Витязи из Наркомпроса

— Короед! — констатировал Савва Игнатьевич кратко и ёмко. — Куда его ни посылали, доводил всё до ручки, сжирал все до коричневой трухи ... А теперь, здесь спасается...

— Не спасаюсь! Не спасаюсь! — гневно вскинул подбородок бывший ответработник.— Просто жду, пока Партия разберется во всём, и правда восторжествует!

2.

— А что, теть Наташа? — задумчиво сказал дефективный подросток Маслаченко, до того скромно, как и подобает воспитанному ребенку, во взрослые разговоры не вступавший. — Может, пощекотать мне перышком гражданина начальничка? Уж больно место здесь тихое, укромное...

— Господь с тобою, сыне! — грозно сверкнул на него глазами из-под мохнатых бровей о. Савва.— И думать не смей... Сам он преставится. Человек он рыхлый, неумелый, кроме того, что руками водить ничего не умеет. Доест консерву, что от прежнего начальства осталась, да и околеет.

А Бекренев подумал, что будь они в столице, то он лично не преминул бы повязать огорченного до невозможности маслокрада, да и подбросить его к воротам Лубянки. Пусть пользуются, аспиды, его добротой.

К счастью для товарисча инструктора, Наташа запретила своим друзьям его обижать... Но и ночевать с этим отродьем под одной крышей не пожелала...

Тихо трещал костер, и к тёмно-синему бархату неба взлетали огненные искры... Путники тихо сидели, и смотрели на огонь...

— А что, Филипп Кондратьевич, неужели же здесь так всё... хреново? — вдруг спросила тихим голосом Она.

Лесной человек печально улыбнулся:

— Со мной на лесосеке, куда меня после Рузаевской ИТЛ определили, чалился один местный учитель, Знаменский, из Чебурчинской школы... И заспорили они раз в учительской: является ли лебеда культурным растением или же нет? Знаменский констатировал : "До колхозного строя лебеда являлась дикорастущим растением, а теперь, то есть после коллективизации, лебеда является культурным растением! Потому и употребляется вместо хлеба". Пять лет...

— Смешно. — грустно сказал Бекренев.

— А у нас мордва, вообще народ смешливый! Вот, я даже шутку слыхал: в одном селе мужики, пахавшие на себе, прикрепили на соху транспарант с надписью : "Лошадей у нас отняли, рук и ног не заберут". В этом они крупно ошибались — 27 мая 1937 года прокурор республики наставлял : "За последнее время в некоторых районах МАССР имеют место случаи пахоты на людях. Особенно в Зубово-Полянском, Темниковском и Торбеевском районах. Нет ли в этом контрреволюционного умысла ? Если наличие контр-революционного умысла установлено, виновных привлекать к ответственности на основании ст. 58 УК".

— Смешно. — мертвым голосом ответила Наташа.

— Да, смешно... сейчас лето только началось, а люди уже умирают. Вот, в селе Атяшево Темниковского района Раздолькин Иван Дмитриевич на почве продовольственных затруднений перерезал себе горло...

— Господи..., — тихо перекрестился о. Савва. — Это какие же затруднения надо испытывать, чтобы на себя руки наложить?

— Да у него от голода умерли два сына в возрасте 2 и 9 лет.

— Да ответит ли кто-нибудь за это? — требовательно спросила Наташа у звездного неба... Небо в ответ глухо молчало...

Однако совершенно неожиданно ответ донёсся из-за освещенных неверными, оранжевыми отблесками, стволов глухо, недобро шумящих сосен:

— Есть душа — есть и надежда. Салам вам, люди добрые... Можно к вам подойти?

— Это кто здесь добрый? — удивился Бекренев. И поудобней прехватил рукоятку отобранного у привокзального чекиста нагана. — А кто ты таков?

— Разбойник я, говорят...,— раздался смиренный вежливый голос...

