7 футов над килем

Больше ценные предметы в воду не летали.

—  Ты, Ивашкин, пойдёшь с химиками, — объявил первый помощник, — ты же любишь девушек!

Матрос в душе матюгнулся. Девушек он любил, но не в качестве товарищей по увольнению на берег.

—  Не впадай в тоску, — утешила его бойкая, рыжеволосая Татьяна, когда они сошли с трапа, — мы тебя по магазинам женского белья таскать не будем. Разве, что ситца индийского на базаре купим. Сарафанчики себе сошьём. Чтобы на танцы ходить. В cарафанчиках! — она крутанула подолом лёгкого платья.

—  Ладно! — смягчился Ивашкин. — Я против ситца не возражаю. А как насчёт того, чтобы на слонах покататься?

—  Будет тебе слон, — пообещала Татьяна. — Смотри, Тамарка, какой у нас кавалер: заботится о культурном досуге, небось, и про Индию знает побольше нашего.

—  Ещё перед выходом специально книжки читал, — Ивашкин не стал обращать внимания на иронию. — Вот, слушайте!

Рассказывал Ивашкин хорошо. Образно и с выражением. Кратко вспомнил историю страны, описал климат, нравы и обычаи. Прошёлся по искусству и религии.

—  Молодец! — похвалила его Татьяна, — А ты, наверное, и языки местные подучил? Скажи-ка что-нибудь!

—  Камасутра! — громко произнёс Ивашкин, и встречная женщина в сари шарахнулась к стене.

—  Только об одном и думаешь, — упрекнула его Тамара.

—  О чём ещё думать? — пожал плечами Ивашкин. — Я, вон, уже сколько в море болтаюсь. Понятное дело, организм своего требует.

—  Мы, вас, мужиков, жалеем, — Татьяна покосилась на своё отражение в зеркальной витрине.

—  Вот и пожалейте! — оживился Ивашкин. — Сказать-то всякая может.

—  А вот этого нельзя, — одёрнула его Тамара. — Ты сам подумай, какое наше девичье положение на судне? Нас мало, вас много. Одного пожалеешь — все остальные, знаешь, как будут называть? То-то! Терпи, бедолага неудовлетворённый.

—  Я терплю, — понурился Ивашкин, — что ж ещё остаётся? Ладно, недотроги, пошли на слоне кататься, это вон там, в парке. Чур, слона выбираю я!

Однако выбор оказался неудачным. Серое животное сначала вообще не желало двигаться, а когда погонщик шарахнул его палкой по шершавой заднице, пустился таким аллюром, что Ивашкин вылетел из корзины и растянулся на песке.

—  Гадина лопоухая! — сказал он вслед убегавшему слону. — А ещё говорят, что они умные.

Второй погонщик извинился перед неудачником и предложил попытать счастья на другом скакуне. Ивашкин сделал рукой неприличный жест и потребовал назад плату за недоставленное удовольствие. Услышав про деньги, извозчик бухнулся на землю, ловко переплёл ноги и впал в транс. Все попытки растолкать его ни к чему не привели.

Тут вернулись девушки. Они сумели удержаться в корзине, однако, несмотря на морскую закалку, несколько укачались.

—  Не годишься ты для родео, — заметила Тамара, глядя, как Ивашкин стряхивает с себя песок. — Ну, что, пойдём покупать мануфактуру?

—  Погоди, — остановила её Татьяна, — вон там ещё что-то интересное.

На соседней площадке, окаймлённой ухоженными пальмами, стояло с полсотни европейцев. Туристы размахивали руками, охали и толкали друг друга локтями, глядя на тощего полуголого индийца, игравшего на дудочке с шаром. Западные путешественники — самая благодарная публика: за свои деньги они готовы восторгаться любой ерундой.

—  Это заклинатель змей, — определила Тамара. — Пошли, поглядим!

—  Змеи! — буркнул Ивашкин. — Мерзость ползучая!

Не любил он змей, и были тому причины. На острове Кижи у него затеялся быстротечный роман с хорошенькой смотрительницей древностей, да в самый неподходящий момент из-под охапки сена вылезла домашняя гадюка. Подхватив одежду, Ивашкин позорно бежал и долгое время мучился сомнениями, не стал ли он унылым импотентом? Однако обошлось.

Вторая история была ещё глупее. Ивашкин снял комнату в квартире, где кроме него оказалось ещё два жильца. Один был тихим выпивохой с мифологическим именем Геракл, а другой — прилежным студентом. Обоих Ивашкин видел чрезвычайно редко.

Как-то вечером пьяный, но бодрый от страха, Геракл ворвался к Ивашкину с воплем: "Змеи! Змеи!" Ивашкину приходилось видеть людей в белой горячке, и он знал, что их нельзя оставлять в одиночестве. Матрос изловил бегавшего по комнате соседа и, отворачиваясь от скверного духа, пообещал прямо сейчас, при нём, развеять алкогольные видения.

—  Эх, пьянь бессмысленная! — упрекал он сына Зевса. — Твой тёзка Лернейской гидры не прибздел, а ты, малохольный...

Он смело вошёл в пустую, как бочка Диогена, комнату и первое, что увидел — большую, яркой расцветки змею, свернувшуюся клубком.

Геракл, заглянувший следом, завопил и на полусогнутых ножках рванулся прочь. Ивашкин припёр дверь старинным сундуком, стоявшим в коридоре, затащил Геракла в свою комнату, связал по рукам и ногам, чтобы не выскочил в окошко, позвонил в милицию и спокойно, толково обрисовал ситуацию.

Стражи порядка приехали быстро, отодвинули сундук, проникли в комнату, обшарили её и, не найдя никакой змеи, вызвали специализированную медицинскую службу. В больнице соседей положили под капельницы, причём от процедур Гераклу становилось всё лучше, а Ивашкину — всё хуже.

На третий день их навестил студент и пожаловался, что его ручной полоз отбился от рук и, пользуясь подпольными пустотами, стал болтаться по всему дому. Прибежавшие санитары размотали с шеи серпентолога систему для вливания растворов, а Ивашкина жёстко зафиксировали.

Геракл, вскоре выписавшийся, ещё долго носил ему передачи...

Не за что Ивашкину было любить змей.

—  Это кобра, — определила Тамара, когда они вступили в круг зрителей. — Королевская кобра. Великолепный экземпляр!

Факир, надувая смуглые щёки и поводя дудочкой, тянул занудливую, видимо, народную мелодию, а змеюка, высунувшись из корзины, покачивалась, словно колеблемая ветром. Иногда заклинатель слегка пинал босой ногой корзину, змея раздувала капюшон, и становился виден белый лорнет у неё на затылке.

Публика издавала испуганно-восторженные вопли.

Представление заканчивалось, индус прекратил музицирование, закрыл крышку и, обойдя туристов, собрал в коробку из-под обуви неплохой гонорар. Однако этого показалось укротителю мало.

—  А теперь! — объявил он. — Самый отважный из вас может получить все эти деньги! Всякий, кто осмелится приблизиться к смерти на два метра, заработает... — он заглянул в коробку, — триста рупий!

—  Пятьсот! — громко предложила Татьяна.

Зрители разом уставились на отчаянную блондинку, а факир, вытянув шею, выискивал того, кто решился бросить вызов судьбе.

—  Кончай, Танька! — подруга дёрнула её за рукав.

—  А чтобы не выпендривался! — объяснила Татьяна. — Да и мануфактуры побольше купим. И праздник будет на что справить. Вы, нехристи, забыли, что нынче Рождество? Пятьсот рупий! — она подняла руку.

Факир переждал гомон и, сообразив, что участие в представлении белокурой леди — замечательная реклама, поклонился и сделал приглашающий жест.

—  Ты всё же поосторожнее, — недовольно посоветовала Тамара.

—  Ерунда! — Татьяна решительно приблизилась к плетёной корзине и кивнула: "Открывай!"

Заклинатель, эффектно помедлив, поднял крышку и приложился к дудочке. Медленно, нехотя кобра поднялась, раскрыла пасть и стрельнула раздвоенным языком. Морда змеи была весьма недовольной. Факир, не переставая дудеть, предостерегающе замотал головой. Татьяна презрительно усмехнулась, сделал шаг, взмахнула рукой, схватила кобру чуть ниже головы и сильным рывком выдернула из корзины. Руки индуса упали вдоль тела, а дудка издала писк удивления в тональности "си мажор".

Ядовитый гад, не привыкший к столь фамильярному обращению, обмяк и стал похож на резиновую кишку. Волоча кобру по песку, Татьяна подошла к зрителям. Змея зашипела, раздула капюшон, оскалилась, показав изогнутые зубы, и попыталась рыпнуться. Свободной рукой девушка врезала кобре подзатыльник. Пресмыкающееся притихло и только поглядывало злыми глазками.

Под аплодисменты Татьяна посадила змею обратно в корзину, захлопнула крышку и ожидающе уставилась на факира. Однако расставаться с деньгами индус явно не хотел. Вмиг позабыв язык колонизаторов, он залопотал что-то невразумительное, указывая то на небо, то на землю, то на корзину.

Публика недовольно зароптала. Ивашкин решительно выдвинулся в круг и вразвалку приблизился к артисту.

—  Ты иди, Таня, — проговорил он, глядя на заклинателя исподлобья и потирая кулаком о кулак. — Дай мне с ним потолковать на местном диалекте.

Татьяна пожала плечами и отошла.

—  Слушай меня, ракшас долбаный! — Ивашкин ткнул пальцем в костлявую факирскую грудь. — Ты что же это, шудра хренов, дхарму нарушаешь, сука? Гони монеты, не то я тебе устрою реинкарнацию! Ты у меня прямо сейчас в дерьмо перевоплотишься! Я тебе ручки-ножки узлом завяжу! Выбленочным узлом!

Факир с нарастающим ужасом вслушивался в страстный монолог. Особенно сильное впечатление произвело определение — "выбленочный". Вероятно, по фонетическому сходству с каким-то уже слышанным русским выражением. Заклинатель отступил на шаг и огляделся. Окружающие явно были на стороне Ивашкина, продолжавшего ласково массировать кулаки. Уже не помышляя о сопротивлении, индус поднял коробку и со злобным поклоном передал матросу. Тот аккуратно сложил деньги, отделил одну купюру и засунул факиру за пазуху.

—  Это на фураж скотине, — он кивнул на корзину.

Змеюка в этот момент высунула из-под крышки голову, но осмелевший Ивашкин так гаркнул на кобру, что та моментально юркнула назад. Девушки тем временем раздавали автографы и улыбались перед фотокамерами.

—  Пошли, что ли? — Ивашкин протиснулся сквозь толпу поклонников. — Надо вам ещё ситец купить.

Они выбрались из парка и отправились в старый город, где на узких улочках сплошными рядами тянулись лавочки с утварью, тканями, сувенирами, фруктами. Завидев иностранцев, хозяева выбегали из-за прилавков и на всех мыслимых языках громкими криками предлагали товар.

—  Расступись, басурмане! — Ивашкин локтями прокладывал дорогу. — Вот сейчас как тресну по чакре! — пообещал он особенно приставучему торговцу. — Враз в нирване очутишься!

—  Кажется, это то, что нужно, — тихо сказала Тамара, кивнув на лавку, сплошь увешанную цветистыми полотнами.

—  Пожалуй, — пригляделась Татьяна. — Ивашкин, ты умеешь торговаться?

—  Умею, но не люблю, — признался матрос.

—  Тогда стой немного поодаль и время от времени пересчитывай деньги, — велела Татьяна, — только смотри, чтобы не выхватили! Кстати, сколько мы заработали? Ого! Неплохо!

—  Это ты заработала, — напомнила Тамара.

—  А! Брось! Давай купим сразу на все деньги. И скидку получим.

—  Как это ты змеи не испугалась? — почтительно спросил Ивашкин.

—  А чего её бояться? — рассеянно ответила Татьяна, разглядывая ткани. — Мы с Тамаркой, когда в университете учились, на каникулах в питомнике подрабатывали. Имеем практику. Ничего хитрого тут нет. Тамар, я прикинула, нормально получается. Ещё останется на Рождество. Винца купим, закусочки, заступника нашего пригласим, а?

Начался торг. Выбрав ткани и узнав стоимость, девушки закатили глаза и сделали вид, что собираются уйти. Торговец тут же скинул половину. Так повторилось раз пять. Ивашкин всё это время стоял неподалёку и шелестел деньгами, чтобы поощрить купца.

—  Ну, кажется, созрел! — шепнула Татьяна и назвала последнюю цену.

Торговец замотал головой и жестом показал, что больше уступить не может.

—  Как знаешь! — Тамара отвернулась. — Пошли!

Хозяин скрипнул зубами, однако больше удерживать не посмел.

С притворно недовольными лицами троица пересекла крохотную площадь, уселась за столиком уличного кафе и заказала кока-колу.

—  Сейчас посидим, — наставляла Татьяна, — потом вернёмся, а ты, — она кивнула Ивашкину, — подходи к нам минут через пять и снова покажи деньги, понял?

—  Понял, — Ивашкин хлебнул холодного напитка и почувствовал, как его дёрнули за штанину. Он обернулся и прямо у ног обнаружил невесть откуда взявшуюся девчушку лет четырёх. Она сидела прямо на земле, из-под короткого платьица торчали две культяшки, а грязная ладошка тянулась за подаянием. Малышка весело улыбалась, посверкивая чёрными глазёнками. Индиец, видно, отец или хозяин, одобрительно кивал тюрбаном.

Ивашкин всегда стеснялся нищих, словно чувствовал перед ними вину. Но в этой маленькой побирушке, ещё не сознававшей своего убожества, было столько искренней детской приветливости, что ему тоже захотелось улыбнуться. Однако улыбка не вышла.

—  Дай ей немного денег, — понимающе посоветовала Татьяна, — и не бери в голову. Таких здесь, знаешь сколько? Всех не осчастливишь. Ну, мы двинулись!

Девушки вернулись к мануфактурной лавке и довольно быстро довели оживившегося продавца до нужной кондиции.

—  Расплачивайся! — велела Татьяна подошедшему Ивашкину.

Однако тот странно повёл плечами и уставился в утоптанную землю.

—  Отдал? — без удивления спросила Тамара. — Неужто всё отдал, сострадательный ты наш?

—  Я верну, — пообещал Ивашкин. — Ну, это я вроде у вас в долг взял, ладно?

—  Знаешь, когда тебя рожали, похоже, дома никого не было! — с некоторой досадой проговорила Татьяна. — Хорошо, что мы тебе только змеиные деньги доверили.

—  А ты проспорила, Танюша! — засмеялась Тамара. — Я же говорила, что он ни за что не устоит. С тебя десять рупий. Ладно, купим, сколько получится.

—  Не горюй, благодетель! — Татьяна потрепала Ивашкина за вихор. — Ничего ты нам не должен. А Рождество мы всё равно отметим!

Детская болезнь левизны

Флаги кораблей и судов изготавливаются из шерстяной ткани, которая называется флагдук. Ткань лёгкая, свободно реет, вздымается и полощется на морском ветру. Через пару недель полоскания появляется бахрома. Флаг подшивают, но ветер продолжает трепать флаг, выдёргивая из него по нитке. Опять подшивают. И так, покуда на мачте не оказывается короткий обрубок.

Флаг наших гидрографических судов ВМФ представляет собой синее прямоугольное полотнище, в левом верхнем углу помещено изображение военно-морского флага, а справа — маяк в белом круге. В процессе истрёпывания и подшивания символика постепенно исчезает, и с иностранных кораблей и самолётов начинают иронично интересоваться национальной принадлежностью судна. Боцману приказывают изобразить родной флаг на листе жести. Изделие выходит долговечным, одна беда — дребезжит на ветру.

—  Расскажи свежий анекдот про Чапаева! — улыбнулся парень.

Вас бы такая просьба удивила? Ну, а я слегка обалдел. Потому как дело происходило на одном из Островов, и передо мной стоял темнокожий боец в камуфляжной униформе без внятных знаков различия.

"Мулат, — подумал я. — Или креол? Забыл, чем они отличаются. Уже не чёрный, но ещё не белый. Переходное звено".