Альберт Моисеевич что-то горячо промычал в ответ. Никто не разобрал что именно, но все поняли, что посох с золотым всадником под полным контролем математика.
-Ну и пусть рухнут камни на наши головы! — по-театральному высокопарно продекламировал архитектор. — Лучше смерть, чем жизнь в смирительной рубашке.
Полковник с ветеринаром закашлялись, Живодеров высморкался в кулак, стряхнул слизь:
-Признаться, я не ожидал услышать столь вольнодумные высказывания от ортодоксального коммуниста.
-Не трогайте своими руками коммунистов! — повысил голос Костя. — Коммунисты всегда желали людям только добра.
-Ага, сначала разграбили добро чужое, потом не дали никому возможности нажить добра своего. И в результате все с голыми задницами. Кроме кучки добряков. Вроде тех, что упрятали вас здорового человека в дурдом. Подумаешь, одному партийному дегенерату уши оторвало!
-Бониффатий Апраксович, отстаньте от Кучумого, — взмолился полковник, — пойдемте лучше искать могилу отшельника или выход из этих катакомбов. Надоело уже слушать.
От всего происходящего Живодеров пребывал в эйфории, и ему, как после рюмки водки, хотелось поговорить:
-Я смотрю, Кутузов вы наш, вам все же не терпится разгадать тайну древнего похмельного эликсира. Не знаю, чего там придумал отшельник Иорадион, но накушайтесь перед выпивкой свежей капусты, и все будет в порядке. А лучше, как мой покойный друг Селифан делал, мешайте водку с огуречным рассолом. Спирт, он что? Микроэлементы и витамины из организма вымывает. А в огуречном соке их полным— полно. Пьете сорокоградусную и тут же пополняете свои запасы калия, кальция, йода, пантотеновой кислоты. Кстати, огурцы очень хорошо при геморрое в задний проход вставлять. Слышите, Царевич? Лучше всего использовать "Нежинские", переспелые, без шипов. Не лекарство, а теорема Пифагора!
-Идите к чертовой матери, — закричал фальцетом всегда вежливый математик, — мы двинемся, наконец, вперед или нет?
Больничные тапочки сокамерников были меньше всего приспособлены для прогулок по острой каменной россыпи. Особенно страдал Ознален Петрович, матерчатые шлепанцы которого протерлись до дыр еще при прежнем хозяине. Он старался ступать как можно осторожнее, и все же без конца больно обдирал торчащие наружу пальцы.
Вскоре ровный подземный ход начал расширяться, и беглецы вошли в большую каменную залу.
Вдоль нее справа и слева тянулись ряды многочисленных надгробных плит. Дальняя часть подземного некрополя из-за слабого света свечей оставалась невидимой.
-Кладбище! — радостно воскликнул полковник. — Ну, и где здесь спит вечным сном старец Иорадион? Ищите Глянцев.
-Странно, — прошептал Костя Кучумов.
-Что странно? — Саврасов подошел к ближайшей могильной плите, прилепил к ней свечу.
Архитектор приблизился к полковнику:
-Странно то, что мы и впрямь нашли усыпальницу. Честно говоря, я сомневался.
— Вы же не будете отрицать того факта, что мы именно в ней, — поморщился ветеринар.— Подошел к одному из саркофагов, что-то поднял из— под него. — Факел, клянусь чистокровными рысаками! Интересно, разгорится?
Палка с надетым на нее топливным фильтром, вспыхнула почти мгновенно, ярко осветила всю залу. Нашли еще пару светильников, видимо оставленных военными.
Соскучившийся по свободе огонь с треском, шипением метался на факелах, будто ему самому было интересно, что изменилось в пещере за то время, пока он спал.
В дальней части усыпальницы огонь жадными лучами выхватил восемь мраморных саркофагов с медными и каменными крышками, а рядом с ними— вмурованные в стены черные пилястры и деревянные киоты.
Подошли к саркофагам. Увидели, что у двух из них крышки сдвинуты в сторону. На третьем ее вообще не было. Она валялась рядом.
Альберт Моисеевич застонал, принялся истово креститься.
