Бод

Пирожник Алексей вообще попался, так попался. После долго не мог отмахаться от насмешливых мужиков, вспоминавших, как он, молодой женатик, будучи тогда ещё подмастерьем, отпросился у старшего выйти, а пошёл, как и все, с оглядкой, в лавку. Купил там цветной платочек, да и встретил на пороге своего же мастера, тоже отлучившегося, пока нет ученика, за покупкой. Мастер рассердился, зашумел:

— Ты что здесь делаешь? Тесто перестоит!

-Вот, — сказал простоватый Алексей, — я платочек купил, мне понадобился...

— Ты по большой нужде пошёл, и платочек понадобился? В коновке* что, воды не хватило? — гаркнул с досадой, что пресёкся здесь со своим же подмастерьем, старший пирожник:

— Ладно. Купи хоть платочек, хоть целый отрез сукна, но своё кое-что и, главное, руки, руки оботри как следует! Тебе тесто месить, парень!

...Через пару дней у мужчин возник новый интерес: чья крепость падёт раньше?

У просолов стали разгребать разные женские штучки, не зная, долго ли будет в силе запрет коварной Мокошихи (точно, ведьмы!), взявшей такую власть над речицкими бабами?

В замке на горе стражники гроздьями висели на вышке, стоявшей со стороны реки: весело ржали, наблюдая, как торопится, пробирается вниз по спуску то гончар, то кузнец, и все — в лавку. Купцы теперь в открытую покрикивали перед мужчинами:

— Купишь шаль да перстень — к утру будешь весел!

Были и такие мужики, которые поколотили своих жён, но получилось ещё хуже: бабы в долгу не остались. Вспомнили обычай, пришли в магистрат, показывали синяки и жаловались, грозясь, что если не найдут защиту у закона, то нажалуются отцу или брату, а те уж постоят за них перед городскими властями.

Скоро бабий бунт пошёл на спад. Перестали собираться у колодцев шумные бабьи сборища. Успокоились мужики. Вернулась Мокошиха. Но с той поры мужи речицкие, лишь услышав от кого-нибудь слово 'ведьма' морщились, как от уксуса, в досаде сплёвывали и обязательно спешили отойти в сторону, бурча про себя, что бог лепил бабу, а вышел чёрт...

И вот теперь, и пяти лет не прошло, халупники опять туда же! Лекарка снова виновата! Пан войт решил на этот раз разобраться с доносом так, чтобы надолго отбить у этого сброда охоту чинить наветы.

Назавтра с утра начали разбор: пристрастно допросили Андрея, Ефима, Афанасия. Мужики и правда жаловались на некий зуд по телу, но больше ни в чём не упорствовали.

Привели Пилипа и Алену.

Пилип был трезв. Крупный, здоровый (как все кожемяки) он стоял, боязливо переминаясь с ноги на ногу, и заметно волновался. Огромными ручищами, которыми мял бычьи шкуры, он скручивал и раскручивал свою шапку. Его заставили говорить, но толку не добились. Велели перекреститься, и Пилип от страха перепутал левую руку с правой — он с рождения был левша, и проклятая левая рука всё время лезла вперёд. Пилип заплакал, спрятав лицо в шапке, обвинение в чародействе — дело нешуточное!

Вызвали почтительно старую Мокошиху. Дружила ли она с Пилипом?

— У меня в таких друзьях весь город, — заявила Мокошиха. — У парня огневица начинается, когда дубит шкуры. Разьедает ему кожу, чешется тело. Чувствуете, как пахнет от него? Как из котла, в котором вымачивают шкуры. Не удивлюсь, если и у вас у кого-то чих начнётся или засвербит...

Спросили бойкую пухлую Алену, чем причаровал её парень?

— Известно, чем, — стрельнула глазами бабёнка. — Чем и вы причаровали своих жен, дядечки! — И тут же, ни капли не смутившись, добавила звонким задиристым голосом:

— Ночами являет мне он своё чудо!

Гминные напрасно пытались прятать лихие улыбки; дьяк-писарь принялся дробно клевать длинным носом книгу записей, а поп Феодосий перекрестился в крайней досаде — как распустились нравы в последнее время!

А Алена продолжала, шевеля задорным утиным носиком:

— Пилип меня слушается, не пьёт почти, копейку в дом несёт. А Гапон мне надоел: дерётся, болтает без устали — заткнуть бы ему рот, да не наберётся у меня во всём доме столько тряпья. Вот, глядите на него: и сейчас раскрывает пасть от уха до уха, словно сом.

Гапон зашумел, полез биться к Пилипу. Кожевник толкнул его в грудь легонько, и Гапон отлетел, вписался спиной в стену. Слуги местские скрутили обоих, увели в замок, откуда вскоре выпустили Пилипа. Гапона же долго держали впроголодь под замком, а затем с позором изгнали из Речицы, объявив горожанам, что так поступят с каждым, кто порочит честных людей.

Примечания:

*Халупники — беднейшие жители, которые, чтобы приобрести статус горожанина, построили какое-то подобие дома.

*Вепревщина — налог на право охоты в частновладельческих лесах.

*Кушнер — мастер, выделывающий пушнину, шьющий шубы.

*Самострел — арбалет

*Попис — одна из форм поддержания военной дисциплины в мирное время: препись, учёт членов городских ополчений. В назначенное время мужское население должно было построиться на площадке внутри Верхнего замка или на лугу за предместьем, имея при себе исправное оружие и должное снаряжение.

*Люзные — голытьба.

* '...с торбами, оттянутыми каменьями'. Бедные приносили с собой на сборы пять камней величиной с кулак. Их оставляли в замке для изготовления каменных ядер.

* Гультаи (бел.) — бездельники

* 'Сторожа бобруйских мещан'. В Речице, Мозыре и Лоевой Горе бобруйчане содержали постоянную круглогодичную 'сторожу': собственных гонцов-вестовых, чтобы 'иметь ведомость о постороннем неприятеле'. Речичане так же имели 'сторожу' в Лоевой горе.

* '...когда и где нести караул'. На мещан и в мирное время возлагались военные обязанности. Ежедневно менялась дневная и ночная стража у въездов в город и в Верхнем замке. Эту повинность, а также обязанности по возведению оборонных укреплений несли все мужчины без исключения: даже шляхта и лица духовного звания. Опоздания на пописы (впрочем, проводившиеся нерегулярно) карались солидным денежным штрафом

*Борсать лапоть — продевать завязки сквозь ушки лаптя

*Коновка — металлическая кружка. Коновкой пользовались для зачерпывания воды с разными целями. Для питьевой воды брали деревянный ковш.

МУЖЧИНЫ

Бод c Кастусём — возницей* и помощником, в который раз двумя подводами вёз товар в Чернигов.

Речицкие мещане и зажиточные селяне волости собрались в один обоз. Ехали вместе и вместе возвращались, хоть товар везли разный.

В шумном городе Чернигове большие купцы скупят мелкие партии товара у вольных людей, снарядят богатые караваны, когда по двадцать, а когда и по тридцать возов. В этих караванах в каждый воз впрягут четвёрку, а то и шесть лошадей, и повезут купцы горы всякого добра прямиком в далёкие заходние страны, в те богатые страны, куда хлынуло злато и серебро из-за океана*.

Бод, теперь семейный человек, много находился среди людей. Но с чужими (а роднёй считал только семью Кондрата) был по-прежнему неразговорчив.

На него за это кто обижался, кто шутил. Он знал, что у речицких появилась новая поговорка. Когда не хотели что-то объяснять, говорили: 'У Бода спроси, он расскажет!' Но в одном мужчины были согласны: бортнику можно доверять и дела, и деньги. Удачлив мужик. В рассчётах тоже честен: скупо, коротко, толково объяснит весь денежный расклад. Тех, кто пытался поначалу усомниться в его честности, бортник больше не брал в компаньоны ни под каким предлогом.

Когда готовы были уезжать из Чернигова, возникла неожиданная задержка.

Неумело прижимая к себе свёрток, притащился к подводам Кастусь. Малец так расстроился, что даже заплетался ногами.

Некоторые мужчины из обоза были ещё в городе, но другие успели решить свои дела и теперь отдыхали на пустых возах, чинили одежду и конскую упряжь, играли в орлянку*. Они только закончили подшучивать над богатым деревенским парнем, которого отец впервые одного отпустил в дальний путь.

Спросили парня: что возил? Тот отвечал: зерно, пеньку. Мужчины не поверили. Зерно возили, но не в Чернигов, а в заходние земли, где его охотно раскупали и дорого платили — ляшские и особенно немецкие города нуждались в провианте. И торгом этим занимались не поднепровские люди, а жители центальных земель Великого княжества, да ещё селяне из-под Могилёва. В Чернигове, ближе к границе с Московией, зерно тоже было в цене, но не настолько.

Парня обложили вопросами:

— Только ли зерном нагрузил тебя батька?

— Ну, ещё кой-чего...

— Бобры или соболя просили продать кой-чего из своей одёжи? — съехидничали догадливые мужчины.

— Бобры... — признался крестьянин.

— Так, значит, товара грошей на тридцать, а то и больше. Мытное хоть как положено платил?

Парень покраснел, отвечал уклончиво.

Тут, против обыкновения, в разговор вступил Бод:

— Больше с нами не поедешь, Артемий. Выручать тебя из Черниговского острога да вносить залог не хочется. Пока я езжу, местные власти мне доверяют, верят на слово. И помогают, чем могут. Ссориться с ними из-за тебя не стану.

После этих слов бортника мужчины вдруг задумались. Вспомнили, как в прошлую поездку Бод, ничего не объясняя, отказался выезжать из Чернигова. Скупо отвечал:

— Поберегусь, и вам советую. Задержитесь на день-два, целее будете.

Ему поверили, остались. Только двое, сердясь, не согласились выжидать. Дорога вроде как была изъезженной и исхоженной, бояться нечего: решили, что быстро налегке доберутся до Любеча, а там обязательно найдутся попутчики дальше. К Боду подошли с обвинениями, что он завёл себе тут свой интерес и держит остальных.

Напраслина, но бортник стерпел. Спокойно ответил:

— Не спеши, не то успеешь.

Но мужчины вскипели, стали раздувать ссору. Бод молча отвернулся.

Остальные подорожники испугались за бортника — уверены были, что получит он сейчас удар в спину. Но обошлось. Расстались без навязок.

Через сутки в город пришло известие, что на гостинце случилось страшное.

Немалый отряд разбойников захватил богатый купеческий обоз. Это, скорее всего, были беглые московиты всех званий, спасавшиеся, кто как мог, от ужасов и беззакония опричнины. Они, пробираясь в Литовские земли, не брезговали разбоем. Купцов и слабую охрану — никто не ожидал такой дерзкой вылазки! — припугнули, отогнали, но, как водится, оставили в живых. Но вот перед этим убили двоих путешествующих. Говорили, что, видно, те с перепуга или по другой причине попытались махать топорами или ножичками перед отчаянным лесным народом, вот и не пощадили их. Речицкие мещане по совету бортника немедленно отправились в путь, — разбойники на время затаятся. Мужчины спрашивали Бода, как узнал про опасность? Но он сослался на плохой сон. Теперь же, после разговора с Артемием, в голове у каждого мелькнула догадка — а не на мытне ли шепнули мудрому бортнику про воровской разгул? И кто знает, какими путями сбывают краденое лихие люди? И почему, и кто допустил их промышлять так далеко от границы с Московским царством?

В этот момент и принёс Кастусь свою находку.

Свёрток крикнул громко и хрипловато. Крохотный младенец нашёл силы заявить о себе!

Мужчины попрыгали с подвод, сбежались.

— Это ещё откуда?

Кто-то пошутил:

— О, парень удачно гроши вложил — купил себе ляльку.

На весельчака зашипели. Что делать с ребёнком? Кастусь, чувствуя себя без вины виноватым, что притащил такую обузу, рассказал, как нашёл мёртвой молодую женщину, скрутившуюся на земле, а под ней так же, как сейчас, громко крикнул ребёнок. Вокруг ходили, принюхиваясь, большие злые собаки. Кастусю стало жаль младенца. Он не решился позвать на помощь людей: собаки могли порвать дитя, и взял свёрток на руки и понёс. Один и другой встречный, которым он пытался показать ребёнка, отмахнулись от него. Не удивительно — кому такое добро надо?! И Кастусь пошёл к своим.

— Хлопец или девка? — спросили дядьки.

— Не знаю. Как потом обратно скрутить пелены?

— Это богатырь! Гаркнул громко, как маршалок*.

— У нашей старостихи тоже голос неслабый, хоть и не маршалок.

— Чем кормить будем? Что за народ — двенадцать человек, да ещё трое недорослей, и все не молочные!

Кастусь готов был размокнуть от огорчения. Он уже подумывал: не спрятаться ли ему, затаиться под подводами, чтобы не отправили обратно в город заносить младенца?

Но Бод забрал свёрток у него из рук, проговорил про себя: 'Ну, вот мы и встретились, человечек.' Внимательно посмотрел на спутников. Среди растерявшихся мужчин, в ворохе их спутанных мыслей, зацепил одну.

Козьма, тот самый Козьма, который когда-то расплатился с ним за нанесённые побои, дрогнул сердцем. У Козьмы только-только умерла мать. И взрослому человеку впервые взглянуло в лицо одиночество. Глядя на младенца, он задумался — с кем рядом встретит старость? Кто будет его, Козьму, хоронить, как он недавно похоронил старую мать?

Бод встретился с Козьмой глазами. Они не были приятелями, но и врагами не стали. Бод тогда, после драки, позаботился об этом.

— Пойдёмте со мной, Козьма и Кастусь, поищем мамку грудничку, — обратился к ним чародей.

По пути выпытал у Кастуся: было ли синим лицо покойной? Тот подтвердил.

— Сердце остановилось, — вздохнул Бод.

Они принялись расспрашивать не мужчин — женщин. Скоро выяснили, что в городе сейчас немало беглых и одиноких баб, падавших с ног от голода и несчастий. Скорее всего, сказали женщины, покойная была из них. С таким крохотным младенцем не положено выходить из дома: опасались сглаза. Раз пошла, значит, без родни, без приюта. Может, хотела избавиться от ребёнка. Значит, это дитя теперь круглая сирота. Где найти кормилицу? Бабы надумались не сразу, но потом показали бедную хату, в которой из милости старики приютили одну молодуху, родившую мальчика чуть ли не на пороге у них. Не согласится ли она покормить найдёныша?

Туда и зашли.

Молодка была в доме одна. Ох, как она испугалась прихода чужих мужчин! Задрожала, завыла по-бабьи, кинулась к младенцу, дремавшему в колыбели — деревянном корыте, подвешенном на верёвках. Это Бод забыл произнести на пороге особые слова.

После того, как он сотворил про себя благое пожелание, Матрёна, круглолицая молодка, успокоилась. Быстро высушила свои слёзы и за хорошее вознаграждение с готовностью согласилась приложить ребёнка к груди.

Она украдкой косилась на рыжего Козьму. А Козьма без суеты опустился на лаву, всем своим видом давая понять, что не сойдёт с места, пока ребёнок не будет накормлен как следует. Он откровенно рассматривал молодую женщину, думал о своём, любовался открывшейся её грудью, которую бедняжке и прикрыть от мужского глаза нечем в бедной избе.

И при чём тут Бод, если Козьма, оценив покатые плечи, крепкую шею молодухи, наглядевшись на её простоватое, круглое, как луна, доброе лицо, вдруг предложил:

— Матрёна, не бойся меня. Поезжай со мной. Моему дому нужна хозяйка — я живу один. Не обижу тебя, и мальчика твоего выращу. Веришь?

Бод молча кивнул, подтверждая, что да — Козьма мужик стоящий! Но Матрёна совсем не глядела на Бода. Опустив голову, словно рассматривая дитя у своей груди, она всхлипнула и согласилась.