Демон шарлатана. Часть первая.

Порой мне кажется, что боги хаоса оберегают моё жалкое тело от чрезмерных повреждений только из интереса, в какую невообразимо безнадежную передрягу я встряну в следующий раз. И я стараюсь их не подводить.

Ловя раскрытой ладонью редкие капли, я сидел на скамейке в тени высокого памятника какому-то богатому грузину: серый гранитный ангел, скорбно склонив голову, придерживал руками округлое, похожее на щит, блестящее надгробие. Фамилия покойника с характерным национальным окончанием была начертана прекрасным готическим шрифтом под точно так же выбитым в камне портретом, к коему, чувствовалось, приложил руку подлинный мастер; и мне подумалось, что посмертные покупки обошлись покойнику дороже любых прижизненных.

Надгробие Тимура, кое я мог разглядеть издалека, выглядело гораздо скромнее. Похоронная процессия уже следовала за плывущим на плечах родственников и друзей мертвеца гробом, а Сани всё нигде не было. Сам я участвовать в погребении не собирался и даже, косо взглянув на ритуал, отвернулся: смотреть, как друга закапывают в сырую землю, было невыносимо. Смерть мне в принципе не нравилась, но делать её ещё отвратительнее, отдавая покойников червям и жукам-могильщикам, представлялось полным неуважением к некогда разумной плоти.

— Если мне не удастся добиться бессмертия, проследи, пожалуйста, чтобы мой труп сожгли, — попросил я музу, сидевшую рядом.

— Странно, что тебя это волнует, — заметила она. — Не в твоём духе заботиться о старой одежде.

— Моё тело — не одежда. Оно как кисть художника или скрипка — инструмент для творчества, а не только средство обслуживания. Даже если я умру, в нём останутся следы моей игры — как в гитаре, настроенной последний раз погибшим музыкантом; и потому оно заслуживает почтительного отношения.

Демоница помолчала.

— Не могу сказать, что хорошо поняла твою мысль, но обещаю проследить за этим, если появится возможность.

Я снова покосился на последователей культа смерти. Они уже принесли гроб к заранее вырытой могиле, но опускать не спешили. Священника в толпе скорбящих мой взгляд не выловил, что, впрочем, предсказуемо следовало из глубокого апатеизма покойника, и посему я не мог понять, почему те медлят, пока не посмотрел в противоположную сторону — к воротам кладбища. Там остановился вишневого цвета "форд" Сани, из которого, помимо владельца, вышла последняя подруга Тимура.

К тому времени меня уже изрядно утомило бесцельное ожидание, поэтому я живо вскочил и направился к прибывшим, из коих только девушка направилась к могиле, а Саня облокотился на открытую водительскую дверцу и ждал меня.

На узкой кладбищенской тропинке пройти мимо знакомого человека, не поздоровавшись, оказалось слишком невежливым даже по моим понятиям, посему я выдавил из себя скомканное приветствие и запутанное соболезнование, после чего намеревался двинуться дальше, но Вика продолжала загораживать путь.

— Ты не пойдешь к могиле? — спросила она. Даже в бесформенном черном сарафане и платке, без намека на косметику, она всё равно оставалась весьма привлекательной, и нетрудно было понять, почему Тимур пошёл на такое великое деяние ради этой женщины, как избиение почти десятка человек.

Я отрицательно покачал головой. Удивление на лице собеседницы намекнуло, что следует пояснить своё отношение.

— Я сторонник кремации. Идея создавать специальное место, где можно прощаться с мертвым, кажется мне лицемерием, поскольку всегда можно сделать это в своём уме. Память людей хранит частицы чужой личности лучше, чем земля.

Как ни странно, она поняла.

— Не только память, — тихо сказала Вика и коснулась своего живота.

Изумление расширило мои глаза и сделало голос громче, когда я осмыслил сей жест.

— Ты собираешься оставить ребёнка?

Вика кивнула и движением руки попросила меня посторониться. Сдвинувшись с пути странной женщины, я оторопело проводил её взглядом до самой могилы. Мой рассудок не мог однозначно интерпретировать стремление некогда распутной красавицы стать матерью-одиночкой: это глупость, подвиг, ошибка, великодушие? Как будто я заглянул в другой мир и увидел там нечто, никогда прежде невиданное, но внушающее трепет своей чуждостью.

— Милая девочка, — похвалила демоница.

— Ты милее, — пробормотал я, ничуть не лукавя, и отправился к скучающему аферисту.

Саня, как обычно, одетый в строгий темно-синий деловой костюм, будто настоящий бизнесмен — разве что без галстука — приветствовал меня ленивым кивком. Мы перестали здороваться рукопожатиями, когда случайно выяснили, что нам обоим этот обычай кажется одинаково бессмысленным.

Следовало собраться с мыслями перед трудным разговором, и я вместе с глубоким вздохом вытолкнул из себя все лишние переживания. Эмоции, в том числе и фальшивые, — эффективное оружие, но, к несчастью, действуют далеко не на каждого. Александра надлежало убеждать логикой и соблазнять ясными перспективами, а не искушать всеобъемлющими туманными обещаниями.

— Итак, — первым заговорил потенциальный компаньон, перехватывая инициативу, — о чем ты хочешь поговорить?

Первый этап штурма: таран.

— О способе обеспечить нас обоих неограниченным количеством денег на ближайшую пару тысячелетий.

Саня хмыкнул, не выглядя особенно впечатленным, похоже, сочтя мою фразу художественным преувеличением, но по оценивающему прищуру мошенника безошибочно угадывался его интерес.

— В тебе что-то изменилось, — протянул он, разглядывая меня с головы до ног. — Выглядишь менее ненормальным, чем обычно.

— Не позволяй глазам себя обмануть, — весело оскалился я и тут же посерьёзнел. — Но ты прав, я изменился, и это важно для будущего дела. Веришь в чудеса?

— Даже совершаю их иногда, — закивал Саня. — И?

Я попросил товарища взять в ладонь какой-нибудь небольшой предмет. Тот пожал плечами и вынул из внутреннего кармана пиджака свой телефон, на удивление старый, с монохромным экраном, чем заслужил одобрение музы, назвавшей такую бережливость хорошим знаком.

Как мы договорились прежде, стоило Александру показать мне телефон, как демоница аккуратно выдернула аппарат из пальцев мошенника и передала мне. Облик Сани вмиг растерял всё высокомерие, и теперь передо мной стоял просто напуганный молодой мужчина, неотрывно таращившийся на своё сбежавшее имущество в моей протянутой руке.

— Как ты это сделал? — почти минуту возвращая себе дар речи, выпалил Саня. Не будучи доверчивым дураком, несомненно, он мысленно перебрал все возможные варианты осуществления сего трюка и по очереди их отверг.

— Александр, — официальным тоном заговорил я, — веришь в дьявола?

— Хватит придуриваться! — огрызнулся собеседник. — Это какой-то фокус, я тебя знаю.

— А ещё ты знаешь, что я в прошлом много времени тратил на чтение оккультной литературы, чему ты сам не раз был свидетелем. Помню, ты долго смеялся надо мной, когда я имел глупость заговорить с тобой об "Учении и ритуале высшей магии" Элифаса Леви.

Саня помрачнел, забрал у меня свой телефон и потребовал нормальных объяснений. Демонстративно вздохнув, я попросил товарища отойти на шаг от машины, и когда тот нехотя подчинился, небрежным взмахом руки дал знак суккубу. Дверца автомобиля захлопнулась, и скепсис моего собеседника окончательно погиб под ударами растерянности.

— Видишь ли, Саня, — не дожидаясь, пока товарищ взорвется вихрем вопросов, начал я лекцию, — в мире есть силы, которые нельзя обнаружить эмпирически. Наука такие вещи не исследует, потому что невозможно составить фальсифицируемую теорию на их счет, и это нельзя ставить ей в вину — ученые, думаю, ещё разработают логический аппарат для изучения таких явлений. Современной науке всего четыре века, если признать Галилея создателем экспериментального метода познания, а это слишком малый срок, чтобы приготовиться к пониманию событий, происходящих, скажем, раз в несколько тысяч лет. В общем, то, что ты сейчас увидел, не является трюком, иллюзией или иным способом обмана. Я на самом деле владею некой силой, позволяющей управлять материей, хотя, честно скажу, это у меня получается очень плохо. Мой дар предназначен не для этого.

— А для чего? — понемногу приходя в себя, спросил Саня.

Я почесал затылок, раздумывая над ответом. Посмотрел на демоницу — та лишь пожала плечами.

— Да, в общем, ни для чего, — честно признался я. — Это вроде просветления в восточных религиях: ничего не меняется, когда постигаешь дзэн. Я могу делать, что хочу, а хочу я ничего не делать. И для этого нужны деньги, много денег. Поэтому я предлагаю тебе использовать моё просветление, чтобы вытрясти богатства из доверчивых болванов, желающих странного.

Теперь пришёл через Сани нервно чесать затылок и думать. Он всё ещё сомневался в том, что увидел, чего не пытался скрывать, но огонь азарта уже вспыхнул в его черепе, крошечными искрами отражаясь в снова прищуренных глазах.

— Правильно ли я понимаю, что ты, будучи подлинным просветленным, хочешь с помощью этого... дара обманывать и обворовывать людей, как будто ты шарлатан?

Я ответил утвердительно, и Саня поперхнулся смехом. Всё ещё взирая на меня с опаской, он хрюкал от сдерживаемого хохота и пытался остановиться, но нервное напряжение только усиливало желание расхохотаться. Через пару минут он кое-как успокоился и утёр набежавшие слезы белым платком.

— Знаешь, я всегда чувствовал, что с тобой произойдёт что-нибудь этакое, — с кривой улыбкой сообщил мошенник. — А можешь показать ещё что-нибудь? Скажем, подними взглядом вон тот камень...

Демоница брезгливо скривилась, но всё же поддалась моему умоляющему взгляду и сходила за покрытым отсыревшей пылью булыжником, валявшимся под оградой кладбища. От безделья муза не стала передавать его мне, а начала вращать вокруг моей головы, будто очерчивая нимб.

— Достаточно?

Притихший Саня скромно кивнул, озадаченно наблюдая за кружащим камнем. Демоница хмыкнула и бросила булыжник обратно на кладбище.

После сего представления компаньон больше не высказывал недоверия и вообще помалкивал, предпочитая слушать меня и кивать. Трепет в его глазах быстро сменился сосредоточенностью, когда речь зашла о практической стороне дела. Моя фраза, что я доверяю опыту Сани и рассчитываю возложить на него важнейшую часть будущих забот, отразилась в мимике мошенника раздувшимися ноздрями, точь-в-точь как у волка, почуявшего дичь. А когда я разъяснил, что нуждаюсь не просто в секретаре для папы или ламы, а в полноценном вожде половины, а то, возможно, и большей части организации, он вообще перестал чего-либо бояться.

Однако моя тяга к скрытности ему решительно не понравилась.

— Как же я буду убеждать людей примкнуть к нам, если нельзя будет показывать духовного лидера?

Я ворчливо ответил, что христиане же как-то пополняют свои ряды, хотя Христа уже два тысячелетия никто не видел.

— У Хаббарда получилось, и у нас получится. Ты мастерски вовлекал народ в заведомо убыточные для них проекты, справишься и с этим. Кроме того, ты вполне можешь упоминать меня, только называй по титулу, а не по имени, и всё будет прекрасно.

Саня изъявил желание услышать титул, и мне пришлось признаться, что такие детали я ещё не продумывал.

— "Максимус". К чему усложнять? — зевнула муза, заметно скучавшая в ходе беседы.

Дождь срывался всё интенсивнее, и мы перебрались в салон автомобиля. Я и Саня расположились впереди, а демоница волшебным образом, не открывая дверцы, оказалась на заднем сидении. Стук капель по крыше и лобовому стеклу несколько угнетал стремление что-либо говорить, хотелось только молчать и слушать шум воды и воздуха.

Саня не выдержал молчания и принялся оживленно вопрошать о моём ложном "даре", все расспросы сводя к способу его получения. Осознав, что с этим человеком уже использованная прежде тактика "я не вправе говорить" не сработает, мне пришлось изворачиваться, на ходу компилируя аргументы, украденные из даосизма и раннехристианского гностицизма, но получившаяся длинная и запутанная речь только всё ухудшила. Стереотипный просветлённый мудрец, согласно созданным в культуре образам, обязан уметь выражаться лаконично и просто, совмещая ёмкий слог с изяществом метафор; и мне следовало подражать данному архетипу.

Вздохнув, я предпринял вторую попытку.

— Ладно, забудь, о чем я только что говорил. Могу описать это проще. Ты знаешь, я всегда хотел жить вечно. Даже пытаясь убить себя, я не столько стремился оборвать жизнь, сколько избавиться от страданий, и поэтому, очевидно, до сих пор живу. Нужно быть безнадежным глупцом или насквозь лживым лицемером, чтобы не сознаться в желании продолжать жизнь без конца, однако согласится со мной лишь тот, кто по-настоящему жил хотя бы мгновение. Кто пережил хотя бы краткий миг торжества духа, осознания, что "чёрт подери, да я же жив", того безумного чувства, когда разум выворачивается наизнанку и, неожиданно, замечает сам себя. В таком состоянии человек чувствует себя новорожденным. Память о прошлом теряет смысл, остается только бесконечно долгое настоящее и всевозможное будущее. Это странное, многогранное чувство, когда ощущаешь себя всемогущим, когда время и логика перестают сковывать мысль, хочется переживать вечно. Я узнаю людей, ощущавших такое, с первого взгляда. Смешно, но чаще всего они кажутся равнодушными, не ценящими собственную жизнь. Либо увязая в праздности, либо, напротив, бросаясь от одного необдуманного риска к другому, эти люди словно презирают саму мысль о какой-либо "полезной" деятельности. Пережив падение в ничто, трудно и дальше притворяться, что понимаешь смысл жизни. Трудно притворяться, что понимаешь смысл слова "жизнь". Ещё труднее делать вид, будто ничего не произошло. Себя обманывать легко, но каждый все равно осознает собственную ложь.

— Представь, что ты проваливаешься в портал и оказываешься в ином мире, в теле совершенно другого человека. Все принимают тебя за него, ты обладаешь его воспоминаниями, но ты совершенно точно — не он. Это лишь приблизительная иллюстрация самоосознания. На деле это страшнее, потому что в другом мире ты будешь помнить себя прежнего, а потому иметь хоть какие-то моральные и эмоциональные ориентиры. Здесь же ты просто вдруг приходишь к выводу, что не имеешь совершенно никаких причин делать что-либо из того, чем занимался прежде; что ты ничего не знаешь ни о мире вокруг, ни о себе самом; что каждый встречный объект, сознательно или нет, умом или эмоциями, или просто в силу законов физики пытается тобой манипулировать к своей выгоде; что твои собственные мысли, чувства и эмоции — лишь набор сигналов, информация, которой можно распоряжаться как угодно; и что во всем этом нет ничего мистического.

— Только после этого можно услышать собственные желания, настоящие страсти, все время сокрытые за глупыми сомнениями и напрасными усилиями.

— Я хочу жить вечно в этой пустоте. И я буду.

Не уверен, что моя пламенная речь впечатлила мошенника, однако тот пару минут молчал, о чём-то задумавшись и глядя вдаль сквозь залитое водой лобовое стекло.

— То есть, это правда, что нужно пожертвовать привязанностями, чтобы достичь освобождения? — блеснул он познаниями восточной философии, подчерпнутыми, похоже, из какого-нибудь китайского фильма про мастеров кунг-фу.