Максимовна и гуманоиды

Максимовна, так же как и ее жених Коля Кнусс, собрала своих подруг на такой же девичник. Правда, многие ее бывшие подруги в этот вечер не пришли. Возраст давал о себе знать, да и та зависть, разгоревшаяся в груди каждой после омоложения Балалайкиной, навсегда развела бывших подруг по разные стороны понимания. Лишь Семеновна, да Канониха со своим бальзамом пришли в гости к накрытому Максимовной столу. Это были самые верные ее подруги, с которыми она не только в девках бегала по посиделкам, но и бежала из немецкого вагона, который в те далекие годы увозил их в Германию на рабские работы. Поставив на стол большой пузатый самовар, Максимовна суетилась около печи, подавая свои подругам всевозможные кушанья.

— Ты мне во что скажи, Машка, ти рада ты, что выходишь замуж за молодого мальца!? — спросила Канониха, наливая себе чай из самовара.

— А ня вошь! Таперь она молода, собой хороша, да и вон глянь, на своем гробу какие нам пироги напякла! Объедение! — сказала Семеновна, откусывая сочную ватрушку.

— Ти правда, Максимовна, что ты свой гроб спалила? — спросила Канониха.

— А на что таперь он мне!? До моей смерти он ссохнет на чердаке, да швед его поточить в пыль, — ответила Максимовна. — А подарить тебе, Танька, как-то у меня рука не поднялась! Дурная примета! Вот и спалила, да ватрушек и пирогов, вам девки, напекла!

— Спалить кожный дурак может, ты, Машка, дурра, я бы сама у тебя купила етый гроб. Чай, покойный Мирон ещо строгал? Ладный был мастер! И шкаф, и тебе гроб, и самопрялку мог зробить. Таких мастеров сейчас нет! — сказала Канониха, глубоко вздохнув. — Ну что, ти скоро уже там!?

Максимовна глянула на часы и сказала:

— Не, ечто минут пять!

— Во жись пошла, не то что раньше! Раньше пей скоки твоей душе угодно. Я бывало на дню по двадцать бутылок своего бальзаму продавала, да и гнала по столько же! А сейчас сиди, жди, когда енти гуманоиды свою гадкую аппаратуру выключать. Уже бы скорее валили к сабе домой! — со вздохом сказала Канониха.

— Ты, Танька, только о своем пойле заботишьси! Усих мужуков в деревне споила, никто тебе робить не хочет. А гуманоид прилетел, так той хоть порядок навел. Он, гля, даже Колька Шумахер сабе машину купил и гусей десяток завел.

— Так воны те алкаши уси машины поскупали. Только все какие-то розвальни! Таперь смело можно называть ту улицу "Улица разбитых Москвичей".

— Это что, как у том сериале "Улицы разбитых фонарей"?

— Во-во! Улицы разбитых Москвичей! — ответила Канониха и открыла бутылочку своего бальзама. — Ну-ка, Машка, гля, на часы, може уже пора!?

Максимовна глянула на ходики, которые уже полвека исправно отсчитывали время, и сказала:

— Давай, наливай, кукушка вон уже калитку свою открыла, ща орать будет!

Калитка на часах действительно приоткрылась, и оттуда показался клюв деревянной птицы. В точно установленное время дверка, хлопнув, открылась полностью, и деревянная кукушка, выскочив из нее, заорала, словно резаная свинья. Бабы, сидящие за столом, даже вздрогнули и переглянулись между собой.

— Чтось там сломалось, уже третий год так ореть, — сказала Максимовна. — Хотела выбросить, а жалко, привыкла уже!

— Ту, я бы со страху померла, — сказала Танька Земляникина.

Она, с опаской поглядывая на часы, налила в рюмочки свой бальзам и, вытерев каплю, образовавшуюся на горлышке бутылки, промокнула ее пальцем и облизала.

— Эх, бабы, вкуснатиша неописуемая! Давай за нас, за баб и нашу вторую молодость! — сказала она и подняла свою рюмку.

Бабы выпили Канонихин бальзам и, крякнув, закусили моченой капустой с клюквой и тмином...

