Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Руди расплылся в широкой улыбке.

— Теодор, ты помнишь? Поедем, конечно!

Михайла подвернулся сразу же, за дверью. Ему Руди и выдал указания.

Приготовить все для посиделок на берегу. Вина взять, покушать чего, для сугрева что понадобится... может, полость медвежью, может, еще чего.

Михайла поклонился — и принялся за дело.

Поздней ночью мужчины сидели на берегу реки Ладоги, там, где она делала крутой поворот. Рыбаки то место не любили, омуты, да и коряги, зацепится крючок — не вытащить. Только попрощаться. Про сеть уж и говорить не стоит.*

*— Примечание по р. Ладога — автор в курсе, что в Ладожское озеро впадают Свирь, Вуокса, Волхов, Сясь, Назия, Морье. Вытекает Нева. Но в нашем чуточку альтернативном мире из Ладожского озера и вытекает река Ладога, на ней и стоит столица. Прим. авт.

Фёдор о рыбе не думал. Просто сидел, потягивал из кубка горячее вино с пряностями, смотрел на небо, на реку...

Не гневался, не думал ни о чем. Пребывал в расслабленном состоянии, таком редком, таком беспечальном... Устя? Да, ему хочется к ней. И чтобы она обняла, и по волосам погладила, и... просто это — его. Его река, его светлое течение. Его Устинья...

Смотрел на воду и Михайла.

Мысли его были похожи на темный глубокий омут.

Ждал он. По сторонам оглядывался, ждал... невелика приспособа, скоморохи и не такое используют, чтобы сработало оно в нужное время... пора уж?

Михайла лично все навострил, проверил... но мало ли, что отказать может? Что подвести?

Ан нет! Сработала его выдумка. Грохнул выстрел пищальный... неприцельный он, да кто ж там разберет? В темноте-то? В ночи? И Михайла кинулся вперед, сбил Фёдора под обрыв, сам улетел вместе с ним, чудом оба в реку не свалились...

Закричала почти человеческим криком раненая лошадь. Этого не планировал Михайла, но так и лучше даже. Эхом отозвался Руди. Таким... неприлично-бранным эхом.

Фёдор дернулся, но Михайла его не пустил.

— А ну, лежи!

Царевич так опешил, что даже и не огрызнулся. А Михайла приподнялся на локтях.

— Огонь затушите, недоумки! А ты лежи!

Тут Фёдор уже и опомнился.

— Ты как со мной разговариваешь, шпынь?!

— Думаешь, в тебе надо с почтением дырок понаделать? — Михайла не церемонился. Тут уж и до Фёдора дошло.

— Это ж...

— В тебя стреляли. А как огонь затушат, так мы и вылезти сможем, видно нас не будет.

— Прости.

Михайла чуть в речку второй раз не рухнул.

От царевича?

Да такое?

Хорошо подействовало, иначе и не скажешь!

— Ты, царевич, живи им всем назло. А я уж тебе послужу, коли не дал ты меня по ложному навету запороть...

Конечно, все было не так. И даже не лежало рядом. Но Фёдор тут же поверил, что Михайла ему благодарен по гроб жизни. И служить будет, вернее пса. А почему нет?

— Служи верно. А за мной награда не задержится.

С обрыва высунулась голова Руди.

— Мин жель, можно вылезать. Костер потушен.

Посидеть на берегу не удалось. Вернулись в город, да и пошло следствие. Но где ж там стрелка найти?

Утек, тать проклятый, разве что пулю на память оставил. В лошади.

Не кинься Михайла на Фёдора, была б такая же дырка в царевиче. Повезло.

А поздно ночью прошел Михайла, пищаль он легко нашел, снял веревки, убрал приспособу свою, да и закопал все под деревом. Больше всего он за кремень и огниво боялся, не отсырело бы, проверил... и ведь получилось! В нужный момент грохнуло!

А Федька теперь боится, и его еще больше ценит! И не заподозрят Михайлу-то!

Красота!

* * *

— Да ты в своем ли уме, сын? Где я, а где царицын родственник?

— Батюшка, так и сказал, сегодня припожалует.

— Ох, грехи наши тяжкие...

И завертелась карусель.

Подворье вскипело и взбурлило. Все мылось, чистилось, относилось на место, чтобы не попало под ноги дорогому гостю... боярыня едва не взвыла. Хорошо еще, Устя помогла. Сестру попросила заняться нарядами, не в залатанной же телогрейке дорогого гостя встречать, пусть Аксинья им сарафаны подберет, да уборы драгоценные. Сама отправилась на кухню, надзирать за готовкой, да и за уборкой в доме, а боярыне двор остался.

Боярин тоже готовился. Сидел, обсуждал с сыном, для чего они Раенскому понадобились. Так хорошо думали, что Илья едва спать уполз, а боярин в нужник отправился, где и проблевался хорошенько всем выпитым вином. А потом в спальне прикорнул, хоть ненадолго.

Повезло — боярин Раенский приехал только к обеду. Все успели.

* * *

— Это и есть тот самый Михайла Ижорский?

Царица Любава Никодимовна была хороша даже сейчас. Высокая, статная, особенно карие глаза крупные, яркие, брови черные, лицо гордое, властное. Волос под белым покрывалом не видно, но в молодости, надо полагать, была она неотразима.

Михайла тут же кинулся на колени и облобызал ее руку.

— Я, матушка-государыня.

Ручку не отняли, даже по щеке потрепать соизволили.

— Хорошо. Я тебе за сына благодарна. Только сам знаешь, не у меня нынче власть. Но Бориса попрошу тебя наградить. Чего ты хочешь?

— Я уже сказал, чего хочу. Служить Фёдору Иоанновичу. И дальше послужу, коли на то божья воля будет.

Любава Никодимовна благосклонно кивнула.

— Хорошо же. При сыне моем будешь. Как успел ты стрелка упредить?

Тут Михайле скрывать было нечего.

— Я, государыня, к лошадям отошел. Там темно, глаза хорошо вдаль видеть стали. Смотрю через реку, думаю — красота. А там, на другом берегу, зашевелилось что-то над обрывом. Чую, не с добра там человек появился. Ну я и кинулся на Фёдора Иоанновича, яд вспомнил...

Конечно, все было не совсем так. Но к чему царице ненужные подробности?

Она и не заинтересовалась. Покивала благодарно, по щеке еще раз Михайлу потрепала.

— Я тебя отблагодарю.

И ушла к сыну.

Михайла еще на много вопросов отвечал, но подозревать его никто не подозревал. А вот сам он думал. Серьезно и неприятно ворочались мысли, словно шершавые камни...

Фёдору эта мысль с поездкой пришла в голову просто так. В одну минуту.

Никто не успел бы упредить убийцу. Никто не предугадал бы.

Значит — его ждали?

Или за ним следили?

И кому это нужно? Если так подумать, Фёдор — он же бесполезен и безобиден. Или его просто хотят убрать, потому что начались разговоры о свадьбе?

Кому-то не нужен женатый Фёдор?

Кому-то не нужен женатый наследник царя?

Кому-то нужна Устинья?

Последний вариант Михайла тоже рассматривал. Но пока, вроде, официального сватовства не было. Так что...

Нет, вряд ли это из-за Усти. А вот остальное...

Ладно, поживем — пожуем. А там и сыты будем.

* * *

Больная голова — это и плохое настроение. А когда на все это наслаиваются еще и важные гости...

Вот он, боярин Раенский, въезжает во двор, ровно сам царь. Свита у него, все в золоте, все на рыжих конях, в масть подобранных, сам боярин тоже в богатой шубе, золотом расшитой. Умен Платон Митрофанович, да есть у него одна слабость. Любит он все яркое, броское, вызолоченное, расшитое...

Любит!

Хоть и посмеиваются над ним за такие склонности, а помалкивают. Боярин еще и злопамятен, и спустя двадцать лет тебе обиду припомнит.

