Лаэр-Данвед

Эти корабли плывут только в одну сторону.

Лютиэн первой отвела глаза, уткнувшись взглядом в чеканный край своего кубка. Что она, не знавшая до сих пор невзгод и потерь, не пробовавшая на вкус соль настоящего отчаяния, могла противопоставить этой неумолимой правде? Каким словам под силу было убедить этих суровых воинов со стальными мечами и душами?

Услышав лёгкие шаги, она подняла голову. Маглор стоял перед ней, протягивая арфу. Он не мог поступить иначе — долг учтивого хозяина обязывал его делиться с гостьей не только хлебом, но и песней. Он прекрасно понимал, как Лютиэн распорядится этим правом, ждал удара и был готов отразить его.

Приняв арфу, Лютиэн тронула струны на пробу. Необходимости в этом не было — она не сомневалась, что строй безупречен, но ей требовалось время, чтобы освободиться от мрачного очарования песни и собраться с мыслями.

Лютиэн понимала, что уступает Маглору в певческом мастерстве. Её главное преимущество составлял голос редкой красоты и силы, но этого было недостаточно. Ей не хватало другого — умения соединять рисунок напева, ритм стиха и высокий накал чувства в одно точно рассчитанное воздействие, как воин соединяет скорость, силу руки и остроту копья в один сокрушительный удар. Её песни всегда шли от сердца. В них она свободно изливала свою радость и печаль — или просто наслаждалась красотой мелодии и приглашала слушателей насладиться вместе с ней. Но ей не было нужды использовать песню в качестве оружия. И даже в голову не приходило превращать исполнение в битву — пусть дружескую, бескровную, но всё же битву со слушателями, которых надо захватить и увлечь за собой...

Она спустилась с возвышения и вышла на середину зала. От пристальных взглядов со всех сторон у неё захолодели руки. Нолдор ждали именно этого — песни-вызова, песни-удара, и их ожидание делало её вдвойне беззащитной. Словно она явилась танцевать босиком на любимую поляну, а оказалась перед строем воинов в полной броне. Ей предстоял бой на чужом поле, с оружием, которым она не владела, но победа в этом бою была её единственной надеждой на освобождение.

Она не сразу осознала, что уже перебирает струны — в пол-касания, негромко; а в зале давно стоит напряжённо-внимательная тишина — так шёпот порой вернее, чем окрик, заставляет спорящих умолкнуть и прислушаться.

Струны одна за другой отзывались её пальцам: ещё не музыка, а так — череда отдельных звуков, будто звон весенней капели по льду. И под эту капель Лютиэн начала не петь — говорить, почти не играя голосом, не ища тонов и созвучий, потому что их пока ещё не существовало. Была только дорога, ночная тропа, тянущаяся по скалистому нагорью, затерянная среди острых камней, заросшая чёрным терновником. Тропа, по которой Лютиэн никогда не проходила — но сейчас воочию видела её перед собой, слышала тоскливый плач ветра в скалах, чувствовала боль от шипастых ветвей, раздирающих в клочья кожу перчаток и рук.

Они не желают тебе зла, терновник и камни. Они только хотят остановить тебя, заставить повернуть назад, ибо этот путь — путь к смерти.

Это безумие, шелестят ветви во мраке. Пусть он дорог тебе, но теперь между вами кровь. Его семья повинна в гибели твоих родичей, его руки запятнаны убийством, он осуждён и проклят. Он — твой враг. Зачем отдавать жизнь ради врага?

Это безумие, вторит ветер между камней. У него есть братья — и они не спасли его, у него есть подданные — и они не выручили его из беды. Что ты сделаешь там, где отступились близкие и верные, что ты сделаешь со своей непрошенной, никому не нужной помощью?

Это безумие, молчат чёрные скалы, впиваясь клыками в ночное небо. Ты всё равно не сможешь его спасти, Железная Темница не отпускает своих жертв. Только сумасшедший может надеяться проникнуть в обитель Врага и выйти оттуда живым. У тебя ничего не получится. Ты умрёшь здесь, сгинешь глупо и бесполезно, и никто не узнает, какая яма станет тебе могилой.

Так почему ты идёшь?

