Сфинкс на скале

Почти всех их он видел на ростре, и за всеми ними числились шумные суды и блестящие победы.

Странная это была компания... заносчивая, красивая, непонятная. Квинт, мальчик умный и с детства пытавшийся услышать голоса человеческих сердец, никак не мог разобраться в этом гранате с тысячей зернышек. Компания была едина, связана какою-то общею тайной — но у каждого тут были и свои загадки.

Марка Антония ценители красноречия нередко ставили на одну ступеньку с самим Крассом. Квинт всегда бурно возмущался по этому поводу — лучше Красса для него не было никого. Но он не мог не признать, что Антоний чудесный оратор. И очень опасный. Ему недоставало Крассова изящества — но у Красса не хватило бы хилых силенок на такую бурю, какую поднимал на ростре Антоний. Казалось, что словом он может не только выбить из тебя судорожный вздох или слезы, но и швырнуть тебя на колени, отбросить на пару шагов назад... Тебя словно волною штормовой накрывало, и ты переставал владеть собой...

Сульпиций был малый надменный, с вечно задранным носом и злыми, капризными глазами норовистого коня. На ростре у него, как полагал Квинт, было предостаточно страсти, но недостаточно разума. Проще сказать, его частенько "заносило", и тогда уж хотелось заткнуть уши. Однако и он завораживал — а что еще нужно?..

Друз не был судебным оратором. А чем был — непонятно. Очень короткие — "по-старому" — волосы, большая костлявая фигура, резкое неправильное лицо. — непроницаемое, какое-то темное (может, так казалось от загара, может, от черных глаз). Говорил он мало, больше слушал. По тому, что говорил, было понятно, что никак не дурак. Квинт почему-то слегка побаивался его.

Аврелий Квинту нравился больше всех (за исключением Красса, бесспорного царя этих блестящих парней) — может быть, потому, что от него одного никогда не сыпались почти зримые искры: не трогай меня, со мною опасно связываться. Тонкий, гибкий, с красивым удлиненным лицом, Аврелий чем-то напоминал борзую собаку, но это было лишь первое впечатление. В нем не было этой звенящей, как струна, силы, что наполняет борзого пса, летящего за добычей. Он был человек очень спокойный, очень тихий и очень больной... А вот оратор — отменный, Квинт сразу оценил, как точно выбирает он слова, как просто, подкупающе искренне излагает мысли. К сожалению, из-за слабого здоровья Аврелий не мог устраивать на ростре ни трагикомических представлений, как Красс, ни горных обвалов, как Антоний, ни бурных семейных скандалов, как Сульпиций; его голос всегда был ровным и мягким. Остальные невесть почему принимали его нездоровье за недостаток дарования, даже Красс, который сам обожал притворяться едва ли не калекой, относился к нему с некоторым пренебреженьем. Аврелий не обижался — он был слишком хорошего нрава для этого...

И все эти парни жили не только риторикой, как Квинт. Они — он знал это (наперечет помнил их должности!) и слышал их разговоры — правили Городом. Порою незримо. Мягко и с полным вроде бы к нему доверием — что тоже кружило голову — они объясняли ему, как и что происходит на самом деле. После двух встреч с ними Квинт знал больше, чем узнал бы, неделю присутствуя на заседаниях сената.

— Не торопись, — говорил ему Красс. — Не торопись ни с чем. Уж ты-то все успеешь... и на ростру выйти, и выиграть первое дело. Впрочем, зачем тут "и" — ты просто выйдешь и выиграешь. Кстати, — лукавая улыбка, — и со свадьбой не торопись, чуток погоди — и будет у тебя на свадьбе в числе гостей консул.

— Это который?

— Да я же.

Человеку, как считали многие мудрецы, нужно так мало для счастья... А для несчастья так и вообще ничего, кроме себя самого, не нужно. Гай прибил бы любого, кто назвал бы его теперь несчастным. Он и не был несчастлив — он сам был несчастьем. Своим собственным, неизбывным и потому проникшим в его быструю кровь и жадную жилистую плоть.