Алексей Иванович боярина встретил честь по чести. Проявил уважение, даже поклонился. Хоть и бояре они оба, вровень, а все ж... надобно.

— Добро пожаловать, гость дорогой. Откушай, чего Бог послал...

— А и откушаю, — согласился боярин. — Подобру ли, поздорову?

— Благодарствую, боярин. Вроде тихо все...

— Как жена? Как дочери?

— Эмммм, — замялся Алексей Иванович, который начал понимать, куда дело идет. И вывернулся. — Я сейчас стол прикажу накрыть, да пусть посидят с нами, когда не против ты, боярин.

Платон Митрофанович расплылся в улыбке, подтверждая предположения хозяина.

— Рад буду, Алексей Иванович. Ну, веди, показывай, цветы твои необыкновенные. Чай, наши-то боярышни краше заморских. Бывал я в той Франконии, так, не поверишь, на врага без страха ходил, а там с визгом позорным бежал.

— Не поверю, боярин. Что ж такое случилось?

— Так принято у них прически на головах наворачивать. Такие, вроде башен. И мукой их посыпают, для красоты. Надобно, чтобы волосы белые были.

— Как у старух, что ли?

— А у них мода такая. Но это-то что! Начал я с одной дамой там любезничать, хороша, чертовка. А у нее из прически — мышь выглядывает!

— Ох, мама родная!

— Я так с визгом и отскочил. Думаю, кто ее знает, что еще и откуда вылезет! А потом-то мне как есть объяснили. В баню они не ходят, тело тряпками уксусными протирают, а голову и вообще не моют. Только спицей особой чешут, когда сильно чешется. Вот, в прическах мыши и заводятся.

— Дикие люди!

— Как есть — дикие! То ли дело наши красавицы! И румяны, и полнотелы, и мыши из них не выбегают...

— И то верно, боярин.

— Платоном зови, чего нам между собой чваниться?

— Да и ровесники мы... меня Лексеем обычно кликали.

Бояре переглянулись.

Платон Митрофанович давал понять, что пришел, как друг. Алексей Иванович это понял, и тоже сделал шаг вперед.

А вот и обеденная зала. И три красавицы... ох, а ведь и правда — красавицы! Глаз не отвести!

— И таких-то царевен ты, боярин, у себя прячешь? Да в том же Лемберге к ним бы короли сватались! Дрались бы за право ручку поцеловать! Королевны! Лебеди, жар-птицы сказочные!

Боярин Заболоцкий с приязнью поглядел на жену.

Хорошо хоть — успела. И переодеться, и наряды нашла, и улыбается, вот... а ведь и правда — хороша! Глаза у нее ясные, серые, почти голубые. Светлые-светлые. И лицо совсем молодое, и фигура статная, почти девичья. Отвык он от супруги-то!

Пригляделся, привык. Она то с одними хлопотами, то с другими, а ведь красавица! До сей поры красавица, куда там дворовым девкам! Статная, с улыбкой, Платону Митрофановичу кубок подает, как по обычаю следует.

— Откушай, боярин.

Боярин глоток сделал — и все выпил.

— Ох и мудра ж у тебя супруга, Лексей Иваныч.

— За то и выбрал, Платон Митрофаныч, за то и люблю ее...

И на супругу поглядеть. Мол, что такое-то?

Супруга покраснела, а мужу на ухо и шепчет.

— Положено вина наливать, так я не стала. Вам еще о важных делах говорить, я кваску плеснула.

Умничка.

* * *

Платон Митрофанович сидел за столом, и боярышень разглядывал. Ну, какая тут Федьке полюбилась? Говорил, старшая. Устинья.

Вот, сидит, по левую руку от отца.

Младшая рядом с ней. И сразу видно, кто тут умнее.

Старшая смотрит спокойно, голову держит ровно, молчит, правда, но видно, это не от застенчивости или глупости. Просто молчит. Не желает привлекать к себе лишнего внимания, вот и все.

А младшая уже и ложку уронила, и кусок рыбы, и гречкой обсыпалась, ойкнула, покраснела, получила злобный взгляд от отца, замерла, ровно статуй грекский...