-Не бойтесь, Царевич, — попытался успокоить профессора Живодеров. — Думаете, покойник погулять вышел? Скорее всего, это солдатики, что бомбы сюда притащили, не смогли унять своего чрезмерного любопытства. Может, они даже страдали некрофагией.
Юмора математик не оценил, застонал еще громче.
-Перестаньте, профессор. Чего вы собственно ожидали? Вам здесь не женская баня. Вообще-то и впрямь жутковато. Ознален Петрович, привели нас сюда, так давайте, ищете своего борца за здоровье нации.
Глянцев уже ходил между надгробий, читал надписи.
-" Архепископъ Нифонтъ"... " ангеломъ радость, а дьяволу пагуба"... "Вяцеславъ Гюргя"... " и не бысть зла ничто же"... " игуменъ Дионисий съ любовью въ Русь"...
Все кроме Цагевича разбрелись по некрополю и то же пытались разобрать эпитафии на плитах.
-"... словеса приимъ, сжалиси о бывшемъ",— отчетливо произносил Живодеров, — не то, Глянцев?
-"... премудръ книжникъ, притчею рече"! — кричал полковник.— Ознален Петрович, про книжника написано.
-" Данилъ Куманъ"...А как старца Иорадиона в миру звали? — спросил архитектор.
-Откуда же я знаю! — раздраженно ответил Глянцев.
Он уже полностью прошел весь левый ряд, но надгробия пустынника не увидел.
-А вон на стенах иконки в деревянных ящичках, там что? — Саврасов потряс над головой факелом, зашаркал тапочками к киотам. Поковырял пальцем вмурованную в скалу черную мраморную плитку. Погладил ящичек с темным ликом Христа.
-Чудно. Как же большевики это чудо еще не разграбили? Только не кричите, Костя, чтобы я не трогал руками большевиков.
Но Кучумов и не думал реагировать на очередную антикоммунистическую колкость Аркадия Тимофеевича. Он внимательно осматривал пилястры и киоты в другом углу некрополя. Под одной из иконок долго пытался что-то разобрать. Наконец ему это удалось.
-"Врата адовъскаиа съкроушивъ",— прочитал архитектор.
Ознален Петрович бросил свой уже еле горящий факел, побежал к Косте. Почистил рукавом халата надпись. Подтянулись полковник с ветеринаром. Приковылял и Цагевич.
-Она...— тяжело дышал Глянцев. — Здесь Иорадион, в стене. Точно такие слова в бересте написаны.
-Как же он там, бедный, поместился? — засомневался Саврасов, измеряя небольшую мраморную плиту растопыренными пальцами.
Живодеров залился раскатистым смехом:
-Хоть вы и полковник, а сапог сапогом! Там, только часть мощей, а не весь отшельник целиком. Стихами заговорил, надо же! Никогда у меня стихи не выходили.
— Где же все остальное?— сглотнул Костя.
-А-а!— махнул рукой Бониффатий Апраксович, мол, чего с дураками разговаривать. Достал из кармана халата стамеску, подобрал увесистый камень, примерился.
-Ну-ка посторонитесь все.
-Это же надругательство, — запричитал Цагевич,— богохульство.
-Если вы, Альберт Моисеевич, утомились, идите, полежите в открытом каменном гробике. Покойники специально для вас место освободили, — вновь заржал Живодеров.
Его смех подхватил полковник. И теперь звуки двух луженых глоток сотрясали высокие своды древнего склепа. В этом было что-то демоническое, жуткое.
Мраморная плита поддалась ветеринару легко. Под первым же ударом она треснула, под вторым частично раскололась, а от третьего рассыпалась вся.
В образовавшееся отверстие Живодеров, без каких либо сомнений, засунул волосатую лапу.
— Там что-то круглое и гладкое... Нет, шершавое. А теперь бархатистое.
Бониффатий Апраксович вынул из дыры руку и все оцепенели. В огромной ладони коновала была зажата мумифицированная, размером с крупный грейпфрут темно-коричневая голова, сплошь покрытая желтыми волосами. Голова скалилась редкими кривыми зубами, а в черную пустоту ее глазниц свешивались лохмотья истлевшей кожи.