Ради него, отвечают струны и голос, что звонче и серебристее струн. Ради того, кто остался там один, в руках палачей. Кто придёт ему на помощь, если я поверну назад? На кого ему надеяться, если я предам его надежду?..

...И тут она нащупала в плывуших переборах начало мелодии, и поймала её, и потянула, как тянут нитку из кудели, с каждым мигом всё уверенней, свободней и выше. Теперь не арфа вела её, спотыкаясь, среди камней и колючих зарослей, — теперь она шла сама, и голос её наполнился силой и взлетел, распахивая крылья навстречу холодному яростному вихрю.

Вверх и вверх — по узкой стёжке, лепящейся к кромке обрыва, над пропастью, куда не достигает дневной свет. По шатким камням, мимо бездонных провалов, курящихся чёрным туманом. По отвесной скале, цепляясь за трещины и выступы разбитыми руками, повисая без опоры над пустотой, между жизнью и смертью...

Остановись, поёт ветер в ушах. Твоя надежда бесплодна, твои усилия тщетны. Тебе не спасти ни его, ни себя. Проклятие Мандоса не знает пощады. Кто ты такой, чтобы оспаривать волю судьбы?

Я — тот, кого он называл другом. Я принимаю судьбу, но не обречённость. Пусть мрак вокруг меня и в сердце моём, но я не оставлю надежды. В этой обители горя, в этом месте отчаяния — я буду надеяться за нас обоих.

Я не знаю, услышу ли ответ — но я буду петь...

...И арфа откликнулась последним вздохом струн, глухим и протяжным — словно в безмерной дали чей-то измученный голос повторил последнюю строфу.

Лютиэн опустила руки, придерживая арфу, что показалась вдруг тяжелее камня. В зале стояла мёртвая тишина — ни шёпота, ни рукоплесканий. Все взгляды были устремлены на неё.

То, что она сейчас сделала, не укладывалось ни в какие рамки. Искусный менестрель может сложить песню о том, чего он не видел сам, а лишь слышал из чужих уст, дополняя обрывочные знания воображением. Но петь о событиях, известных тебе лишь по рассказам, в присутствии очевидцев этих событий — это считалось не вполне учтивым. Петь о подвиге Фингона, спасшего Маэдроса из плена, в присутствии самого Маэдроса — эта уже была дерзость, граничащая с оскорблением. А петь об этом так, чтобы каждый из присутствующих словно прошёл вместе с Фингоном весь страшный путь во мраке по склонам Тангородрима... и заново пережил тот давний стыд за то, что никто, кроме Фингона, не решился на такое — ни родные братья Маэдроса, ни воины из его дружины...

Никто не знал, каким словом назвать произошедшее. Все ждали, что скажет лорд Маэдрос — чем он ответит на эту неслыханную вольность.

Сыновья Феанора молчали. Глаза Куруфина горели холодным бешенством, и Лютиэн невольно прижала к себе арфу, как щит, — если бы взгляды могли разить, как стрелы, ей не встать бы с этого места живой. У Карантира на скулах проступили красные пятна, и губы чуть вздрагивали, будто он едва сдерживал готовые вырваться ругательства. Маглор низко опустил голову, опираясь локтями на стол и уткнувшись лбом в сплетённые пальцы, а Маэдрос...

Такие лица она видела у тех раненых, кто был слишком горд, чтобы стонать или жаловаться, — застышие в напряжении черты и взгляд, изнемогающий от боли и от усилий скрыть эту боль. Нет, хуже — у Маэдроса было такое лицо, словно она сама вложила пальцы в его открытую рану, усугубляя муку.

На краткий миг ей стало страшно, как никогда в жизни.

— Твоё искусство, принцесса, — тяжело проговорил Маэдрос, — поистине несравненно. Благодарю тебя за песню.

Не чуя под собой ног, Лютиэн поклонилась лордам и побрела на своё место. Голова у неё кружилась, руки просто отнимались. Подбежавший музыкант почтительно взял у неё арфу и унёс.

И больше в этот вечер никто не пел.