... Да будет известно благородным читателям... Для татарина свинья — животное нечистое. Ну, так уж повелось. Говорят мудрые бабаи-ага, что когда однажды Пророк, да будь Он прославлен, шел джихадом на злых язычников, Его джигиты поели перед боем жирной свининки, и от этого им лучше не стало... Не любят татары свиней! Татарин тонко чувствует и не может переносить даже запах конской сбруи, смазанной свиным салом, как бы потом её не мазали чистым березовым дегтем!

Не держали татары свиней в своём хозяйстве никогда. А ведь пришлось. Приехал уполномоченный из ТемЛага, и в приказном порядке раздал сельчанам привезенных с собою поросят. А на все возражения стариков отвечал:

— Нечистое животное? Да ерунда. Помоете! И враз ваш поросёнок станет чистым...

Поросят выдали не просто так, а под строгую расписку. Каждый домохозяин обязался в конце года сдать выкормленного поросенка на бойню, и получить за это свой кусок мяса.

Подложили гулаговцы свою свинью, так сказать, и Наилю Бабакаеву...

К зиме подсвинок стал большим, его уже можно было заколоть. Но по существовавшему закону самовольный забой не разрешался. Скот, с разрешения поселковых или районных властей, забивали на ТемЛаговской бойне...

Свиная шкура и внутренности при этом подлежали обязательной сдаче в заготовительные организации, хотя на пунктах приёмки, чаще всего, всё сданное населением сырьё гнило и разлагалось из-за того, что не умели и не успевали его обрабатывать да из-за отдалённости центральных приёмных пунктов. Потом это гнильё актировалось и списывалось. Но таков был закон. Его нарушителям полагался штраф или ... исправительно-трудовые работы в лагере.

Но ... "Татар — таш ватар". Бабакаевы, как, впрочем, и все рачительные хозяева, не хотели снимать и сдавать свиную шкуру и внутренности: без шкуры не выкоптишь окорока, без кишок не сделаешь домашней колбасы. Да вдобавок шкура свиньи вместе с жиром и мясом, это же продукт, который можно съесть, это около 10-15 кг, если не больше, ценной и вкусной пищи. Но! как заколоть свинью, если за вами зарегистрирована и числится единица гулаговского свино-поголовья? Бабакаевы поступили в полном соответствии с поговоркой "Татар — ташка кадак кагар" : они тайно прикупили второго поросёночка, но не зарегистрировали его. Отчитаться теперь можно... а отчего он такой маленький? Болел, начальник! Плохо кушал. Поросёнок, само собой. Начальник всегда якши кушает.

Но как заколоть свинью, чтобы она не визжала? Как разделать, опалить её, чтобы вся канитель с закалыванием, а потом возня с разделыванием свиной туши не привлекла постороннего внимания?

Сел Наиль, покумекал малость... И решился! Из старых ватных брюк они сшили специальный намордник, ловко накинули его на рыло свиньи и сзади завязали. Затем закололи её, бережно собрав и сохранив в тазах и ведрах всю вытекшую из неё кровь. Визг умершвляемой хрюшки действительно заглушился намордником! Затем за задние ноги подтянули тушу к потолочной перекладине и опалили её паяльной лампой, очистили и разделали. Само собой разумеется, вся тайная операция хищения соцсобственности проходила глубокой ночью. К утру всё так убрали, что от большой свиньи не осталось и хвостика. Вместо неё в хлевушке-стайке хрюкал худосочный поросёночек, заменяющий собой числящуюся за домом единицу свино-поголовья. А у семьи из девяти человек, в которой работающим был один Наиль, на зиму появилось около десяти пудов мяса, в том числе в виде окороков и всевозможных домашних колбас...

Увы! Не предусмотрел Наиль только одного! Их новый сосед, настоящий коммунист, заместитель директора МТС, обратил внимание на интригующий факт: в селе все дети, как дети... Идут в школу, их ветром шатает... Худенькие, бледненькие, с огромными синими подглазинами... А у Бабакаевых детишки, словно с рекламы конфет "Гематоген"! Или с плаката "Давайте детям рыбий жир!"

Сам-то Наиль свинину как-то... Не очень. Для своих детей он старался, ага...