-Мама,— в ужасе прошептал Живодеров, разжал руку.
Страшный морщинистый грейпфрут с глухим стуком упал на каменный пол, медленно покатился к ногам архитектора, оставляя за собой клочки желтой пакли. Костя отпрыгнул в сторону, замер. Цагевич готов был в любую минуту потерять сознание.
-Это Иорадион? — дрожащим голосом спросил Живодеров, вытирая руку о толстый зад.
Все молчали. Ветеринар подергал кадыком:
-Надо же какой...желтый.
Первым, как всегда, вернул себе самообладание полковник.
-Подумаешь, голова. Я на фронте и пострашнее видел.
Саврасов поднял голову старца, принялся ее рассматривать с разных сторон.
-А носик-то провалился. Бониффатий Апраксович, засуньте руку в склепницу, проверьте, нет ли там чего еще.
-Ну, уж нет. Теперь пусть кто-нибудь другой.
Со вздохом, полковник передал голову несчастного старца Иорадиона Глянцеву, засучил правый рукав халата.
-А еще ветеринар, как же вы крокодилов лечите? Дайте кто-нибудь свечу, сначала нужно осмотреть дыру. Вдруг там змея. Это только живодеры могут, не глядя конечности свои черт знают куда совать.. Цагевич, поднесите свечку, наконец.
Повернувшись к математику, Саврасов увидел, что у того трясутся губы.
-Не мандражируйте, профессор, страшнее головы я уже ничего из стены не достану.
-Я свечу там... оставил,— с трудом выдавил из себя Альберт Моисеевич.
-Ну, пойдите, принесите, что ли.
Цагевич указал большим пальцем себе за спину.
-На ящиках.
-Где? — не понял полковник.
-В лабиринте, на ящиках.
Сокамерники дружно повернулись к туннелю. Из него понизу в усыпальницу заползал легкий сизый дымок.
Полковник выхватил у архитектора факел, бросился к лабиринту, крикнув на ходу:
-Всем оставаться на местах! К входу в туннель не подходить!
Но старого вояку не послушали. Сначала за Саврасовым побежал обезумевший профессор, теряя на ходу тапки, за ним и остальные.
В туннеле уже нечем было дышать. Впереди во всю силу пылал огонь.
На ходу, сдернув с себя халат, Аркадий Тимофеевич в одних дырявых кальсонах запрыгал вокруг горящих ящиков, соображая какой бы из них лучше всего накрыть, что бы сбить пламя.
И тут рвануло.
Глянцева как пушинку подхватило взрывной волной, выбросило из туннеля обратно в залу некрополя. Он сильно ударился обо что-то спиной, но сознания не потерял. На душе не было отчаяния, хотя он и понимал, что произошло нечто непоправимое.
Пошевелился. Руки целы. Про ноги ничего определенного сказать не мог. Слегка приподнялся. В пещере было почти темно. Лишь один факел, синим светом, догорал на ближнем мраморном надгробии. Повернулся на бок, чтобы удобнее было встать. Прямо перед ним лежала мумифицированная голова отшельника Иорадиона. А рядом совсем свежая, только забрызганная кровью голова полковника Саврасова. Один глаз боевого офицера выскочил наружу, болтался на желтом нерве. Другой оставался на месте и в свете мерцающего света, Глянцеву показалось, что он ему подмигивает. Почему-то это ужасное зрелище Озналена Петровича не удивило, не напугало.
Поднялся и осмотрелся. Между саркофагами он разглядел тело архитектора. Из разорванного почти пополам туловища обильно вытекала кровь. Правая рука Кости была решительно вытянута вперед. Вероятно как у его стеклянного Владимира Ильича, которого он сконструировал из пустых бутылок.
Взял с надгробия факел. Пламя нехотя начало разгораться.
Выход из некрополя полностью завалило камнями. Из-под них торчали волосатые ноги Бониффатия Апраксовича, дымились.
-Я знал, что этим приблизительно все и закончится, — раздался голос Цагевича.
Глянцев высоко поднял факел. Поперек открытого саркофага лежал математик. Он подошел к нему, попытался помочь подняться.