— Эх, хорошо пошло! — хором сказали мужики, выпив по стакану водки, словно по сигналу зеленой ракеты.

В ту минуту в Убогом все от мала и до велика также подняли свои стаканы. Ведь еще загодя на сельпо висело объявление, и все знали об этом торжественном дне всенародного гулянья.

Объявление.

В честь помолвки Коли Кнусса и Марии Максимовны Балалайкиной, а также в ознаменовании праздника Великой Победы, в деревнях Убогое, Худолеевка и Малые Бобры с 21 и до 23 часов будет снят противоалкогольный карантин.

С праздником вас дорогие земляки!!!

Никому не хотелось упускать того момента, когда водка, постоянно воняющая кошачьим дерьмом, как по велению волшебной палочки Гарри Поттера вдруг станет пригодной для употребления. Деревенские почти за полгода, как инопланетяне поставили противоалкогольный детектор, уже привыкли к своему безалкогольному образу жизни и эти минуты снятой ими блокады каждый старался использовать в свое удовольствие и по полному максимуму. Уже через полчаса, как был отключен детектор, улицы деревни стали заполняться звуками музыки и пением подвыпившего населения.

Через открытые окна деревенских хат на улицу неслось: — "Эй, мороз, мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня — я — я — я!!!" На другой улице пели про гарных украинских хлопцев, которые должны запрячь коней.

Вот тут-то гуманоиды и поняли, что земная водка способствует единению нации ради созидания и этот процесс невозможно остановить никакими противоалкогольными детекторами и радарами. Уже через час в деревенском клубе стал собираться народ. Разогретые спиртным в честь помолвки Коли Кнусса и Марии Балалайкиной, а также в честь святого праздника Великой Победы, жители Убогого жаждали танцев и развлечений.

Музыка грянула и из колонок еще доперестроечного времени на волю вырвались звуки, напоминающие кошачьи концерты в период марта. Сейчас мало кого из убоговских заботило, что там пело. Звуки музыки, словно допинг подхлестывали деревенских и они, кто во что был горазд кинулись танцевать.

— Вы, Хао, лучше посидите дома, — сказал Коля Кнусс, предупреждая инопланетных гостей о возможных эксцессах с местным населением. Коля знал, что многие жители Убогого никогда не простят гуманоидам их вторжение в национальный процесс употребления алкоголя и постараются взять реванш, втянув их в кровопролитную драку.

Хао выслушал Колю, махнул своей головой, но втянутый во всеобщее и всенародное ликование решил со своими друзьями посетить "храм культуры" местного колхоза.

— Ты бы, Санечка, сходил в клуб, там седни точно гуманоидов будут бить, чай праздник Победы! А ты власть и должон защищать наших гостей! Кабы не они, так никто в России не знал, что есть такой майор милиции Бухарцев, у которого машина по орбите вокруг земли летаеть! — сказала жена майору Бу-Бу.

— Да, горячий должон, бу, быть седни вечерок! Пистоль свой возьму, бу, так, на всякий случай! Вещует мне сердце, бу, что наши точно войной, бу пойдут на этих лягушат, — сказал участковый и, одев фуражку, вышел на улицу.

Теплый майский вечерний ветерок приятно ласкал чуб майора, торчащий из-под фуражки и, закурив, Бу-Бу не спеша размеренным шагом направился к деревенскому клубу. Время, определенное гостями на прием спиртных напитков колхозниками неумолимо двигалось к своему концу и вот тогда, когда вся водка в один момент превратится в кошачье дерьмо, вот тогда и случится то, за что опасался майор.

Как всегда кузнец Прохор ввалился в "храм культуры" изрядно "приняв на грудь", он из всех деревенских был самым заводным и почти всегда его появление в культурных местах заканчивалось дракой. Сегодня был день особый. В этот день Великой Победы он, как внук фронтовика и героя войны, непременно должен был рассчитаться с непрошеными гостями, которые испортили ему всю жизнь, лишив удовольствия каждый день пить знаменитый Канонихин бальзам. Прохор в этот вечер был настроен довольно решительно и уже с самого обеда вынашивал план мести, хотя еще совсем недавно, как и все жители Убогого переживал за умирающего Хо.

