Хольмград'76. Шаг Третий. Ключи и калитки

— Ну, поведайте мне, новики стрелецкие, что вам довелось услышать да увидеть сегодня... — огладив короткую ухоженную бородку, прогудел Стоян, смерив насупившихся видоков испытующим взглядом.

И те поведали... По очереди, не перебивая друг друга, трое молодых воев рассказывали, как услышали на торгу пересуды, "не бабский трёп у колодца, а речи мужеские, но поносные и ядовитые", что вели стоявшие сейчас в судебном круге бородатые ухари. Собравшиеся недоумённо внимали. Молча. Кто-то из родичей болтунов хотел что-то вякнуть, но тут же умолк, схлопотав крепкий подзатыльник от стоявшего рядом дедка, явно старшего в их компании. Полусотник же стоял и слушал доклад будущих стрельцов, и с лица его не сходила улыбка... добрая такая, ласковая. Вот только у любого, кто знал Стояна Хлябю так, как знали своего командира подчинённые, эта улыбка ничего кроме содрогания не вызывала. Уж это я почувствовал ясно.

Хотя, это было не единственное ощущение, что я поймал, стоя под иллюзией за памятным камнем. Фонили страхом не ожидавшие такого результата от своих пересудов бородатые мужички из Ладова селища. Чувствовались лёгкие нотки злорадства, то тут то там пронизывавшие толпу собравшихся. Ох, не любят острожные жители хуторян да сельчан... не все, конечно, но чувствуется же! Впрочем, большая часть присутствующих куда более спокойна. Спокойствием моря после шторма. Ещё бы! Всего несколько часов назад жители острога обсуждали грядущую смерть бессменного главы крепости, и грозящие с его уходом перемены, а тут... как камень с души упал. Жив, батюшка!

Посмеиваюсь, да. Но местных можно понять, на самом деле. В здешних диких местах, стрелецкий острог — единственная защита от напастей. Но и она не абсолютна. А уж если исчезнет сила, что держит в кулаке населяющих крепость стрельцов, то... есть риск, что острог из защитника превратится в злого хозяина, терзающего местных жителей не хуже тех же находников и татей. Стрельцы же, они как дети, только уд длинее, да сабля вострее, как говаривает Стоян Смеянович.

Но было в какофонии эмоций затапливающих Медовый зал и нечто, что мне совсем не понравилось. Настороженность, злость, разочарование и недовольство. А уж когда умолкли стрелецкие новики, выступившие свидетелями на этом судилище, и вновь заговорил полусотник, рассыпая обещания заставить клясться на камне всех новоприбывших в острог, вплоть до новеньких стрельцов, эти самые подозрительные эмоции прозвучали и вовсе теразющим мою эмпатию диссонансом. Более того, к ним добавились ещё и нотки страха, удивительно совпавшие с моментом, когда полусотник потребовал от натужно сопящих болтливых мужиков ответа: кто надоумил их нести такую крамолу. Вот тут-то бородачей как наотмашь ударили. Такого ошаления я от них не ожидал... но это не помешало мне заметить кое-что ещё... и я, аккуратно выскользнув из-за камня, не снимая маскировки, коснулся локтя Стояна, как мы заранее договорились. Тот в ответ дёрнул головой, мол, понял... И тут же хлопнув стоящего Радима по плечу, тихо шепнул ему что-то на ухо... Мальчишка кивнул и, ужом ввинтившись меж стрельцов, исчез за их спинами. Только колыхнулась занавесь, за памятным камнем. Вот и славно... сработала-таки наша с полусотником закладочка. А ведь я даже не думал, что эта карта действительно сыграет. Повезло!

Бородачи тем временем, кое-как очухались от обрушенного на них страшного обвинения и дружно, будто репетировали, повалились в ноги полусотнику. А следом за ними, вновь рухнули на колени и их родственники, до которых тоже дошёл смысл услышанного. И снова вой, плач и причитания, да такой силы, будто голосит не два десятка человек, а вся собравшаяся в Медовом зале толпа. И было от чего. Болтовня, она, конечно, болтовня... но одно дело, досужие сплетни и кривотолки и совсем другое, распространение среди жителей острога слухов о предательстве командования крепости, находящейся в осаде. Крамола, как она есть. А здесь, порой, казнят и за меньшее.

Суд? Защита? Бывает тут и такое. Стоян Смеянович говорил, даже соответствующие процедуры законом оговорены. И судьи с защитниками... но не на окраинах, где вся полнота власти отдана в руки военных. И уж тем более, не во время осады. Будь иначе, и чёрта с два бы меня смогли заточить в поруб с одного только обвинения Любима, пусть и поддержанного аж тремя полусотниками. В том же Подкаменске, например, даже воевода не может просто так бросить подозреваемого в тюрьму, не соблюдя все положенные по закону процедуры. Но... пограничный острог, дело особое. И производство... такое же, ага.

В общем, затрясло болтливых бородачей не зря. Считай уже одной ногой на эшафот встали. И родственники их это тоже поняли. А потому, стоило только полусотнику рявкнуть, как те тут же умолкли, словно голоса лишились.

— Та-ак, — убедившись, что в зале воцарилась полная тишина, Стоян тряхнул головой и вновь уставился на трясущихся мужиков. — Повторяю вопрос! Кто вас, смердь лукавая, подговорил и чем прельстил?!

— Прости, Стоян Смеянович, — неожиданно раздался откуда-то из-за голов столпившихся перед стрельцами зрителей, трубный голос Буривоя. — Наша с Любимом вина!

Гу-у! Толпа заволновалась. Такого исхода дела никто не ожидал. Да и мы со Стояном опешили.

— Буривой? Ты ли это? А ну-ка, выйди в круг, — полусотник прищурился, высматривая своего десятника. Да тот и не прятался. Высокий, широкоплечий, он двинулся к камню, и толпа перед ним сама раздавалась в стороны. Разошлись и стрельцы, оцепившие круг перед памятным камнем, пропуская одного из самых уважаемых своих командиров.

— Прости, Стоян Смеянович, — повторил Буривой, шагнув в освещённый десятком настенных факелов круг судилища. — Не сдержали мы языков с Любимом. Когда твой... гость сбежал из поруба, мы уж очень злы были. Да ещё и поиски его не задались. Вот, мы с Любимом и собрались у меня на подворье в садовой беседке, неудачу мёдом запили, да с устатку и злости, языков не удержали. Мужики же эти, на моём дворе новый овин ладили. Видать, услыхали, да разнесли по острогу, половину слов наших переврав! — Буривой повысил голос, словно пытаясь докричаться до каждого присутствующего. — Было дело, хулили мы тебя, Стоян Смеянович, за доверчивость да щепетильность излишнюю. Но в предательстве не подозревали, не винили, и речей о том не вели! Клянусь перед камнем предков наших! Светом и кровью клянусь!

Десятник выхватил нож из-за пояса и, с силой полоснув себя по предплечью, тотчас уронил клинок наземь, пока спохватившиеся стрельцы не насадаили его на сабли. На них, правда, Буривой и не глянул. Схватился освободившейся рукой за рану и, в два шага оказавшись перед камнем, от души приложился к нему замаранной в крови ладонью. Булыжник полыхнул белым светом, на миг проявившим испещрившую серые бока вязь и... мирно погас, приняв клятву.

Молчал Стоян, глядя исподлобья на своего десятника, молчала толпа, словно замерев в ожидании, когда Буривоя хватит падучая, бородачи и вовсе сникли, опустив головы. А десятник, как стоял у камня, не сводя прямого взгляда с командира, так и стоит.

— Верю тебе, брате, — полусотник крепко, от души обнял замершего перед ним Буривоя. — Верю, что не было в ваших словах крамолы, а что хулили меня... так не впервой же! Но! То вы, мои десятники, советники, чей голос в остроге первый после моего... А то смерди. И они-то уж точно рты не по чину раззявили. Обвинили облыжно в предательстве и болтали о том повсеместно, не стесняясь. И я хочу знать, кто их в том надоумил. Или считаешь, что они сами додумались?

— Могли, брате, — после недолгой паузы повесил голову Рудый. — Смердь же лукавая, сам сказал! А такие, что ни услышат, всё переврут... не со злобы даже, так для пущей важности, чтоб перед односельчанами прихвастнуть, али острожных жителей осадить. Ну, а чем им ещё друг перед другом меряться? Размером куч коровьего говна в стайках?

— Сами, значит? — Стоян перевёл взгляд на валяющихся у его ног мужиков. Те, по-прежнему не поднимаясь с колен, запереглядывались.

— Тёмный попутал, господине, — сдавленно просипел старший из бородачей. — Не со зла болтали, прости, воевода! Хмель в голову ударил!

— Прости-ить, — с непередаваемыми интонациями протянул Стоян, обведя их взглядом. Прищурился и кивнул. — А что? И прощу. Виру возьму и прощу. Коли сейчас вслед за десятником моим клятву на камне принесёте, о том, что дурного для меня и крепости в своей болтовне не затевали и крамолу на власть государеву в сём остроге возводить и не думали! Кровью и Светом. Ну?

За тем, как незадачливые бородачи приносят клятву перед памятным камнем, толпа наблюдала, затаив дыхание. Я же потихоньку отошёл назад и скрылся за булыжником, уж больно тесно стало рядом с ним. Отошёл и, привалившсь спиной к неожиданно тёплому булыжнику, с наслаждением потянулся. Судя по тому, что из-за камня не раздаются крики корчащихся от боли клятвопреступников, бородачи и в самом деле болтали не со зла, а по пьяной дури. Хм, а Буривой удивил, да. Никак не ожидал, что этот вечно смурной десятник выдаст эдакое коленце. Да и для Стояна, кажется, выходка его подчинённого, стала сюрпризом. Неприятным... Но, как бы то ни было, спектакль почти окончен, осталось поставить в нём незамысловатую точку и можно будет расслабиться. По крайней мере, я на это надеюсь.

Вот интересно, если была возможность принести действующую клятву на памятном камне без характерниика, то почему полусотник так настаивал на моём участии в этом процессе? Нет, положим, провести соответствующиий ритуал по покону мне несложно, благо, покойный Мирослав в общих чертах объяснил принцип взаимодействия характерников с памятными камнями, да и сложную вязь, покрывающую этот булыжник я понимаю очень неплохо, что тоже положительно сказывается на возможностях работы с ним. Но... всё же, зачем было нужно тащить меня в Медовый зал, если, как показала практика, на деле можно обойтись без таких сложностей вовсе?

— Ерофей, наше представлением с клятвой окрестных жителей на сегодня отменяем, — донёсся до меня шёпот полусотника, вынырнувшего вдруг из-за памятного камня. — Сам видишь, сейчас не время. Не до того людям, да и... эх, Буривой! Что ж он так не вовремя вылез со своим заступничеством-то?

— Ладно, я понял тебя, Стоян Смеянович, — вздохнул я в ответ, признавая правоту хозяина острога. С неожиданным выступлением Рудого, наши планы пошли... не прахом, нет. Но вывернуть сейчас на нужную дорожку, стало довольно сложно и, совсем не факт, что получилось бы сделать это достаточно естественно, что для наших целей, весьма и весьма важно.

— Вот и добре, — кивнул полусотник с облегчённым вздохом. Он уж было нацелился выйти из-за камня к своим людям, но тут из-за занавеси, отделявшей Медовый зал от "кабинета" покойного Мирослава, вывернулся Радим. Увидев стоящего в двух шагах от него полусотника, мальчишка широко улыбнулся.

— Сделали, господине, — радостно проговорил он.

— Сколько? — прищурился Стоян, замерев на полушаге.

— Двое. На твоём подворье уже, — отозвался тот с энтузиазмом.

— Молодцы, недоросли. Ай, молодцы, — расплылся в совсем недоброй улыбке полусотник и, потрепав Радима по и без того растрёпанной макушке, исчез за камнем. Паренёк же довольно потёр ладони и... вновь скрылся за занавесью. Получилось, значит. Что ж, тогда, может статься, нам и приведение к клятве "гостящих" в остроге окрестных жителей не понадобится!

Пока я крутил в голове эти мысли, довольный как слон Стоян Смеянович закончил своё представление, судилище завершилось, а гомонящий народ потянулся прочь из Медового зала. И первыми, понятное дело, были бородачи, подхваченные своими облегчённо выдохнувшими родственниками, искренне радующимися тому, как обернулось дело. Ну а что? Имеют право. В конце концов, кормильцы их живы-здоровы, не казнены ни властью ни поконом. Более того, прощены, а значит, и нависшая над их семьями угроза лишения стрелецкой защиты, болтунов миновала. Как ни крути, легко отделались. Ну, вира, да... кубышки им растрясти придётся, и основательно. Но то, всё же деньги, а не жизнь. Их и заново скопить можно.

— Любим со сборным отрядом отправился в Усолье к Миряну. Будут готовить острог к обороне от находников, — бурчал Рудый, на ходу рассказывая Стояну о принятых в его отсутствие решениях. — Советовались мы с полусотниками, решили, что Поклест в случае надобности сможет свой острог сам оборонить.

— Как это "сам"? — неприятно удивился Хлябя. — Вы что же, без помощи решили его оставить?!

— Как можно, Стоян Смеянович? — возмутился Буривой. — Мы о такой подлости и думать не думали. Поклест Бранович сам предложил предложил сначала сбить лагерь тех находников, что на Усолье нацелились. Для того и Любима к Серому сговорились отправить. Почитай два десятка воев Усатый в Усольский острог повёл, чтоб вместе с Миряном Звановичем и его большой полусотней самов побить. А уж оттуда скорым ходом они всем отрядом отправятся к Верть-Бийску на подмогу Чёрному. Острог-то у него крепче наших, и с наскоку его находники взять никак не смогут. А там и наши стрельцы подоспеют, ударят всей силой, от самов только клочки полетят!

— Ясно, — хмуро кивнул полусотник, явно недовольный тем, что такие важные дела прошли мимо него.

— Это, Стоян... — неожиданно тихо обратился к командиру Рудый. Так тихо, что я, идущий следом за ними в каких-то трёх шагах, едва расслышал бубнёж десятника. — А как так с тобой вышло-то, а?

— Да вот так, Буривой, вот так, — развёл руками полусотник. — Не было на мне никакой вины, кроме нарушения покона перед гостем. А он мне сей проступок простил, поскольку видел, что покон я нарушил не со зла, а лишь по наущению набольших наших людей. Тебя да Любима, да гостей наших, Миряна с Поклестом.

— Так, это... — нахмурился Рудый. — Мы ж, тоже не со зла! Убийство это, а... Коли бы твой гость решил сбежать? Нам тогда в смерти Мирослава и вовсе было бы никак не разобраться!

— С чего бы это? — фыркнул Стоян. — Ежели мои гости были бы виновны в смерти Мирослава, их самих ныне к похоронам готовили. Или думаешь, кара покона их не коснулась бы?

— Но... погоди-погоди! — Буривой насупился ещё больше. — Чтоб простить, Ерофей должен был бы сам перед тобой предстать...

— Так и было, — усмехнулся полусотник. — Неонила уже было готовить меня к отходу начала, когда купцов сын к нам в дом вошёл. А там и получаса не минуло, как я перед ним за действия свои неправедные покаялся. Он меня и простил. По покону.

— А как же он в острог-то пробрался? — прогудел Буривой.

— Думаю, так же, как на конёк крыши моего терема, давеча, — пожал плечами Стоян и, покосившися на идущего рядом десятника, ткнул его локтем в бок. — Помнишь ли?

— Помню, — скрипнул зубами обычно невозмутимый десятник и погрозил кому-то кулаком, — вот уже я этих бездельников на стенах высеку! Попомнят мне, как службу нести надобно!

— Не грозись, Буривой, — хлопнул его по плечу полусотник. — кабы не их недозор, глядишь, сегодня к ночи, ты на моей тризне чару подымал бы, да Любима полусотником называл.

— Так-то оно, так, — хмуро кивнул скривившийся от последних слов друга десятник, полыхнув яростью и неприятием так, что меня аж качнуло. Но почти тут же он справился с собой и со вздохом пробурчал: — но, всё ж, не дело это, когда мимо дозорного любой купчишка просквозить может. Не дело!