И если их сравнивать, младшая — как половинка старшей. Вдвое хуже. Когда б Платону выбирать, он бы тоже старшую предпочел. А вот для племянника...

Тут и не знаешь, что лучше, что хуже.

Фёдор сам ума невеликого, а вот какая жена ему нужна? Когда она умная будет да хваткая, потерпит ли она царицу Любаву? А то ведь будет Феденька, как меж двух берез болтаться, одна в одну сторону тянет, вторая в другую. Умные бабы — они такие, не всегда промеж собой договорятся.

Вторая девка — та попроще. Ей управлять легко будет, она будет в тереме сидеть, да и лишнего слова не вымолвит. Но Фёдору нравится не она. Да она и похуже.

Платон Митрофанович, как настоящий мужчина, таких мелочей, как цвет волос — глаз — платья, украшения — подвески — кольца не разбирал, потому и вывод делал обобщенный. Старшая краше. Младшая так себе. Фёдор просил поговорить о старшей.

Платон и поговорит.

Сначала с боярином, потом с боярышней, хотя бы и в присутствии ее отца. Посмотрим, что ты за птица такая, боярышня Устинья.

* * *

Прошлась царица Любава по горнице, глазами сверкнула гневно. Женщина, перед которой она расхаживала, на царицу без интереса смотрела.

Ходит тут она себе и ходит... сидела, в окно смотрела.

Надоело Любаве гнев показывать, сорвалась она.

— Ты чего сидишь, молчишь?

— А ты ни о чем и не спрашивала.

— Кому это надобно!? Кто Федьку погубить хочет?!

— Да кому он нужен-то, покамест не женат?

— Я бы о Борьке подумала, но там... не допустил бы Борька двух осечек, глупо это!

Женщина плечами пожала.

Глупо — так глупо, ей ли спорить?

— Ладно, — остановилась Любава. — Есть такая боярышня Заболоцкая на Ладоге. Устинья. Надобно мне, чтобы ты на нее посмотрела.

— На ней Федьку оженишь?

— Не хотелось бы, а только понравилась она сыну, может, и нам подойдет? Я на нее глядела, ну так много ли я увижу?

— Погляжу, как можно скорее. А ты бы и обо мне подумала, Любава. Когда Федька женится...

— Помню я! Женится, и через год — полтора, и ты можешь...

— Вот и ладно. Пора мне уж, возраст не девичий, и муж намекает все чаще...

— Ой, да муж твой! Тряпка несчастная, подкаблучник...

— А то мое дело. И мой муж.

— Ну, прости, — отступила Любава. — Нам ли ссориться... как женится Феденька, так вскорости и тебе петлю скинуть можно будет, чуть-чуть осталось.

Женщина посмотрела на царицу. А глаза у нее зеленые, ровно ядом полны...

— Договорились.

И ровно чешуя змеиная в траве прошуршала. С-сговорилис-сь...

* * *

После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину, сидели там, попивали хмельной мед, потихоньку. Не так, чтобы допьяна, а просто — маленькими глотками, разговеться.

— Хорошо у тебя готовят, боярин.

— Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да....

— И дочки у тебя хороши, боярин. Ты же понял, что не просто так я приехал?

— Понял, Платон.

— Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.

— Племяшу... как зовут его? — Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно... род богатый, род сейчас при царице, при власти — понятно же, надобно дочку замуж выдавать, когда приданого много не запросят.

— Царевич Фёдор Иоаннович.

Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла... не ждал он, что так-то, да сразу.

— К... ка... а...? Ак?

Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся.

— Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку, рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.

Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.

Знал он, конечно, про этот случай, но не думал, что и правда все так обернется, бабы ж! Где преувеличат, где еще чего!

Ну, Устя, ну, девка... огонь!

— К Рождеству отбор назначим, а на Красную Горку и свадьбу сыграть можно будет.

— П-платон М-Митрофаныч... я эт-то...

— Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете? Не сговаривал ты дочку?

Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.