать достоянием общественности свое личное, глубоко индивидуальное, и, я бы даже сказал, интимное отношение к предмету нашего разговора?

Моя Маркиза тут же порывисто вскинула вверх свою руку.

— Очень хорошо! — тут же отозвался Герольд на этот жест. — Маркиза! Вот кто откроет нашу беседу! Поприветствуем!

Энергичным взмахом обеих своих рук Герольд призвал аудиторию к аплодисментам, и аудитория послушно отозвалась на этот призыв.

Немного смущенная таким приемом Маркиза все же встала, и обратилась лицом своим к собранию актеров. По румянцу на ее щеках я догадался, что сейчас она испытывает сильнейшее волнение.

— Я убеждена, — сказала Маркиза почти не дрожащим голосом, — что это просто гениальное произведение, и, несомненно — самое лучшее произведение Шекспира! Это..

И далее, взволнованно звенящим в наступившей тишине голосом, моя подруга начала высказывать все свое восторженное мнение о пьесе. Увлеченно говорила о великой духовной силе двух персонажей, смело ринувшихся наперекор бытующим общественным условностям. Об их стремлении к великой цели, важнее которой ничего не может быть для человека. О трагической и преступной роли социального окружения, не способной понять всю глубину простого человеческого стремления к свободе проявления своих высших духовных порывов.

— Спасибо! — сказал Герольд в заключение этой пламенной речи, приглашая Маркизу сесть. — Кто-нибудь из присутствующих желал бы поспорить с этой точкой зрения?

Маркиза, возбужденная и взволнованная собственным выступлением, опустилась на место рядом со мной. Вопросительно взглянула мне в глаза. Я нежно поправил ее локон, приставший к влажному лбу, и прошептал ей на ушко слова своего восхищения. Она улыбнулась мне благодарно, и сжала мою руку двумя своими.

Тем временем "ток-шоу" продолжалось. На призыв Герольда откликнулось сразу несколько человек.

— Попросим высказаться Генерала! — распорядился Герольд.

Грузный Генерал неторопливо поднялся со своего места. Прокашлявшись для солидности, он начал:

— Я лично претензий к предыдущему выступлению не имею. Высокие чувства, сильные эмоции — это, так сказать...

Герольд своими активными жестами поощрял Генерала на развитие его мысли.

— Мне хотелось бы отметить вот какое обстоятельство, — Генерал несколько повысил голос. — В обсуждаемой нами пьесе имеется ряд совершенно непонятных для меня эпизодов. Наиболее ярким из них является исход вооруженной схватки Тибальта и Ромео. Вызывает крайнее удивление тот факт, что в противостоянии "искусного дуэлянта", как нам представляет Тибальта автор, и явно уступающего ему в боевых навыках Ромео, верх одерживает именно последний!

— Так, так! — подначил Герольд Генерала. — Ну, и?..

— На мой взгляд, здесь мы имеем дело с намеренной профанацией боевых искусств и воинского мастерства!

— Так, понятно! — высказался Герольд. — И какие же будут Ваши выводы, Генерал?

— А вот какие! — грохотал распаленный своим же собственным выступлением Генерал. — Автор пьесы, как я заключаю, исходя из своего личного профессионального опыта, в военном деле является полным профаном. Поэтому я бы посоветовал ему не вводить в произведение эпизоды, наглядно демонстрирующие его вопиющую некомпетентность в этом вопросе!

— Мы поняли вашу точку зрения, — провозгласил Герольд. — Есть ли у кого-нибудь вопросы к докладчику?

Герольд призывал аудиторию к дискуссии. И небезуспешно.

— У меня! — со своего места порывисто вскочила Придворная Дама. — У меня есть вопрос к Генералу!

Герольд эффектным жестом призвал ее продолжать.

— Мне хотелось бы узнать экспертное мнение Генерала вот по какому вопросу. Мое крайнее недоумение вызывает описываемое в Пьесе противостояние враждующих сторон — Монтекки и Капулетти. Лежащий в самой основе сюжета конфликт между двумя семействами выглядит, на мой взгляд, весьма странно. Главы домов — люди, судя по всему, лично виновные в возникновении и существовании конфликта, вообще-то конфликтуют не слишком охотно, как-то уж очень вяло. По ходу пьесы у них то и дело возникают мысли о примирении. В это же время более молодые представители враждующих семей, как правило, ограничиваются в общении с противником только лишь словесными угрозами. Друзья этих самых молодых родственников уже проявляют свою полную готовность с оружием в руках отстаивать честь своих оскорбленных товарищей. Но, обратите внимание, самыми активными и агрессивными участниками противостояния оказываются слуги враждующих домов. Именно они, при случайной встрече, намеренно обнажают оружие и готовы биться насмерть! Не смотря на то, что именно им, казалось бы, вообще следовало бы находиться в стороне от этого конфликта!

Пышная Дама остановилась на мгновение, чтобы перевести дух.

— Все это мне кажется очень странным! — наконец, продолжила она. — И в этой связи, я хотела бы попросить Генерала...

— Вопрос понятен! — отозвался Генерал, уже успевший принять вид вальяжный и снисходительный. — Смею Вас заверить, что в настоящей войне все именно так и происходит!

Аудитория с готовностью отозвалась аплодисментами. Генерал уселся на свое место.

— Кто-нибудь еще? — спросил Герольд у публики.

Следующим желал выступить Судья.

— Я, со своей стороны, хотел бы остановиться на личности одного из главных персонажей пьесы, — начал он свое выступление. — А именно, на Ромео. Впрочем, характер его взаимоотношений с потерпевшей... с Джульеттой, имею я в виду, предметом моего выступления не является. Мне бы хотелось рассмотреть, с вашего позволения, уголовную сущность этого, с позволения сказать, фигуранта...

Это заявление вызвало шумный всплеск общественного возбуждения, которое, впрочем, тут же сменилось напряженной, выжидательной тишиной. Все внимание собравшихся было устремлено на выступающего, все ждали развития этой неортодоксальной мысли. Судья неспешно начал развивать свою идею:

— Факты, изложенные автором в обсуждаемом нами произведении, позволяют сделать ряд любопытных выводов. Проведенный лично мною цикл аналитических умозаключений позволяет сформировать в отношении вышеупомянутого персонажа пьесы целый ряд обвинений в тяжких преступлениях!

Аудитория снова отозвалась недоуменным шумом. Герольд призвал ее к тишине.

— Есть все основания полагать, — вещал Судья в свойственной ему размеренной манере, — что персонаж, именуемый Ромео, имеет непосредственное отношение практически к каждой из смертей, происходящих в пьесе. Самый очевидный факт — это, конечно же, пресловутое убийство Тибальта. Но, мне хотелось бы обратить ваше внимание на предшествующий этому эпизод пьесы. Гибель Меркуцио, друга Ромео, происходит, нельзя этого не отметить, при совершенно явном, пусть и косвенном, соучастии последнего. Надо полагать, что единственный свидетель обоих упомянутых событий, Бенволио, остался в живых только потому, что на шум схватки начал собираться народ.

Повысив голос, чтобы перекрыть все возрастающий возбужденный шум аудитории, Судья продолжал:

— Далее, после своего изгнания из Вероны, Ромео на некоторое время выпадает из поля нашего внимания. Но вот, по нелепому стечению обстоятельств, он узнает о смерти Джульетты, и — что бы вы думали? — снова совершает целый каскад противоправных деяний. В Мантуе, где законодательно запрещена торговля отравляющими веществами, он искушает бедного аптекаря совершить подобного рода преступную сделку. Как мы узнаем впоследствии, при этом Ромео пишет прощальное письмо, в котором свидетельствует о способе, которым он достал яд — очевидно, с указанием имени и адреса пресловутого аптекаря. При этом Ромео, конечно, прекрасно осознает, что при проведении первичных следственных мероприятий в отношении его гибели это письмо обязательно обнаружится. Таким образом, судьба аптекаря, хоть мы и не видим этого в пьесе, представляется весьма трагичной...

Почтив секундой молчания участь неведомого мантуйского аптекаря, Судья продолжил:

— Возвращаясь в Верону, Ромео идет умирать на могилу любимой, где и встречает графа Париса. Ромео, как всем известно, убивает и этого персонажа, только лишь по той причине, что тот, видите ли, мешает ему спокойно умереть у тела любимой. Только после этого Ромео совершает самоубийство. Что, в общем-то, можно признать достаточно здравым поступком, если учесть, сколько всего он натворил за весьма короткий промежуток времени действия пьесы. Но даже после своей гибели он становится главным виновником еще одной смерти — его собственной матери, умершей от горя при этом известии!

Выступление Судьи никоим образом не могло оставить аудиторию равнодушной.

— Да как же так можно? — возмущенно высказалась Баронесса.

— Хотите возразить? — с готовностью отозвался на это восклицание Герольд. Но Баронесса от выступления отказалась. Заместить ее никто не хотел — все возбужденно обсуждали новый взгляд на классический сюжет.

— Да и Джульетту он обманул весьма жестоко! — вдруг громко заявил Менестрель, и, не дожидаясь приглашения Герольда, встал. Аудитория затихла, в предвосхищении очередного скандального выступления. Поэт не стал разочаровывать собравшихся:

— Лично мне Ромео представляется довольно-таки ветреной личностью. В самом начале произведения Ромео представлен читателю как персонаж, которого "вся Верона хвалит за добродетель и учтивость". В этот момент он, как нам сообщается автором, изнывает от несчастной любви. Он, Ромео, готов раскрыть перед читателем всю палитру пламенных чувств, бушующих у него в груди, и из его монологов мы понимаем, что он влюблен смертельно, безнадежно, безответно! Его хороший друг дает ему весьма практический совет — поискать какой-нибудь другой предмет любви. Но нет же, для Ромео об этом не может быть и речи! Любой другой объект его внимания способен только подчеркнуть неоспоримые достоинства его возлюбленной!