Он не мог, не мог без Квинта. Ифигения ходил пурпурный, что твоя трабея авгура, от кровоподтеков. Субурские вышибалы при лупанарах крайне неохотно пускали кудрявого желтоглазого парня на порог — убытку больше. Визг девчонок, которых Веррес насиловал и, не найдя удовлетворения, избивал пинками, отпугивал других посетителей.

Таскаясь по аргилетским лавкам с безмолвным Ифигенией за спиной, порой ловко приворовывая, Гай находил некоторое успокоение. Глаз его уже не был дурацким глазом подростка, падкого на блеск и завитушки — он слушал болтовню торговцев и других покупателей, научился отличать дары богов от говна. В каждой отлично исполненной серебряной вещичке видел он отблеск Квинтовых глаз... помнил и про то, какие статуи нравились Квинту не на миг, а постоянно... Теперь все эти вещи и радовали, и терзали его. Он бы собрал в свой дикий дом все, что напоминало ему о Квинте.

Впрочем, и самого Квинта не оставлял он вниманьем.

По-прежнему наматывая звериные петли вокруг него.

Самым плохим для Верреса стал день, когда Луций Красс заявился на форум, дабы согласно обычаю упросить квиритов избрать его консулом. Впрочем, разве этот умел делать что-то как положено? Обычай, к примеру, предписывал кандидатам являться на форум в одной лишь тоге, без рубахи, по образу предков. Но разве Красс, мерзнущий даже в жару, сподобился на такое?.. Явился он в своей сенаторской рубахе и тоге белее снега. В честь такого дня даже израненным ветераном обоих Карфагенских войн не выглядел...

Веррес злобно глядел на тех, кто оставил его без Квинта. Теперь он и друзей своих прежних избегал... Марк Красс, конечно, был тут, скромный синеглазый Марк, который никогда не будет бедным. Метеллов было даже больше, чем надо. Рыжик сиял своими глупыми веснушками... И Лутациев Катулов аж два — отец и сын. Веррес злорадно отметил, что паренек, которого он прозвал Орфо, выглядит мелковатым и сереньким рядом с представительным отцом. Приползла даже гнилушка — Сцевола Авгур. Причем именно Квинт поддерживал старика под руку, а под вторую — какой-то мальчишка из тех, что в доме трухлявого пня крутились, Веррес помнить не помнил, как его звать. Притом вся эта Крассова компания была так нарядна, так весела, так самодовольна, что Верресу захотелось кое-кого сильно побить, а кое-кого и просто прибить. Чтоб не лыбились так.

Но глаза Гая неотступно следили за Квинтом и заметили, конечно, как тот, поручив Авгура заботам других юнцов, этаким хорошеньким, ладным корабликом подплыл к солидному флоту. Этих Веррес знал, конечно, хотя политикой не интересовался нисколько — но кто ж в Городе их не знает?.. Антоний, Сульпиций, Аврелий, еще этот высокородный и молчаливый странный парень — Друз?

Они приветствовали Квинта как равного. Ох ни хрена себе, подумал Веррес, но только ты дурак, Квинт, лебедю в орлиной стае недалеко лететь!..

Красс меж тем, ничуть не хромая — Веррес, наблюдая за ним столько ж, сколько наблюдал за отбившимся от его рук Квинтом — знал уже, что Красс хромает то на правую, то на левую — видимо, зависело от настроения. Перебить бы тебе обе, уродец. Красс летал по форуму, как мотылек, и носатая рожа была почти красивой от сияния глаз и улыбки, щеки пылали, как печные заслонки...

Он углядел старого Авгура и рванулся к нему.

— Не надо, Муций Сцевола, — воскликнул он, смеясь, — не смотри на меня!

Он не потрудился понизить голос.

— Мне тут приходится так дурачиться... а что поделать! Мне стыдно, не смотри на меня!..

Звонкий, всем знакомый в Городе голос Красса Оратора, по сути весьма оскорбившего сограждан, стрижом порхнул над форумом, и...

... ничего не случилось. Веррес скрипнул зубами. Он, всадник паршивый, плюнул бы в рожу тому кандидату, кто признался бы в том, что дурака валяет перед ним.... Но Город любил Красса, а всадника Верреса в упор не видел.

