-Сольвейг! Ты это... если что надо — только скажи! Достать там чего! Или притащить... Помочь как-то! Я мигом...
-Спасибо, брат, — сквозь слезы улыбнулась Сольвейг.
Когда все немного успокоились, Канте встала, проверила меч в ножнах за спиной.
-Я пойду, сестры!
-Куда? Она же запретила!
-Она драться запретила. Но я — вейра. И я должна быть там. Таков волчий закон.
4
Поляна у старого дуба — традиционное место поединков — была пуста. Только вокруг нее светились сотни волчьих глаз. Все волки, все вейры, находившиеся сейчас в округе, были здесь.
Тассе шагнул на поляну. Он ждал.
Взошла луна, залив лес серебристым светом. На быстро чернеющем небе не было ни облачка. Хорошая ночь, теплая. Ночь, подходящая для боя.
Ждать пришлось недолго. На дальнем конце поляны появилась Баки. Волчица сделала несколько шагов и встала в боевую стойку. Тассе молча пошел по кругу, обходя поляну. Баки тоже двинулась по кругу, сохраняя дистанцию и следя за передвижениями противника.
"Противника! Тассе, любимый! Как же так? Ну почему? Я же люблю тебя! И теперь я должна убить тебя, чтобы твой ребенок смог родиться! Боги мои! Что же я натворила! Вимме!..."
Кровавая пелена заколыхалась перед глазами. Древняя, черная ярость, клокоча, поднималась откуда-то из глубин души, гася сознание и память.
"Вимме! Сынок!"
Бой начался. Два волка, рыча, сплелись в клубок, пытаясь вцепиться друг другу в горло. Клочьями летела шерсть. Из ран текла кровь. Ее одуряющий запах мгновенно раскатился по поляне, щекотал ноздри, будил ярость...
Вимме стоял рядом с Гроном. Он не смотрел на поляну, где насмерть дрались его родители. Если б он мог, он бы и не чуял и не слышал. Но это было не в его силах.
Грон шептал, скорее для себя:
-Может, мы ошиблись? Может, это — не она?
Вимме глухо сказал:
-Нет, Грон. К сожалению, ты не ошибся.
-Ты уверен, Вимме?
-Нет, Грон. Я — знаю. Я там был. Я видел и слышал все... Ты не ошибся.
Предсмертный хрип известил всех, что бой закончился. Вимме поднял глаза, уже поняв — что произошло.
С маминых клыков капала кровь. Кровь его отца.
Не меняя облика, Баки села над телом мужа и завыла. Из ее глаз катились слезы.
Тассе всегда не любил принимать волчий облик. Его человеческая составляющая была несколько сильнее, чем надо. И он умудрился частично сохранить сознание и память. И потому проиграл. Ведь он любил жену. Несмотря ни на что — любил. И не смог ее убить.
Вимме шагнул на поляну и зарычал вызов на смертный бой.
-Вимме! Опомнись! — хлестнули два голоса сразу. Голос Грона и голос юной Канте. Но было поздно.
-Вимме! Не надо! — снова крикнула Канте, но тяжелый взгляд княгини и ее резкий окрик заставил Канте замолчать.
-Не смей!
Грон с отчаянием думал, что все погибло! Баки, конечно, предательница, но она — самый лучший боец во всей армии! Самый сильный, самый искусный! Вимме это должен хорошо знать! Баки сама его учила волчьей борьбе, фехтованию и прочим волчьим наукам. Он просто погибнет и — все! Конец княжескому дому! Конец сопротивлению! Всему — конец!
"Нет! Только не Вимме! О, могучий Один! Великий отец волков! Дай мне умереть! Не допусти, чтобы я убила и его! Это же мой сын!!!"
Нет! Вновь — кровавая пелена перед глазами. Вновь ярость глушит сознание...
Как и его отец, Вимме был человеком несколько больше, чем волком. Он, конечно, не сохранил память и сознание, но он их вернул, когда бой почти закончился. Я никому не пожелаю пережить такой ужас: он стоял над матерью, прижимая ее лапами к земле. Оставалось перегрызть ей горло... А он все вспомнил! Почему она предала? Да только для того, чтобы спасти жизнь ему, Вимме! И теперь он должен за это перегрызть ей горло? И, что самое ужасное, он знал, что перегрызет. Силен волчий закон. Не нарушить.
