— Потому что таков уровень развития общественных отношений здесь и на данное время. Не до конца изжиты животные инстинкты. Люди сбиваются в стаи, как в совсем древние времена. Горожанин не любит селянина и наоборот, селянин не любит горожанина. Каждый считает себя лучше другого, но одновременно завидует тому, чего нет на его территории, зато есть у его неприятеля. Внутри города происходят точно такие же процессы, вплоть до противостояния улиц, микрорайонов, дворов. Конечно все это более наглядно проявляется в юном возрасте, пока свободные передвижения индивида значительно ограничены. Но одновременно имеется и чувство общности, создаваемое более крупными административными границами. Жители соседних сел, еще вчера бившие друг другу морды на танцах, встретившись где-то в далеком чужом городе, зачастую ощущают себя чуть-ли не ближайшими родственниками. Точно так же чаще всего происходит и на национальной почве. В процессе наблюдения за идентифицированными мне попалось несколько случаев, когда на курорте встречались довольно радикально настроенные националисты из одного города. У себя они друг друга не терпели, а вот встретившись вдали от места жительства, заводили близкую дружбу, которая не прекращалась и при возвращении домой. Таких случаев зафиксировано немного, но и само наблюдение ведется менее двух месяцев. Да и в будущей истории полно эпизодов, когда во время национальных погромов самые оголтелые погромщики не трогали своих знакомых, а наоборот, рискуя своей жизнью, защищали их от убийства своими подельниками.
— Понятно. Два месяца наблюдений — это действительно немного. И все-таки, какие цифры ты можешь представить уже сейчас, включая и тех, кто уже сейчас ведет подрывную деятельность и тех, кто в будущем наиболее радикально себя проявит?
— В возрасте от четырнадцати лет сейчас таких 347 сорок семь тысяч человек.
— Давай считай всех, без скидки на возраст. Если человек в будущем сможет убивать из-за национальности, пусть даже не убивать, а всего лишь руководить этническими чистками или активно в них участвовать, значит, не все у него с мозгами в порядке уже сейчас. И с родителями наверняка тоже непорядок.
— Тогда еще плюс 78 тысяч.
— Значит так, слушай команду. По тем, кто уже школу закончил. Если человек уж совсем маньяком себя проявил в будущем, то такая генетика мне нужна. Рассмотри возможность сманить их на Запад, пусть пока там породу попортят, а окончательно разбираться с ними будем потом. Остальных вербуй на наши стройки и заводы, подальше от дома, с запада — в Сибирь, из Сибири на запад, из средней Азии на север, и... в общем, двигай как можно дальше, чтобы прямых рейсов домой не было, только с пересадкой, а лучше двумя-тремя. Растасуй их хорошенько, чтобы не было возможности создания никаких национальных землячеств ни на работе, ни в быту. Всех на короткий поводок — три недели в отпуске на малой родине и хорош. После этого обеспечь им желание вернуться, при возвращении пусть ощущают счастье. Пусть потом в отпуске на курорты ездят, а не в родные места. Будущие браки только межнациональные.
Теперь остальные, те, кто школу не закончил. Проделай с их родителями, тоже самое, что с первыми, пусть согласно будущим заслугам своего чада, увозят его подальше.
Ну а те из маньяков, которые только должны родиться в ближайшие 15 лет, те пусть вообще не родятся. Обеспечь их матерей временной контрацепцией в вероятные сроки зачатия. Ну а те, кто уже зачат — причисляй родителей ко второй группе.
И вот еще что. Если обнаружится достоверная работа на иностранные разведки или просто тесное сотрудничество с зарубежными антисоветскими организациями, то сразу отправляй в зону "Н", в соответствующий национальный сектор. Выбора одежды там не разрешать, только национальная, середины 19-го века, сельская. Только смерть здесь им инсценируй как-нибудь пореалистичнее, хватит уже просто исчезновений. И пожалуйста, без фанатизма, не ссылайся больше на какие-то мои желания и неточные формулировки, как с Андроповым было.
— Он сам застрелился, повторяю, я ни при чем.
— А кто его до этого довел своими ночными видениями и давлением на психику? Кто ему в стол пистолет подложил? Кто его резидентом американской разведки перед Политбюро выставил, подсунув ему в домашний сейф списки завербованной американцами агентуры и папку с планами построенного Сталиным тоннеля на Сахалин?
— Списки агентуры и тоннель — это твоя идея.
— Моя? Ну да, моя, но ты же мог предусмотреть, к чему это приведет и предупредить меня? И что теперь будет, если кто-нибудь из тех, кто в курсе, проболтается?
— Не проболтается. А если проболтается, информация далеко не уйдет.
— Ты вынуждаешь меня идти по трупам. Все, конечно, на Брежнева подумают, но я-то знаю, что виноват буду именно я.
— Какие трупы? Согласно данным, полученным при последнем открытии портала, все хроноколонисты вполне здоровы. Да и что с ними сделается то? Можешь считать, что время там идет только тогда, когда портал открыт. Так что для первых четверых прошло всего четверть часа, для остальных еще меньше. Прикажи, и я могу вернуть их всех обратно.
— Еще чего. Ладно, проехали. Только все равно я чувствую себя каким-то абсолютным диктатором, чуть что не по мне, так сразу голову с плеч, без всякого суда и следствия.
— Ты преувеличиваешь. В качестве следствия выступаю я, и, заметь — объективного следствия, а ты в качестве судьи. Тебе очевидно, не нравится то, что связанных с зарубежными структурами ты отправляешь в хроноколонию без личного рассмотрения дела конкретного человека? Ну вот давай посчитаем, сколько твоего времени понадобится для рассмотрения каждого дела, чтобы лично убедиться в том, что человек, который в будущем станет радикальным националистом, сейчас действительно завербован иностранной разведкой. Пятнадцать минут на человека хватит?
— Мало, надо хотя бы полчаса. Зачитать обвинение, выслушать оправдания, пусть даже без адвоката, вынести приговор.
— Ну сам подумай, ты хочешь, чтобы все было по закону, но ведь не получится. Приговор ты согласно какому закону будешь выносить? По действующему уголовному кодексу? Нет в нем такого наказания — пожизненное заключение в хроноколонии. То есть ты все равно будешь судить по своему собственному закону. Но это лишь одна сторона проблемы. Вторая — твой суд не может быть публичным. Третья сторона — если ты на каждого планируешь потратить полчаса, то чтобы лично разобраться со всеми, а их не менее десяти тысяч, даже с учетом того, что мера наказания у тебя одна-единственная — хроноколония, тебе понадобится 208 суток. Есть ты можешь одновременно, а вот время на сон придется добавить, так что на все понадобится приблизительно год.
И, год — это если на каждое дело уйдет всего полчаса. Я вижу, ты совершенно не учел, что стереть память можно или полностью, или только последние 15 минут. Чуток задержишься и сразу возникнет вопрос — что делать с человеком, если ты решишь, что он невиновен, или виновен, но не сильно. Вернешь его назад с воспоминаниями, как его куда-то выдернули и допрашивали? Учти, что это для получения информации можно стереть последние 15 минут и допрашивать дальше, и так много раз подряд. Но ты же хочешь устроить полноценный суд, а значит, тебе придется каждый цикл начинать с разъяснений сути обвинения и каждый раз спрашивать — "признаете себя виновным" и ждать, пока человек начнет оправдываться. Да, можно устроить и так, но я прогнозирую, что тогда для полноценного рассмотрения тебе понадобится потратить на каждое дело в среднем минимум двенадцать пятнадцатиминутных циклов, то есть два с половиной часа. Значит на всех тебе придется потратить пять лет твоей жизни. Конечно, пять лет — это ничто, впереди у тебя целая вечность. И какой результат ты получишь через пять лет? Максимум — ты только отсеешь тех, кто после вербовки ничего предосудительного не сделал. Заметь, не сделал лишь потому, что он является спящим агентом, так сказать, законсервированным до поры до времени. Придут к нему и сделает.
— А если он после вербовки добровольно сдался нашим или был разоблачен и перевербован?
