Гибкое белое тело — сталь раскаленная добела... она тоже становится мягкой... податливой... Крылья с шумом схлопываются, накрывают юношу и тут же распадаются на десятки змеящихся щупалец, гладящих его всего... всего... сразу... ненасытно... Когтистые руки обвивают тонкую талию, демон притягивает его к себе... прижимает крепко и горячо...
Глеф, — выдыхают губы, — Мы теперь свободны, — и накрывают поцелуем — требовательным, но с оттенком какой-то отчаянной нежности.
Палач
Брать — жестко и неумолимо, и дарить — ласково и нежно... Поцелуй одновременно ожог и откровение, как будто каждый стремится выжечь на другом навеки свое клеймо и одновременно облегчить неизбежную боль, причиняемую раскаленным металлом.
— Да, — шепотом у края губ. — Сейчас — да.
В такие минуты останавливают свой ход светила и замедляет бег неумолимое время... В такие минуты океанские волны разбиваются на миллионы сверкающих осколков, а небеса становятся гигантским зеркалом, и каждый из живущих может увидеть в нем отражение своей мечты... По крайней мере, так кажется, а проверить, так ли это на самом деле, еще никто не пробовал — потому что в такие минуты находятся дела поважнее.
Глеф обнимает Амалея крепко и сильно, вплетает пальцы в шелковистую тьму волос. Острым ногтем — от затылка до поясницы и ниже, вызывая дрожь, рисуя границу между ознобом и жаром. Горячее безумно напряженное тело юноши почти вибрирует, когда жадный бархат стекает по плечам, по бедрам, обволакивая и проникая одновременно, раскаленные добела пальцы впиваются в плоть демона.
Амалей
Демон выгибается, шумно выдыхая, ощущая острый... ожог? ласку? страсть? Когти бессознательно впиваются в тонкую фигурку в его руках. Ноздри улавливают запах крови. Амалей опускается на колени и слизывает языком алые дорожки от его когтей... Глеф обжигающий... до боли в губах... и демон снова срывается с нежности на жадность... язык черной змеей ползет по линии талии, выписывает знаки бесконечности на животе... дразнит так близко к желанию юноши, но не касается... бесконечность... Щупальца мрака оплетают ноги и руки Глефа... не обездвиживают совсем, но ограничивают свободу, словно он запутался в бархатной сетке. Шевелятся, чуть сжимаются на миг крепко связывая и тут же чуть отпускают.
Палач
Кожа становится невыносимо чувствительной, как будто ее нет вовсе. Капельки влаги на обнаженном теле, на полуоткрытых губах — неужто сталь окончательно расплавилась? Лихорадочно-болезненное желание сводит с ума, но еще больше с ума сводит невозможность выразить его, ответить на чужую страсть — прикосновением на прикосновение, лаской на ласку... и в то же время эта временная беспомощность так сладка, так опасно-заманчива. Позволить мраку все, что ему заблагорассудится... Голова запрокинута, брови страдальчески сведены. Полувыдохом-полустоном:
-Только не отпускай!
Амалей
Не отпустит... мрак уже тебя не отпустит... и от твоего шепота бархатные оковы сжимаются только сильнее... губы горячие, обожженные накрывают возбужденную плоть, поглощают с ненасытностью мрака... словно утягивают в водоворот... в мраковорот... Здесь Глеф еще горячее... прикосновения к раскаленной стали обнажает до нервов... из горла Амалея вырывается неясный стон... он пьет желание, мешая его со своей болью. Щупальца пульсируют, нагреваясь от тела своей жертвы... извиваясь, проникают между ягодиц, трутся о вход в тело юноши... одно чуть проникает кончиком... но другое тут же отталкивает и само пробует стать первым... мрак течет по телу, мешается с потом, мажет собственным соком.
Палач
Как же горячо! Слишком горячий для тебя... прости... но это ты, ты сам меня таким сделал сейчас... мой демон...
