Она не обижается и позволяет надеть браслет, а потом снова прилепляется к нему крепче самого стойкого клея. Морщинки собираются на лбу, когда Эва вспоминает нечто важное и серьезное.

— Если когда-нибудь надоем тебе, скажи. Я отпущу, — говорит она тихо.

— Сдашься? — сощуривается Мэл. Вопрос звучит насмешливо.

У Эвы дрожат губы:

— Я люблю тебя...

Кажется, она готова разреветься. Еще чего не хватало.

Самое время для поцелуя, от которого у нее отнимаются ноги, и кружится голова.

Как в сказке.

___________________________________________________________

guli*, гули (перевод с новолат.) — подавишься

defensor * , дефенсор (перевод с новолат.) — защитник

ДП, дэпы (разг., жарг.) — Департамент правопорядка

Ашшавара аба — поцелуй смерти

26. Медовое счастье

Удивительно, на что способна женщина в стремлении добиться своего. Если она что-то замыслила, то не нытьем, так катаньем получит желаемое, используя самые изощренные методы. Не найти существа хитрее и прозорливее, чем особа слабого пола.

До меня быстро дошло, что пугает окружающих. Мои слезы.

Пережидая звонок в приемной деканата, я вцепилась в Мэла железной хваткой. Не отпущу, — отрицательно мотала головой на его уговоры и убеждения о том, что нужно вернуться в Моццо.

— Буду приезжать. И звонить буду, — пообещал Мэл.

Не будешь. Мне по уши хватило пары скучных и коротких звонков в стационаре. Без тебя никуда не поеду, и увлажнившиеся глаза — тому подтверждение.

Мэл потер озадаченно лоб.

— Эва, нужно ехать. Если не вернешься, то охранников накажут, — попробовал надавить на жалость и сознательность.

— Вернусь, но с тобой.

— Нельзя, Эва. Ты лечишься там, я — здесь.

— Ну и что? — заявила упрямо. — Будешь лечиться вместе со мной. Какая разница?

— Это не так просто организовать. Нужно увязать с департаментом образования, с институтом, с врачами...

— Позвоню отцу, и он уладит, — не отступала я. Не представляю, каким будет разговор с родителем, но если Мэл не проникнется пониманием, наберу заветные девять цифр. Дочурка, не пожелавшая видеть папу в стационаре, позвонит и потребует, чтобы её... кто? ...жених? мужчина?... поехал в Моццо. — А если не захочет уладить, то в моем состоянии начнется регресс.

Сказала и всхлипнула. Знаю, некрасивый шантаж, но нехорошесть поступка меркла перед фактом одинокого возвращения на курорт. Месяц вдали от Мэла и встречи урывками категорически меня не устраивали.

— Ну, хорошо, — вздохнул он. — Пошли.

Безлюдными коридорами мы спустились в холл, и я млела, когда Егор помогал мне надеть шубку и открыл парадную дверь. На крыльце дожидалось пятеро рослых мужчин в черных костюмах, а за воротами пыхтели выхлопами большие тонированные машины дэпов*, замершие на низком старте. О, нет, не поеду без Мэла, — вцепилась в него, тормозя ногами. Однако он повел меня не по аллее, а к общежитию, и молчаливые чернокостюмники разделились, идя впереди и прикрывая наши спины сзади.

В общежитии Мэл проводил меня не в швабровку, а на четвертый этаж. На четвертый?! Туда, где живет институтская элита, не считая столичных принцев и принцесс?! Если уж место обитания Вивы казалось чудесной сказкой, то при виде убранства последнего этажа у меня округлились от удивления глаза. Стены, выкрашенные в нежный кремовый цвет вместо вездесущей голубой краски, набившей оскомину, ковры, живые растения в горшках и кадках, крепкие двери, плафоны, ни одной разбитой или выкрученной лампочки.

Дяденьки, сопровождавшие нас, проверили коридор на наличие опасных подозрительностей, и Мэл распахнул передо мной дверь с табличкой "аз есмь".

— Последний жилец любил пошутить. Проходи, — улыбнулся, приглашая. — Осваивайся, я скоро вернусь.

О-бал-деть. Разве в общежитии можно так жить? Несправедливо. Почему некоторые прозябают в швабровках, пусть и единолично, а избранным счастливчикам выделяют по непонятной причине две огромных комнаты, санузел и кухню?

Окна выходят на парк, и через голые ветви видны крыши квартала невидящих. Наверное, летом снаружи бушует зеленое море. И вообще, в комнатах светло, несмотря на хмурящееся небо, и чистенько. Обои в желтый цветочек, безупречно белые и ровные потолки, нескрипучие паркетные полы. И еще пусто. В углу — раскрытая спортивная сумка. Из мебели — полуторная панцирная кровать, выставленная как роскошное ложе, на середину дальней комнаты. На точно такой же кровати в ночь перед фуршетом я не сомкнула глаз. При воспоминании о том, что мы... что я вытворяла, мне стало жарко.

И всё. Ни стола, ни шкафа, ни крючков, куда вешают одежду, поэтому шубка брошена на спинку кровати. О, пардон, на кухне бесшумно работает знакомый двухдверный холодильник, а на подоконнике кружка с недопитым кофе и знакомая кофеварка. Шнур от неё тянется через помещение к розетке. Кстати, хорошие здесь подоконники: широкие, и из окон не дует.

В холодильнике негусто, а точнее, шаром покати. Содержимое успели основательно подчистить.

Меня начали терзать смутные сомнения. При кажущейся скудности улик подозрения витали в воздухе, но взбудораженность мешала сосредоточиться.

Стукнула дверь, и в проеме появился Мэл. Оперся о косяк.

— Как тебе?

— Это... издевательство! Внизу люди жмутся друг к другу, а здесь жируют набобы! — выдала я революционную пламенную речь. — То есть... А причем здесь ты?... Это твое жилье?!

— С некоторых пор.

— Но почему? — заглянула в душевую. Простенько, но мило. — Зачем? А квартира?

— Ну-у... я думал, тебе там не нравится. А в общаге как-то... всё по-другому. Проще. И ты рядом. Не нужно мотаться по городу туда-сюда.

В слова Мэла верилось с трудом. Столичный принц, брезгливый и привыкший к стерильности, вдруг променял квартиру в приличном районе на задрипанное институтское общежитие. Хотя хоромы на четвертом этаже не назовешь замызганной кладовкой. Слив унитаза работает, вентили исправные, да и вода из крана пахнет водой, а не канализацией.

— Неужели правда? — обняла я Мэла.

— Правда. Буду ходить в гости к тебе, а ты — ко мне.

Я растерялась.

— Но... мне казалось... Не хочу в гости. Хочу с тобой, — заглянула с мольбой в его глаза. — Можно?

Мэл хмыкнул:

— Нужно.

Мы лежали в кровати, не раздевшись, безо всяких намеков и всего такого. Привыкали друг к другу. И теснота мне нравилась. Мэл близко. Он теплый и родной. Здорово чувствовать его и заново вспоминать.

— Не поеду без тебя ни в какое Моццо, — заявила, изучая его ладони и нащупывая мозольки.

— Вопрос решается. Поедем вместе.

От обилия чувств я прижалась к Мэлу.

— А как ты заполучил комнату? Наверное, предложил тётке-вехотке обмен на свою квартиру.

Он рассмеялся.

— Меркантильная моя... С комендантшей можно найти общий язык. Мы обсудили последние новости из жизни кинозвезд, я пообещал пару автографов — и вуаля. Ты так и не сказала, нравится ли тебе здесь.

— Ага. Очень. Вообще-то Рубля велел компенсировать аренду за любое помещение, пока ко мне не вернутся волны, — хихикнула я и расписала Мэлу содержание указа премьер-министра. — Мы можем выбирать что угодно.

— Нет, — сказал Мэл, сжав губы. — Мы останемся здесь.

