Наверно, к дому следовало обращаться бы куда почтительней — Дом. Все-таки, его почти можно считать еще одним членом семьи, самым старым и мудрым. Да вот только в магическом мире есть свои правила и знакомы. Древняя магия слишком строптивая, чтобы слушать колдунов нового поколения, и если к дому долго обращаться на "вы" — он может банально зазнаться... и кто его знает, что тогда произойдет!
Глава вторая.
Ночь выдалась неспокойной. Сначала ко мне в гостиную (Лешу я все-таки устроила в своей комнате) явилась кошатина (нет, ну не могу я ее по-другому называть!) и орала у меня над ухом, как дурная. Сперва я подумала, что она банально проголодалась. Не поленилась, встала, прошла на кухню. А эта... нехорошая гордо проигнорировала и рыбу, и молоко. И главное смотрит на меня так задумчиво, что аж мороз по коже...
Когда я убрала все съестное, что достала, и вернулась в гостиную, кошка пошла за мной и снова принялась орать, требуя не понятно чего. Еще немного подумав, выпустила ее на балкон, где мы организовали кошачий туалет. Он тоже был проигнорирован. В конце концов, мне все это надоело, и, снова устроившись на диване, я просто подтянула к себе кошку и прижала к себе, внутренне надеясь, что в тот момент была похожа хоть чем-то на ее маму. Уж не знаю, походила ли в действительности, но кошатина, наконец, успокоилась и довольно замурлыкала. Вскоре мы вместе с ней уснули.
Но долго поспать нам не дали. Вернее, мне. Кошатине что, ее такие мелочи, как налетевшая на диван-кровать (что-то мне это напоминает...) Налька не будят. А вот меня — еще как. Открыв глаза, я в первую минуту чуть опешила, не сразу сообразив, кто это такой передо мной. А вам слабо узнать милую девушку с ясными глазами в большой летучей мыши, только отдаленно похожей на человека — фигура что-то такое сохранила?
Тело и лицо Нальки были покрыты короткой, жесткой шерстью темно-коричневого цвета, только на шее и плечах она была посветлее и помягче. Руки стали перепончатыми крыльями, сохранились только пальцы, на которых появились внушительные, цепкие коготки. В лице только рот сохранил подобие человечности (клыки же мы считать не будем, верно?), уши превратились в прямо таки настоящие локаторы. Глаза чуть светились в темноте, белка в них не было. Шла она, тихо клацая коготками на ногах об пол, и мне оставалось только удивляться тому, что я ее не услышала. Ну и тому, что ей каким-то чудом удавалось не царапать паркет.
Присмотревшись, наконец, друг к другу и убедившись, что нам не кажется, мы в один голос шепотом спросили:
— А ты чего здесь?
— Так это твоя истинная форма?
И обе чуть замялись, пытаясь решить, кто первый должен отвечать. Ну и, конечно, в итоге получилось, что и ответили мы в один голос:
— У меня просто гости.
— Да, она самая...
Рассмеялись мы тоже одновременно. Тихо, чтобы не разбудить кошатину и Лешу. Впрочем, про второго Налька еще не знала. Чуть посторонившись, я кивнула недопире на место рядом с собой. Та покачала головой и, кивнув рукой-крылом в сторону окна, пояснила:
— Я зачем сюда пришла-то? Здесь карниз крепче, он меня выдерживает. А в комнате — нет. Проверено.
С этими словами она процокала к окну и, не долго думая, ловко забралась на тот самый карниз, о котором говорила. Ну, в смысле не забралась, а зацепилась сначала всеми четырьмя лапками, затем отпустила руки-крылья, таким образом повиснув вниз головой. Сущая летучая мышь! А я между тем попыталась представить, как она проверяла прочность карниза в своей комнате. И почему я этого не услышала...
Когда Налька устроилась поудобней, запахнувшись в крылья, и закрыла глаза, я думала, что разговор на этом и кончится. Не тут-то было. Немного повисев с блаженным видом (судя по улыбке), недопира спросила негромко:
— Что за гости-то у нас?
Немного подумав, что ответить, я решила, что врать — не хорошо. А проще говоря, мне уж очень хотелось проверить, не свалиться ли Налька с карниза.
— Мой сын.
Нет, таки не свалилась. Зато на меня в темноте вылупились два нереально круглых глазах. В этой форме у нее и так-то глазки были побольше, чем в человеческой, но сейчас они вообще приобрели форму идеального круга. Еще и горят. Ух, вот это фонари!
— Тебе сколько лет-то? — в глубоко шоковом состоянии спросила Налька, забыв про осторожный шепот.
Пожав плечами, ответила опять таки совершенно честно:
— Двадцать шесть уже. Сама же поздравляла.
Чуть кивнув и немного успокоившись, что было видно по все тем же глазам, Налька уже спокойней спросила:
— А ему?
Припомнив письмо и надеясь, что ни я в своих подсчетах, ни тот Андрей, отец Леши, в своих расчетах насчет сына, не ошиблись, ответила задумчиво:
— Десять.
Непонимающе-удивленно хлопнув глазами-фонарями, Налька шепотом поинтересовалась:
— Это ж кто тебя так в шестнадцать совратил? Или в пятнадцать?.. Как я понимаю, по законам вашего мира это еще мало для рождения детей, ведь так?
Я очень серьезно покивала головой и с видом великого ученого отозвалась:
— Да, среди людей считается, что совершеннолетие наступает в восемнадцать лет. У некоторых стран — вообще в двадцать один. Среди ведьм все, конечно, по-другому, но для таких, как я, у которых внешний возраст с рождения расходится с настоящим, шестнадцать — это очень рано. Я в этом возрасте выглядела лет на двенадцать-тринадцать, причем еще и довольно худой. Если не веришь, поспрашивай у дяди Алекса.
Судя по всему, Налька мне и так верила. Глаза снова приобрели форму кругу. Не веря своим ушам (которые по определению не могли подводить — слишком уж большие), она переспросила тихо-тихо, словно о какой-то тайне спрашивала:
— И как же ты тогда... вот так?..
Я, не удержавшись, все-таки тихо захихикала — настолько выразительная мордочка была у подруги. Та снова непонимающе похлопала глазами. И, если мне зрение не изменяет, еще и ушами пошевелила. Расплывшись в довольной улыбке, как сытая кошка, все-таки призналась:
— Леша мне приемный сын. С сегодняшнего дня. Вчера я о нем вообще не знала.
А Налька все-таки свалилась! От удивление взмахнув крыльями-руками, не удержала равновесие и свалилась. Украдкой я тихо порадовалась, что около окна ничего не стояло. Хотя грохот все равно знатный получился... Оставалось только надеяться, что Леша спит очень крепко. Судя по тому, что никто в гостиную не прибежал, действительно — крепко.
Некоторое время мы обе настороженно прислушивались, думая, вероятно, об одном и том же. В квартире стояла тишина. Успокоено переведя дух, Налька подползла ко мне, на ходу буркнув:
— Теперь понятно, почему ты сразу хотела посадить меня рядом, несмотря на шерсть и чистые простыни... С дивана ниже падать...
Украдкой я тихо удивлялась — как же сильно она успела измениться за то время, как общается со мной и некоторыми членами моей семьи. Да, определенно, мы плохо действуем на окружающих. Вот — была скромная, стеснительная девочка, а теперь... Хм... или это влияние второй ипостаси? Те же оборотни-волки, к примеру, в звериной форме позволяют себе куда больше, чем в человеческий. А вы пытались ровными зубами кого-нибудь кусать? То-то. В смысле, совсем не те ощущения.
Это я так, по рассказам знаю...
Вероятно, на диване с крыльями было очень неудобно. Иначе бы Налька, по-моему, так долго не устраивалась на диване. Наконец, кое-как раскинувшись на простыне, они тихо, доверительно спросила:
— Ну?
Хлопнув глазами нарочито непонятливо, так же шепотом переспросила:
— Что, ну?
Недовольно поморщив носик, недопира уточнила свой вопрос:
— Рассказывай, говорю, с чего вдруг решила стать мамой? Да еще и неизвестному десятилетнему мальчику?
Пожав плечами, я начала тихо рассказывать. В конце концов, мне и самой нужно было выговориться, чтобы разобраться с мыслями.
— ..В общем, знаешь, даже без второго письма, я бы от него не отказалась. У нас есть в семье традиция — не бросать детей на произвол судьбы. Да и как инспектор я как-то привыкла помогать тем, кто ко мне обратится... Да, я могла бы просто доверить Лешу кому-нибудь другому... например, кому-нибудь из моей же семьи. Но что-то внутри не дает. И... знаешь, я хочу подарить ему наш мир...
Я смотрела куда-то в пространство и чуть улыбалась, заканчивая свой рассказ. Из Нальки получился идеальный слушатель — внимательная, не перебивает, даже вопросов не задает. Или это из меня рассказчик хороший?.. В конце концов, уже есть несколько месяцев практики! Могу собой гордиться.
Некоторое время в комнате стояла неподвижная тишина. Наконец, задумчиво почесав себя за ухом, недопира задумчиво выдала, не глядя на меня:
— Да-а, мать...
Удивленно посмотрев на нее, переспросила непонятливо:
— Что?
— Материнский инстинкт, говорю, в тебе проснулся.
— Ах, ты!..
Коварно хехекая (вероятно, в этом облики хихикать не получалось), Налька начала от меня отползать, да только не успела. И получила подушкой. Возмутившись, недопира в ответ полезла мстить... В общем, некоторое время мы придушенно пищали и хихикали, старательно пытаясь особенно не шуметь, чтобы не разбудить никого лишнего. Вот только забыли о кошатине, которая до сих пор лежала рядом с нами на кровати...
Спящая кошка может стерпеть все — стуки, разговоры, писк и кровожадный смех (шепотом). Но вот когда тебе отдавливают хвост — тут, мягко говоря, уже не до сна. Заорав дурным голосом, кошка полоснула первое, до чего дотянулась (на наше счастье это была подушка) когтями, спрыгнула с дивана и убежала в неизвестном направлении.
Мы впечатлились. Настолько, что некоторое время потрясено смотрели вслед кошатине, и только потом смогли прийти в себя. Переглянувшись с Налькой, я тихо проговорила:
— Пойду, проверю, как там Леша.
Словно почуяв, что я собираюсь выйти, кошатина кинулась в другую сторону. По крайней мере, я услышала тихие, но быстрые шаги, удаляющиеся от двери. Судя по всему, Налька тоже услышала (с ее-то локаторами! Кажется, я никогда не устану говорить на эту тему...), ибо негромко хмыкнула и принялась снова забираться на свой карниз.
Мальчик спал, сбросив с себя во сне одеяло и прижав к себе ноги, словно боялся чего-то. Спящим он казался еще более уставшим, беззащитным, маленьким. Бедный. Укрыв его одеялом, я не удержалась от того, чтобы ласково погладить его по коротким волосам.
Все будет хорошо.
Честно говоря, сейчас я даже не вспомню, сказала я это вслух или про себя. Но мне на миг показалось, что ему стало спокойней...
Что не удивительно, уходя (то бишь спиной) я не заметила, как меня задумчиво проводили серые глаза, глядящие на меня так, словно Леша слышал весь наш разговор с Налькой. Вернее — подслушивал.
А утром уже я, а не наша многоуважаемая кошатина, носилась по квартире, как оглашенная. Спросите, почему? Да после такой ночки немудрено проспать было.
Грызя яблоко, я на ходу пыталась натянуть на себя сапоги, мысленно на чем свет стоит ругая Сафиру за то, что она уговорила купить меня сапоги на каблуках. Нет, у меня, конечно, была вторая пара, совершенно нормальная. Только одна проблема — я никак не могла вспомнить, куда ее запихнула.
За этим всем меня и застал Леша, выглянувший из комнаты. Наверно, я его разбудила (хотела бы я увидеть того, кто не проснется, когда кто-то в коридоре рядом будет топать туда-сюда, как слон, да еще и ронять все на своем ходу). А я так пыталась этого не сделать. Даже в спальню не заходила за вещами, хотя кое-что из них мне ой как было нужно.
Понаблюдав за моими мучениями с минуту, Леша спросил удивленно и сонно:
— А... куда ты?
Я в тот момент как раз искала свою беретку, в которой хожу по школе, и которая никак не желала находиться, а потому отозвалась несколько раздраженно:
— В школу!
Маленький, локальный ступор и не донесенная до зевающего рта ладонь. Выглядит очень мило.
— Зачем?
— А зачем ходят в школу? Работать.
Протянув понятливое "а-а", Леша кивнул и замолчал. А я вспомнила, что совершенно не подумала о завтраке для него. Вот... víola*.
— Так, — я остановилась и посмотрела на мальчика, судорожно пытаясь вспомнить, что у нас в доме есть съедобного. — Где-то там, в холодильнике, есть колбаса. На какой-то полке, я не помню на какой, но ты найдешь, лежит хлеб. Вообще, можешь есть все, что хочешь. Главное — чтобы оно подозрительно не выглядело.
— Подозрительно — это как? — на всякий случай уточнил мальчик, переварив мои указания. И правильно сделал. Подозрительно — это понятие растяжимое.
В ответ я только усмехнулась:
— Увидишь ростки в холодильнике, которые заготовила Таня, поймешь.
Кивнув еще раз, Леша еще некоторое время наблюдал за мной. И уже когда я собиралась вылетать из дома с ключами в руках, неожиданно спросил:
— А можно мне с тобой?
Тут уже пришла моя очередь удивляться. С одной стороны — что ему там, в школе, делать? Учиться я его пока устраивать не собиралась, решив дать время отдохнуть. В работе мне он точно не поможет, только еще больше различных слухов обо мне и пойдет. Последний факт и стал решающим, не дав даже додумать, что там должно было быть с другой стороны.
— А пойдем. Будет тебе первый урок в новой жизни. Только одевайся быстрее, а то мы опаздываем уже!
Уже скрывшись за дверью, Леша довольно ехидно отозвался из комнаты:
— Проспал, между прочим, не я!
Фыркнув в ответ, не менее ехидно, но с улыбкой отозвалась:
— Кое-кто, между прочим, проснулся даже позже чем тот, кто проспал!
И только после этого вспомнила, что я все еще не нашла беретку, а времени — нет вообще. Немного подумав, выразительно плюнула на такие мелочи и отправилась на подвиги — искать те самые хлеб и колбасу, чтобы перекусить хотя бы на ходу.
К началу первого урока мы таки не успели. Зато к его концу — как раз. Хорошо, что дядя меня все-таки уговорил переехать в новую квартиру, а то бежали бы мы с Лешей куда дольше и куда как акробатичней. Гололед стоит на улицах жуткий! Даже не верится, что на дворе декабрь, а двор — в Москве.
Вломившись в класс на всех порах и на ходу стягивая куртку, я принялась вещать бодрым голосом:
— Будьте здоровы, дети мои. Как слышу, не шалите? Вот и умнички. Домашку все сделали? Если нет — покусаю! Что, не верите? Вам показать мою вставную челюсть?
Восьмиклассники, привыкшие к моей манере общения, вразнобой принялись не то здороваться, не то отговаривать от демонстрации зубов, в итоге чего в комнате поднялся такой веселый гам, которого не было даже в мое отсутствие. Чуть поморщившись, без разбору скинула куртку и сумку на кресло, и сделала этакий музыкальный жест рукой (ну, знаете, как дирижер машет), чтоб все замолчали. Как ни странно, меня в кои то веки послушали даже без слов! Я в умилении.
— Верю, сделали. Проверю на следующем уроке.
Общий облегченный выдох. Однако, стоило мне коварно улыбнуться, детки снова насторожились. Вот что значит — тесное общение. Меня уже боятся. Мне гордиться или разочаровываться? Чуть улыбнувшись, продолжила:
