Вильгельм же смотрел на всё действо, творящееся вокруг него с лёгким оттенком снисхождения. Как алхимик он обладал иной системой ценностей. Приёмы, высший светы и балы — всё это было ему чуждо, хотя он и обладал достаточной информацией по этим вопросам, как и достаточной культурой, чтобы вписаться в них.

Но, как мне не хотелось, не могло не получиться так, чтобы наша беседа в один из моментов свернула на мою персону. Я слишком известная личность в стране и слишком неоднозначная, чтобы не поговорить обо мне. И как я и ожидал, инициатором 'смены курса' оказалась Гретта.

— Эдвард, — обратилась она ко мне. С самого начала мы условились называть друг друга по именам, как равные алхимики. Пожалуй, это было самым верным решением, потому как я значительно моложе её, но являюсь генералом. Наша же специализация на алхимии уравнивает нас. — Вы так и не рассказали нам о себе самом. Газетных статей написано про вас немало, а слухов ходит ещё больше. Однако мне всегда хотелось узнать, так сказать из первых уст, какой вы человек.

— Что именно вас интересует, Гретта? — спрашиваю её и дарю ей одну из своих улыбок, чтобы подчеркнуть, что я совсем не против небольшого 'допроса'.

— Скажите, Эдвард, почему вы поступили на государственную службу? Ведь репутация государственных алхимиков далека от идеальной, — спросила она. Что ж, вопрос вполне закономерен и я был готов дать на него правдивый ответ. Вот только на нём Гретта ещё не закончила. — И потом, разве тебя не коробит, что тебя считают самым настоящим чудовищем? Ведь как я слышала, тебе приписывают убийство едва ли не десятков тысяч человек. И это, пожалуй, самое скромное число.

— Вы правы, десятки тысяч действительно одно из самых скромных описаний моих, образно говоря, успехов, — хмыкаю я, помешивая сахар в чае и давя лимон. — Хотя обычно мне причисляют немного больше.

Тут я увидел, что Армони смотрит на меня широкими глазами. Похоже, до этого она никак не связывала мою личность со всемирно известным 'жнецом', 'палачом наций', как меня однажды весьма удачно обозвали в одной драхмской газете.

— Эд, что это значит? — спросила она меня. Испуг. Она не верила и боялась. Не меня, потому как уже усела со мной познакомиться, а правды. — Почему... что за десятки тысяч...

— Десятки, а некоторые считают, что и сотни тысяч жизней, что прервались по моей вине, — отвечаю ей. Армони мне ничего не ответила, лишь смотрела на меня.

— Ты, правда, убил всех этих людей? — прямо спрашивает она.

— Один мудрец как-то сказал своему более молодому спутнику, который хотел убить их преследователя желавшего их смерти: 'Многие из ныне живущих достойны смерти. Как и многие из тех, кто умер, достойны того чтобы жить. Ты можешь возвращать умерших к жизни? Тогда не спеши осуждать на смерть!', — процитировал я. Никто меня не прерывал, позволяя закончить мысль. Я отпил чаю и продолжил. — Эту историю я знал всегда. Она учит нас тому, что каждая жизнь — ценна. И даже не только человеческая, но и жизнь животного. Даже растения достойны жизни. А вот я... Я осудил на смерть.

Молчание. Исповедь генерала Элрика? Не смешно. 'Марго' всё это знает сама, потому молчит. Вильгельм... ну, с ним мы это уже обсудили и ему по большому счету всё равно. Гретта, судя по её взгляду вообще индифферентно относиться к тому, кто я есть в глазах большинства. Получается, этот разговор — в основном для Армони.

— Я не буду лгать что, мол, никого не убивал за те годы, что служу в вооруженных силах Аместриса. К чему если это действительно так? — честно признаюсь. — Также не буду я упоминать и про то, что в тех случаях я находился на поле боя отнюдь не один. Это не играет особой роли, потому как практически всегда командовал именно я, а значит в смерти тех, кто умер от рук моих подчинённых, виноват я.