"Как он вырос! Совсем взрослым стал! Сильным! Хорошим воином будет... Ухо разорвано... Крови-то сколько! И еще раны... Неужели это я его так?... О, боги мои!"
-Как ты, сынок?
-В порядке, мама. А ты? — и ком встал в горле, когда он понял, что брякнул.
-Пока тоже в порядке, — попыталась усмехнуться Баки. Силы оставляли ее. Из многочисленных ран безостановочно текла кровь.
-Тебе больно, сынок?
-Ничего, терпимо... Мамочка! Как же так? Я же не могу!
-Можешь, сынок. Таков закон.
-Мама! Как же я без тебя? Я люблю тебя, мама!
-Я тоже люблю тебя, сын. Жаль, что тебе приходится пройти через такое! Прости меня...
Вимме помолчал. А потом прошептал чуть слышно:
-Прости меня, мама...
И Баки, вместо ответа, откинула голову назад, подставляя сыну горло.
5
Многих удивляет, что в рассказах очевидцев, знавших Баки, и посвященных в тайну, нет ненависти к предательнице. Есть лишь светлая печаль... Почему? Да потому, что долгое время тайну Баки знали только мы, волки, да дюжина "придворных дам". Мы молчали, поскольку не считали поступок Баки таким уж ужасным. Для волка нет понятия "мораль". Есть только его желание и закон. Волчий закон. В случае Баки этот закон вступил в конфликт сам с собой: долг вожака — против долга матери... Она выбрала материнский долг...
А "придворные дамы" узнали все только от самой Баки, когда она уходила в свой последний бой... И они молчали ради Баки, которую любили. И ради Вимме! Кто бы смог сказать ему, что вместе с матерью он убил и ее нерожденного ребенка? Да он бы покончил с собой!
А, кроме того, понять Баки можно! В такой ситуации предала бы любая мать...
...
-Что? Да как ты смеешь, щенок? Убью!!!
...
-Ну хватит, хватит. Я в порядке... Горло отпусти, говорю! Не буду я никого убивать. Обещаю. Только пусть он заткнется... Ф-ф-ух!... Надо же! Человек, а силища-то какая! Чего ты в горло мое вцепился, а? У меня и другие есть места, куда вцепиться можно! Очень увлекательные! ... Ладно, продолжаю.
Вимме приказал похоронить родителей в одной могиле. И написал на могильном камне: "Мама, папа — я люблю вас. Вимме".
Князь с той ночи навсегда помрачнел. Он внушал страх своим видом. Три месяца он не женился. И никто не решался напомнить ему про закон Первой Безымянной о том, что каждый член княжеского рода обязан обзавестись потомством.
Правда, он и не рисковал. Сидел дома. Все три месяца.
А потом женился на пятилетней вдове, вейре, похоронившей мужа и двоих детей. Сердцу, конечно, не прикажешь, но многих удивило, что Вимме выбрал женщину втрое старше себя, да еще и вдову. Многие полагали, что он просто выбрал первую встречную. И это очень походило на правду! Он никогда не сказал Синти ни одного ласкового слова. Позже, когда родились дети, он такое обращение перенес и на них. А, узнав о том, что Синти беременна, приказал ее никуда не выпускать до родов и умчался в армию на полгода.
Когда родились близнецы, Тарре и Дарго, он даже не приехал.
Вимме создал отряд смертников — сотню желающих умереть в бою. Полгода он не вылезал из боев. Носился по континенту, как ураган, наводя ужас на врагов. Гибли его воины, их места тут же занимали новые добровольцы: в них недостатка не было — многие хотели сражаться в отряде Вимме — удачливого и умного полководца. Да не всех он принимал. И сражался он на равных со всеми. Казалось, он искал смерти. Но не находил. Его хранила Судьба.
Ох, как его любили в армии! И мудрено не любить командира, который, спуская шкуру за провинность, делится куском хлеба с бойцами, сражается с ними плечом к плечу и впадает в ярость, когда интенданты не успевают доставить еду, стрелы, корм для лошадей, когда квартирьеры не успевают озаботиться разбивкой лагеря... За это он просто рвал глотки.
А его дети подрастали... Синти учила их волчьей науке, рассказывала про их папу. И тоже плакала по ночам.
Когда им стукнуло по два месяца, Вимме неожиданно вернулся.
Робко улыбнулась Синти, поднимая глаза на мужа. Она искала в его взгляде пусть не ласку, но хоть улыбку, хоть что-нибудь человеческое... Не нашла. Дети испуганно жались к матери, глядя в страшное лицо того, кто, как им сказали, был их отцом.
Выпрямилась княгиня, стерла с лица обиду да отчаяние.
-Здравствуй, князь! Рада приветствовать тебя дома. Удачен ли был поход? Легка ли была обратная дорога?
-Благодарю, княгиня! Весьма удачен был поход, весьма. И дорога была легка...
-Отдохни, князь, дома! Твои покои ждут тебя.
И властно, слугам:
-Воды горячей в покои князя! Постель приготовить! Ужин немедля! Камин разжечь!
Отлегло немного от сердца княжеского, чуть разжались тиски. Чуть — не совсем.
Перевел взгляд на детей. Вымахали-то как! Неужто уже два месяца прошло? Волчата... Как затравленно глядят-то... Исподлобья... Дурак я, дурак! Целых два месяца потерял. Чужие они мне! А я — им...
Но не смог пересилить себя князь. Сгорело, умерло в нем что-то, когда клыки его сомкнулись на горле матери. Силился он сказать что-нибудь ласковое жене, детей по головам погладить... Не мог. Сам мучился, места себе не находил...
Дети были уверены, что не любит их папа. И маму не любит.
Как-то спросили они Синти, за что?
-Нет, дорогие мои. Любит он нас. Больше жизни любит. Это у него от предков... Только не разглядеть любовь его с первого взгляда. И со второго — не разглядеть... Разная бывает любовь... Бывает счастливая, искрящаяся, как брызги водопада на солнце... И только на дне души — неощутимая боль. Бывает любовь неразделенная — горькая, мучительная, безнадежная... Когда боль так нестерпима, что ее даже не замечаешь... Только вот гнет она тебя к земле, горло давит. И жить не хочется. Бывает любовь яростная, гневная, беспощадная, когда так беспокоишься, так любишь, столько нежности в душе, что не прорывается она наружу. А, если прорвется эта нежность, то как смерч, как несчастье. Не как радость. Бывает любовь слепая, материнская, пристрастная. А бывает любовь суровая, закованная в кольчугу, и, в то же время, тихая и нежная, молчаливая и стеснительная. Вот так любила ваша бабушка Баки, так любил ваш дедушка Тассе. Так нас любит ваш папа. А что суров он, так есть на то причины.
-Какие, мама?
Улыбнулась уголками губ Синти. Слезы дрожали в ее глазах, искрились в свете факелов, как алмазы... Но спокоен и тверд был ее ответ:
-Нет, волчата мои. Не сейчас. Малы вы еще. Когда стая признает вас волками, тогда все и узнаете. А пока — рано.
Побыл дома Вимме, да и умчался вновь. И вновь пропадал подолгу, но возвращался все же иногда. Подарки привозил жене да детям... Понимал, что не того они ждут от него... А переломить себя не мог. Не мог.
По-прежнему страшен он был, и своим и врагам. По-прежнему непобедим был в бою.
И в последнем своем бою князь победил. Окружили его сотню в северных отрогах Дзапсноу. Четыре часа длился безнадежный бой. Загоняли коней всадники третьей дивизии армии Сопротивления, нахлестывали, понимая, что не успеют. Спешили на север нертские суровые воины. И гнали от себя мысль, что не успеют.
И не успели. Только увидели они, как спешно уходят всадники врага. Так спешно, словно весь Йотунхейм за ними гонится. Так спешно, словно все ночные кошмары, все ужасы мира ожили вдруг, воплотились здесь и идут за ними по пятам.