Как всегда, чирикая и свистя, словно дельфины, гуманоиды появились в тот момент, когда действие времени отведенного для разгула населения было уже окончено. Кто-то был уже достаточно пьян, кто-то спал под крыльцом клуба, а те, кто пил в немереных количествах, находились в состоянии поиска новых доз и приключений.

Вот тут и случилось самое интересное, о чем люди обычно слагают настоящие легенды, которые потом живут в веках вечно.

Хао и Хо появились в "храме деревенской культуры" в тот самый момент, когда Прохор, стоя на сцене клуба призывал к мести и изгнанию гуманоидов за пределы Бормотухинского района и даже солнечной системы. Одной рукой он для устойчивости держался за стойку микрофона и что было мочи орал:

— До каких пор мы будем терпеть выходки ентих лунатиков? Пущай они забирають свои приборы и валють на свои планеты, а не проводють над нами свои страшные экшперементы! Мы с вами люди, а не белые мыши, и мы желаем пить водку скольки в нас влезить, а не скольки нам дадуть!

— Ты, Прошка, пойди проспись, а то, бу, я тебя сейчас в "обезьянник" в район, бу, отправлю, — сказал майор Бу-Бу. — Тебе и так уже хватить водку жрать и народ баламутить!

— Это мне хватить? Это мне-то хватить!? — заорал Прохор и, взяв микрофонную стойку, завязал ее на своей шее галстуком. — Да я, может, еще хочу водки!? А они нам весть кайф ишпортили — гады! Сатрапы! Я знаю, тебя участковый, эти гуманоиды купили за тот сраный "Ягуар"! Ты же, майор, самый настоящий оборотень в этих самых, в погонах!

Вот тут-то и началось! Майор Бу-Бу, выйдя из себя, схватил Прошку за его "железный галстук" и выволок из "храма культуры", приковав наручниками к прицепному устройству трактора "Беларус" Коли Шумахера, который постоянно стоял возле клуба. Так и сидел пьяный Прошка, прикованный к трактору с металлической трубой от микрофонной стойки, затянутой на шее своей недюженной кузнецкой силой.

— Люди, да где это в этой стране шправедливость? Да я узник настоящий совести! Я инакомыслящий! Свободу Луису Корвалану! Свободу Чигиваре! Свободу академику Сахарову! — кричал пьяный Прохор. — Свободу Прохору Москалеву!

— Ты, насяльник, засем Проску арестовал!? — спросил Хао, глядя, как кузнец выступает, словно заправский политик.

— Да он, Хао, пока до зеленых, бу, чертей не нажрется, будет всю ночь искать, бу, где еще выпить, — сказал майор.

Хао, выслушав участкового, подошел к своим братьям по разуму и, почирикав, они втроем удалились за клуб в раскидистый куст сирени.

Того, что произошло дальше, никто из убоговских еще не видел. Уже через несколько минут в деревенский клуб, открыв ногой двери, вошли сразу три майора Бу-Бу. Участковый, увидев себя в трех экземплярах, в тот миг просто опешил. Даже у него от такого количества милицейских майоров слегка затряслись ноги, а челюсть отвалилась почти на уровень живота.

— Вы кто? — спросил майор, нервно доставая свой табельный пистолет.

— Вы кто? — хором ответили майоры и с точностью стали копировать движения участкового, подражая ему в самых мелочах. От такого количества двойников даже у нормального человека помутился бы разум. А у настоящего Бу-Бу голова пошла кругом и, глядя на это со стороны, было абсолютно непонятно, где настоящий участковый, а где его копии. В тот миг все, кто так жаждал расправы над гуманоидами, крестясь, повыскакивали из клуба, так и не дождавшись праздничного фейерверка и мордобоя гуманоидов.

— Что там случилось? — спрашивал Прохор, видя, как из "обители культуры" бегут его собратья по разуму.

