Вытягиваю руку, она в сияющей чешуе и блестят серповидные когти, но меня это теперь не пугает, даже приятно, словно вновь в своём настоящем теле. Ко мне услужливо подлетает тонкая льдинка, трогаю острую грань и пальцы, словно коснулись лепестков лилии, я вижу золотые тычинки, но это оказываются далёкие звёзды. Голубой вихрь несёт меня в неизвестную светлую даль и, вместе со снегом, вытряхивает в непонятную Реальность.
Коричневые облака низко стелются над суровой, лишённой всякой растительности, поверхностью планеты. Взмахиваю крыльями, горячий воздух стегает по лёгким. Это не то что ожидал увидеть, но любопытство гонит вперёд. Несусь между тучами и дышащими жаром скалами. Всё та же выжженная земля без единого признака жизни.
Внезапно подлетаю к пропасти, она огромна и тянется от одной стороны горизонта, до другой, внизу клубится едкий дым, дна не видно и есть ли оно вообще.
— Это человек.
— Нет, это дракон.
— Я говорю человек.
— Давай его сами спросим.
Стремительно разворачиваюсь. В воздухе, треща бесчисленными прозрачными крыльями, зависло необычное существо. Из бесформенного тела свисают многочисленные стебельки и на каждом раскрыт круглый глаз.
— Это что-то меняет? — грубо спрашиваю я.
Словно судорога пробегает по безобразному брюху, с отвращением замечаю на нём огромную слюнявую пасть, я догадываюсь, оно смеётся. Чем же его так развеселил?
— А кем ты хочешь быть?
— Какое вам дело? — раздражение захлёстывает душу.
— Человек бы так с нами не разговаривал, — с уверенностью сама себе заявляет существо. — Ты дракон! Для чего ты здесь? — в голосе появляется нажим.
— Турист я, гуляю.
— Здесь?!
— А что, тут интересно.
— Невероятно! — существо быстро приближается ко мне, и я понимаю сколь оно огромно, в сравнении с ним, я мушка дрозофила. Озноб пробегает по коже, стоит ему лишь вдохнуть в себя, и меня засосёт в слюнявую пасть.
Стебельки рассматривают меня со всех сторон, словно кожу прощупывают множество электрических разрядов.
— Ты не турист, путешественник во времени, — уверенно заявляет оно.
— Допустим, — стараюсь говорить непринуждённо, но дрожь сотрясает тело.
— Такие как он, меняют реальность, — сурово произносит существо и внезапно спрашивает само себя: — Это плохо?
— Не знаю, но лучше его съесть.
— Ага, тогда реальность будет иной.
— А если оставить как есть?
— Реальность тоже поменяется, но в будущем.
— Что же нам делать?
— Может, его спросим?
Стебельки вытягиваются в мою сторону, из пасти льётся жгучая слюна. — Если хотите знать моё мнение, то накормить, обогреть, рассказать, — нагло заявляю я.
— Что ты хочешь знать?
— Куда я попал?
— Куда он попал?! — брюхо колыхнулось от безудержного смеха. — Турист, мать его! Это Отстойник!
— Какой отстойник? — я выдыхаю клуб раскаленного пламени, но на фоне чудовища оно не больше искры.
— Место, где концентрируются души людей, после исчезновения своих тел.
— Ад что ли? — пугаюсь я, неужели вновь попал во владения Персефоны.
— Что ты, это другое, намного хуже! Здесь перевариваются все и добрые и злые, и тупые и гении. Ад и Рай отпали за ненадобностью. После гибели Земли, потерялись и тела. Вот, подобрали души, кинули в общей связке всех сюда. Создатель думает, что с ними теперь делать, может, новую программу запустит, или распылит всё ко всем чертям. У нас есть мнение, он придумает некую альтернативу человеку. Может души людей в свиней запустит, или в ангелов — ему решать.
— И как скоро он решит? — всё услышанное не укладывается в голове, настолько оно дикое и бредовое.
— Очевидно с Вечность, а вот после неё будет Нечто.
— Ты сам понял, что сказал? — хмыкаю я. — Вечность бесконечна!
— Вот мы об этом и говорим, — согласно колышутся стебельки, — она бесконечна, но у неё есть свои Реальности и их великое множество, глядишь, в какой-то из них, человек спасётся.
— А ты кто такой? — бесцеремонно спрашиваю я чудовище.
— Мы, то? Пастухи, у нас ещё и собаки есть. Следим, чтоб души не разбежались.
— А что, могут?
— Всякое бывало. Иные сами находят объекты для своих тел, затем, через десяток степеней триллионов лет эволюционируют и вступают в единоборство с самим Создателем. Иногда одерживают победу, а иной раз сливаются с ним в единое целое. Этот процесс бесконечен и крайне болезненный.
— Неужели здесь покоятся души всех умерших людей? — ужасаюсь я.
— Умерших тел людей, — поправляет меня чудовище, — только те, кто потерял свои планеты.
— А что там? — меня как гипнозом тянет в пропасть с клубящимся дымом.
— Это место, где твоё тело могут отобрать, — содрогнулось от смеха безобразное брюхо чудовища, — даже мы, в одиночку туда не спускаемся. Человек — страшное существо!
— Ты милое, — съехидничал я.
— Очень может быть, — с радостью соглашается чудовище. — Но ты нас порядком "грузишь" своими сумбурными мыслями, тебе необходимо вернуться домой, хотя с Отстойника дорог нет, это Вселенский тупик.
— Тогда, как же мне выбраться? — ужасаюсь я.
— Сынок, ты просил разбудить в двенадцать, — врывается в сон родной голос матери.
Гл.15.
Никогда я с таким удовольствием не просыпался — чудовищный сон, нечеловеческий! Как хорошо, что это не наяву. Выпрыгиваю из-под одеяла, шарю глазами по сторонам, сапфир исчез, нет его, но когда сжал пальцы, сорвались синие искры, словно камень растворился во мне. Бред какой, куда он закатился? Но времени его искать нет, бегу умываться.
— Кирюша, где так одежду изодрал? — без претензии спрашивает мать, поправляя на носу тяжёлые очки.
— Со спелеологами по скалам лазил, — обманываю я.
— Какой ж ты ещё ребёнок, с трудом твою штанину залатала, словно крючьями её драли, — качает она головой.
На этот раз, на завтрак, мать приготовила сырники. Они у неё всегда получаются чрезвычайно вкусными, нежными, с золотистой кожицей, и обязательно много сметаны. Как всегда работает телевизор, в основном он служит для фона, кто-то монотонно бубнит, ему в такой же манере поддакивают. Расслабляет, сплошная релаксация.
Осторожно отхлёбываю горячий чай, заедаю сырниками со сметаной. Вот интересно, в магазине лишь один вид сметаны, один вид молока, один вид кефира и можно долго продолжать сей список, и не надо разнообразия, всё натурально, вкусно и безопасно. Подходишь к прилавку: "Мне сыра сто пятьдесят грамм", и не обязательно говорить какого, это просто сыр. В нём нет сои, всяких добавок, он безупречен. Что удивительно, варёная колбаса делается из мяса! А ещё, воду можно пить просто из-под крана, без риска что-нибудь словить непотребное! В овощных можно купить яблок и они часто червивые(!), значит, в них напрочь отсутствуют нитраты. Под осень арбузами забиваем пол балкона, объедаемся так, что кажется, сейчас арбузные семечки из живота полезут и опять же, без ущерба для здоровья. Удивительно, за пару десяток лет, всё резко изменится: за продуктами идёшь как на войну, если неправильно выберешь товар, в лучшем случае, больничная койка. Народ с усердием травят и всё почему? Деньги! Палёная водка, нитратные овощи и фрукты, генно-модифицированные продукты, а самое страшное, из крана нельзя будет пить воду.
Один из провидцев, как-то сказал: "У человека есть шанс, но до той поры, пока не отравит воду. Если это произойдёт, он обречён".
— О чём задумался, сынок? — мать замечает моё состояние.
— Да так, мама, всё наесться не могу, сырники во рту таят, — не хочу огорчать её своими размышлениями.
— Опять куда-то собираешься? — с грустью произносит она, снимает очки и смотрит на меня близоруким, беззащитным взглядом.
— Схожу, недолго, с друзьями встречусь, в кантору одну заглянуть надо, — я вспоминаю, что меня ждут в КГБ.
В Камышовую бухту приехал рано. Зная, что Катя, как всякая, безусловно, нормальная женщина, обязательно опоздает, спокойно прогуливаюсь по аллее, наблюдая за "фарцой". На меня косятся, я тихо спрашиваю об итальянских очках. Через некоторое время подносят пару великолепных оправ, называют цену, охаю, за такие деньги можно на самолёте в Норильск слетать. В уме, считаю, сколько у меня в кармане денег, не густо, пятьдесят рублей. Вся надежда на Катины командировочные, главное, чтоб не успела их истратить.
Катя появляется ровно через двадцать минут от условленного срока, в своём неизменном пальто, рыжие кудри сияют золотом, веснушки вызывающе горят, на шее серебристый шарф, на ногах импортные сапожки.
— А вот и я, Кирилл! Быстро я пришла? — она на всю ширь раскрывает глаза, при свете солнца они просто насыщенно зелёного цвета, почти нормальные, только зрачки вытянутые как у дикой кошки.
— Привет, Катюша. Вот, оправа, как тебе?
— Вполне прилично. Сколько?
— Слушай, тебе уступлю, — шёпотом говорит фарцовщик, — сто двадцать пять рублей.
— Офонарел.
— Чистая Италия! — возмущается он.
— За восемьдесят возьму, — Катя специально смотрит ему в глаза.
Парень отступает, бледнеет, затем радостно улыбается: — Знаю, это контактные линзы, недавно появились, очень клево! Где достала?
— Да, пошёл ты! — с разочарованием ругнулась Катя.
— Хорошо, за сто двадцать отдам, — вздыхает фарцовщик.
— Сколько у тебя? — оборачивается ко мне Катя.
— Пятьдесят наскребу.
— У меня шестьдесят. Нет, эти оправы нам не подходят, — Катя разворачивается, чтоб уйти.
— Подожди, — хватает за руку фарцовщик, — сто пятнадцать.
— Ты что, глухой? Не слышал, у нас на двоих сто десять рублей.
— Нет. В убыток мне будет, — вздыхает парень.
— Как знаешь, — Катя берёт меня под руку и тащит прочь.
— Катя, может, я наскребу ещё пять рублей.
— Идём! — она настойчиво тащит меня прочь.
— Эй, ребята! — слышим подавленный возглас фарцовщика.
Останавливаемся, ждём, когда он подойдёт.
— Давайте сто десять, — вздыхает так, что мне даже показалось, ещё мгновение и из глаз брызнут слёзы.
Отходим в сторону, Катя достаёт зеркальце, одевает очки.
— Невероятно, всю жизнь о таких мечтала! На вот, — протягивает мне пятьдесят рублей.
— Не понял?
— Чего тут понимать, у меня с собой сотка.
— Развела парня, — улыбаюсь я.
— Как сказать, при любом раскладе он в наваре остался, глянь, морда довольная.
— Что сегодня будешь делать? — любуюсь её лицом, оправа, словно специально для неё подобранна.
— Эдик звонил, — опускает она лицо.
— Понятно, — что-то вроде ревности кольнуло в сердце.
— Могу не идти, — тихо произносит она, из-под дымчатых стёкол оправы вырвались едва заметные изумрудные искорки.
— Почему же, напарница, иди, — сухо говорю я и неожиданно вспоминаю Стелу. В сердце как бульдозер вломилась печаль и тоска, поелозила гусеницами по моей оголённой душе и свалила в сторону, скорей бы в Москву.
— Тогда, пока, Кирилл, — разочарованно тянет Катя.
— Пока.
— Вечером опять все собираются. Придёшь?
— Попробую. Сейчас меня в КГБ вызывают.
— Весточка от шефа? — догадывается Катя.
— Очень может быть, — задумчиво произношу я.
— О разговоре доложишь, — начальственно произносит она.
— Пока, Катя! — фыркаю я.
Девушка передёргивает острыми плечами, уверенно уходит. Долго провожаю взглядом. Метров через десять она спотыкается, смотрит через плечо, показывает кулак и улыбается до ушей, я отвечаю ей взаимностью.
Комитет Государственной Безопасности располагается на улице Ленина, рядом с кинотеатром Украина. Здание мощное, суровое и загадочное. Мало кто знает, что происходит за его стенами.
Стою напротив внушительной двери. Изредка выходят сотрудники, как один в костюмах, в строгих плащах и в серых шляпах. За версту можно понять, эти люди служат в КГБ.
Почти все окидывают меня внимательными взглядами, уходят прочь, и растворяются в толпе.
Тяну дверь на себя, она тяжёлая, требуется усилие, чтоб её открыть. Вхожу внутрь. У стен, выкрашенных в неопределённый цвет, разместились казённые столы. За одним из них склонился над журналом подтянутый немолодой сотрудник. Его короткие седые волосы аккуратно зачёсаны назад и одет он в неизменный серый костюм. Он откладывает в сторону чёрную авторучку и прицельно смотрит на меня, слегка робею, подхожу. Я второй раз жизни здесь, но ничего не изменилось с тех пор, словно время застыло, даже этот сотрудник похож на того, которого я видел в далёких шестидесятых.
Как-то раз, на Максимовой даче, я ещё был совсем зелёным, учился или в третьем или в четвёртом классе, родственники отмечали какой-то революционный праздник. Застолья всегда проходили с размахом, с песнями и обильными возлияниями, иногда они заканчивались вялой дракой, после чего часть гостей, с извинениями, покидали праздник. М-да, как приятно вспомнить, ведь это было моё счастливое детство! А ещё я помню, как в первом классе мне вручили чудесный подарок, я был невероятно счастлив, все дети получили кто машинки, кто оловянных солдатиков, кто плюшевых мишек, кто куклу, а я ... открытку с изображением В.И. Ленина!!! На ней он в своей неизменной кепке и такой добрый-добрый взгляд и улыбочка ... Представляете, как мне повезло! Так вот, разогретые, подогретые гости вышли за забор, покурить, поговорить о правильной политике нашей партии. Я, естественно, лазал по земляным кручам, собирал осколки от бомб, в то время вся севастопольская земля была ими усыпана. Возле молчаливого трактора обнаруживаю снаряд от миномётной установки с повреждённой боеголовкой, сейчас я понимаю, она б взорвалась даже от неприязненного взгляда, но тогда мне было жутко интересно. Хватаю её за хвостовое оперение, тащу на дачу, ко мне подходит мой двоюродный дядя, в прошлом танкист: "Ну-ка, что это у тебя? Забавно." — берёт её из моих рук — "Вот, что мы сделаем" — хитро улыбается — "положим, её под гусеницу трактора, а когда он заведётся, так рванёт, вот смеху будет!"
Даже я, в ту пору несмышлёныш, пугаюсь последствий.
"Ерунда" — замечает мой испуг дядя — "гусеницу разворотит, ну, оглушит тракториста слегка, может осколками чуток посечёт, сильно не убьёт".
Он подсовывает снаряд так, чтоб его не было заметно, и маскирует сухими листьями. Шутником он был, но вскоре дядю почему-то полностью парализовало и, через десять лет тихо умер.
Всю ночь я не спал, переживал за тракториста. Встал чуть свет, чтоб приехать на Максимову дачу до рабочего дня. Звоню другу, тому самому Эдику, что сейчас с Катей завёл отношения, он моментально соглашается ехать. Эдик, вообще, любитель всего экстраординарного, и сейчас такой же остался.
Приехали вовремя. Тракторист капается в двигателе, мы, незаметно вытягиваем снаряд, кидаем в сетку, и бегом на автобус. Предвкушаем, вот, сдадим в милицию, и нам объявят благодарность, может, в газете Слава Севастополя напечатают.
Вот так ехали в толпе, иной раз роняли на пол, но, обошлось. Приходим в милицию, показываем дежурному боеприпас. Тот заёрзал на стуле, брать боится. Затем в лице появляется лукавое выражение: "Вот, что, ребятишки, отнесите его в здание напротив". Тогда мы не знали, что это КГБ.