Менестрель отчаянно жестикулировал. Его руки парили в воздухе, то взмывая по направлению к потолку, то снисходя обратно.

— Какие возвышенные чувства! — восклицал он. — Какой прекрасный слог! Мы сразу представляем себе человеческое существо весьма тонкой психической организации, возвышающееся, по глубине доступных ему эмоциональных переживаний, над прочими действующими лицами пьесы! Но кто же этот таинственный объект всепоглощающей любви Ромео? И мы, наконец, узнаем ее имя! Это некая Розалина! Заметим, между прочим, что Розалина — племянница Капулетти. Это обстоятельство тоже свидетельствует о силе чувств молодого человека — влюбиться в племянницу своего врага, презреть всю несомненную опасность подобного рода увлечения, способна лишь натура пылкая и страстная! И именно такая натура может решиться пробраться в дом врага, чтобы побывать на празднике, единственно затем, чтобы лишь издали, мельком лицезреть дорогой для сердца образ!

Менестрель перевел дух, и продолжил:

— Там, в доме Капулетти, на балу, он и встречает первый раз Джульетту, которая, кстати сказать, приходится вышеупомянутой Розалине двоюродной сестрой. И — представляете? — все! Одного случайного мгновения достаточно, чтобы прежняя любовь была забыта, а в сердце нашего героя прочно вселился новый образ — образ Джульетты! Можете вы представить себе подобного рода метаморфозу?

Риторический вопрос Менестреля остался без ответа, но я почувствовал, как напряглась Маркиза. Она явно чувствовала, что в выступлении оратора наметился перелом. И в грядущем повороте темы ей не виделось ничего хорошего.

— Я, к примеру, не могу себе этого представить! — всенародно признался Менестрель. — Но речь не обо мне. Этого не могут вообразить себе даже не в пример более практичные персонажи пьесы, посвященные в тайну душераздирающей истории безответной любви Ромео к Розалине. Даже они, по крайней мере, до второго акта пьесы, не могут поверить, что наш герой в мгновение ока смог излечиться от своего тяжкого сердечного недуга. И, как видится мне, их сомнения вполне уместны! Подтверждение этому мы наблюдаем в известной сцене на балконе. Как всякий может установить самостоятельно, Джульетта во время этого диалога до десятка раз называет Ромео по имени. Он же, обращаясь к ней, ни разу не называет имя своей собеседницы. Вместо этого он употребляет разного рода витиеватые обороты речи, как то: "Милая!", "Любимая!", "Любовь моя!", и даже — "Светозарный ангел!". В принципе, кто бы ни стоял там, на балконе — Джульетта ли, Розалина ли, а может быть и еще какая-нибудь родственница или знакомая Капулетти, такая тактика себя бы оправдала.

Я взглянул на Маркизу. На ее лице застыло выражение недоуменного возмущения. Она всей душой своей переживала за своих любимых персонажей, ей отчаянно хотелось защитить их!

Герцог встал, не дожидаясь ни персонального приглашения, ни даже окончания речи Менестреля.

— Джульетта сама во всем виновата! — безапелляционно заявил он. — Как можно влюбиться в человека, которого видишь в первый раз в жизни, в течение всего лишь нескольких мгновений, да и то — в маске! Вопиющая неразборчивость! Тут вполне уместно вспомнить весьма примечательную историю из далекого детства Джульетты.

— Нет! — вырвалось наружу чувство протеста Маркизы. — Все это неправда!

Герцог не был смущен таким эмоциональным заявлением.

— Я полагаю, автор пьесы, заставив Кормилицу рассказать эту историю три раза (!) подряд, таким образом, делает читателю более чем прозрачный намек. Но, впрочем, я далек от того, чтобы обвинять Джульетту в легкомыслии. Хотя она и обручилась с Ромео по истечении всего лишь суток с момента знакомства с ним, своим родителям объявлять об этом факте она не спешит. На прямое их предложение выйти замуж за Париса, она не дает прямого ответа, предпочитая тянуть время. Родители грозятся выгнать из дому, что, казалось бы, явилось бы весьма удачным выходом из создавшейся непростой ситуации. Ведь это как раз-таки предоставляет ей полную возможность уехать в Мантую, к любимому супругу... Но нет! К этому моменту Джульетта, как видно, уже поняла, с каким человеком, по своей неосторожности, она необдуманно связала свою жизнь. Вчера он сделал ей предложение, сегодня убил своего шурина, а завтра?.. Поэтому вполне понятно, что ей не хочется сжигать за собой все мосты, безрассудно бросать своих родственников и такую выгодную партию, с головой окунаясь в полнейшую неизвестность. Именно руководствуясь такими своими соображениями, она, хотя и не подтверждает, но и не опровергает возможности своего бракосочетания с Парисом.

Я почувствовал, как сильно Маркиза сжала мою руку, которую все это время держала в своих руках. Я взглянул на нее. И встретил ее взгляд, в котором читалась боль, и отчаянная мольба вмешаться в происходящее.

На просторах Гостиной, на наших глазах развернулось невиданное доселе зрелище. Оно было похоже на самое настоящее издевательство, и объектом этого издевательства служило самое любимое произведение Маркизы, и дорогие ее сердцу герои.

Да, кто-то должен был выступить в защиту! Я должен был выступить в защиту! И не ради Ромео, и не ради Джульетты, и не ради Шекспира и всех классиков вместе взятых. Я должен был сделать это ради своей Маркизы!

Я лихорадочно соображал, что бы я мог сказать, чем возразить в ответ на злобные критические выпады. Я оглядел собравшуюся аудиторию, и был просто поражен увиденным. Все участники дискуссии выглядели крайне взбудораженными. И этот нездоровый, возбужденный блеск десятков глаз приковывал меня к месту.

Дух критицизма и издевательства просто витал в воздухе гостиной. Сборище доморощенных драматургов, считающих себя гениями и талантами, полагало своим безусловным правом беззастенчиво нападать на безответного автора пьесы. Нападать на произведение классика всем своим скопом, и рвать его творческий замысел на мелкие части. Испытывая при этом невероятное наслаждение, ибо сам этот процесс прибавлял им авторитета в своих же собственных глазах.

Нет, я не мог, просто не мог ничего сказать в защиту Шекспира! Потому что всякий, кто бы высказался в этот момент в поддержку классика, тут же был бы подвергнут той же незавидной участи, что и герои его произведения.

Герцогиня, взяв слово, в это время уже развивала новую тему:

— А что вы скажете о таком персонаже, как Брат Лоренцо? Монах, "известный свой святою жизнью"! Этот тип благообразной наружности, тайно обвенчавший Ромео и Джульетту, а впоследствии сообразив, что его "благочестивые" делишки скоро всплывут, разрабатывает некий хитроумный план, способный замести все следы и уничтожить почти все улики против него. Ему не составляет труда убедить Джульетту следовать этому плану. Трагическая гибель главных героев должна быть целиком и полностью возложена на этого интригана, "известного своим благочестием". Брат Лоренцо лично присутствует при финальной кровавой развязке, специально затем, чтобы удостовериться, все ли свидетели его козней мертвы. Прикончить Джульетту лично у него не хватило духу, но, в конце концов, все устроилось для него как нельзя лучше. После этого изворотливый Брат Лоренцо публично, при большом стечении народа, винится во всех своих сомнительных махинациях, признает себя главным виновником трагедии. Но его непоколебимый авторитет не позволяет никому из присутствующих сомневаться, что достопочтенный святой отец попросту оговорил себя. На что он, по всей вероятности, и рассчитывал!

Присутствующие разразились дружными аплодисментами.

Маркиза, наконец, поняла, что помощи от меня дождаться ей не суждено, и вдруг резко поднялась со своего места. Ринувшись к выходу, она стремительно преодолела расстояние до дверей, и выбежала из Гостиной.

Только на одно лишь мгновение она остановилась на самом пороге. Обернулась, и взглянула на меня таким обжигающим взглядом, после которого у меня осталось ощущение, что на лице моем отпечатался след от этого ожога. Я даже ощупал свое лицо рукой. Нет, конечно же, никакого шрама на моем лице не было. Он остался где-то в самой глубине моей души. Он не был виден никому, кроме меня самого, и я не представлял себе уже, когда и как я смогу его излечить.

А Маркиза уже исчезла. Это стремительное событие ненадолго возмутило течение дискуссии. Очередной выступающий, конечно, был несколько сбит им с толку и замолчал на середине фразы. Но Герольд тут же поспешил успокоить собравшихся:

— Все в порядке! — провозгласил он весьма авторитетным голосом. — Обсуждение продолжается!

Я остался на своем месте. Мне казалось неловким таким вот образом покидать помещение. Посреди представительного мероприятия, посреди чьего-то публичного выступления...

Правда, с этого момента остальные реплики участников дискуссии перестали для меня существовать. Я не слышал их. Я смотрел на дверь, и ждал, мучительно долго, нервно кусая губы, ждал, когда же, наконец, кончится этот кошмар. Больше всего мне хотелось сейчас быть с Маркизой, но я все не мог заставить себя просто встать со своего места и покинуть это скандальное собрание.

Не могу сказать точно, сколько времени еще продолжалось это "ток-шоу". Не знаю даже, чем оно в итоге закончилось. Из транса меня вывел звучный голос Герольда, возвещающий:

— На следующей неделе — Гамлет, со своим вопросом! "Быть, или не быть"! И, если "быть" — то, что делать? А если "не быть" — то, кто виноват?

Я уже не слушал его. Вырвавшись из такого неимоверно, невероятно людного помещения Гостиной, я поспешно устремился по направлению к своей комнате.

В своей комнате я Маркизу не обнаружил. Она здесь, как видно, даже и не появлялась. Все вещи были в таком же состоянии, в каком оставались в момент, когда мы с ней покидали комнату, отправляясь на "ток-шоу". Как недавно это было, и, глядя на обстановку комнаты, можно было бы вообразить, что с тех пор ничего не могло измениться. На самом же деле за этот небольшой промежуток времени изменилось очень многое! Я это чувствовал, я это практически знал!

Выйдя в коридор, я механически преодолел расстояние до комнаты Маркизы. Прекрасно осознавая, что ничего хорошего меня там не ждет.

Так и оказалось — дверь ее комнаты была заперта, на стук никто не отвечал. За дверью была тишина.

К ужину Маркиза не появилась. Сидя за обеденным столом, я ковырял вилкой в своей тарелке, безо всякого настроения, отстраненно слушая восторженные отзывы собравшихся о такой замечательной забаве, как "ток-шоу". Герольд удостоился солидной порции всеобщей признательности, и теперь лицо его величественно сияло сквозь слой пудры на щеках. Никому не было дела до того, что какой-то человек, оскорбленный в своих лучших чувствах, сейчас страдает где-то в одиночестве, переживая полученную глубокую душевную рану.

Впрочем, главным виновником страданий Маркизы были не эти люди. Этим виновником был я, это я оскорбил ее в лучших чувствах. В лучших чувствах ко мне, когда предал ее своим беспомощным бездействием.

Вернувшись после ужина в свою комнату, я уже не обнаружил здесь ее вещей. Она забрала их. Специально воспользовалась моим отсутствием. Остался только "пазл" — тот самый, с Медведем и Принцессой.

О, зачем я только покинул свою комнату! Зачем пошел на ужин, к которому испытывал такое отвращение? Тем самым я, быть может, похоронил свой последний шанс хоть как-то исправить ситуацию!

И я снова был у ее комнаты, и снова стучал в ее двери, но оттуда также не слышно было ни звука. Я не отходил от ее комнаты почти до самой темноты.

Ночью я все никак не мог заснуть. Все думал, и мысли эти были тяжки и горестны.

Вот, была рядом со мной замечательная девушка. Самая замечательная девушка в мире. Верила в Сказки, и верила в меня. Верила в Рыцаря, который готов защитить ее от всякой опасности. И вот этот Рыцарь, при первом же случае, позорно бежал от опасности... Вернее — позорно остался, что еще хуже!

Я позволил каким-то другим людям растоптать ее идеалы. Я молчаливо и безучастно взирал на это, и не предпринял ничего, чтобы защитить их. Можно сказать, что я сам это сделал!

Да, я сам растоптал ее идеалы! Все это время я медленно и постепенно растаптывал их! Поскольку сам в них не верил, только лишь делая вид, что мне они также близки. И занимался преимущественно тем, что поддерживал в Маркизе эту уверенность. И она верила мне, верила моим убедительным словам. А настоящую жизнь воспринимала как нечто незначительное, как некий досадный, но неизбежный переходный этап, за которым неминуемо начнется другая жизнь. Жизнь, где все ее светлые идеалы обязательно и неизбежно материализуются, и сбудутся все самые заветные мечты.

Она, действительно, была самой настоящей Сказочной Принцессой! А я...

А я оказался недостоин этой женщины. Оказался недостоин осуществлять ее мечты, раз сам в них не верю.

Еще вчера, на требование дать честный и откровенный ответ на вопрос — люблю ли я эту женщину? — я бы крепко задумался над ответом. Сегодня этот ответ для меня был очевиден, но чего мне стоила такая определенность!

Давно уже окутала мир темнота ночи, давно пора было спать. Но спать я не мог.

Глава 13.

Сон овладел мной только под утро. Он был беспокойным, тревожным, не приносящим отдохновения ни телу, ни разуму, ни душе.

Завтрак я безнадежно проспал. Выйдя на просторы коридора, я обнаружил там одну лишь тишину. И вспомнил, что сегодня понедельник — день творчества.

Творчество меня не интересовало.

Я вновь был у двери комнаты Маркизы. Нет, я уже не стучал в ее двери, и не взывал к ней сквозь эту преграду. Просто медленно бродил в их непосредственной близи.

Не знаю, на что я рассчитывал в этой своей прогулке? Быть может, на то, что Маркиза в это же время случайно тоже выйдет из своей комнаты? И — что тогда? Я совершенно не мог себе этого представить. Но никуда не уходил, чего-то ждал, и чего-то боялся.

Вплоть до того момента, пока совершенно неожиданная идея не пришла в мою голову! Ослепительно блеснув в моем сознании, она буквально озарила его! Я понял, что должен был сделать. Сделать прямо сейчас, сделать немедленно, сделать безусловно!

Спустя несколько минут в непосредственной близи от Обеденного Зала можно было увидеть человеческую фигуру, похожую на Рыцаря Макмагона. Однако пустынны в это время были помещения коридоров и залов. Только одинокая фигура, закутанная в зеленый плащ, отражалась в зеркалах. Оглянувшись по сторонам, фигура приоткрыла двери в Обеденный Зал, и проникла туда.

В Обеденном Зале фигура таинственного посетителя приблизилась к стеклянной банке с находившимся в ее недрах Мышом. Взяла ее в свои руки, чтобы потом осторожно опустить ее вниз, к самому полу, и наклонить горизонтально.

Мыш, в первое мгновение не поверив в свое неожиданное счастье, уже секунду спустя отчаянно ринулся на свободу. Очутившись на просторах окружающего мира, он, безошибочно угадав направление, совершив несколько прыжков, стремительно юркнул в темную дыру между барной стойкой и шкафом с посудой...

Фигура, похожая на Рыцаря Макмагона, вернув необитаемую отныне банку на место, поспешила покинуть Обеденный Зал. Обратный путь ее пролегал по все таким же пустынным коридорам...

А перед самым обедом в Обеденном Зале разразился скандал.

Я немного опоздал к его началу, и теперь приближался к эпицентру событий, откуда уже доносился какой-то шум и громкие возгласы. Сделав глубокий вдох, я вступил в помещение, где уже собралось большое количество народа.

Все присутствующие сгрудились толпой почти у самых дверей Зала. Мое появление тут же встретила свежая новость, сообщенная мне Магистром:

— У Герцога Мыш пропал! Исчез из банки!

Я протиснулся сквозь толпу "артистократов", пытаясь оказаться поближе к месту происшествия. Моему взору предстала следующая картина.

Посреди свободного пространства стоял Герцог, с красным от бешенства лицом, с пустой стеклянной банкой в руке. А прямо перед Герцогом, с крайне виноватым видом, стояли Слуга и Служанка.

— Вы это сделали! — кричал Герцог на них в крайней степени гнева. — Больше некому!

Слуга и Служанка покорно молчали, не смея возразить ни слова.

— Ну, Герцог! — попытался урезонить Герцога Судья. — Это, в конце концов, нелогично! Не могли же они не знать, что первое же подозрение падет именно на них! И вообще, зачем им было это делать? Что, Вы думаете, у них нет других забот, кроме как делать Вам гадости?

Я ощутил потребность немедленно прекратить эти разбирательства. Я решительно вышел из толпы вперед, и, гордо подняв свою голову, громко, во всеуслышание, провозгласил:

— Это сделал я!

В этот момент я совершенно не страшился никаких возможных последствий такого своего поступка. Хотя они могли оказаться для меня поистине катастрофическими. Такого отношения к своей собственности Герцог не способен был простить никому. И никому нельзя было пожелать нажить неприязнь Герцога.

Но сейчас я не думал о своем персональном будущем. Я был горд тем, что совершил, наконец, поступок, за который мне не было стыдно. Поступок, достойный имени, чести и славы моего сценического персонажа. Такой поступок, который я уже давно должен был совершить, но все почему-то воздерживался от этого.

Впрочем, в ответ на мое заявление Герцог посмотрел на меня без особой неприязни.

— Да бросьте Вы геройствовать, Рыцарь Макмагон! — вскричал он раздраженно. — Здесь Вам не Пьеса, чтобы так вот благородно покрывать чьи-то проделки!

С немалым изумлением я вдруг осознал, что моим словам просто-напросто не поверили! Никто не принял моего заявления всерьез!

— Успокойтесь, Рыцарь, — принялась увещевать меня Баронесса, беря за руку. — Всем уже известно, что это сделали не Вы. Маркиза уже за Вас поручилась!

— Как? — мое изумление было выше всяких пределов.

— Честно говоря, Герцог и сам подумал на Вас, в числе первых подозреваемых, — шепотом пояснила мне Баронесса. — Но тут как раз появилась Маркиза, и клятвенно подтвердила Ваше алиби!

Вот как! Но как же это?

Видя, что меня готовы обвинить в "преступлении", Маркиза тут же, не задумываясь, рискнула пожертвовать для моего спасения своей безупречной репутацией. Любое слово, сказанное Маркизой, никто (даже Герцог!) и не подумал подвергнуть хоть малейшему сомнению!

— Где же сейчас Маркиза? — с затаенным дыханием спросил я.

В Обеденном Зале ее не было. Никто не видел, когда и как она покинула его.

Что же мне следовало предпринять при таком повороте дел? Совершая свое "преступное" деяние, я и не собирался скрывать этого! Напротив, я хотел, чтобы об этом узнали все! Но при новых обстоятельствах настаивать на своей причастности к исчезновению Мыша было бы опрометчиво. Это значило бы, если и не объявить Маркизу своей соучастницей, то, во всяком случае, самолично обвинить ее в ложном свидетельстве.

Тем временем, Судья продолжал увещевать Герцога отказаться от немедленного рассмотрения произошедшего инцидента, с тем, чтобы собравшиеся актеры имели возможность приступить, наконец, к трапезе. Герцог какое-то время продолжал настаивать на проведении расследования по горячим следам, пока Король, воссев во главу стола, силою своей власти не прекратил общественный беспорядок.

— Совершено преступление, — констатировал он. — По этому поводу я, пользуясь своими полномочиями, назначаю Судебный Процесс. Назначаю на среду, сразу после завтрака.

— Процесс! — возбужденно зашумела актерская масса. — Процесс!

Хотя мне ни разу еще не доводилось участвовать в Судебном Процессе, я имел некоторое представление, в чем состоит суть этого одного из излюбленных развлечений обитателей мира. Теперь же я получил возможность поучаствовать в этом мероприятии, да еще в какой роли! В роли фактического виновника происшествия, которому, правда, еще не было предъявлено официального обвинения.

Все время до объявленного момента начала Процесса меня терзали самые жестокие сомнения. Совершенно противоречивые мысли и переживания не давали мне покоя.

Несколько раз пытался я встретиться с Маркизой. Мне просто необходимо было поговорить с ней. Если не о наших с ней взаимоотношениях, то хотя бы о том, что я имею твердое намерение честно и открыто признаться в совершенном мною поступке. Который вовсе и не собирался признавать никаким преступлением, а, можно сказать, считал некоторым... подвигом?

Впрочем, рассуждал я далее, насколько ценно героическое деяние, о котором все знают? Быть может, гораздо почетнее такой подвиг, о котором неизвестно никому... К какому-то определенному мнению на этот счет я не пришел. В общем, сложно оказалось с ними — с геройскими поступками, и поэтому становилось понятно, почему не все и не всегда стремятся их совершать.

Я прилежно посещал всякую трапезу, но в урочные часы в Обеденном Зале Маркиза не появлялась. Несколько раз я прогуливался в непосредственной близи от дверей ее комнаты, но — безрезультатно. Поговорить с Маркизой мне так и не удалось.

Мое нервное напряжение дошло до того, что на завтраке в среду я попался на традиционную уловку Герольда, проиграв "застольный" конкурс. Впрочем, это была не самая большая неприятность, которая могла ожидать меня сегодня.

Направляясь в Гостиную, на Судебный Процесс, я пытался сконструировать линию своего на нем поведения. И проблема эта все никак не хотела становиться проще. Бросать тень на репутацию Маркизы я никоим образом не мог себе позволить. Только она сама имела право отказаться от своих слов, защищающих меня. В этом случае я был волен честно и открыто признаться в своем непосредственном причастии к исчезновению Мыша. А что же мне делать, если Маркиза не откажется?

Тогда, решил я, если мне в лоб зададут вопрос: "Рыцарь Макмагон, не Вы ли совершили этот поступок?" — тогда я буду вынужден ответить утвердительно.

И еще в одном случае я не смогу скрывать правды. В том случае, если в этом "преступлении" обвинят кого-нибудь другого. Я никак не могу позволить, чтобы вместо меня был осужден и понес наказание кто-нибудь другой!

Пытаясь скрыть свое душевное волнение, я вошел в Гостиную. Здесь уже находилось немало народу. Я занял какое-то свободное место, рядом с Генералом. Слева от себя оставил свободное место — вдруг появится Маркиза, вдруг она сядет рядом со мной? Но Маркизы все не было, в отличие от прочей публики. Второстепенные персонажи в массовом порядке заполняли не такое уж большое пространство Гостиной, и вскоре свободных мест совсем уже не осталось.

Уже подошло время начала Процесса, и Судья, выглядевший весьма импозантно и представительно в судейской мантии и парике, занял свое место, специально сконструированное для него на небольшом возвышении.

Солидно откашлявшись, он взял в руки деревянный молоток, и три раза ударил им о специальную подставку. Все разговоры, шелестящие по углам помещения, мгновенно стихли.

— Судебный Процесс объявляется открытым! — в наступившей тишине провозгласил Судья. — Прошу Герцога изложить суть дела!

Герцог встал, отвесил Судье легкий поклон, и тут же приступил к докладу:

— Ваша Честь! Суть дела заключается в пропаже принадлежащего мне Мыша. Вышеозначенный Мыш был пойман мною несколько дней тому назад, и помещен в стеклянную банку. Банка эта стояла в Обеденном Зале, и Мыш находился в ней вплоть до утра понедельника. А перед обедом обнаружилось его отсутствие. Я утверждаю, что исчезновение Мыша могло произойти только с посторонней помощью. В связи с вышесказанным, я заявляю свое требование установить лицо, причастное к этому преступлению, и привлечь его к ответственности!

— Понятно! — сказал Судья. — Имеются ли у Вас какие-нибудь личные подозрения?

Герцог на секунду задумался, и нехорошо оглядел всех присутствующих.

— Нет, Ваша Честь, — сказал он с видом, по которому сразу становилось ясно, что подозревать он склонен практически всех присутствующих. Может быть, даже самого Судью.

В этот-то момент в Гостиной и появилась Маркиза. И встала в самых дверях, поскольку куда-то пройти было уже невозможно. Кто-то из второстепенных персонажей уступил ей свое место, она села. Я попытался было привлечь ее внимание отчаянными знаками, но тщетно. Она как будто совершенно ни на что не обращала внимания, уперев свой взгляд в пол прямо перед собой.

Тем временем, судебное заседание продолжалось. Судья пытался выяснить, в какой момент времени была обнаружена пропажа. На этот вопрос вызвался отвечать Слуга, и его показания полностью подтвердила Служанка. Согласно их заявлению, за час до начала обеда они, как обычно, появились в Обеденном Зале, для исполнения своих прямых служебных обязанностей — сервировки стола и разогрева готовых блюд. И стоящая на самом видном месте пустующая стеклянная банка сразу же привлекла их внимание.

Судья задал этим персонажам еще несколько уточняющих вопросов — в частности, почему они сразу же не известили об этом Герцога. На что те ответили, что, мол, откуда им было знать, не сам ли Герцог куда-то девал своего подопечного.

Потом Судья попытался выяснить, кто последним видел Мыша в банке. Тут же выяснилось, что это были все те же Служанка и Слуга, которые, опять же в силу своих должностных обязанностей, мыли посуду после завтрака.

Герцог выразился в том смысле, что главные подозреваемые очевидны.

— Слишком очевидны, уважаемый Герцог! — отозвался Судья. Шум аудитории подтвердил явное нежелание присутствующих так вот быстро разобраться с этим делом. Общественность желала стать свидетелем длительного разбирательства, насыщенного всякого рода коллизиями и детективными поворотами сюжета.

— К тому же, — добавил Судья, — у данных фигурантов я решительно не нахожу никакого мотива для совершения подобного поступка!

Герцог нехотя согласился с этими доводами.

Судья снова приступил к делу. Он еще раз извлек в центр всеобщего внимания Служанку и Слугу, но только для того, чтобы уточнить временной промежуток, в течение которого было совершено преступление.

— Два часа! — объявил он собравшимся. — Нами установлен интервал времени, в течение которого любой из обитателей мог совершить это деяние!

Публика приветствовала этот несомненный успех следствия.

— Дворник! — высказал новую версию Герцог. — Он в Обеденном Зале полы протирает!

Со своего места встал Дворник. Герцог немедленно вонзил в него свой обвиняющий взгляд, но Дворник не дрогнул.

— В вышеозначенное время, — произнес он веско. — я, в полном соответствии со своим рабочим графиком, протирал зеркала в Зеленом Секторе!

— Ну, хотя бы, мог что-нибудь видеть! Кого-нибудь, кто проходил в это самое время по коридору, — с надеждой обратился к нему Судья.

На этот вопрос Дворник ответил отрицательно.

— Да что там говорить! — высказался со своего места Граф. — Абсолютно понятно, что обитатель Зеленого Сектора не мог этого сделать! В это самое время каждый пишет свой вариант Сценария Акта Пьесы!

Судья немедленно просиял. Логический посыл Графа мог послужить хорошим подспорьем следствию. Не далее как вчера Судья самолично принимал от актеров написанные ими варианты Сценария очередного Акта Пьесы, и кому, как не ему было лучше всех знать, кого теперь следует исключить из круга подозреваемых. Теперь можно было наблюдать, как Судья морщил лоб, силясь вспомнить всех фигурантов бюллетеня сдачи именных конвертов.

Теперь только мне было известно, что данный способ исключения подозреваемых ведет следствие в тупик. Ибо вчерашним вечером, в числе прочих актеров, и я сдал Судье все тот же, написанный мною еще две недели назад вариант Сценария Акта Пьесы.

Остаться равнодушным к явной ошибке следствия я не мог.

— Постойте! — выдвинул я свой протест. — Это не может быть доказательством невиновности!

Но меня уже никто не хотел слушать. Судья сдержанной улыбкой дал мне понять, что ему известны все мои поползновения взять всю ответственность за происшедшее на себя. Потакать мне в такого рода проявлениях благородства он был не намерен.

В отчаянии, я снова был вынужден сесть на свое место.