~ ~ ~

После пира Айлинон сопроводила Лютиэн обратно в её покои, зажгла свечи, пожелала ей доброй ночи и вышла, заперев за собой дверь. Принцесса едва заметила её уход — мыслями она всё ещё пребывала в зале, в ушах звенело эхо её собственного голоса, а перед глазами вставали лица четырёх лордов. Достигла ли песня их сердец? Лютиэн не знала этого. Она могла только ждать.

Время близилось к рассвету. Свечи оплывали топким воском, потом одна погасла, и в комнате стало темнее. Лютиэн сидела на кровати, обняв колени руками; сна — ни в одном глазу. В щели под оконной рамой пел ветер, зябкий холодок пробирался под шаль, которую она натянула на плечи. Мёрзли руки и натёртые струнами пальцы.

Когда от второй свечи осталось не больше четверти, в замочной скважине скрежетнул ключ, и дверь приоткрылась.

На пороге стоял Маглор.

Лютиэн узнала его сразу, несмотря на полумрак, но не пошевелилась. Её охватил глупый страх, что если она сейчас что-нибудь скажет или сделает неверное движение, то он уйдёт. Её надежда была слабой, как паутинка, готовая оборваться от неосторожного вздоха.

Маглор не ушёл. Он вынул из-под мышки объёмистый свёрток и положил его на пол у кровати.

— Одевайся, — тихо проронил он. И дверь захлопнулась.

Пламя свечи колыхнулось от сквозняка и продолжало гореть ровно. Снаружи больше не доносилось ни звука. Можно было бы подумать, что она задремала и увидела сон, если бы не свёрток на полу.

Лютиэн торопливо подобрала его, развернула — и прижала руку к губам, сдерживая радостный крик. Это был её плащ, а в нём — плотно скатанная шерстяная рубашка, штаны, меховая заячья безрукавка и сапожки, точно на её ногу.

Сбросить женскую одежду, натянуть мужскую, обуться — на всё ушло не более полуминуты. Переодевшись, Лютиэн метнулась к сундуку, вытащила широкий платок, расстелила его на кровати, бросила сверху две сорочки и тунику, увязала в узел. Свой серебрянный браслет она надела на запястье, чтобы не потерять, взяла узел в руку и набросила плащ.

Ещё через минуту дверь снова распахнулась. Маглор обвёл взглядом пустую комнату, смятое ложе, раскрытый сундук и брошенное на кресло платье — и слегка усмехнулся.

— За мной, — так же тихо приказал он и пошёл к лестнице. Дверь за его спиной закрылась почти без скрипа.

В переходах замка было светло, на стенах через каждые двадцать шагов горели факелы. Тень, бегущая под ногами Маглора, вытягивалась то вперёд, то назад, а порой раздваивалась. У Лютиэн тени не было. Она шла за лордом, ступая в ногу с ним, чтобы звук его шагов заглушал её. Она бы и дышала с ним в такт, но это не получалось: от волнения ей не хватало воздуха, и дышать приходилось быстро и часто, подчиняясь сумасшедшему стуку сердца.

Несколько раз они проходили мимо стражи. Воины-нолдор, облачённые в латы, неподвижные и грозные, как железные статуи, стояли попарно у дверей и лестниц. Они приветствовали лорда, поднимая щиты, Маглор отвечал им кивком или парой слов на квэнья. Никто не заподозрил, что за ним по пятам следует невидимая спутница.

Последняя лестница вывела их на нижний ярус замка — отсюда можно было попасть во двор или в переходы, соединяющие основное строение с башнями. Лютиэн ожидала, что Маглор поведёт её наружу, но он свернул в другой проход, ведущий ещё ниже, на подземный ярус. Опасаясь выдать себя, она не смела спросить, куда они направляются, и шла за ним, доверившись его воле.

Проход сузился, потолок опустился настолько, что Лютиэн могла бы достать его вытянутой рукой, а рослый Маглор чуть не задевал своды макушкой. Факелов здесь уже не было, но он достал из-под плаща нолдорский светильник — кристалл размером с крупный орех, подвешенный на серебрянной цепочке и распространяющий вокруг ровное голубоватое сияние. Держа его перед собой, Маглор зашагал дальше. Обогнул поворот — и остановился, когда за углом замерцал, двигаясь ему навстречу, второй такой же огонёк.

