1936. 12-я Интернациональная.

Лукач пригласил названного Купером VIP к себе в комнату, а его спутница молча кивнула Прадосу и заняла место спиной к стене со стратегическим обзором на все двери, причем получилось это у неё так естественно, что даже я заметила это только потому, что специально к ней приглядывалась.

Профи, что тут скажешь.

Купер провел с Лукачем не больше десяти минут. Кивнув на прощание всем толпившимся в столовой, он проследовал к выходу, ступая тяжело, но быстро. Лукач провожал его до машины. Молчаливая, но очень опасная красавица заняла позицию N1.

— Не люблю я её, — признался мне Прадос, знавший, как выяснилось, всех и каждого. — Она из Аргентины. Лина, это переводчица у Ксанти, тоже аргентинка, а какая разница. Хотя лучше не будем брать в пример Лину: она аргентинка из Москвы. Но в Испанию, несмотря на расстояние и всяческие барьеры, прибывают добровольцы из самой Аргентины и, должно быть, из всех без исключения государств Латинской Америки. Она же... Эва Мария Дуарте, более известная как Апельсинка. На свое счастье знает русский — её семья эмигрировала из Южной России — и когда её прижали в Штатах — какая-то очень темная история с гангстерским синдикатом из Чикаго — она смогла через наше консульство в Канаде завербоваться за деньги переводчиком. Решила убраться подальше и заодно деньжат зашибить...

Апельсинка... Обалдеть. Те же — и легенда.

Только по рассказам судя, она должна быть старше, причем намного — она же ещё с самыми первыми работала. Легендарные "Четыре мушкетера": Ульрика Майнхоф, Лейла Халед, Фусако Сигэнобу и Эвита Апельсинка. Основательницы "Дочерей Лилит", создательницы идеологии "скрытого действия"... Согласно каноническому варианту, Эвита была самой циничной из них — ни одной доктрины или идеи, если не считать планов операций. И самой убийственной — более двухсот групповых и почти пятьдесят личных акций, список покойников в семьдесят восемь персон, не считая тех, кто попал под горячую руку...

Потрясающая женщина.

Бомбардировщики появились над Боадилья-дель-Монте в три тридцать, но что-то нарушилось в связи, и вместо того, чтобы нанести удар по укрепленным пунктам, сдерживающим продвижение басков и волонтеров, французские "Потез-540" вдребезги разнесли центр города.

Это автоматически отменило второе наступление группы Паччарди и позволило бригаде спокойно и с минимальными потерями вытеснить фашистов из Боадильи. Вечером 12-я Интернациональная соединилась со 2-й баскской. Лукач тотчас же послал за Тимаром и обязал его за ночь перевезти батальоны Андре Марти и Лионес Рохос обратно в Эль-Пардо. Находившиеся на передовой поляки и итальянцы были без осложнений сменены под утро.

ГЛАВА 6

17 декабря 1936 года, среда.

Испания, Эль-Пардо.

Батальон Леонес рохос оставался в Двенадцатой интербригаде. Однако его применение было весьма затруднено — прежде всего тем, что на его вооружении состояли исключительно магазинные винтовки. Не было ни ручных, ни станковых пулеметов, ни тяжелого вооружения. Поэтому первой задачей было вооружение "Красных львов" — батальон должен был получить хотя бы станковые пулеметы, если уж ничего лучше достать было невозможно...

В середине дня, когда штаб бригады покидал дом лесничего, Лукач приказал Алексею съездить в батальон Андре Марти, задержанный на всякий случай в небольшом местечке возле Коруньской дороги, и передать Жоффруа, чтоб он подготовился к погрузке на машины. Они подойдут самое позднее через час и как миленьких прокатят его ребят до эль-пардской казармы для продолжения прерванного отдыха:

— Оставайтесь там, пока не убедитесь, что всех вывезли, а то в последний раз они целый взвод в тылу забыли. И пусть за воздухом смотрят повнимательней: день летный. Важно, чтоб в пути дистанцию между грузовиками соблюдали и ни в коем случае не допускали пробок.

Но я напросилась вместо него — повидаться с подругами, которые в основном угодили именно во франко-бельгийский (кроме двух сестер-итальянок, ставших снайперами батальона Гарибальди). Рыча рядным четырехцилиндровым двигателем, "Стар 1200" с коляской, попавший в мотопарк нашего штаба из цеха кудесника Тимара и оседланный моим земляком, представившимся как Конрад Магнето (Магнето оказалось его артистическим псевдонимом, и до своего появления в рядах батальона Домбровского он работал фокусником в цирке-шапито) доставил меня в незнакомый грязный поселок. Круглая, как арена, площадь, где мы остановились, и вытянутая вдоль шоссе главная улица были пусты. Но едва Конрад выключил газ, стало слышно нестройное пение, вырывающееся из таверны на углу. Пели французскую "Молодую гвардию" на слова Вайяна Кутюрье, популярную не только среди французов, но исполняемую революционной молодежью повсюду, вплоть до Южной Америки. Где-то подальше охрипшие голоса орали еще и "Карманьолу", но до того фальшиво, что я угадала её лишь по ритму. Впрочем, французы вообще плохо поют хором, как не любят и не умеют ходить в ногу.

Я слезла с мотоцикла и пошла искать штаб.

Скоро выяснилось, что это не так просто: из троих, встреченных мною, двое в зеленых беретах, цеплявшиеся друг за друга как утопающие, лыка, что называется, не вязали, а третий, в рогатой обшитой красной тесьмой пилотке, оказался испанцем, и хотя был трезв как стеклышко, и даже понял, когда я повторила вопрос на сомнительном подобии кастильского, но не имел ни малейшего представления, где помещается "эль эстадо майор де лос интернасионалес".

Наконец когда я, обойдя площадь, зашагала по продолжению главной улицы, мне повезло, и через раскрытые дощатые ворота низкого, с окошечками под крышей, здания — вероятно, раньше в нем был хлев — я разглядела группу бойцов на корточках перед разобранным пулеметом. Повернув к ним, я услышала, что из полумрака кто-то окликнул меня по имени, и увидела поднявшуюся навстречу Мари-Анж. Она, как все мы, похудела и сильно изменилась. На лбу и от уголков рта прорезались морщины, на коротко остриженных висках пробилась седина. На рукаве мундира красовались две нашивки с силуэтами танков. Значит, на счету Мари-Анж две подбитых танкетки.

Я спросила насчет остальных наших — после Альбасете я видела только Мадлен. Оказалось, что все живы, только Рената была ранена в боях за Сиудад Университарио, но ранение легкое, она осталась в строю и сейчас уже в полном порядке. Полин взорвала танкетку гранатой. Тамара сделала уже тридцатую зарубку на прикладе своей "Эйч-Би" — а она отмечает только снайперские выстрелы. Маргарита с первого взгляда втрескалась в красавчика-испанца из Леонес рохос, он моложе её лет на десять и не говорит ни на одном известном ей языке, но зато похож на ангела.

Что же касается дел всего батальона... В их роте вообще сравнительный порядок благодаря ее командиру Бернару, пехотному лейтенанту резерва. Он социалист, конечно, левый, однако сторонник не Жиромского (Мари-Анж произнесла его фамилию по-французски: "Зиромски"), а этого непостижимого путаника Марсо Пивера, но было б неплохо, если бы все коммунисты вели себя вроде пивертиста Бернара. А то комиссар Жаке хоть и член коммунистической партии, но понимает свою роль так, словно политкомиссар является заступником сражающихся масс перед эксплуатирующим их командованием. Нечто в стиле профсоюзного работника в войсках...

Я спросила, что представляет из себя Жоффруа.

— Задница, — исчерпывающе определила Мари-Анж. — Не дурак, имей в виду, не трус, а именно задница. Пока не выпьет, мягкотел, как слизняк: никому ни в чем отказать не может, не говоря уж, чтоб кого-нибудь наказать, все кому не лень на нем верхом ездят. Зато тяпнувший Жоффруа — аки скимен рыкающий. Но всем ясно, что скимен этот всего-навсего пьяный неврастеник. Удивительно ли, если в батальоне бедлам? А между тем люди в нем примерно те же, что везде: люди как люди. Есть, правда, небольшой процент люмпена, но чего ж ты хочешь? Ведь французские и бельгийские добровольцы это не политические эмигранты, как, например, немецкие или венгерские, такого предварительного отбора они не проходили.

Узнав, что сейчас должны прибыть грузовики, Мари-Анж заторопилась: она командир отделения ПТР. Но все же взялась проводить меня к Жоффруа.

Не дойдя до конца улицы, она издали показала мне дом, где находился штаб, и легко поцеловала в щеку на прощание. Простившись, мы отсалютовали, и уже повернулись, чтоб разойтись, но из глинобитной лачуги, перед которой мы остановились, вышел матово-бледный низенький француз с пистолетом на животе, как любят носить немцы.

— Подожди меня, Мари-Анж, будь любезна, я в твое отделение направляюсь, — вежливо попросил он с тем неаффектированным произношением, с каким во Франции изъясняются лишь школьные учителя, священнослужители и престарелые высокопоставленные дамы.

— О-о, товарищ Бернар, — приостановилась Мари-Анж. — Подожди, Тея, я хочу представить тебя командиру нашей роты. Это моя подруга, — обратилась она к Бернару. — Из штаба бригады. Она с поручением к капитану Жоффруа.

Бернар, о котором только что так хвалебно отозвалась Мари-Анж Пиве, меня разочаровал. Уж слишком мал он был ростом. Особенно несолидно выглядели его коротенькие ножки, похожие в обмотках на бильярдные. Лицо Бернара следовало признать красивым, если бы при его росте оно не было б непропорционально большим; бледность же командира пулеметной роты, оттеняемая коротко остриженными мягкими черненькими усиками, просто пугала: казалось, Бернар вот-вот шлепнется в обморок. Знакомясь, он, однако, с силой мне сжал пальцы и, скороговоркой произнеся положенное "enchante", преувеличенно соответствующее нашему "очень рад", прямо-таки чарующе улыбнулся. Впрочем, женственно-прелестная улыбка тотчас сбежала с его губ, и Бернар поинтересовался, в чем, если не секрет, заключается моя миссия, а узнав, что батальону предстоит немедленное возвращение в Эль-Пардо, очень серьезно заметил:

— Это будет не так легко: многие из ребят не очень в форме.

Вход в штаб батальона не охранялся, и я беспрепятственно проникла в грязный коридор. Из раскрытой справа двери вырывался ужаснейший гам и такие тучи дыма, словно там начинался пожар; на самом же деле это так накурили наполнявшие помещение и о чем-то исступленно спорившие бойцы. Дальше по коридору была открыта налево вторая дверь в комнату поменьше. В ней на расстеленных по каменному полу матрасах полулежал Жоффруа, рядом, скрестивши по-турецки ноги, сидел Жаке, оба были в некогда белых полушубках. Несколько человек, закутавшись с головами в одеяла, но показывая голые между ботинками и задравшимися брюками голени, спали на соломе под окном. Знакомый по мосту Сан-Фернандо испанский мотоциклист ковырялся в своей "Астре". В комнате сильно пахло бензином, но это не мешало Жоффруа курить. Я отсалютовала, передала приказ — Жоффруа тут же послал за командирами рот — и пошла искать Мадлен.

Не прошло и получаса, как в главную улицу втянулось десятка четыре грузовиков. Весело покрикивая, Тимар рассредоточил их по переулкам, и посадка началась, но если третья рота со всем своим хозяйством уже через десять минут была в машинах, то остальные пока стояли полупустые, а то и вовсе пустые.

Тимар, отправив роту Бернара, принялся ходить по домам, уговаривая собираться поскорее, но даже в тех случаях, когда его слушались и "АМО-5" более или менее быстро наполнялся, поднять опущенный задний борт было нельзя, так как из кузова неслись вопли, что не хватает Жана, или Франсуа, или сразу двоих Жаков плюс ещё Анри.

Обходя квартал за кварталом, мы с Тимаром повсюду обнаруживали людей, находившихся то в излишне приподнятом настроении, то, наоборот, непобедимо сонливых. Нередко нам на поторапливанье отвечали воркотней, а порой и грубой руганью, и тогда лишь парижское острословие Тамара разрешало наэлектризованную атмосферу.

Во внутреннем дворике одного поместительного, как и большинство, здесь, покинутого хозяевами дома мы наткнулись на Жаке, окруженного взбудораженными бойцами. Его теребили за рукава, дергали за полы полушубка, наседая с вопросами, когда же весь этот винегрет прекратится и наконец им дадут передохнуть, ну пусть всего на двое суток, однако чтоб в это время никуда не таскали и дали б если не выспаться — после таких двух месяцев за сорок восемь часов разве отоспишься? — то хотя б в сортире посидеть не спеша...

Жаке пытался утихомирить особо разбушевавшихся, обещая, что завтра же добьется от командования бригады не меньше трехдневной передышки, но и этот посул не внес ожидаемого успокоения. Если б не винтовки и не военная форма, со стороны можно было б подумать, что перед нами импровизированное профсоюзное собрание, на котором рабочие выражают негодование неожиданно тяжелыми условиями труда на новом месте и не слишком притом доверяют своему делегату, видимо продавшемуся хозяевам.

Помитинговав, недовольный начальством взвод, после пересыпанного солеными шутками вмешательства Тамара, все же погрузился пусть не в образцовом, но в достаточном порядке. По крайней мере, здесь не было ни отставших, ни упившихся до положения риз, тогда как в других взводах нам с Тимаром не раз приходилось выводить под руки и подсаживать некоторых, еле державшихся на ногах, а двоих, мертвецки пьяных, мы при помощи расстроенного Жаке, раскачав за руки и за ноги, закинули прямо на колени их товарищам.

В конце концов Тимар обозлился и потребовал, чтобы его проводили к командиру батальона. Повел озверевшего Тимара я. В схожих с опустевшими стойлами помещениях была тишина. В недавно такой шумной комнате справа не осталось ни души. Никого, кроме Жоффруа, возлежащего на грязном матрасе в позе давидовской мадам Рекамье и безмятежно покуривающего, не оказалось и в другой. Эпикурейское спокойствие Жоффруа окончательно взбесило Тимара, и он с места в карьер начал орать. Однако вопли его красноречия не произвели на Жоффруа заметного впечатления, и когда Тимар выдохся, он логично ответствовал, что, раз командир батальона болен гриппом и в текущие дела не вмешивается, среди его подчиненных неизбежно обнаружатся беспорядки, иначе для чего б в каждой армии назначали командиров батальонов да еще платили бы им жалованье — Тимар на это только рукой махнул и выбежал вон.

Поскольку Тимару пора было уезжать, он попросил меня проследить за отправкой двух последних камионов, отходивших от площади, что вполне меня устраивало, поскольку Магнето со своим мотоциклом остался где-то там.

Первый из грузовиков я нашла почти готовым в дорогу. На него уже водрузили походную кухню, а теперь закрепляли ее и обкладывали мешками с гарбансасами и прочим громоздким имуществом батальонного интендантства. Зато второй — стоявший поодаль — был пуст, хотя возле него и собралось человек двадцать о чем-то дискутирующих. Проводив интендантскую машину, я направилась к следующей и еще издали без всякого удовольствия заметила, что анархистскими платками повязаны почти все. Вообще анархистские цвета и значки ФАИ попадались сегодня в батальоне Андре Марти очень часто, но здесь их был явно повышенный процент даже по сравнению со средним по батальону.