Что ж, Город. Я тебе еще покажу, кто достоин твоего внимания.

Веррес ехал прочь из Города.. За ним на муле следовал по-прежнему лиловый от синяков и унылый Ифигения. В кожаном мешке при седле у Верреса было все, что он сумел загрести из дому и что наворовал за это время сам. При седле Ифигении были два мешка — один с конской колбасой, которую Веррес обожал, второй с лепешками. За плечами Ифигении был еще один особый мешок — там мотались его флейта и его арфа — арфу он освоил по приказу хозяина. Веррес, как ни странно, оказался неравнодушен к музыке — и вовсе не из-за Квинта. Квинт музыу слушал, иной раз и напевал какие-то песенки (всегда верно, его слух другого и не предполагал), но в общем не испытывал к ней такой приязни, как Гай Веррес, который, заслыша какие-то приятные ему звуки, застывал, ухмылялся, глаза в никуда...

Ехали они, как объяснил Веррес, на Крит. Вскоре предстояло продать коня и мула, дабы не тащить их по морю, да и зачем они будут там? Ифигения заранее готовился к тому, чтоб торговаться. Веррес бил его за то, что не умеет этого делать. Сам-то умел — не хуже любого купца... что ему, свободнорожденному римскому всаднику, бойкому наглецу...

Веррес же повторял имена людей, которые назвал ему пять, что ли, лет назад молодой разбойник, пират Гераклеон. Эти люди приведут его к Гераклеону...

Пурпурные паруса, драки, пьянки, девки — вот что нужно теперь было Гаю Верресу. Даже не богатство. Гаю плевать было на богатство — не оно делает тебя достойным Квинта. Не богатство.

Красота.

Я покажу тебе, Город. Я заберу мое Сокровище назад.

Веррес, плюя на удобства, плюхнулся на жесткие доски палубы — и глядел в небо. Возможно, зря, потому что ему снился один и тот же сон — да такой, от какого он кричал и вертелся, больно ушибаясь локтями и коленками.

Дело было на палубе пиратского корабля. Темно-пурпурные паруса мрачно реяли над головой. Веррес видел Гераклеона и многих прочих — из Города. Все они были пираты, и он, Веррес, был архипират.

А на палубе, прикованный к мачте тонкой цепью, сидел Квинт. Робко так, поджав коленки. Цепь крепилась к браслету на его запястье — тому самому, с грифонами.

И тут же опускалась на Верресов сон ночь, и он рвался поцеловать Квинта для начала... И целовал... но, чувствуя что-то не то, отдергивался...вовремя. Изо рта Квинта вылезал длинный, узкий, змеиный язык. Раздвоенный на кончике. Шевелился... где ты... что ж не целуемся?..

Второй сон был почти тот же, кроме того, что происходило в конце. Веррес целовал Квинта... и в ужасе шарил языком по пустой пещерке его рта, где вместо зубов были ямки и бугорки, а вместо языка ворочался где-то глубоко, возле глотки, обрубок...

Диона — конечно же, с Еленой — Квинт лично пригласил на свадьбу, пройдя по знакомой с детства дорожке к его дому. Дион вовсю объяснял другим мальчишкам — только их было уже не четверо, а два десятка — что-то про Софокла. Но лишь завидев Квинтову физиономию, бросил: "Тихо, ребята, Фабий, читай вот отсюда" — и вылетел навстречу...

Рыжий Дион... Квинт, как оказалось, был теперь на голову выше его.

— Дион, привет...

— Квинт! Ты это? Ты?.. Сколько сейчас тебе?

— Девятнадцать скоро будет...

Толком не поговорили — и Квинт торопился, и Диона ждали ученики — но на свадьбу Дион с Еленой явились честь по чести, нарядные и радостные. Дион удивился, что у Квинта свадьба проходит строго по древнему обряду. И за руку невесту — ах, какая рыженькая, миленькая улыбающаяся прелесть — держал Левкипп. "Мальчик" Квинта. С ума сойти.

— Дай орешков! — дразнили его нынешние ученики Диона, — Где орехи?

— Нате! — у Левка явно был большой запас, горстями швырял...

