Зверь лютый. Книга 35. Измена

Мда... грамматические склонения останутся. Но "точка покоя" чуть-чуть сместится.

Спустился по крыльцу. Возле последней балясины, вцепившись в неё как в мамкину сиську, одновременно стуча зубами и подвывая, крупной неровной дрожью дрожал знакомый. Виноват: морда знакомая, "геморройная". Так вот кто последним на дело шёл, первым убежал!

Ухватил чудака за плечо, врубил по почкам, оторвал от деревянной "сиськи", бросил носом на ступеньку, прижал сапогом. Задрал полу богатого азяма и начал протирать клинки.

Ну, наконец-то! Не люблю непорядок. Особенно в оружии.

— Чего лежим, кого ждём? Сказывай.

— А... эта... я скажу! Я всё скажу! Как на духу! А... чего говорить-то?

— А чего хочешь. Как захочешь, так и судьбу себе выберешь.

Я старательно стирал с клинков уже загустевшую на холоде кровь несостоявшихся убийц. Всё-таки, мои "огрызки" — изделия с... нетривиальной топологией. Есть места, куда с куском азяма подлезть... не просто. И порезаться можно.

О, блин, уже. Смешал свою кровь с кровью своих убийц. На боевом клинке. Типа: у нас теперь кровное братство.

Мда... ну типа — да. Они ж — упокойники? А я первый раз умер ещё у поворота на Кащенку. Здравствуйте, братья-мертвяки! Хотя какое может быть "здравствовать" у мёртвых? — Наверное, вечное. Тогда — не-братья: мне в вечность ещё рано. "Вечный покой — для седых...". А я — лысый.

Подошёл взъерошенный Курт. Шерсть на загривке ещё не улеглась, хвост по бокам хлещет. Адские огни в глазах...? — Не хочет смотреть мне в лицо, морду отворачивает. Стыдно? За свой восторг от чужой смерти? — Э-эх... как я тебя понимаю, волчара.

Успокаивается зверь. Волшебный зверь — передо мной, лютый — во мне.

Курт понюхал прижатую к ступеньке "морду", отчего мужикашка замолк. И сразу продолжил. Дачу показаний. Ещё более торопливой, местами неразборчивой, истерически плачущей скороговоркой.

Суть простая: сам дурак.

Факеншит! Что крайне не ново.

Людям нельзя говорить правду. А я сказал. Народ надо обманывать, ублажать и убаюкивать. А я... взбодрил. "Открыл глаза". Показал грядущее.

"Зрячий народ" крушит всё "в поле своего зрения" — в "чуть дальше носа".

Ведь знали же: со мной воевать вредно! Противу Боголюбского бунтовать — опасно! Но... "Мартышка с кашей в кулаке" — выпустить прежде ухваченное, отчины-дедины, "всё что нажито честным трудом... куртки замшевые тоже три...". Не смогли. И никакие знания, никакой опыт соседей — не помогают. "История учит, что она ничему не учит". Усадьбы, амбары, пристани... "только через мой труп!". Ну и на. Четыре трупа на дворе, два на гульбище, пять в опочивальне. Если в набат ударят... и ещё будет.

Послушав за столом моё описание их будущего, собеседники-сотрапезники отправились по домам. Отчего я и не вижу среди трупов тысяцкого и ещё двоих. Остальные решили продолжить "гулевание последнего дня" в хоромах у того здоровяка.

* * *

"Последний нонешний денёчек

Гуляю с вами я, друзья.

А завтра утром, чуть светочек,

Заплачет вся моя родня".

В народных песнях — вековая мудрость. А они не поверили. Народу! Вот родня и заплачет.

* * *

На "отпевании светлого прошлого" к ним присоединились ещё несколько... "деятелей". Обильное винопитие сподвигло к героизму в части установления справедливости.

"Зарежем плешивого и будет всем счастье".

Аналогичный случай был в Бердичеве. Ой, виноват — в Боголюбово. Когда (в РИ) Боголюбского убивали. Тоже — только через винный погреб. Храбрецы-то есть, да вот только храбрости без вина... недостача.

Идиоты. А дальше — что? Я не про то, что Боголюбский ответит. Не про то, как ответили (в РИ) убийцам его самого. С выкапыванием даже трупов и утоплением гробов в озере.

Мой СПГ пошлёт взыскивать: у меня с ближниками отношения не только служебные, но и душевные. Да и прикидывать последствия они... вполне.

"Враг Всеволжска — мёртвый враг".

Это не гонор, а неоднократно проверенная необходимость. Как мы Калауза Рязанского, Приволжскую орду, Саксинского хана... — я уже... А Ольбег, к примеру... В Мологе будет хуже, чем Мономах с Минском сделал.

Но они этого знать не хотят.

"Бог не выдаст, свинья не съест" — кого будем нынче считать "свиньёй"? Я, к примеру, такая всеядная "свинья"... И "подсвинки" у меня такие же.

"На бога надейся, а сам не плошай".

Не, "сам"... сложно это, думать надо. Прикидывать, просчитывать. Не, "чуйствовать" — проще.

* * *

"Первое формулированное внушение тотчас же передается вследствие заразительности всем умам, и немедленно возникает соответствующее настроение. Как у всех существ, находящихся под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выразиться в действии. Толпа так же легко совершит поджог, как и какой-нибудь высший акт самоотвержения; все будет зависеть от природы возбудителя, а не от тех отношений, которые у изолированного индивида существуют между внушенным актом и суммой рассудочности, противодействующей его выполнению.

Блуждая всегда на границе бессознательного, легко подчиняясь внушениям и обладая буйными чувствами... толпа, лишенная всяких критических способностей... чрезвычайно легковерна...

Необязательно толпа должна быть многочисленна, чтобы способность видеть правильно то, что происходит перед нею, была бы в ней уничтожена, и чтобы место реальных фактов заступили галлюцинации, не имеющие с ними никакой связи. Как только несколько индивидов соберутся вместе, то они уже составляют толпу...".

Вот такая "маленькая толпа" сформировалась из недопивших гостей на подворье здоровяка. А "большая", из множества жителей городка, сформируется когда "чады и домочадцы" убийц-неудачников в набат ударят.

* * *

"И скучно, и грустно, и некому морду набить". Разве что зарезать. И так будет во всех русских городках. А их три сотни!

Или форсировать "классовый подход"? Р-революционный террор. "Аристократов — на фонари!".

Мда... Что я, монтаньяр какой? И фонарей нет...

Моё несколько рваное течение мыслей, происходившее на фоне "отходняка" после истерического кровопролития рукопашной схватки, было прервано топотом и храпом коней на улице. Выкрики команд, звяканье железок. Потом всё стихло. Пауза. Аккуратный стук в ворота:

— Эй, православные. Есть кто дома?

Вежливый. У нас пара свечек на гульбище горит, с улицы отсветы точно видны. Но сперва спросился.

— Заходи, добрый человек. Не заперто.

Воротины, аккуратно приподнимая, дабы в снегу, ежели не убран, не застряли, толкнули. Внутрь неторопливо, не пугая или провоцируя, въехали, одна за другой, две пары гридней. И тут же развернулись в ряд. Передо мной, перед крыльцом.

Щиты и копья подняты. Защита — есть, угрозы — нет. Ага. А подтоки в стремена не упёрты. Уронить копьё на руку — раз. Поднять коня в прыжок ударом шпор — два. На счёт "три" — я и все, кто тут, на нижних ступеньках крыльца... как шашлык на вертеле. При хорошей выучке "раз-два" можно совместить.

Следом въехали два всадника — командир с сеунчеем. И двумя цепочками, не привлекая к себе внимания, просочились вдоль воротин во двор небольшие группы лучников. Сколько у него бойцов на улице — не видно. Вернее всего, все на конях. По свистку на три счёта будут во дворе. А свисток висит у него на груди.

— Не признал или как?

— Э-э-э... Здрав будь, Воевода Всеволжский. Не, признал. Не враз. Уж больно ты нынче... окровавлённый. С головы до ног весь залитый. Личность твою разглядеть... затруднительно. Даже когда Киев брали... по-чищее был.

— Хуже, Дяка. Ещё и в сапогах кровища хлюпает. И тебе — здравствовать.

Дяка медленно поворачивал голову, оглядывая двор через выкружья своего полузакрытого шлема. С такой шапкой беглый взгляд по сторонам не бросишь. Под рукой напряглась холка Курта. Я оглаживал князь-волка, чувствуя, как снова поднимается его шерсть.

Сомневается. В дружественности.

— А Жирослав... ну... посадник... где?

Что посадник и сотник меж собой в дружбе, в докладах прежде и разговорах нынче — проскакивало. Вот косвенное подтверждение: именован по имени, без отчества. Что при их ранговой близости свидетельство душевной дружественности.

Князь бы рявкнул:

— А Жирик где?! А подать его сюда!

Слуга бы из вышколенных, кланяясь на каждом слове, поинтересовался:

— Не соблаговолит ли твоя милость указать нынешнее местопребывание господина посадника Жирослава, сына Георгиева, внука Завидова?

Нетипично: суздальцы для местных — оккупационный гарнизон. Туземная власть успешно демонстрировала приязнь захватчикам?

— Слуги в опочивальню повели. Взволновался он сильно. Там по гульбищу глава племянника его, оторванная, катается. А тело вон.

Дяка внимательно посмотрел куда я рукой указал. Труп. Без головы. С сулицей в руке. Рядом ещё два. Руки связаны, в доспехе, с выброшенными на снег кусками мозгов. Посреди пятен бурого, напитанного кровью, снега. По другую сторону — ещё один, с топорищем, торчащим из места, где раньше был рот.

— Упокойников-то... Четверо?

— Ещё семеро там, на гульбище и в опочивальне.

Кто-то из гридней восхищённо присвистнул. Дяка хмыкнул, тряхнул головой, потянулся снимать шлем.

— Да уж. У нас у всех за всю Мологу столь упокойников не набралося.

— Ты погоди шелом снимать. Надо чтобы ещё не прибавилось. Давай гридней к церквам. На колокольни — чтобы никого. К городским воротам. В город, из города — никого. Стражу... разоружить. Привести... у тебя на постое место крепкое есть? Туда. Ущербу не делать. Воли не давать. До света пусть посидят.

Что городская стража думает — не знаю. Один из них пытался меня убить. Двое других... врали так, что Сухан их зарубил. А зачем честному человеку врать?

— Командуй, сотник.

Дяка оставил мне пяток своих молодцов и отправился занимать ключевые точки. Надеюсь, обойдётся без... эксцессов.

* * *

Технология гос.переворота неоднократно и подробно рассматривалась мыслителями и деятелями, нашего, извините за выражение, глубоко законопослушного и миролюбивого человечества. Вспоминаются некоторые суждения Макиавелли, Наполеонов, первого и третьего, Пилсудского... Мне ближе Ленинское. Увы, вокзалы, телефон, телеграф... здесь отсутствует. Просто ключевые точки. Причём на всё сил у меня не хватит. Торговую площадь, посад, пристани... нечем.

* * *

Старший в пятаке отправил пару к воротам. А сам с совершеннейшим восторгом принялся рассматривать меня.

— Ты чего? Так взахлёб глазами ешь — дырку проглядишь.

— Ты... эта... ну... я ж... Домой приеду — расскажу. Это ж... Редкость редкостная! Все мои — с зависти умрут. Ну! Точно! "Зверь Лютый" — вот как тятеньку увидать! В одном шаге! Не, у нас никто про такое! Да ещё, ну, в крови. Весь! В после боя. Сразу! В славе и в зверстве своём во всю, ну... красоту несказанную. А голову тому... ты оторвал? Руками?

— Нет, вот он, князь-волк.

— Ой... чудо-т какое! Князь-волк! Настоящий! У нас про них только сказки сказывают, а тут... А он, ну... живой? Правда? А погладить можно?

— Откусит. Руку или голову.

— Э-эх. Вот кабы погладить... ну... да после той рукой, которой самого князь-волка... Дуняша б сразу дала...

— Возьми слуг, вынеси и обдери мертвяков. Давай, гридень, бой ещё не кончился.

* * *

"Война закончена тогда, когда похоронен последний павший солдат" — А.В.Суворов? — Нет. Это кто-то в конце 20 в. придумал и полководцу приписал. Но звучит правильно.

А тут... Тут, кажется, ещё не все, кому следует — "пали".

* * *

Ещё вечером должен был придти в Мологу мой отряд из Усть-Шексны с воинами и чиновниками из "команды ликвидаторов". Мы их днём по дороге обогнали. Но, видать, что-то случилось. Обоз, конечно, идёт медленно, но не настолько же! Послал пару молодцов с моей запиской искать пропавших да поторопить возчиков, а сам в поварню.

Нет, не жрать с испугу, как вы подумали: у меня от переживаний аппетит не прорезывается. Там горячая вода. Вот это всё... жидкое, липкое, стремительно подсыхающее — очень хочется смыть.

Пока отмывался сам, пока перепуганные прачки пёрли... э-э-э... прали моё грязное, пока оно сохло, "геморройная морда" поливал мои уши своими признаниями.

Врёт, конечно. Клевещет и злобствует. Но пресвитера церкви Успения я попросил гридней ко мне... пригласить.

Как без рук. Я про своё обычное окружение. Ни Ноготка, ни Николая. Ни спросить людей правильно, ни барахло правильно сложить. Даже записать некому. Из убитого вестового добрый муж вырасти мог. Не вырастет. Надо было будить. Хоть бы под лавку спрятался. Надо — было...

"Морда" просветила меня по важному поводу: состояние дел в пограничье. В смысле: по Волге.

После нашей победы прошлой зимой в Новгороде и последующих репрессий, масса вятших оттуда кинулась в вотчины. Отсидеться. "От греха подальше". Тут пошёл "белый передел". В смысле: не с "чёрным народом", а между аристократами. Отчего начавшая формироваться вооружённая оппозиция Ропаку сразу развалилась: вятшие принялись резаться между собой. Примерно так мы с Ольбегом ещё позапрошлой осенью предполагали. В городках установилась власть Ропака, в селениях... по всякому. И тут — зима. Как всегда у нас: нежданно-негаданно.

Сколько пришлых может прокормить весь в два-три двора? Крестьяне "борцов за новгородские вольности" бьют. Не по злобЕ, а в предвкушении голодухи. Жгут, травят. Если мятежников один-два — их режут сонными, если десять-двадцать — наоборот. Но жрать нечего всем.

"Борцуны" побежали дальше. Боголюбский такое предвидел и уже с лета начал расставлять отряды бояричей по волжским крепостицам.

"Призывники" хороши тем, что приходят присягать Государю со своим оружием и конями. И жалование, как своим гридням, им платить не надо. Хотя, конечно, фураж и продовольствие надо обеспечивать. Про исконно-посконную манеру русских князей кормить дружину со своего стола — я уже... Так что каких-то особо сильных неудовольствий со стороны "детей боярских" не было: "по обычаю". А вот местные градоначальники напряглись. Если в городок на полторы сотни дворов заявляются 30-40 здоровых "добрых молодцев", то... со жратвой — не очень.

Корм, прямо, в форме добычи, или через торг с крестьянами, давал левый, новгородский берег в результате непрерывных "операций по поддержанию мира и в человецах благорастворения". От такой "благодати" местное население, оказавшееся между мятежниками из Новгорода и гриднями из Суздаля, разбегалось куда глаза глядят. В начале зимы отряды Боголюбского заняли часть пунктов и на Новгородской стороне (Торжок, который Новый Торг, Старицу, которая пока Городец...). Моих это затрагивало мало: и лодейные, и, позже, гужевые караваны, шли вдоль суздальского берега. Хотя, конечно, с вооружёнными конвоями.

Мирное же население новгородских окраинных земель, поглядев на вычищенные от зерна амбары, на пустые хлева, на сожжённые избы, на "мятых" баб и девок, било в досаде шапками в землю и шло искать "новой доли". Многие присоединялись к моим караванам.