Как скажешь, — обвилась вокруг него удавом. И ведь ни одна извилина не удосужилась проанализировать причину резкого ответа и поискать глубинный смысл в словах Егора. В голове помутилось от счастья.

Он тихо ойкнул.

— Ой, пожалуйста, прости! — всполошилась я. — Очень больно?

— Терпимо.

Оказалось, после операции Мэл начал принимать болеутоляющие средства, правда, в сниженной дозировке. Как сказал его лечащий врач, боль — хороший диагностик, и не стоило полностью избавляться от неё.

— Мы продвигаемся вперед. Теперь пью гораздо меньше лекарств и реже, — пояснил Мэл.

Я потребовала показать шрам от аппендицита и порезы на руках, но Мэл отказался. Сказал, нужно смотреть во время перевязок, потому что, развязав сейчас, мы не сумеем туго забинтовать. Мне пришло на ум, что он увиливает и скрывает правду, а на самом деле раны не заживают, и как Мэл ни убеждал, что дело давно пошло на лад ("Эва, я хожу на своих двоих, вожу машину, учусь в институте. Разве это не доказательства?"), я не верила и собралась плакать.

— Кстати, а как ты приехала в город? — спросил он, прищурившись.

Понятно, что перевел разговор в другую сторону, но от неожиданности я забыла, что хотела пореветь. Пришлось доложить ему о Пете и об использованном долге. Услышав, что чемпион встречается с дочкой замминистра финансов, Мэл фыркнул.

— Ты уверена?

— А что? — встревожилась я. Петя в опасности? Столичная хищница готова растерзать скромного домашнего мальчика?

— Ничего. Просто интересно. Она... э-э-э... своеобразная деваха... девушка, — поправился Мэл и посмотрел на меня искоса. Наверное, подумал, брошусь ли спасать Петрушу из когтей светской стервы.

Не брошусь. Не до спортсмена мне. Устраиваю личную жизнь. Кроме того, у него своя голова на плечах.

Тут начались звонки, один за другим, на которые Мэл отвечал односложно и скучно.

— Да... Нет... Понятно... Нет... — взглянул на меня. — Да... Да... Нет...

Что за разговор? Ни подслушать, ни догадаться, о чем речь.

— Хорошо, — сказал Мэл, высвобождая руку, на которой я пристроила голову, и рассоединил вызов. — Вставай. Мы едем в Моццо.

Уррррррраааааа!

Путь до курорта в точности повторил путешествие, проделанное в компании Эр, но теперь рядом со мной сидел Мэл, а его сумка заняла место в багажнике. Сердце пело, и хмурый день расцветился красками счастья.

Я намертво прилепилась к Мэлу. Прижималась, ластилась. Если замечала, что он случайно отпускал меня, тут же опоясывала его руку вокруг своей талии. Боялась потерять. Боялась, что это сон.

И за ушком целовала, и в щеку, и губы порывалась попробовать на вкус, но Мэл отвечал неохотно из-за охранников, сидящих впереди. Время от времени я ловила взгляды водителя в зеркале заднего вида.

В какой-то момент Мэл устал сдерживаться и нажал кнопку на боковой панели в дверце. Из спинок передних кресел поднялось матовое стекло, и, перегородив салон, отделило наше сиденье.

— Врачи... сказали... повременить... с нагрузками...

— А кто... сказал... что ты... будешь... нагружаться?

Трудно одновременно говорить и целоваться. За время разлуки bilitere subsensibila* обострилась до предела, и близость Мэла начисто лишила меня соображения, как если бы после годичного трезвенного образа жизни мне предложили отменного коньяка. Частое горячее дыхание опаляло щеку, обжигало шею. Стекла не успевали запотевать, их тут же обдувало струей воздуха из системы климат-контроля. Соску-училась, — слизнула я капельку пота с виска, опьяненная зелеными ободками в глазах Мэла и его приглушенным стоном. Он тоже скучал. Его руки сказали об этом, помогая мне двигаться быстрее. Его губы сказали об этом, прикусив кожу у ключицы. Сладкая боль нетерпения...