Вновь молчание. Мысли медленно текли в моей голове, будучи уже давно сформированными для конечной цели.

— Однако, хотя я и 'забыл' сколь велика ценность человеческой жизни, я всё же помнил об этом... — продолжил я. — Тех, кто, по моему мнению, был достоин смерти, я осудил на смерть. А вот тех, кого ожидала печальная участь, хотя они и хотели жить, я постарался спасти.

— Что ты имеешь в виду Эд? — тихо спросила Армони, уткнувшись в чашку, что держала в руках.

— Когда в газетах пишут о моей жестокости, авторы этих статей почему-то забывают о том, каковы бы были последствия, если бы не моё участие, — пожимаю плечами. — Не только моё, но и многих других военных, в том числе и государственных алхимиков.

— Хочешь сказать, что военные Аместриса спасли немало жизней? — спросила Гретта с интересом.

— Именно так, — киваю я. — К примеру, приказ за номером тридцать шестьдесят шесть подразумевал тотальное уничтожение Ишвара. Однако мы, военные, не стали истреблять всех, хотя и должны. Двадцать процентов ишваритов выжила. Их народ и культура не исчезла. К примеру, у меня никогда не поднималась рука истреблять безоружных и беззащитных.

— То есть ты убивал только вооруженных мужчин? — спросила Марго. Я кивнул.

— Именно так. Взяв оружие, они сами определили свою судьбу. И моя совесть молчала, когда я лишал их жизни, — спокойно продолжаю я. — Что же касается не безызвестных сражений с другими государствами, в которых мне довелось поучаствовать, командуя нашими войсками, то я тем более не понимаю этих гневных возгласов из газет. У меня порой возникает впечатление, что, по их мнению, я должен был приказать своим людям опустить оружие и позволить расстрелять нас всех.

— Что ты имеешь в виду, Эд? — спросила меня Армони, совсем запутавшись. Вроде бы я и рассказываю о страшных вещах, но в то же время без чувства вины.

— Армони, может быть ты слышала про битву под Пендлтоном что произошла в этом году? — спрашиваю её. Она кивнула.

— Да, в газете что-то такое писали, но я не люблю читать про подобное, — ответила она.

— В той битве я командовал силами Аместриса. У меня в подчинении находилось от силы двадцать тысяч человек. Нам же противостояло два полнокровных армейских корпуса Драхмы вместе с другими их воинскими частями. Суммарно более двухсот тысяч! — возникла тягостная пауза. Все подсчитывали соотношение. — Поэтому я не считаю, что сделал что-то плохое, сохранив жизнь своим людям. Тем более что нам не грозило ничего хорошего, попади мы в плен.

— Хм, а это интересный подход, — заметила Гретта. — Эдвард, не подумайте, что я вас оскорбляю. Наоборот, меня восхищает ваше мужество. Вы смело признаётесь в том, что совершили и не пытаетесь оправдываться. Такая позиция заслуживает уважения.

— Спасибо за доброе слово, Гретта, — улыбаюсь и киваю ей.

— Но, всё же... — продолжила они и посмотрела на меня с укором. — Вы так и не ответили на мой вопрос. Почему вы стали государственным алхимиком? Ведь все эти сражения произошли уже после того, как вы стали 'Стальным Алхимиком'.

— Не совсем верно, Гретта. Война постучалась в мой дом до того, как я поступил на государственную службу, — отвечаю ей. — Отряд ишваритов напал на Ризенбург, мой родной город. Тогда в городе они начали убивать мирных граждан. Разумеется, я не мог остаться в стороне. Для меня, тогда восьмилетнего мальчишки, это был первый бой в жизни. Если бы не моё вмешательство, весь город бы вырезали. А так...

— Я читала про это в газетах, — сказала Марго. Мысленно я согласился, что она читала. Причём не только в газетах. — Тогда ты вроде как убил больше трехсот человек.