Приехала в школу добрая тётенька, в белом халате поверх синей формы, угостила детишек конфетками "Мишка на Севере", да и расспросила их, как они кушают? Да что именно?

И над преступной головой Бабакаева разразилась гроза.

Долго смеялись товарищ народный судья вместе с товарищем прокурором над премудрым Наилем... И вынес весёлый судья приговор. Если татарча над государством решил пошутить, то и оно над ним пошутит...

Резали? Организованной группой? По предварительному сговору? Причинен вред госсобственности? А, даже и значительный, по рыночным ценам? Так и получи. Разбой!

И влепили Наилю десять лет... Почему десять? Так, пояснил ему потом весёлый судья, советские криминологи установили, что наилучшие трудовые показатели наблюдаются у группы осужденных на 8-10 лет! Если срок меньше, особо на работе не ломаются, мол, два года на одной ножке простоишь! Если срок больше, то тоже не усердствуют, мол, всё одно не доживу... А вот если срок лет десять, работают усердствуя! Надеются, и не без оснований, на зачеты... Не понимая, что если ты отбыл пять лет как за десять, то уж ещё один пятерик такому ценному работяге грех не добавить! Например, за саботаж. Да, но вот наше самое гуманное в мире правосудие и подтягивает любое преступление к этому сакраментальному сроку: изнасилование ли, убийство ли... Вот и за разбой так же навесили...

— А почему у вас лицо такое опухшее? — участливо спросил Бекренев. — Почки больные?

— Нет, гражданин начальник ...,— на всякий случай обходительно-вежливо, отозвался Наиль. — это меня мал-мало казнили...

— Как это казнили? — вскинула брови Наташа.

— Да вот так получилось... Решил я жалобу товарищу Калинину, Всероссийскому старосте, написать... А вот на чем? Бумаги-то нет! Заготовил со всякими предосторожностями, не посвящая в замысел даже товарищей по бараку, несколько тонких пластин бересты и принялся за дело. Пишу-то я не шибко хорошо, образование — три класса да два коридора... Писал заодно уж и том, что в Темниковском лагере голодные и раздетые-разутые люди надрываются на лесоповале по двенадцать часов в сутки, что конвойные избивают их прикладами, травят собаками... Разве это по-советски? Знал бы это наш дорогой товарищ Сталин! Но... Как ни таился, но меня засекли, видимо, выдал сука-стукач... В лагере стучат многие...

Бекренев с пониманием кивнул... Это уж кому-кому, а ему-то было знакомо... Стучат за кусок хлеба, стучат, спасая свою жизнь... Отнимая жизнь чужую.

Наиль вздохнул, почесался, продолжил скорбно:

— Приговор — поставить "на комары". И повели меня на казнь. Впрочем, приговор не сразу был приведен в исполнение: сначала по-хозяйски заставили целиком отработать день, потом гуманно разрешили поужинать, а уж затем, на закате солнца, конвоир повел меня в лес, неподалеку от зоны. Второй конвоир привел туда же какого-то старика — уж не знаю, в чем тот провинился? Совсем старенький был этот ата... Нам приказали раздеться догола. Я стесняюсь, не могу харам показывать... А меня, прикладом... Старика привязали к сосне, а меня в нескольких шагах от него — к тонкоствольной, опушенной молодыми ветками березе. Ветки внизу торчали во все стороны, кололи и царапали голое тело.

— Хоть бы ты ветки обрубил, шайтан!, — сказал я конвоиру.

Он как-то странно глянул на меня и пробормотал:

— Ладно-ладно, ты меня ночью не раз вспомнишь...

"Грозится, коту Адам!" — с ненавистью подумал я. Сказать уже ничего не мог: во рту у меня, как и у старика, был кляп — чтоб не орали...

Я не раз потом за эту бесконечную ночь вспомнил этого конвоира — и вспомнил с искренней горячей благодарностью, дай ему Аллах всякого добра. Недаром говорят, есть разговор серебро, а молчанье— золото! Когда на меня накинулись несметные комариные полчища, я стал раскачиваться вместе с березой, ветки хлестали меня по лицу, по плечам, по животу. Старик только мычал и крутил головой.