Заседание продолжалось. Кто-то высказал версию, что эта выходка вполне в духе Шута. Это вызвало всплеск активности Судьи, признавшего, что и правда, на Шута это очень даже похоже. Но тут же выяснилось, что Шут свершить такого деяния никак не мог, поскольку, по приговору все того же Судьи, все последнее время пребывал запертым в кладовке.

— Тогда — в духе нового Шута! — высказал новое предположение Герцог.

Новый Шут, находящийся среди собравшихся, выглядел подавленно. Обличенный подозрением, он стоял, делая круглые глаза, и бессмысленно прижимая руки к своей груди. Весь его внешний вид выражал полное недоумение по поводу такого нелепого обвинения.

— Что скажешь? — взыскательно спросил его Судья.

— Я... — запинаясь, произнес Шут. — Я... я же Сценарий писал!

Судья задумчиво посмотрел на него.

— А ведь правда... — сказал он, как будто что-то припоминая. И, как бы про себя, добавил. — Гляди-ка ты, его еще на должность не утвердили окончательно, а он уже собственные Сценарии пишет!

Но, как бы то ни было, новый Шут был безоговорочно оправдан. Следствие потихоньку заходило в тупик.

— Слушайте, — высказала мысль Баронесса, — а не мог ли Мыш выбраться из банки самостоятельно?

Такой вопрос поверг публику в состояние задумчивого молчания. Ответ был, вроде бы, очевиден, но...

— А вот мы сейчас спросим мнения эксперта! — объявил Судья. — Спросим нашего научного консультанта!

Со своего места весьма неспешно поднялся Магистр. Внешний вид его не излучал большой уверенности.

— На этот случай у науки нет готового ответа, — сообщил он всем присутствующим. — Эмпирических данных на этот счет не имеется. Согласно научной методологии, вероятность данного факта полностью отрицать мы не имеем права. Тем более, что косвенные источники указывают о наличии у подобного рода Мышей довольно развитого интеллекта. Вполне возможно, что у пресловутого Мыша хватило сообразительности, чтобы...

Мне подумалось, какие такие "косвенные источники" мог иметь в виду Магистр? Мой интеллект предоставил мне лишь один вариант ответа — Телевизор. Между тем, Магистр продолжал:

— Не утверждая ничего наверняка, я позволю себе допустить вероятность существования такой теоретической возможности. Можно предположить, что долгие дни своего заточения этот зверек целиком и полностью посвятил разработке хитроумного плана своего бегства, а по ночам занимался тренировкой своих акробатических способностей.

Собрание недовольно зашумело. Никто не хотел воспринимать тот факт, что пленник сам, своим умом, волей и ловкостью мог взять верх над существом неизмеримо более разумным, ввергнувшим его в заточение.

— Я знаю, как все произошло! — сквозь плотный общий шум прорезался скрипучий голос. Это мгновенно остудило страсти и усилило общее напряжение аудитории. — Я все видела!

Все повернулись к хозяйке скрипучего голоса. У самой стены, заслоняемая спинами других актеров, сидела Гадалка, облаченная, по своему обыкновению, в черные бесформенные одеяния. Один только ее крючковатый нос был виден собранию. Подниматься со своего места она не захотела.

Я почувствовал себя несколько тревожно. Я и не предполагал наличие какого-то свидетеля! И теперь его существование породило внутри у меня два совершенно противоречивых чувства. С одной стороны, я готов был испытать чувство облегчения от того, что сейчас все, наконец-то, узнают истину. Но с другой стороны, меня пронзило чувство горечи, от того, что вместе с этим всем станет ясно, что Маркиза сказала неправду!

— Я все видела! — снова заявила Гадалка, после некоторой драматической паузы. — Видела я свет, из Потолка исходящий, и видела тьму, в Потолок уходящую! И были мне голоса, и возвестили они мне, что покинет сей мир Мечущийся За Стеклом, что будет вознесен он, и никто никогда не узрит его более!

Все стало ясно. Сообщение Гадалки оказалось не свидетельским показанием, а очередным пророчеством. В которое, конечно, никто не верил, но и грубо опровергнуть которое никто не осмелился.

— Это все, безусловно, интересно, — высказался Герцог, когда Гадалка замолчала. — Но меня больше интересует, не сообщили ли голоса о том, кто бы мог, так сказать, этому поспособствовать?

Гадалка красноречиво молчала. Видимо, таинственные ее информаторы ничего ценного на этот счет не поведали.

Тут у Актрисы возникла версия о том, что кто-то просто случайно, по неосторожности, мог опрокинуть банку. Мыш, конечно же, воспользовавшись таким уникальным шансом, бежал на свободу, а виновник происшествия, будучи не в силах предотвратить последствия, просто восстановил пустую уже банку в ее прежнее положение и, стараясь не привлекать лишнего внимания к своей персоне, покинул помещение.

Версия эта тоже имела немало смысла, но Герцог решительно отказался в нее поверить. Он настаивал, что исчезновение Мыша из банки — это заранее спланированная диверсионная акция, направленная против него лично.

— Найдите мне этого виновника! — почти угрожал он Судье.

— Позвольте! — высказался вдруг Судья. — А какие санкции мы можем применить к виновнику, даже в случае установления его личности?

— То есть, как? — искренне удивился Герцог.— Это мой Мыш! И санкций никаких не надо, я сам ему устрою санкции! Мне бы только узнать, кто это сделал!

— А, позвольте полюбопытствовать, уважаемый Герцог, — спросил Судья. — Из чего следует, что вышеозначенный Мыш является Вашей собственностью? Возможно, вы приобрели его за "понты"?

— Что за... Вы что, издеваетесь? Всем и каждому известно, что Мыш этот — мой!

— Но, в таком случае, являясь собственником Мыша, Вы обязаны были обеспечить его сохранность. Держать в своей комнате, к примеру....

— И вообще очень сомнительно, чтобы кто-то имел право иметь право собственности на какое-либо живое существо! — вдруг громко высказалась молчавшая до сих пор Маркиза.

Эта фраза взорвала аудиторию. Ракурс рассматриваемой проблемы вдруг резко изменился. Присутствовавшие женщины резко зашумели.

— И правильно, что Мыша выпустили! — кричал кто-то из них. — Нечего над животными издеваться!

— И над нами тоже! — вторил другой женский голос. — Мало приятного смотреть за обедом на такую мерзость! Аппетит пропадает!

Ситуация выходила из под контроля. Судья решительно взялся за свой молоточек, и принялся отчаянно стучать им, призывая собравшихся к порядку. Это удалось ему совсем даже не сразу.

— Спокойствие! — громким голосом увещевал Судья, чуть даже привстав со своего председательского места. — Спокойствие! Переходим к стадии принятия "Ломоносова Решения"!

Это объявление в немалой степени способствовало водворению в помещении общественного спокойствия.

— Рассмотрев материалы дела, — возвестил Судья, дождавшись почти идеальной тишины. — суд приходит к заключению о существовании множества версий произошедшего. Их, условно говоря, можно разделить на три группы. Первая — что преступление совершено, и совершено намеренно, лицом или группой лиц, по предварительному сговору или без такового. Вторая — что преступление совершено непреднамеренно, или по неосторожности. И третья — что состава преступления в рассматриваемом инциденте не содержится, и в факте исчезновения Мыша никто и ни при каких обстоятельствах не может быть обвинен. Есть по этому поводу какие-либо замечания?

Замечания были только у Герцога, но Судья, прилежно их выслушав, заявил, что они несущественны.

— Переходим к голосованию! — объявил Судья. — Прошу поднять руки тех, кто считает истинным первое утверждение! Так... так... Хорошо, теперь — тех, кто считает истинным второе утверждение! Понятно... Теперь — тех, кто считает истинным третье утверждение!

К явному неудовольствию Герцога, большинство собравшихся посчитало, что свершившееся событие преступлением считать нельзя.

— Таким образом, — торжественно объявил Судья, — дальнейшее разбирательство дела становится бессмысленным. Судебный Процесс объявляется закрытым!

После окончания Процесса я снова не смог поговорить с Маркизой. Еще до того момента, когда Судья сделал свое финальное объявление, она успела выпорхнуть на просторы Центрального Зала. А меня от выхода из Гостиной тут же отделила непроходимая толпа актеров, неторопливо встающих, разминающих свои ноги, и начинающих свое неспешное движение к дверям. И снова в бессилии опустился я на то место, на котором только что сидел.

Я понял, что и сейчас упустил свой шанс. Я снова упустил Маркизу! Хотя — о чем бы я мог сейчас завязать с ней разговор? Стала бы она вообще со мной разговаривать? По всему было видно, что сама она не стремилась к нашей с ней встрече.

Действительно, что я мог сказать ей? Заявить, что, мол, это я освободил Мыша! Это я совершил этот подвиг, и совершил его ради нее? Глупо, очень глупо!

Только следующим утром я вспомнил, что вчера, вместе с ужином, я пропустил очередную Церемонию Открытия. Правда, никаких укоров совести по этому поводу я не испытал. Единственное, что меня несколько заботило — что непредсказуемый Утвердитель Сценария Пьесы водрузит-таки на меня почетную миссию участия в грядущем Спектакле.

Ничего, обошлось, и за завтраком я с немалым облегчением узнал, что от сегодняшних репетиций я свободен. После завтрака я вышел в Центральный Зал. Вокруг меня шевелилась людская толпа. Актеры, занятые в очередном Акте Пьесы, спешили по направлению к Актовому Залу. Они шелестели на ходу своими экземплярами Сценария, не теряя времени даром, уже вживаясь в роли своих сценических персонажей. Вид у всех был напряженный и озабоченный. Я внутренне порадовался, что могу не причислять себя к их славной компании.

Ко мне подошел Магистр и, вероятно, хотел спросить меня о чем-то, но я сумел опередить его. Безо всяких предисловий я заявил Магистру, что мне срочно нужно слазить к звездам. К тем самым звездам, что сейчас висели высоко над нашими головами, таинственно мерцая на фоне черного сводчатого потолка.

Сам не знаю, откуда и когда успела взяться у меня эта фантастическая идея, и откуда взялась решимость для ее осуществления? Может быть, я решил для себя, что хватит с меня фальшивых подвигов, приравниваемых к мелкому хулиганству. Настала пора совершить по-настоящему дерзновенный поступок!

Сначала моя идея не нашла в лице Магистра своего сторонника. Мое заявление он сначала воспринял как шутку. После того, как я уверил его, что предложение мое в полной мере серьезно, Магистр счел необходимым проявить весь присущий ему скепсис.

— Ты же видишь, как высоко! — потрясал он рукой, простертой в направлении звезд. — Как ты туда залезешь?

— Я знаю, как осуществить это, — заявил я. — И, рано или поздно, сделаю. Полезу к звездам!

— Сам? — удивился Магистр, взглянув на меня с некоторым уважением.

— Сам! — гордо ответствовал я. А потом прибавил. — Конечно, для такого дела помощники нужны. Одному не справиться. Вот найду единомышленников, и тогда...

— Постой, постой, — в глазах Магистра заблестел интерес. — Каков твой план? Расскажешь?

Я не стал скрывать от Магистра деталей своего проекта. Он слушал меня, не забывая изредка с великим сомнением покачивать головой. И то и дело гнусавил себе под нос:

— Ненадежно... Опасно... Рискованно...

— Ну, да, рискованно! — подытожил я. — Ну, и что? Кто будет рисковать — Вы, или я?

— Рисковать-то будешь ты, но если с тобой что-нибудь случится, всем попадет. Скажут потом — это Магистр его к звездам отправил! Скажут, что это целиком моя затея, и с меня весь спрос...

— Ну, тогда мы всем наперед объявим, что это моя личная инициатива!

На такое мое заявление Магистр отозвался следующим образом:

— Погоди, погоди! Как это — твоя личная инициатива? Слазить к звездам — это, знаешь ли, личной инициативой быть не может! Это же целая научная программа! Которая, кстати сказать, должна осуществляться под компетентным руководством! Понимаешь?

Было видно, что Магистру эта идея, исключающая риск для его персонального здоровья, начинает нравиться все больше и больше, и он уже совсем не был против это предприятие лично возглавить. И, для обоснования своего ведущего участия, был готов изобрести все новые и новые убедительные доводы.

— Ты же просто не представляешь себе всей серьезности дела! — взяв меня под руку, вещал он мне. — Сколько всяких разрешающих санкций нужно получить, вплоть до резолюции самого Короля! Для этого нужен человек с авторитетом! И потом, твой план нуждается в серьезной доработке!

Убеждать меня было излишним. Я целиком и полностью соглашался с руководящей ролью Магистра, отводя себе скромную роль испытателя и первопроходца. Взяв дело в свои руки, Магистр сразу стал серьезен и деловит.

— Начинай готовиться! — распорядился он на мой счет. — Делай разные физические упражнения — отжимания там, подтягивания. Ешь поменьше жирного. А все остальное я беру на себя! В эту же субботу попробуем!

Вот и славно!

Поздним вечером этого же дня я сидел неприметно в безлюдном и сумрачном Центральном зале, и смотрел на звезды. Наблюдал, как они потихоньку, вроде бы совсем незаметно, начинают светиться в сгущающейся темноте. И на куполообразном потолке, если смотреть достаточно долго, уже начинали видеться мне удивительные рисунки, состоящие из этих таинственных светящихся разноцветных точек.

Я поймал себя на мысли, что представляю рядом с собой Маркизу. И чудилось мне, что мы вместе с ней смотрим на звездный потолок, и наперебой сообщаем друг другу, что каждому из нас удается там разглядеть. И мне как будто даже слышался ее возбужденный голос: "Смотри! Смотри! Видишь, вон там — Медведь! А рядом с ним — видишь? — Принцесса!" И как будто я смотрю туда, где она разглядела эти фигуры, и ничего не могу различить в хаотическом скоплении мерцающих точек.

Глава 14.

Время до утра субботы прошло для меня почти незаметно. В пятницу я не пошел смотреть Спектакль, и от участия в традиционном банкете тоже отказался. Вместо этого я лежал на своей кровати с закрытыми глазами, и пытался представить себе все то, что мог бы увидеть, подобравшись к звездам вплотную.

Субботний завтрак, волею Магистра, был мне противопоказан. Поэтому я появился в Центральном Зале сразу же после его окончания. В тот момент, когда здесь уже шумела весьма значительная по своим размерам толпа местных обитателей.

Привычный уклад общественной жизни в этот день был полностью переиначен. Игра в "Биржу" была отменена, равно как и встречи регулярного первенства по настольному хоккею. Обитатели мира предпочли лично поучаствовать или понаблюдать за происходящими в Центральном Зале приготовлениями.

Я немедленно оказался в центре всеобщего внимания. Всякий обитатель мира уже знал о моей дерзновенной и рискованной миссии, и теперь смотрел на меня со смешанным чувством восхищения, сочувствия и зависти. С некоторым внутренним удовлетворением я наблюдал, с каким нескрываемым интересом и уважением смотрит на меня Принцесса, и как восторженно сияет взгляд Актрисы.

И только Маркизы не замечал я в собравшейся толпе. Только она сейчас не смотрела на меня, как на будущего героя. И это было весьма обескураживающе. Вся затея вдруг стала выглядеть в моих глазах какой-то ненужной. Для кого я предпринял все это, как не для Нее? Ради Нее, ради того, чтобы доказать Ей, что я что-то в этом мире стою, что я могу свершить нечто героическое. Доказать себе, что я имею право претендовать на Ее любовь. Но нет, все впустую, и Ей мои подвиги, настоящие и вымышленные, больше не интересны!

Теперь уже я несколько отрешенно наблюдал, как завершаются последние приготовления.

Из Декораторской в Центральный Зал принесли длинную столешницу от Королевского стола, а так же большой моток веревки. Веревку размотали, и перекинули через один край столешницы, расположив ее, таким образом, вдоль нее с обеих сторон. После этого несколько человек подняли столешницу, устремив тот самый край, через который была перекинута веревка, в направлении потолка.

До самого потолка, ясное дело, никакая столешница бы не достала. Зато удалось прислонить ее к стене, и теперь она практически упиралась в лепной карниз, проходящий на высоте в три человеческих роста, и символизирующий собою конец стены и начало сферического потолочного свода.

— Вот! — важно объяснял мне Магистр. — Долезешь до карниза, а там видно будет!

Я кивнул, сглотнув слюну. Карниз был, конечно, ниже потолка, но все равно довольно высоко.

— Ты ведь не ел ничего сегодня? — взыскательно спросил меня Магистр.

Я уверил его, что не ел.

— Тогда давай, — сказал мне Магистр, — обвязывайся! Узлы вязать умеешь?

Обвязывал меня веревкой Генерал. Я стоял перед ним, распростерши руки в стороны, а он профессионально вязал узлы, затянув веревку вокруг моей поясницы, приговаривая что-то вроде: "ексель, моксель, штепсель, дроссель..."

Наконец, все было готово к началу подвига.

— Начинаю обратный отсчет! — объявил Магистр. — Десять, девять...

Я еще раз оглянулся по сторонам. Оглядел живописную композицию "тягачей", состоящую из Генерала, Гвардейца, Графа и Дворника, застывших в напряженной позе вдоль другого конца каната. Задержал взгляд на стоящем рядом со мною Магистре, с блокнотом и карандашом в руке. И на стоящем чуть поодаль Менестреле, также во всеоружии готовом встретить свое вдохновение.

— Шесть, пять... — раздавался под сводами Центрального Зала мерный голос Магистра.

Я посмотрел на зрителей, расположившихся в некотором отдалении от грядущих событий. Кого там только не было! Мне отчетливо виделись лица Королевы, Принцессы, Герцогини, Баронессы, Канцлера, Герольда, и многих, многих других. Но в этой толпе не было Маркизы.

— Три! — вернул меня к жизни голос Магистра. — Два, один... Пошел!

И я пошел! Я уперся ногой в почти что вертикальную поверхность столешницы, и тут же веревка, которой я был обвязан, натянулась, и потащила меня вверх. Меня оторвало от пола, и мне оставалось только перебирать ногами по столешнице, покуда сила четырех человек возносила меня ввысь, к звездам.

На середине пути мое движение вдруг остановилось. И я застыл в некоторой нелепой горизонтальной позиции, между потолком и полом.

— Подожди немного! — крикнул мне оттуда, снизу, чей-то голос. — Сейчас мы тут...

Там, внизу, возникла какая-то заминка. Мне оставалось только ждать, и надеяться, что те, кто держит веревку, ни при каких обстоятельствах не бросят ее держать.

Я попытался взглянуть вниз, и это мне почти удалось. Я увидел довольно небольшие человеческие фигурки, столпившиеся там, внизу. Мне неожиданно вспомнилась картинка, которую я видел на экране Компьютера Отшельника. Фигурка рыцаря, которым управлял Отшельник в своей игре, виделась примерно под тем же ракурсом.

"Так все мы и смотримся, если глядеть на нас с потолка!" — подумалось мне. И при этом я неожиданно ощутил, что мысль эта на самом деле гораздо глубже, чем мне самому показалось на первый взгляд. Что-то было важное в ней, и если додумать ее до конца...