— Макс, таких я, конечно же, отсею. Проверю и отсею. Проверка необходима, то что человек на бумаге значится советским агентом, еще не значит ничего. Конечно, компетентные органы таких и проверяли и перепроверяли. Но не забывай, что надежного полиграфа в этом мире пока нет, и еще долго не будет, конечно, если не считать того, который у Брежнева. Ты не беспокойся, правду я выясню, даже если подозреваемый не захочет отвечать на вопросы. А в случае информационной ошибки, если будет изъят невиновный, я его аккуратно верну на место изъятия. Очень аккуратно, человек даже не догадается, что провел некоторое время в другом месте. Работать с шпионами, находящимися на свободе, гораздо проще, чем по твоей программе очищения мест заключения от профессиональных преступников.
— Ладно, убедил, кстати, что там в тюрьмах? Скоро ведь понадобится много наличности.
— В местах заключения дела по-разному обстоят. Где-то обработано 60 процентов контингента, где-то всего 25. В среднем 33 процента. Для окончательной сортировки необходимо еще около месяца. Да и торопиться то особо некуда — основной массе сидеть еще долго. Те, кто выходит, обработаны в первую очередь. Наблюдение ведется за всеми вышедшими, ради установления их дальнейших контактов. При попытке совершить преступление происходит изъятие и допрос с применением медикаментов.
— Много ты уже изъял?
— Пока мало. Всего сорок семь тысяч человек, только шесть процентов от расчетного числа находящихся на свободе. Зато организованные профессиональные автоугонщики по твоему особому указанию изъяты почти все. Остались только дикие, но их только после очередного угона можно выловить. Число заявлений об угоне сократилось на 93%, машины все еще угоняют, но сейчас абсолютное большинство угонов квалифицируется как без цели хищения. Согласно уголовному кодексу, статье 212-1, угон кражей не считается, рассматривают его как что-то вроде хулиганства, и наказание соответствующее — по минимуму вообще предусмотрен штраф, причем сравнительно небольшой. Соответственно, если машину находят раньше, чем угонщика, то милиция обычно фактически прекращает розыски угонщика.
— Что за дурдом? Это что, если ты машину спер, а разобрать не успел, то еще надо доказать, что ты ее собирался разобрать и продать? А в здешнем уголовном кодексе случайно нет специальной статьи для квартирных воров, не успевших сбыть наворованное? Они ведь тоже наверняка собирались только недельку-другую посмотреть украденный телевизор, поносить золотые украшения, а потом вернуть владельцу. Или что, чем стоимость украденного больше, тем меньше ответственности? Что здесь, несмотря на социализм, все так же, как у нас было — украл ящик макарон — тюрьма, украл миллионы — уважение и почет?
— Просто здесь исторически так сложилось с угонами. Личного автотранспорта было мало и продать ворованный или пользоваться им самому было практически невозможно. То есть присвоить краденое было нельзя, отсюда и пошло применение статьи о хулиганстве. И только двенадцать лет назад угоны без цели хищения выделили в отдельную статью. Но все равно, законодатели сочли, что угон причиняет ущерб прежде всего общественному порядку, общественной безопасности, и лишь потом собственнику автомобиля, так что новая статья разместилась в 10-й главе, рядом с хулиганством. В основной истории России эта статья просуществует еще 17 лет, и только потом ее перенесут в главу преступлений против собственности. Но еще несколько десятилетий момент, когда угон превращается в кражу, будет регулироваться не самим законом, а подзаконными актами. Это обратная сторона презумции невиновности, так как практически невозможно доказать то, что машину планировалось именно похить, а не просто доехать на ней куда-то. Повторюсь, это в России будет, в некоторых других республиках независимых уголовный кодекс после распада СССР довольно быстро начнет рассматривать угон как обычную кражу.
— Вот это правильно. Это кража и есть, только в крупном размере. Ты, грэйв, железяка, души не имеешь, поэтому не можешь даже представить себе, какой это психологический удар — много лет работать для покупки машины и, купив ее, однажды не найти на своем месте. Так что давай, всех, кто чужую машину увёл, изымай сразу. И тех, кто вскрыл, и тех, кто забытыми хозяином ключами воспользовался. А статью уголовного кодекса под угоны разработай пожестче и, главное, чтобы в ней все прописано максимально четко. Отъехал на метр, поймали, извещают собственника и пусть он решает, кража это или не кража. Срок отсидки — стоимость автомобиля, деленная на среднемесячный заработок владельца, но минимум пять лет. Полное возмещение ущерба, для уклонистов придумай еще какую-нибудь статью. И вообще надо бы такие сроки ко всем кражам применять. Чтобы все знали, что им грозит в случае поимки. Возражения какие-то есть, чего-то я не учел?
— Ты, Макс, тут несколько перегибаешь палку. Вот смотри — сел сын хозяина машины за руль без разрешения, куда-нибудь съездить. А я согласно твоего приказа должен его изъять. Или хозяин в командировке, а жена хозяина дала ключи от машины соседу. Может быть еще много подобных вариантов, когда машину берут без разрешения хозяина, но по-семейному, по-приятельски или по причине крайней необходимости.
— Ладно, тогда отставить изъятие, если без цели хищения. Но если хозяин заявление в милицию подал, сдавай информацию об угонщике в милицию. Думаю, там разберутся. Что еще?
— Твое задание на разработку статьи уголовного кодекса. С точки зрения судебного права решающее слово собственника в вопросе виновен или нет, это нонсенс. Вот смотри, есть у кого-то зуб на соседа. Дает ему ключи, просит куда-то съездить. И как только сосед отъезжает от дома, этот кто-то заявляет об угоне. Потом утверждает, что никаких ключей не давал, что сосед их сам украл. Пять лет соседу по твоему варианту статьи обеспечено.
— Пусть сосед доверенность требует, перед тем как куда-то ехать. Впрочем, да, можно прикинуться, что рука сломана и написать доверенность невозможно. Получается, кража это или нет, все-таки судья должен решать.
— Не обязательно судья. Может и совет судей, и присяжные, и народные заседатели, главное, чтобы тот, кто судит, был лицом незаинтересованным, не представлял ни одну из сторон. Проблема в том, что такая незаинтересованность не всегда присутствует. Зарплату судье платит государство и поэтому, как только преступление касается государственных интересов, судья тут же формально становится заинтересованной стороной. Именно поэтому появился суд присяжных, а в советском уголовном процессе имеется их эквивалент — народные заседатели. Для того чтобы решать вопрос факта, то есть совершил ли обвиняемый инкриминируемые ему деяния, юридического образования не требуется, только критическое мышление. Другое дело — вопрос права, то есть какое наказание назначить, если вина доказана. Тут уже нужен профессиональный юрист, потому что, к сожалению, законы сейчас очень расплывчаты, и за одно и тоже доказанное правонарушение можно получить у разных судей как по максимуму, так и по минимуму. И народных заседателей в СССР явно маловато — всего двое, и в определении вопроса факта у них всего два голоса, третий у судьи. В ближайшем будущем, лет через двести, повсеместно считалось, что участие судьи в решении вопроса факта это неправильно, потому что мало того, что судья лицо формально заинтересованное, так еще и наличие среди голосующих профессионального юриста негативно воздействует на решение остальных заседателей. Надо признать, такое мнение в СССР есть и сейчас, только оно неофициальное — народ дал народным заседателям кличку "кивалы", потому что они практически всегда согласны с мнением судьи и случаи, когда мнение обоих заседателей отличается от мнения судьи крайне редки. Существует еще и проблема отбора заседателей. Сейчас в СССР народные заседатели избираются решением трудовых коллективов, но выборы формализованы, фактически выбирают тех, кого власти рекомендуют. И назначением заседателей на конкретное слушание тоже власти занимаются. К сожалению, даже при случайной выборке заседателей не гарантируется полная беспристрастность. Присяжные могут засудить невиновного "чужака" и оправдать виновного "своего". А "чужие" разные бывают — иностранцы, жители отдаленной области, района, говорящие на другом языке, другой расовой внешности, другого вероисповедания, даже просто находящиеся в другом имущественном слое. Так что случаи судебных ошибок все равно будут до тех пор, пока не будет изобретен надежный полиграф. С началом его применения в судопроизводстве в судах остались только судьи, решающие вопросы наказания, потому что суд назначался только стопроцентно виновным. Вскоре и сама необходимость в судах практически отпала, вопрос наказания фактически перешел к судебному компьютеру. Живые судьи с того времени рассматривали только вопрос наличия смягчающих обстоятельств и то, без предоставления им персональных данных конкретного правонарушителя.
