Пес встрепенулся и резко сел на кровати. Сетка под нами прогнулась, пружины заскрипели, но кровать — в прежние времена умели делать мебель — выдержала.
— Правда? — спросил он недоверчиво.
— Ну рассуди сам: Лада уходит в четыре часа. Так? Придет она не раньше восьми утра. Так? У нас есть целых шестнадцать часов на приобретение и употребление колбасы.
— Да, но как ее приобрести? Лада ведь не может ее для нас купить!
— Не может. А ты — можешь. Берешь сумку, берешь деньги, берешь записку, в которой указано приблизительно следующее: "прошу подателю сего отпустить один килограмм колбасы"; идешь в магазин, протягиваешь продавцу записку и деньги, он умиляется, взвешивает тебе килограмм колбасы, да еще — попомни мои слова! — еще и тебя угостит кусочком, просто так, бесплатно.
Пес задумался. Мыслительный процесс протекал у него тяжело и мучительно — и не привлекая всякие там магические способности мне было видно, как мысли ворочаются в его большой голове, как постепенно смысл моих слов доходит до его понимания, как он, наконец, соображает, что в состоянии выполнить требуемое, и его широкая пасть расплывается в ухмылке. Колбаски ему хотелось, еще как!
Потом его морда омрачилась.
— А записка? — спросил он требовательно.
— Ты что, писать не умеешь? — пренебрежительно бросил я.
— Когда-то умел, — вздохнул он и поглядел на свои толстые лапы. Действительно, в его когтях трудно было удержать ручку или карандаш.
— Что, и на машинке настучать не сможешь пару строчек?
— Я попробую, — сказал он, спрыгнул с кровати и отправился в кабинет. Что мне в нем нравилось — у него слова никогда не расходились с делом.
— И сделаем всем сюрприз! — крикнул я ему вдогонку. — Новогодний!
Он обернулся на пороге, подумал немного и кивнул. Теперь я был уверен, что он никому ничего не скажет. Ладе — потому что считает, что просьба купить колбасу исходила от нее. Остальным — чтобы не испортить сюрприз, ведь весь смак сюрприза — в его неожиданности. Домовушка сегодня слишком занят пирогами и прочей стряпней, Лада — собой и приведением себя в порядок, Ворон устроил себе выходной, и даже не сунется сегодня в кабинет, а будет сидеть в кухне на своем насесте, изводить Домовушку разговорами и предвкушать ночное пиршество, наслаждаясь запахами. Остальным же до Пса и дела нет — где он и чем занят. А хозяйственная сумка с кошельком внутри всегда висела на ручке кухонной двери — Пес с этой сумкой в зубах сопровождал Ладу по утрам в булочную или молочную.
Г Л А В А Д В А Д Ц А Я,
н р а в о у ч и т е л ь н а я
Справедливость — всегда
справедливость, хотя она приходит
с опозданием, и то по ошибке.
Дж. Б. Шоу
Должен отметить, и я готов повторять это снова и снова — Пес был волен в своем выборе. Он волен был спокойно продолжать валяться на кровати, или спокойно гонять несуществующих блох на коврике у двери, даже и рявкнуть на меня злобно или добродушно, имея в виду, что, раз ты такой умный, то вот возьми и сходи за колбасой. Я не заставлял Пса "красть" кошелек, а именно таким словом было названо совершенное им деяние, когда Пес вернулся домой после блистательно проведенной им операции. И употребил это мерзкое слово Домовушка.
Я повторяю — я Пса не заставлял. Я сказал несколько слов о желательности приобретения колбасы к празднику. Я намекнул, может быть, что Лада не была бы против. Возможно, я подсказал сам способ приобретения — да, в этом я виноват. Но выбор сделан был Псом самолично, и нечего было кивать на меня своей лобастой головой и перекладывать вину с этой больной головы на мою здоровую.
Приблизительно так я ответил на гнусные попытки опорочить мое честное имя, когда Домовушка, хрипя и заикаясь от негодования, воскликнул:
— Это что же это такое? Украл, как есть, украл кошелек, притащил в дом пакостный продухт сей, и кто! Честнейший Пес! Сам бы он на таковое не пошел бы, его кто-то подбил на скверну сию... — при этих Домовушкиных словах все посмотрели на меня.
Мы сидели на кухне, перекусывая на скорую руку остатками обеда — это был наш легкий ужин перед праздничным застольем. За полчаса до того Лада, надев новое платье, раскрасившись, напомадившись, накрутив на голове огромное количество завитушек, вволю повертелась перед зеркалом и убежала на вечеринку, чмокнув некоторых из нас (в том числе и меня, и Пса, и Ворона) на прощание. Пес вышел будто бы проводить ее, и никто в предпраздничных своих хлопотах не заметил, что в зубах он нес нашу хозяйственную сумку. И вот теперь, когда он, со счастливой улыбкой на морде, запыхавшийся и довольный, вбежал в дверь, распространяя вокруг себя давно позабытое благоухание колбасы, вместо радостных и поощрительных возгласов, которые он, может быть, ожидал услышать ("О, Пес, молодец!" или "Как ты здорово придумал, умница!") его встретили недоуменным молчанием и недвусмысленными обвинениями в воровстве.
Конечно же — я и не ожидал ничего иного — он стал обвинять меня. Что-де это я велел ему... То есть по моим словам, Лада просила... То есть поручила... То есть... Он окончательно запутался, и из его круглого глаза выкатилась круглая слеза.
И он посмотрел на меня.
И все посмотрели на меня.
— Скажи им, Кот! — бросил он в мою сторону клич о помощи.
Я поудобнее уселся, поиграл хвостом — влево-вправо-вверх-вниз — и спросил очень спокойно, с достоинством:
— Что сказать?
— Как? — он сел на свой толстый хвост и разинул пасть. — Разве не ты...
— Нет, не я, — я по-прежнему был спокоен и сохранял достоинство. — Я тебе ничего не велел, и Лада ни о чем не просила и ничего не поручала.
Пес взвыл совершенно кошачьим голосом и кинулся на меня. Должен отметить, что от достоинства моего мало что осталось, когда я, удирая от разъяренного Пса, перепрыгнул через стол и взлетел на насест к Ворону, цепляясь всеми четырьмя лапами.
— Уберите от меня этого сумасшедшего! — заорал я, — он же меня раздерет на клочки!
Все почему-то очень спокойно прореагировали — Жаб слизнул кусок хлеба с маслом длинным розовым своим языком, Рыб булькнул нечто неразборчивое и нырнул в свой грот, Петух, конечно же, продолжал клевать крошки — его от еды не мог оторвать даже пожар пополам с наводнением, — даже Домовушка спокойно сидел и не рвался спасти меня.
Ворон почесал клювом грудь, распушил перья и заметил несколько тягучим и нудным тоном:
— Без сомнения, один из этих субъектов лжет. Необходимо выявить, кто из них. Я склоняюсь к мнению, что лжецом является Кот. Примо, — (он в последнее время полюбил уснащать свою речь всяческими иностранными словечками), — Пса мы знаем давно как создание бесхитростное и правдивое. Ко лжи он не приучен, во лжи не замечен, прецедентов не было. Секундо, Кот, напротив, бывал уличен в воровстве, и, хотя во лжи и Кот, так же, как и Пес, замечен не был, но склад его характера и личностные характеристики, — тут Домовушка не выдержал и простонал: "Попроще!", но Ворон, словно не слыша, повторил: — ...личностные характеристики Кота как индивидуума позволяют нам предположить, более того — заставляют нас предположить, что в данной ситуации именно Кот выступает в качестве лжеца. В то же время необходимо отметить... — тут уже я не выдержал, не сохранил лицо, и мяукнул: "Короче!", потому что едва цеплялся лапами за тонкую жердочку насеста, а белые клыки Пса находились в непосредственной близости от моего хвоста. Но эта безжалостная птица продолжала так же размеренно и неторопливо: — ... необходимо отметить, что, в силу приобретения Котом некоторых магических способностей, его организм должен отторгать все попытки солгать, в чем я лично имел возможность убедиться, проведя несложный эксперимент. Следовательно, Кот лжецом не может являться физиологически, то есть его, Кота, магическая физиология того ему не позволит. Таким образом, мы оказываемся в тупике. Если оба говорят правду, то кто же из них действительный виновник происшествия?
— Ох, — вздохнул Домовушка, встав со своего места. — Ну, путаник, ну, словоблуд! Таких простых вещей не понимаешь, а еще наимудрейший!... Перехитрил коток нашего кобелька простодушного, вокруг пальца, али когтя, обвел, и теперь невиноватый, и правду говорит, заметь! — он походя, одним только жестом, успокоил Пса, и тот, ворча, улегся у двери, но глаз с меня — злобных глаз, налитых кровью и яростью, — не спускал. Меня же Домовушка снял с насеста и усадил на мою подушечку. (Он сшил для меня новую подушечку взамен погибшей во время памятной ночной битвы, наперник у нее был не бархатный, а простой полотняный, но зато была она не в пример мягче прежней). Впрочем, "усадил" — это не то слово, он переместил меня на прежнее место, а уселся я уже сам. Домовушка же продолжал свою речь и, должен отметить, впервые тогда я восхитился сообразительностью этого неграмотного и не очень развитого интеллектуально существа.
— Могу тебе обсказать в подробностях, как было дело. Кот, небось, намекнул, что неплохо бы поесть колбаски на праздник. Это никак не вранье, потому что стол у нас постный, и мясного всем нам хочется, а Коту поболе некоторых иных. Так. Потом он вспомнил, что и Лада совсем не против того, чтобы мы мясцом баловались, а даже и за, и что жалеет нас, на постной пище сидящих. Это тоже не вранье, потому как Лада и впрямь нас всех жалеет. Дальше. Дальше Кот намекнул, что Лада на всю ночь уходит, и ничего дурного в том, чтоб мы колбаскою побаловались, не будет — коль мы ту колбасу до возвертания Лады съедим. И верно уж подсказал, как Псу ту колбасу добыть. Так ли, нет ли было дело?
— Ты что, подслушивал? — недоверчиво спросил разинувший от изумления пасть Пес.
— Вот еще! — слегка обиделся Домовушка, — делов у меня иных нет, чтоб за вами, лоботрясами, следить-фискалить!...
— Однако же, — чавкнув последним кусочком хлеба с маслом, сказал трезвомыслящий Жаб, — Кот виноват ли, Пес ли, колбаса уже есть, и я не вижу большой беды в том, чтобы ее съесть. Во! — добавил он радостно после небольшой паузы, — стих вышел! "Колбаса уже есть и надо ее съесть!"
— Ну, стих или, как правильнее было бы выразиться, стихи — это нечто иное, — начал менторским своим тоном Ворон, однако Домовушка перебил его:
— К столу, к столу праздненственному нарежу колбаску, а допрежь ни-ни... Ах, ты птица непутевая! — взвизгнул он, и — редкостное явление — Ворон поддержал его:
— О, сын греха! О, порождение шакала! То есть ехидны! То есть...
(Любимые Вороном сказки Шехерезады наложили некоторый отпечаток на его лексикон),
Я не понял вначале, привыкнув, что непутевая или любая другая птица у нас Ворон, но сообразил, что есть в доме еще одна птица, и обернулся.
О, ужас! Такая многострадальная колбаса, доставшаяся нам ценой преступления, как считали некоторые, или ловкости, как считал я, пала на этот раз жертвой прожорливости ненасытного Петуха. Я уже говорил, что Петух, как всегда, подбирал крошки, сначала со стола, потом перебрался на пол, понемногу добрался до сумки, брошенной Псом в пылу погони за мной и вывалившей свое содержимое — ароматный благоухающий пряностями нежно-розовый кусок колбасы толщиной с мою талию и длиной с мой хвост (а хвост у меня весьма длинный!), утыканный по всему своему срезу крупными аппетитными кусочками сала, — так вот, злостная птица расклевывала теперь эту самую колбасу, приобретшую уже совершенно нетоварный вид. К счастью, по случаю праздника пол, всегда чистый, был, если можно так выразиться, наичистейшим, и, кроме нескольких случайных хлебных крошек, не запятнан был ничем (ну разве что парой-тройкой отпечатков грязных лап Пса, но это такая мелочь, о которой и упоминать не стоит). Поэтому колбаса не была испачкана, а только измята, расклевана, истерзана крепким петушиным клювом. Конечно, Домовушка крикнул: "Кыш!", и Петух, хлопая крыльями и обижено кудахча, отскочил на безопасное расстояние — в коридор, — но было уже поздно. Домовушка, с выражением глубокой скорби на волосатой своей физиономии, поднял с полу то, что осталось от главного блюда нашего праздничного стола.
— Ничего, — грустно сказал он, глядя на останки колбасы, — кусочками поджарю, еще и вкусней будет...
Пес плакал. По белой его морде, оставляя мокрые полосы, катились крупные прозрачные капли, повисали на усах и со стуком шлепались на паркет. То ли ему было обидно сознание того, что его подставили (я), и как подставили! Классически! То ли он боялся гнева Лады. То ли его терзало раскаяние в содеянном. А, может быть, все это, и еще что-то мной непонятое и непонятное мне терзало его псиную душу, заставляя проливать слезы. Не знаю. В тот момент, кроме досады на Петуха я испытывал вполне понятное и в данном случае простительное, хоть и не очень красивое чувство упоения от совершенной мести. Потому что — буду честен — мой замысел, касающийся обеспечения нашего новогоднего стола колбасой, был в некотором роде приправлен мстительным чувством — а пусть этот доносчик побудет немного в моей шкуре! В следующий раз ему будет неповадно доносить!
Поэтому я сказал (вполголоса, чтобы холоднокровные на своем подоконнике, и Ворон, дремлющий на насесте, не услышали):
— Да ладно, не реви! Мы Ладе не скажем...
Он подскочил на месте, напрягся, слезы моментально высохли — я на всякий случай ретировался повыше и был готов к прыжку на насест.
— Ты! — заорал он, — Тварь! Не ровняй по себе! Я сам все расскажу Ладе, сам! Я... Мне... — он снова зарыдал.
Я сел на хвост и немного поразмыслил. Пораскинул, так сказать, мозгами.
Если он будет вот так реветь всю ночь, то праздник он нам испортит — это как пить дать. То есть если праздник не получится, виноват в конечном итоге буду все-таки я. Потому что я мог изо всех сил доказывать свою невиновность Ворону, Домовушке и даже самому Псу, но перед собой я не умел кривить душой. И я знал, что виноват. То есть не так сильно виноват, как Пес, конечно — он обязан был думать своими мозгами — но все-таки...
— Ладно, — сказал я. — Скажем Ладе. И прости меня, пожалуйста. Я, например, тебя простил... — я действительно простил его, после того, как совершил свою маленькую месть. — Сегодня праздник, нельзя в Новый год обижаться.
— Я не обижаюсь, — буркнул Пес. — Я должен был сам понимать, что ты... ты... Что ничего хорошего ты придумать не можешь. Ты — черный, и не только снаружи. Что только Лада в тебе нашла!
— О, многое, — спокойно сказал я. — Во-первых, я мягкий, пушистый, приятный для прикосновения. Я мелодично мурлычу, я прекрасный собеседник, потому что умен и образован. Кроме того, я обладаю магическими способностями, и потому являюсь соратником и помощником Лады в ее труде. Я развлекаю ее, когда она скучна, утешаю ее грусть, разгоняю тоску и составляю компанию ее веселью. Шерсть моя пахнет приятно или не пахнет никак. Кроме того, я красив, и своим внешним видом услаждаю ее взор. Список моих достоинств можно продолжить.