— Гуляешь по ночам, брат? — Куруфин поднял свой светильник выше, освещая лицо Маглора. Лютиэн невольно отступила на шаг, хотя увидеть её он никак не мог.

— А ты? — спокойно отозвался Маглор. — Решил проверить оружейные кладовые в столь неурочный час?

— Притворство тебе не к лицу, — хмыкнул Куруфин. — Может, мой слух не так тонок, как твой, но даже я слышу, что ты поёшь не в лад.

— О чём ты говоришь? — в голосе Маглора и впрямь прорезалось напряжение. Лютиэн перестала дышать.

— Вот об этом, — Куруфин взглядом указал на пол. — Я знал, что ты совершишь эту глупость, потому и принял меры. Одного лишь не понимаю: как ты собирался оправдаться перед Нэльо за нарушение приказа?

Лютиэн взглянула под ноги и похолодела. Каменный пол был тонко-тонко присыпан белой, видимо, мучной пылью. Эта пыль прилипала к подошвам сапог — и на полу оставались следы. Две цепочки следов.

Куруфин смотрел на то место, где обрывалась вторая цепочка. Ему даже не нужно было видеть Лютиэн, чтбы точно определить, где она стоит.

Маглор отступил, загораживая её своей спиной.

— Бежать некуда. — Против ожидания, в усмешке Куруфина не было торжества, лишь горечь. — Морьо сторожит вторую дверь. Лучше отдай мне плащ принцессы и проводи её в покои. Или мне позвать стражу, чтобы весь Химринг наблюдал за нашей ссорой?

— Я не собираюсь ссориться с тобой, брат. — Маглор стиснул свой кристалл в кулаке — в проходе стало наполовину темнее. — Но принцесса Лютиэн уйдёт отсюда свободно, с твоего согласия или без него. А с Нэльо я буду объясняться сам. Давай!

Лютиэн поняла его верно и метнулась вперёд, прижимаясь к стене, чтобы проскользнуть мимо Куруфина. Он отбросил светильник, взмахнул рукой наугад — и поймал её за запястье.

Если бы он схватил её за правую руку, на этом побег и закончился бы — вырваться из хватки мастера-кузнеца не было никаких шансов. Но, по счастью, его пальцы сомкнулись на её левом запястье, поверх браслета, и Лютиэн, отчаянно рванувшись, успела выдернуть руку из серебряного кольца, прежде чем Куруфин осознал свою ошибку. А потом Маглор схватил его самого за плечо, не давая броситься в погоню, и что было между братьями дальше — Лютиэн уже не видела. Пригнувшись, как убегающая в нору лисица, она помчалась вперёд по проходу, понятия не имея, куда он ведёт. Темнота подземелья сомкнулась вокруг — теперь принцесса бежала почти вслепую, касаясь рукой стены, чтобы не потерять направление.

Коридор внезапно оборвался, приведя её в просторное сводчатое помещение. Это был какой-то погреб — здесь громоздились мешки, сундуки и бочки; а в дальнем конце этого погреба мерцал свет. Не нолдорский кристалл — обыкновенная восковая свеча.

— Эйриен! — удивлённо вскрикнула Лютиэн, увидев, кто примостился на краешке сундука с подсвечником в руке.

— Госпожа Лютиэн? — Девушка заозиралась по сторонам, и принцесса поспешно сбросила капюшон. — За мной, госпожа, скорее!

Эйриен подбежала к стене, обшитой дубовыми досками, нажала на какой-то сучок — и две доски раздвинулись, открывая узкий тёмный лаз. Задув свечу, она нырнула туда, и Лютиэн проскользнула следом.

Полсотни шагов в темноте — и в лицо им повеяло холодным ветром. Эйриен толкнула потайную дверь, и они выбрались наружу. От их ног уходил вниз склон, примыкающий к подножию крепостной стены изнутри. Выступающий угол башни загораживал их от глаз привратной стражи.

Горянка обогнула башню и уверенно направилась к воротам. Один из стражников что-то спросил у неё, девушка спокойно ответила, и её выпустили без возражений. Лютиэн, поплотнее запахнув плащ, прокралась вслед за нею.