— Угу, так написали газетчики, — покивал я, а затем усмехнулся. — Вот только они забыли почему-то упомянуть, что со мной сражалось пятьдесят полицейских и военных. Меня же в основном задвигали назад, чтобы я бил оттуда своей алхимией. В итоге почти вес они полегли, хотя от моих рук погибло как раз немного противников. Да и в других случаях было всё также. Нет, я не пытаюсь сказать, что я не виновен в смерти тех, кто пал от моей руки. Отнюдь нет. Но вот эта вот 'избирательность', политика двойных стандартов не нравиться мне больше всего.

— Эд, но зачем? Зачем ты стал государственным алхимиком? — спросила молчавшая до этого Армони. — Зачем ты убивал тех людей?

— Зачем... В той войне этот вопрос задавали многие. 'Солдаты должны защищать людей. Так почему же мы их убиваем? Алхимия должна приносить людям счастье. Так почему же её используют для убийства'. Я до сих пор помню одну девушку-снайпера, что задала этот вопрос государственному алхимику, — глядя в пустоту, произнёс я. — 'Потому что это работа Государственного алхимика', ответил тогда другой алхимик. В этих словах была доля правды. Мы действительно делали свою работу. Однако...

— Однако не этой работы ты хотел, — продолжил вместо меня Вильгельм. Я посмотрел на него и кивнул.

— Верно, я хотел отнюдь не этого. Но намеренно ввязавшись в эту войну, иного я и не мог просить, — я вновь вспомнил слова Кимбли. — 'Поле боя — место, где принято убивать. Не отворачивайся от смерти. Смело встречай её. Смотри жертвам в лицо, когда убиваешь. И не забывай их. А твой враг в свою очередь не забудет тебя'. Вот что тогда добавил тот алхимик к своим словам. И в согласие с этими словами, я помню всех, кого лишил жизни. Я не в силах забыть их лиц. И они никогда не покидают меня.

— Но почему тогда ты не останавливаешься? — спросил меня профессор, нахмурившись. — Почему бы тебе не прекратить убивать и не оставить государственную службу? Уверен, из этого можно было бы извлечь куда больше пользы, чем от твоей работы палачом.

— Палачом... — я кивнул, ведь это слово лучше подходило к описанию моей профессии. — Я действительно палач. И я исполняю приговор над теми, кто преступил закон и заслуживает возмездия. Теми, кто, взяв оружие в руки, нарушил свои клятвы и начал убивать ирных жителей. Да, определённо, они сами определили свой выбор, а потому моя совесть чиста. Я не воюю с мирными гражданами, но солдаты — другое дело.

— Так всё же, в чём причина? Чего ты хотел добиться? — вновь спросила Гретта. — Я ни за что не поверю то, чтобы защитить кого-то. Уж прости Эдвард, но мне кажется, тут скрыто ещё кое-что.

— Ещё кое-что... — протянул я, делая вид, что задумался. Затем сурово посмотрел на женщину. — Вижу, что вы на самом деле хотите это знать. Хм... Однако я не могу просто так поведать истинную причину почему я позволил самому себе запятнать свою репутацию в крови тысяч людей. Это причина есть и она весьма серьёзная. Но пока она останется в тайне. Я не могу рассказать вам о ней так сразу, потому что от этого зависят жизни людей. Многих дорогих мне людей. Поэтому, если хотите, можете продолжать считать меня чудовищем. Я не буду возражать.

— Ну что же вы так категорично, Эдвард, — с укором сказала Гретта. — Хотя в вашем прошлом действительно много печальных моментов, вы нам показали, каким вы являетесь на самом деле. Что вы никакое не чудовище. А на счет ваших причин, то я верю, что у вас они могут быть. Возможно, вы знаете что-то, что знают немногие. И именно поэтому вы действуете именно так, а не иначе. Потому я думаю, что не спешить вас осуждать будет мудро.

— Она права, Эд, — довольно фамильярно обратилась ко мне Армони. — Ты никакое не чудовище! Я верю, что ты не просто так действуешь. Да и разве плохо защищать кого-то. Прости, что испугалась тебя там, в ущелье.

— На это я и не обижался, — хмыкнул я, а затем улыбнулся. — И спасибо тебе за эти слова. И вам спасибо, Гретта. Вы даже не представляете насколько мне приятно слышать подобное.

— И всё-таки, Эдвард, что привело вас в Нью-Хизгард? — спросила Гретта, решив сменить тему.

— Мой отпуск, — ответил я, отпивая чай из чашки. — Он продлиться ещё две недели, и я решил провести его с пользой дела. Сначала я просто решил наведаться к профессору. А потом я услышал про то что он собирает алхимиков и... В итоге я решил что хотя бы так могу принести пользу. Собственно поэтому я и прибыл сюда, помочь городу. Вы же не откажетесь от помощи государственного алхимика?

— Хм, а тебя не смущает тот факт, что в Нью-Хизгарде немало тех, кого разыскивают в Аместрисе? — осторожно спросил профессор.

— Ну, мы же не в Аместрисе находимся? — возвращаю ему вопрос и усмехаюсь. Его отговорки могли обмануть только ребёнка. Но я же могу 'немного превысить служебное положение', ведь так? — К тому же, если они тут приносят пользу, то я вполне могу закрыть глаза на некоторые их прегрешения. Хм... и вообще, я в отпуске, а значит, нет никакого стального алхимика. Есть просто Эдвард Элрик, вот!

— Эд, но... разве у тебя из-за этого не может возникнуть каких-либо проблем? — с беспокойством спросила Армони.

— Армони, может быть ты не в курсе, но в Аместрисе моё положение не из последних. К тому же у меня очень большая свобода действий. Да и если у кого ко мне возникнут вопросы, например, почему я не арестовал тех наемников, то дать вразумительный ответ мне не составит труда.

— Вижу, Эдвард, ваш разум не замутнён слепой верой в непогрешимость начальства, — с интересом заметила Гретта.

— Способность самостоятельно принимать решения — это первое чему учиться солдат на поле боя, — улыбаюсь ей в ответ. — Без этого я бы не сидел в сей прекрасной компании.

Дальше пошли менее значащие беседы и постепенно ужин закончился.

Уже находясь в комнате, я связался с батальоном и отдал необходимые распоряжения. Всё сводилось к тому, что им следует просто ждать. А вот на следующий я смогу принять окончательное решение — следует ли вводить войска в город или нет.

Хотя это не означает, что они вообще за день ничего не сделали. Сделали, и много. Сегодня прибывшие в Хизгард два эшелона с войсками и техникой были разгружены. А затем, батальон, действуя согласно моим инструкциям, занял часть города, жилые кварталы, расположенные между вокзалом и дорогой на Нью-Хизгард. Как мне было известно, люди Эйзельштейна не пользуются ею, потому что дальше в горах слишком много химер. Они пользуются обходным путем через озеро. Там более безопасно.

Определённые опасения вызывала бесшумность операции, но пять десятков стрелков вооруженных энергетическими винтовками быстро и тихо очистили намеченную зону. Химер даже убивать не пришлось. Ослабленный заряд их оглушал, а затем солдаты помещали бессознательных хищников в заранее подготовленные штатными алхимиками клетки. И судя по донесениям Уилсона, отловили они зверушек подобным образом немало.

Закончив сеанс связи, я практически сразу завалился спать, потому как сил оставалось мало. А вот утром за завтраком состоялся интересный разговор.

— Эдвард, — обратился ко мне за завтраком профессор. Отложив в сторону чашку с чаем, я поднял на него взгляд. Тот, казалось, был напряжен. — Мне бы не хотелось просить об этом своего гостя, но боюсь, выбора нет. Мне нужна твоя помощь.

— Хм, не вопрос, профессор. Всё-таки вы не чужой мне человек и чем смогу, постараюсь помочь. Тем более я сам вчера предлагал её. Какого рода ваша просьба? — сказал я, ободрительно улыбаясь ему. Тот кивнул, а затем, сунув руку в карман, достал оттуда цветок. Тот же самый что накануне собирала в горах Армони.