Мне раньше приходилось слышать, что "на комары" ставят на два-три часа. На ночь — редко: это верная смерть. За нами пришли лишь под утро. Вынули кляп изо рта, развязали. Я зарычал, как зверь, бросился на землю (вернее, упал: ноги меня не держали, голова закружилась) и стал кататься по траве, раздирая тело ногтями. Старик же молчал и не шевелился — он уже помер, упокой Аллах его душу.

— Вы что, из лагеря... убежали? — с горькой надеждой спросила Наташа. Бекренев про себя просто ахнул: еще четыре дня назад при виде беглого заключенного у ней, верно, возникли бы совсем иные эмоции..

— Как можно! Мне еще десять лет сидеть! — ответил татарин. — Я просто заблудился. Глаза-то совсем у меня заплыли...

— Анафилактический шок!— непонятно сказал Бекренев.

— Вам, гражданин начальник, виднее...,— аж поцокал языком татарин, восхищенный такими красивыми учеными словами.— Да только я с самого утра до лагпункта никак дойти не могу! Иду, и башкой сослепу об каждое дерево бам, бам! Вот, только к ночи малость отпустило... Рахмат, погрелся я малость у вашего костра, люди добрые, а то меня какой-то озноб всё бил... Пойду, мал-мало... А то начальство шибко заругает, в карцер посадят...

— Разбойник! — горько произнес о. Савва, печально глядя ему вслед... — И прокурор разбойник, и судья неправедный, тоже. Оба разбойники, прости им, Господи, ибо не ведают, что творят ...

3.

— Филипп Кондратьевич, а вообще, сколько раз мы ещё будем переправляться через эту самую Парцу? Мниться мне, грешному, что сей раз будет как бы уже и не четвертый? — с сомнением наморщил лоб о. Савва.

— Манифестум нон эгет...,— пробормотал через плечо, не оборачиваясь, Актяшкин, с усилием торящий хлюпающую под ногой черной, ледяной водой узенькую тропку среди высоких, в рост человека, зарослей камыша.

— Никак вы опять на один из местных язЫков перешли? — устало пошутил батюшка.

— Это он по латыни! — как видно, сладкие плоды познания, вдолбленные в память Бекренева ещё в гимназии, не до конца успели превратиться... во что обычно превращаются знания, когда сдавать экзамены уже не нужно? в сухофрукты, что ли? Провалившийся по колено в черную болотную жижу, Валерий Иванович прошептал про себя что-то особо циничное, и машинально перевел латинскую поговорку:

— Очевидное в доказательстве не нуждается, ага. То есть наш Вергилий подтвердил, что вы абсолютно правы! Но я тоже что-то не очень понимаю, зачем мы так петляем.

— Это не мы петляем, а Парца так петляет, мы-то идем себе строго курсом норд ... а теперь, за Старожиловским кордоном, она течет, в общем и целом, правда, изрядно кривуляя, на северо-запад, пока не встретиться с Вадом. А вот этот самый Вад течет прямо в ... не хочу этого слова произносить, но каламбур неплох... течет строго на север, параллельно железной дороге. Так вот, следуя вниз по реке, нам не нужно будет переправляться через текущие поперек нашего пути речки, не нужно пробираться через моховые болота... А на широте Яваса мы повернем от берега реки на северо-восток, и напрямик выйдем к нашей цели... Немного и осталось, с полсотни верст. Когда здесь лет через сто построят асфальтовое шоссе, то можно будет с ветерком доехать за какой-нибудь час!

— А как мы узнаем, что уже вышли на широту Яваса? — поинтересовался дефективный подросток. — А, я догадался. Мы воткнем в берег палку, замерим высоту тени ровно в полдень... а как мы тогда узнаем, что полдень уже наступил? Ведь хронометра у нас нет?

Актяшкин резко остановился. Потом, обернувшись, долго смотрел на дефективного подростка: