— Э, брось! Решили ж: хоре дурь по башке гонять. Пора в дело вникать. Как товар-то сопровождать да предлагать станешь, раз сам не смыслишь, чего к чему? Во! А эт' инара-ньяо. Я за них отдал по два золотых за штуку. А барыш, коли удачно сбыть, может быть и вчетверо против того. Считать-то сообразишь? Сколько с дюжи бутылок прибытку будет?

— Не знаю, — обозлился я. — Какая разница?

— Разница? Вон она разница! — Он ткнул мне в физию шагреневым переплетом книги. — Вон она разница! — Дернул меня за ворот. — Тут все, мать твою, на этой разнице стоит! С неба, что ли, добро это упало? Считать потому что умели выгоду свою.

— Батя...

— А прибытку восемь дюжин без полушки! — гаркнул он.

— Почему без полушки? — спросил я зачем-то.

— Потому что въездная пошлина, балда!

Рассердить моего родителя не составляло особого труда. Я был раздосадован заблаговременно. Слово за слово. Я заявил, что жениться не стану.

Батя выдержал паузу, посверлил меня взором и спросил холодно:

— Это почему же, любопытно знать?

— А потому что нечего за меня решать, — отчеканил я. — Я взрослый мужик, а ты меня тычешь, как кутенка. Сам уж как-нибудь разберусь.

— Эка! — батя обернулся к дяде Киту. — Ты погляди на этого фигляра! Сам он, значица. Мне-то уж не надо тут вкручивать. Хоть бы раз себе признался, что пустышка покудова. Трепло бездельное.

Дядька, почуяв неладное, примирительно загудел:

— Ний, отцепись от парня. Чего ты давишь на него? Пооботрется, тама видно будет...

— Не встревай, — бросил батя и, наклонившись ко мне, сказал очень тихо: — А чтобы чего-то из себя изображать, надыть сперва доказать, чего стоишь.

И надо бы это проглотить, как всегда, но...

— Я себе цену знаю, — прорычал я, двигая челюстью.

— Трепаться ты, мил друг, больно горазд. А как до дела дойдет, так и выходит — один пшик.

— Это откуда же ты сделал подобные выводы? — прошипел я, багровея.

— Откудова? — батя поднялся, хлопнув обеими ладонями о столешницу. — Тебя обязательно ткнуть надо, сучонок упертый? М-м-м... Анно!

Рокотом прокатилось по дому эхо. Вбежала обеспокоенная кухарка.

— Чего разорался-то? Малого напужаешь!

— Нукося, приведи сюда девку новенькую.

Опа! Ну вот и вляпалась муха в замазку...

Тетка Анно приволокла упирающуюся Ёттаре, а сама застыла в дверях на страже. Батя взял девчонку за подбородок и проницательно вгляделся в ее заносчивую мордаху.

— Ну, как живешь? — спросил он на ломаном тирийском. — Как молодой хозяин?

— Хозяин? Х-ха! — она только фыркнула.

Не знаю, как должна вести себя укрощенная рабыня, но уверен, уж точно не так.

— Ага, — подытожил батя. — Давай-ка ты, Анно, приставляй девку к работе какой полезной, неча ей зря болтаться. А то наша детка не доросла еще с такими игрушками управляться.

Ёттаре чуть ли не хихикала. Дядя сердито ворчал:

— Ну, чего вот ты, ей-богу!

А батя, уже совершенно спокойный, методично разбирал меня по костям:

— Что цену себе знать, а главное, место свое — эт' ты верно. Только вот твое, мил друг, место не в головах. Потому не умеешь ты людей под себя обминать. Не хозяин ты, раз не слухаются тебя. И потому еще, что в делах у тя — бардак. Все играешься: в книжечки, в кулаками помахать. У тя свадьба на носу — а ты к родителям невесты сходил, подарки запас, уготовил чего? Нет, все батя обеспечит. Тебе со дня на день уезжать, а ты и спросить не удосужился, как подорожные выправлять, как цену выставлять, где чего. Лаао с дядькой твоим пусть заботятся. Дела свои ты закончил? Знакомых обошел, попрощался? Документ себе выправил? Нет. Чего морочиться, когда батя все готовое принесет да подаст.

— Отец...

— Не перебивай. Ты, мил мой, как сало в масле катаешься, уж все тебе возможности дадены, а и готового взять не умеешь. Потому не привык ты усилий прилагать. А вот... взять хоть дружка твоего, чешуйного мастера. Это ведь не ты его притащил, а он за тобой увязался. Только в город пришел, а уж вон как тепло устроился: и работа, и кров. И дядьке твоему Уну, опять же, удачно показался. Щас Уну его под крыло возьмет — совсем хорошо. То и ладно, и давай ему Бог. Но ведь из ничего, срань да рвань — а глядишь, еще и священником когда станет, большим человеком. Потому как с головой. И с характером. А ты вона и с девкой-рабой совладать не могёшь.

"Не смей, не смей оправдываться", — твердил я себе, как заведенный, но язык уже лепил:

— Да как я с ней управляться-то должен? Что мне, бить ее, что ли, прикажешь?

— Вона как мы запели: а че, батька, делать? Ну, так и слушал бы путем, чего говорят, раз своей башки нет.

— Да с ней сам черт не сладит, — мямлил я, ненавидя себя лютейше.

— Ты по себе-то весь народ не ровняй, — размазал батя. — Хошь, на спор, она мне через два дня руки целовать будет?

— Н-не.

— А че, я спориться люблю, — он хапнул Ёттаре за загривье и притянул поближе. — Хотишь, э?

Я закрыл глаза и заставил себя дышать медленно и ровно.

— Не надо, отец. Я понял.

— Понял он, итить!

Склонив голову, я пересек библиотеку строевым шагом, но дальше уж летел, не помня себя.

Во дворе работники кололи дрова. Я чувствовал, как дрожат губы, как мелко трясутся руки, но все же сказал: "Дай!" и отобрал у одного из них колун. Примерился к первой чурке, ясно видя на ней батину ухмылку. "А как до дела дойдет — один пшик..." Вдарил. Ухмылка разлетелась. Я скинул рубаху и поставил следующую.

Летели щепки. При каждом ударе сипло брякали друг о друга гривны.

— Ишь-ка, упражняется!

— Лихо тяпает, силё-он!

Я развернулся всем корпусом и неожиданно для себя рявкнул батиным баском:

— Чего вытаращились, убогие? Заняться нечем? За работу!

Парни разом прянули, разбежались. Я махал топором, как маятник. Внутри клокотало. Никогда, никогда меня так не...

Потом дрова вдруг кончились, а я стоял над колодой и все никак не мог выпустить топор из негнущихся пальцев. Пот лил ручьями. Дико ныла поясница.

— Тау, ты чего? — спросил плотник Ена.

Тау. Не хозяин.

Я бросил топор и сказал гробовым голосом:

— Ложите у амбара. В два ряда. Закончите — пойдете на ужин. Всё.

Я натянул рубаху и, как был, босиком, весь в трухе, вышел на улицу.

Солнце еще вовсю палило. Камни мостовой превратились в сковородку. Густой воздух колебался, точно прозрачный дым над костром. Я шел, как лунатик, никого не замечая. Я вышел на пирс, сбросил шмотье, наплевав на приличия, и кинулся в море. Я плавал, не чувствуя распухших рук, загребая ими, как веслами. Плавал, пока не начал захлебываться. Волны теребили меня, перекидывая друг другу, и оттащили довольно далеко от берега. Из последних сил я выбрался на покатый обломок скалы, и тут же отрубился.

Когда я открыл глаза, было темно. Болели ребра. Пальцы были, как чужие. Я сел и долго не мог сообразить, в какой стороне пристань. Потом бултыхнулся и поплыл скорее наудачу, чем на едва различимый шум. Как ни странно, я выбрался там же, где заходил.

Рубаха пропала, но штаны были такие потрепанные и грязные, что добрые люди оставили мне их. Не найдя в себе сил двигаться дальше, я опустился на гальку и долго смотрел на воду. Взошла луна. Ее свет серебряной бритвой четко отсекал море от неба и дальше поровну рассеивался в каждой стихии. Черными силуэтами выделялись знакомые с детства камни. У каждого было свое прозвище: вот Большая и Малая Черепашки, вот Замок, вот Тещины Зубки. Я их больше не увижу, сказал я себе. Я не хочу здесь больше оставаться.

Поднялся и побрел домой.

Когда на углу Веселой на меня вылетел Шепелявый собственной персоной, меня это не удивило и не испугало. Мне было все равно. Прихвостень ныне покойного бандита тупо похлопал глазами, что-то буркнул и полез в сапог за ножом. Я, не глядя, шибанул его пяткой, несколько раз пнул скорчившееся тело и двинул прочь.

Откуда-то сверху скользнула бесшумная тень, муркнула одобрительно:

— Ахха!

Кошка. Почему-то она не сочла нужным вмешиваться (как и спасти мою одежку).

Я брел по знакомым уютным улочкам, словно по чужому городу. У меня больше нет друзей в Чаше. Да и не было никогда. Друзья не поверили бы так легко дурацкой клевете, всей этой чертовщине.

У меня здесь нет никого. Я уеду. Далеко. Все это забудется, как ночной кошмар. Я стану другим.

Веруанец

Не к Ним ли взывал я, не стоящий блага существования? Не Их ли молил даровать мне возможность искупить вину свою или — уйти?

Велика милость Вышних. Разум же человеческий слаб и конечен. Не постичь Их промысла. В прах был раскатан, умер, утратил светоч. Как смел я мечтать о прощении?

Но как мог быть столь слеп? Долгие годы потратил я в бесплодных сожаленьях. Не видел, что Путь все еще под ногами моими. Не верил. За то потерял треть жизни, лишь предаваясь печали.

Теперь же дух мой ликует! Безгранична Их милость! И вина моя была много меньше, чем мнил себе. Теперь знаю: искупление принято, я прощен, причем прощен уже давно...

Я не ничто. Я Тану Арсуан, сын своей родины, уцелевший не случаем, но волею вышней. В глазах Их я был и остаюсь Воин, слуга Раов. Я не свернул с Пути, я лишь чуть оступился, лишь неверно понял предназначенье свое, но даже само заблуждение это — тоже было частью Пути.

Что ж, теперь я вправе вопросить у Камня.

Тогда, давно, я умер. Остались где-то вдова, дочь и сын. Живы ли, ведь Веруан пал?

Нет, они ушли.

Приняли ли они смерть достойно?

Да.

Встретимся ли мы в череде грядущих жизней?

Возможно.

Правда ли, что Наследник, а ныне Первый Лорд — уцелел?

Да, он странствует в изгнании.

Жив ли еще кто-то из подданных Первого Лорда?

Все, кто остались верны долгу, пали в последней битве.

Суждено ли Веруану возродиться вновь?

Нет.

Всё ли мы, сыны Веруана, сделали, как должно?

Нет, еще не все.

Ну конечно! Для того и остался последний из Иннууту.

Он — завершит?

Возможно.

Всё ли я, недостойный, выполнил из предначертанного Вышними?

Да. Ты сможешь уйти. Скоро.

Ну, вот и все. Теперь, с открытым взором, я вижу всю нить Пути своего — столь извилистую, но и столь прямую одновременно. Сколько Знаков было явлено мне! Но и то, что я неверно истолковал их, и все ошибки, которые совершил — которые считал ошибками — все было частью замысла Их.

Тот проклятый скиталец, чужак, ставший веруанцем по духу... Я знал одного такого. Еще подростком, приехав на церемонию Инициации, я встретил у Камня оборванного старика-нищего. Он горько рыдал. Я хотел спросить, не могу ли хоть чем-то помочь. А он... попятился в ужасе и закричал: "Прочь! Беги от меня прочь, дитя, ибо проклят я!" Тут подошел Посвященный в желтых одеждах и отвел меня в сторону. Я спросил, в чем вина того несчастного. И Посвященный ответил: "Сила его Проклятия столь велика, что человек этот, даже будучи добр сердцем и исполнен благих помыслов, умудрился обратить священное знание во зло; он, пусть невольно, проторил путь демону, и скоро из-за содеянного им начнется страшная война..."

Не удивлюсь, я даже почти убежден, что это его Ученик ныне помог мне отринуть последние сомнения и узреть Путь мой. Видел ли тот бедный скиталец, какая могучая, вышняя сущность сокрыта в его Ученике, аки в сосуде? Вряд ли. Проклятому никогда не раскрыть духовных очей своих, ибо обречены быть лишь слепым орудием в руках судьбы — орудием для дел дурных и пагубных...

Я же теперь прозрел, и вижу истинную суть всех явленных прежде Знаков.

Не юношеская причуда, не пустое желание соригинальничать толкнуло меня некогда выбрать герский в качестве дополнительного языка для изучения. Это казалось бесполезным, очевидной глупостью, но мой покойный отец был так добр, что все же приискал для меня одного рийца, который немного владел герским. Тот риец дивился тоже: зачем, вы же не торгуете с Герией, не ездите туда никогда?.. Я и сам не знал. Просто блажь. Но нет...

Не злой рок понудил меня отлучиться как раз в тот момент, когда враги напали на дом господина моего и убили его, и семью, и всех слуг его, а меж них, полагаю, и моих родных. И не по слабости промедлил я пресечь себе горло и тем угодил живым в плен...

Не случай толкнул меня заговорить на рынке с герским купцом. Зачем? Что проку? Я был никем, рабом, грязью. Не-человеком. Опозоренный, отравленный стыдом и горем. Меня продавали, как бойцовое мясо для последней забавы врагов, и я мечтал лишь о скорой смерти... Но так было суждено. Чтобы торговец тот купил меня, увез в свой варварский край и приставил воспитывать своего сына...

И я исполнял, что приказано. Бездумно. Столько лет... Но, видно, промысел Их был и в том, чтобы я оставался в неведении до последнего.

Тау Бесогон

В зале еще не гасили свет. За столом сидели батя, дядя Киту, их компаньон Лаао Тойерун, наш управляющий, еще какие-то люди. Заканчивали ужин. Батя был спокоен, но суров:

— О, явилось наше чучело! Перебесился, я чай? Все?

— Да, отец.

— Ладныть, забыли, — он отмахнулся устало. — Я уж не серчаю на тебя, дурака. Сам по молодости выкрутасничал. Но чтоб разговоров таких больше не заводил. Понял?

— Да, отец. Я приношу свои извинения.

— А, пустое! Садись. Разговор у нас тут серьезный, о делах. Слыхал, чего Лаао говорит? На склад наш напали.

— Да, — подтвердил мастер Лаао. — Взломали в наглую замки посредь бела дня. Ущерб составляет порядка двух сотен золотых. Стража пока ищет, но...

— Найдут они их, как же, — фыркнул батя. — Правду Уну говорил: про бесовщину это так, заодно раздули; какая-то дрянь взялась под нас копать. Не нравится, что дело свое расширяем...

Я слушал вполуха и думал свое: ну надо же было оказаться таким простаком! Я-то разнежился, вообразил, будто родитель решил мне приятное сделать. А это была банальная проверка на вшивость...

— Ну, чего сидишь дуешься? — прервал мои самотерзания дядя Киту. — Эй там! Принесите парню похавать!

Вплыла тетка Анно с дымящейся тарелкой, огладила меня по голому плечу:

— Кушай, родненький. Ох, да чего ж ты телешом опять... Ты уж не расстраивайся, че с него возьмешь? На то его родительская воля. Да только зря он это... кровиночку свою...

— Отстань, — буркнул я.

От этих нежностей было только хуже. Кухарка повздыхала и канула. Разговор тек дальше, пестря цифрами и какими-то тонкостями торгового дела, которые значили для меня ровным счетом — ноль. Не мое это. Даже если бы очень старался. Меж тем взгляды присутствующих время от времени останавливались на моей унылой персоне. Я знал, что это — чушь, но все равно не мог отделаться от ощущения, что они — все — знают о моем позоре. О том, как я попался в батину ловушку, как вознамерился было бунтовать, но тут же и удрал, поджавши хвост... Внутри таяло что-то жгучее. Капало, прожигая во мне дыры.