— Отдай! — выпалила Таша, невольно подавшись вперёд.
Тот шустро спрятал ладонь за спину:
— С какой это радости?
— Это... это моё!
Щётка с деловитым шуршанием перебралась в спаленку. Маятник в дальнем конце комнаты отмерил шесть глухих перестуков.
— Маленькая врушка, — непринуждённо бросил Джеми. — Кто бы мог подумать, что ты падёшь в моих глазах ещё ниже.
Таша нехорошо прищурилась.
— Отдай, — прошипела она.
— И не подумаю, — в улыбке мальчишки читалась даже издевка. — И, если честно, это даже несколько неожиданно... что ты настолько глупа, чтобы принимать меня за полного идиота.
Его слова Таша уже слышала сквозь пелену бешенства.
— Неужели? А, может, правда глаза колет?
— Я идиот лишь в том случае, если ты действительно представительница истреблённого королевского рода.
Таша повела расправленными плечами.
Таша подняла голову.
Таша вскинула подбородок.
Если когда-то у неё были доводы против того, чтобы это сделать, сейчас она их не помнила. Сейчас осталась только она — и этот мальчишка с маминым перстнем в руках.
С Ташиным перстнем в руках...
— Да как ты смеешь, ничтожество, — тихо, холодно, надменно, чеканя каждое слово, промолвила она; в глазах её звёздно сиял серебристый лёд, — как ты смеешь говорить в таком тоне со мной, Таришей Тариш Бьорк, законной наследницей престола Срединного королевства?
Джеми замер.
Они смотрели друг на друга, пока Таша не устала считать удары часов. Пока Джеми, не выпуская перстня из пальцев одной руки, с абсолютно непроницаемым лицом не протянул вбок другую.
Туда, где на краю столешницы лежала его сабля.
В этот миг Таша неуверенно подумала, что с 'ничтожеством', пожалуй, несколько переборщила.
Да ладно. Он ведь и правда не полный идиот, чтобы убивать меня, когда Арон рядом...
С металлическим взвизгом выскользнув из ножен, сабля дрогнула в мальчишеской руке.
...а, может, и полный.
Таша вскочила одновременно с тем, как Джеми встал. Попятилась, когда он шагнул вперёд.
Отпрянула, врезавшись в стену, когда мальчишка рванул к ней — и зажмурилась, отсчитывая мгновения, которых отчаянно не хватало.
...раз...
— Моя королева!
Фраза была последней из всего, что она ожидала услышать. Заставившей её забыть о перекидке, невольно разомкнув веки.
Чтобы увидеть, как Джеми, разбив воцарившуюся тишину мягким звуком приглушённого удара, падает на одно колено у её ног.
— Моя королева! — выдохнул он. — Я прошу, я умоляю...
И, перехватив саблю за лезвие, протянул ей своё оружие рукоятью вперёд.
— Окажите мне высочайшую честь, дозволив стать вашим рыцарем!
Ташины брови взлетели так высоко, что почти коснулись волос.
— Что?!
— Посвятите меня в рыцари! — настойчиво повторил Джеми.
Шутит, что ли?
— Ты это серьёзно?
Вид, с которым мальчишка кивнул, был более чем серьёзен.
— Я... не могу этого сделать.
— Почему?
— В рыцари посвящать может лишь коронованный...
— Вы единственная, кого я готов признать королевой, единственная, кто имеет право посвятить меня! Я никогда не дам клятву верности тому, кто носит кровавую корону и сидит на окровавленном троне! — рукоять сабли ткнулась ей в руку. — Моя королева, молю: сделайте меня своим рыцарем, дабы я мог оберегать вас от всех опасностей, посвящать вам свои победы и совершать подвиги с вашим именем на устах!
Похоже, не шутит...
Что ж, это посвящение определённо сулило ей некоторые выгоды.
Нет, подвиги в свою честь Таше были не особо нужны, но вот отсутствие издевок и препирательств весьма пригодилось бы.
— Вначале отдай мне перстень, — почти без колебаний решилась она.
Джеми беспрекословно протянул ей печатку. Таша взяла её подрагивающими пальцами и, подумав, надела на мизинец левой руки.
Впервые за шестнадцать лет фамильный перстень Бьорков очутился на пальце у законной владелицы.
Плавно, неторопливо, контролируя каждое движение, Таша приняла из рук мальчишки саблю. Поудобнее перехватила рукоять: ох, тяжёлая, оказывается! Теперь бы вспомнить ещё, что о посвящении мама рассказывала и в книжках писали...
...что ты делаешь? Имеешь ли право? Принцесса по крови, но не по жизни, не по манерам...
...обычная, самая обычная девчон...
Кончик лезвия взметнулся вверх — и самообладание Её Высочества Тариши Бьорк было безупречным, как идеальный алмаз.
Для мамы я всегда была принцессой.
— Повторяй за мной, рыцарь. Повторяй слова кодекса, который ты должен чтить. — Таша медленно опустила саблю, почти коснувшись ею макушки Джеми. — Честь и долг превыше всего.
— Честь и долг превыше всего, — эхом откликнулся тот.
— В сердце рыцаря чистые помыслы.
— ...чистые помыслы.
— Его меч защищает невинных.
— ...невинных.
— Его сила помогает слабым. Его гнев карает злодеев. Его слова всегда истинны.
— ...тинны.
Лезвие мягко пустилось на его левое плечо.
— Поклянись, что никогда не коснётся твоего сердца жестокость, зависть, ненависть и иной гнев, кроме праведного. Поклянись, что не позволишь тени нечестивых чувств затмить твой разум. Клянись.
— Клянусь.
Сабля, взмыв в воздух, коснулась серебристой гранью другого плеча.
— Поклянись, что будешь мудрым, милосердным и справедливым. Поклянись, что будешь светочем во мраке для заблудших, и даже в самой кромешной тьме, когда все другие светила угаснут, свет в сердце твоём будет сиять. Поклянись, что будешь чтить кодекс. Клянись.
— Клянусь.
Оружие поднялось и опустилось в третий раз.
— Поклянись, что будешь верен своей госпоже, почитать её и повиноваться ей, пока не освободит тебя от клятвы она... или смерть. А теперь — клянись.
— Клянусь, моя госпожа.
Лёгкими шагами Таша прошла туда, где юноша оставил ножны, и вложила оружие в них.
— Встань, мой рыцарь.
Джеми поднялся с колен, но не поднял головы.
Со всей возможной торжественностью Таша опоясала мальчишку мечом, подвесив ножны к креплению на поясе. Без замаха хлестнула его ладонью по щеке; Джеми с готовностью повернул голову, чтобы она не ушибла пальцы.
— Будь храбр, — молвила Таша, — и пусть эта пощёчина станет единственным ударом, не заслуженным тобой, за который ты не потребуешь ответа. Будь милосерден и умей прощать, будучи выше оскорбивших тебя...
Что там ещё?..
— А теперь благословляю тебя, мой рыцарь. Твори мир, добро и справедливость, и да будут славны деяния твои.
Отступила на шаг.
Задумчиво оглядела результат.
— Вроде бы меч подвесила правильно, — неуверенно сказала Таша.
Невольно удивляясь, как быстро исчезло чарующее ощущение царственной самоуверенности, только что озарявшей мысли искрящимся фейерверком.
— Конечно, моя госпожа!
— Вот только этого не надо. — Она сдёрнула перстень с пальца, чтобы вернуть в футляр: по соседству с печатью Морли. — Никаких 'госпожей'. И 'королев', и 'вы'. Даже 'лэн', так и быть, можешь не добавлять. В конце концов, целых... два дня как вместе странствуем со взаимной неприязнью.
— Ладно, — охотно согласился Джеми и, мигом растеряв всю серьёзность, повалился обратно на тюфяк. — Не волнуйся, теперь неприязни от меня не дождёшься.
Таша устало опустилась в кресло.
— И как ты понял, что я не вру?
— По прозвучавшей в твоём голосе безграничной гордыне истинно монаршей особы... ладно-ладно, не смотри на меня так. — Джеми миролюбиво поднял руки. — Я слышал вчера ваш разговор со святым отцом. Сначала подумал, что шестнадцать лет назад не одну семью вырезали, но когда увидел печатку... и ты ещё так среагировала, и наши давно подозревали, что не все Бьорки погибли... ну я и решил до конца роль сыграть, чтобы ты сама всё сказала. Так что за 'врушку' прошу великодушно извинить, но, как видишь, я всё же не идиот. — Он взглянул в её удивлённое лицо, и на его собственном отразилась тень удовлетворения. — Значит, ты дочь Ленмариэль Бьорк и Тариша Морли.
Таша закуталась в плед.
— Да.
— И Шейлиреар скрыл, что твоя мать жива.
— Да.
— Как мы и думали. Но как ей удалось уцелеть?
Она обняла руками колени.
Она знала, что когда-нибудь ей придётся это рассказывать. Слезливую сказочку, достойную места в книжке для сентиментальных юных дев.
Но легче от этого не становилось.
— Что ты знаешь о том восстании? — спросила она, оттягивая момент.
— Ну, я знаю, что Ленмариэль родилась в Ночь Середины Зимы, — с готовностью доложил Джеми, — и народ уже тогда стал немного волноваться. Оборотень в качестве наследницы престола их не особо устраивал... и многие требовали смерти 'порождения Мирк', но королева больше не могла иметь детей, так что король Ралендон отстоял единственную наследницу. А потом все немного успокоились: принцесса росла милой и доброй девочкой, раздавала милостыню, когда выбиралась в город, навещала сиротские приюты... ну обращается себе соколом или волчицей, так ничего, волшебники вон тоже на досуге так развлекаются. И ей было уже семнадцать, когда Шейлиреар помешал повесить какого-то изменника, и король отправил его в отставку...
— И тут же случились возросшие налоги, ведьмина лихорадка, голод и мамина свадьба с княжичем Заречной, — закончила Таша. — Я знаю, мама бы этого не хотела, если б знала, что за стенами дворца творится, но ей же никто ничего не говорил. Не хотели тревожить душевный покой счастливой невесты. А в итоге по всей стране целители сбиваются с ног, на кладбищах не хватает мест, везде горят погребальные костры, а в королевском дворце шикарный фейерверк, ужин на шестьсот гостей, шестьдесят шесть перемен блюд...
— И Шейлиреар, конечно же, не преминул этим воспользоваться. Стал подталкивать людей к мятежу, ещё и объявил Бьорков узурпаторами, мол, шестьсот лет назад они сами свергли амадэев.
— А когда его арестовали как бунтовщика, жители Адаманта пошли штурмовать дворец...
Она как будто снова увидела маму, стоящую у окна детской, отвернувшуюся от дочери, потрясённо смотрящей ей в спину. Спокойную, даже равнодушную. Таша тогда не понимала — если это правда, как она может быть так спокойна?
Перед глазами плыли картинки, а Таша, как и Мариэль в её памяти, всё говорила, говорила...
— ...ты должна бежать!
— Я без тебя не уйду!
Бунт... почему? Почему её подданные убивают всех, кого она знала и любила?
— Они уже на лестнице. — Таш говорит рассудительно, почти спокойно; и одна Пресветлая знает, чего стоит ему это спокойствие. — Сейчас единственный путь из этой башни — через окно. И если ты можешь улететь, то я нет.
— Я останусь здесь, я защищу...
— Даже волчицей ты не справишься со всеми. Они убьют нас обоих, вот и всё.
— И пусть! Я... без тебя...
Голос срывается, переходя в рыдания.
Почему им было отмерено три месяца? Всего три месяца светлой и счастливой жизни?..
— Ты должна жить, Мариэль. — Таш берёт её руки в свои. — Ради нашего ребёнка.
С винтовой лестницы за дверью доносится чей-то крик.
— Я...
— Да, Мариэль. Ты — моя жизнь. И он тоже. Пока вы будете жить, я всегда буду с вами... я всегда буду с тобой.
Мариэль плачет. Он лихорадочно целует её щёки, губы, шею.
Отстраняется так резко, будто боясь, что ещё миг — и не сможет отпустить.
— Если ты допустишь, чтобы вас убили, я никогда тебя не прощу. — Таш шепчет, но в шёпоте звучит сталь. — Даже на том свете, где мы когда-нибудь встретимся.
Ещё миг она смотрит в его глаза. Серые, серебристо-серые, знакомые каждой чёрточкой, каждой крапинкой вокруг зрачка...
Рыдая, в последний раз обвивает его шею руками, касается губами губ и бежит к окну.
— Лети, — кричит он вслед, — лети так, чтобы обогнать свет!
Но она уже распахивает ставни и прыгает, оборачиваясь в полёте, и в обличье сокола летит быстрее стрелы, быстрее ветра.
Так быстро, чтобы не увидеть, как дверь распахнётся и в комнату ворвутся мятежники...
— Мама летела, пока не поняла, что скоро забудет, как снова стать человеком. Тогда она перекинулась обратно, но что было дальше, помнит смутно. Ночью, на дороге... зима, стужа, снег, а одежда во время перекидки теряется...
Ташин голос был ровным.
Наверное, мама тогда чувствовала ту же странную отстранённость. Будто не с тобой всё произошло, будто просто пересказываешь прочитанную где-то легенду.
— Тогда как уцелели перстни?
Джеми лежал, подперев подбородок ладонью.
— Мама носила их на цепочке на шее. И это тоже. — Таша коснулась подвески с корвольфом. — Она не любила кольца, но положение обязывало носить их при себе. Цепочки зачарованы, их нельзя ни украсть, ни потерять, ни порвать. Можно лишь снять или отдать по доброй воле. А ещё они стягиваются и растягиваются под шею владельца.
— Понятно. И что было дальше?
— Дальше...
— ...просыпается, просыпается!
Мариэль открывает глаза.
Осторожная рука промокает ей лоб чем-то мягким и влажным.
— Мы уж думали, ты не выкарабкаешься, — незнакомый голос звучит ласково, как мамин.
Мариэль с трудом поворачивает голову.
Незнакомая комнатушка, кажущаяся такой маленькой после её королевских покоев. Подле кровати сидит, комкая мокрое полотенце, светловолосая женщина, поодаль, у стенки, мнётся бородатый мужик.
Судя по одежде и обветренным лицам — крестьяне.
— Кто вы? — голосом Мариэль можно бриться: с такими же нотками она обычно отдавала приказы. — Где я?
— Ты в Прадмунте, милая. У границы Озёрной с Окраинной. Я Тара Фаргори, а это мой муж, Гелберт.
Фаргори... случайно не те, которые сидр к королевскому двору поставляют?
— И как я здесь оказалась?
— А ты совсем ничего не помнишь?
Мариэль хмурится. Смутно, как сон...
...полёт, бесконечный полёт, как можно дальше, как можно дольше; а потом не то лететь, не то падать вниз...
...вязкое чернильное небо, холодная белизна кругом, снег, сияющий в темноте...
...мрак.
— Мой сын охотился и на тебя наткнулся. Ты рядом с трактом лежала, вся под снегом почти. Альмон сначала думал, всё, покойница. Когда он тебя сюда принёс, смерть в затылок дышала — столько в снегу пролежать, да без одежды...
Мариэль опускает глаза: сейчас на ней длинная рубаха.
— Ты шестидневку в лихорадке металась. Бредила, что-то про восстание кричала.
Восстание. Бунтовщики. Родители, с которыми она даже не попрощалась, Таш, оставшийся во дворце...
Воспоминания возвращаются рывками, перехватывая дыхание.
— Что произошло? — хрипло спрашивает Мариэль. — Что за восстание?
— Вырезали короля, всю семью его и придворных, что к бунтовщикам не примкнули. — Тара коротко вздыхает. — Теперь Шейлиреар Дарфулл Первый на троне, князья ему на верность намедни присягали.
Судорожно стиснутые пальцы вонзаются ногтями в ладони. До боли — несравнимой с той, что внутри.
У неё нет сил даже заплакать.
Шейлиреар. Ну конечно. Тот демонски симпатичный Советник по финансовым делам. И ведь он ей нравился — такой приятный человек, пусть и колдун, на каком-то балу она даже все вальсы с ним танцевала...