Мрак держит крепко, не давая ни отстраниться, ни притянуть ближе, ни податься вперед к столь желанной ласке. Мрак дразнит, распаляя еще больше, заставляя возбужденное до предела тело дрожать, как натянутая струна. Из глаз Глефа текут слезы, мгновенно высыхая на горячих щеках. Безжалостно-медленные касания мрака, обжигающая нежность светлого металла — сладкая пытка для обоих.
Широко распахнутые глаза, блестящие от слез и непереносимого возбуждения.
— Амалей!
Амалей
Демон не прекращает своего занятия... не кричи, мой хороший, не зови, бесполезно... Темные щупальца подкрадываются к губам, затыкают рот, открытый в немом... нет, уже не в немом крике. Мягко ласкают небо, скользят по деснам, переплетаются с языком.
Демон на миг замирает, язык быстрой змейкой проскакивает по стволу — по всей длине, щупальце между ягодиц напрягается, входит одним сильным толчком и, пульсируя, проникает глубже, двигается сначала медленно, но потом все быстрее... страсть мрака разгорается все ярче... становится все ненасытнее... застилает разум когда-то управлявшего им демона... но только не сейчас... сейчас мрак вырвался на свободу, стер все границы и запреты...
Палач
Бархат и сталь... Танец по лезвию... Ритуал.
Сплетение плоти в поцелуе, жадный жар гибкого узкого тела, беспощадно-ласковый мрак, проникающий все глубже в тело и душу... Ритуал.
Дернувшись, Глеф сжимает в ладонях обвивающие его руки щупальца...
...и рассыпается серебристой пылью. Вместо худенького юноши с пепельными волосами в объятиях Амалея Меч — ясный, светлый, раскаленный и обжигающе ледяной одновременно. Тысячи лезвий, обвитых щупальцами мрака и лепестками обвивающие их сами — бережно, не повреждая... сжимая, стискивая.
Переплетение желаний, жар и холод, боль и наслаждение. Вечный танец на грани между запретами и соблазнами, между страхами и желаниями, между возможным и невозможным.
Амалей
Меч... прошивает светом... прожигает... ты такой яркий, Глеф, что даже мрак можешь пронзить... так пронзай... выжги каленым железом все злые семена, что впустили в меня темные лорды... один лишь уголок оставь... теплый... тот, о который я всегда могу согреться... но и его очисти... только росток не тронь... один единственный...
Только ты и можешь очистить, самое чистое и честное существо в этом мире... демон целует лезвие, режет губы и все равно прижимается ими... и всем лицом... пока не теряет человеческие черты... не превращается в черный клубящийся вихрь, букетом обнимающий меч... фонтаном взлетающий по нему вверх, рассыпающийся прямо в лепестках лезвий... и только одна пульсирующая сфера мрака со всполохами огня остается насаженной на меч.
Мрак черными лепестками опадает обратно, кружит, собирается в темную крылатую фигуру. Амалей стоит и хрипло дышит и меч в груди горит, а на лице ни то мука, ни то блаженство. Руки с черными когтями обхватывают клинок... нежно... режутся об острые края, стон срывается с губ, когда Амалей вынимает из себя меч... вместе с пульсирующей сферой, увитой алыми молниями... ловит ее, держит в одной ладони, а в другой сияющий меч.
Палач
Сияние меча постепенно гаснет, он ртутью стекает по ладони демона, и вот уже Глеф стоит перед ним в своем прежнем облике, опустившись на одно колено. Ловит когтистую руку, прижимается к ней губами — такими же прохладными, как обычно.
— Наш договор скреплен, Амалей. И, — озорная искорка на дне прозрачных глаз, — пожалуй, такой способ мне нравится!
Амалей
Демон опускается на колени рядом, гладит окровавленной ладонью по пепельным прядкам.
— Нет свободы... я ошибся... для меня ее нет... я изменился... ничего не вернуть... ничего не спасти... — вздыхает, улыбается, — Помоги мне, Глеф, сохрани для меня это... — протягивает на ладони черный пульсирующий комок, — Я теперь чист, благодаря тебе. И мне... — улыбка становится светлее, — тоже такой способ нравится... но мне снова нужно идти к Тьме... и этого, — пальцы чуть сжимаются на основании сферы, — тьма не должна коснуться, я одному тебе доверяю, ты последний чистый и светлый на этой земле. А меня Тьма влечет... так влечет, что страшно становится, — а улыбка на губах жуткая, с тайным, каким-то диким торжеством.
Палач
Что страшного в том, что тебя влечет тьма? Она — такая же стихия, как воздух, как вода, как пламя, как свет... Создавать и разрушать может каждая из них, все зависит от воли наделенного силой.. Демоны, Темные Лорды, стихийные существа... страстные порывы переходят у вас в мучительные сомнения, горькое отчаяние — в горячую надежду, беззаветная любовь — в ослепительную ярость... Вы дарите, отнимаете и снова дарите. И... спустя столько веков вы все еще мне интересны. Вы умеете удивлять... и не только.
На ясном лице бывшего Палача легкая грусть — созданию Грани не всегда легко понять даже Светлых лордов, что уж говорить о порывах и метаниях тьмы? С одной стороны, это помогало сохранять бесстрастие, но вот с другой...
— Свобода есть. Свобода решать и действовать — или напротив, не решать и бездействовать — и расплачиваться за свой выбор. Свобода сожалеть о выборе или не сожалеть о нем. И мы свободны пользоваться этой свободой или добровольно лишить ее себя.
Глеф протягивает ладонь, осторожно берет в руки доверенную ему драгоценность.
— Я сохраню, — пульсирующий мрак впитывается в светлую сталь груди. — Иди. Если будет нужно, ты всегда можешь призвать меня.
Амалей
— Спасибо тебе, Глеф, — целует в лоб, а потом в губы — нежно и горячо. — Ты не беспокойся, я себе новое слеплю, если что... только оно пустое будет... а в этом огонь. Я же мрак... какие страсти? В меня, что посеешь, то и пожнешь, — усмехается, а в глубине глаз еще что-то — ни то тайна, ни то сомнение. — Я только этот урожай хочу сохранить, у меня такого раньше вырастить не получалось, — последняя грустная улыбка на прощанье и взмах огромных крыльев... и от черного демона уже ни следа...
Палач
На губах Меча — отражение улыбки Амалея.
— Что посеешь, то и пожнешь, значит? Но как... — внезапно Глеф запрокидывает голову и смеется, и не понять радость это или отчаяние. — Так вот почему они выбрали меня!
34
Амалей
Прямо перед тобой Князь черная рана на ткани мироздания... она формируется в крылатый силуэт и я ступаю в этот участок Вселенной, сдвигая реальности. На мне больше нет судейской мантии... да и официальный костюм мне теперь ни к чему — лишние хлопоты при формировании моей материальной проекции. Достаточно юбки в пол на бедрах... она струится темными волнами мрака и я словно плыву над полом, не утруждаясь имитацией ходьбы. Я не складываю крыльев... они так и остаются распахнутыми за спиной, ничуть не прикрывая моего обнаженного торса. Да, полное нарушение дресс-кода, уж расставаться с официальной должностью — так расставаться.
— Здравствуйте, Ваша Светлость, — скалюсь черной улыбкой, — Или опять Темность? Что ж вы не успокоитесь никак, все-то вам надо хаос затеять?! Устроили себе беззаконие и хотите проверить, насколько хватит терпения Высших Сил? Но в любом случае, я пришел выразить благодарность за свою свободу лично, — отвешиваю театральный поклон, задевая кончиками огромных крыльев носки твоих сапог и с усмешкой взглядываю изподлобья. Опять у тебя полный душевный раздрай, я это вижу... ты не в состоянии быть цельным... ты даже не понимаешь, что ... или кто... на самом деле над тобою властвует.
Князь
После океана Хаоса меня мотает. Я очень устал от магии Отца. Я еще не прошел второе испытание, как явился ты — искуситель... Хитрый, красивый, такой, каким тебя видит Шут. Твой великий мрак прекрасен. Гораздо больше он мне нравится теперь. Судейская мантия сковывала тебя. И делала странным и иногда скованным. Читаю в твоих глазах усмешку. Ты пришел не для того, чтобы благодарить. Ты явился, почувствовав, как малиновое варенье коснулось моих губ. Что не было горечи в той сладкой ночи, которую подарил мне Шут, рожденный отражением моей души. Единственный луч света во мне самом.
— Да полно про беззаконие. Закон там, где есть власть, — я показательно кланяюсь в ответ, развожу руки в стороны, показывая, что безоружен. — И благодарить меня не за что. Ты свободен от обетов. И Слово с тебя снято.
Клокочет внутри ревность, но я ее показывать не стану. Стекло цветное прячу в самый центр острых шипов.
— Опять грозить начнешь расправой, досточтимый Амалей? Нет тебе занятия? Найти? Сейчас мне некогда, поговорим позднее.
Ромашки. клевер душистый... Со мной венчальная поляна наяву. Мне вреден Амалей, как всякая заразная болезнь, что в душу лезет и там ножом пытается вертеть.
А золото волос твое, мой Шут, прекрасно. И свит ты из волшебства душистой ночи... И звезд, и восхищенья моего.
— Прочь, Амалей, спешу! Не до тебя мне.
Амалей
Ты меня гонишь, а я нарочно складываю крылья, но за спиной, теперь не прикрываюсь я судейской мантией, сотканной из них. Ты пахнешь солнцем, луговыми травами, малиной, медом, я чувствую, как ты цепляешься за эти ощущения... с чего бы сейчас?! Хм, как любопытна твоя реакция на меня.
— Расправой?! Когда же я расправой вам грозил? — вскидываю брови в притворном удивлении, — Разве что предупреждал о правосудии... но что мне оно теперь? Вы сами разбили единственное, что меня сдерживало, Ваша Темность. Или Вы считаете угрозой, — обхожу тебя по кругу, невесомо задевая бархатным черным крылом твое плечо, пара перышек мрака на миг касаются твоей шеи, — что я обещался затащить Вас в постель? Ну что ж... вы свое Слово любезно забрали, — останавливаюсь за спиной и продолжаю над самым твоим ухом, обдавая его горячим дыханием, — Хотите я заберу свое?
Князь
Конечно же, любезный Амалей, в вас все прекрасно без этих накладных ограничений.
— вы слово забирать пришли? Как это мило... — черчу я в воздухе вокруг нас черный круг, что поднимается выше небес и всех звезд и закрывает нас плотной крышкой, как в ловушку. — Верните слово... Слово... Не помню ваших слов... Лишь помню поцелуй и, кажется, хотели вы немного ласки? — я хаосом касаюсь ног демона. Рывком тяну к себе. — Что тьма и чернота друг другу противопоставят? — заламываю руки за спину бывшему Судье. — Теперь я сам вас поцелую.
Амалей
Какая прелесть? Черненький интимчик... а гнали было, Князь... куда-то торопились там... что, все дела уже забыты, импульсивный мой? И, ууууу, как боитесь, что сбегу. И не надейтесь, у меня на вас сегодня планы...
Я починяюсь, позволяю себя скрутить... едва могу сдержать торжествующую усмешку, она танцует на губах моих дразнящих... О, я многое узнал, побывав Князем Тьмы... секреты власти... которых, может быть, ты и сам не сознаешь, мой безрассудный Князь.
— Люблю ядовитые поцелуи, — в глазах сверкает вызывающее пламя, — Я мнооого их знавал... таких безумно сладких и... — облизываюсь черным языком, — опасных, но с Вашим по ядовитости не сравнятся никакие.
Князь
— Ну что вы, яд? Как можно, Амалей? Вас поцелую я без яда... Чтоб вспомнить, как меня вы целовали... — чуть-чуть касаюсь губ. Распробываю вкус. — Как сладко! Очень сладко, — шепчу тихонечко, почти что робко, улыбку мешаю с кровью. — Сладкая черника чернит на языке. Чернику я люблю... И черный вкус. И черное блаженство. А вы, мой сладкий, любите вы сверху?