Все стало ясно, когда нашли они тело князя среди сотни изрубленных тел его воинов, среди тысяч мертвецов в черных плащах.
Смерть вернула ему волчий, ненавистный при жизни, облик. И на морде его замерла улыбка. Детская, радостная, счастливая...
Так погиб князь Вимме тонБаки.
6
Волчицы пришли звать Синти на холм Скорби. Пришли, посмотрели и ушли без слов. Сели у входа в пещеру и завыли песню скорби. Ибо поняли — не пойдет Синти на холм. Не сможет.
Княгиня сидела на полу, распустив волосы, закрыв глаза. Женщины ставки сидели рядом с ней.
Нет, они не утешали ее — она все равно не слышала слов. Ее кормили — она ела. Ее вели спать — засыпала. Через час просыпалась и снова садилась на пол. Шли дни.
Ее сыновья пытались навестить ее. И Мирта Нильсдоттир, склочная и вредная старуха, но талантливый хирург, неожиданно ласково обняла княжичей и сказала:
-Не надо, мальчики. Нельзя вам видеть ее такой. Приходите через пять дней.
-А что будет через пять дней?
-Придут Сестры волков.
-Какие сестры?
-Жрицы нертов. Вы знаете, что нерты считают, что происходят от волка? Это, конечно, не так, но никогда, с начала времен, ни один нерт не убивал волка! А еще они понимают волчью душу лучше, чем сами волки. Потерпите немного! Сестры волков помогут вашей маме. Обязательно!
Мальчики без слов повернулись и побрели прочь.
-Погодите! — окликнула их Мирта. — Кушать хотите? А-то про вас, наверно, и забыли. ...Пойдем на кухню. Я распоряжусь насчет еды для вашей мамы и вас покормлю.
Мирта сидела напротив детей Вимме и Синти, подперев щеку рукой, и вздыхая украдкой. Никто не знал, что двадцатилетней девчонкой похоронила когда-то Мирта двоих своих сыновей, трех и пяти лет, и враз состарилась. Никто этого не знал, но не видела с тех пор разницы Мирта между детьми... Свои? Чужие? Какая разница?... Дети же... А слово ласковое сказать боялась. Привязаться боялась.
В дверях появилась Марси дотИнгрид — сестра Синти.
-Привет, Марси! Ты откуда?
-С холма.
-Как с холма? — удивилась Мирта.
-Вместо Синти. Должен же был кто-то взойти на холм! А я — ближайшая родственница Вимме, после сестры... Как она?
-Плохо, Марси... Очень плохо. Она...
И, не договорив, Мирта безнадежно махнула рукой.
Дарго, отложив ложку, помялся и, все-таки, спросил:
-Тетя Марси! Когда-то мама обещала рассказать нам, почему папа такой! Когда мы вырастем...
-А вы что, уже выросли?
-Нет, но мама... Тетя Марси! Я хочу понять... Почему так? Папа никогда не был ласков с нами, с мамой... Мы с Тарре боялись его... Почему же мама так...
Женщины переглянулись. И Мирта незаметно кивнула.
-Что ж? — начала Марси. — Рано или поздно вы узнаете. И, хоть вы и недовыросли, я вам расскажу. Только... Вам уже рассказывали про волчий закон?
Мальчики кивнули.
-Тогда... Если кто-нибудь из вас хоть одним словом осудит Баки, вашу бабушку, то я сама вызову его на смертный бой. Подожду, пока он повзрослеет, и вызову. Ясно? Ну, слушайте...
"Покои, где находилась женщина, не были похожи на тюремную камеру. Солнечные лучи ярко освещали их, проникая сквозь великолепные витражи окон, расцвечивали дополнительными красками нежно-розовый шелк стен, черный парчовый полог кровати драгоценного серебряного дерева, расшитый золотыми драконами о четырех когтях. У окна располагался невысокий стол красного дерева, инкрустированный золотом и нефритом. Два кресла были придвинуты к нему. Рядом с кроватью стояла детская кроватка..."