Но больше всего помнилось всем, как Квинт перенес невесту через порог своего дома.

Словно перелетел вместе с нею, не ощущая тяжести...

Народу было — хоть легион собирай. И, что уж совсем поразительно, для высокородных друзей и для клиентов накрыто было одинаково. Никто не обиделся бы из разношерстной клиентской толпы, если б их собирались кормить по поговорке "чем богаты, тем и рады, простите, люди добрые", но... Боги, боги, думал Дион, страшно предположить, сколько потрачено на эту свадьбу. А зато у всех рожи довольные неимоверно. Ах, Квинт, Квинт, ты хорошо усвоил это — люди ценят оказанное им уважение. Молодец, мальчик, я всегда знал, что ты далеко пойдешь...

Диона вдруг сильно хлопнули по плечу, сдавили в медвежьих объятьях...

Дион был очень, очень рад увидеть Рыжика... Хотя какой уж там "Рыжик" — вымахал квирит с плечами не на всякую дверь, вполне себе Квинт Цецилий Метелл, такая уж порода...

— Вот увидел рыжую башку — сразу подумал, что это ты, — сообщил Рыжик. — Привет, Дион!

— Рыбак рыбака... Привет, Квинт Метелл...

А через некоторое время к Диону подошел некий молодой человек, тоненький, ладный, с некрасивой, но довольно приятной физиономией, прямой как тростинка, нос кверху, и на Диона глянули знакомые синие, редчайшие глаза.

Боги, боги. Он перестал смотреть в землю или мимо.

— Марк Красс, привет...

— Привет, Дион. Я так рад тебя видеть. — Марк улыбнулся, и улыбка не сбежала с лица в один миг, как было раньше. — Я, собственно, что хотел сказать-то тебе... Если тебе что-то понадобится...

— Например, деньги, Марк?

— Например. Приходи ко мне. У меня пока их немного, но для тебя я всегда найду.

— Благодарю тебя, Марк Лициний, — Дион отвернулся, пряча улыбку. Чего и ждать было.

Мои первые римские ученики выросли такими, какими должны были вырасти. Свидетельство тому — их детство, хранящееся у меня дома в свитках.

Рыжик так и видится верхом, во главе легиона. Красс предлагает взаймы и зовет в клиенты. Квинт... Квинт есть Квинт. Его называли Сенатором — и он им будет.

Одно лишь странно — Дион все глаза проглядел, ища среди гостей того, с кем Квинт, помнится, не расставался ни на миг. И не видел, нигде не видел эту шапку песочных кудрей...

Улучив момент, когда Квинт не беседовал ни с кем из своих благородных друзей, Дион дернул его за рукав рубахи.

— Что, дорогой мой?.. — Квинт уже слегка окосел, конечно, но, кажется, на этом готов был и остановиться. Негоже напиваться на своей свадьбе-то, на глазах стольких людей. Да и позже, коль напьешься... ночью, коль напьешься, ничего хорошего не выйдет...

— Квинт, — Дион смущенно кашлянул, — А где же Гай Веррес?..

— А что, — спросил Квинт с искренним изумлением, — его тут нет?..

Дион был поражен.

Ибо Квинт спросил не о равном. Спроси у него Дион, а где же какой-нибудь клиент Гай Фуфий из Субуры, он точно так же бы вскинул тонкие брови — а что, его тут нет? На деле-то — уж Дион всегда понимал, что оратор говорит и что при этом на самом-то деле хочет сказать, Квинт сказал: "А мне почем знать?..." С великолепным высокомерием нобиля, не обязанного знать местонахождение какой-то шушеры...

— Я давно не видел его и не слышал о нем, — пояснил Квинт, — но прийти-то он мог. Не мог же не знать... весь Город знал...

Не только Квинт давно не видел Верреса и не слышал о нем.

Еще несколько лет никто не видел его и о нем не слышал в Городе.

Зато жители Сицилии, да и всего тамошнего побережья, неплохо запомнили в числе бешеной пиратской шайки Гераклеона некоего юнца со звериными желтыми глазами и непонятной кличкой, которая совершенно не шла ему — и это при разбойничьей-то меткости в прозвищах! — Боров.