— Атас, менты! Менты обложили, сейчас всех в район в КПЗ будут отправлять! — заорал Митя Дихлорэтан и спрятался за колесо трактора.

Не прошло и минуты, как следом за сбежавшими, на крыльцо, словно четверо братьев ковбоев, вышли четверо одинаковых участковых...

* * *

На свадьбу Коли Кнусса и Марии Балалайкиной собралось всё Убогое. "Ягуар" участкового, украшенный кольцами, шарами, лентами и свадебным пупсом на капоте подъехал к Бормотухинскому ЗАГСу. Народ, собравшийся поглазеть на молодоженов, обступил свадебный кортеж, стараясь, как можно внимательней рассмотреть наряды молодых, которые всегда были поводом для досужих споров среди вдовых бабок и неженатой молодежи.

Зяма Наппельбаум в тот миг прыгал вокруг молодоженов, моргая вспышкой фотоаппарата, мечтая увидеть на шее Балалайкиной вожделенный камень. Но к его удивлению бриллианта на груди Машки не оказалось. Это его слегка насторожило, но он, не теряя веры и надежды, продолжал снимать, чувствуя, что его благополучие и богатство где-то совсем рядом и только стоит протянуть руку, и вот она, птица счастья, которая унесет его в новый мир богатства и полного благополучия.

— По любви и взаимному ли согласию вы вступаете в брак!? — спросила заведующая ЗАГСом молодоженов. — Жених!?

— Да! — ответил Коля Кнусс.

— Невеста!? — обратилась заведующая к Максимовне.

— Да! — ответила Балалайкина.

— Это хорошо, что вы самостоятельно приняли такое решение и на мои вопросы даете положительные ответы! Распишитесть в книге регистрации браков.

Машка Балалайкина счастливая как никогда, подошла к столу, держа в руке букетик ландышей и милых ее сердцу незабудок. Она присела на стул и, пустив слезу, расписалась в книге, представляя себя в объятьях своего молодого возлюбленного. Следом за ней, тоже самое сделал и Коля, оставив свой автограф, как клятву в любви и верности Марии Максимовне Балалайкиной.

— А теперь позвольте мне от имени государства объявить вас мужем и женой! Поздравьте друг друга! — сказала заведующая, вручив жениху свидетельство о браке.

Максимовна, закрыв глаза, почувствовала, как теплые Колины губы коснулись ее губ. В этот миг какое-то странное чувство настоящего бабьего счастья коснулось ее сердца, и Максимовна заплакала. Сейчас она не понимала, за что за какие страдания и заслуги бог даровал ей не только вторую молодость, но и настоящую любовь? Как получилось, что она, старая женщина, прошедшая сквозь огонь войны, сквозь потерю сына и трех своих мужей, вдруг помолодела и вновь стала красивой и желанной?

Зяма сквозь видоискатель фотоаппарата буравил взглядом грудь невесты, стараясь выискать за складками свадебного платья то, что так будоражило его внутренние струны.

Сквозь карман, он своей ляжкой чувствовал контрафактный амулет примадонны, а в голове уже рисовал картины подмены этого кристалла на оригинал во время свадебного застолья. Напряжение с каждой минутой возрастало, и Зяма уже ощущал, как по его венам, по его жилам течет не просто кровь, а настоящий адреналин, перемешанный с долларовыми купюрами. В эту минуту в погоне за богатством он чувствовал себя настоящим африканским леопардом, который гонится за своей жертвой, предвкушая момент истинного наслаждения ее плотью.

Коля вынес Максимовну из ЗАГСа прямо на руках. Народ, стоящий на площади напротив дворца бракосочетания зарукоплескал, и прямо на головы молодых полетели конфеты и звонкая мелочь. Все люди желали счастья и поздравляли молодоженов, одаривая их цветами и поцелуями. Мало кто из бормотухинских верил в то, что бывшая старуха Максимовна Балалайкина превратилась в молодую красивую девку полную здоровья и любви. Все в ней от ног до головы было такое ядреное, что никто не мог усомниться в молодости и первозданной свежести этого рябиновского "полевого цветка".