Но тут новый могучий порыв веревки опять потащил меня вверх, к заветному карнизу. Еще немного, и я, изловчившись, сумел ухватиться за него руками, подтянуться, и усесться на нем.

О, Потолок, сколько здесь было пыли! Я совсем не учел этого обстоятельства, и сейчас, вместо восторга покорителя вершины, испытывал сильнейшую досаду оттого, что мои руки, лицо и одежда мгновенно стали грязными и липкими.

— Ну, что там? — кричали мне оттуда, снизу.

Я взглянул на звезды. Они были тут, совсем рядом! До них все еще нельзя было дотянуться, но отсюда их можно было рассмотреть гораздо лучше, чем снизу, с поверхности пола. Правда, именно с такого близкого расстояния они уже не казались такими уж загадочными. Отсюда было видно, что они представляют собой лишь одну огромную гирлянду, состоящую из великого множества маленьких разноцветных лампочек, нанизанных на черный провод. Что висит эта гирлянда здесь уже давно, и лампочки успели покрыться толстым слоем пыли. Иные из них уже и вовсе перегорели, и погасли навсегда.

В общем, одно сплошное разочарование! Я даже немного пожалел, что согласился на эту затею. Хотя, с другой стороны, я мог сейчас наслаждаться тем, что не менее двух десятков человек, столпившихся там, далеко внизу, задрав свои головы вверх, наблюдают за каждым моим движением. Я совсем даже не спешил отправляться в обратный путь!

— Ну, что ты там видишь? — кричал мне снизу Магистр.

— Да так! — отвечал ему я. — Ничего особенного!

— Я же говорил! — порадовался он своей скептической правоте.

Я снова взглянул вниз. Подо мною был весь Центральный Зал. Разнопестрая толпа зрителей выглядела отсюда очень живописно. Менестрель, как я видел, яростно строчил что-то в своем блокноте. Грузный Генерал, вытирая платком свою лысину, смотрел на меня, задрав голову.

И еще я заметил там, совсем уж вдалеке, на другом краю Зала, одиноко стоящую фигурку в синем платье.

И что-то еще кричал мне снизу Магистр. И кто-то из зрителей запустил вверх свою шляпу. И какая-то еще суета происходила там, подо мной. И звезды, которых еще никто и никогда не видел так близко, простирались прямо над моей головой. А я все смотрел на эту далекую женскую фигурку, и сам не знал, что испытываю в душе своей.

— Эй, ты что там, уснул? — снова кричал мне снизу Магистр. — Рассказывай, что видишь!

Да, все участники и свидетели события настойчиво требовали от меня подробностей. Я оглянулся по сторонам, в поисках интересных впечатлений. И тут заметил, что на стене, прямо возле меня, находится некая металлическая решетка. А за ней — вроде как дыра. Дыра в стене! И по размерам не такая уж она и маленькая!

Я протянул к решетке руку, и взялся за нее. Неожиданно она поддалась моим усилиям и отошла от стены с ближайшего края. Я осторожно попытался отогнуть ее, насколько это возможно, чтобы заглянуть туда, вовнутрь. Но тут решетка совсем отвалилась. От неожиданности я выпустил ее из рук, и она полетела куда-то вниз.

— Берегись! — кричал кто-то внизу.

Послышался гулкий звук удара металлической решетки о паркетный пол.

— Что это? — слышались недоуменные возгласы.

Меня это не интересовало. Передо мной сейчас действительно открылась таинственная черная дыра, и все мое внимание было устремлено туда, в ее загадочные недра.

Я просунул в дыру свою руку. И ощутил явственное движение воздуха, причем — туда, в отверстие. Это было любопытно! Это было даже интереснее, чем смотреть на пыльные звезды! Я понял, что обязательно должен проверить, что же находится — ТАМ!

— Эй — кричал снизу Магистр. — Что там у тебя? Давай сюда еще что-нибудь!

— Сейчас! — ответил я, и, осторожно развернув свое тело на карнизе, сунул себя в темную дыру.

Немного подумал, и отвязал от себя веревку.

* * *

Эпилог

Вряд ли я сумел бы надлежащим образом описать все то, что мне было суждено увидеть и пережить в дальнейшем. От обилия обрушившихся на меня самых невероятных, самых фантастических впечатлений, мое сознание просто не смогло вместить в себя их все. Осталась лишь какая-то нелепая мозаика из цветных картинок, запахов, звуков и моих собственных внутренних ощущений.

Никогда в своей жизни я и помыслить не мог, что на мою долю может выпасть такое!

Помню — я видел свет. И этот свет как будто бы настойчиво призывал меня к себе. И я устремился к этому свету, я достиг его, я оказался в нем, и...

Я обнаружил себя в очень странном помещении. В весьма тесном помещении, заставленном несколькими рядами столов. И на столах этих, также ровными рядами, стояли Компьютеры. Целая комната, доверху набитая Компьютерами!

Но самое поразительное было не в этом. Одна из стен этого невозможного, невероятного помещения, представляла собой огромный экран. Этот экран был, наверное, в сотню раз больше, чем наш Телевизор! А на экране этом...

Изображение было разбито на квадраты, и в каждом таком квадрате жила своя картинка. Неподвижная картинка, на которой можно было разглядеть какие-то помещения, коридоры, стены и двери... Что-то было в этом неуловимо знакомое... И уже в следующее мгновение я понял — что. На огромном экране этой странной комнаты находился наш мир! Здесь был он весь — как на ладони! Вглядываясь в любой из квадратиков изображения, можно было узнать какой-то из его кусочков. И Обеденный Зал, и Библиотеку, и коридор Желтого Сектора... И комнаты обитателей! Наши комнаты!

Ракурс изображения был мне уже почти привычен — немного сверху и сбоку. Совсем так же, как в компьютерной игре Отшельника. Совсем так же, как оттуда, с карниза Центрального Зала...

И сами обитатели мира были на экране! Небольшие людские фигурки мелькали в разных уголках огромного экрана, мельтешили там, а то и совершали некое свое путешествие по пестрой его плоскости, перемещаясь из сектора в сектор...

Пораженный всем увиденным, я не сразу понял, что теперь-то мне бы следовало испугаться по-настоящему. А когда понял это, ужас мгновенно обуял меня.

Этой комнаты не должен был видеть никто и никогда. Эта комната была предназначена не для людей, не для обитателей нашего мира — это было очевидным.

То, что в данный момент времени в ней никого, кроме меня, не было, внушало лишь крайне слабую надежду на спасение. В любой момент здесь мог появиться Кто-то, и я даже представить себе не мог, как этот Кто-то мог бы выглядеть...

Мне срочно нужно было бежать. Бежать прочь из этого помещения, где находилось так много ответов на мучающие меня вопросы, вообще на все вопросы, какие только могут прийти в голову человеку. Разгадка величайшей тайны была так близка, что сама мысль о том, что я могу вдруг постичь ее в одно мгновение, вселяла в мою душу глубокий, панический ужас!

Почти сразу же я заметил здесь и другой примечательный предмет. На стене комнаты висела картина. Картина, изображающая портрет. Портрет женщины. Я сразу узнал ее. Это была та самая Женщина, Женщина из моего сна. И тут же сон этот, давно позабытый мною сон, мгновенно, и во всех подробностях предстал перед моим внутренним взором.

Здесь, на портрете, она была одета в какую-то странного фасона одежду, у нее была другая прическа, здесь она улыбалась таинственной, загадочной улыбкой. И только одно роднило женщину на портрете с Женщиной из моего сна. Это глаза! Оливкового цвета глаза, с пристальным, пронзительным, проникающим куда-то в самую мою душу взглядом.

И, совсем как в моем сне, сейчас эта Женщина смотрела на меня с портрета — смотрела все так же немигающе, все так же требовательно. И этот взгляд как будто приковывал меня к месту, где я стоял, и как будто начинал медленно и неумолимо вытягивать из меня мою волю — волю к действию, волю к жизни.

Каким-то вялым всплеском сознания родилась у меня мысль, что надо срочно отвести взгляд от этого изображения. Что если я не сделаю этого, я останусь здесь навсегда.

Огромным усилием воли мне все-таки удалось это сделать. И почти тут же мечущийся по пространству комнаты взгляд мой зацепил-таки знакомый образ двери. Вполне обычной двери, несомненно, ведущей из этого помещения наружу. Наружу... — куда?

Ужас перед только что увиденным был гораздо сильнее страха перед неизведанным. Я бросился к двери, и потянул ее на себя...

За дверью, совершенно для меня неожиданно, оказался вполне обычный коридор. Странным в нем было только полное отсутствие зеркал. Стремясь прочь от опасного помещения, я почти бегом ринулся по этому коридору, совершенно себе не представляя, что может ждать меня там, впереди. Оставаться на месте, я чувствовал, я практически знал это, было смертельно опасно...

Вряд ли я мог бы объяснить, что значит — "смертельно опасно". Это было какое-то новое, незнакомое и неизведанное ощущение. Это было непонятно откуда возникшее знание, и знание это веяло ужасом, а ужас гнал меня вперед по коридору.

Коридор вывел меня к Лифтам, и я вновь подивился, сколько в этом странном мире, где я сейчас очутился, вполне знакомых мне вещей и понятий. Я надавил на большую квадратную кнопку, расположенную сбоку от проема лифтовых дверей. Она вдруг озарилась изнутри приятным матовым светом. Но, вопреки моему ожиданию, створки Лифта не раздвинулись. Что-то не так?

"Скорее, скорее!" — колотилась в моем сознании мысль, и я снова не мог сказать с уверенностью, чья эта мысль. Я чувствовал, что дорого каждое мгновение, что любое мое промедление может обернуться для меня самой настоящей трагедией.

До слуха моего уже донесся какой-то сперва негромкий, а потом все нарастающий, крайне неприятный, тревожный, мерцающий звук. Звук этот просто излучал опасность, он просто кричал о неминуемо приближающейся катастрофе. И, что самое страшное, между этими завываниями мне вдруг стали отчетливо слышны чьи-то громкие возгласы — оттуда, из коридора, откуда только что появился я сам.

Новый, еще более сильный приступ отчаянного ужаса сковал мое тело и душу. Сейчас я ощущал лишь одно отчетливое желание — забиться куда-нибудь в угол, и закрыть глаза. Другого способа прекратить всю эту леденящую душу фантасмагорию я просто не представлял.

И в этот момент створки Лифта, наконец, разъехались в стороны! Вот он — тот самый угол, в который можно забиться, в котором можно укрыться от всего этого ужаса и опасности! Я ринулся в Лифт.

На приборной панели Лифта было гораздо больше кнопок, чем я ожидал увидеть. На кнопках значились какие-то цифры. И нигде я не смог найти привычных обозначений — "Туда" или "Обратно". Это обескураживало.

Однако, что-то предпринять было просто необходимо, и я, повинуясь скорее какому-то внутреннему чувству, чем логике, нажал на кнопку с цифрой "1".

Двери Лифта затворились, отделив меня от громких, гнетущих мою душу завываний и внушающих суеверный страх чьих-то громких криков. Лифт мелко задрожал, а я, ощутив вдруг предательскую дрожь в коленях, поспешил присесть на корточки, спиной привалившись к стене.

Что случилось со мной, где я очутился? И как я смог попасть сюда? Мог ли я помыслить об этом в тот миг, когда принял решение проползти по этой темной, пыльной, липкой от грязи вентиляционной трубе?

Прийти к каким-то внятным выводам я не мог. Мой мозг, как и мои ноги, отказывался работать и молил о пощаде.

Но ведь ничего еще не закончилось! Лифт, я осознавал это, не станет прятать меня в своих недрах целую вечность. Рано или поздно, его створки раскроются, а там... Как бы я хотел, чтобы там оказался родной мой мир — уютный и привычный, изведанный от края и до края, населенный такими разными, но такими близкими и понятными мне людьми!

Что-то говорило мне, что это невозможно. Что-то сообщало мне, что этому не суждено случиться уже никогда. И еще что-то призывало меня принять эту информацию к своему сведению самым безусловным образом...

Лифт прекратил свои вибрации, и через мгновение створки его дверей раздвинулись.

Вскочив на ноги, я готов был, со смешанным чувством любопытства и страха, встретить любую новую реальность. Я осторожно выглянул из Лифта, а потом почти сразу же выскочил из него, смутно опасаясь, что меня может защемить его смыкающимися дверями.

Я очутился в просторном, слегка затемненном холле. Отсюда был выход только в одном направлении, поэтому я, не без некоторого колебания, направился туда. Там было светлее. И свет этот показался мне не совсем обычным. Чем-то неуловимо отличался он от привычного мне света неоновых ламп и ярких софитов. Он был несравненно... мягче?... Это было совсем другое сияние, оно как будто было живым, и я просто чувствовал всю его мягкость, всю его ласку, и всю доброту, заключенную в нем. Больше всего он походил на тот самый странный свет, который в первый и единственный раз в своей жизни я наблюдал на Отдыхе, у Бассейна.

Преисполненный смутными чаяниями, я ускорил свой шаг. Стремясь к таинственному свету, я вдруг оказался в обширном зале, и нестерпимо яркое сияние этого загадочного света вдруг озарило меня. Свет лился в зал откуда-то изнутри помещения, сквозь огромных размеров стеклянную стену! А за этой стеной... За этой прозрачной стеной перед моими глазами предстало нечто поистине фантастическое!

Это просто нельзя, невозможно описать словами!

Передо мной раскинулся целый мир! Мир совершенно невероятный, но создающий иллюзию абсолютной своей реальности! Такого не увидишь даже в Телевизоре! Ощущения мои передать было просто невозможно! Бескрайнее изумление и благоговейный восторг — вот, пожалуй, самые блеклые из возможных эпитетов.

Нет, абсолютно не смог бы описать я этого — у меня просто не нашлось бы подходящих слов. В моем поле зрения вдруг оказалось великое множество незнакомых, неведомых мне объектов различных размеров, форм и цветов. Иные из них были подвижны, другие — нет. Иные восхищали своей неповторимой и неописуемой красотой, другие — внушали какой-то неясный и суеверный ужас. Как, например, та серая громада, утыканная квадратными отверстиями, расположенными идеально ровными рядами. И еще — там не было Потолка! Я понимаю, что это звучит нелепо, но я готов поклясться — ТАМ НЕ БЫЛО ПОТОЛКА! Одно огромное голубое... там, вверху...

И там же, за стеклом, я увидел людей! Самых настоящих — живых, двигающихся людей! Их было много, их было гораздо больше, чем в том самом мире, откуда прибыл я! Правда, люди эти выглядели очень даже необычно. Облачены они были в какие-то странные, нелепые одежды, блеклых цветов и безыскусных фасонов. Поэтому мне показалось, что все они как будто на одно лицо. Но все же — это были люди!

Пораженный, а еще вернее — сраженный увиденным, я так и стоял посреди огромного светлого зала с прозрачной стеной, во все глаза внимая открывшуюся передо мной фантастическую картину!

Стоял, пока не услышал вдруг за своей спиной чей-то грозный окрик.

— Ни с места!— повелительно приказал мне кто-то криком.

Я оглянулся. Оттуда, со стороны Лифта, ко мне быстрым шагом приближались двое. Эти двое, к моему немалому удивлению, тоже казались людьми. Одежда их была и вовсе одинаковой, из-за чего два эти персонажа уж совсем походили на одного, только отраженного в зеркале. Однако, их было двое. Один из них держал наперевес короткую черную палку, а другой на ходу тянулся к своему поясу, на котором что-то висело. Вид этих спешащих ко мне людей испугал меня. Я понял, что встречи с ними мне стоит опасаться больше всего на свете. Я вдруг осознал, что если они настигнут меня, для меня это будет концом.

Из зала, в котором я находился, не было никаких выходов. Только стеклянная стена, которая находилась в семи — восьми шагах передо мною. Прозрачная стена, сквозь которую лучился живительный, ласковый свет, за которой я видел других людей, пока еще не сделавших мне ничего плохого. Выход был очевиден.

Я бросился на эту прозрачную стену, отчаянно надеясь, что мне удастся ее преодолеть. Как я хотел сейчас оказаться там, в этом фантастическом мире за стеклянной стеной! Еще ничего не зная о нем, я уже готов был принять его своим умом, и вместить его своим сердцем! Он неожиданно показался мне родным, гораздо более родным, чем тот, из которого я, волею случая, вырвался на свободу!

— Стоять! — донесся до меня истошный вопль кого-то из моих преследователей. — Стрелять буду!

В последний момент стеклянная преграда вдруг непостижимым образом раздвинулась передо мной, и я преодолел ее, на полном ходу совершив еще пять или шесть широких прыжков. Я вдруг очутился прямо среди толпы людей — тех самых людей, которых совсем еще недавно видел оттуда, из-за стекла. Теперь я стоял среди них, и в полнейшем замешательстве оглядывался по сторонам. Я смотрел в эти лица, и видел в них живейшее удивление и изумление. И источником этих мимических реакций, был, конечно же, я.

— Смотрите-ка, — произнес голос откуда-то из-за моей спины. — Это что еще за чучело?

— Да это клоун из цирка сбежал! — отозвался кто-то другой. И дружный смех десятка людских голосов с готовностью встретил это высказывание.

О чем они говорят? И над чем, над кем они смеются? Неужели, надо мной?

— Спокойно, граждане! — прорвался сквозь всеобщий смех представительный, ответственный голос. — Здесь не на что смотреть! Проходите, не задерживайтесь! Этот субъект представляет опасность...

И в следующий миг чья-то рука решительно схватила меня за локоть. Вернее, хотела схватить, и это ей почти удалось. Лишь в последний момент, и каким-то совсем уж непостижимым образом, мне удалось вырваться от этого захвата.

Я прыгнул в сторону. В сторону от скопления людей. Людей, которые, как оказалось, были еще более странными, чем мне виделось оттуда, из-за стекла. Которые, оказывается, не спешили отнестись ко мне, как к равному им. Которые почему-то смеялись надо мной. Которые хотели схватить меня. Не объясняя причин и последствий этого.

Я прыгнул в сторону от этого людского скопища, и вдруг оказался на свободе. Никто не бросился за мной в погоню, и сзади я слышал только лишь чьи-то невнятные возгласы. Да и те почти сразу были заглушены каким-то громким, резким сигналом. Этот звук буквально пригвоздил меня к месту. Повернув свою голову в направлении звука, я вдруг увидел странное огромное Нечто, стремительно и неумолимо надвигающееся на меня.

Я все так же стоял на месте, и во все глаза смотрел на это Нечто, внезапно пораженный ярким озарением.

Я узнал Его!

— Автобус! — воскликнул я, в радостном возбуждении. Осознавая, что мир, в котором я очутился, в эту секунду стал еще более узнаваемым, стал мне еще ближе. — Это же Автобус!

И в это самое мгновение гудящий и пышущий жаром автобус всем своим существом навалился на меня...

* * *

*

237