Тот застонал:
-Не трогайте. У меня, скорее всего, сломан позвоночник, а в груди будто кипит раскаленный свинец. Это финиш. Нужно было дождаться Евстигнеева.
-Кого?
-Капитана Евстигнеева, адъютанта Пилюгина. Это он определил меня в ОБИ-21. За несколько дней до вас. Думаете, я действительно два раза в неделю ходил на процедуры? Наивный вы человек. Меня Евстигнеев специально в камеру подсадил, чтобы я за вами следил. Кто бы мне свечи со спичками выдал? Сердобольная медсестра? Нужен я ей, как ежу чужие иголки. А стамеска? Если б Захарыч действительно обнаружил ее пропажу после посещения нашей камеры, санитары нас бы наизнанку вывернули. А они, как вы помните, и искать железку не стали.
Профессор закашлялся, в углах его рта появились кровавые пузыри.
-Я Евстигнееву доложил, что мы завтра ночью кладку в стене разбирать начнем, — продолжил исповедоваться Альберт Моисеевич, — но видите, как получилось. Этот медведь Саврасов все планы нарушил.
-Если Евстигнеев все знал, зачем ему нужно было позволять нам лезть в подземелье?
-Он думал, что вы скрыли от Пилюгина нечто важное, не открыли всей правды. Александр Карлович надеялся, что, отыскав склепницу Иорадиона, вы непременно проговоритесь. И тогда...
-Тогда ни ему, ни Пилюгину я был бы уже не нужен.
-Конечно.
Факел начал потихоньку угасать. Глянцев нашел на одном из надгробий потушенную взрывом свечу, зажег ее.
-Я не осуждаю вас Цагевич,— сказал после минутной паузы Ознален Петрович, забравшись ногами на соседний саркофаг. Каждый по жизни идет тем путем, какой заслуживает. Вы чекист?
Цагевич попытался рассмеяться, но из груди его вырвались лишь утробные бульканья.
-И даже не математик. Формула построения коммунизма в отдельно взятой стране из трех букв! Чушь несусветная. Я говорил Евстигнееву, что эта легенда никуда не годится, но его мелочи не интересовали. Я актер. Провинциальный актер. Меня забрали за то, что во время спектакля "Заречные огни" я громко выпустил газы. Да так что, наверное, было слышно в соседнем исполкоме. С кем не случается. Но я это сделал, играя Дзержинского, и еще в тот момент, когда он в беседе с Лениным пафосно произносил: "Зачем мне страсти неземные, люблю я пуще всех детей. Отцов их судьбы роковые и слезы падших матерей..." Евстигнеев предложил на выбор — или продолжать портить воздух от всей души на Соловках или работать на него.
Кровавая пена с новой силой полезла из Альберта Моисеевича. Глянцев не мог без содрогания смотреть, как тот лежит поперек саркофага, неестественно изогнувшись внутрь него спиной. Ознален Петрович обхватил двумя руками актера-математика за талию, вновь попробовал приподнять. Цагевич закричал. Глянцев разжал руки, и тело Альберта Моисеевича медленно сползло целиком внутрь саркофага. Теперь агент Евстигнеева застыл в каменном гробу как настоящий покойник. Через пару минут он действительно умер.
Факел давно погас, догорала и последняя свеча. Глянцев не сводил с огня глаз до тех пор, пока пламя не всколыхнулось в последний раз и не растворилось в кромешной темноте подземного кладбища.
Ознален Петрович остался один среди безмолвного царства мертвых. И выхода из него не было.
Следствие и последствие.
Торговались с директором краеведческого музея долго и нудно. Сошлись, было на трехстах долларах, но, опрокинув очередной стакан перцовки, Запойный вытаращил горящие нехорошим огнем глаза, хлопнул кулаком по столу.
-Меньше, чем о 450 условных единицах и говорить не стану.
Геркулеса Панкратьевича обуяла чудовищная жадность, хотя он никогда не был расчетливым человеком. Даже на районной барахолке не умел и не желал торговаться. А тут на горло прыгнула зеленая пупырчатая жаба, начала душить за кадык когтистыми лапами.