За тонированным колпаком мелькали перелески. Скоростной поезд мчался в направлении Моццо, а я обессиленно привалилась к Мэлу — вспотевшая, растрепанная, с расстегнутой кофточкой. Боднула его в подбородок и потерлась щекой о небритость. О, прямо дрожь по телу! Хоть начинай заново.

— Знал, что тебе понравится, — сказал Мэл, погладив зачаточную бородку.

— Очень нравится. Болит? — показала на пластырь, выглядывающий из-за рубахи.

— Нет. Я получил приличную порцию анестезии, — ухмыльнулся Мэл, переведя взгляд на мои губы, и я зарделась.

Надеюсь, машина не сильно раскачивалась. Ведь не спишешь же ритмичную тряску на колыхание поезда, который едет так, будто стоит на месте.

Так мы и прообнимались полураздетые, до приезда в Моццо, и я рассказывала Мэлу, как протекали дни в стационаре. После слов Царицы пребывание в институтском медпункте виделось в другом свете, и мои обиды на невнимание и равнодушие Егора казались теперь мелочными капризами.

— Что это? — Мэл взял прядь моих волос. — Я еще в общежитии заметил, но решил, что показалось. Ты пестрая, как Мак. Не пойму, покрасила волосы?

— Ну да, — поспешила признаться, побоявшись сказать правду.

Хорошо, что к отрастающим волосам вернулся их прежний цвет, но о подкрашивании седины я забыла, понадеявшись на стойкость краски, купленной у Вивы. Никто не заметил, а Мэл умудрился разглядеть три белых волосинки.

— Если хочешь, перекрашусь, как было, — предложила с замиранием сердца.

— Даже не знаю, — перебирал он пряди. — Тебе идет пестрота.

Нет уж, не буду ждать, когда краска слезет, чтобы предстать перед Мэлом молодой старухой. По приезду на курорт обязательно наведу порядок на голове.

А в Моццо случилась загвоздка. До места назначения нас провожали аж четыре машины депов*. Наверное, отец Мэла боялся, что в любой момент я передумаю и опять сбегу. Соответственно, и до правительственной лечебницы подобрался паровозик из пяти электромобилей. Однако Мэл вознамерился ехать в другую сторону, в то время, как мне определили место рядом с незнакомым охранником с бычьей шеей.

Не нужен мне никто. Мэл — прекрасный водитель и довезет, куда требуется.

— Мне надо туда, — показал он на авеню. — Не волнуйся. Будем встречаться, созваниваться.

Где-то я уже слышала эти слова и ни на миг не поверила в их правдивость. Соглашусь, а Мэла незаметно выдворят с курорта, пока меня нет рядом, и отправят в столицу.

— Нет, — вцепилась в него с навернувшимися слезами. — Вместе или никак.

Мой вид говорил достаточно красноречиво, и охранники с кем-то созванивались и чего-то ждали, пока, наконец, не был дан сигнал, и кавалькада мобилей покатила к лечебнице, причем в третьей машинке ехали мы с Мэлом, и я прижималась к нему, поглядывая на отдыхающих. Смотрите, с каким трофеем возвращаюсь обратно! С моим мужчиной.

Вышколенный персонал лечебницы сделал вид, что никто особенный не пропадал этой ночью из охраняемого элитного заведения. Администратор искренне улыбался, здороваясь, и пожал руку Мэлу.

Эр появилась с грузным топотом, чтобы как следует отчихвостить за убитые нервы и посаженное сердце, но увидев мою блаженную физиономию, махнула рукой. Все равно я не прониклась бы нотацией и не раскаялась. Не сегодня.

И опять мне пришлось выдержать бой.

— Я никуда не денусь. У меня комната на третьем этаже, — объяснял Мэл, стоя на пороге "Апельсинной" и пытаясь высвободить руку из моей хватки. — Будем встречаться...

И созваниваться. Нет уж.

— Эва, здесь приличная здравница. Нас не поймут, — уговаривал он, вытирая мои слезы. — Это сложно. Пожалуйста, не плачь.